На слѣдующее утро мы выѣхали по желѣзной дорогѣ въ Швейцарію и около 10 часовъ ночи прибыли въ Люцернъ. Первымъ открытіемъ, которое я сдѣлалъ, было то, что красота озера не преувеличена. День или два спустя послѣдовало и другое открытіе: прославленныя серны совсѣмъ не то же, что̀ дикія козы; что онѣ даже не принадлежатъ къ рогатымъ животнымъ; что онѣ не пугливы; что онѣ не избѣгаютъ человѣка; и что охота за ними не представляетъ ни малѣйшей опасности. Серна — это черненькое или бурое созданіе не крупнѣе горчичнаго зерна; вамъ не для чего идти за ней, такъ какъ она сама придетъ къ вамъ; онѣ явятся къ вамъ цѣлымъ табуномъ и будутъ прыгать и ползать по всему тѣлу, подъ вашимъ платьемъ; онѣ не только не пугливы, наоборотъ, онѣ чрезвычайно общительны, онѣ не боятся человѣка, но сами первыя нападаютъ на него; укусы ихъ не опасны, но, тѣмъ не менѣе, не пріятны; сила ихъ почти невѣроятна, — если вы попробуете накрыть это животное пальцемъ, оно прыгаетъ на высоту, въ тысячу разъ большую его собственнаго тѣла, и никакой самый острый глазъ не услѣдитъ за нимъ при этомъ. Не мало написано романтической чепухи о сернахъ Швейцаріи и объ опасностяхъ охоты за ними; на самомъ же дѣлѣ даже женщины и дѣти охотятся на нихъ безъ всякаго страха; охотятся, можно сказать, всѣ безъ исключенія, при чемъ охота производится во всякое время, днемъ и ночью, въ постели такъ же успѣшно, какъ и внѣ ея. Охотиться за сернами съ ружьемъ — одно поэтическое безуміе; весьма немногіе дѣлаютъ это; найдется развѣ одинъ стрѣлокъ изъ цѣлаго милліона, который въ состояніи попасть въ нее изъ ружья. Гораздо проще ловить ее, нежели стрѣлять, и только самые опытные охотники за сернами охотятся за ними съ ружьями. Другая ошибка, всѣми повторяемая — это «рѣдкость» сернъ. Какъ разъ наоборотъ. Стада въ 100.000.000 головъ совсѣмъ не рѣдкость въ швейцарскихъ гостинницахъ. По крайней мѣрѣ, численность ихъ настолько велика, что онѣ составляютъ истинное наказаніе. Поэты одѣваютъ своихъ охотниковъ за сернами въ разные фантастическіе и живописные костюмы, между тѣмъ, лучшій способъ охоты за этою дичью — это быть безъ всякаго костюма. Торговля кожами сернъ тоже не болѣе, какъ обманъ; никто не станетъ сдирать кожу съ серны: она слишкомъ для этого мала. И вообще, во всемъ, что только писалось объ этомъ животномъ, не мало вздорнаго и сентиментально преувеличеннаго. И никакого удовольствія я не ощущалъ, находя ее, хотя ранѣе она и была предметомъ моихъ помысловъ; всю свою жизнь мечталъ я посмотрѣть на нее въ ея дикомъ состояніи и принять участіе въ погонѣ за нею по роднымъ ея скаламъ. Мнѣ очень прискорбно раскрывать истину и разрушать въ читателѣ то восхищеніе и уваженіе, какіе онъ, быть можетъ, питаетъ къ сернамъ, но сдѣлать это необходимо, такъ какъ, если честный писатель встрѣчаетъ гдѣ-либо обманъ, то прямая обязанность его обнаружить этотъ обманъ, низвергнуть его съ почетнаго мѣста, не взирая на то, кто можетъ пострадать отъ этого; въ противномъ случаѣ, писатель окажется недостойнымъ довѣрія общества.
Люцернъ — прелестное мѣстечко. Онъ начинается у самой воды цѣлымъ рядомъ гостинницъ и затѣмъ безпорядочно, скученно, но весьма живописно взбѣгаетъ по склонамъ двухъ или трехъ холмовъ, представляясь глазу какой-то кучей красныхъ крышъ, странныхъ шпицовъ, слуховыхъ оконъ и высокихъ, остроконечныхъ колоколенъ; мѣстами выглядываетъ старая, полуразрушенная городская стѣна, подобно червю извивающаяся по холмамъ, на которыхъ расположенъ городъ; кое-гдѣ поднимаются такія же старыя, толстостѣнныя башни съ квадратнымъ основаніемъ. Повсюду виднѣются башенные часы съ одной только стрѣлкой, идущей какъ разъ по діаметру циферблата, и безъ всякаго механизма подъ нимъ; такіе часы придаютъ много живописности, но указывать время, конечно, не могутъ. Вдоль кривой линіи, по которой расположены гостинницы, по берегу озера идетъ широкій бульваръ, съ обоихъ сторонъ обсаженный еще мало тѣнистыми деревьями, и снабженный фонарями. Берегъ озера обдѣланъ камнемъ подобно набережной и обнесенъ перилами, предохраняющими публику отъ паденія внизъ. Цѣлый день снуютъ по бульвару экипажи, и толпа, самая пестрая, наполняетъ его: няньки, дѣти, туристы то сидятъ на лавочкахъ въ тѣни деревьевъ, то, прислонившись къ периламъ набережной, наблюдаютъ за стаями рыбъ, снующихъ въ чистой, прозрачной водѣ, или любуются прекрасной картиной озера, какъ бы обрамленнаго снѣжными вершинами горъ. Небольшіе увеселительные пароходики, полные публики, поминутно то приходятъ, то отходятъ; повсюду виднѣются гребныя лодки прихотливой конструкціи съ молодыми дѣвицами и мужчинами, а если есть хоть какой-нибудь вѣтеръ, то не мало появляется и парусныхъ яхточекъ.
Комнаты гостинницъ, выходящія наружу, снабжены маленькими балконами съ перилами, на которыхъ съ удобствомъ можно закусить и отдохнуть, имѣя передъ глазами прекрасную картину озера и кипучей дѣятельности, которая царитъ на немъ.
Весьма многіе какъ мужчины, такъ и женщины, одѣты въ дорожные костюмы и имѣютъ въ рукахъ альпенштоки. Надо полагать, что безъ альпенштоковъ по Швейцаріи не безопасно гулять даже по городу. Если по забывчивости какой-либо туристъ сойдетъ къ завтраку безъ альпенштока, то тотчасъ же бѣжитъ обратно, забираетъ его и, принеся въ залу, ставитъ его гдѣ-нибудь въ уголкѣ. Когда путешествіе его по Швейцаріи окончится, то и тогда онъ не выбросить этого метловища, а повезетъ его съ собой въ какой-нибудь отдаленнѣйшій уголокъ земли, хотя это и доставитъ ему болѣе хлопотъ и огорченій, чѣмъ любой ребенокъ или курьеръ. Дѣло въ томъ, что этотъ альпенштокъ — его трофей; на немъ выжжено его имя; и если ему случилось влѣзть съ нимъ на какой-нибудь холмикъ или перепрыгнуть ручеекъ, или перелѣзать черезъ мусорную кучу, то онъ на томъ же альпенштокѣ вырѣзаетъ названія мѣстностей, гдѣ событія эти совершились. Это, такъ сказать, его знамя, которое въ то же время хранитъ замѣтки о его подвигахъ. Когда онъ покупалъ его, то далъ за него всего три франка, но теперь, когда на немъ записаны его дѣянія, его нельзя купить и за цѣлую Голконду. По всей Швейцаріи есть немало ремесленниковъ, все ремесло которыхъ состоитъ въ выжиганіи для туристовъ подобныхъ надписей на альпенштокахъ. И замѣтьте, въ Швейцаріи человѣка уважаютъ, глядя по его альпенштоку. На меня самого никто не обращалъ вниманія, пока я ходилъ съ чистою палкою. Но такъ какъ выжиганіе обходится очень дешево, то я скоро помогъ горю. Эффектъ, произведенный въ первый же мой выходъ съ такимъ альпенштокомъ на всѣхъ встрѣчныхъ туристовъ, былъ замѣчателенъ. Я былъ вполнѣ вознагражденъ за свои хлопоты.
Лѣтомъ контингентъ туристовъ въ Швейцаріи состоитъ наполовину изъ англичанъ; другую половину составляютъ представители остальныхъ національностей, больше всего нѣмцевъ, затѣмъ американцевъ. Впрочемъ, американцевъ оказалось всетаки значительно меньше, чѣмъ должно бы быть по моимъ предположеніямъ.
Table d’hôte въ семь съ половиной часовъ въ Швейцергофѣ являетъ самую причудливую смѣсь національностей, но, къ сожалѣнію, даетъ возможность наблюдать скорѣе костюмы, чѣмъ ихъ обладателей, такъ какъ большое общество разсаживается за нѣсколькими безконечно длинными столами и поэтому лица большей части сотрапезниковъ видны въ перспективѣ. Зато для завтрака накрывались небольшіе круглые столы, и тогда, если удавалось занять мѣсто за центральнымъ столомъ, для наблюденія открывалось столько лицъ, сколько можно только пожелать. Мы часто упражнялись въ отгадываніи національности и, вообще говоря, съ достаточнымъ успѣхомъ. Иногда мы пробовали даже отгадать и имя, но это было уже трудно: для этого, вѣроятно, требуется очень большая опытность. Мы, наконецъ, бросили свои попытки въ этомъ направленіи и перешли къ болѣе легкому. Какъ-то утромъ я сказалъ:
— Вотъ общество американцевъ!
Гаррисъ отвѣчалъ:
— Да, но изъ какого штата.
Я назвалъ одинъ штатъ, Гаррисъ назвалъ другой. Впрочемъ, мы согласились съ нимъ въ одномъ, а именно, что молодая дѣвушка, принадлежавшая къ этому обществу, была чрезвычайно красива и одѣта съ большимъ вкусомъ. Мы расходились только по поводу ея возраста. Я давалъ ей 18, Гаррисъ 20. Споръ разгорался все сильнѣе, пока, наконецъ, я сказалъ совершенно серьезно:
— Хорошо, чтобы рѣшить нашъ споръ, я пойду и спрошу ее.
— Конечно, это самое лучшее, — отвѣчалъ саркастически Гаррисъ. — Тѣмъ болѣе, что ничего другого вамъ и не надо сдѣлать, какъ только обратиться къ ней съ самой обыкновенной здѣсь фразой: «Я американецъ!» Нѣтъ сомнѣнія, что она будетъ весьма рада увидѣть васъ.
Затѣмъ онъ намекнулъ, что, быть можетъ, смѣлость моя заговорить съ ней и не сопряжена съ особою опасностью.
— Раньше я говорилъ только такъ, не намѣреваясь въ дѣйствительности идти къ ней, — сказалъ я, — но я вижу, что вы не знаете еще, насколько я неустрашимъ. Я не побоюсь ни одной женщины. Я пойду и буду говорить съ этой молодой дѣвушкой.
По моему мнѣнію, предпріятіе мое было не изъ трудныхъ. Я разсчитывалъ обратиться къ ней самымъ почтительнѣйшимъ образомъ и просить извиненія, если ея чрезвычайное сходство съ одной моей знакомой ввело меня въ заблужденіе; и когда она отвѣтитъ, что имя ея совсѣмъ не то, которое я назову, то, вторично попросивъ извиненія, скорѣе ретироваться. Никакой непріятности выйти такимъ образомъ не можетъ. Я подошелъ къ ея столу, поклонился ея спутнику, затѣмъ обернулся къ ней и собирался уже начать свою рѣчь, какъ она воскликнула:
— Я такъ и знала, что не ошиблась. Я говорила Джону, что это вы! Джонъ все сомнѣвался, но я знаю, что я права. Я говорю, что вы должны тотчасъ же узнать меня и подойти. И я очень рада, что такъ и вышло; не особенно бы была я польщена, если бы вы ушли изъ зала, не узнавъ меня. Садитесь, садитесь, какъ это странно, именно васъ-то я и не ожидала когда-либо опять видѣть.
Такой оборотъ дѣла былъ оглушительнымъ сюрпризомъ. На мгновеніе у меня отнялась всякая способность соображенія. Тѣмъ не менѣе мы сердечно пожали другъ другу руки, и я усѣлся. Поистинѣ, стулъ, на который я опустился, былъ самымъ неудобнѣйшимъ, какіе когда-либо мнѣ попадались. Мнѣ казалось, что я смутно припоминаю теперь лицо дѣвушки, но я не имѣлъ ни малѣйшаго представленія, гдѣ я ее раньше встрѣчалъ и какъ ея имя. Я тотчасъ же произвелъ диверсію и началъ разговоръ о швейцарскихъ видахъ и красотахъ, чтобы отвлечь ее отъ такихъ темъ, которыя могли бы выдать меня, но, увы, она сейчасъ же перешла къ вещамъ, которыя сильнѣе ее интересовали.
— Ахъ, что это за ночь была, когда, помните, море унесло лодки. Вы не забыли?
— О, я забылъ? — сказалъ я. — Конечно, нѣтъ! — Увы, я ничего не помнилъ. Я хотѣлъ бы, чтобы море унесло и руль, и мачты, и самого капитана.
— А помните, какъ перепугана была бѣдная Мери, какъ она кричала?
— Конечно, помню, — отвѣчалъ я. — О, Боже, все это прошло.
Я страстно желалъ, чтобы и эти минуты прошли поскорѣе; всѣ усилія что-либо вспомнить попрежнему были тщетны. Самое умное, что я могъ сдѣлать, это чистосердечно во всемъ признаться. Но послѣ того, какъ дѣвушка похвалила меня за то, что я узналъ ее, я уже не могъ принудить себя къ этому; и вотъ я рѣшился продолжать комедію, надѣясь, что какой-нибудь случай спасетъ меня, но случай не являлся и я все глубже и глубже погружался въ тину. Незнакомка между тѣмъ оживленно продолжала:
— Вы знаете, въ концѣ концовъ Георгъ вѣдь женился на Мери.
— Какъ, женился? Нѣтъ, не знаю!
— Какъ же, женился! Онъ говоритъ, что никогда не вѣрилъ, что она хоть въ половину настолько же была виновата, какъ и ея отецъ; и я думаю, что онъ правъ. Неправда ли?
— Понятно, правъ. Дѣло было вполнѣ ясно. Я всегда говорилъ это.
— Какъ, вы говорили совершенно обратное, по крайней мѣрѣ, тогда лѣтомъ!
— О, нѣтъ, не лѣтомъ. Вы вполнѣ правы. Я говорилъ это въ слѣдующую зиму.
— Отлично, когда все выяснилось, то Мери оказалась нисколько не виновата, вся вина падаетъ на ея отца или, скорѣе, на отца и старика Дарли вмѣстѣ.
Необходимо было что-нибудь отвѣтить и я сказалъ:
— Я всегда считалъ Дарли чрезвычайно своенравнымъ старикомъ.
— Онъ такой и есть, но они всегда питали къ нему какую-то слабость, несмотря на всѣ его эксцентричности. Вы, конечно, помните, что чуть погода сдѣлается похолоднѣе, то онъ сейчасъ же старается пробраться въ комнаты.
Продолжать въ прежнемъ тонѣ я уже боялся. Очевидно, этотъ Дарли не человѣкъ, а животное какого-нибудь другого рода, но какого же? Вѣроятно, собака, но вѣдь, можетъ быть, и слонъ. Однако, я вспомнилъ, что хвостъ присущъ всѣмъ животнымъ одинаково, и поэтому рискнулъ замѣтить:
— А хвостъ-то, хвостъ у него какой!
— Хвостъ! У него ихъ тысяча!
Это было восхитительно. Теперь я уже совершенно не зналъ, что и думать; однако же, я сказалъ:
— О, да, онъ дѣйствительно былъ замѣчателенъ со своими хвостами.
— Для негра, и при томъ еще сумасшедшаго, согласна, онъ былъ замѣчателенъ, — возразила она.
Мнѣ даже жалко стало. «Возможно, — подумалъ я про себя, — что она теперь замолчитъ и будетъ ждать, что скажу я». Если это такъ, то разговоръ нашъ поконченъ.
Негръ съ тысячью хвостами — это такая тема, о которой врядъ ли кто сумѣетъ говорить краснорѣчиво и пространно безъ серьезной подготовки. Чтобы увѣренно пуститься въ подобныя дебри, надо…
Но здѣсь, къ моему облегченію, дѣвушка прервала меня, сказавъ:
— Да, когда онъ начнетъ свои сумасшедшія жалобы, то этому просто конца нѣтъ, если хоть кто-нибудь его слушаетъ. Его собственное жилище достаточно удобно, и тѣмъ не менѣе всякій разъ, какъ только сдѣлается похолоднѣе, хозяева могутъ быть увѣрены, что онъ составитъ имъ компанію, ничѣмъ его не выживешь тогда изъ дому. Но они все сносятъ терпѣливо съ тѣхъ поръ, какъ годъ тому назадъ онъ спасъ Тому жизнь. Вы помните Тома?
— О, въ совершенствѣ. Онъ былъ тогда славнымъ малымъ.
— Да, вы правы. А что за прелесть его ребенокъ!
— Вполнѣ съ вами согласенъ. Я никогда прежде не видалъ болѣе прелестной крошки.
— Я всегда съ восторгомъ няньчусь и играю съ нимъ.
— И я тоже.
— Вѣдь это вы дали ему имя. Но какое? Я не могу теперь припомнить.
Мнѣ показалось, что ледъ всего тоньше именно въ этомъ мѣстѣ. Чего бы я не далъ, чтобы знать, какого пола былъ этотъ ребенокъ! Однако, къ счастью, мнѣ пришло въ голову, что можно сказать имя, одинаково годное для обоихъ половъ.
— Я назвалъ его Frances[1], — брякнулъ я.
— По кому-нибудь изъ родственниковъ, полагаю? Но вы дали имя еще одному ребенку, уже умершему, котораго я даже никогда не видала. Какъ вы назвали того?
Мой запасъ среднихъ именъ былъ исчерпанъ, но, принимая во вниманіе, что ребенокъ уже умеръ, а дѣвушка никогда его даже и не видала, я подумалъ, что можно рискнуть и ему дать какое-нибудь имя. Поэтому я сказалъ:
— Я назвалъ того Томомъ Генри.
— Это странно… чрезвычайно странно, — проговорила она задумчиво.
Я сидѣлъ молча и чувствовалъ, что по мнѣ течетъ холодный потъ. Я находился въ большомъ затрудненіи, но надѣялся, что выйду изъ него съ честью, только бы она не разспрашивала меня объ именахъ прочихъ ребятъ. Но я совсѣмъ не подозрѣвалъ, откуда грянетъ громъ. Все это время она какъ бы въ раздумьѣ повторяла имя послѣдняго ребенка, какъ вдругъ сказала:
— Я всегда сожалѣла, что васъ въ то время не было съ нами; я очень желала, чтобы вы дали имя и моему ребенку.
— Вашему ребенку! Развѣ вы замужемъ?
— Я уже тринадцать лѣтъ замужемъ.
— Тринадцать лѣтъ, какъ крещены, хотите вы сказать.
— Нѣтъ, замужемъ. Юноша, сидящій рядомъ съ вами — мой сынъ.
— Это невѣроятно, даже невозможно, простите мою дерзость, но я хочу спросить васъ, на много ли вамъ больше сверхъ восемнадцати? Другими словами, скажите, пожалуйста, сколько вамъ лѣтъ?
— Мнѣ было какъ разъ девятнадцать въ день бури, о которой мы только-что говорили. Это случилось въ день моего рожденія.
Слова эти ничего мнѣ не объясняли, такъ какъ я не зналъ, когда была эта буря. Я напрягалъ свои силы, чтобы придумать, о чемъ бы мнѣ заговорить болѣе извѣстномъ, чтобы получше закончить этотъ разговоръ и по возможности затушевать свою слабость въ области воспоминаній, но ничего подходящаго на умъ мнѣ не приходило. Я собирался уже сказать ей: «А вы нисколько съ того времени не измѣнились», — но подумалъ, что это рискованно. Сказать ей развѣ: «Ахъ, какъ вы похорошѣли съ того времени», — но это уже и совсѣмъ не подходитъ къ дѣлу. Я уже хотѣлъ заговорить о погодѣ, чтобы хоть выиграть время, но дѣвушка предупредила меня, сказавъ:
— Какъ я счастлива поговорить о томъ старомъ, добромъ времени, неправда ли, и вамъ вѣдь пріятно?
— Никогда въ жизни не проводилъ я такъ времени, какъ въ теченіе этого получаса! — воскликнулъ я съ жаромъ и могъ бы прибавить, не погрѣшая противъ истины: «И хотѣлъ бы быть лучше оскальпированнымъ, чѣмъ провести такъ еще полчаса».
Я былъ въ величайшемъ восторгѣ, что выдержалъ это испытаніе и готовился уже распроститься и уйти, какъ вдругъ дѣвушка сказала:
— Но тутъ есть одно обстоятельство, которое меня удивляетъ.
— Что же такое?
— Имя умершаго ребенка. Какъ, говорите вы, его звали?
Оно было вторымъ для меня сюрпризомъ, я успѣлъ уже забыть, какъ звали ребенка; не могъ же предполагать, что это имя опять потребуется.
Однако же, я сдѣлалъ видъ, что знаю, и отвѣчалъ:
— Іосифъ Вильямъ.
Молодой человѣкъ, сидѣвшій рядомъ со мною, поправилъ меня, сказавъ:
— Нѣтъ, Томъ Генри.
Я поблагодарилъ его, горячо поблагодарилъ, и съ трепетомъ вказалъ:
— О, да, я думалъ о другомъ ребенкѣ, которому я тоже выбралъ имя; я многимъ давалъ имена и поэтому смѣшался, тотъ умершій дѣйствительно назывался Генри Томсонъ.
— Томъ Генри, — хладнокровно поправилъ юноша.
Я снова принялся благодарить его, просто разсыпался въ благодарностяхъ, и, заикаясь, едва могъ выговорить:
— Томъ Генри, да, Томъ Генри было имя этого бѣдняжки. Я назвалъ его въ честь Тома, э… Томаса Карлейля, великаго писатели, вы знаете, а Генри, э… въ честь Генриха VIII. Родители были весьма довольны имѣть ребенка по имени Томъ Генрихъ.
— Но отъ этого дѣло оказывается еще болѣе страннымъ, — проговорила какъ бы въ раздумьѣ моя прекрасная пріятельница.
— Еще болѣе странно! Почему?
— Да, потому что родители, говоря объ этомъ ребенкѣ, постоянно называютъ его Сусанной Амеліей.
Эти слова окончательно зажали мнѣ ротъ. Я ничего не могъ возразить. Всѣ уловки были исчерпаны; идти въ этомъ направленіи далѣе — значило лгать, а этого я не желалъ. Поэтому я сидѣлъ молча и мучился, сидѣлъ разбитый и красный, словно я жарился медленно въ своемъ собственномъ соку. Вдругъ мой непріятель разсмѣялся самымъ счастливымъ смѣхомъ и сказалъ:
— Мнѣ-то, дѣйствительно, этотъ разговоръ о прошломъ доставилъ нѣкоторое удовольствіе, но вамъ, кажется, нѣтъ. Я сразу увидѣла, что вы только притворяетесь, будто узнали меня, а такъ какъ вначалѣ я похвалила васъ, то и вздумала зато наказать потомъ. И, кажется, это мнѣ вполнѣ удалось. Мнѣ весьма было пріятно слышать, что вы знаете и Георга, и Тома, и Дарли, потому что я ихъ никогда даже и не видѣла раньше и потому не могла и подозрѣвать, что вы знакомы съ ними; не мало вы меня порадовали и тѣмъ, что сообщили имена всѣхъ этихъ миѳическихъ дѣтей. Повидимому, отъ васъ и еще не мало можно получить разнаго рода свѣдѣній, стоитъ только половчѣе за васъ приняться. Мери, и буря, и унесенныя лодки — это не вымыселъ; все остальное выдумка. Мери — это моя сестра; полное ея имя Мери **. Теперь-то вспомнили вы, кто я?
— Да, — отвѣчалъ я, — теперь-то я узнаю васъ; и вы остались такою же жестокою, какой были тринадцать лѣтъ назадъ на томъ кораблѣ, иначе бы вы не захотѣли такъ наказывать меня. Ни характеръ вашъ, ни ваша внѣшность ни мало не перемѣнились съ тѣхъ поръ; вы высматриваете такою же молодою и почти такая же красавица, какъ и прежде, и часть красоты вашей перешла и въ этого славнаго юношу. Затѣмъ, если только слова эти могутъ васъ тронуть, позвольте мнѣ выкинуть бѣлый флагъ и заявить, что я побѣжденъ и признаюсь въ этомъ.
Я былъ помилованъ, и мы распростились. Вернувшись къ Гаррису, я сказалъ:
— Теперь вы видите, что можетъ сдѣлать неглупый и ловкій человѣкъ.
— Извините меня, я вижу только, что можетъ сдѣлать человѣкъ, колоссально невѣжливый и недалекій. Нечего сказать, хорошая мысль, идти въ незнакомое общество и разговаривать цѣлыхъ полчаса! Никогда въ жизни до сей минуты не подозрѣвалъ я, что человѣкъ въ здравомъ умѣ способенъ выкинуть подобную штуку. Что же вы имъ сказали?
— Ничего непріятнаго. Я только спросилъ дѣвушку, какъ ее зовутъ.
— Не сомнѣваюсь. Клянусь въ этомъ честю. Полагаю, что вы способны и на это. Съ моей стороны было тоже глупостью дозволить вамъ пойти и отличиться такъ. Но, знаете, я не вѣрилъ, что вы, дѣйствительно, можете сдѣлать такую непростительную вещь. Что теперь подумаютъ о васъ эти господа? Но какъ вы это спросили — я хочу сказать, въ какой формѣ? Надѣюсь, не сразу же такъ и брякнули?
— О, нѣтъ, я и самъ думалъ объ этомъ. Я сказалъ: «Мой другъ и я хотимъ знать, какъ васъ зовутъ, если позволите».
— Да, это сказано было не грубо. Такая вѣжливость дѣлаетъ вамъ несказанную честь. И мнѣ очень пріятно, что вы упомянули и обо мнѣ; вполнѣ цѣню вашу деликатность и вниманіе. Но что же отвѣчала она?
— Да ничего особеннаго, сказала только, какъ ее зовутъ.
— Просто сказала только свое имя. И вы хотите сказать, что она не выказала никакого удивленія?
— Нѣтъ, теперь я начинаю думать, что она была нѣсколько удивлена; тогда я думалъ иначе — и принялъ это за выраженіе удовольствія.
— О, нѣть сомнѣнія, вы правы; это именно было выраженіе удовольствія; да и что же можно почувствовать, какъ не удовольствіе, получивъ отъ какого-то незнакомаго человѣка такой оскорбительный вопросъ. Что же вы затѣмъ сдѣлали?
— Я протянулъ имъ свою руку и они оба пожали ее.
— Я видѣлъ это! Я не вѣрилъ своимъ собственнымъ глазамъ. Не обѣщалъ ли вамъ тотъ молодой человѣкъ перервать горло?
— Нѣтъ, насколько я могъ судить, они оба, казалось, были рады меня видѣть.
— И знаете, я вѣрю этому. Я увѣренъ, что они сказали про себя. «Безъ сомнѣнія, этотъ чудакъ только-что вырвался изъ подъ присмотра, позабавимся надъ нимъ». Иначе нѣть другого способа объяснить ихъ снисходительность. Я видѣлъ, вы сѣли. Это они пригласили васъ?
— Нѣть, они не приглашали меня садиться, но я подумалъ, что они просто забыли сдѣлать это.
— У васъ безошибочный инстинктъ. Что же вы еще сдѣлали? О чемъ вы разговаривали?
— О, я спросилъ дѣвушку, сколько ей лѣтъ?
— Нимало не сомнѣвался. Ваша деликатность свыше похвалъ. Ну, дальше, дальше — не обращайте вниманія на мое кажущееся раздраженіе. Я всегда выгляжу такимъ именно тогда, когда чѣмъ-нибудь особенно обрадованъ. Дальше сказала она сколько ей лѣтъ?
— О, да, она сказала мнѣ сколько ей лѣтъ, и, кромѣ того, разсказала мнѣ подробно и о матери, и о бабушкѣ, и о другихъ своихъ родныхъ, а такъ же многое о себѣ самой.
— И она добровольно, сама вдавалась во всѣ эти подробности?
— Нѣтъ, не совсѣмъ такъ; я задавалъ ей вопросы, а она отвѣчала на нихъ.
— Это восхитительно. Но дальше — быть же не можетъ, чтобы вы упустили спросить ее о ея политическихъ убѣжденіяхъ?
— Конечно, я подумалъ и объ этомъ. Она сама демократка, мужъ республиканецъ, а оба они баптисты.
— Ея мужъ? Такъ этотъ ребенокъ замужемъ?
— Она совсѣмъ не ребенокъ. Да, она замужемъ, и это ея мужъ сидитъ рядомъ съ нею.
— И есть у нихъ дѣти?
— Да, семь съ половиной.
— Это невозможно.
— Нѣтъ возможно. Она сама мнѣ сказала.
— Хорошо, но семь да еще съ половиной! Что подразумѣваете вы подъ этой половиной? Откуда взялась эта половина?
— Это ребенокъ, котораго она имѣла отъ другого мужа, не отъ этого, а отъ другого, такъ что этотъ ребенокъ сводный, почему они и не считаютъ его за цѣлаго.
— Отъ другого мужа? Такъ она вторично замужемъ?
— Нѣтъ, она теперь за четвертымъ. Это-то и есть четвертый.
— Ни одному слову не вѣрю. Лицо ея говоритъ, что все это безсмыслица. А тотъ юноша, что сидитъ съ нею — это братъ ея?
— Нѣтъ, это ея сынъ. Онъ самый младшій. Онъ гораздо моложе, нежели выглядитъ; ему всего лишь одиннадцать съ половиной лѣтъ.
— Все это положительно невозможно и кажется мнѣ весьма подозрительнымъ. Дѣло вполнѣ ясно: они просто испытывали степень вашего легковѣрія и дурачили васъ. И кажется, что успѣшно. Я весьма доволенъ, что самъ не причастенъ этому дѣлу; надѣюсь, что они будутъ настолько добры, что не сочтутъ меня такимъ же. И долго еще они здѣсь пробудутъ?
— Нѣтъ, они уѣзжаютъ еще до полудня.
— Есть одинъ такой человѣкъ, который отъ души порадуется этому. Какъ вы узнали о томъ? Разспрашивали, вѣроятно?
— Нѣтъ, сначала, когда я спросилъ объ ихъ предположеніяхъ относительно дальнѣйшаго путешествія, то они отвѣтили, что намѣрены пробыть здѣсь еще недѣлю и осмотрѣть окрестности, но подъ конецъ разговора, когда я замѣтилъ, что мы оба съ большимъ удовольствіемъ готовы сопровождать ихъ въ этихъ экскурсіяхъ и предложилъ имъ представить васъ, то они нѣсколько какъ бы замялись и спросили, не изъ того ли самаго и вы заведенія, въ которомъ былъ и я. Я отвѣтилъ, что да, и тогда они сказали, что измѣнили свое рѣшеніе и завтра же уѣдутъ отсюда, чтобы навѣстить какого-то больного родственника въ Сибири.
— О, Боже, вы перешли всякія границы! Вы достигли высшихъ предѣловъ глупости, какихъ можетъ только достигнуть человѣкъ. На вашей могилѣ я воздвигну, если только не умру раньше васъ, памятникъ въ видѣ ослиной головы въ Страсбургскую колокольню величиною. Они хотѣли знать, не изъ того ли самаго «заведенія», изъ какого вырвались вы, и я? Да? Что они подразумѣвали подъ этимъ «заведеніемъ?»
— Я не знаю; мнѣ не пришло въ голову спросить у нихъ.
— Да я это знаю. Они подразумѣвали убѣжище, убѣжище для идіотовъ, понимаете вы теперь? Итакъ, они теперь думаютъ, что мы съ вами пара. Что вы теперь о себѣ будете думать?
— Право, не знаю. Не думаю, что я сдѣлалъ что-либо дурное, по крайней мѣрѣ, у меня вовсе не было такого умысла. Это очень милые люди и, какъ мнѣ кажется, я имъ тоже понравился.
Гаррисъ проворчалъ еще нѣсколько язвительныхъ замѣчаній и ушелъ въ свою спальню «сломать что-нибудь изъ мебели», какъ онъ выразился. Это ужасно непостоянный человѣкъ; всякая бездѣлица способна измѣнить расположеніе его духа.
Я былъ порядочно таки измученъ молодой женщиной, но что за бѣда, я выместилъ на Гаррисѣ. Чужая болячка служитъ отличнымъ лекарствомъ для своей собственной.
Примѣчанія
- ↑ Въ англійскомъ языкѣ имя Frances и соотвѣтствующее ему женское Франсуаза выговариваются почти одинаково.
Прим. перев.