XVIII. Англия с эпохи Наполеоновских войн до воцарения королевы Виктории. Промышленная гегемония могла считаться более или менее достигнутой в тот момент, когда для Англии наступила величайшая из всех опасностей, дотоле ею пережитых. Если в эпоху революционных войн поддерживаемые ее деньгами континентальные ополчения не всегда выходили победителями из битвы, если для содержания наемных дружин Англии со времен Питта Младшего пришлось положить начало быстро возросшему государственному долгу, то никому еще в голову не приходило объединить весь континент Европы в грандиознейшую из всех стачек против покупки английских товаров с целью нанести смертельный удар промышленности Великобритании, выдержавшей победоносно всякую конкуренцию и завоевавшей себе международное владычество. „Континентальная система“ впервые сознательно поставила себе эту не легко достижимую задачу; она представилась уму Наполеона, как последнее и самое радикальное средство сломить врага, кредит которого ежечасно и несмотря на все испытания способен был вызвать из-под земли в различнейших частях света — одинаково и в Египте, и в Испании — организованные и неорганизованные полчища местного населения, оспаривавшие победу у французов. Прибавим к этому, что тот же кредит поддерживал в Англии существование флота, настолько многочисленного и совершенного, что при нем невозможно было для Франции сохранить отделенные от нее морем завоевания: Египет, Ионийские острова, Мальту, и с трудом удавалось французам, из-за того же великобританского флота, вести войну на отдаленных берегах Пиренейского полуострова, неся подчас такие поражения, как при Трафальгаре.
Чтобы уяснить себе цель и значение „континентальной системы“, необходимо, хотя бы в самых общих чертах, ознакомиться и с результатами промышленного роста Англии, и с положением ее на международном рынке, и с ролью, какую Англия играла в войнах, направленных всею Европой к подавлению, как вне Франции, так и в самой Франции, того разлива революционных идей, которому временно предстояло изменить карту Европы и самые основы ее общественного и политического строя.
Промышленный подъем Англии вполне определился уже ко времени заключения ею торгового договора с Францией в 1786 г. на началах, близких к „свободе обмена“. Подписанный за несколько лет до революции, этот договор вызвал промышленный кризис, на который жалуются составители наказов 1789 года. Франция впервые принуждена была испытать на себе все невыгодные последствия вековой регламентации ее промышленности, от которой одно время вознамерился избавить ее Тюрго упразднением цехов. Лишенные возможности быстро использовать многочисленные технические открытия и усовершенствования, неспособные поэтому достигнуть ни должного удешевления цены приготовляемых ими изделий, ни удовлетворить изменчивому вкусу покупателей, французские промышленники оказались не в состоянии выдержать конкуренцию выброшенного на французские рынки дешевого английского товара, — тем более, что последний приноравливался к демократическим течениям, которые проникли в нравы и привычки общества во второй половине XVIII века и требовали замены шелка и бархата, а также дорогих шерстяных материй более дешевыми тканями. Та же демократизация вкуса выступила и в сервировке стола, и в убранстве квартир; она дозволила замену дорогого фарфора и хрусталя более дешевым английским фаянсом и обыкновенным стеклом, а шелковых и шерстяных драпировок — ситцевыми. Можно составить себе некоторое понятие об этой перемене вкуса, шедшей навстречу быстро возросшему английскому вывозу, не выходя из Версаля: простым сопоставлением в отношении к убранству Трианона Людовика XIV с дворцом Людовика XVI и Марии Антуанеты или апартаментов Короля-Солнца с теми, в которых до своего вынужденного переселения в Париж прожила так трагически кончившая свою жизнь семья „восстановителя французской свободы“. Чтобы лучше оттенить те выгодные для Англии последствия, к каким повела провозглашенная Адамом Смитом свобода труда, позволившая великобританской промышленности вытеснить своими товарами мануфактуры стран, подчинявшихся еще регламентации, мы приведем несколько характерных фактов и цифр. В битве под Эйлау и в течение всего похода в Россию в 1812 г. французская армия одета была в дешевые сукна, сотканные в Иоркшире, и обута в башмаки, изготовленные в Норсгэмптоне. В 1793 году внешняя торговля Великобритании, считая ввоз и вывоз, равнялась сумме 35.000.000 фунтов стерлингов, а восемь лет спустя, в 1801 г., она достигла уже 71.000.000 фунт. стерл.; в конце же Наполеоновского владычества, ко времени созыва Венского конгресса, т. е. после полного неуспеха „континентальной системы“, английский ввоз и вывоз, вместе взятые, равнялись 90.000.000 фунт. стерл. (Бри, „Промышленная и экономическая история Англии“, стр. 412 и 413).
Параллельно с этим ростом промышленности и торговли, Англия принуждена была сделать величайшие денежные пожертвования для усиления своего флота и оплаты союзников. В 1793 г. она могла выставить против французских морских сил только 133 фрегата; в 1801 г., накануне заключения мира в Амьене, число ее фрегатов было уже 277, а число линейных судов — 22. Английский флот быстро превысил французский втрое. Битва под Трафальгаром окончательно доказала морское превосходство Великобритании; но Англия не испугалась дальнейших затрат для сохранения этого преобладания: ежегодно 22.000.000 ф. ст. шли на содержание и увеличение флота. В 1814 г. Англия насчитывала уже 900 военных судов, ей принадлежавших или сданных ей во временное пользование, с личным составом в 147.000 человек. Сумма всех затрат, сделанных Англией на войну с Францией, равняется 831.446.449 ф. ст., что на русские деньги дает приблизительно 8⅓ миллиардов. Для покрытия колоссальных издержек Англии не только пришлось обратиться к обременению своих подданных налогами, но и производить ежегодно займы в 20—30 миллионов ф. стерл., так что к 1815 г. национальный долг, который к началу революционных войн с Францией, т. е. в 1793 г., равнялся всего 247.274.433 ф. ст., поднялся до 861.039.049 ф. ст.
Как, спрашивается, могла нация вынести такое чрезмерное напряжение своих финансовых средств и государственного кредита?
Ответ на это дает цветущее состояние английской промышленности, которое в свою очередь вызвано было прежде всего ее оборудованием усовершенствованными в техническом отношении машинами. Простого сопоставления в этом отношении Англии и Франции к эпохе открытия революционных войн достаточно, чтобы вынести весьма определенное представление на этот счет. В своем недавнем сочинении о рабочем классе во Франции в годы, следовавшие за переворотом 1789 г., Тарле приводит в сокращении доклад одного из последних инспекторов промышленности; он относится к 1790 году и касается исключительно текстильного производства. Из этого отчета видно, что стародавняя прялка распространена была еще во всех частях королевства. „Дженни“, впервые привезенные из Англии в 1771 г., можно было найти только в некоторых провинциях да еще в Париже (900 штук); но это было „дженни“ старого образца, способное привести в движение от 24 до 48 веретен, тогда как в Англии усовершенствованные „дженни“ приводили в движение 80 и более веретен. Машины Аркрайта проникли во Францию впервые в 1783 г., а семь лет спустя имелось в стране не более 8 таких машин. Английские же „мюль-дженни“ впервые появились только в этом году. Когда английский механик Пикфорд исполнил сделанный ему правительством заказ, инспектор мануфактур довел до сведения министра торговли герцога Лианкура, что в Англии усовершенствованных „дженни“ имеется 20.970, машин Аркрайта — 143, а мюль-дженни — 550 (см. Тарле, „Рабочий класс во Франции в эпоху революции“, т. II, стр. 148—151). Немудрено, если в таких условиях не одни бумагопрядильни Нормандии и Пикардии не были в состоянии выдержать конкуренции английских, но что с ними заодно пришло в упадок и французское сукноделие. Этот упадок был тем неизбежнее, что Англия обладала и более совершенным и дешевым, чем Франция, сырым материалом. Ее заморские колонии ставили ей в громадном количестве хлопок, а ее пастбища, обильные травою, благодаря частым дождям, поставляли шерсть тонкорунных овец по цене несравненно более низкой, чем во Франции. Понятны после этого жалобы французских избирателей в генеральные штаты на совершенное разорение текстильного производства с того времени, как вступил в силу торговый договор 1786 г., внезапно и чрезмерно понизивший пошлину на английский товар; понятно, если в числе обычных требований наказов было расторжение этого договора. Земледельческая Франция с ее только что нарождающейся крупной промышленностью столкнулась впервые с капиталистической Англией и не выдержала напора ее усовершенствованной техники, ее капитала и кредита.
Годы революции, очевидно, не могли сделаться эпохой внезапного подъема французской промышленности. Этому препятствовала уже самая дороговизна металлической монеты, обесценение ассигнаций и отсутствие кредита. Наоборот, эти годы дали возможность Англии овладеть морским обменом Франции, Испании, Голландии и захватить в свои руки всю каботажную торговлю. Изгнание французов из Египта и занятие этой страны англичанами в 1801 г., успешное морское сражение под Копенгагеном, которым Нельсон сломил союз северных держав, в том числе России, с Наполеоном; наконец, внезапная кончина Павла и восшествие на престол враждебного Наполеону имп. Александра I заставили первого консула заключить с англичанами мир в Амьене, который позволил им удержать в своих руках и принадлежавший Испании о. Тринидад, и дотоле входивший в состав голландских колоний Цейлон, наконец, Мальту, занятую ими в 1798 г., которую, вопреки данному обещанию, они забыли вернуть рыцарям Иоаннитского ордена. Насколько Англия воспользовалась приостановкой в развитии континентальной и в особенности французской промышленности и торговли в годы революции, показывает увеличение ее вывоза с 1793 г. почти на 10.000.000 ф. ст. (в 1793 г. вывезено английских товаров на сумму 14.700.000 фунт. стерл., а в 1801 г. — на 24.400.000 ф. ст.). Одновременно, несмотря на широкое развитие каперства, число английских торговых судов возросло с 16.000 до 18.000.
Военное занятие Индии еще в 1799 г. сделало большой шаг вперед, благодаря завладению Майсуром, султан которого Типпо-Саиб считался надежным союзником Наполеона. В ближайшие годы лорд Уэллесли, правивший Индией от имени Ост-Индской компании, продолжил завоевание внутренней части страны успешной войною с конфедерацией магараттских раджей; война кончилась не только овладением Дэли и всей областью, занятой магараттами, но также Ориссою и Северо-Западными провинциями. Хотя несогласия с руководителями Ост-Индской компании и заставили лорда Уэллесли, действительного творца английской империи в Индии, покинуть свой пост, но его преемники, лорд Корнваллис и лорд Минто, продолжили начатое им дело, и ко времени созыва Венского конгресса не только обеспечили английское владычество в Индии и в восточных морях, но и отняли у Наполеона остров Бурбон и Иль де Франс в 1809 году. Правда, Англия принуждена была вернуть часть захваченного, передать Египет Турции, а Голландии — Яву, Кюрасао и Суринам, одно время отнятые у нее удачной экспедицией, направленной из Индии; но зато она удержала не только Иль де Франс, Мальту и Ионические острова, но и занимаемый прежде голландцами мыс Доброй Надежды. На расстоянии немногих лет английская Ост-Индская компания присоединила еще к своим владениям Непал и Раджпутану, так что к 1818 году вся Индия, если не говорить о горных долинах Кашемира, оказалась во власти англичан. Я обхожу многие другие факты, обеспечившие Англии господство на рынках Азии; несколько забегая вперед, я укажу конечный исход грозного выступления против торговой гегемонии Великобритании с ее колониями, какое представляли затеянная Наполеоном в 1803 г. военная высадка в Англию, а затем, когда последняя оказалась неосуществимой, направленный против ее промышленности и обмена грандиозный бойкот, известный под именем „континентальной системы“.
Поводом к разрыву с Англией было желание последней удержать за собою Мальту, мыс Доброй Надежды, отнятый у голландцев, Пондишери и другие французские владения. Чтобы сохранить их за собою, Англия решилась увеличить свои военные силы; Наполеон увидел в этом намерение нарушить договор в Амьене и приступил к подготовлению морского похода во всех французских портах и, в частности, в новом арсенале в Антверпене.
В мае месяце 1803 г. английский посол покинул Париж, и вскоре затем была объявлена Франции война. Она сопровождалась актами настоящего варварства: все путешествовавшие не только во Франции, но и в зависящих от нее частях Италии английские туристы и коммерсанты были задержаны вместе с их имуществом; число их было не менее 10.000. Они были освобождены из заточения не ранее падения Наполеона в 1814 г. Один из новейших историков Англии, Оман, отмечает различие Наполеоновских войн с Англией с теми, которые вело с ней революционное правительство. Французские республиканцы объявили войну монархическим принципам Англии; задачей же Наполеона было разрушить морское и торговое владычество Великобритании.
Занятие Египта в 1798 г. было направлено против индийских владений Англии; мир, заключенный в Амьене, был нарушен с целью сперва открытого нашествия на Англию, а затем для образования лиги континентальных держав и бойкота английских товаров. Все войны Наполеона с Австрией, Пруссией и Россией в значительной степени рассчитаны были на то, чтобы нанести косвенный удар Англии, которой устраивались и оплачивались все союзы, направленные против Франции. Выигрыш сражения под Фридландом или Ваграмом был равносилен для императора возможности присоединить новую державу к враждебной Англии торговой политике. Конечной же целью Наполеона было сломить Англию; все прочие эпизоды войны были только средствами к этому, средствами необходимыми, так как всех континентальных союзников Англии надо было предварительно подчинить себе, прежде чем сразиться с нею (Оман, „Англия в XIX столетии“, стр. 15).
Исполнение первого плана потребовало сосредоточения 120.000 войска в Булони на берегу Па-де-Кале. Доки и арсеналы принуждены были работать на всех парах для снаряжения флота более численного, чем английский. Наполеон надеялся воспользоваться туманом или неблагоприятным направлением ветра для английского флота, чтобы сделать высадку на английский берег, и полагал, что для этого ему будет достаточно 48-ми часов. Император рассчитывал при этом на суда не только Голландии, но и Испании. Ее король Карл IV, получив французское требование на этот счет, решил отделаться деньгами и предложил Наполеону значительную сумму; но секрет был разоблачен; английский кабинет Аддингтона распорядился захватом испанских фрегатов, возвращавшихся из Америки с грузом золота (окт. 1804 г.), после чего Испании осталось только объявить войну Англии и открыто присоединиться к Наполеону; это необыкновенно расширило район военных действий. Адмиралу Вильнёву с флотом, собранным в Тулоне, предстояло обойти берега Пиринейского полуострова и, после соединения с испанскими судами, чрез Гибралтар выйти в открытый океан. Ему приказано было обмануть неприятеля, делая вид, что он намеревается напасть на вест-индские владения Англии. Наполеон рассчитывал, что Нельсон, которому поручено было наблюдать за движением французского флота, отправится в погоню за Вильнёвом; последнему же дана была инструкция по достижении Караибского моря круто повернуть по направлению к Бресту, порт которого был блокирован английскими судами. Численное превосходство и на этот раз было бы на стороне французов; рассеяв английскую эскадру, они в состоянии были бы сделать высадку на английский берег. При выполнении этого плана все на первых порах пошло удачно: Нельсон долгое время тщетно искал французов, пока не узнал об их движении по направлению к Вест-Индии; но командовавший французским флотом Вильнёв в исполнение данного ему Наполеоном приказа, внезапно повернул в сторону мыса Финистеррэ. В Бискайском заливе Вильнёв встретился с английской эскадрой под начальством адмирала Кальдера и потерпел поражение; вместо того, чтобы итти в Брест, как было условлено с императором, он принужден был заняться приведением своего флота в порядок в Ферроле; а между тем Нельсон, не нашедши неприятеля в Вест-Индском архипелаге, вернулся в Европу. Император решился отказаться от своего намерения сделать высадку на английский берег; в сражении при Трафальгаре (21 окт. 1805 г.), у берегов Португалии, французский флот понес жестокое поражение, но Англия потеряла Нельсона, погибшего в этой битве.
Когда пали таким образом надежды французов на возможность довести успешно до конца предприятие, однохарактерное с тем, которое веками ранее задумал Филипп II, посылая в Англию свою Армаду, — Наполеон, чтобы сразить сильнейшего из своих врагов и обеспечить дальнейшее развитие французской торговли и промышленности, решил прибегнуть к иному, еще более грандиозному способу борьбы — к „континентальной системе“. В сущности, этот план его был еще менее осуществим, так как, за невозможностью устроить блокаду английских портов и помешать выходу из них товаров, пришлось бы блокировать порты всего мира, чтобы сделать невозможным ввоз тех же товаров на континент Европы. Но такая блокада, разумеется, была немыслима; Наполеон рассчитывал обойтись без нее, отбирая у отдельных правителей вынужденное обещание признавать английские товары контрабандой. Если мы спросим себя о причинах, побудивших Наполеона пойти на довольно выгодные для России условия мира в Тильзите после блестяще-выигранного им сражения под Фридландом, то весьма вероятной будет та догадка, что для него всего важнее было заручиться обещанием русского императора поддержать его попытку изгнать английские товары с европейских рынков. „Континентальная система“ была создана декретами, подписанными Наполеоном в Берлине в 1806 году; они устанавливали, что английские острова состоят под блокадой для всей Европы. Торговать с ними было запрещено всем подданным Франции и тех вассальных государств Наполеоновской империи, которые так размножились после удачных походов французов в Австрию и Пруссию, сражений под Аустерлицем и Иеною и образования из Ганновера, Гессена и отнятых у Пруссии прирейнских провинций Вестфальского королевства, поставленного под власть младшего брата Наполеона, Жерома, и герцогства Варшавского, образованного из тех частей бывшей Речи Посполитой, которые находились в зависимости от германских государств. Мало этого, и союзники Империи, как Пруссия, Голландия, Испания и итальянские князья, должны были дать свое согласие на исполнение этих декретов. Самого русского царя Александра I Наполеон убедил в необходимости присоединиться к „континентальной системе“, так что вне этой международной блокады, направленной против английских товаров и всяких вообще товаров, доставляемых на английских судах, остались только Швеция, Турция, Португалия, острова Сицилия и Сардиния. Наполеон намерен был сократить этот список и потому начал войну с Португалией; она кончилась взятием Лиссабона генералом Жюно, признанием дома Браганцев утерявшим право на престол и включением Португалии в то королевство, которое вскоре образовано было в Испании для брата Наполеона, Иосифа, двумя годами ранее уже ставшего правителем Неаполя.
На Берлинские декреты Англия ответила указами, изданными при участии ее Тайного совета и помеченными 1807 годом; они объявляли, что берега Франции и ее союзников отныне будут считаться англичанами состоящими под блокадой. Военным судам соответственно было предписано останавливать все корабли, входившие в эти порты, даже те, которые принадлежали нейтральным государствам, и считать их призами: исключение допускалось только для тех судов, которые прежде, чем войти в континентальную гавань, заходили в какой-нибудь английский порт. На это Наполеон ответил новыми декретами, помеченными Миланом (17 декабря 1807 г.); в них значилось, что всякое судно, зашедшее в британский порт, будет считаться законным призом, всякий же английский товар, найденный где бы то ни было на континенте, должен быть конфискован и сожжен. Если бы эти постановления были буквально приведены в исполнение, то всякая торговля на море необходимо прекратилась бы. Но непосредственно задетыми признали себя мало заинтересованные в исходе борьбы между Наполеоном и Англией Американские Соединенные Штаты, и недовольство постановлениями, делавшими для них невозможным торговый оборот с Европой, побудило их к объявлению войны Англии (июнь 1812 г.); война эта кончилась вместе с падением „континентальной системы“. Для Англии проведенная Наполеоном блокада стала вопросом дальнейшего удержания того первенства, какое завоевано было ею как в промышленности, так и в торговле; все ее выступления, — в форме ли поддержания деньгами коалиций против Наполеонова владычества, или прямого заступничества со своими войсками за Испанию и ее туземное правительство, — не имеют в основании другого источника, помимо желания прорвать блокаду. Но не столько успехи англичан при Трафальгаре и их громадные затраты на помощь союзникам, вызвавшие необходимость увеличения государственного долга, помешали наступлению задуманного Наполеоном уничтожения английских мануфактур и обмена, — сколько невозможность фактически провести блокаду всех европейских портов для английского вывоза. Можно сказать, что „континентальная система“ оказалась несостоятельной по тем же причинам, по которым несколько веков ранее испанцам и португальцам в эпоху их соединения под властью одной династии не удалось помешать другим державам Европы, подобно им желавшим торговать заморскими товарами, — и прежде всего, голландцам, а затем и англичанам, — вывозить эти товары, как из Ост-Индии, так и из Вест-Индии. Оберегать таможенным кордоном берега всей Европы оказалось и на этот раз немыслимым. Наполеон все время вправе был жаловаться на то, что и в Германии, и во Франции, и в Испании контрабанда процветает: с Гельголанда, захваченного ранее англичанами, как и с островов Ламанша, с Гибралтара, как и с Сицилии, по ночам отплывали корабли, чтобы выгрузить контрабандный английский товар в наперед условленных местах. Так как риск был значителен, то товар возрастал в цене: немцы, испанцы, итальянцы в равной степени могли жаловаться на то, что кофе и сахар обходятся им необыкновенно дорого; и те же жалобы стали раздаваться и в России на расстоянии немногих лет со времени заключения Тильзитского договора. Россия ранее получала значительную часть предметов роскоши и колониальный товар из Англии; она не могла поэтому обнаружить желательного рвения в исполнении тяжких требований „континентальной системы“. Кончилось дело тем, что русское правительство отказалось, в конце концов, от практического проведения в жизнь „континентальной системы“; а это и послужило одним из поводов к начатию Наполеоном знаменитой кампании 12-го года, сделавшейся исходным моментом его гибели. Нужно ли прибавлять, что английское золото и английские войска участвовали в той коалиции, которая помешала Наполеону после счастливого перехода им Березины, на обратном пути из России, сохранить в нераздельности разноплеменные части своей империи и привела его сперва к почетному изгнанию на о. Эльбу, а затем, после новой попытки восстановить империю — на этот раз на либеральных началах, — к заточению на о. св. Елены, вслед за поражением под Ватерлоо. Когда собрался Венский конгресс, Англия получила на нем территориальные компенсации, сравнительно меньшие, чем другие участники освободительной войны против „тирана Европы“: Мальту, Гельголанд, Ионические острова, о. св. Маврикия на Индийском океане и голландскую колонию на мысе Доброй Надежды. Но она могла бы обойтись и вовсе без компенсации, так как за время войн с Наполеоном ей удалось захватить монополию торговли на морях, в виду того, что прежние ее конкуренты, напр., Голландия, не говоря уже о Франции, принуждены были прекратить всякий обмен товаров морскими путями с тех пор, как на блокаду своих товаров Англия отвечала такою же мерой по отношению к товарам всех европейских держав.
Несомненно, Англии пришлось пережить тяжелое время и даже пойти одно время (1797) на замену металлической монеты бумажными деньгами; но она не только избежала банкротства — даже при возрастании ее государственного долга до девятисот миллионов фунтов стерлингов, — но и обеспечила себе, путем увеличения численности своих торговых судов, возможность наводнять рынки произведениями своих мануфактур, не в ущерб качеству все более и более дешевевшими, благодаря усовершенствованиям техники.
Но машинное производство необходимо сокращало нужду в рабочей силе, а, следовательно, и понижало размер заработной платы. Последствием явилось то, что от всего этого процветания мануфактур и вывозной торговли всего менее выиграли народные массы. Заработная плата пала настолько, что оказалась стоящей ниже минимума средств к существованию. Жизненные припасы, наоборот, не обнаруживали никакого тяготения к удешевлению, так как земледельческое производство было защищено от континентальной конкуренции высоким таможенным тарифом. Торийское министерство, руководившее неизменно судьбами страны в течение 23-х лет, — т. е. во все время революционных войн и войн с Наполеоном, — поддерживало интересы крупных земельных собственников и отказывало неимущим классам в дешевом хлебе, так как оно все время препятствовало ввозу его из-за границы если не запретительным, то протекционным тарифом. Чтобы дать возможность рабочему классу продолжать свое существование без эмиграции и предупредить неизбежное потрясение существующего порядка голодными, пришлось расширить систему общественного призрения. Закон 1795 г. уже сделал шаг в этом направлении, допустив, рядом с помощью трудом в стенах рабочего дома, помощь вне рабочего дома путем денежных пособий. Таким образом налог, взимаемый в пользу нищих, послужил средством пополнить рабочим тот недостаток, какой они терпели от низкого уровня заработной платы и высоких цен на продукты первой необходимости.
Никогда в истории, ни раньше, ни после — если не говорить об эксплуатации рабского труда в древности — положение производительных классов в области обрабатывающей промышленности не являлось более безотрадным. При отсутствии всякого фабричного законодательства, сколько-нибудь ограждающего женщин и детей, эксплуатация предпринимателями людей труда, без различия пола и возраста, производилась вполне открыто. Обогащение шло быстро, а обеднение не встречало препятствий в законе. Покровительство земледелию совпало с системой невмешательства правительства в отношения предпринимателей и рабочих и преследовало заодно с ним общую цель возрастания земельной ренты и процентов на капитал. Недобор рабочего, обусловленный крайне низкой заработной платой, покрывался всем населением, так как налог в пользу нищих падал не на одних земельных собственников и капиталистов, а на всех приписанных к приходу. Борясь с наступившим ухудшением своего положения, рабочие начали с разрушения машин, в которых видели своего ближайшего врага; но нетрудно было убедиться, что порча машин не устранит безработицы и нужды. Радикалы старались доказать, что настоящий источник бедствий лежит в той поддержке, какую узкая и себялюбивая политика владетельных классов встречает со стороны стоящих во главе правительства тори. Народ принял на веру то, что в его среде пропагандировалось радикалами, и, думая, что обстоятельства изменятся к лучшему, когда виги займут место тори, сделался сторонником избирательной реформы. Благодаря этому стало возможным отнятие у захудалых городов и местечек, вполне зависимых от земельных аристократов, права посылать в парламент депутатов и передача их голосов не представленным вовсе или слабо представленным центрам шерстяного и железного производства, а также мировой заокеанической торговли. Понижение избирательного ценза — одинаково в графствах и городах, — допущение к избирательным урнам не одних собственников, но также наследственных оброчных владельцев (copyholder) и долгосрочных фермеров, должно было в глазах защитников реформы служить той же цели — ослаблению так называемого „земельного интереса“ (landed-interest). В защите его тори все более и более видели свой „raison d’être“, тогда как виги, наоборот, являлись по преимуществу сторонниками представительства движимой собственности, промышленного и торгового капитала и стремились убедить массы, что, в силу якобы неоспоримой гармонии интересов капитала и труда, защитники первого необходимо обеспечивают и подъем материального благополучия рабочих классов. Не все, конечно, были в равной мере проникнуты такой точкой зрения; но социализм едва зарождался в Англии в учении Роберта Оуэна, как во Франции — в доктрине Сен Симона; оба его родоначальника одинаково были чужды проповеди классовой борьбы и международного единения пролетариата.
Сказанным объясняется, почему неимущие классы оказались на стороне буржуазии в ее борьбе с земельной аристократией, пошли заодно с вигами против тори. Последние косно цеплялись за покровительство туземному земледелию с помощью протекционного тарифа; они не хотели слышать о необходимости произвести избирательную реформу, предсказывая, что последствием ее будет обращение Англии чуть не в республику и, быть может, упразднение самого понятия „собственности“. Чтобы отвлечь внимание от волновавшего общество вопроса о понижении ценза и о новом распределении депутатских мест между населением, они не прочь были, скрепя сердце, пойти даже на другую реформу, давно требуемую, если не всем населением, то Ирландией, реформу, осуществление которой обещано было в момент объединения ее с Англией самым выдающимся и наименее косным тори, тогдашним главою кабинета, Питтом Младшим. Этим объясняется, почему герой Ватерлоо, Уэллингтон, поставленный Вильгельмом IV во главе нового торийского министерства, решился провести в 1829 году акт об эмансипации католиков. Он понял, хотя и поздно, что обещания надо исполнять и что ирландский лидер и депутат О’Коннель имеет твердую почву под ногами, когда требует для своих соплеменников равенства перед законом и тех же прав гражданского состояния, какие признаваемы были не только за членами англиканской церкви, но и за раскольниками — диссентерами. Уэллингтону удалось склонить в пользу такой реформы и долгое время противившихся такому уравнению в правах католиков с протестантами членов верхней палаты; этим он предупредил возможность широкого развития начавшегося среди ирландцев брожения в пользу нового отделения от Англии, так называемого „repeal of the union“. Недовольство, вызванное Уэллингтоном в среде тори энергичным выступлением в пользу эмансипации католиков, разрешилось к выгоде вигов. Так как их важнейшие вожди, с Фоксом во главе, проведшим на правах министра великую реформу упразднения торга неграми (в марте 1807 г.), в это время уже сошли со сцены истории, то пришлось вверить судьбы Англии лорду Грею, человеку, еще не испытанному в роли главы кабинета, но в течение ряда лет с большой умеренностью и талантом руководившему оппозицией. Эта роль выпала ему в удел с тех пор, как Гренвиль удалился от дел, а Шеридан последовал в могилу за Фоксом (1816 г.).
Ряд более или менее фантастических заговоров и массовых волнений (в Манчестерском бунте 1819 г. приняло участие до 30.000 человек) должны были убедить всякого в том, что не было более возможности подавить движение в пользу избирательной реформы одним усилением наказания против нарушителей общественного порядка и издателей так называемых „мятежных памфлетов“ (seditious libels), под которые подводимы были и статьи в периодической печати, — все возможное в этом направлении было уже испробовано в 1819 г. министерством тори Ливерпуля, Аддингтона и Касльре (Castlereagh) и оказалось несостоятельным. Два года спустя Аддингтон покинул министерство, а Касльре, под влиянием внезапного умопомешательства, перерезал себе горло. Не удовлетворила общество и реформа, предпринятая торийским министерством лорда Ливерпуля (Liverpool), в состав которого вошли такие выдающиеся люди, как дипломат Каннинг (Canning) и экономист Гескиссон (Huskisson). А, между тем, эти реформы касались весьма важных задач: они смягчили многие нормы сурового устаревшего уголовного кодекса, делая для присяжных ненужным отрицать очевидную наличность преступления, чтобы тем избежать наложения судьями чрезмерной кары.
Подчиняясь влиянию искреннего сторонника учения Адама Смита, Гескиссона, правительство соглашалось на пересмотр Навигационного акта Кромвеля и на понижение пошлин на сырье. Тому же Гескиссону суждено было провести и другую важную меру — произвести конверсию государственного долга и понизить платимый государством процент с 5 до 3½. Каннинг в свою очередь отказался от политики невмешательства Касльре в деятельность держав, входивших в состав Священного Союза, энергично выступил в защиту греков и убедил Францию и Россию принять участие в совместных действиях с английским флотом, закончившихся истреблением турецкой эскадры под Наварином (27 окт. 1827 г.). Но даже удачное решение главами торийского кабинета вопросов внутренней и внешней политики не избавляло его от необходимости или самому поднять вопрос о понижении избирательного ценза и новом распределении депутатских мест, или передать власть в руки вигов. В это время между тори еще не было людей, подобных Дизраэли, готовых на те своевременные уступки общественному мнению, при которых консерваторам не грозит опасность справедливо прослыть за реакционеров. Питт, будь он в живых, дал бы, вероятно, иное, более решительное, направление торийской политике в вопросе о реформе парламента; сам он высказался в 1785 году, как мы видели, за отнятие голоса у гнилых местечек, и если новый избирательный закон впоследствии не был внесен им снова в палату общин, то только в виду французской революции, которая, как ему казалось, могла переброситься и по другую сторону Ламанша.
Когда, отвергнутый в первый раз в 1831 г. в самой палате общин, проект избирательной реформы лорда Джона Росселя (John Russel) после новых выборов прошел в нижней палате и остановлен был на своем дальнейшем пути несговорчивостью палаты лордов, король Вильгельм IV сделал попытку заменить вигийский кабинет Грея кабинетом герцога Уэллингтона, но последнему не удалось образовать правительство, после чего Грей принял на себя полномочия, заручившись предварительно обещанием короля, что, при дальнейшем противодействии, он увеличит число пэров настолько, чтобы обеспечить прохождение чрез верхнюю палату реформы Росселя. Одной этой угрозы было достаточно, и предводитель тори Уэллингтон, чтобы положить конец брожению, грозившему перейти в революцию, перед началом голосования во главе 100 членов верхней палаты покинул заседание и дал, таким образом, возможность вигам значительным числом голосов вотировать акт, вызвавший радикальнейшую перемену в государственном строе Англии (4 июня 1832 г.). Ее нельзя передать словами „расширение избирательного права“, — она означает нечто несравненно большее и при том в двух направлениях: ею положен конец средневековому, в сущности, началу представительства не жителей, а таких корпоративных единиц, как графство и парламентский город, призываемых к посылке равного числа уполномоченных, независимо от количества населения. Реформа 1832 г. является новшеством и в том смысле, что разрывает с другим средневековым воззрением, вызванным к жизни господством феодальной системы, а именно тем, что представительство должно быть построено исключительно на основе недвижимой собственности; что движимое имущество и капиталы, выражаясь языком Кромвеля и Аэртона, „не являются постоянным интересом государства и что владельцы их пребывают в нем, только пользуясь гостеприимством земельных собственников“. Билль о реформе отправлялся, наоборот, от мысли призвать к политической деятельности все зажиточные классы — получают ли они свой доход в форме ренты или предпринимательской прибыли и процентов на капитал; чего он не желал — это представительства лиц, живущих собственным трудом.
И в этом отношении можно сказать, что он нимало не оправдал надежд рабочих классов, одинаково сельских и городских, а потому должен был вызвать с их стороны и, действительно, вызвал новую агитацию в пользу расширения избирательного права. Но эта агитация увенчалась успехом не сразу и не в полной мере: чартистам еще придется выставить на своем знамени неосуществившееся доселе требование всеобщего избирательного права.
Через 35 лет, по почину радикального тори, Дизраэли, и из страха, что виги свяжут со своим именем назревшую реформу, торийским министерством будет внесено и проведено через обе палаты новое понижение избирательного ценза; пройдет еще 17 лет, и в 1884 и 1885 гг. вигам удастся добиться распределения депутатских мест по новому плану и уравнения в отношении к избирательному цензу сельского населения с городским. Обе реформы дадут только частичное удовлетворение требованиям рабочих, оставят нерешенным вопрос о представительстве женщин, как и о пропорциональном представительстве, и, разумеется, не обратят Англии в страну всеобщего права голосования. Но прежде, чем говорить о последующем развитии избирательной системы, познакомим читателя с самым содержанием закона 1832-го года. Он позаботился прежде всего о том, чтобы установить начало хотя бы относительной пропорциональности числа депутатов числу населения. Изменение направления мировой торговли — перемещение центра ее, с открытием путей в Индию и Америку, с Немецкого моря на Атлантический океан — повело к падению городов на восточном берегу Англии и к процветанию их на западном берегу. Ряд других городов возник и получил необычайное развитие в связи с расцветом каменноугольной промышленности. Некоторые из них, как, например, Манчестер, еще во времена Питта Младшего считались простыми местечками; к 1832 году население в них, однако, настолько возросло, что парламент не счел себя вправе оставить их долее без представительства в палате общин.
Законом 1832 года были прежде всего лишены права посылки депутатов 56 гнилых местечек, каждое с населением не свыше двух тысяч; этим путем освобождалось 112 депутатских мест. Затем у 32 городов, население которых не превышало четырех тысяч, было отнято право посылать двух депутатов: им было предоставлено избирать лишь по одному представителю. Таким образом, впервые было нарушено то средневековое правило, по которому каждый город и каждое графство посылали по два депутата, независимо от их населенности. Освободившиеся 144 места были распределены между графствами и городами; 42 города, ранее не посылавшие представителей в палату общин, получили это право: 22 города (Манчестер, Бирмингем, Лидс и др.) призваны были выбирать по два депутата, 20 городов — по одному. Оставшиеся места были распределены между графствами.
Вместе с переменой в распределении депутатских мест между графствами и городами, был расширен и круг избирателей. До 1832 года в графствах избирательными правами пользовались только лица, получавшие с собственной свободной земли не менее 40 шиллингов чистого годового дохода. Таким образом, ни наследственные арендаторы (копигольдеры), ни фермеры, безразлично — арендовали ли они землю на продолжительный или на короткий срок, участия в выборах графств не имели. Что касается до городов, то в большинстве из них избирательными правами пользовались одни лица, входившие в состав гильдий, или даже только представители последних, заседавшие в городском совете. Лишь в некоторых городах к участию в выборах привлекались также так называемые householders, т. е. лица, снявшие дом у собственника на 99 лет. Дело в том, что во многих английских городах и по настоящий день можно встретить целые улицы, принадлежащие отдельным аристократическим семействам; последние сдают свои дома в аренду на 99 лет. Эти „домодержатели“ (householders) и пользуются избирательными правами; но лица, снимающие у них квартиру, избирательных прав не получили.
Реформа 1832 года, оставляя в силе закон 1429 года, который для права участия в выборах требовал получения 40 шиллингов (20 руб.) чистого дохода с недвижимой собственности, вводит ряд новых избирателей. Избирательными правами наделяются копигольдеры, платящие не менее 5 фунт. ст. (50 руб.) аренды в год, долгосрочные фермеры на сроки более 60 лет, уплачивающие ту же сумму аренды, и арендаторы на сроки от 20 до 60 лет, вносящие 50 фунтов (500 руб.) годовой аренды. Таким образом, и в XIX веке к избирательным урнам допускаются прежде всего лица, имеющие „постоянный интерес“ в государстве, как выражались еще в XVII столетии Кромвель и Аэртон; соответственно этому, и был понижен ценз для копигольдеров и арендаторов. Они, очевидно, были признаны имеющими „постоянный интерес“ в государстве уже в силу своей наследственной или многолетней связи с землей. При том попрежнему оставлены без избирательных прав все арендаторы, снимающие землю менее, чем на 20 лет. Что же касается до городов, то в них избирательное право было предоставлено всякому, снимающему дом и уплачивающему аренды не менее 10 фунтов стерлингов (100 руб.) в год.
Реформа 1832 года не открыла, следовательно, доступа к избирательным урнам широким массам населения. Немудрено поэтому, что тотчас же после ее проведения открывается агитация в пользу дальнейшей демократизации избирательного права.
Реформа 1832 г. является отправным пунктом для целого цикла законодательных мер, давно требуемых общественным мнением. Дайси (Dicey) высказывает ту мысль, что общественное мнение этого времени в свою очередь складывалось под влиянием проповеди Бентама, — проповеди утилитаризма. „В 1825 г.“, говорит он, „англичане уже пришли к убеждению, что учреждения страны нуждаются в глубокой перемене, но виги-реформаторы, как и тори, относились с недоверием к теории естественных прав и избегали якобинских принципов… Тот, кто своими учениями мог руководить Англией на пути реформ, не должен был говорить ни о естественном договоре, ни о естественных правах, ни о свободе, ни о равенстве, ни о братстве. Бентам и его ученики вполне удовлетворяли этим требованиям; они презирали и осмеивали всякие туманные общие положения, сентиментализм и риторику, они не имели веры в общественный договор“ (см. Dicey, „Law and opinion in England“. Лекция 6, стр. 170).
Теория, объявлявшая, что задачей законодателя должно быть обеспечение выгод большинства и таким образом возможно большего счастия для возможно большего числа людей, которая в то же время считала неоспоримым труизмом, что благодетельными реформы могут быть только в том случае, когда они имеют в виду расширение индивидуальной свободы на счет государственного вмешательства, так как индивид — лучший судья того, что может составить его счастие, что поэтому первой заботой законодателя должно быть устранение всех ограничений, тяготеющих над частным почином, если эти ограничения не нужны для обеспечения свободы всех, — очевидно, не шла вразрез с течениями, господствовавшими в это время не в одной Англии и корень которых лежит, несомненно, в желании покончить как с феодальной, так и с правительственною опекой. Я полагаю, что Дайси несколько преувеличивает значение Бентама и недостаточно оттеняет ту мысль, что его учение само было отражением ранее его укоренившихся доктрин, вызванных борьбою с феодализмом, цеховой организацией ремесл и полицейским государством; против них направлены были удары и великой Энциклопедии Дидро и Даламбера, и физиократов, особенно Тюрго, Дюпон-де-Немура, Кондорсэ, и школы Адама Смита, и, наконец, той самой революционной метафизики, с которой Бентам полемизировал в юности для того, чтобы в позднейшие годы, в значительной степени проникнуться ее принципом — равенства всех перед законом, судом и налогом[1].
Дайси перечисляет ряд людей, игравших значительную роль в английской политике 40-х и 50-х гг., которые, как индивидуалисты, — по тому самому, думает он — были и последователями Бентама; они группировались вокруг популярного в то время журнала „Эдинбургского Обозрения“.
В числе политических деятелей, поддерживавших его, мы находим О’Коннеля и Роберта Пиля. Одно упоминание рядом этих двух имен способно породить сомнение в том, чтобы деятельность обоих определялась равным пристрастием к Бентаму. Первый, как известно, был ревностным католиком и стоял за отделение Ирландии от Англии; второй же был не менее стойким англиканцем и унионистом. Общей у них была приверженность к демократии; но сам Дайси доказывает, что, если большинство последователей Бентама были демократы-либералы, то в их среде можно было встретить и тори, сторонников сохранения аристократических пережитков. Если что объединяло их, сближая в то же время с Бентамом, так это одинаковая вражда к идее государственного вмешательства.
Нельзя сказать, однако, что в английском обществе 40-х и 50-х гг. не было никаких сторонников социализма. Проповедь Роберта Оуэна и сочинение Томсона, направленные к тому, чтобы обеспечить рабочему полный продукт его труда, не прошли бесследно, и, если в Англии идея классовой борьбы еще не пользовалась популярностью, то другая идея — возвращения к земле массы населения и ее национализации — признавалась как нельзя лучше многими деятелями чартизма. „Стоя на почве Оуэна и его последователей“, говорит проф. А. Н. Миклашевский, „чартисты выставляли девизом: „back to the land“, т. e. назад к земле; нечего заботиться о развитии промышленности путем оживления торговли, — необходимо, чтобы страна производила все сама для себя; она должна создать счастливое соединение земледелия с промышленностью в виде мелких производительных ассоциаций. Один из вождей позднейшего по времени чартизма, О’Бриен (O’Brien), стоял за национализацию земли; он требовал, чтобы она поделена была на участки, пригодные для ведения хозяйства; в определенный срок года эти участки следует сдавать в аренду с публичных торгов; каждый вправе получить земли столько, сколько он может обработать; арендная плата идет на выкуп земли у собственников в течение 30 лет, после чего земля Англии становится достоянием всего народа“ (см. Миклашевский, „История политической экономии“, стр. 354). В отличие от тех, кто, подобно Кобдену, полагал, что уничтожение протекционизма устранит пауперизм, сторонники государственного вмешательства в отношения народа к земле считали, наоборот, что протекционизм, как система покровительства национальному труду, повышает заработную плату.
Нам необходимо было, хотя бы и бегло, коснуться тех противоположных течений, какие существовали в английском обществе в первое десятилетие, следовавшее за избирательной реформой 1832 года, чтобы объяснить и дальнейший рост законодательства и ту оценку, какую новые реформы, более или менее проникнутые тем же духом, что и закон 1832 года, встретили в английском обществе.
Наибольшее значение из всех последующих реформ имел закон 1834 года, которым реформирована была система общественного призрения. Я сказал уже, что, отступая от тех начал, какие были проведены законодательством Елизаветы, законы конца XVIII века — в частности так называемый акт Гильберта (Gilbert-act) — усилили помощь, оказываемую бедным вне стен рабочего дома путем раздачи денежных пособий. Акт Гильберта остановился на мысли о необходимости соразмерять эти пособия с численностью семейства и, таким образом, косвенно содействовал размножению населения. Вильям Питт сочувственно относился к акту Гильберта именно по этой причине. „Помощь неимущим от прихода“, говорил он, „должна возрастать пропорционально числу детей, так, чтобы значительное число их считалось благодеянием, а не проклятием. Те, кто увеличивает число жителей страны, вправе рассчитывать на ее поддержку в случае нужды“. Это, очевидно, те же соображения, какие побуждали Наполеона I выдавать премии семьям, в которых число детей было не менее 12-ти.
В 30-х годах прошлого века стали смотреть на денежные пособия нуждающимся с совершенно иной точки зрения. Было признано, что последствием их является возмещение рабочим того недобора, какой производила в их бюджетах недостаточная заработная плата. Земельные собственники, фермеры, фабриканты и заводчики переносят, таким образом, на плечи всего населения то, что составляет их прямую обязанность, а заработная плата ниже уровня средств существования позволяет им получать повышенный доход от сельского хозяйства, промышленности и торговли. Издержки, какие народ несет вследствие таких порядков, выразились повышением суммы налога, идущего на общественное призрение, с 2.500.000 фунт. ст. в 1795 г. до 5.400.000 в 1815 г. и до 7.000.000 в год проведения избирательной реформы 1832 г. Находили поэтому необходимым всячески стеснить раздачу милостыни деньгами и вернуться к системе трудовой помощи бедным; при этом, однако, не отказывались от другой стороны акта Гильберта — от поощрения им соединения нескольких приходов в одну унию, чтобы на общие издержки строить и содержать рабочий дом; то, что по этому акту считалось факультативным, должно было отныне стать обязательным. Необходимым признавалось также создать центральное бюро для управления общественной благотворительностью (Poor-Law Board). От этого бюро и должны были исходить впредь распоряжения о соединении нескольких приходов в одну унию. Приходы были лишены права противиться постановлениям, принятым бюро на этот счет; от комиссаров, его составлявших, зависело разделить одно графство на несколько таких уний. В сельских местностях от 20-ти до 30-ти приходов соединялись вместе для образования унии. В городских районах нередко одна муниципия с ее многочисленными округами составляет одну унию. В настоящее время Англия представляет собою 647 таких уний. Каждый из приходов, входящих в состав унии, избирает одного из своих или нескольких членов, смотря по населению, в бюро унии. Членами этого бюро считаются также в силу их должности мировые судьи, редко, однако, в нем присутствующие. Функции бюро весьма широки и ограничены только правом центрального бюро требовать точного выполнения издаваемых им общих предписаний, заключающих в себе регулирование частностей и разрешение спорных вопросов по управлению бедными. Чрез две недели после предъявления этих общих предписаний министру внутренних дел и парламенту, они получают обязательную для всех силу. Зато в течение этих двух недель монарх, через посредство Тайного совета, может лишить их силы и значения. Заинтересованной стороне в этом случае предоставляется, однако, доказывать пред судами законность изданного бюро общего предписания. Каждый совет попечителей — board of guardians — пользуется правами корпорации и, как таковая, может искать и отвечать в судах, приобретать и отчуждать собственность. К ним обращаются с просьбою об общественном призрении, и они решают как вопрос об оказании помощи, так и то, в каком виде эта помощь должна быть предоставлена. Развитие должности попечителей имело своим естественным последствием умаление значения прежних надзирателей за бедными до роли простых исполнителей чужих предписаний. Имея в лице помощников на жаловании, или так называемых — assistants overseers, деятельных исполнителей всего, что будет приказано им сверху, надзиратели за бедными почти повсюду перешли в разряд почетных, лично ничего не предпринимающих, должностных лиц. — Самый вопрос о порядке призрения бедных в Англии не входит в нашу задачу, и мы ограничимся поэтому лишь замечанием, что закон 1834 г. сократил до minimum’a систему призрения бедных вне стен рабочего дома и, наоборот, расширил систему оказания помощи в рабочих домах. Соединяя с задачами простого призрения заботы о воспитании детей пауперов, он предписал устройство с этою целью особых школ при рабочих домах для обучения в них детей призреваемых. Опыт соединения воедино нескольких приходов, сделанный прежде всего в сфере управления бедными, оказался настолько удачным, что, по примеру закона 1834 г., целый ряд специальных законов счел возможным предписать такое же соединение приходов в дистрикты в интересах как дорожного управления, так и принятых на себя государством в течение XIX столетия забот о народном здравии, наконец, забот о производстве общеполезных сооружений — водопроводов, стоков для нечистот, кладбищ и т. п. Укажу для примера, что законом 1836 г. предписано соединение нескольких приходов в дорожные дистрикты для проведения на общие средства новых дорог и поддержания старых, при чем деятельное управление дорогами возложено на комиссии из лиц, избранных отдельными приходами; во главе каждой комиссии стоит оплачиваемый приходами дистриктный надзиратель за дорогами. Из факультативного, каким соединение приходов в дорожные дистрикты было в 1836 г., оно становится обязательным, начиная с 1862 и 1864 г. Мировым судьям в четвертных сессиях предоставлено деление графства на дорожные дистрикты. Обязанности прежних приходских надзирателей за дорогами переходят на дистриктные бюро, за которыми, как и за бюро попечителей, признается характер корпораций, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Издержки по дорожному управлению покрываются дистриктным фондом, в составлении которого участвуют отдельные приходы, сообразно среднему размеру их издержек на дороги. Весь персонал чиновников на жалованьи, необходимый для приведения в исполнение постановлений дистриктного бюро, назначается не кем иным, как членами последнего.
Нельзя думать, что закон 1834 г., как пишет, напр., Оман в своей „Истории Англии в XIX столетии“, был приветствуем всеми одинаково, как счастливейшее решение вопроса о безработных и нищих; рядом с людьми, которые довольны были финансовыми последствиями этого закона, выразившимися уменьшением суммы налогов в пользу нищих с 7.000.000 в 1832 г. до 4.700.000 в 1836 г., выступали другие (Anti-Poor-Law Association), выражавшие недовольство рабочих масс приуготовленными для них, как они выражались, новыми тюрьмами, к типу которых подошли многие из вновь воздвигнутых рабочих домов так же, как и ранее существовавшие. Особенно определенно эта точка зрения выступает в той петиции, какую чартисты представили английскому парламенту 14 июня 1839 г. Нельзя также сказать, чтобы Кобден и его единомышленники видели что-либо желательное в распространении системы рабочих домов. Фокс, напр., высказывал надежды, что с заменой протекционизма свободной торговлей исчезнут и рабочие дома — как за разрушением замков баронов канул в вечность феодализм.
Новый закон об общественном призрении вступил в силу, как мы видели, в 1836 году. Тремя годами ранее, в 1833 году, проведен был чрез парламент по инициативе консерваторов, но при поддержке либерального министерства, закон, которым рабочий день на текстильных фабриках для детей от 9 до 13 лет ограничен был 8 часами, а продолжительность недельного труда подростков от 13 до 18 лет — 69 часами. Это был первый фактически применявшийся закон, в защиту детей и подростков от эксплуатации их фабрикантами. Ему предшествовал закон 1824 г., легализовавший самозащиту труда: он отменил те стеснения, какими были обставлены всякие стачки рабочих и образование ими рабочих союзов, подводимое ранее под понятие „преступных соглашений“ (conspiracy). Очевидно, что точка зрения законодателя изменилась: в 1800 г. он, повиднмому, был под впечатлением того отрицательного отношения к рабочим союзам, как и вообще к профессиональным союзам, которое наглядно выступает, напр., у Адама Смита и Тюрго, — так и в том факте, что декларация прав не включает их в число неотъемлемых вольностей. Индивидуализм Бентама и его школы, как и всякий, вообще, индивидуализм, держится на этот счет совсем другого мнения: он поощряет свободу союзов, как одно из проявлений свободы договоров, а поэтому может отнестись только отрицательно — и, действительно, отнесся так — к законам, запрещавшим ассоциации рабочих или устройство ими стачек.
Таковы были скромные начинания в сфере рабочего законодательства; лишь через ряд лет, в период 1842—1846 г. министерством Пиля, главным образом по инициативе лорда Шефтсбери, проведены были акты, запретившие работу детей до десятилетнего возраста и женщин в копях (1842), ограничившие в текстильной промышленности 6½ часами в день труд детей от 8 до 13 лет, понизив однако при этом минимальный возраст, при котором допускались работы, с 9 до 8 лет (1844). Пилевские законы попутно подняли вопрос о женском труде на фабриках, перерабатывающих волокнистые вещества: как и труд подростков, он был ограничен 10 часами (1847).
Что эти законы не удовлетворили рабочих, показывают факты. Еще в 1839 г. в первой петиции, поданной чартистами и собравшей 1.200.000 подписей, значится: „труд рабочего не может быть лишен необходимого вознаграждения; законы, благодаря которым пища так дорога, а деньги так скудны, должны быть отменены; налоги должны падать на собственность, а не на труд; благо большинства, как единственная законная цель, должно быть главной задачей правительства; в качестве же предварительной и необходимой меры, как для этих, так и для других перемен, — в качестве единственного средства, с помощью которого интересы народа могут быть действительно и ограждены и обеспечены — мы требуем поручить охрану интересов народа самому народу… Мы несем на себе обязанности свободных граждан — мы должны иметь права свободных граждан. Поэтому мы требуем всеобщего избирательного права!“
Таким образом, руководители рабочего движения полагали в это время, что политическая реформа, передача в руки народа права выбирать и быть выбранным есть не только лучшее, но и единственное средство изменения существующего порядка в направлении, благоприятном интересам большинства трудящихся. Но ни тори, ни виги не желали сделать никаких уступок в этом смысле, а лорд Грей открыто высказывал ту мысль, что избирательная реформа кажется ему завершенной мероприятиями, принятыми в 1832 году. В свою очередь рабочие, как видно, между прочим, из речи, произнесенной на громадном митинге в Манчестере, в сент. 1838 г., Стеффенсом, обусловливали возможность всякого благоприятного для них социального законодательства дальнейшей политической реформой. „Чартизм“, говорил пламенный оратор, — „не политический вопрос; это проблема ножа и вилки… Получить хартию, обеспечивающую всеобщую подачу голосов, означает право каждого человека в этой стране иметь хорошее жилище, хорошую одежду, сытный обед, хорошую заработную плату и необременительный рабочий день“.
Буржуазия, в это время руководившая делами Англии, готова была жертвовать ради гуманности интересами землевладельческого сословия, но она решительно отказывалась перенести с помощью нового расширения избирательного ценза политическую власть в руки народа. Вот почему в 1834 году проведена была ею в министерство Грея отмена рабства в колониях с тем, однако, ограничением, что отпущенные на свободу должны в течение трех лет оставаться на плантациях на положении учеников. Это ограничение, однако, не помешало разорению плантаторов. Негры работать перестали; свободных рабочих не оказалось, пришлось ввозить китайских и индусских кули, чтобы заменить негров, не желавших производить работ по уходу за сахарным тростником.
Обозреваемые годы памятны в летописях английского законодательства также тем, что в это время впервые Англия признала народное образование — по крайней мере, до некоторой степени — обязательной задачей правительства; ранее оно оставалось всецело на попечении частных лиц и ассоциаций. Насколько дело идет о высшем и среднем, в особенности же церковном образовании — о подготовке будущих служителей алтаря, — частная инициатива сделала в Англии не мало, как до, так и после упразднения монастырей. Стоит только окинуть взором ряд просторных коллэджей Оксфорда, Кембриджа и Итона, из которых многие восходят к средним векам, а другие — ко временам Тюдоров и Стюартов, чтобы вынести представление о стремлении богатых и сановных людей связывать свое имя с просветительными учреждениями. Но для народной школы сделано было сравнительно мало. До 1833 года правительство не затрачивало никаких денег на приходские школы. Они содержались на средства частных обществ, как „Общество распространения христианского образования“, „Британское школьное общество“ и „Национальное общество распространения образования среди бедных“. „Национальное общество“ в течение периода от 1808 по 1817 год основало более тысячи воскресных школ, первые зачатки которых относятся еще к 1785 г., и даровых училищ, устроенных по ланкастерской системе. Дело народного образования, хотя и медленно, но все же подвигалось в Англии и в первую половину столетия. В 1833 г. парламент впервые ассигновал скромную сумму в двадцать тысяч фунтов на постройку народных училищ, предоставив эти деньги в виде субсидии в распоряжение Британского и Национального обществ. Шесть лет спустя (1839) установлен был и правительственный контроль за народными школами. Королевским приказом, помимо участия парламента, открыт был при Тайном совете особый комитет народного образования, из пяти членов по выбору монарха. Ему поручено на первых порах одно наблюдение за употреблением сумм, ассигнуемых парламентом в пособие училищам. Современный порядок управления школьным делом восходит не далее 1870 года, времени проведения через парламент знаменитого Форстеровского билля о начальном образовании. Приведение в исполнение отдельных статей его возлагается как на комитет народного образования при Тайном совете, так и на местные бюро, так называемые school boards, для установления которых графства делятся на дистрикты и в каждом дистрикте выбираются известные комиссары, которые в своей совокупности, действуя как бюро, пользуются всеми правами корпораций. Законом 1870 г. за родителями признана обязанность посылать детей в школу. Местным органам предписывается уведомлять центральное управление о том, отвечает ли число школ числу лиц, имеющих получить в них образование; комитету же при Тайном совете, в случае недостатка в школах, предписывается принять меры к учреждению таких школ в нуждающихся в них местностях. Начальною школою признается всякая школа, в которой чтение, письмо и арифметика составляют главный предмет преподавания и в которой плата не превышает девяти пенсов в неделю. Местные бюро по народному образованию вправе издавать местные регламенты с целью заставить родителей посылать детей в школы. В случае их нарушения, они вправе обращаться к мировым судьям с ходатайством об издании последними приказа, вынуждающего родителей к посылке их детей; невыполнение такого приказа дает право к принудительному помещению ребенка в закрытую индустриальную школу. Школьное бюро должно заботиться о приобретении школьных пособий, согласно указаниям, данным ему на этот счет комитетами Тайного совета. Средства на покрытие издержек получаются из следующих четырех источников: 1) из платежей, производимых детьми, посещающими школу, 2) из парламентских пособий на постройку новых школ и ремонт старых, 3) из займов, делаемых школьными бюро с разрешения комитета Тайного совета, и 4) из особого сбора, взимаемого в дополнение к налогу на бедных и известного под названием школьного сбора. Три четверти издержек народного образования покрываются этим последним путем. Все счеты представляются школьным бюро на проверку центрального бюро местного управления.
К числу реформ демократического характера, восполнивших избирательную реформу 1832 года и позволивших городам посылать впредь в английский парламент не ставленников короля и аристократии, а собственных выборных, необходимо отнести и городскую реформу 1835 года. В течении XV и в особенности XVI в., как мы видели, городам выдаются королями особые жалованные грамоты, нередко покупаемые ими дорогою ценою. В этих грамотах за городом признается право быть корпорацией и на правах корпорации, т. е. юридического лица, покупать и продавать принадлежащую ему собственность, искать и отвечать в судах, производить займы и, рядом с этим, избирать собственных своих администраторов; замечательно при этом то, что эти права предоставляются не всему городскому гражданству, а членам господствующих гильдий, где так называемой торговой гильдии (Gilda mercatoria), а где и ремесленным цехам. В слабо населенных городах, в городах, так сказать, захудалых, вследствие перехода торговой и промышленной деятельности в другие центры на севере и западе страны, сосредоточение политической власти в руках гильдейской братии повело в XVII и XVIII столетиях к тому практическому результату, что политически полноправных граждан стали считать не более, как десятками, а это обстоятельство сделало возможным широкое воздействие на городское самоуправление как правительства, часто обращавшегося к системе официальных кандидатур, так и аристократии, не брезгавшей системой подкупов. Если принять во внимание, что города, без отношения к числу жителей, в силу одного факта призыва их некогда в парламент специальными письмами королей (writs of summons), имели право каждый посылать двух депутатов в законодательное собрание страны, то нетрудно будет понять причину, по которой последнее нередко на половину было составлено из клиентов аристократии и правительства. Городская реформа 1835 года положила конец такому ненормальному порядку вещей, заменяя те олигархические основы, на которых он был построен, более широкими демократическими. Политические права, и в частности право избрания городских властей, признаны были за всеми домохозяевами, которые владеют подлежащим местному обложению имуществом и имеют в пределах города по крайней мере двухгодичное пребывание. Все эти лица одинаково призываются к выбору городских советников. Кандидаты в последние в разных городах должны удовлетворять различным требованиям имущественного ценза. Состав общего городского совета, или так называемого common council, возобновляется ежегодно по третям. Члены городского совета выбирают из своей среды ольдерменов сроком на шесть лет. Каждые три года половина ольдерменов оставляет свою должность, не ранее, однако, как после выбора всем советом преемников выходящим ольдерменам. Наряду с ольдерменами общий городской совет выбирает мэра, или голову, сроком на один год, а также секретаря, городского казначея и других чиновников. В городском совете сосредоточивается заведывание городским хозяйством, полицией безопасности и благосостояния. Судебные функции вполне отделены от административных в том смысле, что в каждом городе для решения маловажных процессов назначается особый, оплачиваемый городом, судья, известный под названием „recorder“[2]. Все издержки по городской администрации покрываются частью доходами с городской собственности, частью городским налогом, так называемым borough rate.
Этот длинный ряд преобразований завершается для Англии дозволением в 1836 г., несмотря на противодействие духовенства, гражданского брака с вытекающими отсюда юридическими последствиями для брачущихся. Такой закон вполне отвечал принципу свободы договоров, сторонником которого был Бентам и его ученики. Закон этот восполнен был в 1857 г. разрешением расторгать брак, как всякий другой договор, путем развода. Общественные привычки и поддерживаемые ими убеждения и предрассудки не исчезают, однако, сразу под влиянием законодательства; немудрено поэтому, если брачные узы продолжали соблюдаться в Англии с тою же строгостью, что и прежде, — пожалуй, даже в бо̀льшей степени, чем в XVIII столетии, когда, при законодательных запретах, дух времени более снисходительно относился к нарушению супружеской верности и к практике свободной любви.
Ирландии этот период проведения вигийским правительством реформ принес отмену церковной десятины, до того уплачивавшейся и католическим ее населением, составляющим в ней значительное большинство. Принятие этой меры вызвало недовольство в умеренных членах кабинета, и Грей вышел в отставку. Он был заменен Мельборном (Melbourne), который также через 4 месяца отказался от роли премьера. Тогда король Вильгельм IV, не сочувствовавший всему этому походу против раз установившихся порядков, неожиданно призвал к себе Уэллингтона и поручил ему образование торийского кабинета, но герцог счел нужным указать королю, что при том преобладании палаты общин, которое обеспечено избирательной реформой 1832 г., премьером лучше сделать кого-либо из ее членов. Король обратился поэтому к Роберту Пилю, но этот последний остался лишь несколько месяцев во главе кабинета, так как новые выборы дали перевес либералам. Мы только потому отметили эти факты, что в них, как указывает Мей, надо видеть последний случай, когда король позволил себе пойти наперекор ясно определившемуся большинству в палате общин, требовавшему создания вигийского кабинета.
В 1837 г. умер король Вильгельм IV, и на престол взошла его племянница, молодая принцесса Александрина Виктория, дочь его брата, герцога Кентского. Так как в Ганновере закон не допускал перехода престола к женщине, то последовало, после 133 лет, протекших со времени призыва ганноверских королей на престол Англии, отделение от нее Ганновера — событие, которое все историки Великобритании приветствуют, как счастливое обстоятельство, которое освободило, наконец, английских монархов от личных и династических интересов на континенте.
- ↑ Этот перелом в направлении Бентама не указан Дайси и как нельзя лучше изображен Галеви во второй части его трехтомного сочинения „Об образовании философского радикализма“.
- ↑ Он собственно и постановляет приговоры в совете ольдерменов, все еще удерживающем номинально судебную юрисдикцию четвертных сессий мировых судей.