XII. Великобритания при Стюартах. С Елизаветой окончилась семья Тюдоров, и престол достался сыну казненной в Англии Марии Стюарт, получившему воспитание под строгим контролем шотландской кирхи, от которого, поэтому, можно было ждать пристрастия к пресвитерианам; с своей стороны и католики могли надеяться на то, что он не откажет, по меньшей мере, в терпимости вероучению, которого придерживалась его мать. Рассчет и тех и других был ошибочен. Король всю жизнь был энергичным противником пресвитерианства. Пресвитериане высказывались против епископской власти и не допускали никакой церковной иерархии, кроме священников, поставленных паствой. Из них образуется синод, высшее законодательное учреждение по церковным делам. Король Иаков I признал в этих порядках начала, непримиримые с монархией. В известном трактате „Basilikon doron“ он изложил свою основную точку зрения на природу монархии и согласного с ней церковного устройства. Ему принадлежит знаменитое изречение, так часто повторявшееся: „раз не будет епископа, не будет и короля“. В другом случае ему пришлось высказаться открыто против притязаний на свободу проповеди, вопроса, поставленного на очередь более передовыми сектами английского протестантизма. И опять-таки он выступил против этих притязаний с точки зрения охранения интересов монархии: „если все станут свободно толковать текст Священного писания и судить о всех делах, то в Англии не в состоянии будет удержаться никакое правительство, и первою жертвою таких порядков буду я — король“. Понятное дело, что проникнутый такой точкой зрения Иаков I связал судьбы английской монархии с сохранением епископской власти, а это решение привело его к столкновению с более передовыми течениями в области церкви. Еще до конца царствования Елизаветы началось, как мы видели, сильное движение против англиканства, и распространилось то, что можно назвать английским расколом, — появились секты браунистов, барровистов, баптистов и т. д. Эти секты сходились в признании англиканства не более, как видоизменением папизма, или католичества, в том смысле, что власть папы в нем переходит на короля, за которым признается так наз. супрематство (supremacy), или верховенство в делах церкви. Король становится судьею правильности или неправильности исповедания веры любым из его подданных. Со времен королевы Елизаветы признан был обязательным не только для всех служащих, но и для всех подданных тот правительственный катехизис, которым надо признать „тридцать девять статей английского вероисповедания“. Кто не признавал какой-нибудь из этих статей, тот считался раскольником (dissenter) и подвергался ограничению в своих гражданских правах.
В течение всего XVII в. одной из важнейших причин недовольства правительством Стюартов являлось то, что они, как главы церкви, продолжали настаивать на таком правоверии своих подданных. Даже в эпоху реставрации мы встречаемся в Англии с целым рядом законодательных мероприятий, которые делали невозможным отправление службы — и, между прочим, выступление в роли депутата в парламенте — для лица, не исповедывавшего англиканск. веры. Так наз. „тест-акт“, или акт, свидетельствующий о принадлежности к правоверию, требовал принесения присяги королю или королеве в том, что его или ее будут признавать главою церкви. Что касается до нежелавших следовать „тридцати девяти пунктам“ официального вероисповедания, то по отношению к ним существовал запрет жить на расстоянии ближе пяти миль от города. Этот акт издан был в царствование Карла II, когда уже ослабели меры строгости по отношению к лицам, не признававшим англиканской веры. Можно по этому судить, каково было положение раскольников в царствование Иакова I.
Все это надо принять во внимание, чтобы понять остроту столкновений, возникших с самого начала между Иаковом I и парламентом. В его правление, длившееся с 1603 по 1625 г., парламент продолжает созываться, но, вопреки практике, установившейся еще в царствование Эдуарда III, — практике ежегодного созыва парламента, — проходят годы и годы без того, чтобы король счел нужным собрать депутатов. Он созывает их вновь только в случаях и в виду опустения государственной казны и невозможности покрыть необходимые издержки управления иначе, как при новом обращении к парламенту. За все время царствования Иакова известны четыре парламента, но промежуток между сессиями иногда равнялся трем и даже семи годам. Обыкновенной причиной разрыва было нежелание парламента ассигновать испрашиваемые правительством денежные субсидии раньше, как после принятия королем во внимание „скромных“ ходатайств палат и проведения им тех реформ в государстве, каких желали, или отмены тех злоупотреблений, на которые жаловались народные представители и лорды Англии. Так как в большинстве случаев на ходатайства следовал отказ, то последствием было то, что большую часть своего царствования Иаков I правил страной без парламента. Как же мог он найти необходимые средства для покрытия своих издержек, раз налоги с конца XIII в. не могли быть взимаемы иначе, как с согласия парламента? — Король решился оживить средневековые права свои, как сюзерена, или главы феодальной организации; в число этих прав входило право опеки над малолетними вассалами. Оно давало сюзерену возможность, в силу обычая, отчислять в свою пользу доход от владений вассала за все время его малолетства, под условием покрытия необходимых издержек на воспитание. Этим-то правом в широкой степени стал пользоваться Иаков I, хотя за последнее столетие, предшествовавшее его царствованию, это право пришло в забвение. Он стал конфисковывать доходы малолетних детей феодальной знати и получавшимися таким образом средствами покрывал правительственные издержки, не обращаясь к налоговому обложению. Оживлена была и другая форма вымогательства, но уже не феодального характера. Король широко пользовался в средние века правом постоя в домах своих вассалов и требовал содержания как для самого себя, так и для своей свиты. Под этим предлогом поставленные Иаковом I агенты стали производить поборы с жителей и пополнять этим путем пустующую казну, так как облагаемые нередко откупались от таких грабительств единовременным внесением тех или других сумм. Мало того, правительство Иакова I обратилось к так наз. насильственным займам: вели списки зажиточных купцов лондонского сити и др. городов; король объявлял им свое доверие и милость и брал у них „взаймы“ ту или другую сумму на покрытие своих расходов. Но еще в правление Эдуарда III английский парламент заставил короля скрепить своей подписью обещание не обращаться более к насильственным займам, а впоследствии те же насильственные займы, которые как бы в насмешку именовались „добровольными подношениями“ (benevolences), снова были отменены Ричардом III. Ссылаясь на эти прецеденты, парламент не раз ставил королю Иакову I на вид неблаговидность поведения его правительства, обращавшегося к мнимым „займам“ и „добровольным подношениям“, но правительство, тем не менее, во все время правления Иакова I продолжало прибегать к ним. Мало этого, по примеру Франции, в Англии создан был новый аристократический титул „баронета“, и патентные письма, т. е. акты, которыми признавалось за известными лицами право носить этот титул, стали продаваться правительством, можно сказать, почти с публичных торгов; указывалась сумма, за которую то или другое лицо могло купить звание баронета. — Таковы те окольные пути, которыми правительство шло к пополнению своей казны, чтобы не нарушить правила, запрещавшего ему взимать налоги без согласия парламента. К чести английских судей надо сказать, что они постоянно становились на точку зрения парламента и признавали незаконными такие вымогательства короля. Но в одном случае английский суд перешел на сторону правительства. Статут Эдуарда I „De tallagio non concedendo“ высказывался открыто по вопросу о прямом обложении. Что же касается до косвенного, то непосредственного указания на то, что и косвенные налоги не могут быть взимаемы без постановления парламента, в статуте не было. Иаков I обратился поэтому к установлению единоличной властью таможенных сборов на иноземные товары, привозимые в английские порты, и его правительство, в котором, между прочим, участвовал знаменитый философ Бэкон, стало проводить тот взгляд, что в обложении иноземных товаров сборами надо видеть нечто совершенно отличное от обложения английских граждан налогами, что в статутах парламента нет никаких мер, препятствующих такому акту, и что поэтому он допустим. Монарх может установлять таможенный сбор, действуя не как король в парламенте, а как король в совете, т. е. путем издания указа. Английские судьи признали точку зрения правительства правильной.
Уже на первом заседании своего первого парламента 19 марта 1604 г. Иаков I в тронной речи резко указал на то направление, какого его правительство намерено держаться по отношению как к раскольникам и пуританам, так и к католикам. Пуританам было заявлено, что им ставится в вину не столько религиозное их разномыслие, сколько то обстоятельство, что они всегда недовольны существующим правительством, не терпят никакого старшинства и начальства, а это делает их секту, — так говорил министр от имени короля, — недопустимой во всяком сколько-нибудь благоустроенном государстве.
Что касается до католиков, то и им в тронной речи поставлено было на вид следующее обстоятельство: вина их в том, что они признают и в светских делах верховенство папы над королями и императорами. Пока они не откажутся от такого признания, их нельзя будет допустить к поселению в королевстве. В 1604 г. в первый раз формулируется следующего рода обвинение по отношению к католикам: они принимают к руководству в своей практической деятельности столько же, как и в религиозных вопросах, указания папы — иноземного государя; этим они становятся повинными в государственной измене по отношению к правителю страны, в которой пребывают, и потому они не могут быть терпимы в Англии. Это та точка зрения, на которой англичане оставались в течение всего XVII и XVIII веков. Монархия сменится республикой, а католики останутся столь же, если не более, бесправными. Настанет реставрация Стюартов; Карл II сделается в некотором смысле пенсионером короля Людовика XIV; ежегодно из Франции будет получаться известная сумма денег взамен обязательства расширить права католиков, и все же положение последних не будет улучшено. Когда преемник Карла II, Иаков II, выступит с первой попыткой признать свободу совести в Англии и обнародована будет в 1682 г. декларация о веротерпимости, священники англиканской церкви откажутся прочесть текст ее в храме, и это послужит началом того революционного движения, которое заставит Иакова II покинуть Англию навсегда. Из области практики движение против католиков перейдет и в теорию; не кто другой, как великий Джон Локк, автор трактатов „О разуме“ и „О веротерпимости“, скажет, что из этого правила должно быть сделано исключение для католиков, потому что они признают иноземного государя — папу — и являются таким образом изменниками по отношению к собственному монарху. Эта точка зрения, при всей нелепости, будет держаться в XVIII ст. вплоть до 1829 г., когда правительству удастся, наконец, провести акт об эмансипации католиков сначала через нижнюю палату, а затем, после продолжительной оппозиции, и через палату лордов.
Итак, начало всему этому движению против католиков, в котором примут участие и правительство, и парламент, было положено в 1604 г. Легко судить о впечатлении, произведенном тронной речью Иакова I в палате, три четверти которой, как говорят современники, составляли пуритане, т. е. последователи передовых сект английского протестантизма. В ответном адресе первой сессии первого парламента Иакова I, председатель палаты общин, или спикер, напомнил королю, что „новые законы не могут быть создаваемы, ни старые отменяемы или изменяемы никакой властью, помимо парламента“, т. е., прибавил он, „закон не может издаваться иначе, как по желанию общин, с согласия лордов и утверждения короля“. Другими словами, в довольно скромной форме было сказано: три четверти вашего парламента состоят из тех самых лиц, против которых вы грозите принять специальные меры строгости; помните, что такие меры не могут быть изданы королем в совете, так как единственно нормальный и закономерный порядок есть управление страной королем в парламенте; помните, что только путем закона вы можете проводить те угрозы, которые содержит в себе ваша тронная речь. Продолжая далее изложение основ английского государственного порядка, парламент говорит: королю принадлежит право или лишить законопроект его силы, или дать ему свое утверждение; установить же закон собственной властью король не вправе; каждый закон должен пройти через обе палаты парламента, и только тогда он поступает на утверждение короля. Необходимость сделать такое заявление станет понятна, если припомнить, что во всех парламентах Тюдоров постоянно возникала борьба двух противоположных начал: одно начало — королевская неограниченность, которая сказывается в управлении страной королем в совете; другое начало — связанность короля конституцией, требующая от него совместной деятельности с парламентом в области законодательства. Весь спор был в том, какое из этих двух начал возьмет верх. Первый собранный Иаковом I парламент ставит ему на вид, что общины Англии намерены держаться исключительно того порядка, при котором король правит страной в парламенте, а не в совете.
Другой мерой палаты 1604 г. был протест против передачи королем канцлерскому суду права постановлять решения по вопросу о спорности выборов. Значение этого шага станет понятным, если обратиться к следующему уподоблению. Предположим, что правительство станет отрицать за Думой право высказываться по вопросу, правильно ли произведены выборы в той или другой губернии или городе, или нет, и передаст решение этого вопроса, положим, первому департаменту Правительствующего Сената. Английское правительство также полагало более полезным привлечь к этому учреждение, столь же зависимое от него, как и первый департамент нашего Сената, а именно канцлерский суд. Палата же общин стала настаивать на своей исконной прерогативе быть единственным судьею в вопросе, насколько выборы произведены с соблюдением закона. Общины заявили поэтому, что от своего исконного права они отказаться отнюдь не намерены.
От заявлений, касающихся функций законодательной власти и состава того учреждения, которое призвано осуществлять их, общины переходят к праву распоряжаться кошельком английских граждан. Так как правительство обходило это право оживлением средневековых поборов феодального характера, то парламент вносит два билля, которыми обеспечено получение королем денежных субсидий, значительно превышающих размер дохода, извлекаемого им от пользования только что указанными правами. — Политика парламента ясна: он не желает отказать в средствах на покрытие издержек государства, но настаивает на том, чтобы они шли от него в форме субсидий; платежом этих субсидий он, так сказать, откупается от дальнейшего вынуждения королем установленных феодальным обычаем и переживших себя поборов. В 1604 г. кладется таким образом начало тому, что будет проведено окончательно более чем полвека спустя, в царствование Карла II, когда отменен будет законом весь феодальный порядок; правительство откажется от дальнейшего вынуждения платежей и поборов, с ним связанных, но под условием такого же отказа от феодальных прав и со стороны вассалов, в том числе и от крепостного права.
Первый парламент, созванный Иаковом, занялся также составлением протеста против неправильного понимания правительством самой природы парламентских привилегий и вольностей. В этом протесте общины настаивают на следующем: „великое заблуждение полагать, что привилегии парламента, в частности привилегии общин Англии, принадлежат им не по праву, а по королевской милости. Мы получили эти привилегии в наследие от предков в такой же степени, как получили от них и наши земли и всякое другое имущество, которым мы владеем“. Парламент 1604 г. доказывает, что все преимущества, которыми он пользуется, а именно свобода слова, т. е. свобода от ответственности за содержание произносимых в нем речей, право выбирать своего главу, или спикера, право представлять протесты против мероприятий правительства, право привлекать к судебной ответственности министров и т. д., и т. д. — все это принадлежит ему не в силу королевской милости, которая может быть дана и отнята, а как законное наследие. Для того, чтобы не оставить ни малейшего сомнения в своей точке зрения на этот счет, английский парламент сопоставляет это наследие со всяким другим, напр., с поместьем, которым владеют как наследственной собственностью.
Другим заблуждением — значится в этой знаменитой апологии общин Англии — признается то, что парламент не наделен будто бы правами любой судебной палаты королевства (court of record) и не может поэтому требовать предъявления ему правительственными местами официальных документов. С первого раза это покажется не имеющим большого значения, но при более внимательном отношении легко усмотреть, что речь идет о том же в высшей степени важном вопросе, который был поставлен у нас в эпоху второй Государственной Думы. Очевидно, что для проверки бюджета, как и вообще для сознательного отношения к правительственным заявлениям, депутаты должны быть хорошо осведомлены, должны получать необходимые материалы для своих умозаключений, между прочим, от того же правительства; всякий парламент пользуется ныне правом требовать от правительственных учреждений представления имеющихся у них актов и протоколов. Так как парламенту отказано было правительством в такой помощи, то он обосновывает свое требование на следующем юридическом положении. Он настаивает на том, что он, подобно любой судебной палате, должен получать все необходимые ему документы от любого правительственного учреждения; парламент — судебное учреждение, а если так, то он должен пользоваться и правом требовать всякого рода правительственные акты на свой просмотр, раз это необходимо для составления приговора. „Неверное понимание природы тех прав, которые принадлежат нам, — заявляет палата общин, — может иметь последствием упразднение основных наших привилегий, — а тем самым прав и свободы всего английского народа“.
Наконец, одним из зол, которыми страдала Англия еще в эпоху Елизаветы и на которое сильно жаловались, было дарование правительством, без согласия парламента, грамот, открывающих возможность колонизации той или другой области на начале монополии, а также грамот, предоставляющих известным лицам исключительное право торговли с теми или другими странами. Против монополий, создаваемых правительством без опроса парламента, восставала еще английская палата общин в 1601 г. Первый парламент, созванный Иаковом I, считает нужным снова обратиться с таким же протестом. Общины нападают на сосредоточение торговых оборотов в руках немногих компаний, по преимуществу составленных из жителей Лондона. Парламент желал бы допущения всех уроженцев королевства к операциям, производимым этими компаниями. Для того, чтобы оценить должным образом значение этого протеста, приходится дать несколько объяснений. Конец царствования Елизаветы и правление Иакова — та эпоха, когда Англия становится торговой державой. В царствование Елизаветы, как мы видели, впервые было запрещено Ганзейской лиге иметь свои постоянные склады в Лондоне, так наз. Steelyard. Таким образом был поставлен вопрос о том, чтобы передать в руки самих англичан производство торговых оборотов английскими продуктами. С этого времени открывается течение, которое завершается в эпоху Кромвеля и английской республики изданием известного Навигационного акта 1651. В нем было провозглашено начало строгого протекционизма: торговля английскими товарами отныне может производиться только на английских кораблях и при английском экипаже. Этот акт продолжал держаться и после падения республики, и одной из мер вернувшихся на престол Стюартов было издание нового Навигационного акта, в котором более или менее повторено содержание прежнего. Следовательно, о свободе торговли в том смысле, в котором мы ее понимаем теперь, в XVII в. нет и речи, а, между тем, очень часто парламент Иакова I высказывается в пользу свободы торговли. Но говоря о ней, он понимает ее совершенно иначе, чем мы, именно, как свободу торговли с иноземными государствами и колониями для всех английских граждан; он высказывается против монополизации торговли в немногих руках, но не за свободу торговли в современном смысле. Отстаивая допущение всех граждан к извлечению выгод от торговли с иностранцами, парламент начала XVII в. считал возможным ссылаться на исконные вольности англичан, в частности на Великую Хартию 1215 г., в которой имеется статья, запрещающая установление внутренних застав и таможен и объявляющая, что английские купцы могут беспрепятственно перевозить товары с южных границ королевства до северных. Предложение отменить торговые монополии было сделано в палате общин; ведь в этом всего более заинтересованы были коммоннеры, т. е. простое гражданство. Так как монополии создаваемы были главным образом в интересах зажиточных семей английской аристократии, то немудрено, что билль встретил противодействие в палате лордов, в которой этот класс всего более был представлен. В результате, билль не прошел в ней, и монополии продолжали держаться.
Что касается до субсидий, то под предлогом, что большая часть ранее дарованных не поступила еще в казну, палата в 1604 г. воздерживается от вотирования новых. Тогда король распускает парламент. При этом он весьма определенно высказывает свое отношение к нему: „не стану — говорит он — благодарить вас, господа, раз к этому не имеется никаких оснований“. После этих откровенных слов сессия объявлена закрытой, и в течение двух лет король делает попытку править страной единолично с помощью Тайного совета.
Вторая сессия того же парламента открылась в январе 1606 г. под тяжким впечатлением только что разоблаченного заговора, целью которого было взорвать парламент порохом. Насколько действительно имел место такой заговор и насколько повинны были в нем католики, в частности иезуиты, недовольные строгим исполнением судьями направленных против них законов, сказать трудно. Но был ли заговор или он выдуман был самим правительством, — несомненно одно, что о пороховом заговоре против парламента идет речь в течение всего XVII стол. И когда общинам — одинаково в эпоху монархии или республики — надо найти благовидный предлог для мероприятий против католиков, они постоянно ссылаются на пороховой заговор, имевший якобы своей задачей взорвать парламент. „Пороховым заговором“ объясняется и то, что парламент 1606 г. не ознаменовался тем острым столкновением между правительством и общинами, какое имело место в 1604 г. В течение двух лет король не собирал парламента, опасаясь, что возобновятся прежние столкновения; но пороховой заговор произвел на всех такое впечатление, что временно приостановилась борьба парламента с королем. Вместо того начались препирательства между обеими палатами — лордами и общинами — по следующему поводу. Когда лорды не дали согласия на билль, отменявший право короля требовать содержания для своего двора под предлогом продовольствия, то палата общин вторично внесла такой же билль в той же сессии. Лорды отклонили билль, но уже на том основании, что дважды в течение сессии палата не может делать одного и того же предложения. В 1606 г., таким образом, впервые решен тот вопрос, который ни для кого уже не представляется спорным в наше время. И не только в Англии, но и во всех государствах, в которых имеются конституционные порядки, мы встречаем правило, гласящее, что в течение одной и той же парламентской сессии невозможно дважды делать предложение по одному и тому же вопросу.
После роспуска второй сессии парламента положено было начало столкновениям короля и народного представительства постановкой вопроса о праве короля облагать привозимые из-за границы товары помимо парламента. Когда король не добился получения от парламента той суммы, на которую рассчитывал, то для пополнения государственной казны ему пришлось избрать новую форму обложения. И тогда вспомнили, что еще в правление Ланкастерской династии, а именно при Генрихе VI, для ведения столетней войны с Францией, король, помимо парламента, обратился к обложению высокими пошлинами заграничных товаров, поступавших в Англию. Вспомнили об этом прецеденте и решились оживить его. Лондонский купец Бетс отказался от платежа сравнительно небольшой пошлины, на него падавшей, так как на взимание ее не было парламентского согласия. Он рассчитывал, что английские судьи в своем приговоре примут его аргументацию и, таким образом, будет создан судебный прецедент, благодаря которому правительство откажется от дальнейшего самовольного сбора пошлины. Дело было передано на разбирательство одного из трех судов Англии, именно, суда казначейства. Но, как было указано, суд, неожиданно для всех, согласился с толкованием правительства и постановил подвергнуть Бетса тюремному заключению. Когда в ноябре 1606 г. собралась третья сессия парламента, она не сочла возможным высказаться против такого решения. Но на четвертой сессии, в феврале 1610 г., парламент осудил поведение судей и объявил, что всякого рода подати — будут ли то налоги косвенные или прямые, или пошлины с иноземных товаров — не могут быть взимаемы с населения иначе, как под условием предварительного опроса парламента и получения его coглaсия на такого рода налог.
В течение первых лет своего царствования Иаков I имел в Роберте Сесиле, сыне знаменитого советника Елизаветы, возведенного ею в звание лорда, умного руководителя, на верность которого он мог вполне рассчитывать и который не раз удерживал его от слишком поспешных и необдуманных решений. Но, рядом с парламентом, королю приходилось бороться и с тайными заговорами. Первым по времени был заговор, устроенный лордом Кобгэмом и некоторыми другими лордами и рыцарями (в числе их Вальтером Роли), ненавидевшими Сесиля и желавшими удалить его от должности, а в крайнем случае сменить и короля, чтобы возвести на трон отдаленную его родственницу Арабеллу Стюарт. Заговор встретил поддержку всех недовольных правительством, поэтому одинаково — католиков и пуритан. Насколько он был близок к выполнению, доселе далеко не выяснено; некоторые историки полагают, что король и его министры одинаково были заинтересованы в том, чтобы раздуть дело. Это позволило им избавиться от многих, кого они имели основание опасаться. Арабелла Стюарт провела в тюрьме остаток своих дней. Вальтер Роли 12 лет просидел в Тоуэре, после чего ему позволено было предпринять новое путешествие в Вест-Индию, так как он обещал королю добыть ему много золота из известных ему одному рудников в Гвиане на берегах Ориноко; но испанское правительство приняло меры к тому, чтобы воспрепятствовать осуществлению этих планов, и когда Роли вернулся в Англию, его, помимо всякого суда, казнили, возобновив против него старое преследование за участие в заговоре Кобгэма. Так пал этот замечательный человек жертвою злобы и преступного заискивания английского правительства перед Испанией, которой Иаков продолжал бояться всю свою жизнь и которую он стремился склонить на свою сторону неудавшимся проектом женитьбы сына на одной из сестер Филиппа IV.
Вторым заговором был уже упомянутый „пороховой заговор“. В нем приняли участие католики с Томасом Перси во главе; один из заговорщиков счел долгом совести предупредить своего родственника о том, что 5 ноября 1605 года парламент будет взорван порохом, и советовал ему в этот день не приходить на заседание. Получивший это предостережение переслал его королю; ночью с 4 на 5 полиция проникла в погреба парламентского здания, нашла в нем запасы пороха и одного из заговорщиков. Его подвергли пытке, и он показал, разумеется, все, что было угодно; последствием было привлечение Гарнета, главы иезуитов в Англии; он был повешен и после смерти четвертован. С этого времени положение католиков стало еще несравненно более тяжелым, чем прежде.
Когда в 1612 году Сесиль скончался, король приблизил к себе молодых фаворитов, сперва собственного пажа, молодого шотландца по имени Роберт Кэр, возведенного им в звание лорда Рочестера. Пять лет спустя Кэра пришлось судить по обвинению в убийстве некоего рыцаря Овербери, выдавшего его связь с женою графа Эссекского; действительным виновником отравления Овербери был, однако, не Кэр, а его супруга; оба подверглись заточению, и ходил слух, что препятствием к их казни была угроза заточенных разгласить некоторые тайны короля, клонившиеся не к его чести. Место Кэра занял другой временщик, Дж. Вилльерс, возведенный впоследствии в звание графа Бекингемского. Он овладел не только доверием короля, но и наследника престола. Ему принадлежит проект брака наследника с испанской принцессой; он надеялся, что тогда Филипп IV поддержит мужа другой дочери Иакова, Фридриха, пфальцграфа Рейнского, который был лишен своих владений за попытку отобрать у императора Богемское королевство. Рассчет оказался ошибочным; так как Фридрих считался главою протестантских князей, то католической Испании, очевидно, не было основания ссориться с католическим императором из-за интересов протестантского князя. Несмотря на то, что принц Карл сам отправился в Испанию в сопровождении Бекингема с целью завоевать сердце своей невесты, брак его не состоялся, и в следующем году Карл был обручен с сестрой французского короля Людовика XIII, Генриеттой Марией. Это имело последствием вступление Англии в союз с Францией, что грозило в недалеком будущем разрывом с Испанией. Так как испанский брак был крайне непопулярен, то известие о том, что будущей королевой будет французская принцесса, встречено было в Англии с полным сочувствием.
В правление Иакова I мы встречаемся в английском обществе с двумя резко расходящимися течениями, из которых одно до некоторой степени носит иноземный характер. Но если наше западничество вообще проникнуто либеральными началами, то английское отличалось совершенно обратным; и это можно сказать об английском „западничестве“ не только той эпохи, про которую идет речь, но и более раннем. Еще в средние века, в XIII столетии, у Брактона мы встречаем отстаивание английского начала господства закона против римского принципа: „quod principi placuit, legis habet vigorem“. Брактон решительно отвергает последнюю точку зрения и доказывает, что над правительством стоит закон; поэтому воля правительства, как таковая, сама по себе, не может считаться законом, и лично своей волей правительство закона отменить не может. В конце царствования королевы Елизаветы складываются такие отношения, которые благоприятны упрочению единодержавия. Немудрено поэтому, что и в теории политики, как и в области преподавания ее в старых консервативных университетах, оксфордском и кэмбриджском, сказывается также эта точка зрения. У современников Елизаветы, между прочим, у того Гаррисона, который оставил единственное в своем роде описание Англии эпохи Шекспира, уже встречаются нападки на новое течение, сказывающееся в сочувствии неограниченной власти монарха. Англичане, по словам Гаррисона, не довольствуются более веками накопленным опытом и изучением собственных порядков прошлого и настоящего, а отправляются за политической мудростью в Италию. Подобно тому, как у нас жалуются на объевропеившихся россиян, Гаррисон обвиняет современников в том, что они объитальянились, называет их italionates.
Какую же политическую мудрость отправлялись искать англичане в Италии, что они могли там найти? Громадное значение имело для развития итальянской политической мысли сочинение Маккиавелли о „Князе“ и та литература апологетов и противников, которая была им вызвана к жизни. Неимоверно было впечатление, которое произведено было Маккиавелли на своих соотечественников прежде всего, а затем и на весь мир. Иезуит Ботеро, выступивший, повидимому, с целью опровергнуть Маккиавелли, подобно тому, как впоследствии выступил против него и Фридрих II Прусский с своим „Антимаккиавелли“, в сущности развивал ту же самую точку зрения: „спасение отечества есть высший закон“, с которою, к моему изумлению, приходится встречаться и в настоящее время в речах политических деятелей в России. Если мы примем во внимание, что в устах противника Маккиавелли слышится идея, столь же мало согласная с сохранением законности, то легко будет представить себе, как велик был переворот, сказавшийся в области политической мысли и вызванный торжеством того, что называли тиранией (т. е. единоначалия, неограниченного образа правления), над республикой демократического типа (типа Флорентийской).
Раз Италия сделалась очагом распространения в обществе идей, довольно близких к тем, которые проводились римскими юристами золотого века, настаивавшими на всемогуществе императора, хотя и не отрицавшими, что этим всемогуществом император обязан народу и из его рук он получил право считать всякое выражение своей воли законом, — то станет понятным, что объитальянившиеся англичане переносили в Англию учение о неограниченности верховной власти и необходимости сосредоточения всех функций суверенитета в руках одного человека — наследственного правителя.
Еще в царствование Елизаветы, когда впервые возникла мысль создать особую кафедру политической науки в оксфордском университете, сочли полезным пригласить для чтения лекций (на латинском языке) не англичанина, а итальянца, получившего воспитание в болонском университете, в школе, которая в то время сосредоточилась на изучении римского права, как источника сведений о желательных отношениях не только в сфере гражданской, но и политической. Этим итальянцем был не кто иной, как Альберико Джентили, известный тем, что своим сочинением „О праве войны“ он явился прямым предшественником Гуго Гроция, автора трактата „О праве войны и мира“; Джентили поэтому еще в большей степени, чем Гуго Гроций, может считаться творцом международного права, так как недавно напечатанное сочинение его „О праве войны“ заключает в себе уже все элементы того учения, творцом которого признавался, можно сказать, до последних двадцати лет Гроций. Но сейчас для нас важно то, что тот же Альберико Джентили выступил с рядом политических памфлетов, в которых доказывал, что нет лучшего образа правления, как единоличный, что только при нем государство может достигнуть единства суверенитета и что римские юристы, которые должны служить авторитетами для всех времен и народов, уже решили этот вопрос в смысле преимущества единовластия над всяким другим образом правления. Альберико Джентили, можно сказать, создал в Англии целую школу государствоведов, — сторонников неограниченного единовластия. Его учеником и последователем был англичанин по рождению Кауэль (Cowell); ему поручено было начать преподавание государственной науки в кембриджском университете. Кауэль в начале царствования Иакова I издал в форме лексикона своего рода политическую энциклопедию, в которой красною нитью проведено было учение о превосходстве единодержавия над тем, что мы называем конституционным строем.
Когда в парламенте в 1610 г. возник спор о том, какой порядок политических отношений существует в Англии: должно ли ее считать конституционной монархией или самодержавным государством, — решение, которое дали этому вопросу Альберико Джентили и его ученик Кауэль, приобрело особенно жгучий характер. Английский парламент не нашел возможным обойти молчанием выход в свет лексикона по политическим наукам с несомненной тенденцией к абсолютизму. Он заявил королю, что проводимая в этом лексиконе доктрина не есть исконная для английского народа, а новшество, которое, он, парламент, признает нежелательным и по отношению к которому просит короля высказаться открыто. В ответ на это заявление король, путем указа, изъял из обращения книгу Кауэля и объявил в самом тексте своей „прокламации“, что он, Иаков I, — король в силу земского права Англии и поэтому не может издавать законов или требовать субсидий помимо участия и согласия трех сословий королевства.
Можно сказать, что этим был решен вопрос о том, какой из двух порядков должен взять верх: тот ли, к водворению которого в Англии стремилась династия Тюдоров, порядок единодержавия, или, наоборот, порядок управления страной законами, в издании которых участвует парламент, начало, обеспеченное в Англии еще в конце XV столетия, в эпоху королей из династии Ланкастеров. Иаков I на заявление парламента ответил, что должно взять верх исконное начало Англии, по которому закон стоит выше короля, а задачей закона является выражение требований английского общества, заявленных народным представительством. Король еще считает нужным публично объявить свое неодобрение тем, кто защищает принцип самодержавия. Но в то же время Иаков настаивает на своем праве издавать указы, идущие далее закона, но только в случае крайней необходимости и когда парламента нет в сборе; другими словами, английский король в XVII в. дорожит проведением в жизнь того самого начала, которое выступает в 87 ст. наших основных законов. Но, в противоположность нашему закону, английский король соглашается, что проводить это право издания общеобязательных норм, идущих далее закона, должно лишь после совета и опроса тех людей, которым надлежит ведать законы страны, — а именно судей. Король, значит, далек от мысли поручить своим министрам осуществление законодательной власти.
Когда я говорил о парламенте 1604, 1606 и 1610 г.г., то я имел в виду все один и тот же парламент. Короли из династии Стюартов обыкновенно в течение ряда лет не обращались к новому опросу общественного мнения, предпочитая править с старым парламентом. Иаков I не собирал парламента в течение сперва 3, затем 7 лет, или все созывал свой первый парламент. Если он, в конце концов, и был распущен в 1611 г., то не за истечением срока и не из-за несогласия в вопросах политических, а потому, что правительство не сошлось с палатами ни по вопросу о размере субсидий, ни по вопросу об отношении правительства к расколу. Иаков I оказался более нетерпимым главою англиканской церкви, чем сторонником неограниченного самовластия, и в то же время менее уступчивым в отношении к размеру денежных субсидий, нежели по отношению к пределам своей самодержавной власти. Требование правительством громадной для того времени суммы в 200.000 фунт. стерл. так поразило воображение современников, что договор, которым должен был быть установлен этот платеж, получил название „великого контракта“. Но и на его счет никакого соглашения, в конце концов, не состоялось, потому что король не пожелал, взамен получения такой суммы, удовлетворить некоторые требования. Эти требования касались устройства не государства, а церкви. Общины Англии, в состав которых входили многие представители раскола, настаивали на отмене католических, как им казалось, обрядов, вкравшихся в англиканскую церковь, и на ограничении юрисдикции церковного суда. Король, который стоял на страже своего супрематства, или верховного руководительства церковью, в гневе распустил парламент, заявив открыто, что найдет и помимо него средства для покрытия нужд казны.
9-го февраля 1611 г. положен был таким образом конец первому парламенту Иакова, и правительство остановилось на мысли править страной без участия сословного представительства. Однако, попытки покрыть издержки государственного управления путем производства насильственных займов и тому подобными средствами не достигли цели, и правительство нашло себя вынужденным снова обратиться к парламенту. В число депутатов попадают на этот раз два лица, призванных в ближайшем будущем играть историческую роль — Джон Элиот и Томас Вентворс. Джон Элиот делается главой оппозиции, чтобы со временем стать первым мучеником за английскую свободу. Вентворса ждала совершенно иная судьба. Одно время он шел рука об руку с Элиотом в отстаивании парламентских прерогатив. Ему суждено было даже сыграть выдающуюся роль в проведении одного из тех актов, которые составляют часть писанной конституции Англии — так называемой Петиции прав 1628 г. После смерти Элиота Вентворс сделался, вместе с Коком, вождем оппозиции с тем, чтобы в эпоху единоличного правления Карла перейти на сторону правительства и с титулом лорда Страффорда пойти против парламента.
Распространившийся слух о том, что правительство намерено при выборах проводить собственных кандидатов, — как это весьма часто бывает, — имел своим последствием избрание в 1614 г. двух третей прежней палаты, распущенной правительством в 1611 г. Не мудрено, если, вслед за открытием парламента, общины, недовольные тронною речью, объявили, что не могут даровать правительству просимой им субсидии, пока не будет решен вопрос об отмене незаконных поборов и не будут удовлетворены жалобы на церковное управление и на установление правительством торговых монополий. Тогда парламент после двухмесячной сессии, в течение которой ни один законопроект не получил королевского утверждения, был распущен, и король решил снова править страной единолично.
Этот период личного правления длился целых семь лет. Правительство прибегало снова к насильственным поборам, — одинаково с частных лиц и корпораций. Последовали, разумеется, протесты со стороны жителей отдельных графств (в Девоне и Соммерсете). Чтобы вмешать судебную власть в решение вопроса о правительственных поборах, Оливер Сент-Джон из Мальборо отказался уплатить ту сумму, которую требовали от него. Но судья на этот раз не счел возможным вдаться в обсуждение закономерности или незакономерности правительственного акта. Оливер был осужден и, по решению Звездной Палаты, посажен в Тоуер, при чем обвинение против него ведено было известным Бэконом, на правах генерального прокурора.
Когда в 1621 году парламент был снова созван, руководящую роль в нем, как глава оппозиции, принял на себя Кок, смещенный ранее по настоянию Бэкона. Коком оживлена была практика призыва к ответственности королевских советников. В числе других, по обвинению во взяточничестве, по настоянию Кока, предан был суду и Бэкон Веруламский. Он признал себя виновным перед палатою лордов и, осужденный ею, должен был покинуть свой пост.
В числе конституционных вопросов, поднятых на третьем парламенте Иакова, был вопрос о природе парламентских привилегий. Король настаивал на той мысли, что палаты не имеют права ссылаться на эти привилегии как на что-то, чем они пользуются помимо королевской милости, что речь может итти о них лишь как о чем-то, терпимом правительством и вполне зависящем от его усмотрения. Так как в промежуток между двумя парламентами задержаны были, по приказу короля, Кок и другой депутат Эдвин Сандис, на что парламент поспешил выразить недовольство, то король счел нужным сделать следующее заявление: „мы признаем себя вправе наказывать всякие проступки, сделанные кем бы то ни было из заседающих в парламенте, все равно во время ли сессии, или после ее прекращения; и впредь мы не оставим без нашего преследования ни одного дерзновенного поступка по отношению к нам, королю“. Правительство высказалось против исконной свободы прений и безответственности за пользование свободой слова во время парламентской сессии. Оно утверждало также, что известные вопросы не подлежат обсуждению парламента. Поводом к тому послужило следующее. Парламент решительно высказывался против проектируемого брака принца Уэльского (наследника престола) с испанской принцессой, ссылаясь на то, что папа и испанский король стремятся ко всемирному господству, всемирной монархии, и, следовательно, угрожают независимости Англии. Король признал такие рассуждения несогласными с необходимостью хранить государственную тайну и превышающими, как он выразился, „способность понимания палаты“. Своим резким заявлением Иаков хотел сказать, что парламенту принадлежат одни законодательные функции, что он не потерпит вмешательства его ни во внешнюю политику, ни тем более в вопросы, так сказать, семейной политики. Парламент иначе понимал свои права и обязанности: в поведении короля он увидел попытку ограничить свободу слова, свободу, как он объявил, „признаваемую им своим несомненным правом, драгоценным наследием, полученным от предков“.
18 дек. 1621 г. в протоколы палаты занесен был поэтому текст следующего протеста: „свободы, изъятия, привилегии и особые виды подсудности, которыми наделен парламент, — старинные, несомненные и прирожденные права английских подданных, их законное наследие. Дела, не терпящие отлагательства и касающиеся короля, государства, защиты королевства и церкви, создания новых и сохранения старых законов, устранения злоупотреблений и причин недовольства, — подлежат обсуждению парламента. При таком обсуждении каждый член палаты имеет по праву свободу слова. Он имеет ее и в отношении к предложениям, им делаемым, и по отношению к решениям, им принимаемым. Каждый член парламента свободен от преследования, заточения и других репрессий за такое пользование словом, за исключением той цензуры, какую наложит на него сама Палата. Если же кто подвергнут будет судебному преследованию, то о последнем должно быть доведено до сведения короля общинами; король не должен полагаться в отношении к инкриминируемым действиям на сведения, полученные им из частного источника; он должен обращаться за всякими справками и сведениями касательно действий отдельных членов парламента не к кому иному, как к самому парламенту, сносясь с ним через посредство канцлера“. В ответ на этот решительный шаг парламента, король явился в Палату и в присутствии членов своего Совета и судей королевства собственноручно вырвал из протоколов парламента тот лист, на котором изложен был протест. Одновременно он подверг одних членов парламента — в том числе известного Кока — заточению в государственной тюрьме, а других, как Пима, домашнему аресту.
Четвертый и последний парламент, созванный Иаковом I в февр. 1624 г., ознаменован был открытием преследования против графа Миддльсекского, исполнявшего обязанности лорда-казначея, т. е. министра финансов. Поводом к обвинению против него было признано мздоимство, — тот же повод послужил ранее к преследованию Бэкона Веруламского. Обвинение поддержано было Коком, а приговор лордов повел к оставлению министром его должности. Таким образом в царствование Иакова I парламент неоднократно осуществляет свои уже исконные права призывать к ответственности королевских советников, — но не за общее направление их политики, а за действия, явно нарушающие закон (в обоих случаях поводом было взяточничество). Оба раза обвинение представлено было палатою общин, а приговор постановлен палатою лордов, и оба также раза ближайшим последствием было удаление от должности. Другим актом парламента 1624 года было заявление нового протеста против создания правительством торговых монополий (за исключением тех случаев, когда они устанавливались в пользу изобретателя). Парламент этого года также очень строго следит за тем, чтобы, путем ли создания нового титула (в роде баронета), или новых торговых компаний (под условием значительного взноса со стороны лиц, в пользу которых устанавливаются торговые монополии), у правительства не было возможности обойтись без парламента при составлении бюджета.
1 окт. 1624 г. Иаков распустил свой последний парламент, а в марте 1625 года, за его кончиною, на престол вступил его сын Карл I. Конфликт правительства с парламентом, который тянется во все его царствование, был вызван не одним недовольством тем захватом прав, целью которого было упрочение в Англии единоначалия. Источник столкновений лежит также в религиозных несогласиях. Карла I обвиняли в скрытой приверженности к католицизму, в поощрении в Англии того течения в англиканстве, которое всего менее порывало с католичеством и сохраняло почти весь его ритуал — оно было известно под наименованием арминианства. У передовых сектантов, которые не хотели признавать епископской власти и другого начальства, кроме выборных священников, арминианство смешивалось с понятием католицизма, и об архиепископе Лоде, последователе учения арминиан, говорили, что он посажен примасом английской церкви для того, чтобы вернуть Англию к католицизму. Долгое время этот слух находил себе выражение и у писателей по английской истории. Можно сказать, что только со времени выхода в свет последнего классического труда Гардинера об Англии XVII века есть основание говорить, что ни Карл I, ни епископ Лод не стремились вернуть Англию к католицизму. Карл I умер в лоне англиканской церкви, а епископ Лод возведен был на эшафот, оставаясь верным сыном той же церкви. Но у большинства парламентских деятелей, принадлежавщих к передовым сектам, не имелось никакого сомнения в том, что между Карлом I и французским правительством существует тайное соглашение, что при заключении брака с Генриеттой Марией Карл I дал обязательство приложить все свои старания к тому, чтобы насильственно обратить Англию в католичество, и что средствами к тому служили и поддержка им арминианства, и назначение архиепископом Лода, продавшего, так сказать, свою душу папе и французскому правительству. В действительности, ничего этого не было, — было только желание Карла I, идя по стопам Иакова I, сохранить епископскую власть по политическим соображениям. Подобно Иакову I, он видел в монархическом устройстве епископальной церкви средство для поддержания монархического принципа и в делах светских, и поэтому считал необходимым не уступать пуританизму в требовании заменить назначаемых епископов выбираемыми пресвитерами. Карл I сделал Лода в 1627 г. тайным советником и поручил ему одно время, за отъездом герцога Бекингема в Рошель, исполнение обязанностей премьера. В 1628 г. Лод сделан был епископом лондонским, а в 1633 г. примасом королевства, т. е. главой всей церковной иерархии.
Другой причиной недовольства был, как уже сказано, брак Карла с французской принцессой Генриеттой Марией, заключенный им еще в последние годы жизни Иакова I. Как заботливый родитель, Иаков стремился к тому, чтобы устроить свою семью выгодно во всех отношениях — и политическом, и денежном. Сперва он имел в виду принцессу испанскую, — что вызвало целую бурю в парламенте, — и, наконец, после долгих усилий ему удалось обеспечить своему сыну счастье быть супругом французской принцессы, родственницы Людовика XIII. Но и этот брак вскоре стал столь же непопулярен, как и не состоявшийся брак с испанской принцессой. Ходили слухи, что он сопровождался принятием английским правительством тайного обязательства прекратить всякие преследования по отношению к католикам, и это обвинение продолжало тяготеть над Карлом во все всемя его правления, тем более, что королева постоянно настаивала на этом. Винить французскую принцессу за то, что она требовала прекращения преследований ее единоверцев, — мудрено. Объективный историк в настоящее время может сказать, что и Карл, и Генриетта Мария были правы, настаивая на распространении на католиков принципа свободы веры. Но, если вспомнить, о каком времени идет речь, какие кровавые столкновения происходили в течение XVII века между католиками и последователями всякого рода протестантских толков, если вспомнить о драгонадах Людовика XIV по отношению к гугенотам, т. е. о насильственном помещении войск в их домах, с целью вызвать их обращение, то станет понятным, почему пресвитериане в Англии, т. е. те же гугеноты, были преисполнены такой крайней враждебности по отношению к католикам. Мы присутствуем в Англии при любопытнейшем явлении: мы видим парламент, который сражается за свои вольности и за прирожденные свободы англичан, дважды порывает с правительсвом из-за его нежелания признать эти вольности, и в то же время борется с ним и из-за того, что правительство хочет быть терпимым по отношению к части английских граждан и заботится о распространении свободы совести на католиков. Парламент, отстаивающий народные вольности, права человека и гражданина, в то же время не хочет слышать об этой терпимости, и дважды повторяется отказ английского парламента в терпимости — при Карле I и затем при Иакове II.
Переходим затем к новым столкновениям между парламентом и королем и тем законодательным актам, которые были вызваны этими конфликтами. Самым крупным из этих актов является Петиция о правах. Необходимо выяснить, чем обусловлено было появление этого акта, который в Англии, при отсутствии писанной конституции, является одним из немногих документов, которые можно отнести к основным законам (к этим актам, кроме „Великой Хартии Вольностей“ и „Петиции о правах“, принадлежат всего лишь „Билль о правах“ 1689 года, которым завершается вторая английская революция, и, кроме того, изданный в 1701 г. „акт о престолонаследии“, которым были определены права и обязанности вновь призванной и доселе правящей Ганноверской династии).
В июне 1625 г., несмотря на свирепствовавшую в Лондоне чуму, Карл созвал свой первый парламент. Он обратился к нему с просьбой о субсидии для продолжения войны с Испанией, начатой, как выразился он, с ведома и желания парламента. В палате боялись уступок в пользу католиков. Поэтому Пим и Сандис, руководители оппозиции, представили петицию с ходатайством о немедленном выполнении королем всех ранее изданных законов против католиков и заявляли, что парламент не потерпит никаких отступлений и восстанет против всяких попыток смягчения участи католиков. Петиция эта поступила на рассмотрение палаты лордов. При вотировании субсидий палата общин отступила от установившегося еще при Генрихе VI обычая предоставлять королю на все время его царствования право собирать с ввозимых и вывозимых товаров tonnage and poundage. Это право ограничено было ею годовым сроком. Парламент старался всячески связать правительство в отношении получения им денежных средств. Он предпочел вотировать сбор tonnage and poundage из года в год, в том рассчете, что правительство будет обеспечено в средствах только при условии ежегодного созыва палат. Это настаивание на том, чтобы налоги, прежде утверждаемые на все время царствования, вотировались из года в год, вызвало недовольство правительства. Вспомнили о чуме и под предлогом ее распространения распустили парламент. Однако тот же самый парламент был созван несколько недель спустя, в июле, в Оксфорде. Пуритане, входившие в его состав, резко поставили в вину правительству неисполнение уголовных законов против католиков и недовольство премьером, главой министерства, герцогом Бекингемом, руководившим военными действиями и не пожелавшим представить парламенту своего плана ближайшей кампании. Это недовольство в устах одного из депутатов приняло форму открытого выражения недоверия правительству.
Это, может быть, первый случай в истории, когда депутат палаты счел возможным предложить такой вотум недоверия. „Неблагоразумно, — сказал депутат Филипс, — поручать заботу о безопасности государства людям, таланты которых не отвечают важности занимаемого ими поста“. В этих словах речь идет уже не о выражении недовольства тем или другим министром за то, что в его поведении имеется явное нарушение закона, превышение власти или преступное нерадение, а высказывается недовольство общим ходом политики. Герцог Бекингем был человеком несомненно преданным своему королю, исполнявшим добросовестно возложенную на него службу, но он несомненно был также плохим военачальником, и как таковой, он поставлен был в необходимость отступить от крепости Рошель, которая поддерживала интересы протестантов против осаждавших ее католических войск. — В первый раз в 1625 г. депутат английского парламента позволяет себе пригласить своих товарищей выразить недоверие министру — не потому, что он преступник, что нарушил конституцию или превысил свою власть, а просто потому, что он бездарен и доказал это своим управлением. Очевидно, что предложение Филипса было новшеством, и понятно, что правительство не сразу пошло на признание за парламентом права критиковать администрацию и требовать удаления от власти того или другого лица, которое король призвал к управлению государством. Чтобы предупредить возможность открытого обвинения своего министра, Карл I предпочел распустить парламент. Можно сказать, что роспуск первого парламента был вызван попыткой палаты общин впервые обратиться к неиспытанному еще средству, путем вотума недоверия добиться изменения в самом направлении политики.
Неуспешный исход военной экспедиции и рост государственных долгов заставил короля снова созвать парламент, а нежелание встретиться с отдельными вождями оппозиции в будущем парламенте побудило правительство прибегнуть, по совету того же Бекингема, к очень оригинальному средству. Чтобы избавиться от противников министерства, их назначили, не спросясь, шерифами, или губернаторами графств. А так как нельзя соединять в своих руках и административные функции и функции законодательные, быть одновременно губернатором и народным представителем, то оппозиционеры лишились возможности пройти в состав избирателей и попасть в палату. Филипса, виновника вотума недоверия, чтобы не иметь в палате, сделали губернатором. В тот же список новых шерифов попал Кок и будущий лорд Страффорд, в это время еще действовавший заодно с оппозицией. Вновь созванный парламент считал тем не менее среди своих членов очень выдающихся лидеров оппозиции, — в том числе Джона Элиота. Признавая главным виновником всех бедствий, от которых страдала Англия, великого лорда (как значится в заявлении, сделанном парламентом), т. е. герцога Бекингема, Джон Элиот решается вновь обратиться к практике обвинения министра в судебном порядке, — практике, которая более или менее прекратилась в царствование Тюдоров и была возрождена лишь при Иакове I. Когда стало известно, что Джон Элиот близок к тому, чтобы склонить палату к представлению обвинительного акта против министра, Карл счел возможным явиться в палату и заявить во всеуслышание следующее: „я не допущу обсуждения действий моих слуг и обязанностей тех, которые занимают выдающиеся посты и близки мне, т. е. вполне располагают моим доверием“. В ответ на новые и резкие нападки Джона Элиота на министра. Карл призвал членов палаты общин во дворец и сказал им: „помните, что парламенты всецело зависят от меня в отношении к их созыву и к их роспуску. Смотря по тому, нахожу ли я хорошими или дурными плоды их деятельности, я могу или продолжить их существование, или положить ему насильственный конец“. Другими словами, правительство ищет в угрозе роспуском средство к тому, чтобы направлять деятельность народных представителей в желательном для него смысле и удерживать их от таких шагов, которые правительству неприятны. Несмотря на эту угрозу, Бекингем все же был предан суду палатою общин; Элиот произнес по этому случаю блестящую речь, в которой все обвинение против министра было подведено под две рубрики: неспособность и продажность. В этих двух обвинениях одно первое являлось новшеством. С тех пор, как началось преследование министров палатой, считалось признанным, что их можно предать суду лордов только за нарушение законов страны, выразившееся или в превышении власти или в преступном ее нерадении. Филипс впервые выставил против министра новое обвинение в „неспособности“; Джон Элиот, считая, что это может быть основанием недостаточным, присоединил к нему еще новое, недоказанное и, в конце концов, совершенно несправедливое, обвинение в продажности. В своей речи против министра Элиот отметил тот факт, что министр не может защищаться ссылкой на то, что его действия были предписаны ему государем. Карл поспешил прекратить ход процесса заявлением, что все, что сделано Бекингемом, сделано было им по его приказу. Одновременно, чтобы положить конец дальнейшему противодействию палаты, он обратился к совершенно произвольному, недопустимому конституцией акту. Он предписал схватить Джона Элиота и посадить его в государственную тюрьму, несмотря на то, что уже признано было правило, что никто не ответствен за сказанное им в стенах парламента иначе, как перед спикером палаты общин, т. е. не подчиняется другой цензуре, кроме внутренней, осуществляемой председателем. Палата общин отказалась после этого продолжать свои занятия, пока ей не возвращен будет взятый насильственно из ее среды депутат. Карл должен был подчиниться этому требованию. Он выпустил Джона Элиота из тюрьмы, и последний снова занял свое место на скамьях палаты общин. В палате лордов возникло новое основание к преследованию ненавистного министра. Лорд Бристоль, посол в Испании, был отставлен от своего поста, благодаря интригам Бекингема. Как лорд, он должен был наравне с другими пэрами быть приглашен к участию в палате лордов, но Бекингем, ожидая разоблачений, устроил так, что никакого приглашения явиться в палату лорд Бристоль не получил. Не соглашаясь на такое ограничение своих политических прав, бывший посол внес в палату лордов жалобу на нарушение его привилегии. Палата признала жалобу основательной, указав на то, что ни один пэр королевства не был до тех пор лишаем права быть приглашенным на ее заседания в виду либерализма его убеждений. Карл I должен был согласиться с этим и послал Бристолю призывное письмо; но в то же время он в бумаге, скрепленной не большой, а малой государственной печатью, уведомил Бристоля, что, явившись в палату, он вызовет тем недовольство своего государя. Лорд Бристоль, остановившись на той мысли, что акт за большой государственной печатью имеет бòльшую силу, чем акт, скрепленный печатью малой, по получении призыва явился в палату и поспешил предъявить ей письмо, полученное им от лорда хранителя печати, с запретом исполнять свои обязанности пэра королевства. Правительство ответило на этот шаг Бристоля обвинением его в государственной измене перед той же палатой лордов, за то, что он раскрыл секретные действия правительства. Но Бристоль на это ответил, в свою очередь, обвинением герцога Бекингема — главы правительства; а палата постановила рассмотреть рядом эти оба обвинения: обвинение министерством лорда Бристоля в государственной измене и обвинение лордом Бристолем главы министерства в такой же измене. Таким образом против герцога Бекингема возбуждаются два преследования: палатой общин — за неспособность и мздоимство, и палатой лордов — за превышение власти.
В ответ на просьбу о денежных средствах, направленную к ним правительством, палаты представили письменный протест, или ремонстрацию, в которой отказывают правительству в праве взимать сборы с товаров, tonnage and poundage, без согласия общин, возобновляемого из года в год; в то же время они потребовали отставки Бекингема. Требование мотивировано было следующим образом: „пока этот сановник не будет устранен от дел государства, мы, верные общины Англии, не рассчитываем ни на какой добрый исход возникшего столкновения“. „Мы, — продолжают общины, — опасаемся, что сколько бы денег ни дано было правительству, наша денежная помощь, благодаря дурному употреблению, которое будет сделано из вверенных нами сумм, пойдет только во вред нашему государству“. Карл ответил на этот протест обычным средством, т. е. распустил парламент; одновременно он дал приказ о сожжении всех экземпляров только что обнародованной ремонстрации. Так кончился второй парламент Карла, собранный в феврале 1626 г.
Не довольствуясь новым и произвольным сбором, так наз. tonnage and poundage, правительство прибегло после роспуска парламента еще к требованию так называемых добровольных приношений от графств через посредство мировых судей. От графств ждали уплаты тех самых субсидий, которых общины не успели вотировать. Рассчет правительства и на этот раз оказался ошибочным. Повсюду на собраниях раздавались крики: „Парламент, Парламент, без него ни шиллинга субсидий!“ Другими словами, на требование платить произвольные налоги следовало напоминание, что налоговое обложение — дело парламента, что пока не будет созван парламент, который даст свое согласие на сбор субсидий, до тех пор ни одним из графств не будет уплочено ни одного шиллинга. Первым поднял тревогу Вестминстер, в котором обыкновенно собирался парламент; его примеру последовали другие города Англии. Тогда, видя, что этим путем нельзя получить нужных ему средств, правительство обратилось опять к обычному произвольному приему: оно предписало производить так называемые loans, т. е. насильственные займы с города Лондона, как наиболее богатого, с обещанием, что деньги вернут. Это обещание обыкновенно оставалось без исполнения, и поэтому, несмотря на требования и настойчивые напоминания, город не спешил с уплатой временного займа. То, что было сделано с Лондоном, сделано было и с другими городами. Верховный судья Англии Крю показал пример гражданского мужества: он отказался уплатить возложенную на него сумму и лишен был за такой отказ занимаемого им поста; на его место, вопреки принципу несменяемости судей, назначен был королевский любимец Гайд, сыгравший впоследствии выдающуюся роль под именем лорда Кларендона.
Уполномоченные Советом комиссары в январе 1627 г. стали разъезжать по графствам Англии для обложения земельных собственников насильственным сбором, под флагом их добровольных приношений. В числе не пожелавших платить этого сбора мы находим имена Гемпдена, Джона Элиота и Вентворса, будущего лорда Страффорда, который таким образом и в это время еще оставался в рядах оппозиции. Правительство ответило на отказ в платеже арестом. Задержанные обратились в суд королевской скамьи с требованием о выдаче им приказа об освобождении, Writ of habeas-corpus, — при чем они сослались на текст Великой Хартии Вольностей, т. е. указали, что так как приказ о задержании исходил от административной власти, а законным приказ о задержании может быть только, когда исходит от власти судебной, то они, свободно рожденные англичане, обращаются в суд с требованием выпустить их из произвольного заточения.
В виду того, что все принятые меры к пополнению казны не дали ожидаемых доходов, Карл I в 1628 году прибег к обложению графств „корабельными деньгами“. Сбор корабельных денег был известен Англии в 1008 г. Как исключительная мера, он оправдывался набегом пиратов, по преимуществу из Дании. К платежу призваны были графства, расположенные по берегу моря. Упоминание о сборе корабельных денег встречается также по временам в эпоху Плантагенетов. Королева Елизавета, очень изобретательная на средства к пополнению государственной казны, вспомнила, что в 1008 г. собраны были деньги с приморских графств для снаряжения флота помимо согласия парламента, и ее правительство потребовало поэтому от приморских же графств снаряжения судов; эти суда участвовали с прочим флотом во взятии Кадикса. Этот пример навел на мысль советников Карла I оживить старую практику; но они решились подвергнуть сбору и внутренние графства. Таким образом, благодаря расширению понятия „корабельных денег“, создана была новая форма обложения, имевшая ту цену в глазах правительства, что она не зависела от согласия или несогласия парламента. Но требование корабельных денег сразу вызвало решительный отпор, и король, на первых порах изумленный единогласием оппозиции, решился взять приказ обратно. Последовавшая затем неудача герцога Бекингема под Рошелью, в которой заперлись гугеноты, и невозможность за безденежьем продолжить войну с Францией, побудили короля разослать новые призывные письма в парламент. 76 человек, заключенных в тюрьму за нежелание платить принудительные займы, были выпущены на свободу, и из них 27 выбраны в депутаты вновь созванного парламента. В числе их мы находим и лорда Вентворса.
Парламент открыт был 17 марта 1628 г. речью, в которой король требовал немедленного назначения субсидии, грозя в противном случае обратиться к тем средствам, которые, как он выразился, „сам Бог дал ему в руки, дабы он мог спасти то, что безумие некоторых частных лиц ввергло в величайшую опасность“. Но ранее произнесения этой речи, на частном собрании у сэра Роберта Коттона члены парламента постановили не давать субсидий ранее, как после того, когда им удастся отстоять права подданных, так грубо нарушенные правительством, и положить конец дурному управлению королевством, вызванному неумелостью и нечестностью Бекингема. Согласно этому постановлению, юристы Кок и Сельден выступили с речами против произвольных арестов и внесли билль, которым запрещалось впредь держать кого-либо в предварительном заключении в административном порядке долее трех месяцев и требовалась замена ареста залогом по истечении двух месяцев со времени задержания. Можно сказать, это было началом того движения, которое завершилось только в царствование Карла II изданием знаменитого акта „Habeas Corpus“. Палата вотировала соответственные резолюции. Одну — против того, чтобы арест свободного человека производим был без указания причин к нему. Другая резолюция гласит, что каждый арестованный имеет право требовать, чтобы ему позволено было представить заявление о необходимости отпущения его на свободу под залог, — заявление, совершенно однохарактерное с тем, которое будет допущено в 1679 г. актом Habeas Corpus.
Очень сильное впечатление произвела в парламенте речь Томаса Вентворса, сказанная по случаю обсуждения этих резолюций. В этой речи намечены были отдельные положения, вошедшие в состав выработанной парламентом Петиции прав. В числе злоупотреблений, против которых протестовал Вентворс, мы находим произвольные займы, незаконные заточения, принуждение нести службу за пределами государства, насильственное квартирование войска без согласия хозяев помещения. По предложению Кока и несмотря на заявление короля, что он готов дать свое царское слово в соблюдении постановлений Великой Хартии о неприкосновенности личности и собственности граждан, но не считает нужным внесение нового напоминания об этом в форме петиции о правах, парламент нашел необходимым составить петицию; в нее были внесены все упомянутые заявления. В Петиции о правах правительству ставится на вид целый ряд произведенных им нарушений тех конституционных основ, которые выработаны были медленным ходом истории. Напоминая королю об обещаниях, заключающихся еще в статуте Эдуарда I „De tallagio non concedendo“ от 1297 г. и в постановлении парламента от 25-го года правления Эдуарда III, осуждавшем произвольные займы, палата общин и палата лордов настаивают на признании за англичанами впредь исконного права не платить никаких налогов, никаких прямых податей или феодальных пособий, иначе как по постановлению парламента. Петиция о правах восстает также против дальнейшего заточения, по распоряжению Тайного совета короля, тех, кто отказывал королю в ссуде требуемых казною денег, кто отказывался вносить benevolences, осужденные еще в царствование Ричарда III. Ссылаясь на Великую Хартию Вольностей, парламент протестует против произвольных задержаний, конфискации имуществ, объявления людей стоящими вне закона и изгнания их из пределов государства. Он напоминает королю о том, что все такие наказания могут быть налагаемы только судом лиц равных обвиняемому и по законам страны. Делая это напоминание, парламент, конечно, только повторяет буквально текст той статьи Великой Хартии Вольностей, которая объявляла, что „никто не может быть задержан, объявлен стоящим вне закона и т. д. — иначе, как в силу законно состоявшегося приговора равных ему лиц (то-есть присяжных заседателей) и по законам страны“. Парламент жалуется также на то, что солдаты и матросы расселены по квартирам английских граждан, вопреки законам и обычаям страны, освобождающим от такого принудительного постоя. Парламент восстает также против установления чрезвычайных военных судов, самое существование которых не согласно с обещаниями Вел. Хартии и других статутов королевства, так как ими право карать смертью и членовредительством признано было только за обыкновенными судами, действующими при участии присяжных и по законам страны. Палаты ждут от короля отмены всех указанных злоупотреблений.
Только что изложеннный акт не прибавляет ни одной новой вольности к прежним и, как нельзя лучше, показывает тесную связь между парламентской борьбой с королевским абсолютизмом в XVII в. и защитой тех свобод, какие были обеспечены англичанами еще в средние века. Король, после попытки противодействия, дал согласие на Петицию прав, а затем распустил парламент. Вскоре после этого роспуска, справедливо или несправедливо приписанного влиянию герцога Бекингема, последний был убит Фельтоном в Портсмуте, благодаря чему деятельное руководительство делами страны перешло в руки самого короля.
Новая сессия третьего парламента открылась 20 января 1629 г. Она ознаменована спором о том, принадлежит ли короне право взимания таможенных пошлин. Юристы придумали такого рода теорию: таможенные сборы взимаются не с подданных государства, а с иноземных товаров, по отношению же к иностранцам король не принял на себя никаких обязательств, и парламент даже не требовал от него принятия каких-либо обязательств; поэтому правило, что англичане не обязаны платить других налогов, кроме тех, на которые будет дано согласие представителей, ими свободно выбранных, нисколько не касается таможенных пошлин, взимаемых с иностранных товаров и будто бы падающих не на потребителя, — как в действительности имеет место, — а на производителя — иностранца, ввозящего товар в Англию. Этот вопрос был весьма существен для будущих судеб страны. Если бы было признано право короля взимать таможенные пошлины, то в форме увеличения таможенных сборов правительство создало бы для себя тот фонд, который избавил бы его от необходимости созывать парламент. В конце концов, король согласился подчинить свое решение и в этом вопросе воле парламента. Разрыв совершился не на почве препирательства о финансовых правах короны, а благодаря резолюциям, принятым парламентом против введения церковных обрядностей, которые казались ему близкими к католическим.
Я уже говорил, что в причины конфликта между королем и парламентом надо, рядом с конституционными несогласиями, включить и несогласия по церковным вопросам. Англия в это время переживала второй период реформации, при котором свободное чтение библии привело к более радикальным решениям, чем те, какие были приняты вследствие столкновения Генриха VIII с папой.
С последних лет царствования Елизаветы, в царствование Иакова I и Карла II идет рост раскола, начавшегося в Шотландии еще в эпоху Марии Стюарт с вопроса о замене епископального устройства англиканской церкви с ее цезарепапизмом таким, при котором не было бы других руководителей, кроме избираемых паствою священников, или пресвитеров (откуда самое название „пресвитерианской“ церкви). Рост раскола отразился и на прениях в стенах парламента, так как большая часть депутатов принадлежала к деятельным приверженцам пресвитерианства. Чтобы помешать принятию парламентом резолюций, которые бы шли прямо против дальнейшего существования в Англии епископальной церкви, Карл предпочел отсрочить заседание парламента на несколько дней. Когда Джон Элиот решился помешать роспуску парламента и поднялся для произнесения речи, то спикер Финч пригрозил ему, что оставит заседание, если только Элиот посмеет, вопреки его запрету, начать речь. Но угроза не подействовала, и когда спикер сделал попытку покинуть заседание, то два депутата насильственно удержали его на председательском кресле: он должен был выслушать текст двух резолюций, предложенных Элиотом. В одной объявлялся врагом отечества всякий, кто сделает попытку ввести папизм, т. е. католическую веру. Мы знаем, что члены парламента в это время придерживались упорно ходивших слухов, что Карл I продал свою душу и интересы англиканской церкви французскому королю, что при заключении брака с Генриеттой Марией он обязался ввести в Англии католицизм: оживление культа образов, употребление восковых свечей в церквах и т. д. относимо было на счет его желания ввести католичество. Отсюда понятны страх парламента и его резолюции, отсюда насильственные действия по отношению к спикеру.
В другой резолюции парламент направляет ту же угрозу против тех, кто порекомендует взимание сборов с экспорта и импорта, tonnage and poundage, без его участия, или согласится платить такой произвольный налог. Ясно, что пока правительство сохранит возможность пополнять государственную казну с помощью таких поборов, не прошедших через парламент, оно будет иметь возможность не созывать его. При вотировании этих резолюций обошлись без спикера, после чего парламент отсрочил свое заседание. Последствия этой бурной сессии можно было предугадать. Карл распорядился задержать Джона Элиота и восемь других членов парламента. Элиоту не суждено было более выйти из Тоуера. Когда начался его процесс, он отказался повторить перед судом что-либо из того, что происходило в стенах парламента, объявив, что суду об этом знать не надлежит, так как парламент сам есть высшее судебное место, которому суд подчинен. — „А кто меня судит?“ сказал он: „кроме парламента, никто не может судить за действия, совершенные в его стенах, или слова, произнесенные в нем“. Элиот отказался подчиниться требованиям суда и поэтому препровожден был снова в государственную тюрьму. Суд признал его вместе с товарищами виновным в заговоре, состоящем в том, чтобы с помощью распространения ложных слухов скомпрометтировать короля и правительство. Джон Элиот умер в Тоуере 27 ноября 1632 года, не дождавшись конца процесса.
С роспуском парламента началось одиннадцатилетнее единоличное управление Карла I. Ближайшим советником правительства в это время стал тот самый Вентворс, которому принадлежит первая мысль о Петиции прав и определение самого ее содержания. 22 июня 1628 г. он был сделан пэром королевства. Когда в том же году, в августе, кинжал Фельтона положил конец жизни Бекингема, для Страффорда открылась возможность блестящей государственной карьеры. Назначенный сперва президентом Совета Севера, который обязан был выработать меры защиты северной границы на случай нападения шотландцев, он сделан был затем лордом-депутатом Ирландии, т. е. вице-королем ее. В переписке с Лодом, который в 1633 г. стал главою церковной иерархии, Вентворс не скрывал, что он доволен тем, что король становится абсолютным правителем, и приветствовал решение судей, признавших в 1637 г. легальным взимание корабельных денег помимо согласия парламента. „Это постановление, — пишет он, — делает короля столь же неограниченным внутри государства, как и могущественным вне его пределов“.
В мою задачу не может войти даже беглый обзор событий, следовавших в течение 11-летнего перерыва парламентской деятельности. Те, кто заинтересуются им, могут найти об этом целый том в сочинении Гардинера. Я укажу только, в общих чертах, что события в Шотландии, — торжество в ней пуританизма (пресвитерианской церкви) и заключение так называемого „ковенанта“ в марте 1638 г., которым положен был конец дальнейшему существованию англиканства, как государственной церкви, — заставляют Карла остановиться на мысли о войне с Шотландией. Недостаток средств для ее ведения побуждает советников короля и, прежде всего Вентворса, сделанного в 1640 г. графом Страффордом и первым министром, посоветовать королю новый созыв парламента. Общины медлили с вотированием субсидий, заявляя: „пока права наши и всего королества не будут окончательно выяснены и упрочены, мы, общины Англии, не знаем, имеем ли право давать правительству деньги или не имеем“. Тогда король обратился с тем же требованием к верхней палате. Лорды пошли на предложение короля и заявили о готовности ранее всех других вопросов обсудить вопрос о выдаче правительству необходимых средств для покрытия его издержек. В таком постановлении общины увидели нарушение их привилегии, согласно которой инициатива всех денежных биллей должна исходить от них. Таким образом, уже в это время признается непреложным то правило, которое принято теперь не только в Англии, но и в Америке, вошло в бельгийскую конституцию и более или менее признается трюизмом всюду, где существует парламент и парламентский строй, — а именно, что нижняя палата принимает те или другие решения по отношению к бюджету, верхняя же, не представляющая собою массы плательщиков, может только принять или отвергнуть те решения, какие вынесла нижняя палата по вопросу о бюджете; делать же изменения в бюджете, составленном нижней палатой, она не может.
Можно было ждать очень выгодного для правительства столкновения верхней и нижней палаты; но правительство испортило свое положение, предъявив слишком большие денежные требования. Чрезмерность их скоро объединила обе палаты в готовности отказать королю в субсидиях. Карл, увидев, что не в состоянии ни поссорить палаты по вопросу о привилегиях, ни добиться — от лордов или общин — тех субсидий, в которых нуждался, распустил в гневе парламент. Война с Шотландией и решительный отказ Лондона дать денег на нее, хотя бы в форме займа (Лондон примкнул к оппозиционному движению, стал поддерживать парламент и не хотел мешать ему воспользоваться безденежьем казны, чтобы настоять на своем), вынудили короля прибегнуть к новому созыву парламента. Это был знаменитый Долгий Парламент. Руководителем оппозиции в палате общин выступил Пим. Его считают представителем той ныне восторжествовавшей системы, при которой решающий голос в делах страны принадлежит нижней палате, как народной по своему составу. Средствами к проведению этой политики в жизнь Пим признавал, во-первых, удаление от государственных дел всех, кто за последние 11 лет настаивал на управлении страною „королем в совете“, т. е. помимо парламента; Пим требовал также наказания их, устранения недавних злоупотреблений, ими введенных, и сокращения функций Тайного совета короля. В то время как Страффорд настаивал перед Карлом на том, чтобы арестовать Пима и бросить его в государственную тюрьму, Пим, своевременно уведомленный о том и принявший меры к своей безопасности, поспешил предупредить Страффорда и выдвинул против него обвинение перед палатою лордов. Не имея возможности собрать достаточных доказательств против министра, обвиняемого им в желании переправить армию из Ирландии в Англию, с целью овладеть столицей и распустить палаты, Пим, 10 апреля 1641 г., внес в палату общин так наз. bill of attainder, т. е. законопроект, которым известные действия, дотоле не наказуемые, признавались государственной изменой. Указывая, что эти действия совершены лордом Страффордом, Пим требовал придать закону обратное действие, т. е. осудить лорда Страффорда. Билль в течение одного месяца прошел в палате общин и затем был принят лордами, и, несмотря на чувство личной дружбы, связывавшей короля с его ближайшим советником, лордом Страффордом, Пиму удалось добиться утверждения билля королем и казни министра. 12 мая лорд Страффорд погиб на эшафоте. Такой же исход имел впоследствии bill of attainder против примаса королевства, Лода. Его обвинили, — совершенно неосновательно, — в желании обратить Англию в католичество. 10 янв. 1645 г. Лод был казнен.
Парламент потребовал затем немедленного освобождения всех лиц, задержанных по постановлению того отделения Тайного совета, которое известно было под именем „Звездной Палаты“ и опираясь на которое лорд Страффорд правил во весь 11-тилетний промежуток — между созывом парламента 1629 г. и новым парламентом 1640 г. Одновременно были приняты меры к прекращению всяких дальнейших преследований против лиц, отказавшихся платить произвольные поборы. В тексте принятой декларации значится, что исконным правилом было и остается следующее: „никакие субсидии, пошлины, налоги и сборы с товаров, ввозимых или вывозимых, туземных или иностранных, не могут быть взимаемы без согласия парламента“. Таким образом Долгий Парламент окончательно решил спор о том, подходит ли под понятие статута 1297 г. и его запрета взимать с подданных налоги, на которые не последовало согласия парламента, и сбор таможенных пошлин. Долгий Парламент объявляет, что всякого рода налоги, как прямые, так и косвенные, не могут быть взимаемы иначе, как с согласия представительства. Этим самым был решен существенный вопрос конституционного права: раз у правительства отнята возможность получения денег, помимо согласия парламента, — является необходимость постоянно обращаться к нему за денежными средствами, без которых не может обойтись ни одно правительство. Это постановление было принято королем Карлом, и этим самым был решен в желательном для парламента смысле спорный вопрос об участии его в косвенном обложении.
Ближайшим предметом забот Долгого Парламента было обеспечить частый созыв народного представительства и проведение так называемого трехгодичного акта, т. е. акта, по которому, и без согласия короля, парламент, не собираемый в течение трех лет, может быть созван снова по инициативе, во 1-х, 12-ти лордов, или пэров королевства, а, в случае их нежелания, по инициативе высших органов управления в провинции — шерифов — и высших избираемых органов управления в городах — городских голов, или мэров. Это правило шло наперекор исконному началу, выраженному еще в средние века, по которому король „начало и конец парламента“ (rex est initium et finis parlamenti). Это — буквальное выражение, употребленное в своего рода наказе парламента, „Modus tenendi parlamentum“. Одним из первых правил этого наказа считалось, что никто, помимо короля, не может созывать парламента. Отныне признано, что, если король не хочет созвать парламента, то 12 пэров королевства обязаны этим озаботиться: они действуют в этом случае подобно той 35-ти-членной комиссии, которая создана была Великой Хартией Вольностей 1215 г. и за которой признавалось право следить за соблюдением ее норм, а если они нарушены будут королем, то принять и принудительные меры к тому, чтобы эти нормы применялись. Наконец, парламент предвидит и тот случай, когда не найдется в стране ни 12 пэров, готовых созвать парламент, ни шерифов и мэров, желающих взять на себя инициативу созыва: не достает их инициативы, тогда сами избиратели приступают к выборам, совершенно на тех же основаниях, как если бы получили по графствам призывные письма короля. Одновременно Долгий Парламент постановляет, что без собственного его согласия парламент не может быть распущен ранее 50 дней со дня открытия его сессии, так как опыт еще до 1640 г. показал, что правительство, не добившись дарования субсидий, немедленно приступает к роспуску. Дабы такая политика была невозможна в будущем, парламент принимает меры, чтобы всякая сессия продолжалась, по меньшей мере, 50 дней, и только по истечении этого срока правительство может распустить парламент.
Долгий Парламент отменил затем верховную церковную комиссию и тот комитет Тайного совета короля, который известен был под именем „Звездной Палаты“. Звездная Палата имела право судить всех тех, кто отказывал в платеже налогов, не получивших согласия парламента. Долгий Парламент обращается затем к представлению королю Великой Ремонстрации — опять-таки одного из тех письменных актов, на которые обыкновенно ссылаются теоретики английской конституции, так как, наравне с прецедентами суда и парламентскими соглашениями, он является одним из источников ныне действующей конституции. В этой ремонстрации, или протесте, перечисляются злоупотребления, на которые вправе жаловаться англичане. Требуется реформа церкви и создание ответственного перед парламентом министерства. Что касается до этого последнего, то еще при обсуждении текста Ремонстрации отмечена была необходимость распространить ответственность министров и на действия нецелесообразные. „Могут быть случаи, — читаем мы в речи одного из депутатов Долгого Парламента, — когда общины имеют основание быть недовольными поведением того или другого из королевских советников, и в то же время у них нет возможности внести против такого советника обвинения в каком-нибудь определенном преступлении, превышении власти или преступн. нерадении, — потому ли, что его нельзя установить с юридической точностью, или потому, что его, в строгом смысле слова, нет на лицо. Такое действие, которое само по себе не преступно, но несомненно вредно государству, должно служить для парламента основанием к открытому преследованию министра, не с целью подвергнуть его наказанию, а с целью заставить его покинуть свой пост и уступить место новому министру“. Проведение этого начала в Ремонстрации 1644 г. означало ни более, ни менее, как то, что с этого времени Англия сознательно стала переходить от конституционной к парламентарной монархии.
Отмечу еще один факт. В те годы, которыми занимаемся мы в настоящее время, впервые образуются две партии, которые под новым в Англии названием выступят впоследствии в эпоху реставрации и затем под тем же названием продолжат свое существование и по настоящий день. Это были на первых порах, вопреки ходячему воззрению, партии не политические, а церковные. Одна из них объединилась вокруг Гайда, будущего лорда Кларендона, и намерена была не отступать ни перед какими пожертвованиями для того, чтобы сохранить в стране епископальную, или англиканскую церковь. Мы видели, что со времени Иакова I правительство Стюартов высказалось открыто за сохранение епископального устройства церкви, желательного для него по политическим соображениям. Карл I в этом отношении вполне унаследовал взгляды отца, и Гайду легко было поэтому обратить епископальную партию в партию королевскую, — в партию друзей и защитников монарха. Эта партия и сделалась зерном так называемой партии „кавалеров“, получившей свое название от того, что она опиралась на наемных солдат, составлявших дворцовую гвардию короля. Их противники, которые желали одинаково переворота и в церкви и в государстве, в смысле замены епископальной церкви пресвитерианской (или кальвинистской) и в смысле упрочения не только конституционного, но и парламентарного строя, получили от кавалеров прозвище „круглоголовых“, потому что окружавшая их толпа состояла частью из цеховых учеников Лондона, носивших волосы под гребенку, коротко остриженными кругом. Эти две партии, по происхождению церковные, сделались политическими. Как известно, в эпоху реставрации Стюартов, по вопросу о том, кому быть преемником Карла II, — заподозренному ли в католицизме брату Карла Иакову II, или популярному незаконному сыну Карла, герцогу Монмуту, — в Англии снова образовались две партии: воскресла легитимистская партия кавалеров, под новым прозвищем „тори“, и партия оппозиции, под названием „виги“.
Мы бегло коснемся тех военных столкновений, какие вызваны были отказом короля удовлетворить требования, предъявленные ему в тексте Великой Ремонстрации; он не пошел ни на передачу в руки парламента выбора ближайших советников, ни на новые меры к упразднению католичества, ни на реформу английской церкви в духе пуритан; да и в парламенте это последнее требование прошло лишь большинством 11-ти голосов. Попытка задержать 5 членов парламента, принадлежавших к числу вождей оппозиции, — Пима (Pym), Гэмпдена (Hampden), Гольса (Holles), Газельрига (Hasilrige) и Строда (Strode), — сделанная королем в январе 1642 г., окончилась полной неудачей. Узнав о ней заблаговременно, Пим и его товарищи покинули Лондон; их не было в заседании, когда в парламент вошел Карл с тремя или четырьмя стами членов своей свиты в полном вооружении. Спикер Ленталь отказался ответить королю, где находятся подлежавшие задержанию депутаты. „Я вижу, что птицы улетели“, сказал Карл и покинул палату, а затем и Лондон.
С этой минуты начались открытые приготовления обеих сторон к междоусобной войне; король предпринял поездку во внутренние графства и встретил в них бòльшую поддержку, чем мог ожидать. Сельские сквайры не желали разрыва ни с монархией, ни с англиканской верой, и поэтому готовы были постоять за короля. В ином положении оказались города, в которых масса населения принадлежала к пуританам; во главе городов стоял Лондон, и возможность полагаться на него объясняет в значительной степени уверенность, с какой пуритане пошли на риск открытого столкновения с хорошо дисциплинированными ополчениями кавалеров с их многочисленной и хорошо вооруженной конницей, во главе которой поставлен был собственный племянник Карла, Руперт из Палатината. Чтобы добыть нужные средства для войны, Карл отправил свою жену на континент; она увезла с собой бриллианты короны, которые ей поручено было продать во Франции или Голландии чтобы на вырученные деньги купить военные снаряды. Пуритане надеялись заручиться поддержкой милиции и с этой целью обратились к королю с предложением передать в руки палат право ее созыва; король отгадал, что скрывается за этим предложением, и ответил на него решительным отказом. Тогда парламент прямо обратился к начальникам над милицией в отдельных графствах, — к лордам-лейтенантам, и поставил их в известность, что отныне они будут получать приказы от палат. Нечего и говорить, что такое постановление не получило королевского утверждения; но оно тем не менее было исполнено и доставило парламенту необходимую ему военную силу. Вскоре после этого Карл пожелал вступить в Гелль (Hull) и воспользоваться его запасами оружия и аммуниции, но комендант отказал открыть ему ворота города, объявив, что ждет указаний от парламента. Когда вслед затем король послал лицам, заслуживавшим его доверия, приказ вербовать людей в его войско, парламент мобилизовал милицию, произвел новый набор, поручил начальствование над образовавшимся таким образом ополчением офицерам по собственному выбору. Во главе войска поставлен был граф Эссекс, отец которого подвергся казни при Елизавете.
22 августа 1642 г. король водрузил свое знамя в Ноттингеме, а Эссекс двинул свое войско из Лондона на север. Междоусобная война началась. Она распадается на два периода с небольшим перерывом всего в несколько месяцев в 1646 г.; вся первая ее половина разыгрывается в самой Англии. В течение 4 лет, от 1642 по 1646, происходит ряд сражений, в которых кавалерия, предводимая Рупертом, обыкновенно рассеивает плохо вооруженные и отличающиеся слабой выдержкой конные отряды народной милиции. В погоне за ними всадники Руперта разлетаются по полю на большом расстоянии друг от друга; этим обстоятельством пользуется превосходящая их численностью пехота „круглоголовых“, почему за нею в конце концов и остается победа. Так было уже в первом сражении под Эджгиллем в октябре 1642 года, — так повторяется и в последующих. По замечанию современных историков, война ведется гуманно обеими сторонами, так как она нередко происходит между соседями и членами одних и тех же семей и родов; эта последняя черта выступает в переписке членов семьи Верни, которая считала в своей среде и кавалеров, и круглоголовых. Военные столкновения происходят одновременно в разных местах, при чем отрядами командуют пользующиеся влиянием члены как высшего, так и низшего дворянства. Вся восточная половина Англии с преобладающим городским населением держит сторону парламента, вся западная, северная и герцогство Уэльское сражается под королевскими знаменами. Король несколько раз делает попытку подойти к Лондону, но его постоянно отрезывает от него ополчение парламента. Одно время в западных графствах королевское войско имеет решительный успех над парламентским; но шансы противника вскоре изменяются благодаря тому, что Оливер Кромвель, сознавая, что „ополчению“, набранному из отставных солдат и служителей, мудрено обнаружить много храбрости и решимости при встрече с джентльменами, сражающимися из чувства чести, задумал образовать армию, составленную из добровольцев, навербованных в некоторых восточных и южных графствах и одеть их в броню, откуда и самое название их „железнобокие“ (ironsides). Во главе этого нового войска поставлен был лорд Манчестер, а при нем начальником кавалерии сделан был парламентом Кромвель. В 1643 г. шотландский парламент связывает себя обязательством придти на помощь английскому под условием, если последний в свою очередь поклянется сохранить в Шотландии пресвитерианскую церковь (kirk) и реформировать английскую согласно „Священному Слову Божию“; это означало переход Англии к пресвитерианству. Желание шотландцев было исполнено, ковенант был принят (сент. 1643), и они перевели через Твид (Tweed), реку отделяющую Шотландию от Англии, отряд в 10—15 тыс. человек в помощь парламенту.
Король, в свою очередь, не остановился перед мыслью вызвать войска из Ирландии, занятые в это время усмирением кельтического населения острова; во главе этих войск поставлен был маркиз Ормонд, только что заключивший перемирие с католической конфедерацией ирландцев. Жителям острова обещана была терпимость к католикам, а они, в свою очередь, обязались поставить королю отряд в 2.000 человек. Эта готовность Карла действовать заодно с людьми, еще недавно участвовавшими в избиении английских поселенцев в Ульстере, принесла немало вреда „кавалерам“ и определила решение шотландцев окончательно стать на сторону парламента. Сражение под Марстон Муром (2 июля 1644), выигранное благодаря Кромвелю, имело последствием потерю королем всей северной Англии и выдвинуло Кромвеля на первый план между военачальниками парламентского войска. За нею последовала, правда, крупная неудача, понесенная графом Эссекским в битве под Лостуисиль (Lostwithiel). Она имела последствие, что как сам Эссекс, так и лорд Манчестер, прямой начальник Кромвеля, добровольно покинули начальство над войсками, — последний в значительной мере благодаря тем обвинениям, которые Кромвель направил против него, инсинуируя, что он сознательно затягивает войну. Предводительство армией перешло в руки Томаса Фэрфакса. Сама армия подверглась полному преобразованию по образцу той организации, какая введена была Кромвелем в соединенных ополчениях восточных и южных графств. Кромвель озаботился тем, чтобы во главе отрядов поставлены были, как он выражался, „люди с верой“, т. е. ревностные пуритане. Во все время продолжения военных действий не прекращались переговоры с Карлом; парламент продолжал настаивать на прежних своих требованиях, а король отвечал на них категорически: „я не желаю расстаться ни с англиканской церковью, ни с короной, ни с моими друзьями, и вам нелегко будет отнять все это у меня“. Под влиянием-ли такого ответа, или по другой причине, но парламент в зиму 1644—1645 г. решил запугать короля и для этого принял bill оf attainder против его ближайшего советника в церковных делах, архиепископа кентерберийского Лода (Laud). Лод взошел на эшафот, заявляя о своей преданности англиканству и протестуя против обвинений в стремлении обратить Англию в католичество. Казнь Лода, разумеется, еще более обострила отношения между воюющими сторонами, и на время всяким переговорам положен был конец.
Если сражение под Марстон-Муром лишило Карла северных графств, то битва под Нэсби (Naseby) в июне 1645 г. (в Норсгэмтоншире) отняла у него поддержку внутренних графств. „Кавалеры“ под предводительством Руперта и сам Карл обнаружили чудеса храбрости, но на стороне войска, предводимого Фэрфаксом и Кромвелем, были не только энтузиазм, но и перевес сил: Карл располагал всего 9 тысячами человек, парламент — 13 тысячами. Покрытая броней конница Кромвеля на этот раз успешно сразилась с кавалерией, предводимой Рупертом, а от инфантерии Карла скоро не осталось и следа. В течение 8 месяцев королю пришлось переезжать из графства в графство в сопровождении отряда в 2—3 тысячи всадников, но у него явилась новая надежда на близкую помощь со стороны маркиза Монтроза, одного из шотландских пэров, разошедшихся с пресвитерианским большинством и поднявших королевское знамя среди северных кланов. Монтрозу удалось разбить и даже почти уничтожить весь род Кэмбеллей (Campbell), стоявших за „covenant“, т. е. пресвитерианский переворот, овладеть Глазго и большей частью Шотландии. Карл решил соединиться с ним; но на его беду предводительствуемые Монтрозом кланы не пожелали двинуться далее на юг, и сам Монтроз, во главе небольшого ополчения, разбит был Лесли (Leslie), предводителем шотландского отряда, посланного в помощь английскому парламенту (сент. 1645). Карлу не оставалось иного исхода, как сделать выбор между врагами и сдаться одному из них. Он отдал предпочтение шотландцам, а последние передали его в руки англичан за 400.000 фунтов в январе 1647 г.
Конец первого вооруженного столкновения парламента с королем не ставил еще на очередь вопроса о замене монархии республикой. Роялизм парламента, армии и всего населения сказывался в это время еще наглядно и на каждом шагу. Парламент, в котором пресвитериане численно преобладали, озабочен был мыслью найти почву для соглашения с Карлом. Желая прежде всего охранить интересы церкви от попыток восстановления епископской власти, пресвитериане в своих предложениях королю настаивали преимущественно не на светских, а на церковных реформах. Их уступчивость доходила до того, что они отказывались даже от требования связать короля присягою в соблюдении „ковенанта“. Они настаивали только на принятии Карлом обязательства сохранить пресвитерианское устройство в Англии в течение трех ближайших лет и оставить в руках парламента заведывание милицией до истечения десятилетнего срока. Дальнейшие соглашения должны были решить окончательно вопрос о церковном устройстве королевства.
Что касается до войска, то в лице своих предводителей оно еще вполне признавало в Карле главу государства. Во время проезда из Ньюкасля в Голмби Фэрфакс, при встрече с королем, публично поцеловал ему руку. В течение всего 1647 г. ни Кромвель, ни его ближайший советник Аэртон (Ireton) не теряли надежды восстановить Карла на престоле, под условием дарования им известных гарантий. В Лондоне ходили даже преувеличенные слухи о роялизме войска. В письмах, приходивших из столицы в начале мая, говорилось, что король получил от армии петицию, с предложением восстановить его на престоле, что в рядах войска можно было насчитать до четырех тысяч „кавалеров“ и что вся надежда на реставрацию возлагалась теперь на армию. О Кромвеле ходили слухи, что он обещал свою поддержку королю под условием возведения его в графское достоинство и получения Ордена Подвязки. В действительности ни один из предводителей армии не заявлял Карлу личных требований; король не раз признавал этот факт, говоря, что одно уже это обстоятельство не позволяло ему смотреть на сделанное ему предложение, как на нечто серьезное и окончательное. Так мало понимал он характер тех людей, которые приняли в свои руки защиту никем не признанной еще свободы совести и исконных политических вольностей англичан. И Кромвель, и его зять Аэртон желали соглашения, но не из личных видов, а в надежде упрочить в Англии конституционный образ правления и религиозную терпимость. Эти начала нашли полное выражение в тексте предложений, которые, в редакции Аэртона и после утверждения их советом армии, вручены были Карлу в июле 1647 г. Тогда как парламент настаивал на создании новой государственной церкви, предложения армии довольствовались отнятием репрессивной власти у епископов, отменой всех законов, принуждавших к совершению литургии согласно официальному молитвеннику и запрещавших всякие религиозные митинги диссидентам. Епископальная церковь не упразднялась, и пресвитериане не были призваны к разделу ее наследства. Все, чего желали представленные в армии индепенденты, сводилось к возможности каждому исповедывать веру и отправлять культ согласно предписаниям своей совести. Столь же умеренными надо признать и те политические уступки, каких Аэртон требовал от короля. Он не только не настаивал на продолжении существующего парламента, но сам высказывался за его распущение под условием созыва каждые два года нового. Но этот новый парламент в большей степени, чем прежний, должен был отразить на себе нужды и желания нации. Средством к тому являлось не понижение избирательного ценза, а более равномерное распределение голосов между избирательными округами. Многолюдные поселения, не принадлежавшие к числу городов, получивших от правительства корпоративное устройство и связанное с ним право представительства, должны были отныне посылать депутатов в парламент. Наоборот, этого права лишались захудалые городки, эти прямые предшественники гнилых местечек XVIII века. Вообще представительство сел, в которых „кавалеры“ находили большинство своих приверженцев, должно было подвергнуться сокращению в пользу представительства городов, как более благоприятных парламенту. У короля отнималось право распущения народного представительства ранее окончания 120-дневной сессии. Но и парламент, в свою очередь, не должен был оставаться в сборе долее 240 дней. Государственный совет, члены которого назначались бы совместно королем и парламентом сроком на семь лет, должен был сосредоточить в своих руках заботу о внешних сношениях и надзор за милицией. Назначение ее начальников переходило в руки парламента, но только на десять лет. Тому же парламенту поручалось назначение чиновников королевства на тот же срок. По истечении его король приобретал свободу выбора между тремя кандидатами, представленными парламентом. Проект Аэртона сохранял также палату лордов, но под условием, чтобы все пэры, назначенные королем за период междоусобной войны, исключены были из ее состава. Судебная власть палаты лордов получала существенное ограничение в требовании, чтобы приговоры над коммонерами не подлежали исполнению иначе, как с согласия общин. Предводители армии не скрывали своей готовности, в случае принятия этих предложений королем, пустить в ход силу для принуждения к тому же и парламента. В этом смысле высказывался по крайней мере Ренсборо, которого мы увидим вскоре во главе крайней демократической партии в войске. Аэртон прямо заявлял королю, что армия желает быть посредником между ним и парламентом.
Что касается, наконец, до народа, то он оставался верен своей вековой привязанности к монархии. Простолюдины продолжали прибегать по прежнему к королю за исцелением так называемого „королевского недуга“ (king’s evil — свинки). Около Лидса на расстоянии двух миль тянулась густая толпа людей, вышедших к королю навстречу. Даже в пуританском графстве Норсгэмптон сотни дворян присоединились к свите короля; в его честь раздавались звон колоколов и ружейная пальба. Всюду встречали короля с приветствием: „да благословит Бог Ваше Величество!“ В Лондоне, — этом центре парламентского господства, — подмастерья и ученики сходились на митинги и составляли петиции, требуя немедленного восстановления Карла на престоле. Разорение страны чрезмерными поборами, вызванными военными издержками, застой промышленности и сокращение торгового обмена в значительной степени объясняют причину, по которой все классы общества сходились в желании скорейшего примирения. Кое-где сказывался протест против дальнейшего платежа налогов. Подобно тому, как Гемпден семь лет назад не желал внести в казну корабельных денег, так точно теперь в самом Лондоне продавцы и потребители отказывали акцизным чиновникам парламента в платеже сборов с мяса. 15 февраля такой отказ, встреченный всеобщей поддержкой со стороны собравшейся на рынке толпы, повел к открытому мятежу. Бюро акцизов было сожжено, книги счетов разорваны и касса расхищена: только личным убеждениям мэра и шерифов удалось положить конец беспорядкам. Всюду заметны были признаки обеднения. Плохие урожаи 1646 и 1647 годов повысили цену квартера пшеницы с тридцати шиллингов до 58 с лишним; в той же пропорции следовало повышение цен на овес, гречиху и горох; мясо также вздорожало вдвое против прежнего. Заработная плата поднялась одновременно, но далеко не в равной пропорции, более или менее задерживаемая в своем росте мировыми судьями, которым предоставлено было установление максимума ее. В 1647 и ближайших годах она стоит еще на высоте 7 или 8 пенсов в день и достигает 1 шиллинга 2 пенсов только в 1651 г. Жаловались на свое имущественное положение и земельные собственники. Еще весною 1645 г. констатирован был факт падения ренты на ⅐ даже в тех графствах, которые всего менее пострадали от войны. Один из собственников в Сеффолке указывал на то, что четвертая часть его фермеров отказывается от дальнейшей аренды его земель, и что имение дает ему не более половины прежнего дохода. На севере Англии положение собственников было еще хуже. В 1646 г. граф Нортумберландский вычислял понесенный им убыток от погромов и неплатежа ренты в 42500 фунт. В Чешире и Глостере десятки помещиков не выручали и половины прежнего с своих имений. Наряду с частным доходом падали и доходы казны. Таможенные пошлины, в 1635 г. доставившие казне 328.000 фунт., в 1643 г. дали выручку всего в 165.000. Акцизы в первые три года после их установления, т. е. начиная с 1647 г., доставляли средним числом по 330.000 фунтов в год; доходы с прямых налогов и доменов равнялись ежегодно приблизительно 450.000 фунтов. Всего этого не хватало даже на покрытие издержек по флоту и армии, далеко превышавших ту цифру 680.000 фунт. стерл., какая приведена в отчете комитета счетоводства в год, предшествующий созданию Кромвелем ополчения от соединенных графств. Для покрытия этих новых издержек потребовался новый сбор в 641.000 фунт. Сверх всего этого, имущества „кавалеров“ обложены были выкупами, так наз. compositions, что за восемь лет начиная с 1643, обогащало казну средним числом на 162.000 фунт. ежегодно. Таково было материальное положение Англии в эпоху окончания первой войны парламента с королем. Легко понять, что все классы общества одинаково озабочены были скорейшим восстановлением законного правительства, желая прежде всего уменьшения податных тягостей, а это возможно было только под условием распущения или по меньшей мере сокращения армии. Но и тому и другому имелись непреодолимые препятствия. Восстание ирландцев было в полном разгаре, а жалованье солдатам не было выплачено за целые месяцы, и парламенту неоткуда было достать средств для расплаты. Отсюда источник первых его столкновений с армией, вскоре осложнившихся различием в понимании религиозных и политических задач времени. Большинство в парламенте состояло из пресвитериан; в армии же, наоборот, индепенденты, если не превышали, то уравновешивали собою число последователей Кальвинова учения. Значительное меньшинство „независимых“ принадлежало к тем передовым сектам, которые, под именем баптистов, браунистов, шекеров, рационалистов и т. д., не хотели мириться ни с какой установленной государством церковной организацией и проповедовали одновременно начала народного самодержавия и всеобщего равенства. Их уже в это время начинали обозначать термином левеллеров („уравнителей“). Многие из них шли даже дальше простого уравнения гражданских и политических прав и, не подымая еще вопроса о переделе земель и о сведении всех состояний к одному уровню, высказывали желание, чтобы доход сильных мира сего — аристократов — был ограничен законом. Герцоги, маркизы, графы не должны были иметь более 2.000 фунтов в год.
Начало столкновениям в стенах парламента положено было еще в феврале 1647 г. Пресвитерианское большинство провело в нем предложение распустить пехотинцев или, по меньшей мере, не держать их более в Англии, а направить в Ирландию. Месяц спустя палата лордов, действуя в том же смысле, отказывает в своем согласии законопроекту, предписывавшему дальнейшее производство сборов с графств на платеж армии. 6 марта Общины определяют наличный состав ирландского войска в 12.000 человек, считая в том числе 8.500 пехотинцев и 3.500 конницы. В кадры парламентской армии предположено включить всех офицеров и солдат сформированного Кромвелем ополчения, за исключением 6.000 пехотинцев, подлежавших роспуску. Все военачальники, принадлежавшие к составу парламента, в числе их Кромвель, должны были оставить дальнейшее предводительство войском. Исключение сделано было для одного Фэрфакса. От офицеров требовались официальное признание пресвитерианского устройства церкви и присяга в соблюдении ковенанта. Это попутно дало возможность обеим партиям определить число своих приверженцев. За предложение подано было 136 голосов, против 108. Большинство оказалось таким образом на стороне пресвитериан. Последние могли рассчитывать и на поддержку нации. Из Эссекса приходили петиции, в которых говорилось о возможности „быть съеденным, закабаленным и в конец разоренным армией, набранной для охраны английского гражданства“. Кромвель в письме к Фэрфаксу жаловался одновременно на то, что всюду раздаются враждебные голоса против войска. Лондонское сити, в свою очередь, ходатайствовало о скорейшем распущении армии. Так. образ., меры парламента не могли считаться непопулярными и вызывали понятное раздражение только в тех, кто непосредственно задет был ими. Ледло передает в своих мемуарах, что Кромвель охотно говорил в это время: „истинное несчастие служить парламенту! Как бы ни был верен ему человек, достаточно способного к резонерству болтуна (pragmatical fellow), чтобы запачкать вас грязью, от которой никогда не отмыться“.
Никто, повидимому, не ждал открытой оппозиции, и Кромвель, по словам Уокера, ручался за то, что армия мирно разойдется по домам, едва потребуют от нее этого именем парламента. Сам будущий протектор благосклонно выслушивал в это время предложение пфальцграфа рейнского, просившего принять начальство над им самим сформированным ополчением и поспешить на помощь протестантам Германии в борьбе их с католическими войсками императора.
Положившись на обещание Кромвеля, парламент послал своих комиссаров в армию для вербовки добровольцев, готовых отправиться в Ирландию. 21 марта 43 офицера, предводительствуемые Фэрфаксом, собрались в церкви Сафрон Уольдена для выслушания предложений парламента. Прежде чем изъявить свое согласие на производство вербовки, они потребовали от комиссаров ответа на следующие четыре вопроса: Какие войска останутся на жалованьи в Англии? Кто будет начальствовать в Ирландии? Чем ручаются за правильный платеж жалованья и провиантирование войск в предстоящем походе? Наконец, в какой мере будет уплачено задержанное у солдат жалованье и осуществлены обещанные земельные раздачи из доменов? Редакция вопросов принадлежала Аэртону. Солдаты, в свою очередь, составили петицию, в которой к приведенным уже требованиям присоединили новые: свободу от набора для тех, кто добровольно поступил в ряды парламентского войска, пенсии для вдов и сирот убитых воинов, защита от частных преследований за действия, совершенные во время войны. При соблюдении всех этих условий войско готово было разойтись по домам или перейти в кадры ирландского ополчения. Кромвель не одобрял поведения солдат, видя в нем попытку военной власти вмешаться в деятельность гражданской. Парламент отказался принять ходатайство армии. 330.000 фун. не было еще выплачено солдатам за прежнюю службу, и недостаток средств ставил парламент в невозможность исполнить важнейшее требование армии без нового займа. Недовольство в войске скоро приняло резкий характер. В среде офицеров возник комитет для собрания подписей под новым более решительным протестом. Ходил слух, впоследствии не подтвердившийся, что полковник Прайд добился скрепления петиции 1.100 солдатами, состоявшими под его начальством, и что все полки, за исключением одного (полка Скиппона), собираются в Сафрон Уольдене, чтобы оттуда пойти на парламент. Палата общин потребовала к себе главнейших вожаков движения для дачи отчета в их поведении. Раздались голоса в пользу объявления петиционеров изменниками родины, и 30 марта, по инициативе Гольса, издана декларация, в которой обе палаты заявляли о своем недовольстве ими и открыто высказывали одобрение тем, кто не присоединился к подписавшим. Дурное впечатление было еще усилено в войске известием, что предпринятый парламентом заем в 200.000 фунт. должен был пойти всецело на оплату жалованья не наличному составу войска, а будущему ирландскому ополчению, и что один из высших постов в армии будет занят Скиппоном, полк которого, как мы видели, отнесся враждебно к петиции. Явившиеся на зов парламента офицеры с такой горячностью отнеслись к защите интересов армии, что парламент, получив от Прайда заявление о неосновательности ходивших на счет войска слухов, поспешил отпустить офицеров. Все тревожнее и тревожнее становилось настроение солдат. Приходившие из Лондона известия, доказывая присутствие в самой столице меньшинства, готового поддержать требования войска, в то же время говорили о решительном озлоблении против него как парламента, так и зажиточной буржуазии. Фэрфакс старался в письме к спикеру Ленталю оправдать петиционеров, доказывая, что они имели в виду только выяснить все неудобства немедленного роспуска армии. Но в действительности войско гораздо глубже чувствовало обиду, нанесенную ему недоверием парламента. „Все наши попытки обелить себя, — жаловались в своих письмах офицеры, — не служат ни к чему. Те, кого мы считали лучшими друзьями, в настоящее время сделались нашими злейшими врагами. Кто бы мог допустить, что самое скромное, самое умеренное ходатайство вызовет такую бурю! Уж не признать ли, что солдаты, завоевавшие свободу для нации, себе самим обеспечили только рабство. Нам должно принадлежать право подачи петиций в такой же мере, в какой имеет его парламент с своей Петицией Прав. Доводить до сведения своего начальника о злоупотреблениях — есть вольность, в которой не отказывает солдатам ни право естественное, ни право народов“.
Парламент посылает новых комиссаров в армию для дальнейших переговоров о вербовке солдат в ирландское ополчение. Прием, оказанный им, описан в отчете, присланном из Сафрон-Уольдена 15-го апр. 1647 г. Полковник Ламберт, вслед за речью Фэрфакса, советовавшего офицерам принять предложение комиссаров и вступить в ряды нового ополчения, возбудил вопрос о том, дан ли парламентом и какой ответ на поставленные ему прежде четыре вопроса? Один из комиссаров сослался на то, что требования офицеров удовлетворены, что суды получили приказ не принимать впредь до издания нового закона жалоб на тех из членов войска, кто своими действиями во время войны нарушил интересы частных лиц, что Скиппон назначен для предводительства ирландским ополчением и т. д. В ответ послышался дружный возглас: „назначьте Фэрфакса и Кромвеля, и мы все пойдем!“ Комиссары поспешили распустить собравшихся. Офицеры, в свою очередь, выбрали от себя уполномоченных, которые должны были потребовать от парламента ответа на поставленные ему раньше вопросы и заявить, что передача в руки прежних начальников главенства над ирландской армией не мало будет содействовать быстроте вербовки. Тщетно комиссары стараются привлечь добровольцев щедрыми обещаниями; офицеры и солдаты дружно стоят за то, чтобы вербовка началась не раньше, как по выполнении поставленных парламенту требований; когда подполковник Кэмпсон со своим отрядом объявил себя готовым воевать в Ирландии, его прямой начальник Роберт Лильборн приказал ему немедленно вернуться вместе со своими солдатами на прежнюю стоянку в Сеффольке, мешая тем самым выполнению принятого им обязательства. Все настаивают на необходимости возобновить петицию, заявляя, что готовы от каждого полка назначить двух уполномоченных. Таким образом, уже в середине апреля возник проект устроить своего рода представительное собрание от армии для более точного определения тех условий, на которых офицеры и солдаты согласились бы разойтись по домам или принять службу в Ирландии. В столице число приверженцев армии быстро стало возрастать, особенно с момента обнародования Джоном Лильборном горячо написанного памфлета, озаглавленного „Вновь открытый стратегический прием“. В нем высказывался резкий протест против пресвитерианских священников, советовавших прихожанам ходатайствовать о роспуске армии. Письма из Лондона от конца апреля говорят о сильном возбуждении умов в среде индепендентов, обозначаемых именем „божьих людей“. И во внутренних графствах заметно было то же брожение. В Норфольке и Сеффольке солдаты выражались о членах парламента, как о новых тиранах; сочинения Лильборна цитировались охотно и „пользовались таким же авторитетом, как свод законов“, пишет анонимный корреспондент от 20 апреля. В стоявших в Кембриджшире войсках слышались речи о необходимости пойти за королем в Голмби. Карл I говорил одновременно о получении им петиции из рядов войска с предложением искать в нем приюта. „Мы не желаем новой войны! — был его ответ, — и без того пролито слишком много крови“. Парламент упорствовал в своем нежелании выслушать не только петицию, но и представленные ему офицерами оправдания. Войску не оставалось другого выхода, как обратиться с ходатайством к собственным начальникам: Фэрфаксу, Кромвелю и Скиппону. Восемь кавалерийских полков выбрали каждый по два депутата, получивших сперва название комиссаров, а позднее агитаторов. Слухи обо всех этих событиях доходили до Лондона в извращенном виде, вызывая в членах парламента сильное ожесточение и решимость распустить войско. Корреспонденты парламента писали ему из армии: „все войско, точно один Лильборн, готово скорее само предписывать законы, нежели повиноваться чужим приказам“. И действительно, изменяя прежней тактике, обращая защиту в нападение, назначенные полками агитаторы впервые заявили в открытом послании, что парламент имеет в виду гибель армии: „Иначе он не устранял бы тех, кто недавно еще был орудием спасения родины, а теперь может служить препятствием к честолюбию людей, вкусивших от прелестей власти, не желающих быть служителями государства, а его повелителями и тиранами“. Парламент, убедившись, повидимому, в серьезности встреченной им оппозиции, решился прибегнуть к посредничеству тех самых лиц, которые еще недавно вызывали его подозрительность. Зная влияние, каким Кромвель и Аэртон располагают в войске, парламент уполномочил их вместе со Скиппоном и Флитвудом успокоить умы и повлиять на офицеров и солдат силою своего слова. Они должны были объявить войску от имени парламента, что последний собирается издать постановление о вознаграждении его за прежнюю службу и произвести немедленную уплату части задержанного жалования. Седьмого мая офицеры снова собрались в церкви Сафрон-Уольдена в присутствии Кромвеля и его товарищей. Но вскоре оказалось, что никакие решения не могут быть приняты без предварительного опроса солдат, — так неразрывны были их интересы с интересами начальников. По примеру восьми вышеупомянутых полков, каждый из остальных выбрал своих уполномоченных, а эти последние в своей совокупности наметили несколько человек, которые под названием „агитаторов“ должны были повести речь от имени всех низших чинов. Два дня, 15 и 16 мая, длились переговоры парламентских комиссаров с этими избранными представителями всего войска. Офицеры заявили о полной своей солидарности с солдатами. Собрание постановляет представить парламенту декларацию, в которой бы требовалось принятие более действительных мер к уплате жалованья и высказывался протест против терпимости, с какой палата общин и палата лордов допускают клеветы на армию, распространяемые с церковной кафедры и в печати. Декларация требовала признания за солдатами права представлять своим начальникам ходатайства по делам службы. Она настаивала на прочтении парламентом прежней петиции и на том, чтобы войску дозволено было оправдать свое поведение в печатном послании. Соглашаясь со всеми этими заявлениями, Кромвель в то же время приглашал агитаторов убеждать полки в необходимости подчиниться авторитету, стоящему одинаково над всеми ими (разумеется парламент). „Если этот авторитет погибнет, замечал он, неизбежно последует общее замешательство“.
Парламент, между тем, принимал меры к собственной защите. Еще в марте лондонское сити ходатайствовало о передаче в руки им назначенного комитета забот о городской милиции. Пресвитериане могли только выиграть от такой перемены, так как городской совет был всецело на их стороне, в парламентском же комитете, дотоле заведывавшем милицией, голоса были разделены поровну. Просьба сити была удовлетворена, и вновь назначенный комитет поспешил удалить из среды милиции всех, кто не принадлежал к господствующей церкви. Одно это обстоятельство должно было раскрыть глаза на действительные намерения парламентского большинства. Городское ополчение представляло собою силу в 18 тысяч человек; при случае она могла быть направлена против войска. Так как одновременно парламентом сделаны были шаги к сближению с королем, соглашавшимся на трехгодичное господство пресвитериан в церкви, то, повидимому, все было направлено к тому, чтобы восстановить законные власти государства против армии и представленных в ней индепендентов. Фэрфакс получил приказ отправиться немедленно к войску и прислать оттуда двух из парламентских комиссаров для отчета о мерах, принятых к составлению ирландского ополчения. В то же время парламент назначил особую комиссию и поручил ей определить порядок роспуска тех полков, которые не пожелают принять службы в Ирландии. В ответ агитаторы издали 19 мая печатное обращение к солдатам, убеждая их стоять друг за друга, как один человек, и пророча, что в противном случае их, как собак, погонят в Ирландию или перевешают в Англии, карая за подачу петиции. В самом Лондоне интересы войска находили новых и многочисленных защитников между последователями Джона Лильборна. Предвидя, заодно с армией, опасность одностороннего соглашения пресвитериан с Карлом, они 15 мая представили парламенту петицию, в которой указаны были все реформы в церкви и государстве, желательные наиболее передовым демократическим сектам. В петиции можно было прочесть протест против veto короля и палаты лордов, против статутов, присяг и соглашений, каравших мирных, преданных государству граждан только за то, что их религиозные убеждения не отвечали требованиям господствующей церкви, против монополизирующих торговлю компаний, против дороговизны и продолжительности процессов и несоответствия законов с требованиями христианской веры, против обязательности церковной десятины и заточения в тюрьму неисправных должников, наконец, против тех, кто оскорбляет патриотов, называя их в насмешку „круглоголовыми“. Петиция передана была на рассмотрение парламентской комиссии. Лица, ее подписавшие, должны были дать отчет в своих действиях и намерениях. Некто, по имени Тью, отстаивая право петиции, решился сказать: „иначе придется принять другие меры“; его немедленно арестовали. Протестовавшую публику разогнали, при чем маиор Тулид схвачен был за горло и выброшен за дверь. Палата общин 19 мая одобрила поведение комитета и препроводила Тулида в тюрьму. На следующий день палате представлена новая петиция в защиту прежней. В ней говорилось, что право ходатайства пред парламентом и властями — необходимое дополнение к свободе и основным правам англичан. Решворс рассказывает в своем дневнике, что, услыхав о произнесении одним из петиционеров, Вильямом Брауном, слов, оскорбительных для чести парламента, а именно следующих: „мы ждали слишком долго ответа на наши просьбы и не будем ждать долее“, палата общин призвала оратора к ответу. Браун должен был стать на колени и выслушать строгий выговор от спикера. Вслед затем собрание постановило, что петиция представляет собою тяжкое нарушение парламентских привилегий, что она заключает в себе призыв к мятежу и должна быть сожжена рукой палача на рынке в Корнгиле и на площади перед Вестминстерским дворцом.
Чтобы предупредить возможность соглашения лондонских петиционеров с „агитаторами“ в армии, парламент решился принять, наконец, меры к удовлетворению поставленных войском требований. Выслушав доклад собственных комиссаров, палата общин постановила: поспешить сведением счетов о недоплаченном солдатам жалованье, освободить от набора и службы за морем тех, кто добровольно вступил в ряды парламентского войска, наконец, определить содержание вдовам и сиротам убитых воинов и всем увечным. Вслед затем 25 мая, по выслушании отчета своего комитета, палата предписала распущение полков с уплатой солдатам жалования всего на-всего за два месяца. Соединенный комитет от лордов и общин назначен для присутствия при сдаче солдатами оружия. Ему же поручено выразить благодарность нации за верную службу. Войско осталось крайне недовольно этими мерами. Едва дошло о них известие из Лондона, как двести офицеров, собравшись на митинг, постановили большинством всех голосов против двух, что решение парламента не удовлетворяет их, так как ходатайства, ими представленные, остаются неисполненными, а между тем уже приняты меры к тому, чтобы разослать их по домам.
Гардинер связывает арест короля корнетом Джойсом с желанием „агитаторов“ всячески воспротивиться распущению войск; он думает, что Кромвель только узаконил своим согласием действие, на котором с самого начала лежит характер военного бесправия. Я полагаю, что его согласие ничуть не изменило характера этого акта, и в то же время не вижу причин считать Кромвеля действительным виновником задержания короля. Такое обвинение покоится исключительно на показаниях враждебных ему лиц — Джона Гарриса, левеллера и памфлетиста, и маиора Гентингтона, автора известных мемуаров, крайне нерасположенного к протектору. Сам Кромвель не раз опровергал это обвинение. Удача, какой увенчана была попытка Джойса, усилила шансы успеха для армии и объясняет нам большую ее настойчивость в проведении своих требований и более резкий тон, принятый ею отныне в своих петициях. Переходя к нападению, „агитаторы“ и сочувствовавшее им меньшинство в лондонском сити поднимают речь о необходимости призвать к ответу вожаков пресвитерианской партии за их враждебное отношение к войску. Уже заходит речь о том, чтобы очистить парламент, изгнав бесславящих его членов. Обращаясь к Фэрфаксу с новыми ходатайствами, обнародуя от имени армии особый призыв, озаглавленный „Торжественное обязательство“, агитаторы связывают уже свое дело с делом всех „свободно рожденных“ англичан; обязуясь остаться в рядах войска до исполнения их справедливых желаний, они думают оказать тем услугу всей нации. В только что упомянутом воззвании впервые говорится о необходимости создать особый совет армии, в который вошли бы, заодно с военным начальством, по два офицера и по два солдата от каждого полка. Этому совету надо предоставить суждение о том, достаточны ли предложенные парламентом гарантии. Без его согласия не может быть приступлено к роспуску войска.
Предвидя возможность открытого столкновения с войском и желая в то же время добиться его роспуска, парламент одновременно и выслушивал благосклонно петицию об уплате десяти тысяч фунтов распущенным в 1645 году полкам (так называемым reformados), думая направить их в будущем против армии, и ассигновывал этому войску новые десять тысяч фунтов в уплату задержанного жалованья. 10 июня армия собрана была в Трипло-Гисе для выслушания новых сообщений из Вестминстера. Говоря от имени комиссаров, Скиппон предложил полку Фэрфакса подчиниться парламентским требованиям. В ответ последовало заявление: „надо передать их на обсуждение соединенного собрания офицеров и агитаторов“, другими словами, уже упомянутого нами совета. На вопрос, все ли поддерживают это предложение, послышались крики: „все! все!“, к которым вскоре присоединились новые возгласы: „справедливость! справедливость!“ Желая объяснить свое поведение, армия в особом послании к графствам, отправленном из Сент-Олбена, в следующих словах выразила свои действительные намерения по отношению к ближайшему устройству королевства. „Мы добиваемся, — писали составители этого замечательного документа, — того самого, к чему парламент стремился во всех своих декларациях и ради чего мы приняли оружие. Мы не вмешиваемся в вопросы религии и церковного устройства, оставляя заботу о том парламенту. Никто больше нас не желает сохранить его власть и основные законы государства. Мы ищем только справедливости против тех, кто одинаково причинил вред и нам, и королевству“. Составители декларации останавливаются в частности на двух вопросах — на восстановлении законного порядка в государстве, и на упрочении веротерпимости. Они настаивают на том ближайшем интересе, какой представляют для них оба эти вопроса, говоря, что из-за их решения и сделано было обращение к силе: образованы войска и поведена война с королем. Веротерпимость понимается ими в смысле права каждого человека, сохраняющего мир и спокойствие, пользоваться свободой и государственной защитой. Такое решение вопроса кажется им всего более отвечающим как справедливости, так и общественной пользе. Армия объявляет о том, что намерена пойти войною на парламент и не замедлит приблизиться к Лондону; но ответственность за предстоящее кровопролитие должна пасть на тех, кто поставил ее в эту необходимость. В письме от того же числа, присланном из Лондона, говорится о приготовлениях, сделанных парламентом при известии о приближении войска к столице. Под страхом смерти приказано было милиционерам стать под оружие; все лавки повелено закрыть; но, прибавляет корреспондент, распоряжения парламента не были приняты во внимание. Десяти человек в отряде не нашлось готовых стать под знамена; да и те были офицерами. Лорд мэр, сэр Джон Гайер, делал все усилия, чтобы побудить купцов к закрытию магазинов; но только в центре сити, вблизи от биржи, и на Корнгиле исполнено было его требование. Все ждали неминуемого изгнания из парламента, при участии войска, вожаков пресвитерианской партии; многие желали такого исхода, говоря, что выборы в парламент не всегда были правильны, что в нем много сидит лиц неспособных или подкупленных, и что армия, очистив его от присутствия людей недостойных, может сделаться орудием величайшего блага для государства. Между тем армия сочла нужным обнародовать своего рода манифест, или так наз. декларацию. В этом документе, составленном под непосредственным влиянием Аэртона, отодвигаются на второй план требования солдат относительно платы жалованья и всего более оттеняются внутренние нестроения государства. Армия считает себя вправе завести речь об этих нестроениях от имени всего английского народа, так как она — не армия наемников, готовых служить всякому самовластию, но войско, призванное парламентскими декларациями к защите прав и свобод, как своих собственных, так и всей нации. Сами парламентские декларации научили пренебрегать буквой закона, когда дело идет об общественном спасении; они научили также тому, что власть связана с должностью, а не с теми, кто ее занимает. Все эти теоретические рассуждения предпосланы для того, чтобы объяснить и, по возможности, оправдать решимость армии очистить парламент от его порочных членов. Декларация высказывает это намерение по отношению ко всем депутатам, действия которых, как она выражается, могут быть признаны „порочными“ (corrupt), кто позволил себе бесчестить армию или занял свой пост в силу неправильных выборов. Чтобы избежать дальнейших нестроений в государстве, армия желала бы вверить верховную власть людям, пользующимся, по крайней мере, репутацией нравственной порядочности, людям, руководимым в своих действиях совестью и религиозными принципами. Так как это не всегда достижимо, то армия считает нужным предложить средство избежать бесконечного произвола одних и тех же лиц, — для этого необходимо предоставить народу возможность исправить скорейшим образом последствия дурного выбора. Армия требует поэтому, чтобы продолжительность парламентов была определена на будущее время и чтобы палата общин назначила срок для своего роспуска. Необходимо также признать за всеми право обращаться к парламенту с петициями. Закон, а не парламент, должен впредь определять наказание за всякого рода действия, признаваемые преступными. Удовлетворивши требованиям справедливости казнью немногих главных виновников, народная усобица должна прекратиться изданием общего акта амнистии. Свобода совести должна быть предоставлена всем, желающим сохранить мир в государстве. Декларация заканчивается обращением ко всем жителям Англии с призывом решить самим, ищет ли армия лишь собственной выгоды или же стоит за общие интересы королевства.
Вслед за изданием декларации армия представила обвинительный акт против 11 членов парламента, принадлежавших к числу пресвитериан. Во главе списка стоял Гольс; известный судья Мейнард также был в числе подлежавших исключению. Все одинаково признавались виновными в нарушении прав и вольностей английских граждан, в произволе и угнетении, в желании замедлить или сделать невозможным правильный ход правосудия, в распространении неверных слухов об армии и ее намерениях с целью породить недоверие к ней со стороны парламента, наконец, в принятии мер к тому, чтобы противопоставить законной армии незаконную силу распущенных или дезертировавших войск (уже упомянутых нами reformados), чем неминуемо вызвана была бы новая междоусобная война. Армия требовала, чтобы поименованные лица не допускались более к парламентским сессиям, говоря, что в их присутствии трудно будет добиться желательного соглашения.
Хотя палате общин не на кого было положиться, хотя сити обнаруживало полное нежелание принять на себя заботу о ее военной защите, большинство депутатов продолжало упорствовать. Правда, 21 июня Общины назначили комиссию для расследования действий обвиняемых армией одиннадцати депутатов; но два дня спустя та же палата отказалась даже подвергнуть разбирательству требование, назначить срок роспуска настоящему парламенту и определить продолжительность будущих.
Только 26 июня, в виду приближения войск, уже расположившихся главной квартирой в Укс-Бридже, а своими правым и левым флангами в Стэнси и Уотфорде, что позволяло прекратить, в случае надобности, подвоз припасов в столицу, парламент решается сделать новое обращение к армии, предлагая ей на этот раз формулировать минимум своих требований. 28-го последовал ответ: Армия соглашается отойти в Ридинг, но под условием, что солдатам будет уплочено жалованье и „reformados“ высланы из Лондона. Парламент обязуется не принимать предложений шотландцев о помощи и не выслушивать тех, какие могут прийти к нему с континента (от королевы). Король не должен находиться на более близком расстоянии от Лондона, чем армия. В Ридинге войско согласно ждать выполнения прочих своих требований. Парламент дает свое согласие на все эти предложения 3 июля, и армия начинает обратное движение по направлению к Ридингу. Еще гораздо раньше этого времени, депутаты, против которых представлено было обвинение, сами ходатайствовали о том, чтобы палата уволила их временно от посещения заседаний. Так как Гольс и обвиненные заодно с ним депутаты уклонились от дальнейшего посещения парламента, то немудрено, если армия обнаружила по отношению к ним значительную сговорчивость. Она согласилась на отстрочку их преследования до момента общего умиротворения. Получаемые известия из Лондона далеко не были однако успокоительны. Проповедники громили армию с кафедры, и обидные прозвища „мятежников“ и „изменников“ сыпались по адресу ее из уст выдающихся пресвитериан, в роде судьи Мейнарда. Член парламента Френсис Пайль в письме к полковнику Бауэну говорил одновременно о желании парламента перевести, во что бы то ни стало, короля в Лондон и воспротивиться изгнанию из своей среды одиннадцати опальных членов. Reformados и подмастерья, в свою очередь, обнаруживали решительную враждебность. Первые не хотели подчиниться приказу покинуть столицу, данному им парламентом 9 июля, вторые организовали 13 июля целую демонстрацию в пользу реставрации короля, сохранения пресвитерианского ковенанта и роспуска армии. Все эти известия произвели в войске ожидаемое действие. 16 июля агитаторы явились в верховный совет армии с предложением идти немедленно на Лондон. Предложение это нашло поддержку в офицерах, но вызвало противодействие Кромвеля и Аэртона.
Кромвелю удается распустить собрание на решении послать предварительно в Вестминстер новый запрос парламенту. Более ста человек присутствовало на совете, и прения продолжались до 12 часов ночи. Решено отправить комиссаров в парламент с требованием ответа в течение ближайших четырех дней. Войску хотелось бы также добиться соглашения и с королем, сделаться посредником между ним и парламентом; но при этом оно желало бы обеспечить народные вольности. Монархия может быть восстановлена, но под условием не причинять прежних насилий.
Отвечая на запрос армии, парламент 19 июля поставил под начальство Фэрфакса всю вооруженную силу Англии и Уэльса. В тот же день армия препроводила парламенту четыре новых требования, объявленных ею окончательными, а именно: освобождение лиц, содержимых в неволе без предания их суду, издание декларации о нежелании парламента искать иноземной помощи, исправный платеж жалованья солдатам, наконец, переход в руки прежнего парламентского комитета, наполовину составленного из индепендентов, заведывания милицией, временно предоставленного комиссии от сити. Одновременно Аэртон направляет к королю свой проект соглашения, главные черты которого приведены выше.
Пресвитерианская партия не сочла возможным медлить долее. Дело общего замирения каждый день могло завершиться без нее к полному поражению ее партийных требований. Немудрено, если она стала относиться благосклонно к мысли войти в союз с шотландцами, если тайно возбуждаемые подмастерья и толпы распущенных солдат, reformados, собравшись 21 июля, связали себя клятвенным обещанием сохранить ковенант и добиться восстановления короля на началах, предложенных пресвитерианским большинством. 26 июля сити, в свою очередь, представило парламенту протест против перехода в руки назначенной им комиссии дальнейшего управления милицией. Масса подмастерий сопровождала городскую депутацию. Окруживши здание парламента, толпа кричала, что не выпустит его членов раньше, как добившись от них благоприятного ответа на эти требования. Шесть часов Общины выдержали направленные против них угрозы, тщетно призывая к себе на помощь мэра и ольдерменов. Лорды, которые в этот день заседали в числе девяти человек, уступили первыми, Общины последовали их примеру только в восемь часов вечера. Но толпа не удовольствовалась этим. Принудив спикера Ленталя снова занять президентское кресло, она заставила депутатов вотировать призыв короля в Лондон. На следующий день городской совет потребовал от Фэрфакса удалить войска от столицы. В ответ пришло известие, что начальник армии повел ее на Лондон. Городские власти немедленно предписали наличным военным силам занять укрепления. Все способные носить оружие призваны были в кадры милиции. Таким образом собралось до 30 тысяч человек пехоты и 10 тысяч конницы — сила внушительная по своей численности, не только не уступавшая, но, напротив, превосходившая армию. Индепендентам на этот раз пришлось последовать примеру их одиннадцати пресвитерианских сочленов. Они перестали являться на заседания парламента, и 30 июля в обеих палатах отсутствовали оба президента — граф Манчестер и Ленталь, — восемь пэров и пятьдесят семь коммонеров. Это обстоятельство не только не остановило пресвитерианского большинства, но, наоборот, вызвало в нем решимость призвать в свою среду одиннадцать отверженных армией депутатов и произвести выбор новых президентов из собственной партии. Начальство над милицией поручено было пресвитерианскому генералу Массэ, но 30-го Фэрфакс ночевал уже со своим штабом в Кольнбруке. Войска овладели одним из фортов (Тилбери) и перешли Темзу выше Вестминстера, грозя занять Гревзенд и прекратит подвоз товаров в Лондон. А между тем собранные для защиты города войска (reformados) громко стали заявлять о намерении предать его грабежу. Лондонские индепенденты, ободренные близостью армии, явились в Гильд-Гол на собрание городского совета с предложением вступить в переговоры с армией. Их встретили, правда, весьма недружелюбно; дело не обошлось без свалки и ранений, но прибывшие из Саус-Уорка (южного рабочего квартала) уполномоченные вскоре поддержали их требование. Третьего августа решено послать депутацию к Фэрфаксу. Она встретила его во главе 20.000 человек на Генслогисе, ныне входящем в состав одного из Лондонских парков. Укрывшиеся от преследования депутаты-индепенденты шли впереди армии. Вскоре явилась депутация от Саус-Уорка с приглашением войску занять южный берег Темзы, что и было исполнено ночью. После этого сити оставалось только капитулировать. 6 августа армия, сопровождая удаленных из парламента индепендентов, вошла в Лондон, направляясь в Вестминстер. Ее шествие носило характер торжественной процессии. В парламенте, в котором снова восседали Манчестер и Ленталь и отсутствовали опальные 11 членов, Фэрфаксу выражена была признательность от имени Лордов и Общин. 18 тысяч войска, с Кромвелем во главе кавалерии, прошлись 7 августа по сити, и когда Фэрфакс, по болезни ехавший в экипаже с женою Кромвеля, вошел в Тоуер, ему представлена была Великая Хартия английских вольностей. „Вот то, из-за чего мы боролись, — сказал начальник парламентского ополчения, — и вот чего мы должны держаться с Божьей помощью и впредь“.
Торжество армии не имело другого последствия, кроме перемещения большинства с пресвитерианских скамей на скамьи индепендентов. Но и само это большинство было всего большинством одного голоса — 95 против 94. Да и оно удержалось недолго. Десятого августа пресвитериане уже проводят свои предложения, вопреки оппозиции благоприятной армии партии. 14 августа „агитаторы“ признают себя побитыми. В петиции на имя Фэрфакса они заявляют, что попытка создать свободный и законный парламент потерпела полную неудачу, и требуют, чтобы снова вернувшиеся в парламент 11 пресвитериан окончательно удалены были из его стен. Предупреждая решение палаты, шестеро из названных членов поспешили воспользоваться выданными им паспортами для отплытия во Францию. Задержанные в момент отъезда, они скоро были отпущены на свободу и сейчас же покинули родину, чтобы добраться до Калэ и Сен-Мало. Четверо остались в Англии в ожидании событий. Один, Никольс, посажен был под арест. 17 августа индепенденты входят в парламент с предложением объявить, что с 26 июля по 6 августа палата общин действовала несвободно и потому все принятые ею меры недействительны. Это предложение отклонено большинством трех голосов. Задетые результатами баллотировки „агитаторы“ обращаются с петицией в совет армии и находят в нем полную поддержку. Никто резче Кромвеля не высказывался в пользу предложения приблизить войска к Вестминстеру. „Эти люди, — сказал он о пресвитерианах парламента, — не уступят, пока армия за уши не выведет их из палаты“. Но Фэрфакс отстрочивал со дня на день выполнение проекта вторичного занятия Лондона, пока 20 августа Кромвель на собственный страх не отдал приказа одному кавалерийскому полку расположиться около Гайд-Парка. Одной его близости было достаточно, чтобы позволить Кромвелю, оставившему за собой при входе в парламент значительный отряд солдат, провести предложение об отмене постановлений, принятых с конца июля. С этого момента, как значится в донесениях итальянских дипломатов, пресвитериане перестали бывать на заседаниях парламента или, принимая в них участие, стали вотировать заодно с индепендентами.
Большая часть сентября прошла в тщетных попытках добиться соглашения с королем, при чем сказались существенные различия в понимании разумных основ свободного государственного порядка не только между пресвитерианами и индепендентами, но и в среде последних. В то время, как Кромвель стоял за продолжение переговоров, Мартин входил уже с предложением прекратить посылку всяких дальнейших адресов Карлу I. Разноречие Кромвеля с Ренсборо приняло такой острый характер, что будущему протектору пришлось даже выслушать угрожающее заявление: „один из нас не должен жить“. Противники всякой монархической реставрации были пока в меньшинстве не только в среде офицеров, но и солдат; четырехтысячная петиция представлена была последними в пользу возможно скорого упорядочения отношений с Карлом. Не меньшее разногласие вызывал вопрос о церковном устройстве и о веротерпимости. 13 октября палата лордов остановилась на мысли принять на три года проект пресвитерианского устройства английской церкви со свободой культа для всех, кто готов сохранить внутренний мир государства. Исключение составляли паписты и все отвергавшие символ веры. Посещение храмов признано обязательным в воскресные дни; наказания избегали только те из уклонявшихся, кто мог оправдать свое отсутствие тем, что он присутствовал на собрании той или другой конгрегации, в которой читалось и проповедывалось слово Божие. В день, назначенный для обсуждения этого проекта в палате общин, в Вестминстер явилась толпа католиков; к ним присоединились шекеры и рационалисты, т. е. лица, находившие откровение неполным, искавшие поэтому внутреннего просветления, и лица, признавшие себя свободными от всяких велений, помимо предписываемых разумом. Напрасно Сельден представил красноречивую защиту в пользу католиков, оправдывая их от обвинения в идолопоклонстве, напрасно Мартин опровергал заявление, что они имеют своим главою иностранного правителя; палата общин высказалась против включения их, заодно с рационалистами и шекерами, в число терпимых сект. Она поставила с ними на одну доску лиц, придерживавшихся англиканского молитвенника. Пресвитерианское устройство церкви оставлено было в силе вплоть до ближайшего парламента, вопреки всем попыткам ограничить его сперва трех, а затем семигодичным сроком.
Различие во взглядах вскоре отразилось и на личных отношениях. В среде левеллеров Кромвель не замедлил прослыть низким интриганом, озабоченным личной выгодой. Переговоры его с королем, содержание которых далеко не было известно в правильном свете, нежелание входить в конфликт с палатой лордов, отымая у нее по требованию Лильборна судебные функции, наконец, готовность оказать защиту и покровительство одним христианским сектам, — все это вместе взятое породило враждебность к Кромвелю в среде демократической и республиканской партии. С другой стороны, его ближайший союзник и зять, Аэртон, стал удаляться от него, упрекая его в недостаточной поддержке короля. Как приверженец конституционной монархии, как автор проекта соглашения, клонившегося к установлению системы современного парламентаризма с королем, лордами и общинами, Аэртон мог считаться представителем той партии умеренных, которые, по словам одного монархиста, встречались даже в среде индепендентов.
Видимое единодушие держалось в армии лишь до тех пор, пока ей пришлось отстаивать свое существование от желавшего ее роспуска парламентского большинства. Несогласия сказались тотчас же после победы, едва поставлен был на очередь вопрос об окончательном устройстве государства. Первыми выступили со своей программой левеллеры. Они обнародовали 9 октября 1647 года своего рода манифест, в котором от имени пяти полков, только что заменивших прежних „агитаторов“ новыми, был предложен целый проект конституционного устройства, а именно: роспуск парламента раньше годичного срока, немедленное исключение из него всех депутатов, продолжавших заседать в отсутствие обоих президентов, установление двухгодичных парламентов и всеобщей подачи голосов на выборах. Парламенты должны были впредь осуществлять полноту законодательной власти и призывать к ответственности всех чиновников. Вето короля и палаты лордов таким образом отменялось. В защиту всех этих предложений приводилось учение, весьма близкое к тому, выразителем которого в XVIII веке сделается Жан-Жак Руссо: „Всякая власть по природе и существу своему не имеет другого источника, кроме всего народа. Его свободный выбор и согласие, выраженное чрез представителей, кладет начало всякому справедливому правительству“.
Такие воззрения в Англии были несомненным новшеством, но и в Италии с ее демократическими республиками и тираниями, как и во Франции XVI века, эпохи Лиги и католической реакции, не раз ставился вопрос, уже решенный в утвердительном смысле римскими юристами, о том, не есть ли народ ближайший источник всякой власти, и не является ли авторитет правителей созданием народного самодержавия. В „комментариях на первую декаду Тита Ливия“, написанных Макиавелли, и в сочинении Джианони „о Флорентинской республике“ народ является уже, как и в городских демократиях XIII и XIV века, своего рода автократом. У Ла-Боэси, проникнутого идеалами древней Греции, свобода также является первичным состоянием: „народы сами создают над собою начальство, сами закабаляют себя правителям; переставая служить им, они тем самым могли бы избавиться от угнетения“. Разумеется, ничто не говорит нам о заимствовании Лильборном и левеллерами теории народного самодержавия из иностранных источников, хотя перевод на английский язык таких сочинений, как трактат известного современника Ла-Боэси, Лангэ, „Vindiciae contra tyrannos“, дает повод думать, что радикальные учения политических писателей времен Лиги были известны английским демократам XVII века. Но и независимо от сторонних воздействий, идея народного самодержавия легко могла зародиться в умах пресвитериан и индепендентов, привыкших считать видимой церковью собрание верующих, а единственными законными властями в ней назначенных путем выбора священников.
Как бы то ни было, но новое учение о народном самодержавии стояло в резком противоречии с историческими основами английской конституции. Оно не могло поэтому не встретить с самого начала отпора в людях, которые, подобно Кромвелю или Аэртону, ставили себе задачей сохранить в предстоящей политической реформе все, если возможно, основы старинной конституции. 20 октября Кромвель высказал открыто свое отношение к новым политическим веяниям, говоря о необходимости восстановить монархию и протестуя, как от своего имени, так и от имени Фэрфакса и всех начальников армии, против мысли об участии в составлении или поддержке манифеста пяти полков. Восемь дней спустя Кромвелю пришлось выступить в защиту тех же взглядов, на этот раз в обществе Аэртона, на совете армии, созванном, как всегда, в приходской церкви. Дело происходило в Путнэ в присутствии выдающихся левеллеров, Вильдмана в том числе. На собрании председательствовал, за болезнью Фэрфакса, Кромвель. Заседание возобновилось 29-го окт. и, временно прерванное для того, чтобы дать возможность назначенному комитету подготовить текст резолюции, возобновлено было снова восьмого и девятого ноября. При содействии новой комиссии выработан был текст четырех биллей, окончательно принятых парламентом 14 декабря. Эти билли заключали в себе решение основных вопросов, являвшихся исходными пунктами в борьбе парламента с Карлом I. Если бы король скрепил их своим согласием, семилетнее междоусобие окончилось бы в начале 1648 года монархической реставрацией. Из сказанного легко заключить, какое значение имеют дебаты, происходившие в октябре и ноябре в совете высших офицеров армии и агитаторов полков, как для истории политических идей, волновавших английское общество в середине XVII столетия, так и для понимания источника, из которого вытекли те решения, какие даны были вопросам государственного и церковного устройства в эпоху революции и протектората Кромвеля. Я позволю себе утверждать, что судьба Долгого Парламента, как и проведенная Кромвелем избирательная реформа и созданный им государственный совет уже намечены в общих, разумеется, чертах на этих собраниях в Путнэ. К сожалению, большинство историков английской революции не могло составить себе никакого представления о той роли, какую этот, так сказать, военный парламент сыграл в дальнейших судьбах английского народа. Единственный источник наших сведений обо всем, происходившем на этих памятных заседаниях, составляет дневник Вилльяма Кларка, изданный несколько лет назад Фирсом на средства Кемденского общества. Вилльям Кларк, получивший образование в адвокатской корпорации Иннертемпль, сделан был вторым секретарем военного совета в 1645 году. Он исполнял секретарские обязанности в июле 1647 года при комиссарах, уполномоченных добиться соглашения армии с парламентом. С этого времени он вносит день за днем в особую тетрадь все важнейшие акты, проходящие через его руки. Вот почему в его дневнике оказался подробный отчет и о прениях, происходивших в октябре и ноябре в Путнэ, отчет, не только раскрывающий пред нами далеко не выясненную еще роль Аэртона, не только обогащающий нас неизвестными доселе речами Кромвеля, но и рисующий агитацию левеллеров в новом свете: не как одностороннюю и чисто партийную попытку Лильборна и его политических друзей реформировать Англию по ими же предложенному образцу, а как выражение народного запроса на участие в политической жизни. Прения начались заявлением Сексби, имя которого не раз встречается впоследствии в истории заговоров, направленных против Кромвеля. Он выразил точку зрения не допускавших компромисса пуритан, говоря: „сделано все от нас зависящее, чтобы понравиться королю, но пока мы не перережем себе горла, не будет достигнута эта цель. Мы также старались завоевать расположение камеры, стропила которой подгнили, я разумею парламент, в котором заседают порочные члены“. Кромвель и Аэртон работали в этом направлении. Оратор выразил надежду, что они откажутся действовать долее в том же смысле и возложат все упования на войско. Лично задетые, Аэртон и Кромвель поспешили представить объяснение своего поведения. „Я никогда не пойду заодно, — сказал Аэртон, — с теми, кто ищет гибели парламента и короля; я не дам также своего согласия и поддержки тем, кто не испробует всех путей, ведущих к сохранению обоих. Я не слышал пока ничего, что могло бы изменить мое решение“. Прежде чем высказаться в свою очередь, Кромвель пожелал выслушать текст тех предложений, с какими новые „агитаторы“ от полков считали возможным войти в совет. Эти предложения, на которых, как нельзя больше, отразилось влияние Лильборна и левеллеров, озаглавлены были термином: „народное соглашение“ (Agreement of the People). Они заключали в себе проект четырех реформ: замену существующей системы распределения голосов между графствами, городами и бургами новой, пропорциональной числу жителей, роспуск парламента не позже конца сентября 1648 года, установление двухгодичных парламентов, наконец, ограничение парламентского всемогущества признанием неотъемлемых и неотчуждаемых прав, а именно — религиозной свободы, свободы от принудительного набора, равенства всех перед законом и судом, свободы от преследований за все совершенное в эпоху междоусобий. Из этого общего правила допускается исключение только для лиц, приговоренных палатой общин. Читая содержание этого документа, мы не без изумления констатируем в нем выражение тех самых взглядов, с которыми познакомили нас всякого рода декларации прав, начиная с Виргинской и кончая той, какая в 1789 г. обнародована была французским учредительным собранием. Основное положение, проводимое этим проектом, лежит в признании той истины, что политическая и гражданская свобода невозможны при всякой неограниченной власти, будет ли ею единоличный правитель или представительное собрание целой страны. Отсюда мысль поставить известные права на такую высоту, при которой нельзя было бы нарушить их даже парламенту, мысль, которую деятели 1789 г. выразят известной формулой: „естественные права существуют раньше и стоят выше всякого положительного закона“. В 1647 г. руководимые левеллерами „агитаторы“ армии стремятся достигнуть той же цели практическими средствами, ограничивая правомочия парламента и запрещая ему всякое вмешательство в сферу совести и личной свободы, насколько последняя достигается установлением равного для всех суда и закона. Практичность подобной меры доказывается фактом принятия ее американскими конституциями. В отличие от того всемогущества, каким английская конституция наделяет парламент, американские признают палаты неспособными нарушить своими законами самую конституцию и охраняемые ею основные права. Блюстителем их нерушимости являются суды, а средством проведения ее в жизнь — обжалование каждым той части несогласного с конституцией закона, которая нарушает его личные права. Мы не вправе отнестись поэтому к основному положению левеллеров, как к политической утопии, и можем только отметить к их чести тот факт, что за два с половиной столетия до нас они высказывали уже взгляды, проникшие в общественное сознание Европы, но все еще не нашедшие себе полного выражения в ее законодательстве.
Очевидно, что сторонники исторических основ английской государственной жизни, а таким именно сторонником был Кромвель, не могли отнестись к проекту „агитаторов“ иначе, как отрицательно.
Он внес поэтому предложение передать на обсуждение совета армии те недостатки, какие „агитаторы“ нашли в прежних соглашениях, заключенных тою же армией в Ньюмаркете и Триплогисе. Это значило ни больше, ни меньше, как отложить реформы на неопределенное время. Левеллер Вильдман указал на это собранию и, отражая ссылку Кромвеля на обязательства, объявил, что ничто не принуждает человека делать то, что он находит несправедливым. В ответ на это Аэртон заявил, что нет другого основания для справедливости и правды, кроме верности раз состоявшимся соглашениям: „Отмените это обязательство, — и ни для одного из ваших прав не окажется законного фундамента. Вы хотите держаться одного естественного закона, но на основании его вы не имеете больше права на этот кусок земли или какой другой, нежели я. Я в такой же мере, как и вы, волен захватить все необходимое для моего пропитания или для моего личного довольства. Право возникает только там, где является соглашение. Соглашение в данном случае состоит в том, что такое-то лицо одно будет осуществлять права владения и пользования, подчиняясь всеми признаваемой власти, власти, призванной охранять мир и приводить в исполнение законы. На соглашения опираются права человека на все, и вот почему, когда я слышу людей, предлагающих не считаться с соглашениями и руководствоваться только тем неопределенным и широким представлением, какое каждый в отдельности составил себе о справедливом и несправедливом, я прихожу в ужас при мысли о последствиях, какие может иметь подобное предложение“. Кромвель поспешил присоединиться к мнению Аэртона. Чтобы положить конец дальнейшим препирательствами, он предложил посвятить ближайшее заседание молитве. На языке индепендентов это выражалось словами seeking God, что буквально значит „искать Бога“. В их представлении один Бог мог раскрыть сердцу и разуму справедливость того или другого предложения. Это было то личное откровение, в котором религиозные радикалы XVII столетия в такой же мере думали найти истину, в какой радикалы нашего времени ищут ее в решении большинства при всеобщей подаче голосов. Аэртон также стоял за „искательство воли Божьей в молитве“, но он счел сверх того нужным предложить немедленное назначение комитета для обсуждения, заодно с „агитаторами“ пяти полков, отдельных статей „народного соглашения“.
На следующий день, после молитвы, возобновлены были прения в совете офицеров. И Кромвель, и Аэртон поспешили заявить о полной готовности руководствоваться при обсуждении проекта левеллеров одними велениями божественной истины и предложили открыть дебаты по первой статье соглашения. Она касалась устройства выборов и распределения голосов между графствами, городами и бургами. Ренсборо, говоря в пользу предложенного, объявил себя сторонником всеобщего права голосования. „Я полагаю, — сказал он, — что беднейшему, как и наиболее зажиточному, предстоит одна и та же задача прожить свой век. Мне кажется неоспоримым, что всякий, живущий под властью правительства, должен прежде всего своим согласием выразить готовность стать под начало этого правительства. Беднейший человек в Англии не связан в повиновении власти, в создании которой сам он не принял участия“. В противовес такому учению, отправлявшемуся от признания естественного права человека на участие в народном самодержавии, Аэртон изложил ходячую в его время теорию о принадлежности избирательного права одним собственникам. „Я полагаю, — сказал он, — что никто не должен иметь участия в делах королевства и в выборе лиц, издающих законы, если не имеет постоянного и приуроченного к той или другой местности интереса в государстве. Совокупность этих лично заинтересованных людей и образует класс представленных в парламенте лиц. Им одним и должно принадлежать право выбора депутатов. В этот класс входят все те, кто имеет реальную связь с тем, что совершается в пределах государства, связь не временную, а постоянную. Говорят о прирожденном праве на выбор представителей. Но люди в силу рождения имеют только право на воздух, на пространство и т. п.; я не вижу достаточного основания признавать за каждым, кто родился в данной местности, право располагать ее землями и имуществами“. Всеобщее голосование не отвечает, таким образом, по мнению Аэртона, естественному закону; оно еще более противоречит праву историческому. „Если мы спросим себя, — говорит Аэртон, — каковы исконные основы нашей конституции, без которых никто не может иметь ни собственности, ни гражданских прав, мы принуждены будем сказать, что они лежат в следующем. Избирать лиц, наделенных правом законодательства, могут только те, кто в своей совокупности представляют постоянный интерес королевства, т. е. те, в чьих руках находится землевладение, а также те, кто, состоя членами корпораций, посвящает себя промышленной и торговой деятельности. В этом лежит основной закон королевства. Отмените его, и ничего не останется от нашей конституции. Сидящий близ меня джентльмен (разумеется Ренсборо) прав, когда говорит, что и беднейший должен иметь участие в выборе правительства, которому он подчиняется, но только в том смысле, что достаточно самого ничтожного участия в местных интересах, достаточно сорока шиллингов годового дохода, чтобы иметь такой же голос на выборах, каким располагает человек с доходом в тысячу и более фунтов“. Аэртон не видит возможности идти далее в уравнении политических прав; иначе, думает он, подвергнуты будут опасности права гражданские: „Раз представительство не будет принадлежать исключительно тем, кто имеет постоянный интерес в королевстве, мы несомненно дойдем до отмены собственности и всякого рода вещных прав“.
В конце концов, согласно предложению Кромвеля, принят был текст следующей декларации. Парламент должен разойтись 1 сентября 1648 г. В Англии вводятся двухгодичные парламенты, заседающие от сентября до сентября. В промежуток между двумя парламентами или двумя его сессиями действует комитет из его членов по выбору. Голоса должны быть распределены таким образом между графствами, чтобы сделать возможным равное их представительство и обратить палату общин в возможно близкое отражение всех допущенных к выборам. Квалификация, необходимая для того, чтобы избирать и быть выбранным, должна быть установлена палатой общин до распущения парламента; при этом желательно возможное расширение общей свободы, насколько оно требуется справедливостью и соответствует характеру конституции. Желательно в частности, чтобы все свободно-рожденные англичане и все получившие гражданство иностранцы, все, кто служил парламенту во время войны деньгами, серебряною посудою, лошадьми и оружием, имели голос на выборах. Ни один из пэров, созданных после 21 мая 1642 г., не должен заседать в парламенте без согласия обеих палат.
Аэртон и Кромвель явились главными советниками армии и в отношении к принятию следующих решений, которые составляют наиболее оригинальную часть резолюций комитета. Полнота самодержавия не сосредоточивается в руках палаты общин не только в том смысле, что рядом с нею продолжает существовать власть короля и лордов, но и в том, что избирающий ее членов народ удерживает некотор. права исключительно за собой. В полномочия депутатов не входит: 1) издание законов, связывающих совесть, принуждающих следовать известному культу; „вопросы веры, — объявляет комитет, — не могут быть решены никакой человеческой властью“; 2) в число предметов, подлежащих решению палаты общин, не включено издание закона о насильственном наборе; все должны служить, но только при необходимости оборонительной войны или в случае нарушения внутреннего мира в государстве; 3) будущие парламенты не могут привлечь никого к ответственности за действия, совершенные во время междоусобной войны. Это запрещение не распространяется на настоящий парламент. К числу вопросов, по которым палата общин не имеет права высказаться, принадлежат и основы вновь выработанной конституции, как-то: двухгодичность парламентов, открытие их в положенные сроки, новое распределение голосов между графствами и городами, — все эти вопросы решены неизменно и раз навсегда конституцией и не могут подлежать отмене представительных собраний. В том же заседании комитетом постановлено выработать текст новых предложений для передачи их парламенту. „Буде окажется, что попытки последнего добиться упрочения мира путем соглашения с королем представляют некотор. вероятие успеха, комитет желал бы временной приостановки переговоров до того момента, когда парламентом будут получены от него некоторые предложения, признанные необходимыми в интересах упрочения свободы и мира в государстве“. Согласно этим решениям комитет продолжал собираться 3 и 4 ноября и обсуждать вопросы, связанные с устройством милиции и с отменой церковной десятины. Постановлено, между прочим, заменить ее земельным налогом и возложить на государство принятие мер к содержанию служителей церкви. На тех же заседаниях комитета решен в утвердительном смысле вопрос об исключении из числа избирателей всех слуг и всех живущих общественной благотворительностью.
И на этот раз взгляды Кромвеля и Аэртона одержали верх над возражениями противников. Все это вместе взятое не могло не вызвать сильного раздражения в рядах левеллеров. Располагая большинством в совете офицеров, они от его имени направили к парламенту письмо, в котором опротестовывалось заявление Аэртона о согласии совета на предложения, выработанные комитетом. Аэртон потребовал от совета взятия письма обратно и, когда последовал отказ, он заявил, что никогда более не явится на его заседания.
Дальнейшие заседания происходили в отсутствии этого главного конституционного советника, и Кромвель должен был отражать один натиск левеллеров, ожесточенных тем поражением, какое их взгляды понесли в стенах комитета. 5 ноября, Ренсборо объявил, что армия не желает дальнейшего представления адресов королю, и предложил удостовериться в поддержке полками „народного соглашения“ и их враждебности к решениям комитета, созвав для этой цели общий митинг всего войска.
Нерасположение к королю росло одновременно и в стенах палаты общин. 6 ноября депутатами принято было следующее решение: „английский король обязан по справедливости и в силу своей должности давать согласие на законы, которые лорды и общины признают полезными для королевства“. Таким образом, прежнее право veto заменялось по отношению к основным законам простым предложением к принятию их королем. Неудачное вмешательство шотландских комиссаров, обратившихся к палате лордов с предложением перевести Карла в Лондон для личных переговоров с палатами, вызвало сильное брожение, как в парламенте, так и в совете офицеров.
7 ноября уже слышались в армии речи о необходимости немедленного и примерного наказания главного виновника смуты. Правда, в ответ раздавались голоса и в пользу короля. Кларк заносит в свой дневник слова одного из солдат полка Фэрфакса: „пусть мой полковник стоит за дьявола, если ему нравится, я же буду стоять за короля“. До 400 человек в полку Роберта Лильборна считались роялистами; им приписывали даже открытое обращение к крестьянам в окрестностях Дунстевеля с предложением обменяться с ними оружием; они уступили бы им свое, и солдаты удовольствовались бы одними рогатками; вместе пошли бы они тогда на освобождение короля и снова водворили бы его во дворце Уайтголе. Таким образом, все резче и резче сказывался в самой армии тот внутренний антагонизм, от которого пока она одна оставалась свободной. Кромвель не мог не увидеть опасности такого положения. 8 ноября он произнес в совете офицеров речь против тех, кто решился разъединить армию. С особенной резкостью напал он на составителей „народного соглашения“, повторяя уже высказанное осуждение всеобщего голосования, „как ближайшего шага к анархии“. Речь окончилась предложением отослать офицеров и агитаторов в их полки под предлогом успокоения умов солдат. Предложение это было принято большинством, но в свою очередь Кромвель принужден был дать свое согласие на общий митинг армии. Избавившись от противников, Кромвель сумел без труда провести предложение, чтобы, взамен „народного соглашения“, комитет внес для принятия полками новые предложения, составленные на основании всех предшествовавших письменных обязательств и деклараций армии. В это резюмэ могли попасть только те части „народного соглашения“, которые отвечали прежним декларациям. Для выработки текста предложений назначен новый комитет из одних офицеров. Удаление агитаторов позволило Аэртону вернуться к прерванным занятиям, но оно не устранило вполне разноречия в среде комитета. Полковник Гаррисон продолжал представлять в нем идеи непримиримых. 11 ноября последовали в среде комитета горячие прения, повод к которым дали ходившие слухи о предстоящем бегстве Карла. Гаррисон высказал общее осуждение всем попыткам, сделанным дотоле с целью сохранить в будущей конституции короля и лордов.
15 ноября последовало собрание если не всей армии, то семи полков в Коркбеш-Фильде, в окрестностях Вера. В промежуток между заседаниями комитета и митингом армии король бежал на остров Уайт, откуда он обратился к парламенту с новым предложением вступить в личные переговоры с палатами и явить себя опять, как он выразился, „отцом родины“. Эти известия набросили весьма невыгодную тень на тех, кто, подобно Кромвелю и Аэртону, противились попыткам левеллеров изменить основы английской конституции. Ренсборо и Мартин открыто подняли речь о предании Кромвеля суду. Первый надеялся на поддержку своих требований не только всем войском, но и 20.000 граждан. Ходили и более тревожные слухи. Самым крайним представителям демократических веяний приписывалось намерение воспользоваться митингом армии для того, чтобы овладеть личностью Фэрфакса, убить Кромвеля и потребовать от парламента суда над королем. Эти слухи не могли не дойти до военачальников, и они приняли меры к тому, чтобы устранить на будущее время тот упадок дисциплины, какой начинал уже сказываться в армии. От имени Фэрфакса и войскового совета составлен был особый манифест, в котором говорилось о намерении его оставить дальнейшее командование войском, при новом нарушении порядка солдатами. Фэрфакс обещал в то же время содействовать ближайшему роспуску парламента, назначению срока его закрытия и установлению более равномерного представительства народа в будущих парламентах. К манифесту приложена была форма обязательства, какое солдаты должны были принять по отношению к Фэрфаксу. Текст манифеста отражал на себе влияние идей Кромвеля и был в полном соответствии с мыслями, высказанными им на собрании офицеров. Гардинер предполагает, что ближайшим инспиратором во всем этом деле был Кромвель. Ему же пришлось играть главную роль и на митинге полков.
Когда рано утром 15 ноября открылся этот митинг, Ренсборо приблизился к Фэрфаксу для передачи ему текста „народного соглашения“. Но полковнику Вильяму Эру удалось заградить ему дорогу. Маиор Фут и несколько офицеров тщетно убеждали солдат стоять за „соглашение“. Присутствующие начали скреплять своими подписями текст нового обязательства; потребовалось немногих арестов и отправки маиора Скотта, бывшего вместе с тем членом парламента, в Вестминстер на суд палаты общин, чтобы восстановить дисциплину во всех полках за исключением двух, состоявших под начальством Роберта Лильборна и Гаррисона. Самое присутствие этих полков на митинге заключало уже в себе нарушение дисциплины, так как первому было поручено наблюдать на севере за движениями шотландцев, а второму назначено другое место для митинга. Солдаты обоих полков явились на собрание с текстом „народного соглашения“, прикрепленным к шляпам. В заголовке его отпечатаны были следующие слова: „свобода Англии и права солдат!“ Фэрфаксу не трудно было убедить солдат Гаррисона подчиниться общему решению, но полк Лильборна продолжал упорствовать. Тщетно Кромвель, проезжая перед рядами, требовал от солдат, чтобы они сняли со своих шляп прикрепленный к ним манифест. Ослушание было всеобщим. Один среди враждебного ему полка, Кромвель не побоялся обнажить шпагу и бросился с нею в ряды. Его внушительный вид сразу вызвал повиновение. Предводители недовольных были задержаны и три из них приговорены к смерти военным судом. Им дозволено было однако бросить жребий, и один поплатился жизнью за троих.
19 ноября Кромвелю принесена была благодарность палаты общин за оказанную ей услугу; но так как сити отказывалось платить сбор в пользу войска, то все несогласия армии со столицей далеко не могли считаться оконченными. Фэрфакс отдал даже приказ полковнику Гьюсону войти в Лондон, чтобы тем принудить его к платежу, и палате общин пришлось сделать личное обращение к Кромвелю, чтобы воспрепятствовать этому новому вмешательству армии в дела гражданской подсудности.
Возгоревшаяся вскоре вторая междоусобная война парламента с королем устранила на время возможность препирательств между войском и законными представителями нации.
Полагаясь на то, что раздоры, возникшие между пресвитерианами и армией, достаточно ослабили его противников, Карл решился попытать счастья и, надеясь на помощь шотландцев, бежал на остров Уайт; это случилось 11-го ноября 1647 г.
Такой шаг был, разумеется, средством избавиться от прямого контроля армии, которая позволила себе ранее увезти его из Голмби (Holmby) в Норсгэмптоншире, где он пользовался относительной свободой и вел тайные переговоры с французами и шотландцами столько же, сколько и с главарями Парламента. Корнет Джойс (Joyce) в июнe 1647 г. явился внезапно в Голмби и увез короля в Ньюмаркет по близости к войску. Покинув его теперь собственной властью, король на острове Уайте оказался в новом заточении в замке Карисбруке. Между тем, в исполнение данного им обещания, шотландцы овладели Берриком и водрузили над крепостью королевское знамя. Во главе их стоял герцог Гамильтон; он же, вместе с комитетом шотландских лордов, распорядился вызовом принца Уэльского, будущего короля Карла II-го, в Шотландию и поставил его во главе „кавалеров“. Известия о происходившем в Шотландии побудили к восстанию в мае и июне 1648 г. некоторые южные и восточные графства Англии. Но Фэрфакс и Кромвель быстрым движением войск скоро освободили юг Англии от „кавалеров“. Фэрфаксу пришлось взять приступом крепость Мэдстон в Кенте. Перебравшись через Темзу, он отправился в восточные графства; Кольчестер удержал его под своими стенами в течение двух месяцев и сдался только тогда, когда все припасы были истощены. В свою очередь, Кромвель встретился с Гамильтоном под Престоном во второй половине августа и в трехдневном сражении разбил его на голову. Взятый в плен, Гамильтон был казнен вместе с предводителями Кольчестерской крепости и лордом Голландом, намеченным начальником роялистских сил в Англии. Сотни других пленников были отправлены на остров Барбадос в крепостную неволю; самого Карла переместили из Карисбрука в замок Герст (Hurst-Castle), что, однако, не помешало парламенту возобновить с ним переговоры. Обеспокоенная этим армия решила произвести очистку парламента.
Полковник Прайд, сам ревностный индепендент, 6-го декабря 1648 г. вошел в Вестминстер со своим полком и задержал всех предводителей пресвитерианской партии; 41 из них были заключены в тюрьму, а 96-ти запрещено только бывать в палате; после этого число всех посещавших ее заседания ограничилось 60-ю; все они принадлежали к числу индепендентов. Можно сказать, что с этого времени Долгий Парламент перестал существовать, и от него осталось только то, что известно было современникам под названием Рёмп (Rump), что означало ту часть человеческого тела, без которой ни о каких заседаниях не может быть и речи, — и этот-то „рёмп“, а не Долгий Парламент вотировал 1-го января 1649 г. предание Карла I суду за государственную измену. В назначенном для производства этого суда верховном трибунале Фэрфакс отказался принять какое-либо участие. Председательствование выпало на долю малоизвестного адвоката Брэдшоу, а в числе судей было немало военных людей, не дороживших соблюдением процессуальных обрядов; Карл отказался от всякой защиты; судьи постановили ему смертный приговор (26-го января 1649 г.). Перед наступлением роковой развязки Карл сделал заявление, что он падает жертвою власти меча, что нация не будет свободной до тех пор, пока снова не признает своих обязанностей перед Богом и королем, и что он гибнет потому, что не пожелал предать церкви и государства. В феврале 1649 г. провозглашена была в Англии республика, и власть сосредоточилась в руках палаты общин и государственного совета. Пэры и ранее собирались в числе не более 11-ти человек, — теперь верхняя палата была упразднена. Но принимая все эти меры, английские революционеры все же старались удержать и при новом устройстве возможно больше черт исконной английской конституции. В той декларации, в которой они объявляли миру о причинах принятого ими решения, они выдвигают следующие мотивы в защиту республиканского принципа: „английский парламент, установляя республику, следовал примеру других государств и имел в виду то благословение, которое ниспослал на них Господь. Рим процветал гораздо более во времена республики, нежели под кровом монархии и империи, Венеция сохранила свое благоденствие при республиканском образе правления в течение 13-ти столетий. Насколько превосходят швейцарские общины и другие свободные государства монархии Европы по своему богатству, свободе, прочному обеспечению мира. Наши соседи, Соединенные Нидерланды, со времени установления республиканских порядков изумительно возросли в своем материальном богатстве, свободе, торговле и внешнем могуществе, — одинаково на море и на суше“. Но, говоря все это, парламент в то же время вверял защиту своего поведения перед лицом всего мира людям, которых отнюдь нельзя было признать демократами в современном смысле слова. Секретарь нового государственного совета Мильтон, полемизируя с левеллерами, говорит: „кто вздумает поддерживать ваше требование неограниченного права голосования?“ Другой поборник республики, Альджернон Сидни пишет: „Что касается до чистых демократий, при которых народ сосредоточивает в себе всю власть, то я не знаю об их существовании; да если бы они и были в действительности, я ничего не мог бы сказать в их пользу“.
И не демократическим порядком надо назвать тот, который водворился в Англии в эпоху республики и протектората Кромвеля. В 1653 г. остатки Долгого Парламента были рассеяны вооруженной силой, направленной рукою Кромвеля, которого Мильтон защищает, говоря, что его поведение было, пожалуй, смелым, несколько грубым и варварским, но оно, тем не менее, вывело родину на желанный путь. На расстоянии немногих месяцев после этого события Кромвель созывает не столько парламент, сколько совет лиц не по выбору, а по назначению. Он известен под названием парламента „Голой Кости“ — the Barebones Parliament — по имени одного из его членов; в нем руководительство переходит в руки так называемых „людей пятой монархии“, своего рода религиозных анархистов. Убедившись, что из собрания не выйдет ничего путного, Кромвель склоняет большинство его разойтись, вручив ему предварительно свои полномочия; меньшинство же, составленное из анабаптистов, было принуждено затем силою покинуть свои места. „Что сказать о тех людях, — читаем мы в одной из речей Кромвеля, — кто в ожидаемом ими царстве Божием находят оправдание своим притязаниям быть единственными правителями государства, давать людям законы, располагать их собственностью, свободою и всем прочим?.. Еще если бы они ограничивались одним преувеличенным представлением о своем призвании, их можно было бы оставить в покое. Одни идеи не могут принести вреда никому, кроме тех, кто их разделяет. Но когда люди переходят к практике и стараются убедить, что свобода и собственность непримиримы с царством Христа, когда они, отказываясь от регулирования закона, требуют его отмены и, быть может, готовы установить на его место еврейское право, государственный человек не может более воздержаться от вмешательства“.
Когда парламент „Голой Кости“ прекратил свое существование, Кромвель одно время управлял страною единолично, — всего, впрочем, с декабря 1653 г. по сентябрь 1654 года. В это время обнародован был им, при участии старших офицеров его армии, своего рода основной закон, под названием: „орудие управления“ (Instrument of Government); в нем объявлялось, что Англия отныне будет иметь лорда-протектора и палату общин. Звание протектора принял сам Кромвель; его согласие было необходимо для того, чтобы решения парламента стали законами, но он не вправе отвергать законов, которые по существу согласны с конституцией республики. Созыв и роспуск парламента принадлежит протектору; палата общин, к которой сводится отныне представительство страны, заключает в себе уполномоченных от всех трех королевств — Англии, Шотландии и Ирландии — и должна заседать не менее пяти месяцев в год. Интересно отметить, что уже в этом конституционном акте заходит речь о необходимости отнять голос у гнилых местечек и наделить им некоторые развившиеся промышленные и торговые центры. К бессмертной славе лорда-протектора надо отнести его религиозную терпимость. При нем впервые обеспечена была свобода совести, — если не католикам, то всем протестантским сектам. При нем же вновь допущено было поселение в Англии евреев.
Никому не жилось при Кромвеле так плохо, как католикам; их обвиняли в поддержке всех тайных убийц, имевших замыслы на жизнь протектора, и в подстрекательстве испанцев к объявлению войны Англии. Вот почему, когда началась эта война, вся Англия разделена была на несколько генерал-губернаторств, во главе которых поставлены были старшие офицеры армии; им поручено было строго наблюдать за католиками и взимать с них особую подать на ведение войны с Испанией.
В 1654 г. созван был парламент по новому образцу. Парламент этот предложил протектору сделаться королем, но последний отклонил от себя эту честь, очевидно, имея в виду, что согласие вызвало бы недовольство высших начальников его армии.
Кромвель умирает (3 сент. 1658 г.), сохраняя прежнюю популярность, накануне созыва нового парламента и после того, как ему удалось — правда, ценою крови и несправедливой конфискации земель у туземного населения — обеспечить прочное владычество англичан в Ирландии. Англия занимает при нем высокое пoлoжeниe в ряду протестантских держав. Ему удалось обеспечить ей обладание в Вест-Индии островом Ямайкой и на Северном море Дюнкирхеном и Мардиком — двумя важными портами, немало содействовавшими расширению английской торговли. При нем издается знаменитый навигационный акт, который был возобновлен в эпоху реставрации и сильно поощрил развитие английского торгового флота.
Сын и преемник Кромвеля, Ричард, мало походил на него своим характером и способностями. После его отказа от дальнейшего исполнения обязанностей лорда-протектора (май 1659 г.) началась борьба из-за власти между генералами Дэсборо, Ламбертом и Флитвудом; первому удалось одержать верх; он одно время думал править страною с остатками Долгого Парламента, или „рёмпом“, снова призванным к несению законодательных функций. Но и его господство длилось не долго. Начальствовавший над войском в Шотландии генерал Монк вошел в переговоры с претендентом на английский престол и, видя, что реставрация Стюартов встречает сочувствие в народе, с семитысячным войском перешел границу Шотландии, реку Твид, разбил войско Ламберта и овладел Лондоном. Созванный 25 апреля 1660 г. парламент заключал в себе многих роялистов; и в виду этого Монк уже открыто повел переговоры со старшим сыном Карла I и предложил ему восстановление на престоле под условием забвения прошлого, веротерпимости и упрочения конституционного образа правления. С некоторыми оговорками все это было обещано Карлом II в его декларации, обнародованной в голландском городе Брэда. После этого, в мае 1660 г., Карл II получил формальное приглашение занять престол своих предков и 29-го числа того же месяца торжественно прибыл в Лондон.
Ознакомившись с политическими течениями рассматриваемой эпохи, обратимся теперь к социально-экономическим факторам революции и к характеризующим ее общественным движениям.