Судя по заглавию настоящего параграфа можно бы думать, что здесь речь должна идти собственно только о двух предметах: о докладе дела и о словесном состязании тяжущихся; но из общего обзора правил тех статей устава, которые помещены в отделении, носящем приведенное заглавие, нетрудно убедиться, что они касаются не только доклада дела и словесного состязания тяжущихся, но что в них, кроме того, заключаются, прежде всего, общие правила о судебных заседаниях, которые должны относиться одинаково как к заседаниям по делам исковым, так равно и к заседаниям по делам частным и вообще к судебным заседаниям, какой бы вопрос и какая бы бумага ни подлежали рассмотрению в судебном заседании, если только подлежащий обсуждению вопрос или бумага, на основании самого закона, не подлежат обсуждению в распорядительном заседании суда. Далее, в правилах устава, помещенных в настоящем отделении, речь идет также об отношении суда к тяжущимся по предмету словесного состязания, о правах председателя по управлению заседанием, и, наконец, последняя 339 ст. относится уже прямо до постановления решения, которая, вследствие этого, как мне кажется, вовсе не должна подлежать рассмотрению в настоящем параграфе и будет мной объяснена в отделе о решении. Теперь же я перейду собственно к рассмотрению тех статей, которые, по содержанию их, имеют прямое отношение к занимающему нас предмету.
Ст. 324. Доклад дела и словесное состязание тяжущихся происходят в открытом заседании суда.
Ст. 325. Если, по особому свойству дела, публичность заседания может быть предосудительна для религии, общественного порядка или нравственности, то суд, по собственному усмотрению, или по требованию Прокурора, может постановить, чтобы заседание было при закрытых дверях. Распоряжение о том всегда объявляется публично и записывается в журнал заседания.
Ст. 326. Судебное заседание может происходить при закрытых дверях и в том случае, когда обе стороны будут о сем просить и суд признает просьбу их заслуживающею уважения.
В постановлении первой из этих статей выражено общее правило, в силу которого как доклад дела, так и словесное состязание тяжущихся должны происходить в публичном заседании суда, при открытых дверях присутствия. В этом-то правиле и заключается общее и основное начало, усвоенное нашими судебными уставами, — и, притом, усвоенное одинаково, как уставом гражданского, так и уставом уголовного судопроизводства, — начало гласности и публичности вообще судебных заседаний. Правила же двух последующих статей устава определяют те исключения из общего начала публичности судебных заседаний, когда закон считал или необходимым, или только возможным допустить разбор дела при закрытых дверях присутствия. Я рассмотрю оба исключения отдельно.
Что касается первого исключения, то, на основании правила 325 ст., заседание должно происходить при закрытых дверях, когда, как сказано в статье: „по особому свойству дела, публичность заседания может быть предосудительна для религии, общественного порядка или нравственности“. Из этого видно, что закон считал необходимым допустить исключение в трех случаях, — когда дело, по свойству его, предосудительно для религии, общественного порядка и нравственности. Распоряжение о закрытии дверей присутствия должно, конечно, предшествовать докладу дела, потому что заседание именно в том и состоит, что в нем выслушивается доклад и словесное состязание тяжущихся. Но, до доклада дела содержание его еще неизвестно всему суду, оно известно только члену-докладчику и отчасти председателю; каким же образом суд в целом составе узнает о том, какие в деле имеются причины к тому, что дело должно слушаться при закрытых дверях присутствия? Мне кажется, что член-докладчик должен поступить в этом случае таким образом: не докладывая дела, предварительно объявить, что, по его мнению, в деле имеются такие факты, оглашение и обсуждение которых может быть предосудительно, напр., для религии или нравственности, причем, член-докладчик не должен, конечно, сообщать, в чем заключаются подобные факты, потому что закон желал именно избежать самого оглашения фактов, предосудительных для религии или нравственности, публично в заседании. Затем, суд, по выслушании такого заявления от члена-докладчика, или от самого председателя, обязан узнать и обсудить, насколько имеющиеся в деле факты предосудительны и могут ли они действительно служить поводом к рассмотрению дела при закрытых дверях; распоряжение же свое об этом суд, во всяком случае, как-то требует правило разбираемой статьи, объявляет публично, не оглашая, конечно, при этом самых фактов, послуживших поводом к закрытию дверей присутствия.
Далее, по чьей инициативе, на основании разбираемой статьи устава, может быть возбужден вопрос о рассмотрении дела в закрытом заседании? В тексте 325 ст., по перечислении причин, долженствующих служить поводом к закрытию дверей присутствия, сказано: „то суд, по собственному усмотрению или по требованию прокурора, может постановить, чтобы заседание было при закрытых дверях“. Из этого видно, что вопрос о рассмотрении дела в закрытом заседании может возбудить, во-первых, сам суд ex officio, без всякого заявления сторон, по собственному усмотрению, и, во-вторых, прокурор. Впрочем, редакция правила разбираемой статьи представляется далеко неясной и неполной. Первое недоумение, возбуждаемое неясностью редакции, по моему мнению, состоит в следующем: когда суд усматривает в деле такие факты, которые должны служить достаточным поводом к закрытию дверей присутствия, то обязан ли он постановить непременно о закрытии дверей, или же, напротив, может сделать это распоряжение, но может и не сделать? По буквальному смыслу правила 325 ст., пожалуй, можно заключить, что суд, если и усматривает в деле факты, долженствующие служить достаточным поводом к рассмотрению дела в закрытом заседании суда, тем не менее, несмотря на наличность подобных фактов, не обязан, а только может постановить определение о закрытии дверей присутствия, потому что правило разбираемой статьи, в настоящей его редакции, представляется в следующем виде: „если, по особому свойству дела, публичность заседания может быть предосудительна, и проч., то суд, по собственному усмотрению, может постановить, чтобы заседание было при закрытых дверях“. Но, мне кажется, что таким образом поставленный вопрос разрешен ни в каком случае не должен быть, а что, напротив, необходимо признать, что если только суд усматривает в деле такие факты, публичное обсуждение которых было бы предосудительно для религии, нравственности, или общественного порядка, то он обязан непременно постановить определение о рассмотрении дела в закрытом заседании, потому что, при противоположном разрешении вопроса, цель, с которой установлено правило 325 ст., нисколько бы не достигалась. Очевидно, что правило этой статьи установлено с той целью, чтобы рассмотрением дела при закрытых дверях присутствия, когда в деле имеются факты предосудительные для религии, нравственности, или общественного порядка, избежать оглашения этих фактов обсуждением их в публичном заседании, чтобы не оскорбить общественную совесть, не произвести соблазна. Имея в виду такую цель правила 325 ст., необходимо признать, что самое требование закона, выраженное в этой статье, установлено в интересе публичном, а не частном, и, потому, должно быть настолько строго императивно, что усмотрению суда в выполнении или невыполнении этого требования не должно быть места; а если так, то необходимо признать, что суд, если только усматривает в имеющихся в деле фактах достаточный повод к закрытию дверей присутствия, то он вместе с тем обязан непременно постановить определение о рассмотрении такого дела в закрытом заседании. Да, и кроме того, нельзя не заметить, что было бы несообразно с достоинством суда, если бы суд, признавая, что в деле имеются такие факты, публичное оглашение которых было бы предосудительно для нравственности, религии, или общественного порядка, несмотря, однако же, на это, докладом такого дела в публичном заседании сам содействовал к произведению общественного соблазна и скандала. Выражение же 325 ст. — „суд может постановить“, должно иметь значение в другом случае, о котором я скажу несколько ниже, а также должно относиться собственно к признанию судом существования в деле самых фактов, могущих подать повод к закрытию дверей присутствия. Действительно, признание или непризнание в деле фактов, предосудительных для религии, нравственности и общественного порядка, должно быть предоставлено усмотрению суда. Суд действительно может усмотреть, но может и не усмотреть в деле фактов, долженствующих служить поводом к постановлению определения о закрытии дверей; оценка и обсуждение этих фактов никому другому, конечно, и не могут быть предоставлены, как суду; но, коль скоро, суд признает в деле наличность таких фактов и признает, вместе с тем, что факты эти такого свойства, что должны служить достаточным поводом к закрытию дверей присутствия, то он уже обязан постановить определение о рассмотрении дела в закрытом заседании.
Выше мной замечено, что суд постановляет также определение о закрытии дверей присутствия по требованию прокурора. Неточность редакции 325 ст., а еще более те рассуждения, которые помещены под этой статьей в издании государственной канцелярии, дают повод к следующим недоумениям: во-1-х, в каких случаях прокурор может заявить суду свое требование о закрытии дверей присутствия; во-2-х, насколько обязательно для суда подобное требование прокурора, и, в-3-х, каким образом прокурор может заявить суду свое требование о рассмотрении дела в закрытом заседании? Что касается первого вопроса о том — в каких случаях прокурор может требовать рассмотрения дела в закрытом заседании, то в этом отношении недоумение возникает главным образом вследствие тех рассуждений, на которых основано правило разбираемой статьи, и в которых, между прочим, сказано: „закрытое заседание по делу должно быть назначаемо, независимо от указанных в законе случаев, и по требованию прокурора“. Из этих слов можно заключить, что суд обязан рассматривать в закрытом заседании всякое дело, коль скоро прокурор того требует, если бы даже в деле вовсе не имелось в наличности фактов, предосудительных для религии, нравственности, или общественного порядка потому что только в этих трех случаях, т. е. когда по особому свойству дела именно оказывается, что оно может быть предосудительно для религии, нравственности и общественного порядка, суду предоставляется рассматривать дело в закрытом заседании, между тем, как в рассуждениях говорится, что, помимо случаев, указанных в законе, в котором только и упоминается о трех приведенных случаях, дело по требованию прокурора должно быть рассмотрено в закрытом заседании. Но, мне кажется, что ничего подобного допустить нельзя, во-первых, потому, что приведенные рассуждения совершенно противоречат прямому смыслу постановления закона, выраженного в 325 ст., из буквального содержания которой с очевидной ясностью следует, что суд может постановить о закрытии дверей присутствия, как по собственному усмотрению, так и по требованию прокурора только в трех случаях, указанных в этой же статье; а, во-вторых, также и потому, что если бы прокурору действительно предоставить право требовать закрытия дверей присутствия по всякому делу, то это значило бы поставить действия общего начала — гласности и публичности судебных заседаний — в зависимость от усмотрения прокурора, или, все равно, значило бы поставить усмотрение прокурора выше самого закона, устанавливающего как общее правило — публичность суда, — результат, очевидно невозможный и, потому, недопустимый. На этом основании я и полагаю, что и прокурор может заявить суду свое требование о рассмотрении дела в закрытом заседании только в тех же трех случаях, исчисленных в 325 ст., в которых и суд, по своему усмотрению, может постановить о закрытии дверей присутствия. Это тем более следует признать, что правило настоящей статьи есть не более как исключение из общего правила статьи предыдущей, в силу которого заседания суда вообще должны быть публичны, и которое, вследствие этого, как исключение, должно быть толкуемо ограничительно, или должно быть понимаемо таким образом, что вне случаев, положительно в 325 ст. указанных, — случаев, долженствующих служить поводом к закрытию дверей присутствия, ни суд, по своему усмотрению, не в праве докладывать дело в закрытом заседании, ни тем более прокурор не вправе заявить суду требование о закрытии дверей присутствия. Также и в отношении второго вопроса — об обязательности для суда требования прокурора о закрытии дверей присутствия, я должен сказать, что рассуждения, помещенные в издании государственной канцелярии, могут подать повод полагать, что требование прокурора для суда вполне обязательно, что также должно быть отвергнуто на основании прямого смысла 325 ст. В этой статье сказано: „суд по собственному усмотрению или по требованию прокурора может постановить“ и проч. На основании слов: „может постановить“ необходимо заключить, что суд вовсе не обязан непременно удовлетворять требование прокурора о закрытии дверей присутствия, но что, напротив, суд может удовлетворить его требование, но может и не удовлетворить, если найдет, что имеющиеся в деле факты не могут служить достаточным поводом к рассмотрению дела в закрытом заседании. Наконец, относительно третьего вопроса, — о способах, которыми прокурор может предъявить суду свое требование о закрытии дверей присутствия, то, конечно, в тех случаях, когда подлежащее докладу дело иначе не может быть разрешено, как по выслушании заключения прокурора, и когда, следовательно, в заседании но делу участвует прокурор, заявление им суду о докладе дела при закрытых дверях присутствия может последовать просто словесно, в форме обыкновенного заключения; но дело в том, что далеко не все гражданские дела рассматриваются при участии прокурора, вследствие чего, собственно, и возникает вопрос — каким образом прокурор должен заявить свое требование о рассмотрении в закрытом заседании такого дела, участие в заседании по которому для него необязательно? Что прокурором может быть заявлено требование о закрытии дверей присутствия, как по такому делу, которое должно быть разрешено не иначе, как по выслушании его заключения, так и по делу, которое подлежит рассмотрению без его участия, то в этом не может быть никакого сомнения на том основании, что в самой 325 ст. не сделано в этом отношении никакого различия и ничего не говорится о том, чтобы прокурор в праве был заявить суду свое требование о закрытии дверей присутствия только по такому делу, в рассмотрении которого участие его обязательно. И, мне кажется, что если прокурор узнает и найдет, что в деле, которое может быть разрешено без его участия, заключаются однако же такие обстоятельства, которые должны служить достаточным поводом к разсмотрению дела в закрытом заседании, он вправе не только явиться лично в заседание по делу и словесно заявить свое требование о закрытии дверей присутствия, но вправе, даже не являясь в заседание, сделать суду сообщение письменно, с изложением своего требования и с указанием поводов к закрытию дверей присутствия, — и суд обязан обсудить такое сообщение прокурора.
Еще в начале разбора настоящей статьи я заметил, что распорядиться о закрытии дверей присутствия суд может, или по собственному усмотрению, или по требованию прокурора; но, мне кажется, что нет основания не допускать закрытие дверей присутствия и по заявлению сторон, если только которая-либо из сторон будет указывать суду именно на существование в деле таких фактов, которые, на основании правила 325 ст., должны служить поводом к рассмотрению дела в закрытом заседании. Это на том основании, что правило этой статьи, как мы видели, установлено в интересе публичном, вследствие чего, и нельзя не признать, что суд обязан одинаково выполнить требование закона о закрытии дверей присутствия во всех случаях, — сам ли он усмотрит достаточные поводы к этому, или поводы эти ему будут указаны прокурором, или даже кем-либо из сторон.
Перехожу к рассмотрению второго исключения, выраженного в 326 ст. В силу правила этой статьи судебное заседание может происходить при закрытых дверях и в том случае, когда об этом будут просить обе стороны, и когда суд просьбу их признает заслуживающею уважения. По поводу этого правила я замечу прежде всего, что по буквальному содержанию постановления 326 ст. необходимо признать, что по просьбе обеих сторон процесса дело может быть рассмотрено при закрытых дверях, именно, и тогда, когда в деле не представляется никаких фактов, могущих, согласно правилу статьи предыдущей, служить основанием к закрытию дверей присутствия, и что, следовательно, закон, по просьбе обеих сторон, допускает рассмотрение всякого дела в закрытом заседании. Но, так как, рассмотрение дела при закрытых дверях присутствия есть, во всяком случае, отступление от общего правила, предписывающего гласность судопроизводства и, притом, правила права публичного, то очень естественно, что закон закрытие дверей присутствия не мог вполне предоставить на волю сторон процесса, не мог предоставить им права требовать отступления от такого важного начала, как начало публичности заседаний во всяком случае; вследствие чего, правило разбираемой статьи обусловливает закрытие дверей присутствия еще согласием на то суда. Очевидно, что правило 326 ст., дозволяющее рассматривать дела в закрытом заседании по просьбе обеих сторон процесса, и вне случаев, указанных в предыдущей статье, установлено исключительно в интересе частном, в интересе самих сторон процесса, которые, если не желают предавать огласке существующие между ними отношения, послужившие причиной спора между ними, как могущие компрометировать их в общественном мнении, могут просить суд о рассмотрении их спора в закрытом заседании, и суд, как мне кажется, должен, по возможности, относиться снисходительнее к подобным просьбам тяжущихся и удовлетворять домогательство сторон о закрытии дверей присутствия, если только хотя сколько-нибудь очевидно, что рассмотрение дела в публичном заседании действительно может повредить интересам сторон. Совершенно же безосновательные просьбы сторон о закрытии дверей присутствия суд, без сомнения, удовлетворять не должен; но для того, конечно, чтобы суд мог судить, насколько просьба сторон основательна, необходимо, чтобы стороны указали суду в просьбе своей также и причины, почему они домогаются рассмотрения дела в закрытом заседании. Самую же просьбу о рассмотрении дела в закрытом заседании стороны могут или заявить суду письменно и представить прошение за общим подписом до дня, назначенного для заседания по делу, или в самом заседании до доклада дела, или заявить суду словесно в заседании до начала доклада. Хотя в 326 ст. и говорится, что заседание может происходить при закрытых дверях, когда обе стороны будут просить об этом, по мне кажется, что суд не может оставить без обсуждения просьбу о закрытии дверей присутствия и в том случае, если просьба заявляется одной стороной; в этом случае председатель суда обязан, кажется, объявить о такой просьбе стороне противной и потребовать от нее ответа о том — соглашается ли она на разбор дела при закрытых дверях присутствия, и, затем, уже, если согласия другой стороны на это не последует, суд вправе будет окончательно отклонить просьбу.
Кроме того, я не могу еще не заметить, что выражение 326 ст.: „обе стороны“ — кажется не совсем точным; следовало бы кажется, сказать, что закрытие дверей присутствия может быть допущено только тогда, когда все лица, участвующие в процессе в качестве стороны, будут просить об этом. При настоящей же редакции правила этой статьи может возникнуть вопрос о том: может ли быть допущено рассмотрение дела в закрытом заседании тогда, когда в деле является по нескольку истцов и ответчиков, и когда только некоторые из тех и других просят о закрытии дверей присутствия, другие же положительно этого не желают. По общему смыслу правила 326 ст., следует, кажется, признать, что в этом случае просьба о закрытии дверей присутствия некоторых только истцов и ответчиков не может быть удовлетворена, на том основании, что внутренний смысл правила этой статьи, кажется, таков, что просьбы о рассмотрении дела в закрытом заседании должны быть удовлетворяемы только тогда, когда все лица, участвующие в процессе в качестве истцов или ответчиков, будут просить об этом. Следует даже признать, что в тех случаях, когда в деле участвуют третьи лица, но только в самостоятельной роли стороны процесса, закрытие дверей присутствия должно быть допускаемо не только с согласия сторон процесса, но и третьих лиц, на том основании, что эти лица должны пользоваться в процессе вполне правами, принадлежащими первоначальным тяжущимся. В тех случаях, когда третьи лица участвуют в деле только в роли пособников одной из сторон процесса, напротив, закрытие дверей присутствия от согласия еще и этих последних лиц возможно, кажется, и не не ставить, на том основании, что правило разбираемой статьи закрытие дверей присутствия ставит в зависимость только от согласия на это сторон процесса, но не их пособников. Наконец, по поводу применения правила разбираемой статьи не может не возникнуть еще вопрос о том — следует ли считать допустимым закрытие дверей присутствия по просьбе одной стороны, в случае неявки в заседание другой, или по просьбе некоторых тяжущихся, в случае неявки в заседание остальных? Следует, кажется, склониться скорее к разрешению этого вопроса в смысле утвердительном, на том основании, что в уставе нигде не выражено такого правила, которым бы указывалось, что неявка на суд кого-либо из тяжущихся могла в чем-либо ограничивать права, предоставленные законом сторонам процесса, вследствие чего, и следует признать допустимым закрытие дверей присутствия и по просьбе, не только всех тяжущихся, но и по просьбе тяжущихся, находящихся налицо в заседании, если они находят, что публичное разбирательство дела может в чем-либо их компрометировать. Разрешение занимающего нас вопроса в таком смысле не может быть признано противоречащим и точному смыслу правила разбираемой статьи, допускающего закрытие дверей присутствия по просьбе обеих сторон процесса, на том простом основании, что случай допустимости закрытия дверей присутствия при обстоятельствах, в занимающем нас вопросе указанных, правилом этой статьи вовсе не предусмотрен, вследствие чего, оно, конечно, и не может быть принимаемо и за основание к его разрешению, как в смысле положительном, так и отрицательном.
Таким образом, из всего сказанного следует, что нашим уставом принято, как общее правило, начало публичности судебных заседаний, но из этого правила сделано два исключения, когда допускается рассмотрение дела и в закрытом заседании: одно исключения, выраженное в правиле 325 ст., установленное также, как и общее правило, в интересе общем — государственном, а другое, выраженное в постановлении 326 ст., установленное исключительно в интересе частном, в интересе сторон процесса. Но, где, затем, санкция точного соблюдения судебными местами приведенных правил устава, или каковы должны быть последствия отступлений от этих правил? Собственно рассмотрение дела в публичном заседании, или при закрытых дверях присутствия не может иметь никакого влияния на взаимные права и отношения сторон в процессе, поэтому, и неправильное рассмотрение судом дела, подлежащего докладу в закрытом заседании, на основании 325 ст., при открытых дверях присутствия, или наоборот, и не может иметь в интересах сторон никаких последствий; да, и кроме того, нарушение судом вообще правил устава о рассмотрении дел в закрытом или публичном заседании, по самому существу действий, до которых эти правила относятся, непоправимо. Конечно, постановление суда о рассмотрении дела при закрытых дверях присутствия, или отказ суда в просьбе сторон о закрытии дверей присутствия, как всякое частное определение, может быть обжалуемо перед судебной палатой, но обжалуемо, однако же, на основании 783 ст., не отдельно, а не иначе, как вместе с принесением апелляции. Но, мне кажется, что если бы судебная палата и признала жалобу апеллятора заслуживающею уважения в этом отношении, но если бы решение окружного суда было правильно по существу, то палата вряд ли была бы в праве отменить решение окружного суда единственно на том основании, что дело было неправильно рассмотрено в закрытом или публичном заседании. Единственно, что палата могла бы сделать в этом случае, это привлечь членов, составлявших присутствие окружного суда, к дисциплинарной ответственности; других же последствий нарушения судом рассмотренных правит устава никаких и быть не может. Впрочем, если нарушения этих правил допущены во второй инстанции, то это может служить кассационным поводом, как это и предполагали составители уставов (2 изд. государ. канц., 366 стр.); но кассационным поводом может служить только нарушение правил 324 и 325 ст., но не правила статьи 326, потому что суждение о том, насколько просьба сторон процесса о закрытии дверей присутствия основательна и может ли она заслуживать уважение, должно быть предоставлено всецело усмотрению суда, рассматривающего дело по существу, так как, правильное разрешение просьбы, во всяком случае, зависит только от фактической обстановки дела; поверка же правильности установленных судом фактов ни в каком случае не может относиться к предмету кассационного производства. Что рассмотрение судом дела не в публичном, а в закрытом заседании, вопреки правилу 324 ст., может служить кассационным поводом, то это признали, как сенат (реш. 1875 года, № 407), так и Победоносцев (Судеб. Руков., тезис 371). Сенат, кроме того, совершенно правильно объяснил, что в случае рассмотрения дела при закрытых дверях присутствия, судом должны быть, применительно к правилу 622 ст. уст. угол. суд., допускаемы в заседание, по просьбе каждой стороны, по три посторонних лица. Подтверждением правильности этого положения не может не служить отчасти и правило 390 ст., которым дозволяется тяжущимся, в случае допроса свидетелей в частном доме, т. е. непублично, приглашать для присутствия при допросе по два посторонних лица. Отказ сторонам в допущении, по их просьбе, по три сторонних лица в заседание может, по объяснению сената, также служить кассационным поводом к отмене решения судебной палаты. Следующие статьи определяют самый порядок доклада дел.
Ст. 327. Доклад дела производится Членом Суда, на основании представленных тяжущимися к делу бумаг и документов.
Ст. 328. Доклад производится по усмотрению Председателя, или словесно, или по записке, содержащей в себе краткое изложение обстоятельств дела.
Перед докладом дела председатель обыкновенно объявляет сперва, какое дело должно слушаться, а, затем, приглашаются в заседание через судебного пристава лица, вызванные в заседание во делу. Выше мы имели уже случай заметить, что суд иначе не может приступить к докладу дела, как не удостоверившись предварительно в том, были ли посланы кому следует по закону повестки с извещением о дне, назначенном для заседания по делу; следовательно, суд, прежде чем, приступить к докладу дела, обязан удостовериться, кто из вызванных лиц явился в заседание и извещены ли лица отсутствующие, т. е. неявившиеся в заседание, о дне, назначенном для доклада, и, затем, уже, смотря по обстоятельствам и имеющимся в деле данным о вызовах, или приступить к докладу, или постановить об отсрочке заседания по делу. Конечно, в практике могут встречаться и такие случаи, когда еще до доклада дела будут сделаны некоторые заявления сторонами, которые суд обязан будет обсудить и разрешить до рассмотрения дела по существу, когда заявления эти будут именно такого рода, что для разрешения их и не будет предстоять никакой необходимости в докладе дела по существу, как, напр., в случае предъявления заявления о докладе дела при закрытых дверях присутствия, — заявления о том, что председателем суда назначено заседание по делу по просьбе противной стороны преждевременно, когда дело было не готово к слушанию и находилось еще в положении предварительной письменной подготовки и тому подоб. Очевидно, что для разрешения подобных заявлений тяжущихся суду не только нет никакой необходимости знать существо дела, но в первом случае доклад был бы даже преждевременным, а во втором совершенно излишним, если бы заявления тяжущегося оказались правильными. Сторонами могут быть делаемы, конечно, и многие другие заявления такого рода, разрешением которых может устраняться всякая необходимость в докладе дела по существу, как, напр., заявления о предъявлении встречного иска, или заявления о необходимости отсрочки заседания, или заявления о каком-либо частном вопросе, напр., о приостановлении производства, об отводе и проч. Ввиду возможности предъявления такого рода заявлений тяжущимися и нельзя не согласиться с Вербловским в том, что следует одобрительно относиться к практике тех окружных судов, в которых принято перед докладом дела вообще предлагать тяжущимся вопрос о том — не имеют ли они предъявить суду каких-либо частных заявлений (Движение гражд. процес. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 22). Иногда, конечно, частные требования и заявления тяжущихся могут быть и такого рода, что разрешением их не устранится необходимость рассмотрения дела по существу. В таком случае, конечно, по разрешении такого рода заявлений, при обсуждении которых в заседании также должны быть выслушаны стороны, суд обязан будет уже приступить к докладу дела, который, согласно приведенным статьям, состоит в кратком изложении членом-докладчиком словесно, или по записке, обстоятельств дела на основании представленных тяжущимися к делу бумаг и документов. Дело может быть доложено, конечно, не только членом-докладчиком, но и самим председателем. Будет ли доклад дела словесный или по записке, для тяжущихся это совершенно безразлично, и будет ли далее доклад достаточно полон и обстоятелен или нет — для тяжущихся это также не может иметь существенного значения, потому что при словесном состязании они всегда могут иметь возможность выяснить суду все, что найдут необходимым в ограждение своих прав. В виду, однако же, того обстоятельства, что обряд доклада дела в заседании установлен не только в интересах сторон процесса, но и в интересах правильного отправления правосудия, или с целью ознакомления с обстоятельствами дела и самих членов суда, и нельзя не признать, что соблюдение этого обряда не может быть опускаемо даже по согласию на это сторон процесса, или, что суд не может иметь права, не докладывая дела в заседании, обращаться прямо к выслушанию словесных объяснений сторон. Содержание самого доклада, по совершенно справедливому замечанию Вербловского, должно разнообразиться, смотря по тому, подлежит ли дело рассмотрению прямо по существу, или же сперва по какому-либо частному вопросу, напр., по отводу, по принятию какого-либо доказательства и проч. В последнем случае, по замечанию Вербловского, не может представляться никакой надобности в подробном изложении в докладе всех обстоятельств дела, вследствие чего, в этом случае доклад может быть сделаем более краткий, с указанием только обстоятельств, необходимых для выяснения частного вопроса. В первом случае, напротив, доклад должен заключаться в более подробном изложении обстоятельств дела, относящихся до самого существа его, хотя, разумеется, и в этом случае в доклад не должно быть включаемо все то, что хотя и изложено, или в состязательных бумагах, или в представленных к делу документах, по что не имеет прямого отношения к существу спора. Вообще же доклад дела, по совершенно справедливому замечанию Вербловского, ни в каком случае не должен заключаться в прочтении всех имеющихся в деле подливных бумаг и документов, а должен представлять собой только сжатое резюме всего материала, имеющегося в деле (Движ. гражд. процес. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 19—22). К этим замечаниям о содержании доклада дела следует только добавить еще, что в докладе должны быть приводимы не только обстоятельства дела, но и требования сторон, несмотря на то, что изложения в докладе этих последних правила разбираемых статей и не требуют, на том основании, что требования сторон составляют именно те главные пункты спора, на которых должно сосредоточиваться, главным образом, внимание суда при разрешении дела. За докладом дела должно следовать состязание сторон, и правила, к этому моменту рассмотрения дел относящиеся, изложены в следующих статьях:
Ст. 329. По объяснении докладчиком существа дела, начинается состязание сторон. Явка к заседанию одной только стороны не может служить препятствием к допущению этой стороны, при докладе дела, к словесному объяснению.
Ст. 330. Словесное состязание тяжущихся заключается в изложении сперва истцом, а затем ответчиком как требований, так и обстоятельств и доводов, на коих сии требования основаны.
В этих двух статьях указывается вообще только момент, когда должно иметь место словесное состязание тяжущихся и порядок, в котором тяжущиеся должны представлять свои объяснения суду при словесном состязании. На основании правила первой из приведенных статей, словесное состязание между тяжущимися открывается по окончании членом суда доклада дела, а на основании следующей 330 ст. порядок словесного состязания состоит в том, что сперва истец обязан выяснить суду обстоятельства дела и развить доводы, подкрепляющие его требования, а, затем, уже ответчик обязан представить суду свои возражения и доводы. Если же в деле являются несколько истцов и ответчиков, то порядок словесного состязания должен быть, конечно, тот же самый, т. е. сперва должны быть выслушаны все истцы, а, затем, ответчики. Если же к делу привлечены или сами вступили третьи лица, то при словесном состязании прежде всего слово должно быть предоставлено первоначальному истцу, а затем, мне кажется, должно быть предоставлено усмотрению председателя, как лицу, руководящему словесным состязанием, потребовать ли, смотря по обстоятельствам дела, объяснения сперва от третьих лиц, а затем от ответчиков, или наоборот. Самое выражение, употребляемое постоянно в уставе: „словесное состязание“, показывает, мне кажется, достаточно ясно, что объяснения сторон перед судом должны быть даваемы непременно на словах, и что прочтение заранее подготовленных письменных речей не должно быть допускаемо. Если что может быть дозволено к прочтению при словесном состязании, так это разве подлежащие статьи законов, на которые сторона делает ссылку в своих словесных объяснениях и которые она имеет в виду истолковать перед судом; затем, нет также воспрещения в уставе дозволять сторонам прочитывать при словесном состязании выдержки, положим, из вновь представляемых документов, которые не могли быть доложены членом-докладчиком и проч. Вообще же самые объяснения должны быть представлены тяжущимися непременно на словах. Победоносцев также полагает, что нет основания допускать на словесном состязании, вместо живой речи сторон, чтение составленных заранее записок, или принимать от них к делу и к рассмотрению суда таковые записки на словесном состязании. По мнению Победоносцева, может быть допускаемо при словесном состязании также только чтение выдержек из документов, но и то в размере, не превосходящем действительной в том потребности, за чем и обязан следить председатель суда (Судеб. Руков., тезис 601). Устав германский также не допускает прочтения каких-либо записок при словесном состязании, а прочтение сторонами документов допускает лишь только в той мере, сколько это необходимо для констатирования подлинного содержания документов (§ 128). Состязание перед судом должно происходить, по совершенно справедливому замечанию Победоносцева (Судеб. Руков., тезис 376) и Малышева (Курс гражд. суд., изд. 2. т. 1, стр. 336), непременно на русском языке, на том основании, что и вообще все производство дела должно быть ведено на этом языке, из чего Победоносцев и Малышев выводят, далее, то заключение, что иностранцы, не умеющие объясняться на русском языке, обязательно должны поручать присутствие на суде и дачу словесных вместо них объяснений поверенным. По мнению Петербургской судебной палаты, выраженному в определении ее по делу Пономарева с Коростовцевым, обязательно должны приглашать поверенных для дачи объяснений на суде также и лица, страдающие глухотой и, потому, не могущие сами свободно объясняться на суде (Судеб. Вестн. 1869 г., № 5). С положениями этими нельзя, кажется, не согласиться, на том основании, что наш устав вообще ничего не говорит о допустимости дачи сторонами их словесных объяснений на суде или при посредстве переводчиков, или вообще других лиц, могущих их понимать и передавать их мысли; между тем, как по отношению отобрания показаний от свидетелей им прямо допускается выслушание их и на языке иностранном, с передачей, затем, их показаний переводчиком. Наконец, относительно выслушания объяснений тяжущихся в тех случаях, когда бы они, имея поверенных, лично явились на суд и пожелали давать лично объяснения, помимо объяснений, данных их поверенным, следует, кажется, признать, что в этих случаях обязательно должны быть выслушиваемы и сами тяжущиеся, как это допускает прямо устав германский (§ 128), а наш не воспрещает.
В следующих статьях определяются уже те процессуальные права сторон, которыми устав считал возможным дозволить сторонам пользоваться при словесном состязании.
Ст. 331. При словесном состязании тяжущиеся могут приводить новые доводы к разъяснению обстоятельств дела, изложенных в поданных ими суду бумагах. В случае приведения новых обстоятельств, или новых доказательств, не указанных в тех бумагах, противной стороне предоставляется просить об отсрочке заседания.
Из правила настоящей статьи во всей его совокупности видно, что устав предоставляет тяжущимся, при словесном состязании, два весьма существенные права: а) приводить новые доводы к разъяснению обстоятельств. изложенных в состязательных бумагах, и б) приводить даже новые обстоятельства и доказательства, не указанные в тех бумагах. Я рассмотрю то и другое право, предоставленное настоящей статьей тяжущимся, каждое порознь, в отдельности.
Что касается права, предоставленного сторонам приводить при словесном состязании новые доводы, то под этим правом следует, кажется, разуметь не что иное, как право представлять суду новые соображения или юридического свойства, или соображения, относящиеся до фактической стороны процесса; но, при этом, необходимо заметить, что какого рода ни были бы новые соображения, развиваемые тяжущимися в словесном объяснении, соображения эти, чтобы подойти под первую категорию прав, предоставленных тяжущимся правилом разбираемой статьи, должны непременно относиться только к разъяснению тех обстоятельств дела, которые уже изложены в прежде поданных сторонами состязательных бумагах по делу. Этим-то последним признаком право это и отличается, главным образом, от другого права, предоставленного тяжущимся этой же статьею, — права представлять суду при словесном состязании новые обстоятельства и новые доказательства не указанные прежде в состязательных бумагах, поданных во время предварительной письменной подготовки процесса. Различие между тем и другим правом, предоставляемым сторонам, еще более выражается в тех последствиях, которые имеют наступить, смотря потому, приводит ли только одна из сторон процесса новые доводы в разъяснение уже известных суду обстоятельств, указанных в состязательных бумагах, или же представляет новые доказательства, хотя бы в подтверждение обстоятельств, изложенных в состязательных бумагах, или указывает суду на совершенно новые обстоятельства. В случае представления одной из сторон процесса при словесном состязании только новых соображений юридических, или относящихся до фактической стороны дела, противная сторона не получает, вследствие этого, никаких новых прав в процессе; она обязана, в свою очередь, быть готова немедленно представить возражения и против новых доводов, обязана найти средства немедленно отразить представляемые против нее доводы противной стороной. Напротив, в случае представления которой-либо из сторон при словесном состязании новых доказательств, или приведения новых обстоятельств, противная сторона получает право просить об отсрочке заседания по делу. Предоставление такого права противной стороне как нельзя более справедливо и даже необходимо, в виду соблюдения равноправности сторон. В самом деле, каждая из сторон процесса является в заседание приготовившись к отражению только тех средств противника, которые известны из поданных по делу состязательных бумаг и, конечно, нельзя требовать от тяжущихся, чтобы они были готовы представить всевозможные доказательства и объяснения по делу; поэтому-то, справедливость требует, чтоб в том случае, когда один из тяжущихся приводит доказательства или обстоятельства совершенно новые, противнику неизвестные, дать ему право просить об отсрочке заседания, для приготовления к возражению и для собрания доказательств, необходимых к опровержению вновь приведенных обстоятельств. Впрочем, это только право, которое закон предоставляет стороне, и которым, конечно, сторона может воспользоваться или не воспользоваться по своему усмотрению. Если же сторона правом этим воспользоваться не желает и представляет свои возражения против новых доказательств противной стороны немедленно в том же заседании, то самое заседание, конечно, должно, продолжаться и дело должно решиться, потому что об отсрочке заседания устав предоставляет право просить только стороне, самому же суду ex officio не дает никакого права отсрочивать заседание и разрешение дела, как бы ни были сложны вновь представленные доказательства. Суд в этом случае будет разве только вправе, на основании 702 ст., отложить объявление резолюции по делу до следующего заседания, т. е. не до следующего заседания по этому самому делу, которого и быть не может, но до следующего дня, в который по расписанию назначено судебное заседание. Что сам суд не вправе по своему усмотрению отсрочивать заседание по делу, в случае приведения которою-либо из сторон процесса в самом заседании новых обстоятельств или новых доказательств, то лучшим подтверждением такому положению, как мне кажется, может служить то обстоятельство, что в тех случаях, когда это право предоставляется усмотрению суда, устав считал необходимым вместе с тем выразить положительное дозволение отсрочивать доклад дела, как, например, в случае предъявления ответчиком в заседании встречного иска, правило 341 ст. прямо предоставляет и суду право ex officio отложить доклад дела. По мнению Вербловского, суду в занимающем нас случае, напротив, должно принадлежать право ex officio отсрочивать заседание по делу, ввиду необходимости для суда изучить вновь представленные доказательства, когда доказательства эти представляются настолько сложными или обширными, что не могут быть рассмотрены членом-докладчиком немедленно в самом заседании по делу (Движение гражд. процес. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 24). С заключением этим, однако же, в виду только что сказанного, по поводу права суда отсрочивать заседание по делу, согласиться нельзя.
Если сам суд ex officio не вправе отложить заседание в случае представления которою-либо из сторон процесса новых доказательств или приведения новых обстоятельств, то в праве ли суд в этом случае оставить просьбу другой стороны об отсрочке заседания без удовлетворения, или же обязан непременно отложить заседание? Мне кажется, что суд не обязан непременно и всегда в указанном случае удовлетворять просьбы тяжущихся об отсрочке заседания: по крайней мере, правило разбираемой статьи не вменяет это суду в непременную обязанность. Сторона, просящая об отсрочке, во всяком случае должна выяснить суду причины, по которым она считает необходимым, в ограждение своих интересов, отсрочить заседание; суждение же об основательности доводов, приводимых в основание просьбы об отсрочке, во всяком случае принадлежит суду, от которого зависит признать эти доводы заслуживающими уважения или отвергнуть. Если бы признать, что суд обязан непременно удовлетворять просьбы тяжущихся об отсрочке заседания, то это значило бы предоставить движение процесса вполне в зависимость от усмотрения тяжущихся, которые предъявлением неосновательных просьб об отсрочке заседания могли бы затягивать до бесконечности разрешение дел, чего, конечно, допустить нельзя. Суждение также о том, заключают ли в себе приводимые одним из тяжущихся при словесном объяснении соображения действительно новые обстоятельства, не указанные в прежде поданных состязательных бумагах, или заключают в себе только новые доводы, разъясняющие обстоятельства, в тех бумагах указанные, также должно всецело принадлежать суду, которому, если он не признает, что в объяснениях тяжущегося приводятся действительно новые обстоятельства, также и на этом основании должно принадлежать право отклонять просьбу об отсрочке заседания. Право просить об отсрочке заседания правило разбираемой статьи предоставляет только стороне, противной той, которая представляет новые доказательства или приводит новые обстоятельства; на этом основании следует, кажется, заключить, что в том случае, когда в деле является несколько истцов или несколько ответчиков, и когда новые доказательства представляются, положим, одним из истцов, то просить об отсрочке заседания будут вправе только ответчики, или даже один из ответчиков, или же принимающие участие в деле вместе с ними третьи лица и, притом, одинаково, как третьи лица, являющиеся в самостоятельной роли стороны процесса, так и в роли пособников, если вновь представленным доказательством затрагиваются в чем-либо их права в деле, но никак не остальные истцы, которые не составляют сторону противную по отношению к истцу, представившему новые доказательства. Если же бы случилось так, что как истец, так и ответчик оба представили суду, при словесном состязании, новые доказательства и на этом основании обе стороны заявили просьбу об отсрочке заседания, то мне кажется, что суд, если бы находил просьбу незаслуживающею уважения, в праве отклонить просьбу об отсрочке заседания, несмотря на то, что просьба предъявлена от обеих сторон потому, что, в силу 681 ст., по взаимному согласию тяжущихся допускается не собственно отсрочка заседания, а приостановление производства, так что для суда обязательна только просьба тяжущихся о приостановлении производства, а не просьба об отсрочке заседания, которую суд всегда может оставить без последствий. Наша судебная практика относится иногда даже слишком строго к удовлетворению просьб об отсрочках заседания, вследствие представления новых доказательств в заседании. Так, Псковский окружной суд в решении его по делу Агапова с Антиповым (Судеб. Вест. 1867 г., № 162) объяснил, что представление впервые в заседании такого документа, о котором было упомянуто в исковом прошении, не может считаться за представление нового доказательства и, потому, не может давать противной стороне повода к заявлению просьбы об отсрочке заседания, с каковым заключением согласиться, однако же, нельзя, вследствие того, что представление документа впервые в заседании суда должно считаться несомненно за представление нового доказательства, т. е. доказательства, не бывшего прежде известным стороне противной, вследствие чего, ей несомненно должно принадлежать и право, в силу разбираемой статьи, просить об отсрочке заседания.
Каким же собственно способом может быть предъявляема тяжущимися просьба об отсрочке заседания? Конечно, если обе тяжущиеся стороны налицо в заседании, то просьба об отсрочке заседания предъявляется обыкновенно словесно; но предположим такой случай: ответчик в заседание не явился, но, ввиду того обстоятельства, что истец в самом заседании может представить новые доказательства, прислал в суд, или в день заседания, или даже до заседания, просьбу по почте, в которой и просит суд дать отсрочку, в случае приведения истцом в заседании по делу новых обстоятельств или новых доказательств; предположим далее, что истец действительно приводит в заседании новые доказательства. Мне кажется, что суд не вправе в этом случае оставить просьбу ответчика, присланную по почте, без обсуждения, но обязан удовлетворить ее, если только найдет ее заслуживающей уважения потому, что устав нигде не предписывает только одно словесное заявление просьб об отсрочке и непременно в самом заседании, а также и не воспрещает заявлять эти просьбы и иным образом и не дает суду права оставлять просьбу об отсрочке, присланную, напр., по почте, без рассмотрения, единственно на этом основании.
Кроме того, при рассмотрении правила 331 ст. возникает довольно существенный вопрос о том, вправе ли сторона просить об отсрочке заседания только в том случае, когда новые обстоятельства или новые доказательства приводятся стороной противной в самом заседании и при словесном состязании, или же право просить об отсрочке должно быть предоставлено стороне и в том случае, когда противной стороной представлены, напр., новые доказательства до заседания по делу? В правиле 331 ст. мы читаем только: „в случае приведения новых обстоятельств или новых доказательств, неуказанных в тех бумагах, противной стороне предоставляется право просить об отсрочке заседания“. Под выражением: „в тех бумагах“ — следует, кажется, понимать именно бумаги состязательные, поданные во время предварительной письменной подготовки дела, копии которых были, до назначения заседания по делу, сообщены стороне противной, потому что устав в правилах своих только и говорит об этих бумагах, а не о других. Выше мы видели уже, что тяжущиеся вправе подавать в суд бумаги с объяснениями по существу дела не только до того дня, когда председателем суда будет сделано распоряжение по просьбе которой-либо из сторон процесса о назначении заседания по делу, но и после этого до самого заседания, причем, мы однако же заметили, что бумаги эти не могут иметь значения тех состязательных бумаг, о которых говорится в правилах устава, относящихся до предварительной письменной подготовки. Если же под выражением 331 ст.: „в тех бумагах“, — понимать только бумаги состязательные, и если, затем, принять во внимание, что бумаги, поданные в суд одним из тяжущихся после назначения заседания по делу, не относятся к числу бумаг состязательных, то по аргументу а contrario следует кажется признать, что стороне должно быть предоставлено право просить об отсрочке заседания, в случае приведения стороной противной новых обстоятельств или новых доказательств в бумагах, поданных в суд после назначения заседания по делу. В правильности этого вывода, как мне кажется, еще более можно убедиться, если принять во внимание ту цель, с которой установлено правило, дозволяющее просить об отсрочке заседания, в случае приведения противной стороной новых обстоятельств или новых доказательств, не указанных в состязательных бумагах, — цель, заключающуюся в том, чтобы дать время и возможность приготовиться к возражениям против новых доказательств, приводимых противной стороной; для того же, конечно, чтобы цель эта была достигнута, отсрочка заседания представляется равно необходимой, как в том случае, когда новыя доказательства будут представлены в самом заседании по делу, так и тогда, когда новые доказательства будут представлены при бумаге, поданной, напр., накануне заседания, или вообще после того, как председателем суда было сделано распоряжение о назначении заседания, потому что в обоих случаях одинаково, если новые доказательства даже и сделаются известными другой стороне до заседания, что однако же не всегда может случиться, она не будет иметь достаточно времени до заседания приготовиться к возражениям. Поэтому, и я прихожу к тому окончательному выводу, что стороне должно быть предоставлено право просить об отсрочке заседания во всяком случае, — будут ли противной стороной приведены новые обстоятельства или новые доказательства в самом заседании, или и прежде, только не в одной из тех состязательных бумаг, о которых говорится в правилах устава, относящихся до предварительной письменной подготовки.
Еще одно замечание по поводу правила разбираемой статьи. Словесное состязание происходит обыкновенно по окончании доклада дела членом суда; но, что должен делать суд с теми бумагами или документами, которые были бы представлены тяжущимся во время словесного состязания, и в которых или заключались бы новые доказательства, или были приведены новые обстоятельства, — обязан ли будет суд доложить эти бумаги и документы? Для того, чтобы возможно было их доложить, необходимо было бы для этого вновь приготовиться члену докладчику, что он сделать не в состоянии во время самого заседания; конечно, если, вследствие представления новых бумаг и документов, последует, по просьбе противной стороны, отсрочка заседания, то в другом заседании, когда дело вновь будет доложено, эти бумаги и документы должны войти в доклад; но, если отсрочки не последует, то мне кажется, что суд может постановить или о прочтении в заседании тех или других документов, или же просто предоставить стороне, представившей бумаги, выяснить на словах значение тех документов, а равно и тех доводов, которые были бы изложены на письме в объяснении, поданном во время самого заседания. Такой порядок, кажется, по крайней мере, ни в чем не противоречит правилам устава, определяющим порядок рассмотрения дел в судебном заседании. Когда же просьба об отсрочке заседания была бы судом уважена, то суду должно принадлежать, кажется, право, или тут же назначить определенный день для другого заседания по делу, о чем и объявить словесно находящимся налицо в заседании тяжущимся, как это указали сенат (реш. 1870 года, № 882), Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. 1, стр. 366) и Вербловский (Движение гражд. проц. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 5, стр. 24), или же, смотря по обстоятельствам, отложить заседание на неопределенное время; но в таком случае назначение нового заседания по делу может быть допущено, кажется, не иначе, как опять только по просьбе о том одной из сторон процесса. Ио, как должен будет поступить суд, если и при вторичном докладе дела, другая ли сторона, или опять та же сторона будут представлять новые доказательства, или приводить новые обстоятельства? Мне кажется, что и при новом докладе дела суд не в праве отказаться от принятия от сторон новых доказательств по делу, — по крайней мере, в уставе нигде в этом отношении никакого воспрещения не содержится; только дело в том, что и при вторичном докладе дела, в случае представления одною из сторон процесса новых доказательств, стороне противной должно быть также предоставлено право, указанное в 331 ст. Наконец, что касается последствий несоблюдения судом правила этой статьи, то единственной санкцией в этом отношении может служить только право обжалования сторонами постановления суда, или об отказе в принятии при словесном состязании новых доказательств, или об отказе в просьбе об отсрочке заседания, в случае приведения которой-либо из сторон процесса новых обстоятельств, или представления новых доказательств в самом заседании; но, постановления суда, по означенным предметам, если и могут быть обжалуемы сторонами, то никак не отдельно, а только не иначе, как вместе с принесением апелляции на основании правила 783 ст.
Кроме сказанного по поводу правила разбираемой статьи, считаю нелишним привести здесь еще некоторые весьма основательные замечания, как сената, так и некоторых наших процессуалистов, которые также могут служить разъяснением и пособием при применении в практике правила этой статьи. Так, во-первых, Победоносцев (Судеб. Руков., тезис 603) совершенно основательно утверждает, что в силу того положения, что ни один акт, представленный одной стороной, не должен быть принимаем судом к рассмотрению и приобщаем к делу безгласно для другой стороны, без сообщения ей копии оного, — акты, представляемые одной стороной при словесном состязании, хотя и должны быть принимаемы судом во внимание, но не иначе, как по предъявлении их стороне противной, если она явилась в заседание к слушанию дела; по указанию же сената (реш. 1878 г., № 292), в видах возможности исполнения этого положения, следует требовать от стороны, представляющей какие-либо бумаги или документы в самом заседании по делу, представления копий их для предъявления противной стороне, последствием неисполнения какового требования должно быть никак не оставление их без движения и отсрочка заседания, но оставление их судом просто без рассмотрения. В случае неявки в заседание стороны, противной той, которая представляет в заседании новые доказательства, суд, по мнению сената (реш. 1876 года, № 540) и Вербловского (Движение гражд. проц. Журн. гражд. и угол. пр. 1885 г., кн. 5, стр. 23), не обязан отсрочивать заседания по делу для сообщения копий вновь представленных документов стороне, не явившейся в заседание. Положение это нельзя не признать вполне правильным, но, однако же, лишь только по отношению тех случаев, когда бы от стороны, не явившейся в заседание, не было получено прежде просьбы об отсрочке заседания на случай представления противной стороной новых доказательств в заседании, в случае получения каковой просьбы, как мы указали несколько выше, судом, напротив, должна быть допускаема отсрочка заседания. По отношению остальных случаев, положение, высказанное сенатом и Вербловским, не может не быть признано правильным, именно потому, как объяснил Вербловский, что сторона, не явившаяся в заседание, должна нести и невыгодные последствия неявки, заключающиеся в утрате ею права на представление тех средств защиты, которые ей предоставлены законом. По мнению М. Л. на суде должна, напротив, лежать безусловная обязанность отсрочивать заседание по делу в тех случаях, когда бы истцом, в отсутствии ответчика в заседании, были впервые представлены в заседании по делу доказательства самого основания его иска, вследствие того, что доказательства эти должны быть представляемы при самом исковом прошении (Журн. гражд. и угол. пр. 1883 г., кн. 10, стр. 8, заметки). С положением этим нельзя согласиться ввиду того, что правило разбираемой статьи не дает суду права ex officio отсрочивать заседание по делу в случаях представления каких бы то ни было новых доказательств по делу. Во-вторых, по совершенно справедливому замечанию Победоносцева, в тех случаях, когда бы какие-либо новые обстоятельства или доказательства были представлены стороной в суд уже по окончании словесного состязания и после заседания по делу, когда объявление резолюции по делу судом было отложено, эти обстоятельства или доказательства не должны быть принимаемы судом ни в какое соображение при решении дела, а равно обстоятельство это не должно служить поводом к возобновлению состязания и назначению нового заседания по делу, и, наконец, в-третьих, также по замечанию Победоносцева, во вторичном заседании по делу, в случае отсрочки, данной в первом заседании, словесное состязание должно быть допускаемо вновь по всем предметам спора, а не только по тем, которые в первом заседании остались неразъясненными (Судеб. Рук., тезисы 603, 604 и 605). К замечанию этому следует только добавить, что во втором заседании по делу должно быть допускаемо не только словесное состязание сторон, но что в нём должен быть опять произведен также и доклад дела, так же точно, как и в первом заседании и, притом, безразлично, как в тех случаях, когда бы в новом заседании участвовали другие судьи, так и в тех, когда бы в нем участвовали те же судьи, которые присутствовали в первом заседании по делу, на том основании, что правила разбираемых статей о рассмотрении дел в заседаниях должны относиться одинаково к порядку разбирательства дел во всех заседаниях. В следующих статьях указываются как некоторые другие права сторон, так и ограничения этих прав.
Ст. 332. Истец может уменьшить спои требования, заявленные в исковом прошении, но не вправе увеличивать их, изменять по существу или предъявлять новые требования разве бы они истекали непосредственно из заявленных в исковом прошении.
Ст. 333. Не считается увеличением или изменением требований по существу, когда истец выражает их определительнее, когда он присовокупляет к ним проценты приращения, или, в случае отчуждения или утраты имущества, составляющего предмет дела, требует от ответчика возмещения ценности имущества.
Ст. 334. Истец, изменяющий свои требования, должен заявить о сем суду письменно в то же заседание.
Нетрудно заметить, что в постановлении 332 ст. выражено общее правило, в силу которого истцу вообще воспрещается, не только во время словесного состязания сторон, но и во время всего производства дела, увеличивать его исковые требования, заявленные в исковом прошении, изменять их по существу и предъявлять новые требования, не заявленные в прошении, при предъявлении иска. Правило же 333 ст. есть не более как исключение из этого общего правила, определяющее случаи, в которых устав считает возможным сделать некоторые отступления от правила общего. Для того, чтобы лучше выяснить значение общего правила, хотя, конечно, отрицательно, я обращусь сперва к рассмотрению исключения и остановлюсь на толковании правила 333 ст. На основании постановления этой последней статьи следует признать, что устав не считает увеличением или изменением исковых требований по существу только в трех следующих случаях: а) когда истец выражает свои требования определительнее; б) когда он присовокупляет к ним проценты и приращения, и в) когда в случае отчуждения или утраты имущества, составляющего предмет дела, требует от ответчика возмещения ценности имущества. Что касается первого случая, когда истец те же самые требования, которые заявлены в исковом прошении, выражает только определительнее при словесном объяснении, то об этом, собственно, говорить нечего: понятно само собой, что более определительное выражение исковых требований ни в каком случае не может считаться за изменение или увеличение исковых требований по существу. Во втором же случае, когда устав дозволяет истцу, не заявившему в исковом прошении требования при дальнейшем производстве дела и даже в самом заседании по делу, нельзя не видеть допущения действительного увеличения исковых требований, по крайней мере, по объему их. Нет сомнения, что юридическое основание этих новых требований должно быть то же самое, как и первоначального искового требования: так, напр., истец, предъявивший иск на основании договора займа о взыскании капитала, в силу правила 333 ст., вправе, при докладе дела в заседании, заявить требование и о взыскании процентов на капитал, но только процентов, следуемых ему именно на основании этого самого договора займа, но не какого-либо другого. Также точно, если, напр., истец предъявит иск о праве собственности на недвижимое имение и будет первоначально просить только об отобрании от ответчика самого имения, — то впоследствии, при докладе дела, он вправе будет, на основании 333 ст., заявить дополнительное требование о взыскании плодов, как приращения недвижимого имения и проч. Что же касается того, заявления о взыскании чего именно, под видом требования о взыскании процентов и приращений, допускает правило разбираемой статьи, то слова эти, конечно, следует понимать не иначе, как в том смысле, в каком понятие проценты и приращения определяются в нашем материальном гражданском праве — и только; требование о взыскании процентов и приращений в случаях, определенных в праве гражданском, и следует считать допустимым правилом разбираемой статьи при словесном состязании в заседании суда. В третьем случае, когда устав дозволяет истцу, заявившему первоначально в исковом прошении требование о взыскании известного имущества, при словесном состязании заявить другое требование о возмещении ценности отыскиваемого имущества, в случае отчуждения или утраты самого имущества, также нельзя не видеть допущения действительного изменения первоначальных исковых требований. В этом случае нельзя не видеть не только дозволения изменять первоначальные исковые требования в отношении объекта требования, но даже дозволение изменять и самое юридическое основание иска, что особенно может быть заметно в том случае, когда первоначально был предъявлен вещный иск об имуществе. Да и во всяком случае, изменение первоначального искового требования, заключавшегося в отыскании какого-либо имущества, в требовании о возмещении стоимости оного, только и возможно при изменении на самом деле тех фактов, которые служили основанием первоначальному исковому требованию. Сам закон дозволяет изменение исковых требований только в случае отчуждения или утраты того имущества в натуре, к которому относилось исковое требование, или которое составляло объект требования. Выражение статьи: „в случае отчуждения или утраты“ следует понимать в самом широком смысле, или вообще принимать, что истец в праве изменить свои первоначальные исковые требования в указанном смысле во всех случаях, когда самое отыскиваемое имущество, находившееся при предъявлении иска в руках ответчика, при дальнейшем производстве дела не находится более у него, какие бы причины этому ни были, т. е. произошло ли это вследствие отчуждения, или утраты спорного имущества, или по иным каким-либо причинам, и, притом, безразлично — произошло ли это по вине самого ответчика или нет. Но как бы то ни было, вследствие какой бы причины спорное имущество не находилось более у ответчика, во всяком случае это новый факт, который порождает совершенно другое юридическое отношение между истцом и ответчиком. Если первоначальное исковое требование об имуществе было требование вещное, то факт отчуждения или утраты ответчиком спорного имущества неминуемо превратит вещное требование в личное, если только истец будет просить присудить ему, вместо имущества, стоимость оного, потому что, в силу факта отчуждения или утраты имущества, ответчик становится уже в обязательственное отношение к истцу, для него рождается обязательство вознаградить истца за убытки, происшедшие от отчуждения или утраты спорного имущества, а в числе убытков возместить, конечно, и стоимость имущества. Если же основанием иску об имуществе было и первоначально какое-либо обязательство, то тем не менее основанием ко взысканию стоимости имущества, вместо самого имущества, будет уже другое, новое обязательство, — обязательство, возникшее из факта отчуждения или утраты спорного имущества. Само собой, конечно, разумеется, что когда утрачено или отчуждено не все спорное имущество, а только часть его, истец в праве изменить свои исковые требования также в части, и просить о возмещении стоимости части отчужденного или утраченного имущества. Цель установления исключений, выраженных в правиле разбираемой статьи, вполне оправдывается необходимостью, и, потому, самое правило 333 ст. является как нельзя более справедливым отступлением от общего правила статьи предыдущей. В самом деле, как увеличение первоначального требования, так и изменение его в случаях, указанных в этой статье, является только необходимым последствием изменения самых обстоятельств дела, когда факты, послужившие основанием первоначальному требованию, изменились настолько, что самое требование в первоначальном его виде становится или вовсе невозможным, как, напр., в случае утраты спорного имущества, или же когда в силу фактов, послуживших основанием исковому требованию, объем самого требования, в течение производства дела, возрастает, увеличивается, когда, напр., проценты текут и во время самого производства дела и проч. Что же остается в самом деле делать, чтобы дать истцу выход из возникшей, в силу изменившихся обстоятельств, невозможности осуществления его исковых требований в первом из приведенных случаев, как не дозволить ему изменить его первоначальные исковые требования, и как не дозволить увеличить их во втором случае. Впрочем, правило 333 ст., как исключение, должно быть толкуемо ограничительно, и, потому, изменение или увеличение первоначальных исковых требований должно быть допускаемо только в случаях, прямо в этой статье указанных: вне же этих случаев должно действовать общее правило, выраженное в 332 ст.
Правило этой статьи воспрещает истцу увеличивать первоначально заявленные им требования, изменять их по существу, или предъявлять новые требования. Таким образом, правило это служит освещением основного начала процесса неизменности требований истца, в продолжении всего производства, — начала, в силу которого исковые требования, заявленные истцом in limine litis в его исковом прошении, должны оставаться во время всего производства вплоть до самого разрешения спора по существу в том же самом виде. Но, в чем собственно требования истца должны оставаться неизменными во все время производства в смысле правила 332 ст.? Для дачи обстоятельного ответа на этот вопрос представляются необходимыми указания теории процесса о составных элементах иска. Для возникновения каждого искового требования представляется необходимым, как вообще по началам теории процесса, так и по указаниям и наших процессуалистов, напр., Малышева (Курс гражд. суд., изд. 2, т. 1, стр. 247) и Гольмстена (Учеб. граж. суд., стр. 117), во-первых, существование тех правопроизводящих фактов, которые служат основанием возникновения права истца и соответствующей этому праву обязанности ответчика, каковые факты служат активным основанием требования, и, во-вторых, существование фактов правонарушительных, каковые факты и служат собственно поводом к возникновению искового требования, как пассивное его основание. Другим необходимым элементом каждого искового требования, по указанию тех же процессуалистов, представляется предмет или объект требования, т. е. тот вещественный субстрат требования, как, напр., вещи, действия, а иногда какое-либо право, или уничтожение какого-либо состояния, на которое имеет право истец, в силу существования известных правопроизводящих фактов. Наличностью собственно этих двух составных элементов иска, т. е. наличностью: а) основания иска или causa petendi и б) объекта требования или предмета, на который направлен иск, и обусловливается как возникновение каждого искового требования, так и его содержание. О неизменности каких же из этих двух необходимых факторов каждого иска идет речь в постановлении 332 ст.? Так как, исковое требование в целом его составе должно, по общему правилу, оставаться неизмененным во все время производства дела, то, мне кажется, следует признать, что в правиле этой статьи, как это совершенно справедливо заметили Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I, стр. 380) и Гольмстен (Учеб. граж. суд., стр. 135), идет речь о неизменности обоих указанных фактов каждого иска; хотя самые выражения, употребленные в статье, и не совсем точны, но мне кажется, что выражение: „истец не вправе увеличивать требования, заявленные в исковом прошении, или предъявлять новые требования“ — должно относиться именно к объекту требования; а выражения: „истец не вправе изменять исковые требования по существу их“, — должно относиться к основанию требования. Следовательно, в силу первого выражения статьи, истец не вправе увеличивать объем своих исковых требований даже по отношению к одному и тому же объекту требования, а также не вправе предъявлять вновь требования о таких предметах, о которых в исковом прошении никакой просьбы заявлено не было; в силу второго выражения, истец не вправе во время производства дела домогаться даже присуждения ему того же самого предмета спора, о котором было заявлено требование в исковом прошении, по на ином юридическом основании; напр., после смерти лица А во владение его имуществом вступили наследники В и С, против них предъявляет иск об этом имуществе лицо D на основании духовного завещания; но когда в течение производства оказывается, что завещание по какой-либо причине должно быть признано недействительным, то D, в основание предъявленного им иска первоначально по духовному завещанию, выставляет свои наследственные права на имущество А, которые он считает преимущественными перед правами ответчиков; попятно, что в этом случае истец выставляет в течение производства совершенно другое основание его требований, изменяет основания, выставленные им in limine litis, чего он сделать не вправе на основании правила 332 ст. Кажется, из этого примера можно убедиться, что выражение 332 ст.: „истец не в праве изменять требования по существу", именно должно относиться к основанию иска к causa petendi, потому что в самом деле, что же и означает предъявление иска сперва на основании завещания, а потом на основании наследственных прав, как не изменение иска по существу его. Но, зато, с другой стороны, мне кажется, что если истец допустил в своем исковом прошении только неправильность в квалификации юридических фактов, служащих основанием его иску. а. затем, в заседании по делу исправляет свою ошибку, придает надлежащее юридическое значение фактам, то в этом случае нельзя видеть воспрещенного изменения юридического основания исковых требований; скорее, следует считать, что истец только выражает определительнее свои требования, что в силу правила 333 ст. допускается и не считается за изменение первоначальных требований. Наприм., истец предъявляет требование на основании договора, который он относит в своем исковом прошении к числу, положим, договоров личного найма, между тем, как на самом деле договор, служащий основанием его иска, есть договор подряда; истец, при словесном состязании, нисколько не изменяя предмета его исковых требований, объясняет только, что в основании его иска лежит не договор личного найма, а договор подряда; понятно, что в этом случае истец нисколько не изменяет основания своего иска, потому что он продолжает основывать свои требования на тех же самых юридических фактах, которые указаны в его исковом прошении, как основание его требования. За допустимость изменения юридической квалификации фактов, служащих основанием иску, высказался и сенат, который объяснил, что название предъявленной ко взысканию расписки сохранной, а затем, предъявление по ней требования о взыскании, как по заемному обязательству, не должно считаться за воспрещенное законом изменение основания иска (реш. 1878 года,№ 124).
Кроме сказанного по поводу правила 323 ст., необходимо еще остановиться на толковании последнего выражения этой статьи. Прежде всего, как мы видели, в этой статье говорится о том, что истец не вправе увеличивать требования, заявленные первоначально в исковом прошении, не вправе изменять их по существу, или предъявлять новые требования; но, затем, в 332 ст. имеется еще следующая прибавка: „разве бы они (т. е. требования) истекали непосредственно из заявленных в исковом прошении“. Не могу, прежде всего, не заметить, что выражение это само по себе представляется не только крайне неточным, но что даже выраженная в нем мысль есть мысль не только юридически, но даже просто логически невозможная. Мы видели, что предыдущие выражения 332 ст , заключающие в себе воспрещение истцу увеличивать исковые требования или предъявлять новые, относятся до объекта иска: но, каким образом из объекта иска могут истекать новые объекты того же иска, а, между тем, выражение этой статьи предполагает именно возможность такого результата. Буквальный смысл выражения следующий: истец вправе увеличивать свои исковые требования, или заявлять новые, если только эти требования вытекают из требований первоначальных, или, иными словами: истец вправе заявить требование и о таких предметах, которые вытекают из предметов, указанных в исковом прошении. Понятно, что в таком виде это исключение из общего правила, выраженного в той же статье, является лишенным всякого юридического значения и логически невозможным. Если же относить разбираемое выражение 332 ст. к основанию иска и принимать, что истец вправе предъявлять в течение производства новые требования, вытекающие из первоначально указанного им в исковом прошении основания иска, то, при таком толковании, исключение, заключающееся в этом выражении, получает такое широкое применение, что уничтожает значение общего правила. Напр., на одном и том же основании, именно на основании факта нарушения какого-либо договора одною из участвующих в договоре сторон, другая сторона может предъявить весьма разнородные иски: иск о понуждении к исполнению договора, иск об уничтожении договора, иск об убытках и проч. Все эти иски будут истекать непосредственно из одного и того же основания — из факта нарушения договора одною из сторон; но, несмотря на это, можно ли дозволить истцу, во время словесного состязания в заседании, вновь предъявить, положим, иск о взыскании убытков тогда, когда в его исковом прошении было только предъявлено требование об уничтожении договора? Не клонилось ли бы такое дозволение прямо к уничтожению общего начала, выраженного в той же статье, — начала, в силу которого исковое требование должно оставаться неизменным в продолжении всего производства; а если так, то очевидно, что разбираемое выражение 332 ст. не может быть относимо и к основанию иска; но, так как, оно не может быть относимо и к предмету иска, то в конечном выводе и остается только признать, что выражение этой статьи: „разве бы они истекали непосредственно из заявленных в исковом прошении“ — лишенным всякого значения и, потому, включенным в текст статьи совершенно напрасно. Если же и придавать какое-либо значение этому выражению, то мне кажется, что его во всяком случае иначе нельзя понимать, как в смысле исключения, выраженного в правиле последующей 333 ст., или признавать, что истец в праве только предъявлять в течение производства по делу новые требования о процентах и приращениях, как заметил Гольмстен (Учебп. гражд. суд., стр. 136), а не о чем-либо другом; но понятно, что, и при таком толковании приведенного выражения, оно все же является излишним. Между тем, разбираемое выражение 332 ст. на практике возбуждает большие недоразумения и приводит нередко к ложным выводам. Так, напр., петербургская судебная палата в решении по делу Микулиной, основываясь на указанном выражении статьи, не признала за воспрещенное изменение исковых требований просьбу истца о присуждении имения на праве пожизненного пользования в то время, когда истец в исковом прошении просил присудить имение на праве полной собственности (Практика петер. судеб. палаты. Судеб. Вест. 1876 года, № 222). Хотя право пожизненного владения против права полной собственности и действительно может быть признано правом теснейшим, как это утверждает петербургская палата, но, несмотря на это, заявление требования о присуждении имущества сперва на одном праве, а потом на другом, должно быть признаваемо, как это справедливо заметил Победоносцев (Судеб. Руков., тезис 511) и Гольмстен (Принцип тожд. Журн. гражд. и угол. пр. 1882 г., кн. 3, стр. 111), не за уменьшение требования, а за изменение самого его основания. Впрочем, к каким иногда ложным выводам может дать повод последнее выражение разбираемой статьи, показывает одно решение сената (реш. 1868 года, № 596), в котором сенат не счел за воспрещенное изменение исковых требований просьбу о взыскании неустойки по договору, вместо первоначального требования о понуждении к исполнению договора, каковой вывод Победоносцев вполне основательно признает неправильным (Судеб. рук., тезис 518), потому что подобное изменение требования представляется явным и существенным в отношении объекта требования. Несмотря на полную недопустимость, в силу правила разбираемой статьи, увеличения объема требований, из наших процессуалистов Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. 1, стр. 380) считает, однако же, возможным допускать присоединение к первоначальным требованиям, напр., требование о взыскании убытков, а также и процентов, наросших до предъявления иска, с каковым заключением, как ввиду только что сказанного но поводу значения последнего выражения правила этой статьи, так равно и того, что проценты, наросшие по день предъявления иска, должны, в силу правила 273 ст., входить в состав самого искового требования, согласиться нельзя. Кроме сказанного, по поводу правил разбираемых статей будет, кажется, нелишним, в видах лучшего объяснения применения выраженных в них начал, привести еще некоторые примеры, как из судебной практики, так и другие, указывающие, в каких случаях те или другие изменения, или увеличения исковых требований должны считаться допустимыми, или, напротив, воспрещенными. Так, сенат совершенно правильно объяснил, во-первых, что предъявление требования о возвращении самого имущества, вместо заявленного в исковом прошении требования стоимости его, должно считаться безусловно недопустимым (реш. 1878 года, № 136), и, во-вторых, что, напротив, заявление просьбы о взыскании еще доходов, полученных ответчиком в течение производства по делу, должно считаться вполне допустимым, как заявление просьбы о взыскании приращения объекта главного искового требования о доходах (реш. 1877 года, № 67). Иски об убытках, доходах и истребовании отчетности могут быть предъявляемы, как известно, или прямо в определенной сумме, или же в виде требования о признании права на иск с просьбой о допущении отыскивать, затем, самое количество взыскания, в порядке исполнительного производства. В случае заявления таких исков в виде последнего требования и не может не возникнуть вопрос о допустимости в течение производства по делу изменения этого требования в просьбу о непосредственном удовлетворении иска в известной сумме. Если, в видах разрешения этого вопроса, принять во внимание, во-первых, то обстоятельство, что основание иска в обоих случаях его предъявления является одно и то же, и, во-вторых, то обстоятельство, что хотя объектом иска в первом случае представляется известная и определенная сумма, а во-втором — право на эту сумму, но что в конечном результате в обоих случаях объектом иска все же является известное определенное взыскание, как последствие этого права то скорее следует поставленный вопрос разрешить в смысле утвердительном или в смысле допустимости изменения требования о признании права на взыскание в требование о взыскании определенной суммы. Такое изменение требования, напротив, кажется вполне возможным даже подвести под случай более определительного указания объекта требования, т. е. тот случай, в котором, в силу правила 333 ст., такое выражение требования не должно считаться за его изменение. Далее, при рассмотрении правил разбираемых статей нельзя не обратить внимания на довольно существенный пробел, допущенный в них, — пробел, заключающийся в том, что в них ничего не говорится о том, следует ли считать допустимым такое изменение иска, когда бы истец просил свой иск, в целом, или в части, предъявленный им сперва к одним лицам, как ответчикам, обратить или на других лиц, или же освободить от иска одних ответчиков с обращением части иска, упадавшей на них, на других ответчиков? Ставя этот вопрос, я считаю необходимым, однако же оговориться, что я имею в виду разрешение его никак не по отношению тех случаев, когда замена тяжущихся на стороне истцов, или ответчиков одних лиц другими представляется вполне возможной и допустимой, или в силу универсального, или сингулярного преемства в правах. или же в случаях вступления, или привлечения третьих лиц к участию в деле, — случаях, которые будут указаны в главе о частных производствах. Ставя приведенный вопрос, я, напротив, имею в виду его разрешение только по отношению тех случаев, когда бы истец в течение производства по делу пожелал обратить или весь иск к другому ответчику, не привлеченному к делу исковым прошением, или же пожелал обратить часть иска, предъявленного к нескольким ответчикам, к одному из них на каких-либо других основаниях, а не в силу, напр., перехода спорного права к другим лицам, как правопреемникам ответчика, По отношению этих последних случаев занимающий нас вопрос сенат (реш. 1876 года, № 465) и Гольмстен (Учебн. граждан. суд., стр. 135) разрешают совершенно основательно в смысле недопустимости замены в иске по просьбе истца в качестве ответчиков одних лиц другими, на том основании, что иск есть юридическое отношение между определенными субъектами его в качестве истцов и ответчиков, вследствие чего, и замена в качестве субъектов иска одних лиц другими должна считаться за недозволенное изменение иска, как такое обстоятельтельство, в силу наступления которого, раз предъявленный иск становится уже другим иском, направленным против другого ответчика. В другом решении сенат уже несколько отступил от этого положения и высказался за недопустимость обращения части искового требования, предъявленного сперва к двум ответчикам, к одному из них, в случаях предъявления иска на основании солидарного обязательства ответчиков (реш. 1884 года, № 78). С положением этим вряд ли, однако же, возможно согласиться, на том основании, что, хотя 1548 ст. X т. 1 ч., на которой сенат основал свое заключение, и дозволяет кредитору обращаться с требованием об исполнении солидарного обязательства к каждому из должников, но не дозволяет истцу, раз уже предъявившему свое требование к двум должникам, требовать, затем, в течение производства по делу перенесения ответственности по всему иску на одного из них.
Далее, правило 334 ст. требует еще, чтобы истец, в том случае, когда он при словесном состязании изменяет свои требования, заявленные в исковом прошении, заявил об этом изменении суду письменно в то же заседание. Первый вопрос, возбуждаемый правилом этой статьи, заключается в том, чтобы определить точнее, в каком именно случае истец обязан об изменении своих требований заявить суду письменно? Разбирая правило статьи предыдущей, мы видели уже, что истец изменяет, собственно говоря, свои требования только в одном из случаев, указанных в этой статье, именно только в том случае, когда он, вследствие отчуждения или утраты отыскиваемого им имущества, требует от ответчика возмещения ценности его; поэтому, принимая правило 334 ст. в его буквальном значении, мне кажется, что и следует требовать от истца письменного заявления суду об изменении его исковых требований только в указанном случае, а никак не в других случаях, о которых говорится в 333 ст., когда истец или только выражает при словесном состязании свои первоначальные требования определительнее, или несколько увеличивает их, присовокупляя просьбу о взыскании процентов или приращений. Из сказанного, таким образом, а равно и по аргументу а contrario следует заключить, что в двух последних случаях на основании правила разбираемой статьи, не требуется никакого письменного заявления от истца, и что истец может в этих случаях ограничиться одним словесным заявлением. По мнению сената, напротив, на истце должна лежать обязанность подачи письменного заявления во всех трех случаях изменения им исковых требований, указанных в 333 ст., но зато именно только в этих случаях, а не других, когда изменение исковых требований должно считаться воспрещенным (реш. 1875 года, № 540); по мнению же Гольмстена, напротив, от истца следует требовать подачи письменного заявления об изменении им исковых требований именно в последних случаях, а не в случаях, указанных в 333 ст., на том основании, что эти случаи не считаются изменением исковых требований (Принцип тожд. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г., кн. 3, стр. 130). Разумеется, истцу не может быть воспрещено представление суду письменного заявления о таком изменении им исковых требований, которое законом не допускается, но из этого нельзя выводить то заключение, чтобы в случаях, указанных в 333 ст., подача письменного заявления вовсе не требовалась. Но если, затем, вместе с сенатом, и принимать, что истец, действительно изменяющий свои требования, обязан об этом заявить суду непременно письменно в то же заседание, то принять это можно разве только на основании буквального смысла правила 334 ст., которая однако же заключает в себе только одно предписание, но не указывает, вместе с тем, никаких последствий на случай несоблюдения истцом этого предписания; вследствие чего, и возникает второй вопрос, как о значении правила этой статьи вообще, так равно и о последствиях несоблюдения его истцом, или о последствиях неподачи истцом письменного заявления об изменении исковых требований. В самом деле, как должен поступить суд в том случае, если истец заявляет только словесно об изменении исковых требований, но не подает об этом в то же заседание письменного заявления? Последствий несоблюдения истцом правила 334 ст. в этом отношении в уставе нигде не указано и нигде в уставе не говорится, чтобы суд обязан был непременно словесное заявление истца об изменении его первоначальных исковых требований, сделанное в заседании, оставлять без удовлетворения, единственно на том основании, что истец не сделал заявления письменно. Кроме того, если мы вспомним, что правилом статьи предыдущей истцу дозволяется изменять его исковые требования только при таких обстоятельствах, когда удовлетворение его первоначальных требований сделалось невозможным, вследствие отчуждения или утраты отыскиваемого имущества, то сделается очевидным, что суд, в силу самых обстоятельств, поставлен будет в невозможность удовлетворить требования истца в первоначальном их виде, хотя бы он и заявлял суду только словесно об изменении исковых требований по указанным основаниям, потому что, в самом деле, странно было бы, если бы суд присудил истцу имущество несуществующее, — это с одной стороны; а с другой самый факт изменения истцом его первоначальных требований, хотя бы он и сделал об этом только словесное заявление, указывает как бы на отказ истца от первоначальных требований. Но, если суд, поэтому, не вправе будет удовлетворить первоначальные требования истца, то, по ходу самого спора между тяжущимися, он обязан будет обратиться к рассмотрению измененных требований истца, которые, если только будут истцом достаточно доказаны, он, по рассмотрении их, обязан будет и удовлетворить, потому что устав не дает своими правилами никакого права суду отказать истцу в удовлетворении его измененных требований, единственно на том основании, что им не было сделано письменного заявления об изменении первоначальных требований. При толковании закона вообще следует предполагать, что закон в своих постановлениях последователен. На этом основании следует, напр., предположить, что чем более важное и существенное значение имеет какое-либо процессуальное действие, тем закон обстанавливает совершение его и более строгими правилами, а также требует более строгого выполнения этих правил, и наоборот. Положение это может быть подтверждено и многими отдельными постановлениями нашего устава. Поэтому, не может не показаться более или менее странным то обстоятельство, что наш устав, как мы увидим несколько ниже, дозволяет, напр., предъявлять ответчику словесно в заседании даже встречный иск, между тем, как от истца требует письменного заявления об изменении его требований. Во избежание такой непоследовательности следует, конечно, допустить и словесное предъявление истцом в заседании просьб об изменении его исковых требований, потому что никто, кажется, не станет спорить о том, чтобы это последнее действие истца представлялось имеющим более важное и существенное процессуальное значение, чем действие ответчика, предъявляющего встречный иск. Это, как мне кажется, еще один аргумент в пользу высказанного мной взгляда на значение правила 334 ст. Кроме того, нельзя не заметить, что в действительности, во множестве случаев, истец будет поставлен в положительную невозможность выполнить требование 334 ст. и не в состоянии будет представить письменное заявление в то же заседание об изменении исковых требований; это может случиться каждый раз, когда истец в самом заседании по делу только из объяснений ответчика узнает, что он, по обстоятельствам дела, вынужден изменить свои первоначальные исковые требования. Когда же в этих случаях в самом заседании истец успеет изготовить и подать непременно письменное заявление об изменении требований, которые он обязан, как того требует правило разбираемой статьи, представить непременно в то же заседание? Итак, на основании всего сказанного, по моему мнению, остается признать, что правило 334 ст., по крайней мере, в отношении требования его о представлении письменного заявления истцом, в случае изменения им его первоначальных исковых требований, по отсутствию в уставе санкции этого требования, лишено всякого процессуального значения. Хотя, конечно, при весьма заметном стремлении нашей повой судебной практики к излишнему формализму истец, изменяющий свои требования, поступит благоразумнее, если подаст письменное заявление об этом, потому что может найтись иногда и такой суд, который, единственно только на том основании, что заявление будет сделано истцом словесно, вовсе откажет ему в иске, и не обратит внимания на то, что истец, как мной только что указано, будет находиться в физической невозможности исполнить требование 334 ст. в то же заседание. Снисходительно к несоблюдению правила этой статьи относится также и сенат, который, по крайней мере, объяснил, что ответчик, не указавший суду при разбирательстве дела на обстоятельство изменения истцом его исковых требований без подачи об этом письменного заявления, не вправе впоследствии домогаться отмены решения в кассационном порядке за нарушением судом 334 ст., в случае принятия судом словесного заявления истца об изменении его иска (реш. 1875 года, № 82). Следует, кажется, только полагать, что даже и в случае принятия судом словесного заявления истца об изменении им иска, вопреки возражениям ответчика, такое отступление со стороны суда не должно служить для ответчика поводом к обжалованию решения в кассационном порядке, на том основании, что принятие судом словесного заявления от истца и констатирование, затем, этого заявления посредством записки его в протоколе ни в чем не может нарушить интересы ответчика. О необходимости приложения при заявлении об изменении иска копий его для вручения стороне противной правило разбираемой статьи ничего не говорит; но, несмотря на это, следует признать, что при заявлении этом, на основании общих правил о порядке подачи состязательных бумаг по делу, непременно должны быть прилагаемы и копии заявления для сообщения противной стороне, которые, разумеется, тут же в заседании и должны быть ей сообщаемы, в случае явки ее в заседание. Относительно представления при заявлении об изменении иска добавочных судебных пошлин в случае увеличения исковых требований, напротив, следует, кажется, признать, что добавочные пошлины не должны быть представляемы, на том основании, что устав представления их не требует и, вместе с тем, не указывает, чтобы заявление, напр., о взыскании текущих во время производства дела процентов должно было влечь за собой изменение, или увеличение первоначально заявленной цены иска.
Впрочем, если правило 334 ст. и не имеет никакого процессуального значения в отношении требования о представлении истцом письменного заявления об изменении исковых требований, зато в нем можно найти указание на время, когда истец в праве вообще сделать суду заявление об изменении исковых требований. Во-первых, из выражения статьи, что истец, изменяющий свои исковые требования, обязан заявить об этом в то же заседание, можно сделать тот вывод, что устав не требует, чтобы истец, изменяющий свои исковые требования, заявил об этом непременно в первом заседании по делу, а что, напротив, истец вправе изменять свои требования во всяком положении дела, когда только этого требуют обстоятельства, и может заявить об этом суду во всяком заседании, если только дело будет рассматриваться, по каким либо причинам, в нескольких заседаниях. Во-вторых, следует, кажется, признать, что правило 334 ст. ставит только крайний срок, далее которого, если дело решится в первом заседании, истец, по самому ходу процесса, лишен будет возможности сделать суду заявление об изменении исковых требований, но, что истцу нисколько не возбраняется сделать это заявление и прежде заседания по делу, напр., изменить свои первоначальные исковые требования в одной из состязательных бумаг, подаваемых по делу. Наконец, по поводу только что рассмотренных трех статей устава, я должен еще сказать, что хотя во всех этих статьях и говорится только об обязанности истца исполнять требования, выраженные в этих статьях, но что правила, в них заключающиеся, также точно обязательны и для ответчика в том случае, когда им предъявляется встречный иск, который, как и всякий вообще иск, должен быть веден по тем же общим правилам, которые установлены законом и для ведения иска первоначального. Впрочем, последовательность требует допустить, чтобы предъявляющему встречный иск, вместе с обязанностями, указанными в этих статьях, были также предоставлены и права, выраженные в 333 ст. в отношении увеличения и изменения первоначальных исковых требований. Начала, указанные в рассмотренных статьях устава, как, напр., начало неизменности исковых требований, принадлежат, без сомнения, к общим началам процесса, почему и самые правила, в которых выражены эти общие начала, должны иметь одинаковое применение как в делах, подлежащих производству в порядке общем, так и в порядке сокращенном. Мало, конечно, указать еще в законе, что-то или другое действие воспрещается, необходимо, конечно, указать еще и последствия нарушения выраженного в законе воспрещения, или указать санкцию точного соблюдения закона. Так, в занимающем нас случае правило 332 ст. воспрещает истцу увеличивать в течение производства по делу его исковые требования, заявленные в исковом прошении, изменять их по существу, или предъявлять новые требования: но последствий нарушения истцом этого воспрещения не указывает. Где же, спрашивается, искать санкцию соблюдения столь существенного требования закона, долженствующего служить освящением основного начала процесса о неизменности исковых требований в течение всего производства по делу? Следует, кажется, искать санкцию точного соблюдения этого требования в правиле 706 ст., которым plus petitio нашим уставом не допускается и в котором прямо указано, что суд не имеет права ни постановлять решения о таких предметах, о коих не предъявлено требования, разумеется, при заявлении иска, ни присуждать более того, что требовалось тяжущимися. Ввиду этого правила, и следует признать, что на суде должна лежать обязанность отказывать истцу во всех тех требованиях, которые не были заявлены им в исковом прошении, за исключением только требований, указанных в в 333 ст., допускаемых к предъявлению и в течение производства по делу. Что именно в 706 ст. следует видеть санкцию соблюдения воспрещения, выраженного в 332 ст., то заключение это признал вполне правильным впоследствии и Гольмстен, по мнению которого измененные истцом требования должны быть, на основании 706 ст., судом игнорируемы (Принцип тождества. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г., кн. 6, стр. 245). Заключением этим вопрос вообще о последствиях изменения истцом его исковых требований далеко еще не исчерпывается. В самом деле, недостаточно еще сказать, что измененные требования игнорируются судом; необходимо еще объяснить, во-первых, игнорируются ли судом эти требования ex officio, т. е. должен ли суд ex officio отказывать истцу в его измененных требованиях, или же, что, напротив, на суде должна лежать обязанность отказывать в этих требованиях не иначе, как вследствие предъявления ответчиком возражения о недопустимости изменения исковых требований, и, во-вторых, по изменении истцом его исковых требований, какая судьба должна постигать его первоначально заявленные требования? Разрешение в том или другом смысле первого вопроса зависит от разрешения предварительно еще другого вопроса о том—возможно ли по нашему уставу считать допустимым изменение исковых требований с согласия на это ответчика, или нет? По мнению Малышева, изменение исковых требований с согласия на это ответчика должно считаться допустимым и в нашем процессе, несмотря на то, что устав о допустимости изменения исковых требований в этом случае и ничего не говорит (Курс граж. суд., изд. 2, т. 1, стр. 380). Если бы изменением исковых требований затрагивался только частный интерес ответчика, то с этим заключением Малышева можно было бы, пожалуй, и согласиться, но, в виду того обстоятельства, что воспрещение относительно допущения изменения исковых требований следует считать включенным в устав не только в частном интересе, но и в интересе публичном, или в интересе охранения самого порядка отправления правосудия — litis ordinandi gratia, как заметил Гольмстен, заключение Малышева и не может быть признано правильным. Это. впрочем, только одно из оснований в пользу недопустимости у нас изменения иска с согласия ответчика. Другое основание недопустимости изменения иска с согласия ответчика заключается также по справедливому указанию Гольмстена, в том, что в правиле 332 ст. прямо сказано — „истец не вправе изменять“ и проч., и в то же время ничего не говорится о том, чтобы действие этого воспрещения могло подлежать устранению с согласия ответчика, или вследствие непредъявления им возражения. Основываясь на этих доводах, Гольмстен вообще пришел к заключению о недопустимости в пашем процессе изменения исковых требований с согласия ответчика (Принцип тожд. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г., кн. 4, стр. 196—198). К этим доводам в пользу такого заключения возможно привести еще следующие: во-первых, правило 706 ст. воспрещает суду присуждать требования. незаявленные при предъявлении иска, также совершенно независимо от возражений ответчика о plus petitio. из чего возможно вывести то заключение, что допущение удовлетворения измененного иска не может быть обусловливаемо согласием ответчика; во-вторых, там, где изменение исковых требований с согласия ответчика допускается, дозволение это прямо и выражено, как, напр., в уставе германском, в котором прямо сказано, что с согласия ответчика изменение иска в первой инстанции, а не в апелляционной может быть допускаемо (§§ 235 и 489). Разумеется, ответчик не может быть лишен права предъявлять суду возражение об измененном иске и указывать на недопустимость изменения, но, если в то же время полагать, что непредъявлением им этого возражения не может обусловливаться допустимость изменения иска, то и в ответ на главный занимающий нас вопрос следует скорее вместе с Гольмстеном признать, что на суде должна лежать обязанность ex officio оставлять без удовлетворения измененные исковые требования и, притом, оставлять их без удовлетворения не только при отсутствии каких-либо возражений ответчика, но даже при заявлении ответчиком положительного согласия на рассмотрение судом измененных требований. Постановление об отказе истцу в измененных требованиях, или, лучше сказать, постановление об оставлении их без рассмотрения должно быть выражаемо судом, однако же, по справедливому указанию Варшавской судебной палаты, никак не в особом частном определении, но непременно в решении по существу дела, на том основании, что вопрос об изменении исковых требований не отнесен нашим уставом к категории тех частных вопросов, которые подлежат разрешению особыми частными определениями (Юридич. вопр., разреш. Варшав. судеб. палат. Журн. гражд. и угол. пр. 1881 г., кн. 5, стр. 26). Что касается разрешения второго занимающего нас вопроса — о судьбе первоначального иска в случае изменения его истцом в течение производства по делу, то вопрос этот, по справедливому замечанию Гольмстена, не может быть разрешен одинаково по отношению всех случаев. Именно, по мнению Гольмстена, в тех случаях, когда бы истец, заявляя об изменении иска, не отказывался в то же время от своих первоначальных требований, судом должны быть только оставляемы без рассмотрения измененные требования; требования же первоначальные, напротив, должны быть рассмотрены и разрешены так, как бы измененных требований вовсе предъявлено не было (Принцип тожд. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г., кн. 6, стр. 245); в тех же случаях, когда бы истец, заявляя об изменении исковых требований, отказывался в то же время от своих первоначальных требований, судом, по мнению Гольмстена. должно быть постановляемо только определение о прекращении производства по иску (Принцип тожд. Журн. гражд. и угол. пр. 1884 г., кн. 3, стр. 131). Первое из этих положений нельзя не признать вполне правильным, как положение, прямо вытекающее из ответа, данного на первый из рассмотренных нами вопросов; второе же положение, напротив, ни в каком случае правильным признано быть не может, вследствие того, что определением о прекращении производства могут быть разрешаемы по нашему уставу только отводы, к категории каковых вопрос о последствиях изменения иска нашим уставом не отнесен; из чего, далее, не может не быть выведено то заключение, что, в случае предъявления истцом заявления об изменении иска и в то же время об отказе от иска первоначального, судом должно быть постановляемо не определение о прекращении производства, по непременно решение об отказе истцу в иске. Следующие, затем, статьи определяют уже отношения суда к тяжущимся по предмету словесного состязания.
Ст. 335. Председатель суда и Члены, с разрешения Председателя, могут требовать положительных объяснений от стороны, выражающейся неясно или неопределенно, или же когда из слов ее не видно, признает ли она или отвергает обстоятельства или документы, на коих основано требование или возражение противной стороны.
Ст. 336. Но делу, заключающему в себе несколько требований или предметов, соединение которых при словесном состязании было бы неудобно, суд может постановить, чтобы тяжущиеся представили объяснения отдельно по каждому требованию или предмету.
Постановление последней статьи нельзя не признать вполне целесообразным, так как оно дает суду весьма хорошее руководящее начало в отношении управления ходом словесного состязания тяжущихся, но оно, как это ясно видно из самой редакции статьи, отличается вполне характером факультативным. Суд может постановить, если найдет неудобным соединение, при словесном состязании, объяснений сторон по всем предметам иска, когда исковые требования относятся до разных предметов, чтобы тяжущиеся представили спои объяснения отдельно по каждому требованию. Этим правилом все предоставляется усмотрению суда в отношении определения порядка, в котором стороны должны представить свои объяснения по разным предметам иска; поэтому, мне кажется, что собственно о последствиях несоблюдения судом этого правила и речи быть не может. Суд всегда может выслушать объяснения сторон и совместно по всем предметам иска, если он в этом не будет усматривать никакого неудобства в отношении точного выяснения сторонами обстоятельств дела; поэтому, мне кажется, что и никаких жалоб сторон на несоблюдение судом правила 336 ст. также быть не может. Впрочем, я должен заметить. что право постановлять определения о порядке представления тяжущимися их объяснений, когда в деле заявлено несколько исковых требований, относящихся к нескольким предметам, принадлежит, в силу правила этой статьи, только суду, а никак не единоличной власти председателя. который, вследствие этого, своей властью не вправе предложить сторонам давать объяснения отдельно по каждому предмету иска. Суд же, кажется, вправе, как по собственному усмотрению, так равно и по просьбе одной или обеих сторон процесса, если только найдет неудобным соединение, при словесном состязании, объяснений по всем предметам спора, постановить о том, чтобы тяжущиеся представили свои объяснения отдельно по каждому требованию. Нечего, кажется, и говорить о том, что суд должен пользоваться правом, предоставленным ему 336 ст., только тогда, когда действительно имеются налицо условия, выраженные в этой статье, т. е. когда исковые требования относятся к нескольким предметам и когда совместное представление объяснений по всем предметам иска представляется неудобным.
Что касается, далее, правила 335 ст., то оно отличается также, как правило 336 ст., характером факультативным, на что указывает самая редакция статьи, постановляющей, что председатель суда и члены с разрешения председателя могут требовать положительных объяснений и проч. Такое именно значение придает правилу этой статьи и сенат, объяснив, что статья эта дает председателю и членам суда право, по не возлагает на них обязанности требовать от сторон объяснений (реш. 1867 года, № 204 и друг.). Правило 335 ст. предоставляет одинаково право, как председателю суда, так и членам, требовать от сторон положительных объяснений в известных случаях, но последним предоставляет пользоваться этим правом только с разрешения председателя, вероятно по тому соображению, что устав руководство словесным состязанием предоставляет преимущественно председателю, а не целому присутствию суда; но, если бы на самом деле и случилось, что кто-либо из членов суда воспользовался правом требовать от сторон объяснений и предлагать им вопросы без разрешения председателя, то мне кажется, что председатель суда в праве остановить члена, если бы находил предлагаемые им вопросы неуместными; но самый факт предложения членом суда вопросов сторонам, без разрешения председателя, не может ни в каком случае считаться существенным нарушением правила 335 ст., как это правильно признал и сенат (реш. 1870 года, № 804). Хотя правило разбираемой статьи и имеет характер факультативный, так что председатель суда и члены могут требовать или не требовать от сторон объяснений по своему усмотрению; но зато, с другой стороны, мне кажется, что правило этой статьи служит также ограничением вмешательства суда в объяснения сторон; оно указывает границы, в пределах которых суд может пользоваться правом требовать от сторон тех или других объяснений по делу и предлагать для этого сторонам необходимые вопросы. Именно 335 ст. предоставляет председателю суда и членам требовать от сторон положительных объяснений только в двух случаях: а) когда сторона выражается вообще неясно или неопределительно, и б) когда из слов ее не видно, признает ли она или отвергает обстоятельства или документы, на коих основано требование или возражение противной стороны. Правда, что первое из этих ограничений настолько эластично, что дает суду почти безграничное право вмешиваться в объяснения сторон, потому что суждение о том, выражается ли сторона настолько неясно или неопределительно, что суду открывается право вмешиваться в объяснения сторон и право требовать от сторон более определительных объяснений, должно быть, конечно, предоставлено всецело усмотрению самого суда и не может подлежать никакой поверке высшей инстанции. Второе же ограничение вполне определительно, потому что им указываются определенные условия, когда суд может потребовать от сторон положительных объяснений. Вообще же мне кажется, что по самому духу состязательного процесса, в котором ограждение частных интересов сторон предоставлено вполне самим сторонам и в котором роль суда, более или менее пассивная, и ограничивается, главным образом, только приложением закона к представленным сторонами фактам спора, суд должен по возможности воздерживаться от вмешательства в объяснения сторон и должен пользоваться правом, предоставленным ему правилом 335 ст., только в интересах правосудия.
Из сказанного по поводу правила рассматриваемой статьи видно, что право предлагать сторонам вопросы и требовать положительных объяснений от сторон предоставлено только суду; сторонам же наш устав не предоставляет никакого права предлагать друг другу вопросы и не предоставляет им права непосредственно требовать объяснений друг от друга. Подобного права устав и не мог предоставить сторонам, потому что руководство судебными прениями должно принадлежать исключительно суду и стороны должны давать свои объяснения перед судом, а не друг перед другом; но, несмотря на это. мне кажется, что сторона, желающая иметь от стороны противной более положительные объяснения по обстоятельствам дела, может просить суд предложить противной стороне необходимые вопросы; так что суд, как мне кажется, может пользоваться правом, предоставленным ему 335 ст. не только по своему усмотрению, но и по просьбе сторон; самим же сторонам право предлагать вопросы друг другу непосредственно ни в каком случае предоставлено быть не должно.
Нетрудно заметить, что разбираемая статья предоставляет только суду известное право в отношении объяснений сторон, но не устанавливает, вместе с тем, никакой обязанности для сторон, обязанности, которая бы соответствовала именно установленному этой статьей праву суда. В статье ничего не говорится о том, чтобы стороны обязаны были непременно, по требованию суда, или выражаться определительнее, или давать какие-либо положительные ответы на вопросы суда по обстоятельствам дела. Если на этом основании и можно признать, что стороны не обязаны исполнять требования суда о представлении более определительных объяснений по обстоятельствам дела и в праве не отвечать на вопросы суда, то, тем не менее, из этого никак нельзя выводить, чтобы неисполнение сторонами требований суда, основанных на правиле 335 ст., не влекло иногда вредных для них последствий. Суд, из нежелания стороны давать прямые ответы на предлагаемые вопросы, в праве, конечно, делать те или другие предположения и выводы не в пользу этой стороны, и в праве положить свои предположения в основу имеющего последовать решения по делу. Хотя о таком праве суда ни в этой, ни в других статьях устава ничего не говорится, но само собой разумеется, что право это может быть признано за судом именно на том основании, что нашими новыми судебными уставами вообще в решении дел многое предоставлено усмотрению и убеждению суда, который вправе выводить те или другие заключения из обстоятельств дела, не будучи стесненным в этом отношении какой-либо законной теорией доказательств. Наши судебные уставы вполне отрешились в этом отношении от начал, лежавших в основе нашего прежнего порядка производства дел, и даже наш гражданский суд в настоящее время стеснен в свободном решении дел только некоторыми предустановленными доказательствами, оценка которых все же предоставлена более или менее усмотрению суда. Устав германский точнее нашего; он, возлагая на стороны обязанность давать положительные объяснения о фактах, утверждаемых противной стороной, указывает в то же время и последствия недачи этих объяснений, — последствия, заключающиеся в том, что факты, прямо не оспоренные, могут быть признаваемы судом за факты признанные (§ 129). В смысле этого постановления разрешают вопрос о последствиях недачи сторонами положительных объяснений относительно таких фактов, которые относятся или к их личным действиям, или которые не могут не быть им известны, как сенат во многих решениях (реш. 1884 года, № 39), так из наших процессуалистов Муллов в его обзоре кассационной практики (Журн. гражд. и угол. пр., 1876 г., кн. 3, стр. 168). По их мнению, суд, в случае уклонения тяжущихся от дачи положительных объяснений по обстоятельствам дела, вправе признать эти обстоятельства, как не оспоренные, не требующими дальнейших доказательств и как бы признанными той стороной, против которой они приведены. Утверждать, чтобы суд обязан был всегда признавать обстоятельства, только не оспоренные за признанные, однако же, нельзя, на том основании, что из молчания сторон о тех или других обстоятельствах дела возможно выводить, как я только что указал, а также как это указали и наши процессуалисты Малинин (Судеб. признание, изд. 2, стр. 36) и Гедримович (Рецензия на монографию Малинина. Журн. гражд. и угол. пр., 1878 г., кн. 1, стр. 218), только невыгодные для них предположения о том, что утверждаемые противной стороной факты, если существование их хотя отчасти доказано, представляются действительно таковыми, какими их выставляет эта сторона, а никак не прямое признание с ее стороны этих фактов. Право предлагать вопросы по обстоятельствам дела должно принадлежать председателю суда и членам, в силу правила разбираемой статьи, не только самим сторонам процесса, но и их поверенным; а затем, конечно, и последствия недачи тех или других объяснений этими последними должны быть те же, как и последствия недачи объяснений самими тяжущимися. Наконец, в отношении последствий несоблюдения судом правила 335 ст. я должен сказать, что на том основании, что постановление этой статьи отличается характером факультативным, что право требовать или не требовать от сторон положительных объяснений по обстоятельствам дела предоставлено вполне усмотрению суда, никаких последствий и быть не может. Указание на нарушение судом этой статьи, пожалуй, могло бы иметь какие-либо последствия, если бы условия, ограничивающие право суда требовать от сторон объяснений, — условия, указанные в этой же статье, определяли точно пределы власти суда; но, так как, оценка достаточности поводов ко вмешательству суда в объяснения сторон также предоставляется усмотрению самого суда и не подлежит никакой поверке, то и понятно, что жалоба, положим, или на излишнее вмешательство суда в объяснения сторон, или, напротив, жалоба на то, что судом вовсе не были предложены необходимые вопросы, никогда не может подлежать удовлетворению по невозможности, с одной стороны, контролировать самые обжалуемые действия, а с другой — по невозможности исправить самое упущение, если бы оно и действительно имело место.
Следующие две статьи, подлежащие рассмотрению в настоящем параграфе, определяют права и отношения не суда, а только председателя к тяжущимся по предмету словесного состязания.
Ст. 337. При словесном состязании Председатель суда склоняет тяжущихся к примирению, если признает это возможным. В случае примирения составляется, за подписью тяжущихся, протокол, который имеет силу окончательного решения и не подлежит обжалованию.
Ст. 338. Словесным состязанием руководит Председатель суда. Когда он найдет, что дело достаточно разъяснено, то прекращает словесное состязание, но не прежде, как по выслушании обеих сторон в равном числе изустных объяснений.
Постановление первой из этих статей предоставляет председателю суда только право склонить тяжущихся к примирению, если председатель найдет это необходимым и возможным, по нисколько его к тому не обязывает; следовательно, постановление это также отличается характером факультативным и, потому, собственно, речи о несоблюдении председателем суда постановления этой статьи и быть не может. Дальнейшее же содержание 337 ст. частью не требует собственно никакого объяснения, а частью не относится к занимающему нас предмету, потому что определяет силу и значение мировой сделки, состоявшейся между тяжущимися, о чем речь будет в отделе о примирительном разбирательстве. Собственно же мировая сделка, состоявшаяся между тяжущимися в заседании суда, должна быть занесена в протокол и подписана тяжущимися.
Правило второй из разбираемых статей вообще руководство словесным состязанием тяжущихся предоставляет единоличной власти председателя суда, который как объяснил и сенат (реш. 1877 года. № 45), имеет право и прекратить состязание между тяжущимися во всякое время, как только усмотрит, что дело достаточно разъяснено. Хотя право прекратить состязание правило 338 ст. и предоставляет бесконтрольному усмотрению председателя суда, но, при этом, вменяет ему и в непременную обязанность выслушать стороны в равном числе изустных объяснений. Выслушать от каждой стороны по одинаковому числу словесных объяснений представляется вполне необходимым, ввиду соблюдения равноправности сторон в процессе, и, потому, правило 338 ст. в этом отношении представляется как нельзя более справедливым. Оно, вместе с тем, служит единственным ограничением власти председателя, в отношении права его прекращать словесное состязание тяжущихся. Председатель, в силу этого правила, обязан непременно предоставить сторонам право дать по одинаковому числу словесных объяснений; несоблюдением этого правила председатель нарушает равноправность сторон в процессе, и, потому, нарушение председателем правила 338 ст., когда председатель дозволяет дать одной из сторон большее число объяснений, мне кажется, должно считаться существенным процессуальным нарушением, могущим служить кассационным поводом для стороны, которая была лишена председателем суда права представить объяснения в равном числе с объяснениями, данными противной стороной. Конечно, кассационным поводом нарушение председателем правила 338 ст. может служить только нарушение, допущенное при рассмотрении дела в палате; нарушение же этого правила председателем окружного суда не может иметь никаких последствий, как нарушение по самому существу неисправимое. Впрочем, я должен еще сказать, что правилом 338 ст. не определяются все права председателя по отношению к тяжущимся в заседании суда; некоторые права председателя указываются в учреждении судебных установлений; да наконец, мне кажется, что и статья 338 делает не вполне точное определение прав председателя. В этой статье говорится, что председатель суда руководит словесным состязанием тяжущихся; выражение это, как мне кажется, дает несколько преувеличенное понятие о правах председателя в отношении вмешательства его в объяснения сторон. Слово „руководит“ предполагает как бы деятельное вмешательство председателя в объяснения сторон, или такое вмешательство, что председатель как бы обязан указывать сторонам, что им следует объяснить, направлять их объяснения по самому их содержанию, что, однако же, противоречило бы основному началу состязательного процесса — невмешательству суда в интересы сторон. Поэтому, мне кажется, гораздо удачнее в этом отношении выражение 361 ст., относящейся до сокращенного судопроизводства, в которой сказано, что словесным состязанием тяжущихся управляет председатель суда. Слово „управляет“ во всяком случае вернее определяет те права председателя, которые действительно предоставлены ему уставом, в отношении вмешательства его в словесное объяснение сторон, и которые он должен иметь по самому характеру состязательного процесса. Председатель должен только следить за ходом состязания, устранять в объяснениях сторон все, не относящееся к предмету спора, и, если они уклоняются в объяснениях от того, что имеет прямое отношение к делу, напоминать им об этом; следовательно, роль председателя в этом случае должна быть активная только по отношению к внешней стороне состязания, но никак не по отношению к самому содержанию объяснений. Поэтому, употребленное в тексте 338 ст. слово „руководит“ следует понимать не иначе, как в только что указанном мной смысле, или в смысле слова „управляет“.
Выше я сказал, что права председателя по отношению к словесным объяснениям тяжущихся определяются не только правилом разбираемой статьи, но и некоторыми статьями учреждения судебных установлений. На основании 154, 157 и 158 ст. этого последнего устава, председатель суда имеет право тяжущимся или их поверенным делать предостережения, выговоры и даже удалять их из заседания, в случае, если тяжущиеся, или их поверенные не будут соблюдать в заседании правил благопристойности, порядка и тишины, или когда они в своих словесных объяснениях будут употреблять оскорбительные выражения против личности, частной или семейной жизни своего противника, или же будут оглашать предосудительные для него обстоятельства, без всякой в том потребности для разъяснения дела. Руководствуясь этими правилами, председатель суда должен, при словесном состязании тяжущихся, устранять все, что не может быть допущено сторонами в их объяснениях, как предосудительное или для чести частных лиц, или общественного порядка, религии, нравственности и проч. Но, как должен поступить председатель суда в том случае, если, напр., вследствие приведения одною из сторон процесса, после доклада дела, новых обстоятельств, необходимо будет войти в обсуждение и огласить факты, предосудительные для религии, общественного порядка и нравственности, и когда такого рода факты будут иметь такое отношение к делу, что воспретить сторонам касаться их в объяснениях окажется невозможным? Мне кажется, что при таких обстоятельствах суд, несмотря на то. что доклад дела окончен и был сделан в публичном заседании, вправе постановить определение о закрытии дверей присутствия и допустить прения сторон в закрытом заседании, потому что правило устава, требующее закрытия дверей присутствия в указанных случаях, установлено, как мы видели, в интересе публичном, вследствие чего, требование этого правила и должно подлежать исполнению всегда, коль скоро представится к тому необходимость. По прекращении председателем суда словесного состязания тяжущихся, заседание по делу, в тех случаях, когда не требуется заключения прокурора, оканчивается; если же дело иначе не может быть разрешено, как по выслушании заключения прокурора, то, по прекращении словесного состязания сторон, суд выслушивает еще заключение прокурора, после чего и приступает к постановлению решения, или частного определения, смотря по обстоятельствам дела. Если же дело не может быть разрешено немедленно, а требуется отсрочка заседания, то следующее затем заседание должно происходить снова в указанном порядке, т. е. следующее заседание также должно открываться докладом дела, после чего должно быть допущено вторичное состязание тяжущихся и проч. Таков по нашему уставу порядок рассмотрения дел, подлежащих общему порядку производства, в судебном заседании; в заключение же обзора правил, к этому предмету относящихся, представляется только необходимым указать еще способы констатирования тех действий, которые по закону должны иметь место в заседании. Собственно устав гражданского судопроизводства ничего не говорит о необходимости констатирования всего происходящего при разбирательстве дел в заседании какими-либо актами производства и не содержит в себе никаких по этому предмету постановлений; в нем говорится только о констатировании особыми актами посредством записки в протокол, напр., показаний свидетелей, окольных людей, осмотра на месте и проч. Между тем учреждение судеб. установ. правилом 164 ст. предписывает составлять по каждому уголовному и гражданскому делу особый протокол по правилам, изложенным в уставах уголовного и гражданского судопроизводства; на самом же деле, собственно в уставе гражданского судопроизводства, как я только что сказал, никаких правил о составлении общих протоколов судебного заседания нет. В уставе уголовного судопроизводства, напротив, есть довольно подробные и обстоятельные правила не только о содержании протоколов, но и о порядке их исправления. Ввиду допущенного в этом отношении пробела в уставе гражданского судопроизводства, ничего более не остается, как признать, во-первых, что в силу 164 ст. учрежд. судеб. установ., и все происходящее в судебном заседании при разбирательстве дел гражданских должно быть констатировано протоколом судебного заседания, составляемым присутствующим в заседании секретарем суда, и, во-вторых, что допущенный в уставе гражданского судопроизводства в отношении определения порядка составления этого протокола пробел должен быть восполнен посредством применения правил, выраженных по этому предмету в статьях 835—845 устава уголовного судопроизводства, или, все равно, признать, что протокол судебного заседания по гражданскому делу должен быть составляем согласно указаниям, содержащимся в правилах этого последнего устава, как это указал сенат во многих решениях (реш. 1878 года, № 270 и друг.), а также наши процессуалисты: Победоносцев (Судеб. Руков., тезис 383). Малышев (Курс гражд. суд., изд. 2, т. I. стр. 349), Муллов (Журн. гражд. и угол. пр. 1876 г., кн. 4, стр. 158) и Гольмстен (Учеб. гражд. суд., стр. 95). Этот протокол и должен быть почитаем, по справедливому замечанию Малышева, за общий протокол судебного заседания по гражданскому делу, в отличие от тех частных протоколов, которые устав предписывает составлять для констатирования в некоторых случаях отдельных судопроизводственных действий, напр., осмотра на месте, допроса свидетелей, в случаях допроса их, во поручению суда, одним из его членов и проч. Ввиду того обстоятельства, что не все требования устава уголовного судопроизводства относительно порядка составления протокола судебного заседания соответствуют порядку производства дел в суде гражданском, и нельзя не дать хотя кратких указаний о порядке составления протоколов по делам гражданским. По содержанию протокол должен удовлетворять, как это объяснили сенат и наши процессуалисты: Малышев, Муллов и Гольмстен, непременно требованиям, выраженным в 836 и 837 ст. уст. угол. суд., т. е. должен быть составлен таким образом, чтобы из него был виден весь ход дела в заседании, или, все равно, конечно, чтобы в нем были сделаны отметки о всех тех действиях, которые происходили в заседании. Объяснения и речи сторон не должны быть записываемы в протокол in extenso, а только в виде кратких отметок о их сущности, некоторые же из заявлений сторон, хотя также, разумеется, в виде кратких отметок, как напр., заявления о встречном иске, о подлоге акта и проч., но обязательно должны быть вписываемы в протокол. Протокол должен быть составляем, в силу правила 835 ст., секретарем суда, или его помощником в самом заседании по делу, а подписываем должен быть, по правилу 840 ст., как судьями, так и секретарем. Составляем должен быть протокол, в силу 841 ст., без подскобок, а в случае допущения в нем каких-либо поправок и приписок, должны быть сделаны надлежащие оговорки в конце протокола, но до подписи судей. Хотя секретарь суда обязан, разумеется, сам следить за ходом дела и отмечать в протоколе все действия, происходящие при разбирательстве дела, но, кроме этого, отметки о тех или других действиях как имевших место на суде, так и опущенных, а равно и отметки о тех или других заявлениях сторон должны быть вносимы им в протокол и по распоряжению председателя суда, делаемому им, как ex officio, так и по требованию сторон; внесение же в протокол каких-либо заявлений сторон по непосредственному их требованию, без распоряжения председателя суда, вряд ли может считаться допустимым. Протокол, по его составлении, в заседании прочитываем быть не должен, а должен быть, применительно к правилу 842 ст., предъявляем сторонам, но их требованию, секретарем суда в день, назначенный судом для прочтения решения, изложенного в окончательной форме, или и позже, до момента истечения апелляционного срока, причем, он должен быть неграмотным тяжущимся, по их требованию, секретарем прочитываем. При предъявлении сторонам протокола, они, применительно к правилу 843 ст., должны быть допущены к сделанию на протоколе их замечаний о неточности, ошибочности, или неправильности изложения протокола. Следует, кажется, полагать, что замечания эти могут быть означаемы сторонами на протоколе, как лично, так, по просьбе их, и секретарем суда, или его помощником, хотя бы даже и не тем, которым был составлен протокол. Ограничение сенатом (реш. 1879 года, № 150) права сторон делать на протоколе замечания семидневным сроком со дня объявления решения представляется совершенно произвольным и потому неправильным. Замечания эти должны быть, затем, в силу правила 844 ст., рассмотрены судом, кажется, в публичном заседании и по ним должно быть постановлено судом заключение на самом протоколе, в котором должно быть выражено — признает ли суд замечания правильными, или нет, и почему именно. Следует, кажется, полагать, что замечания на протоколе должны быть рассматриваемы судом, по возможности, в составе присутствия тех же членов, которые участвовали и в заседании. Допущением сторон к изложению их замечаний на протоколе имелось в виду, конечно, гарантировать те права сторон, нарушенные при разбирательстве дела, нарушение которых было бы скрыто неправильным составлением протокола. Поэтому, право делать замечания на протоколе представляется довольно существенным тем более, что пользование им представляется единственным средством оспаривания и исправления протокола. Доказательное значение протокола, как акта, должно также определяться по правилу 845 ст., т. е. что, с одной стороны, все те действия, о совершении которых нет отметок в протоколе, должны считаться не имевшими места на суде, а с другой — что, напротив, протокол судебного заседания, как говорит сенат (реш. 1882 года, № 106), должен составлять полное доказательство верности всего того, что в нем записано. Хотя, по мнению сената, верность протокола стороны и не лишены права опровергать другими доказательствами, но какими именно доказательствами, — того сенат не указывает, а также не указывает и того, при наличности каких условий может быть допускаемо опровержение верности протокола. В этом отношении следует, кажется, признать, во-первых, что стороны, не сделавшие никаких замечаний и оговорок на протоколе, не вправе, затем, вовсе возражать против верности протокола, и, во-вторых, что, напротив, в тех случаях, когда бы стороной были сделаны замечания на протоколе о неверности его изложения, она не может быть лишена права опровергать перед тем же судом, которым протокол составлен, до момента рассмотрения судом замечаний в заседании и постановления по ним заключения, верность протокола всякими другими доказательствами и даже показаниями свидетелей, которые должны быть допрашиваемы судом в заседании. Первое из этих положений высказано и сенатом по уголовному департаменту в весьма многих решениях (реш. 1870 года, № 595 и друг.), в которых сенат постоянно выставлял обстоятельство сделания стороной замечаний на протоколе за условие sine qua non допустимости впоследствии опровержения какими бы то ни было доказательствами правильности протокола. Второе, затем, положение я основываю на том собственно обстоятельстве, что закон не ограничивает право стороны, сделавшей замечание на протоколе, доказывать, затем, правильность этого замечания показаниями свидетелей. Кроме того, нельзя не привести здесь еще некоторых указаний, данных уголовным кассационным департаментом о значении как замечаний сторон на протоколе, так и постановления суда по этим замечаниям. Именно, сенат объяснил, во-первых, что в случае признания судом в его заключении замечаний неправильными, замечания эти не могут иметь никакого значения (реш. 1869 года, № 44 и друг.) и, во-вторых, что в случаях оставления судом сделанных стороной замечаний на протоколе без рассмотрения и непостановления по ним заключения, замечаниям этим может быть присвоено значение доказательства, опровергающего правильность протокола (реш. 1869 года, № 895). В первом случае, конечно, при возможности рассмотрения дела по существу в двух инстанциях, должно быть допускаемо в апелляции и указание на неправильность заключения суда, постановленного по поводу замечаний, сделанных на протоколе. Вообще же доказательная сила протокола должна определяться, как это указали сенат и наши процессуалисты Муллов и Гольмстен, по правилу 845 ст. уст. угол. суд., ввиду чего, и не может быть, конечно, признано правильным заключение Малышева о том, что те действия, о совершении которых хотя и нет отметки в протоколе, но об упущении которых стороны не просили отметить в протоколе, не должны считаться за действия, не имевшие места при рассмотрении дела в заседании.