Эдгаръ По
[править]Философія обстановки.
[править]Собраніе сочиненій Эдгара По въ переводѣ съ англійскаго К. Д. Бальмонта
Томъ второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.
М., Книгоиздательство «Скорпіонъ», 1906
Въ области внутренняго убранства, если не внѣшней архитектуры своихъ жилищъ, Англичане главенствуютъ. У Итальянцевъ мало чутья внѣ мрамора и красокъ. Во Франціи — meliora probant, deteriora sequuntur[1] — Французы слишкомъ большіе непосѣды, чтобы заботиться о тѣхъ самыхъ особенностяхъ домашней обстановки, которыя они однако умѣютъ такъ тонко оцѣнивать, или по крамней мѣрѣ надлежащимъ образомъ чувствовать. Китайцы, и большая часть восточныхъ расъ, обладаютъ пылкой, но ненадлежащей фантазіей. Шотландцы — бѣдные декораторы. Голландцы, быть-можетъ, лишь смутно понимаютть, что занавѣсь не есть нѣчто капустное[2]. Испанцы прямо не выходятъ изъ занавѣсей — народъ висѣльниковъ[3]. Русскіе совсѣмъ не имѣютъ никакой обстановки. Готтентоты и Кикапу устраиваются по-своему надлежащимъ образомъ. Лишь Янки — совершенно нелѣпы.
Почему это такъ, не трудно видѣть. У насъ нѣтъ кровной аристократіи, и мы потому, естественно, и какъ бы неизбѣжнимъ образомъ, образовали для себя извѣстную аристократію долларовъ; такимъ образомъ, выставленіе богатства напоказъ исполняетъ здѣсь ту же роль. какая въ странахъ монархическихъ выполняется щегольствомъ геральдическимъ. Путемъ перехода, который легко уразумѣтъ, и столь же легко можно было бы предвидѣть, мы свели всѣ понятія о вкусѣ къ простой выставкѣ.
Скажемъ менѣе отвлеченно. Въ Англіи простымъ нагроможденіемъ цѣнныхъ принадлежностей нельзя такъ легко, какъ у насъ, создать впечатлѣніе красоты по отношенію къ этимъ принадлежностямъ — или по отношенію къ вкусу ихъ обладателя: во-первыхъ потому, что богатство въ Англіи, не составляя знатности, нe является высшей задачой честолюбія; и, во-вторыхъ, потому, что истинная знатность крови, строго держась въ границахъ законнаго вкуса. скорѣе избѣгаетъ, чѣмъ желаетъ, той дорого стоющей пышности, въ области которой parvenus могутъ, въ какое бы то ни было время, успѣшно соперничать. Народъ не можеетъ не подражать аристократіи, и въ результатѣ получается широкое распространеніе надлежащаго вкуса. Но въ Америкѣ, гдѣ деньги являются единственнымъ оружіемъ знати, выставленіе ихъ напоказъ, можно сказать, является вообще единственнымъ средствомъ аристократическаго отличія; и масса, всегда ищущая образцовъ гдѣ-нибудь надъ собой, незамѣтнымъ образомъ начинаетъ смѣшивать двѣ совершенно различныя вещи, роскошь и красоту. Словомъ, стоимость какого нибудь предмета обстановки сдѣлалась у насъ, въ концѣ концовъ, почти единственнымъ мѣриломъ ея достоинства съ точки зрѣнія декоративной — и, будучи однажды установлено, такое мирило проложило дорогу для другихъ подобныхъ заблужденій,. которыя легко прослѣдить до исходной точки заблужденій первичныхъ.
Ничего не можетъ быть болѣе оскорбительнаго для художническаго глаза, чѣмъ то, что называется въ Соединенныхъ Штатахъ хорошей обстановкой. Самый распространенный ея недостатокъ — отсутствіе соразмѣрности. Мы говоримъ о соразмѣрности въ комнатѣ, какъ стали бы говорить о соразмѣрности въ картинѣ — ибо и картина и комната подчиняются тѣмъ неизмѣннымъ принципамъ, которые управляютъ всѣмъ разнообразіемъ искусства; и можно сказать, что тѣ самые законы, на основаніи которыхъ мы судимъ о высшихъ проявленіяхъ искусства живописи, даютъ намъ полную возможность составить сужденіе объ обстановкѣ комнаты.
Отсутствіе соразмѣрности замѣчается иногда въ характерѣ отдѣльныхъ предметовъ обстановки, вообще же въ ихъ окраскѣ, или способѣ ихъ примѣненія. Очень часто глазъ оскорбляется ихъ нехудожественнымъ распредѣленіемъ, прямыя линіи слишкомъ господствуютъ — продолжаются слишкомъ непрерывно — или грубо прерываются на прямыхъ углахъ. Если встрѣчаются изогнутыя линіи, они повторяются до непріятной монотонности. Ненужной точностью совершенно испорченъ видъ многихъ изящно обставленныхъ комнатъ.
Занавѣси рѣдко расположены хорошо, или рѣдко хорошо выбраны въ соотвѣтствіи съ другими предметами обстановки. При строгой и законченной обстановкѣ занавѣси неумѣстны; и объемистыя волны драпри какого бы то ни было рода никоимъ образомъ не могутъ быть примиримы съ хорошимъ вкусомъ — надлежащій ихъ объемъ, такъ же какъ и надлежащее ихъ расположеніе, опредѣляется характеромъ общаго впечатлѣнія.
Ковры за послѣднее время нашли лучшее пониманіе, чѣмъ прежде. Но все еще мы слишкомъ часто дѣлаемъ ошибки относительно ихъ узоровъ и цвѣта. Коверъ — душа комнаты. Изъ него должны быть выведены не только краски, но и формы всѣхъ окружающихъ предметовъ. Тотъ, кто судитъ въ области обычнаго права, можетъ быть зауряднымъ человѣкомъ; чтобы хорошо судить о коврахъ, нужно быть геніемъ. А намъ приходилось слыхать, какъ различные господа, которымъ не слѣдовало бы довѣрять уходъ за ихъ собственными усами, разсуждаютъ о коврахъ, съ видомъ d’un mouton qui rêve[4]. Всякій знаетъ, что широкій полъ можетъ быть покрытъ широкими фигурами, но что узкій полъ долженъ быть покрытъ узкими фигурами, — эта истина однако еще не сдѣлалась достояніемъ всего міра. Что касается ткани, единственно допустимой является Саксонская. Брюссельская прсдставляетъ изъ себя обветшавшую древность моды, а Турецкая представляетъ изъ себя вкусъ въ его агоніи. Что касается узоровъ, коверъ не долженъ быть разукрашенъ, какъ какой-нибудь Индѣйскій красавецъ — красный карандашъ, желтая охра, и пѣтушьи перья. Говоря вкратцѣ — явственный фонъ и яркія круговыя, или кругообразныя, фигуры, не имѣющія никакого значенія, являются здѣсь Мидійскими законами. Отвратительное господство цвѣтовъ, или изображеніе какихъ бы то ни было хорошо извѣстныхъ предметовъ, не должны быть терпимы въ предѣлахъ Христіанскихъ государствъ. На самомъ дѣлѣ, на коврахъ ли, на занавѣсяхъ ли, или на шпалерахъ, или на матеріи, обтягивающей оттоманку, на всякой обивкѣ такого рода должны строго господствовать арабески. Что касается тѣхъ древнихъ половиковъ, которые еще можно встрѣтить въ обиталищахъ черни — половиковъ съ огромкыми раскоряченными и расходящимися въ разныя стороны фигурами, съ перекрестными полосами, и разукрашенныхъ всѣми красками, такъ что фонъ совершенно непостижимъ — эти половики ничто иное, какъ злополучное изобрѣтеніе, созданное расою прислужниковъ времени и любовниковъ денегъ — чадами Ваала и почитателями Маммона — Бентамами, которые, чтобы сберечь мысль и съ экономизировать фантазію, сперва жестокимъ образомъ изобрѣли калейдоскопъ, а потомъ основали акціонерныя компаніи, чтобы вращать его даромъ.
Блескъ является главнымъ заблужденіемъ въ Америкакской философіи домашняго убранства — заблужденіемъ, которое столь же легко понять, какъ и вывести изъ только что означенной извращенности вкуса. Мы бѣшено влюблены въ газъ и стекло. Первый безусловно недопустимъ въ домѣ. Его рѣзкій и непостоянный свѣтъ оскорбителенъ. Никто изъ имѣющихъ мозгъ и глаза не будетъ пользоваться имъ. Мягкій, или то, что художники называютъ холодный свѣтъ, своими соотвѣтственно теплыми тѣнями можетъ сдѣлать чудеса даже съ дурно обставленной комнатой. Никогда не было болѣе ласковой мысли, чѣмъ мысль объ астральной лампѣ. Мы разумѣемъ, конечно, астральную лампу подходящую — лампу Арганда съ ея настоящимъ ровнымъ стекляннымъ абажуромъ, и съ ея умѣренными и однообразными лунными лучами. Абажуръ изъ граненаго стекла есть жалкое изобрѣтеніе дьявола. Жадность, съ которой мы поспѣшили принять его, частью оттого, что онъ такъ блеститъ, главнымъ же образомъ оттого, что онъ такъ дорого стоитъ, лучшая иллюстрація къ положенію, съ котораго мы начали. Не слишкомъ много — сказать, что тотъ, кто сознательно выбралъ для себя абажуръ изъ граненаго стекла, или совершенно лишенъ вкуса, или слѣпо подслуживается къ капризамъ моды. Свѣтъ, проистекающій изъ такихъ блистательныхъ чудовищностей, неровный, ломаный, и мучительный. Его одного совершенно достаточно, чтобы испортить цѣлую систему хорошихъ эффектовъ въ обстановкѣ, подверженной его вліянію. Женская красота, въ особенности, болѣе чѣмъ наполовину теряетъ свое очарованіе подъ его дурнымъ глазомъ.
Что касается стекла, мы вообще основываемся на ложныхъ принципахъ. Основная его черта въ томъ, что оно блеститъ: — и въ этомъ одномъ словѣ сколько того, что ненавистно намъ! Мерцающіе, безпокойные огни иногда бываютъ пріятны — для дѣтей и для идіотовъ всегда — но какъ украшеніе комнаты они должны быть тщательно избѣгаемы. По правдѣ сказать, даже и ровные огни недопустимы, когда они сильны. Огромные и безсмысленные стеклянные канделябры съ призматическими гранями, освѣщенные газомъ и безъ абажура, являясь принадлежностью нашихъ наиболѣе фешенебельныхъ гостиныхъ, могутъ быть указаны, какъ квинтэссенція всего, что ложно въ смыслѣ вкуса и нелѣпо по глупому замыслу.
Манія блистательности — ибо эта мысль, какъ мы замѣтили раньше, ошибочно слилась съ представленіемъ о роскоши вообще — привела насъ также къ преувеличенному употребленію зеркалъ. Мы завѣшиваемъ наши жилища большими Британскими зеркалами, и воображаемъ, что этимъ самымъ сдѣлали нѣчто превосходное. Но самое незначительное усиліе мысли можетъ убѣдить того, кто имѣеть глаза, какое невыгодное вліяніе оказываютъ многочисленныя зеркала, особенно большія. Будучи разсматриваемо независимо отъ своей способности отраженія, зеркало представляетъ изъ себя сплошную, плоевую, безцвѣтную, ничѣмъ не оживленную поверхность — нѣчто всегда и очевидно непіріятное. Будучи разсматриваемо, какъ рефлекторъ, оно — дѣйствительно, въ смыслѣ способности создавать чудовищное и противное однообразіе: это зло еще усиливается и въ прямой пропорціи съ увеличеніемъ его источниковъ, но въ отнощеніи постоянно возростающемъ. На самомъ дѣлѣ, комната съ четырьмя или пятью зеркалами, размѣщенными наудачу, во всѣхъ смыслахъ безформенна, съ точки зрѣнія художественнаго впечатлѣнія. Если мы прибавимъ къ этому злу сопровождающую его блестку на блесткѣ, мы получимъ истинную смѣсь рѣзкихъ, непріятныхъ эффектовъ. Даже человѣкъ ничего несмыслящій, войдя въ комнату, такимъ образомъ разукрашенную, тотчасъ замѣтитъ, что въ ней что-то неладно, хотя бы онъ былъ совершенно неспособенъ уяснить причину своего неудовольствія. Но введите его же въ комнату, убранную со вкусомъ, и онъ невольно издастъ восклицаніе удовольствія и удивленія.
Это благодаря нашимъ республиканскимъ учрежденіямъ возникаетъ такое зло, что здѣсь человѣкъ съ тугимъ карманомъ обыкновенно обладаетъ весьма ограниченной душой. Порча вкуса составляетъ часть или является параллелью промышленности, гдѣ царствуеть долларъ. По мѣрѣ того, какъ мы богатѣемъ, наша мысль покрывается ржавчиной. Поэтому, если мы хотимъ найти одухотворенность Британскаго будуара, мы отнюдь не должны ея отыскивать у нашей аристократіи (если вообще можно искать ее въ Аппалахіи). Но мы видали Американскія комнаты, убранныя сообразно современнымъ средствамъ, и однако, по крайней мѣрѣ въ отрицательныхъ своихъ достоинствахъ, они могли бы соперничать съ любымъ изъ раззолоченныхъ кабинетовъ нашихъ друзей по ту сторону океана. Вотъ даже и сейчасъ перодъ взорами нашего ума возникаетъ небольшая и непышная комната, въ убранствѣ которой не можетъ быть найдено ни одного недостатка. Собственникъ ея лежитъ на диванѣ и спитъ — на дворѣ холодно — время около полуночи: мы набросаемъ очеркъ этой комнаты, пока онъ спитъ.
Она продолговата — футовъ тридцать въ длину, футовъ двадцать пять въ ширину — такъ какъ эта форма даетъ наилучшую (обычную) возможность для приведенія въ порядокъ предметовъ обстановки. Въ ней только одна дверь — никоимъ образомъ не широкая — она находится на одномъ концѣ паралеллограмма, и въ ней лишь два окна, находящіяся на другомъ его концѣ. Окна большія, они достигаютъ пола, съ глубокими углубленіями — и выходятъ на Итадьянскую веранду. Стекла ихъ алаго цвѣта, въ рамахъ изъ розоваго дерева, болѣе чѣмъ обыкновенно массивныхъ. Они завѣшены въ углубленіи плотной серебряной тканью, приспособленной къ формѣ окна и свободно висящей небольшими складками. Внѣ углубленія находятся занавѣси изъ необыкновенно богатаго алаго шелка, окаймленныя густой золотой сѣткой и подбитыя серебряной тканью, изъ которой сдѣлана также и внѣшняя штора. Карнизовъ нѣтъ; но сгибы верхнихъ частей стѣнъ (не столько массивные, сколько крутые и имѣющіе воздушный характеръ) выходятъ изъ-подъ широкаго выступа съ богатой позолотой, окружающаго всю комнату въ мѣстѣ скрещенія потолка со стѣнами. Драпри раскрываются или задергиваются также съ помощью толстаго золотого шнурка, свободно обвивающаго ихъ и легко разрѣшающагося въ узелъ; ни занавѣсныхъ розетокъ, ни другихъ подобныхъ закрѣпокъ не видно. Окраска занавѣсей и ихъ бахромы — алый цвѣтъ и золото — повсюду предстаетъ въ изобиліи, и опредѣляетъ характеръ комнаты. Коверъ — коверъ изъ Саксонскаго матеріала — ровно въ полдюйма толщины, и у него того же алаго цвѣта фонъ, смягченный лишь видомъ золотого шнурка (наподобіе фестоновъ занавѣсей), слегка выступающаго надъ поверхностью фона, и брошеннаго на него такимъ образомъ, что получается нѣкоторая послѣдовательность короткихъ неправильныхъ изгибовъ — какъ бы лежащихъ одинъ на другомъ. Стѣны затявуты глянцевитой бумагой серебряно-сѣраго цвѣта, на которой разсѣяны небольшія арабески болѣе слабаго оттѣнка, чѣмъ господствующій алый цвѣтъ. Нѣсколько картинъ оживляютъ пространство стѣнъ. Среди нихъ главнымъ образомъ пейзажи фантастическаго характера — вродѣ причудливыхъ гротовъ Стэнфильда или озерковъ «Мрачной Топи» Чапмана. Есть кромѣ того три четыре женскія головки воздушной красоты — портреты въ манерѣ Сёлли. Тонъ каждой картины теплый, но темный. Здѣсь нѣтъ «блистательныхъ эффектовъ». Во всемъ чувствуется успокоеніе. Нѣтъ ни одной картины небольшихъ размѣровъ. Уменьшительная живопись придаетъ комнатѣ тотъ запятнанный видъ, который осквернилъ столько изящныхъ, но чрезмѣрно выписанныхъ картинъ. Рамы широкіе, но не глубоки, съ богатой рѣзьбой, не тусклыя, и не филигранныя. Они хранятъ полноту сіянія полированнаго золота. Къ стѣнамъ они примываютъ плотно, не свѣшиваясь на веревкахъ. Сами картины нерѣдко выигрываютъ, когда они такъ свѣшиваются, но общій видъ комнаты бываетъ испорченъ. Видно только одно зеркало — и притомъ не очень большое. По формѣ оно почти круглое и виситъ такъ, что отраженіе лица не можетъ быть получено ни съ одного изъ обычныхъ, предназначенныхъ для сидѣнія, мѣстъ комнаты. Два низкіе большіе дивана изъ розоваго дерева и алаго шелка, съ золотыми цвѣтами, являются единственными сидѣніями, за исключеніемъ двухъ легкихъ козетокъ, тоже изъ розоваго дерева. Фортепіано (равнымъ образомъ изъ розоваго дерева), открытое, и безъ чехла. Восьмиугольный столъ, сдѣланный цѣликомъ изъ богатѣйшаго мрамора съ золотыми жилками, стоитъ около одного изъ дивановъ. На немъ также нѣтъ никакой покрышки — достаточно однихъ занавѣсей въ комнатѣ. Четыре большія и роскошныя Севрскія вазы съ цѣлымъ множествомъ нѣжныхъ и яркихъ цвѣтовъ, занимаютъ слегка закругленные углы комнаты. Высокіе канделябры съ небольшой античной лампадой, въ которой горитъ душистое масло, стоятъ въ головахъ около моего спящаго друга. Нѣсколько легкихъ и изящныхъ висячихъ полокъ, съ золотыми краями и на шелковыхъ алыхъ шнуркахъ съ золотыми кисточками, заполнены двумя тремястами прекрасно переплетенныхъ книгъ. Кромѣ этого въ комнатѣ нѣтъ никакихъ другихъ предметовъ обстановки, за исключеніемъ лампы Арганда, съ ровнымъ, алымъ, стеннынымъ абажуромъ, свѣшивающейся съ высокаго сводчатаго потолка на тонкой золотой цѣпи и роняющей на все спокойный, но магическій свѣтъ.