РАССУЖДЕНІЕ
О двухъ главныхъ добродѣтеляхъ, которыя писателю исторїи имѣть необходимо должно, то есть объ искренности, и несуевѣрномъ богопочитанїи.
Великое число будетъ, какъ я думаю, читателей такихъ, кои посмотрѣвши на одну только надпись сего моего сочиненїя, придутъ въ удивленїе, и въ тоже мгновенїе ока станутъ вопрошать: для чего я не о всѣхъ, да о двухъ добродѣтеляхъ писателя исторїи чрезъ сїе имъ сообщилъ? Того ради упреждая, на сей ихъ вопросъ заблаговременно отвѣчаю, что я далеко отъ ихъ мыслей нахожуся, и не желаю пода́ть наставленїя, или предписать имъ пра́вилъ къ сочиненїю исторїи. Сїя причина побудила меня всѣ добродѣтели, касающїяся до слога писателя исторїи оставить, не упоминать такожде о погрѣшностяхъ, чинимыхъ неосторожностїю и небреженїемъ, не исчислять никакихъ пороковъ, которые въ книгахъ его раждаетъ незнанїе какой нибудь науки, напримѣръ Географїи, Хронологїи, Древностей, разныхъ народовъ обыкновенїй, баснословїя, воинскаго искусства, Политики, Родословїя, Исторїи Натуральной и прочихъ. Правда что и сей въ писателѣ недостатокъ хотя весьма чувствителенъ, и славѣ его великой дѣлаетъ ущербъ, однако для того, что отъ незлобїя происходитъ, легко сносенъ и простителенъ быть можетъ. Напротивъ того всякой благоразумной и добродѣтельной читатель никогда не проститъ сочинителю исторїи пороковъ, которые отъ злобнаго се́рдца и испорченаго нрава свое нача́ло имѣютъ. И читая его исторїю не инако какъ искусной мореплаватель, которой весь трудъ на то употребляетъ, чтобъ уничтожить ярясщихся волнъ стремленїе и силу, не допустить ихъ свой корабль сокрушить о камень, и ввергнуть себя въ морскую пучину, не инако говорю, и онъ крайнее свое попеченїе положитъ въ томъ, чтобъ одолѣть всѣ затрудненїя, не дать себя обольстить, и погрузить въ бездну безконечныхъ заблужденїй.
И такъ я принявъ въ разсужденїе сей послѣднїй родъ писателевыхъ пороковъ, намѣренъ здѣсь предложить о двухъ только главныхъ добродѣтеляхъ, которыя сочинителю исторїи непремѣнно имѣть должно, и коихъ однихъ только отъ него читатель справедливо требовать можетъ, то есть объ искренности, и несуевѣрномъ богопочитанїи. Не надобно мнѣ кажется много толковать, и описывать, что искренность, и несуевѣрное Богопочитанїе, какъ словъ всякому извѣстныхъ, словъ въ разговорахъ нашихъ почти ежеденно употребляемыхъ, потому, что мы часто вѣрнаго своего друга называемъ искреннимъ прїятелемъ, при поздравленїяхъ, и желанїи благополучїя, увѣряемъ кого нибудь, что мы дѣлаемъ то отъ искренняго се́рдца, то есть отъ се́рдца во всемъ съ языкомъ нашимъ согласнаго. Изъ сего ясно разумѣть можно, что искренность писателя состоитъ въ томъ, когда его по́вѣсть съ дѣйствїями и приключенїями во всемъ согласна. Подобнымъ образомъ часто называемъ мы людей суевѣрами, напримѣръ тѣхъ, которые изъ сновъ толкуютъ хорошїя, или худыя слѣдствїя; кои спорятъ о томъ, что осмоконечной крестъ большаго достоинъ почтенїя, нежели четыреконечной; кои отъ встрѣчи животныхъ пророчествуютъ о благополучныхъ или нещастныхъ приключенїяхъ; кои носятъ съ собою травы и камни, или иныя вещи противъ смертоноснаго яду, противу оружїя непрїятелей, приписывая имъ силу и власть одному Создателю нашему приличную, и иными безчисленными странными мнѣнїями слуху нашему досаждаютъ, и представляютъ глазамъ нашимъ смѣха достойное позорище. Слѣдовательно называю я несуевѣрнымъ въ сочинителѣ богопочитанїемъ ту должность, которую обязанъ онъ отдавать Творцу всея селенныя, исполняя всѣ его святые, премудрые и душеспасительные законы, и не приписывая ему ничего, что противно сво́йствамъ его быть можетъ. Довольно ужѐ я изъяснилъ, что подъ именемъ обоихъ помянутыхъ добродѣтелей разумѣется, теперь надлежитъ подумать, имѣю ли я причину назвать ихъ главными. Сїе столь смѣло могу я утверждать, сколь ясно вижу, что въ которомъ сердцѣ они вкоренились, въ томъ всѣ добродѣтели царствуютъ, а изъ коего сїи предводители изгнаны, въ томъ пороки обитаютъ. Употребимъ не много прилѣжанїя, и разсудимъ, кто ополчаетъ сочинителя исторїи неустрашимостїю, не искренность ли? Кто раждаетъ въ немъ презрѣнїе награжденїя и пользы? искренность. Кто научаетъ его быть праведнымъ судьею, не взирать на вражду, ни на дружбу, не любить слѣпо свойственниковъ, или одноземцовъ своихъ? во истинну всему сему причиною одна его искренность. О добродѣтель достойная златой статуи! достойна, чтобъ тебѣ жители всего земнаго круга въ храмахъ и домахъ, на стогнахъ и распутїяхъ сооружали олтари, и ежеденно въ жертву сердца̀ своѝ съ благоговѣнїемъ приносили! Гдѣ тебя нѣтъ, тамъ страхъ, желанїе награжденїя и пользы, ласкательство присутствуютъ; тамъ ложь, неправосудїе, лицепрїемство, раболѣпство торжествуютъ. Да можемъ ли и отъ зараженнаго суевѣрїемъ писателя чего нибудь лучшаго ожидать? По моему мнѣнїю какъ злое дерево не приноситъ добраго плода, какъ волчецъ и тернїе не раждаютъ пшеницы, да когда произрастетъ, удавляютъ оную: такъ и суевѣръ не можетъ не только нимало читателя пользовать, но еще въ состоянїи утушить и послѣднюю въ немъ искру добродѣтели. Потому, что между безбожникомъ, суетнымъ вольнодумцемъ и суевѣромъ не должно никакого различїя полагать, кромѣ сего, что первые оба не воздаютъ справедливой и должной Богу че́сти, а послѣдней безумно и не пристойно его почитая, во зло имя Божїе употребляетъ. Тѣ оба ничего Богу, никакова приключенїя провидѣнїю въ исторїи не приписываютъ, а сей причиною дѣлаетъ Создателя и такихъ дѣйствїй, кои противны его силѣ, премудрости, величеству и правосудїю. Коликое множество посмѣянїя достойныхъ мнѣнїй, бабьихъ басенъ, безумныхъ обрядовъ, злочестивыхъ жертвоприношенїй, сновидѣнїй и прочихъ симъ подобныхъ безумїй изобрѣтенныхъ на прельщенїе душъ неповинныхъ, читаемъ мы въ языческихъ книгахъ? Неприводятъ ли сочинители ихъ неосторожнаго читателя въ крайнее заблужденїе? Отъ нихъ въ древнїя времена разпространялося, и утверждалося языческое многобожїе. На конецъ бываютъ многїе и такїе писатели, кои впадши въ суевѣрїе причины истинныя приключенїй отъ насъ скрываютъ, и чрезъ сїе подаютъ намъ поводъ о справедливости всей своей исторїи сомнѣваться. Ложь дѣло безчестное во всякомъ человѣкѣ, а наипаче въ сочинителѣ исторїи для того, что онъ долженъ писать съ однимъ только симъ намѣренїемъ, чтобъ читателей пользовать, и примѣрами невымышленными, да самою вещїю въ семъ свѣтѣ бытїе свое имѣвшими, учить ихъ добрымъ послѣдовать, а худыхъ убѣгать, чтобъ не впасть имъ въ подобныя, которыя онъ представляетъ, нещастїя. Да чѣмъ бы могла разнствовать отъ басни исторїя, которую Цицеронъ свѣтомъ правды называетъ? чѣмъ была бы она отмѣнна отъ слова похвальнаго? Воистинну ничемъ. Весьма погрѣшаетъ тотъ, кто не разсуждаетъ, что иныя стихотворецъ и сло́ва похвальнаго писатель долженъ имѣть пра́вила, а иныя сочинителю исторїи наблюдать прилично. Стихотворцу одинъ данъ сей законъ: писать то, что онъ заблаго разсудитъ. Не стыдно Овидїю говорить, что Артемида въ оленя превратила Актеона за то, что онъ будучи на ловлѣ засталъ ее въ Гаргафїйской долинѣ въ самое то время, когда она мылася, и что его пото́мъ своѝ же собственныя разтерзали собаки. Никто не будетъ охуждать сочинителя сло́ва похвальнаго въ томъ, что онъ Героя своего всѣми добродѣтелями, всѣми дарованїями украшаетъ, не упоминая его погрѣшностей. На противъ того ежели историкъ подражая сочинителю сло́ва похвальнаго подобное употребитъ ласкательство, или послѣдуя стихотворцу станетъ разсказывать превращенїя, не будетъ ли сочиненїе его баснею безъ стопъ и Риѳмъ составленною? Древнїе Персы по свидѣтельству славнаго писателя Иродота ничего за бо́льшее безчестїе не почитали какъ ложь. И для того между прочими похвальными законами и премудрыми учрежденїями имѣли они обыкновенїе молодыхъ людей отъ шестаго по дватцать первой годъ возраста ихъ ничему не обучать, кромѣ симъ тремъ вещамъ: ѣздить верьхомъ, стрѣлять, и правду говорить. Перьвыя два упражненїя дѣлали ихъ безъ сомнѣнїя бодрыми, храбрыми и къ защищенїю отечества отъ нападенїя непрїятелей способными, а второе честными и добродѣтельными. Кто привыкнетъ лгать, тотъ при всякомъ случаѣ обидѣть, и гдѣ пользу свою видитъ, вредъ другому причинить не постыдится, почитая за великое остроумїе свое, что онъ могъ хитростїю и лукавствомъ своимъ побѣду одержать надъ простосердечїемъ человѣка, кромѣ злобнаго се́рдца, во всемъ себѣ подобнаго. Природа влила въ сердца̀ наши любовь къ намъ самимъ, того ради мы имѣемъ превеликое отвращенїе отъ тѣхъ, кои насъ обижаютъ. Кто намъ лжетъ, или насъ обманываетъ, тотъ намъ несносную дѣлаетъ обиду, потому что онъ намъ безумїе, только непрямо, да скрыто приписываетъ. Отъ сего происходитъ, что всякому честному человѣку нѣтъ лжи и обмана противнѣе. Примѣромъ быть можетъ намъ Римской знатной дворянинъ, и Августу Кесарю не только другъ, да и ближней родственникъ, Титъ Помпонїй Аттикъ, которой не только лжи самъ не говаривалъ, да и отъ другихъ слышать не хотѣлъ. Епаминондъ такожде, славной Ѳивейской полководецъ, такъ любилъ истинну, что и въ шутки солгать за нарушенїе совѣсти и че́сти своей почиталъ. Неменьшую похвалу заслужилъ и Филиппъ Царь Македонской, хотя и великой ласкательства любитель, за то, что онъ часто правду наблюдалъ, слушая Аристотеля прилѣжно и терпѣливо, когда онъ подавалъ ему наставленїе въ правленїи. О семъ же Царѣ пишетъ Елїанъ, что онъ одержавъ побѣду надъ Аѳинянами при Херонїи, знатной показалъ умѣренности примѣръ, опредѣля съ того времени нарочнаго человѣка на то, чтобъ онъ ему на всякой день трижды напоминалъ правду сими словами: Помни Филиппъ, что ты человѣкъ. А что и сынъ его Александръ великой, былъ подражателемъ отцу своему въ сей добродѣтели, изъ слѣдующаго заключить можемъ. Когда Аристовулъ поднесъ ему сочиненїе свое о поединкѣ съ Царемъ Поромъ, коего никогда не бывало, и сталъ въ немъ читать то мѣсто, которымъ онъ думалъ у Александра великую себѣ заслужить милость, описанїемъ чрезвычайной и невѣроятной его храбрости; то вырвалъ онъ у него изъ рукъ помянутую книгу, и бросилъ въ рѣку Идаспъ, по которой они тогда ѣхали, учинивъ ему притомъ сей грозной и весьма остроумной выговоръ: Надлежало бы и съ тобою Аристовулъ равнымъ образомъ поступить, за то, что вмѣсто меня самъ ты вышелъ на поединокъ съ Царемъ Поромъ, и толикое число слоновъ перекололъ. О слова̀ толь славнаго Государя до небесъ возвышающїя! Слова̀ приносящїя ему безсмертїе! Толикой же важности преизрядное, и справедливое мнѣнїе древняго Философа Пиѳагора, которой говоритъ, что мы ничѣмъ инымъ на Бога непохожи какъ правдою.
Не такъ трудно узнавать ложь въ Философїи, Математикѣ и прочихъ наукахъ, кои основаны на несомнѣнныхъ пра́вилахъ и доказательствахъ. Напротивъ того Исторїя въ семъ случаѣ часто великой претерпѣваетъ недостатокъ, по причинѣ той, что она зависитъ только отъ одной искренности писателя, слѣдовательно въ ней одни вѣроятныя доказательства имѣютъ мѣсто. Ежели бы писатели исторїи имѣли искренность и несуевѣрное Богопочитанїе, то предлагали бы они намъ всегда самую истинну, и тѣмъ бы отъ великаго труда насъ свобождали. Не надобно бы намъ тогда, пользуяся ихъ сочиненїями, въ памяти имѣть сего пра́вила, которое при чтенїи книгъ историческихъ велятъ намъ наблюдать ученые люди, а имянно: Должны мы вездѣ искать правды, и стараться всѣми силами открыть истинныя причины приключенїй. Какъ не можемъ назвать того добрымъ воиномъ, который надѣвъ женскую одежду набѣлитъ себя, и нарумянитъ, да тому сїе имя приписываемъ, который при всѣхъ сраженїяхъ показываетъ отмѣнную храбрость и неустрашимость; такъ и прямымъ исторїи писателемъ не можно назвать того, который въ свою̀ исторїю вноситъ изъ другихъ наукъ разныя украшенїя, и вымысливъ небылицу, хочетъ оною увеселенїе принесть читателямъ. Плинїй говоритъ справедливо, что исторїя, какъ ни написана, возбуждаетъ въ сердцахъ нашихъ увеселенїе. Сказываютъ о Лисандрѣ Лакедемонскомъ Адмиралѣ, что онъ изпорченную и весьма худую имѣя совѣсть, думалъ: будто бы добродѣтель и всѣ наши должности одни только пустыя имена, отъ сумозбродовъ вымышленныя. Не почиталъ онъ за порокъ при всякомъ случаѣ ложь и обманъ употреблять. Приносилъ въ жертву совѣсть свою̀ правдѣ, и искренности, поколику она ему была полезна. Ежели же она противилася пользѣ его, то предпочиталъ ей полезное, нимало не сумнѣваяся. Однимъ словомъ: Дорогое его мнѣнїе состояло въ томъ, что правда не имѣетъ никакого надъ лжею преимущества. И когда нѣкоторые ему представляли, что не прилично тому, которой мужественнаго Ираклїя между предками своими считаетъ, обманъ, хитрость, и ложь употреблять; на то онъ, показывая свое остроумїе, съ усмѣшкою отвѣтствовалъ; гдѣ львиной кожи не достаетъ, тамъ можно кусокъ лисьей вставить, то есть: Когда въ силахъ недостатокъ, тогда обманъ, коварство и ложь, добродѣтель. Можетъ быть сыщется какой нибудь подражатель сему въ родѣ человѣческомъ уроду, который будетъ говорить, что писатель исторїи для пользы или своей, или читателя, ложными повѣстьми можетъ дополнять книгъ своихъ недостатокъ. Но такой кажется мнѣ, недостоинъ учтивѣйшаго отвѣта какъ сего, то есть, ежели ему сказать: Что онъ подобенъ тому ослу, который оставивъ сѣно, овесъ, ячмень, пи́щу отъ естества ему данную, сталъ по свидѣтельству Лукїана, ѣсть смоквы приготовленныя для господина своего Филимона, комедїи сочинителя, и побудилъ его, лежавшаго не далеко на постелѣ къ толь чрезмѣрному смѣху, что онъ позвалъ слугу своего, и на силу могъ выговорить, чтобъ онъ еще виномъ сего дорогаго гостя поподчивалъ, напослѣдокъ отъ смѣха будучи девяносто седьми лѣтъ задушился, и умеръ. Достоинъ по истиннѣ и сей человѣкъ посмѣянїя, какъ такой, который оставивъ добродѣтель, правду и искренность, отъ порока пользу получить надѣется, не разсуждая, что ложь никогда совершенной пользы не приноситъ. Кто лжетъ добровольно, тому никто, хотя и правду станетъ представлять, ни въ чемъ не вѣритъ, а кто принужденъ неправду говоритъ, того надобно почитать въ числѣ ума лишенныхъ. Историкъ не долженъ быть подобенъ живописцу, которой изображая непригожаго лицемъ придаетъ ему болѣе краски или бѣлости, и во всемъ наблюдая пропорцїю, скрываетъ его безобразїе. Писателю исторїи надлежитъ подражать судьѣ, и наблюдать правду, что онъ легко исполнить можетъ, ежели будетъ имѣть сїи двѣ главныя добродѣтели, искренность и несуевѣрное богопочитанїе.