бревна, съ которыми Нуто не могъ справиться, а этотъ парень, какъ человѣкъ сильный, живо всѣ раскололъ. Эконому понадобилось идти въ лѣсъ, онъ взялъ парня съ собою и велѣлъ ему тамъ нарубить дровъ, а потомъ подвелъ осла и знаками показалъ, чтобы тотъ навалилъ на него дрова и отвезъ на дворъ. Тотъ все это сдѣлалъ исправно, и экономъ продержалъ его у себя нѣсколько дней, поручая ему разныя текущія работы.
Случилось однажды, что его увидѣла игуменья и спросила у эконома, что это за человѣкъ? Тотъ отвѣчалъ ей:
— А это бѣдняга глухонѣмой, честная мать; на-дняхъ онъ забрелъ сюда, прося подаянія; я подалъ ему, а потомъ заставилъ исполнить кое-какія работы, подвернувшіяся подъ руку. Кабы онъ умѣлъ ходить за садомъ и захотѣлъ у насъ остаться, такъ онъ былъ бы намъ подходящимъ человѣкомъ; намъ надо рабочаго, а этотъ — парень здоровенный, все что угодно справитъ хорошо; притомъ вамъ нечего бояться, онъ не станетъ баловаться съ вашими молодыми монашками.
— А вѣдь ты говоришь дѣло, — сказала игуменья. — Разузнай-ка, умѣетъ ли онъ работать, и постарайся нанять его; дай ему какую-нибудь обувь да одежонку, приласкай его, да покорми посытнѣе.
Экономъ обѣщалъ все сдѣлать. Мазетто, находившійся неподалеку отъ нихъ, дѣлалъ видъ, что мететъ дворъ, а самъ все слышалъ и съ веселымъ сердцемъ говорилъ самъ съ собою: «Только пустите меня сюда, я вамъ такъ вашъ садикъ обработаю, какъ никто еще надъ нимъ не старался!»
Экономъ скоро узналъ, что парень — отличный и умѣлый работникъ, и началъ знаками спрашивать его — не хочетъ ли онъ остаться при монастырѣ; а тотъ знаками показалъ, что на все согласенъ. Экономъ заставилъ его обработывать садъ и показалъ, что надо дѣлалъ, а потомъ ушелъ по своимъ дѣламъ.
Вотъ, какъ принялся Мазетто работать день за днемъ, монашенки и начали приставать къ нему съ разными штуками и проказами, какими обыкновенно досаждаютъ нѣмымъ, и говорили ему неприличнѣйшія слова, полагая, что онъ ихъ не слышитъ, а игуменья даже и вниманія не обращала на это, должно быть думала, что коли онъ безъ языка, такъ, стало быть, и безъ хвоста.
И волъ однажды случилось, что послѣ долгой и тяжкой работы онъ прилегъ отдохнуть, а двѣ молодыя монашенки, ходившія по саду, остановились надъ нимъ и смотрѣли на него; онъ же сдѣлалъ видъ, что спитъ. Одна, что была побойчѣе, сказала другой:
— Если бы на тебя можно положиться, сказала бы я тебѣ одну штуку, о которой я ужь давно подумываю и которая тебѣ тоже, пожалуй, пришлась бы по душѣ.
— Говори, что же, — сказала другая, — я вѣдь никому не передамъ.
— Не знаю, — сказала тогда бойкая монашенка, — думала ли ты когда-нибудь о томъ, какъ насъ здѣсь строго держатъ; вѣдь сюда не смѣетъ войти ни одинъ мужчина, кромѣ старика-эконома, да этого нѣмого. А я слыхала много разъ отъ женщинъ, которыя къ намъ приходили, что нѣтъ ничего на свѣтѣ пріятнѣе, какъ знакомство съ мужчиною. Мнѣ и думается, что такъ какъ, кромѣ этого нѣмого, у насъ никого нѣтъ, то не попытаться ли съ нимъ сдѣлать пробу — правда ли это? Лучше его для такого дѣла не найдешь на всемъ свѣтѣ; если бы онъ и захотѣлъ, такъ никому ничего не скажетъ; притомъ видно, что онъ — чистая дубина; выросъ, а ума не вынесъ. Что ты на это скажешь, желательно бы знать?
