Новогреческий язык есть, несомненно, продукт органического развития формальных и лексических элементов языка древних греков, хотя в науке много раз высказывалось противоположное мнение и новогреческий язык противопоставлялся древнегреческому, как искажение последнего путем массы варваризмов. Как в местах распространения латинского языка наряду с более или менее однообразным искусственным литературным говором издревле существовали народные говоры, вошедшие потом в состав позднейших романских языков и наречий, так и в Греции уже в глубокой древности наряду с более искусственным языком, который служил органом письменности, существовал и свободно развивался разговорный язык, отличавшийся большим разнообразием диалектов. К концу IV в. до Р. Хр. границы между этими диалектами стали стираться, сглаживаться, и мало-помалу, под воздействием литературного говора, распространявшегося в народе все более и более вместе с распространением образования, наступило некоторое объединение диалектических различий, выразившееся в форме так называемого «общего наречия» (ἡ κοινὴ διάλεκτος). «Общее наречие» было усвоено варварами, вовлеченными в сферу греческих культурных влияний; оно же стало и языком всей греческой прозы, вплоть до II в. по Р. Хр. К началу христианской эры древние диалекты почти вымерли. Как достояние литературы, «общее наречие» на протяжении веков придерживалось, в лексическом и формальном отношении, классических, преимущественно аттических образцов; но как язык живой, народный, оно мало-помалу отступало от этих образцов, и чем более мы отдаляемся от классического периода греческой литературы, тем эта разница становится резче и существеннее. Ни Плутарх, ни Лукиан, не говоря уже о более поздних писателях, не писали по-гречески так, как в их время говорили. Возникли новые диалектические группы, составившие в своей совокупности живой, разговорный язык народа (ἡ δημώδης γλῶσσα, ἁπλῆ, ἁπλοελληνικὴ, καθημαξευμένη, καθωμιλημένη), между тем как языком школы, искони отличавшейся в Греции строгим пуризмом, а равно органом письменности, остался искусственный говор, в основе которого лежал древний аттицизм (γλῶσσα ἀττικίζουσα, ἑλληνικὴ, κοινή διάλεκτος). Народ свободно отступал от классической формы, упрощал звуковой состав (вокализм) и таким образом изменял произношение слов, переставлял ударения, усекал падежные и глагольные формы, терял одни из них, разлагал другие, расширил функции третьих, допускал употребление разного рода аналогичных образований, вносил большую свободу в словосочинение, наконец, принимал и вводил в язык иноязычные элементы, сначала латинские, потом романские (преимущественно итальянские), славянские и турецкие (с конца XV стол.). Этот дуализм, это двуязычие (диглоссия) проходит красной нитью через всю историю развития греческого языка и сказывается весьма чувствительно и в современной греческой литературе и жизни. Одним из самых важных влияний, под которыми вырастало греческое юношество в эпоху турецкого владычества, было влияние древних традиций о славном прошлом Эллады. Отсюда преклонение перед великими именами героев древней Греции, культ древнегреческого языка и памятников классической литературы, изучение которых было положено в основу школьного воспитания. В школе молодые люди усваивали особый искусственный говор, представлявший странную смесь древних и новых элементов — нечто вроде того «высокого штиля», который когда-то царил и в нашей литературе. Таков был язык греческого клира, таков был язык и фанариотской аристократии. Для темной массы, составлявшей большинство, чужд был этот пышный, величавый язык образованных классов, замкнутый в тесные рамки классич. правильности (γλῶσσα καθαρεύουσα). Говор народа, сохранивший еще значительную долю старых лексических и формальных запасов, успел уже, однако, подвергнуться многоразличным изменениям под перекрестным огнем разноплеменных и разноязычных влияний. С точки зрения пуристов, это был язык полуварварский, вульгарный (χυδαϊκή, μιξοβάρβαρος γλῶσσα), и права его на литературное развитие раз навсегда были отвергнуты греческими учеными. Но народу мало было дела до приговора педантов: он сделал этот опальный говор органом своего песнетворчества. Чары поэзии мало-помалу рассеяли застарелое предубеждение, и в эпоху возрождения Греции стали громко раздаваться голоса в пользу введения народных элементов в обиход художественной литературы. Между памятниками письменности, в которых более или менее ясно и определенно сказывается присутствие новых стихий народной греческой речи, первое место занимают несколько памятников VI и VII стол. по Р. Хр., как то хроника Малалы, два жития, составленные епископом кипрским Леонтием, несколько синаксарий и повесть о Варлааме и Иоасафе. Не лишены также значения для истории новогреческого языка хроника Феодосия (IX в.), сочинения Константина Багрянородного (X в.) и рассеянные в произведениях разных хронистов площадные песни и сатирические стихотворения византийских партий цирка, некоторые ходячие формулы приветствий и обращений, поговорки, прибаутки и т. п. С особенной стремительностью проникают элементы народной речи в византийскую литературу в XIII—XV вв. К этому времени относится возникновение некоторых стихотворных романов, с содержанием, заимствованным частью из античных преданий, частью из средневековой жизни, ряд поэтических рассуждений о животных и растениях, примыкающих к «Физиологу», большая стихотворная хроника Мореи и множество мелких сатирических, дидактических, аллегорических и любовных стихотворений, сохранивших и под оболочкой книжных форм, сообщенных им полуучеными редакторами, заметные следы чисто-народного происхождения. В XVI веке памятники уже дают возможность констатировать наличность вполне сложившегося организма народной речи, с теми грамматическими и лексическими особенностями, которыми характеризуется и современный нам новогреческий язык. Важнейшие из этих особенностей состоят в следующем: отсутствие свойственных древнему языку долгих (длительных) гласных, утрата густого придыхания (spiritus asper), значительное упрощение вокализма (утрата древних дифтонгов), отпадение конечного n (ν) в существительных среднего рода, распространение окончаний первого и второго склонений на существительные третьего склонения, исчезновение дательного падежа, как особой формы, перенесение на формы преходящего и сильного аориста окончании слабого, употребление союза ἓνα (= νά) для описания неопределенного наклонения, описание будущего посредством глагола хочу (θά, θέλω) и проч. Н. язык, подобно древнегреческому, распадается на множество наречий, которые, в свою очередь, делятся на говоры. Общее число этих наречий доводится некоторыми до семидесяти (Макс Мюллер, «Лекции по науке о языке», стр. 36), хотя лишь немногие из них отличаются чертами резкой обособленности, каковы, например, наречия понтийское, критское, кипрское и в особенности цаконское. Последнее составляет остаток лаконского говора дорического наречия и в такой степени разнится от прочих диалектов новогреческого языка, что может быть рассматриваемо как вполне самостоятельный, параллельный ему язык. Точная классификация греческих наречий доселе не установлена. Обыкновенно их делят на две большие группы, северную и южную, географической границей между которыми принимается приблизительно 38° сев. широты. Основанием для такого деления служит то обстоятельство, что одни наречия (южная группа) строго сохраняют принцип артикуляции, в других же (северная группа) этот принцип нарушается под влиянием акцента.
Ср. Hatzidakis, «Einleitung in die neugriechische Grammatik» (Лпц., 1892); Krumbacher, «Geschichte der byzantinischen Litteratur» (Мюнхен, 1891, стр. 385, сл.); Psichari, «Essais de grammaire historique nèo-greque» (П., 1886—89); Ф. Е. Корш, «Мысли о происхождении новогреческого языка» («Летопись историко-филол. общ. при Новороссийском унив.», VI); В. Модестов, «Вопрос о греч. чтении» («Ж. М. Н. Пр.», 1891); его же, «Еще о греч. произношении» (т. же, 1893); его же, «О греч. произношении» («Филолог. Обозрение», т. IV); ср. также Н. литература.