Вопросы, на которые мне хотелось получить ответ, чтобы хотя поверхностно ознакомиться с учреждениями двадцатого столетия, были бесконечны, но бесконечна была и доброта доктора Лита; вот почему мы еще долго разговаривали и после того, как дамы покинули нас. Напомнив своему хозяину, на чём была прервана наша утренняя беседа, я полюбопытствовал узнать, каким образом организация армии труда может побуждать рабочего к усердию, если ему не приходится заботиться о средствах к существованию.
— Прежде всего, вы должны понят, — сказал доктер Лит, — что найти средства к возбуждению соревнования есть только одна из целей, к каким стремилась организация, принятая нами для армии. Другая цель, не менее важная, состоит в том, чтобы найти для низших и высших национальных должностей, людей испытанных способностей, людей, которые считали бы своим долгом держать своих подчиненных на высоте напряжения их сил и не допускать нерадииния. В интересах этих двух целей и организована армия рабочих. Прежде всего идет не имеющий подразделений разряд обыкновенных рабочих людей всякого ремесла. К этой категории принадлежат все новобранцы в первые три года. Эта категория представляет собой своего рода школу и очень строгую, приучающую молодых людей к послушанию, подчинению и преданности долгу. Хотя разнообразие работ, производимых этими силами, и не допускает систематического повышения рабочих, которое становится возможным впоследствии, тем не менее однако о способностях каждого ведется отчетность, и выдающееся дарование получает свои отличия, тогда как нерадение не оставляется без возмездия.
Мы не считаем разумным допускать, чтоб юношеская беззаботность или необдуманность, не заключающие в себе серьезной вины, вредили будущей карьере молодых людей, и всем. кто прошел эту первую ступень без серьезных проступков, одинаково предоставляется выбор профессии, к которой они обнаруживают наиболее склонностей. Избрав себе профессию, они вступают в нее в качестве учеников. Продолжительность учебного периода различна в различных профессиях. По истечении этого периода, ученик становится рабочим и самостоятельным членом своей профессии. Во время учебного периода не только ведется особая отчетность о каждом, причем отмечаются его способности и прилежание, а равно награждается выдающееся дарование соответственными отличиями, но от среднего вывода из этих отметок зависит ранг, который ему достается среди рабочих.
Хотя внутренняя организация различных отраслей промышленности и земледелия различается особенностями их условий, тем не менее рабочие всех производств подразделяются, сообразно их способностям, на первую, вторую и третью степени. Во многих случаях эти степени в свою очередь подразделяются на первый и второй разряды. Соответственно результатам своей работы в качестве ученика, молодой человек занимает свой ранг, как рабочий первой, второй или третьей степени. Конечно, только молодые люди необыкновенных способностей из положения ученика прямо переходят в первую степень. Большинство же проходит сперва низшие степени и в периодически установленные сроки повышается в порядке постепенности рангов только тогда., когда становятся опытнее. Эти сроки соответствуют продолжительности учебного периода в данном производстве, так что оказывающим успехи никогда не приходится долго ждать, пока их повысят, а, с другой стороны, никто не может опочить на лаврах своей прежней деятельности без риска понизиться в ранге. Особенное преимущество высшей ступени заключается в праве, предоставляемом каждому рабочему, избирать себе специальность в различных отраслях или отделах своего производства. Это. конечно, не значит, что какой-либо из этих.отделов производства отличается безусловной трудностью. Тем не менее, однако, существует большое различие между отделами, и право выбора между ними ценится высоко.
При назначении работы, насколько возможно, принимаются в расчёт наклонности самых плохих рабочих, так как от этого увеличиваются не только шансы их успехов но и степень пользы, какую они в силах бывают принести. Но хотя желания рабочих низших степеней принимаются во внимание, насколько это согласуется с требованиями дела, однако, это практикуется главным образом тогда, когда приходится заботиться о рабочих высших степеней. Это право выбора входит в силу при каждом новом установлении ранга рабочего, а если кто-нибудь лишается своего ранга, то он рискует лишиться и той работы, которая ему более по вкусу, и променять ее на работу, менее отвечающую его желаниям. Результаты каждого нового передвижения из ранга в ранг опубликовываются в общественных органах, и те, кто оказал успехи при своем повышении, получают благодарность нации и публично награждаются знаком их нового ранга.
— Какие это знаки? — спросил я.
— Каждое производство имеет свой особый символический знак, — возразит доктор Лит, — в виде медали, которая так мала, что ее можно не заметить, если не знаешь, где ее надо искать. Это единственный знак, носимый мужчинами армии рабочих, если не считать формы, требуемой общественным интересом. Этот знак по форме одинаков дня всех степеней производства, но знак третьей степени сделан из железа, второй степени — из серебра и первой — из золота.
Независимо от сильного побуждения к соревнованию, основанного на том факте, что высшие государственные должности доступны только деятелям первой степени и что для огромного большинства, не посвящающего себя искусству, литературе и ученым призваниям, определенное положение в армии составляет единственный способ общественного отличия, имеются еще различные приманки более низменного свойства, но, пожалуй, не менее действительные, создаваемые особыми привилегиями и вольностями, какими пользуются люди высших классов. Действие этих привилегий заключается в том, что каждый постоянно во очию убеждается в выводах достижения последующей высшей степени.
Без сомнения, весьма важно, что честолюбие к повышениям могут питать не только хорошие, но и посредственные и плохие работники. В действительности, в виду преобладающего большинства последних, даже гораздо существенно то, чтоб наша система степеней стремилась скорее к ободрению дурных, нежели к поощрению хороших. С этой целью степени подразделяются на классы. Так как численный состав степеней и классов при каждом новом повышении бывает одинаков, то, за вычетом числа офицеров, некласных рабочих и учащихся, в низшем классе никогда не встречается более девятой части рабочей армии. И большинство в этом числе только что завершили период своего учения и ожидают повышений. Те, кто остаются в низшем классе в течение всего срока своей службы, составляют лишь незначительный процент рабочей армии и можно утверждать, что они не создают низменности своего положения и неспособны изменить его. Не представляется надобности в особом покровительстве рабочему для его повышения, если он в состоянии понять значение славы. Тогда как для повышения требуется вообще благоприятная аттестация, хорошие свидетельства, которых, однако, не достаточно для карьеры рабочего, а равно особые труды и образцовое исполнение в различных отраслях производств вознаграждаются почетными отзывами и разнообразными премиями. Вообще стремятся к тому, чтобы заслуга в какой бы то ни было форме не оставалась непризнанной.
Что касается действительного пренебрежения трудом, безусловно плохой работы и явного нерадения со стороны таких людей, которые неспособны к благородным побуждениям, то в рабочей армии дисциплина слишком строга, чтоб допускалось что либо подобное в этом роде. Человек, способный работать, но упрямо уклоняющийся от труда, обрекается на изолированное положение на хлебе и воде до тех пор, пока не проявит желания взяться за лето.
Низшие офицерские места в нашей армии, места помощников или поручиков, пополняются из числа лиц, пробывших два года в первом классе первой степени. Если туг представляется возможность большого выбора, то выборах подлежит лишь первая группа этого класса. Никому не приходится начальствовать над другими ранее достижения тридцатилетнего возраста. Сделавшись офицером, каждый повышается в зависимости от производительности не своей собственной работы, а работы своих подчиненных. Начальники назначаются из разряда помощников, причем опять таки тщательный выбор делается из ограниченного числа их. При назначении на большие высшие степени руководствуются иным принципом, объяснение которого здесь потребовало бы слишком много времени.
Конечно, подобная система классификации была невыполнима в мелких производствах вашего времени. В некоторых из них даже едва ли встречалось столько рабочих, чтобы на каждый класс доставалось по одному человеку. Вы не должны забывать, что при национальной организации труда все производства разрабатываются большими корпорациями. Только этому большому масштабу, по которому организована вся наша промышленность, а равно и тому обстоятельству, что во всех пунктах страны существуют благоустроенные заведения, мы обязаны тем, что можем путем перемещений рабочих доставлять каждому такого рода и в таком размере работу, которую он в состоянии исполнить нашу читать образом. А теперь, мистер Вест, на основании очерченной мною нашей системы, вы сами можете решить, достаточно ли в нашей организации армии побудительных средств для тех, кто в них нуждается, для наилучшего исполнения доступного их силам труда.
Я ответил, что, как мне кажется, можно сделать только одно замечание, именно то, что указанные побудительные средства слишком сильны и вызывают горячее соревнование. И действительно, таково мое мнение и теперь — я мог бы прибавить — после того, как я ближе ознакомился с делом при более продолжительном пребывании в этом Новом Свете.
Доктор Лит обратил мое внимание на то, что содержание рабочего никоим образом не зависит от его ранга, и потому заботы о средствах к существованию никогда не могут придать горечи к его неудачам, что часы труда непродолжительны, регулярно повторяются каникулы и всякое соревнование прекращается в сорок пят лет, на половине жизни.
— В устранение недоразумений, — прибавил доктор Лит, — я должен упомянуть еще о двух, трех пунктах. Прежде всего наша система, дающая предпочтение лучшему рабочему перед менее хорошим, никоим образом не противоречит основной идее нашего общественного строя, заключающейся в том, что все, доставляющие наилучшее из своего труда, оказывают одинаковую услугу обществу, как бы ни был велик или мал этот труд. Я уже показал вам, что наша система так устроена, что ободряет слабых, как и сильных надеждой на повышение. Тот факт, что сильные занимают видные места, нисколько не означает порицания для более слабых. Это — мера, обусловливаемая общественным благом.
Не подумайте, что, предоставляя в нашей системе свободный простор соревнованию, мы считаем его мотивом неизбежным для благородных натур и достойным их. Эти натуры находят мотивы в себе самих, а не вне себя, и свои обязанности измеряют по собственному дарованию, а не по способностям других. Пока их труд соответствует их силам, они сочли бы нелепым ожидал похвал или порицания за то, что им выпало на долю сделать много или мало. Таким натурам соревнование представляется с философской точки зрения нелепым, а с нравственной точки зрения презренным, потому что оно в наших отношениях к успехам и неудачам других выдвигает на первое место взамен удивления — зависть, а вместо участливого сожаления — эгоистическое злорадство.
Но даже и в последние годы двадцатого столетия не все люди стоят на этой высшей ступени развития, и побудительные средства, необходимые для них, должны сообразоваться с их натурой более низшего свойства. И для них, следовательно, сильнейшее соревнование должно быть постоянным двигателем. Те, кто нуждается в этом мотиве, сами чувствуют это. Те, кто вышел из пределов его влияния, не нуждаются в нём.
— И должен упомянуть еще, — продолжал доктор, — что у нас есть особый класс, не имеющий связи с другими, для тех, кто в духовном или физическом отношении слишком слабы для того, чтобы быть зачисленными в ряды главной армии рабочих. Это своего рода институт инвалидов, членам которого предоставляются работы более легкие, соразмерные с их силами. Все наши глухонемые, хромые, слепые и увечные, даже наши помешанные принадлежат к этому институту и носят его значок. Сильнейшие из них зачастую исполняют такую же работу, как люди вполне здоровые, слабейшие ничего не делают, но нет ни одного такого, который, будучи в состоянии что-нибудь делать, устранялся бы от работы. Даже наши помешанные в свои светлые моменты стараются делать, что могут.
— Идея инвалидного института, действительно, хороша, — сказал я. — Даже варвар девятнадцатого столетия должен ценить ее. Это — прекрасный способ замаскировать милосердие и очень благодетельно влияет на чувства пользующихся благотворительностью.
— Милосердие! — возразил доктор Лит. — Не думаете ли вы, что мы считаем предметом благотворительности класс неспособных, о котором я сейчас упомянул?
— Да, конечно, — сказал я, — ведь они же не могут сами себя содержать.
Но тут доктор решительно напал на меня.
— Кто же на это способен? — спросил он. — В варварском состоянии общества, которое не признает совместной деятельности семьи, каждый может себя содержать, да и то только известную часть своей жизни. С подъемом цивилизации и с установлением разделения труда многосторонняя взаимная зависимость становится всеобщим правилом. Каждый, как бы ни казалась обособленной его профессия, есть член бесконечно большой корпорации производства, которая столь же велика, как нация, даже так велика, как человечество. Необходимость взаимной зависимости ведет за собой исполнение обязанностей взаимной помощи. Отсутствие этого порядка вещей в ваше время и составляло ощутительную жестокость и неразумность вашей системы.
— Всё это может быть и так, — возразил я, — но это не касается тех, кто не в состоянии вообще участвовать в производительном труде.
— Как я сказал вам уже сегодня утром, — по крайней мере, мне кажется, что я сказал это — право человека на его участие за общим столом нации основывается на том простом факте, что он человек, а не на степени здоровья и силы, какими он может обладать, — он делает, что может.
— Вы это сказали, — ответил я, — но я полагаю, что этот принцип относится только к рабочим различных способностей. Приложим ли он к тем, кто ничего не производит?
— А они разве не люди?
— Неужели и хромые, слепые, больные и увечные пользуются таким же благосостоянием, как и самые способные рабочие?
— Конечно, — ответил доктор.
— Самое представление о милосердии в таком объеме, — заметил я, — изумило бы наших самых ярых филантропов.
— Представьте себе, что у вас дома есть больной, неспособный работать брат, — возразил доктор Лит, — неужели вы давали бы ему пищу, одежду и жилище хуже, чем самому себе? Вероятнее всего, что вы оказывали бы ему предпочтение и вам не пришло бы в голову называть это благодеянием. Неужели это слово в подобном случае не вызывало бы в вас негодования?
— Конечно, — сказал я, — но этот случай не может идти в сравнение. Без сомнения, в известном смысле все люди братья, но общее понятие братства, помимо риторических целей, вовсе не может быт сравниваемо с братством по крови: оно не включает в себе ни одинаковых чувств, ни одинаковой связи.
— В вас говорит девятнадцатое столетие! — воскликнул доктор Лит. — Ах, мистер Вест, не подлежит никакому сомнению что вы очень долго спали. Если бы мне нужно было дать вам в одном тезисе ключ к тайнам, поражающим человека вашего времени к нашей цивилизации, то я бы сказал, что этот ключ заключается в том факте, что солидарность народа и братство человечества, бывшие для вас лишь красивыми фразами, для нашего образа мыслей и чувств являются столь же действительной и столь же сильной связью, как и кровное родство. Но, даже оставляя в стороне это соображение, я не могу понять, почему нас удивляет то, что тем, кто не может работать, предоставляется полное право жить плодами труда тех, кто может работать. Даже в ваше время военная повинность для охраны нации, соответствующая нашей промышленной повинности, будучи обязательной для способных нести ее, не лишала права гражданства неспособных к военной службе. Последние оставались дома и охранялись теми, кто шел в бой, и никто не поднимал вопроса об их правах, или не думал о лих дурно только потому, что они были неспособны к военной службе. Точно также и требование промышленной службы, предъявляемое к людям, способным работать, не может людей, неспособных к труду, лишать прав гражданства, к которым теперь относится также и продовольствие гражданина. Рабочий не потому гражданин, что он работает, а работает он потому, что он гражданин. Как вы признаете обязанностью сильного сражаться за слабого, так и теперь, когда времена сражений миновали, мы признаем обязанностью сильного работать за слабого.
Вообще, решение, оставляющее что-нибудь неразъясненным, не есть решение; точно также и наше решение проблеммы человеческого общества не было бы таковым, если бы оно не касалось хромых, больных и слепых, а бросило бы их на произвол судьбы, как зверей. Гораздо лучше предоставить самим себе сильных и здоровых, нежели этих удрученных и обремененных, о которых должно скорбеть сердце каждого, и кому же, как не ил, должно быть обеспечено благосостояние душевное и телесное. Отсюда и выходит, как я уже сказал вам сегодня утром, что право каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребенка на средства к существованию опирается на точной, широкой и простой основе того факта, что они члены одной человеческой семьи. Единственной ходячей монетой является подобие Божие. В ком видно это подобие, с тем мы делим всё, что имеем.
Я думаю, что ни одна черта в цивилизации вашего времени не кажется столько отвратительной, как ваше презрение к классам, зависимым от вас. Даже если бы у вас не было никакого сострадания, никакого чувства братства, неужели же вы не могли видеть, что вы, не заботясь о слабых, лишали их прямого их права?
— Я не вполне согласен с вами, — сказал я. — Я признаю претензию этого класса на наше сострадание; но каким образом те, кто ничего не производит, могут требовать, как своего права, участия в плодах производитель ной работы?
— Да отчего же, — ответил доктор Лит, — ваши рабочие в состоянии были производить более, чем сколько могло сделать такое же число дикарей? Не потому ли только это могло быть что они унаследовали познания и навык прошлых поколений? Они получили готовым весь механизм общества, да устройство которого потребовалось тысячелетие. Каким образом вы стали обладателями этих познаний и этого механизма, которому обязаны девять десятых стоимости вашего производительного труда? Вы унаследовали их, не так ли? А разве не были вашими равноправными сонаследниками эти другие, эти несчастные и обиженные судьбой братья, которых вы отвергли? Что сделали вы с их долей наследства?
— Ах, мистер Вест, — продолжал доктор Лит, когда я ничего не ответил, — и даже помимо всяких соображений справедливости и братской любви к слабым и увечным, я не могу понять, как у рабочих нашего времени хватало духа браться за дело, когда они знали, что их дети или дети детей, в случаях несчастья, могли лишиться и удобств, и даже самого необходимого в жизни.
— — -
Доктор Лит в своей беседе вчера вечером, ясно указал на то, с какой заботливостью стараются доставить каждому возможность узнать свои природные склонности и следовать им при выборе карьеры. Но как только я узнал, что доходы рабочего во всякой профессии одинаковы, то мне стало ясно, насколько можно быть уверенным в том, что он поступит именно так, и при выборе самой удобной для себя сбруи найдет именно такую, в которой ему будет легче всего тянуть свою жизненную лямку.
В мой век не удавалось никаким систематическим и действительным образом развивать и утилизировать естественные наклонности человека к ремеслам и интеллектуальным профессиям, и это было одним из крупных лишений, как и одной из причин несчастий нашего времени. Мои современники были только по имени свободны в выборе себе профессии, но в действительности почти все не избирали её, а принуждались обстоятельствами к такому труду, в котором они могли произвести лишь сравнительно немного, так как не имели для него природных задатков. Богатые в этом отношении имели мало преимуществ пред бедными. Бедные, почти всегда лишенные образования, большею частью не имели случая выказать природные задатки, какие у них могли быт, и даже если таковые обнаруживались, то бедные, в силу своей бедности, были не в состоянии развить эти задатки. Карьеры, обусловливаемые высшим образованием, за исключением разве какой-нибудь благоприятной случайности, были закрыты для них к огромному ущербу для них самих и для нации. С другой стороны, тем, кто обладал достатком, хотя у них были и образование и благоприятные обстоятельства, мешали социальные предрассудки, воспрещавшие им браться за ремесло, даже если у них была к тому наклонность, и предназначавшие их к высшим профессиям, не обращая внимания на то, способен ли он к ним, или нет, и таким образом общество лишалось многих хороших ремесленников. Денежные соображения, побуждавшие людей избирать произвольные занятия, к которым они не способны, вместо того, чтоб посвящать себя профессиям менее вознаграждаемым, к которым они способны, были причиной дальнейшего огромного калечения дарования.