Я не стану повторять здесь того, на что я имел честь указывать в своем сообщении, сделанном в публичном заседании С.-Петербургского Литературного Общества.
Для меня вопрос стоит так: традиционное отрицательное отношение русских писателей к литературным конвенциям, которое для меня дорого, как и всякая высокая традиция, — в настоящий момент сталкивается с важной этической задачей. Эту задачу ставит перед нами на разрешение общественное мнение европейских писателей. И разрешить её необходимо.
И прежде всего можно и нужно себя спросить: требует ли верность традиции отрицательного и теперь отношения к литературным конвенциям, или, вернее, к присоединению к международной Бернской конвенции.
Ведь, традиция заключается в отстаивании и защите интересов просвещения и культуры русского народа. Присоединение к конвенции, упразднение свободы переводов было в прошлом вредно и опасно для русской культуры и просвещения. Но так ли обстоит дело теперь? Если бы мне доказали, что — так, я без всяких колебаний присоединился бы к большинству Комиссии. Но доказать этого положения не удалось, и я остаюсь при своем отдельном мнении.
Мои противники выставляют против литературной конвенции те же аргументы, что и их предшественники 9 лет тому назад.
Но уже и тогда на некоторые из этих аргументов были сделаны основательные возражения. Так, например, и тогда уже говорили, что «в акте перевода нет момента труда самого автора», а В. В. Водовозов говорит и сейчас другими словами, что перевод есть самостоятельный труд, так как в переводе нет момента труда автора: к подлинному его произведению, за которое он получает при издании законное вознаграждение, прибавляется новый умственный труд исключительно посторонних автору лиц: переводчиков.
Еще С. Н. Южаков на это возражал (в Союзе писателей), что с таким же основанием можно говорить, что в «акте контрафакции нет момента труда автора… и т. д.»; «в акте драматизирования повести нет момента труда автора» и т. д.; «в акте позаимствования из чужих произведений нет момента труда автора» и т. д. и т. д. Так можно легко доказать отсутствие каких-либо прав у самого автора, передав их торжественно и благородно всем обрабатывающим, переделывающим и подделывающим произведения человеческого ума, к которым мы, однако, все относимся с должным уважением и осторожностью. Правда, большинство стоящих на только что указанной точке зрения прибавляет, что перевод есть не вполне самостоятельный труд, а что в нём к труду автора прибавляется еще новый самостоятельный труд. Но раз прибавляется только «новый самостоятельный труд», то, значит, старый наличный труд имеется, и его упразднить ни в смысле идеи, ни в смысле вознаграждения нельзя.
Разумеется, о самостоятельном творчестве в переводных стихотворных, поэтических произведениях спорить не стану: в этом пункте в Комиссии разногласия не оказалось.
Далее. Аргумент, по которому Россия, дескать, не одна не заключает конвенций, также устарел. Она, действительно, не одна, но с её исключительной свободой переводов компанию ей составляют Турция и Египет. Что касается других стран, они все постепенно входят в семью цивилизованных государств, признавших конвенционный режим и живущих в нём.
Вот список стран, признавших Бернскую конвенцию, со дня вступления ее в силу[1]: Германия, Бельгия, Испания с колониями, Франция с Алжиром и колониями, Великобритания с колониями и владениями, Гаити и Италия. К ним присоединится Япония (15 июля 1899 г.), Люксембург (20 июня 1888 г.), Монако (30 мая 1889 г.), Норвегия (13 апреля 1896 г.), Дания (1 июля 1903 г.), Швейцария (со дня вступления в силу конвенции), Тунис (id) и Швеция (1 августа 1904 г. Что касается Австрии, то она отказалась от своей прежней политики свободы переводов и законом 26 февраля 1907 г. признала, если еще не взаимную конвенционную защиту, то взаимную дипломатическую, сводящуюся к признанию защиты прав иностранных авторов простым распоряжением министра юстиции для тех стран, где защищены права австрийских авторов. С Германиею Австрия заключила отдельный договор еще в 1899 г. (30 декабря). В Греции произведения иностранцев защищены в продолжение 15 лет. Но и в Греции, и в Англии, и в Румынии движение в пользу дальнейшего усиления конвенционного режима продолжается, как и в Северн. Соединен. Штатах, где в настоящее время идет пересмотр так наз. copyright в пользу приближения этой, хотя несовершенной, но всё же законной защиты произведений иностранных авторов, к режиму европейских государств. В Канаде конвенционный режим введен простым решением судебной палаты в Монреале, 28 июня 1906 г.
То обстоятельство, что конвенционный режим различно и в разное время вводился и вводится в разных странах, показывает только одно, а именно, что несмотря на разнообразие условий, цивилизаций и т. п., все страны приближаются фатально к тому же режиму международной солидарности и в этой области и что постепенно в понятие защиты авторского права входит и конвенционный международный элемент.
Я не намерен утруждать вашего внимания повторением аргументов большинства совещания 1906 г. (под председательством тогдашнего тов. министра, временно управлявшего Министерством торговли и промышленности, М. М. Федорова, нынешнего редактора газеты «Слово»), но я рекомендовал бы всем интересующимся вопросом прочитать Журнал этого совещания. В нем меньшинство высказало те же аргументы, что и противники конвенции 10 лет тому назад и что теперь повторяют наши противники. Последние однако прибавляют новый аргумент совершенно оригинального хронологического, я бы сказал — анахронического характера! «Если бы этот закон охраны переводов существовал, — говорят они, — 60 лет тому назад, то такого-то автора нельзя было бы пропечатывать, того переводить.» Вообще эти ссылки на то, что было бы 60 или даже 10, или даже 5 лет тому назад, если бы конвенция существовала при рассмотрении закона, который должен быть применен теперь или в будущем в вечно меняющейся, движущейся, быстро развивающейся жизни, в которой приспособление к новым формам, к новым потребностям идет более или менее вровень с их возникновением, эти ссылки, — говорю я, — неприемлемы, ибо они ничего не доказывают в области не прошлого, а настоящего, а особенно будущего. Так же неосновательны и неприемлемы указания на переводы Маркса на расстоянии четверти века. На расстоянии такого периода времени сама, например, терминология должна была и могла только установиться, и была, или не была бы конвенция, а переводы Маркса в случае свободы от цензуры были бы не чаще и не реже, чем того требовала бы потребность в них.
Но, повторяю, я не стану останавливаться на всех старых и известных аргументах за и против свободы переводов. Все они сводится к двум категориям: этической и материальной.
В этической сторонники конвенции и большинство противников согласны: пользоваться произведениями авторов иностранных государств, не платя за них, не защищая их, особенно после того, как наши авторы нашли способ защищать свои права и практикуют его, — этого, разумеется, допустить, как нормальное явление, нельзя. Но, прибавляют тут же противники наши: 1) нас сравнительно мало читают за границею, и этическая сторона вопроса уже не так страшна; 2) конвенция приведет к монополии издателей, а, стало быть, принесет ущерб классу переводчиков, вызовет вздорожание книги, а, стало быть, и уменьшение её распространения и окажется вредной для культуры и просвещения народа.
Первый пункт опять-таки является анахронизмом. Теперь русских писателей читают не менее, если не более других. Толстой, Достоевский, Горький, Андреев читаются везде. И если такой демократический писатель, как автор Sousoff, la Colonne, Oiseaux de Passage и др., Люсьен Декав, разразился несколько лет тому назад статьей в Echo de Paris против наводнения французского рынка иностранными, а главным образом русскими писателями, то можно ли удивляться следующей жалобе Мюнхенского еженедельника Blätter für Bücherfreunde в его обзоре переводам из русской литературы, появившимся в Германии и Австрии в 1907 г. отдельными изданиями или в периодической печати.
Оказывается, что ни один из наших более или менее талантливых писателей и поэтов не обойден немецкой литературой, а многие из них переведены за прошлый год по несколько раз. Начиная с гр. Льва Толстого и кончая Александром Блоком, русская современная литература почти in corpore фигурирует перед немецкой публикой в более или менее удачных переводах, вызывая большой интерес со стороны читателей и многочисленные статьи со стороны критики. «Ничего подобного, — кончает названный еженедельник, — не замечается в России по отношению к нашей немецкой литературе. Там из наших современных художников сло́ва известны всего трое-четверо: остальные славные имена для русского читателя — пустой звук» («Изв. книжн. маг. М. О. Вольф», № 3, 1908).
Такое новое положение русской литературы на мировом рынке устраняет все старые аргументы идейного и материального свойства, которые наши оппоненты извлекали всегда из слабости распространения произведений русских авторов в сравнении с распространением иностранных произведений у нас в России.
Перехожу к второму пункту: монополии, вздорожанию книг и т. д.
Этот аргумент был бы наиболее серьезен и убедителен, если бы он был правилен. Но дело в том, что он теоретически полон натяжек и фактически неверен. Монополия уже потому не может явиться результатом конвенции, что то, что называют монополией, существует и теперь и всё более и более развивается без и помимо конвенции: Мирбо, Горький, Андреев, Зудерман и др. устраиваются, благодаря способу, на который я уже указывал, так, что помимо и без конвенций, они продают исключительное право перевода тому или иному переводчику и издателю. И это чисто анархически хищническое явление без конвенции будет всё более и более развиваться, пока не вызовет полное, глубокое отвращение даже у самых ярых противников конвенции — этого во всяком случае законно организованного регулятора международных литературных отношений. В это анархическое движение вне конвенционных закрепощений войдут и журналы, как вошли альманахи, дающие «переводы с рукописи». Издатели книг и издатели журналов имеют уже и будут иметь своих собственных переводчиков. И в этой области произойдет, как уже происходят сейчас, разные перемены и перемещения сил, как и они происходят во всех областях человеческой деятельности при новых условиях — юридических и иных — осуществления и овеществления человеческого труда. Целесообразнее, разумнее, вообще говоря, ввести конвенционный режим, т. е. порядок и закон в эту область, где ныне царит полная анархия.
В первый момент после заключения конвенции произойдут, может быть, некоторые пертурбации в отношении переводчиков к авторам и издателям. Но и они будут менее значительны, чем это можно ждать, ибо эти «будущие» отношения уже устанавливаются. И в этой области жизнь опережает писанный закон.
Самый важный аргумент противников конвенции — это указание на то, что конвенция вызовет вздорожание книги и окажется вредной для культуры страны. Если бы этот аргумент был верен, то его однако достаточно было бы, чтобы отказаться от всякой конвенции.
Но этот аргумент не выдерживает серьезной критики.
Издатель, получивший исключительное право на издание перевода книги на срок (как это обыкновенно делается: на 2, 3 года) имеет возможность, зная свой (русский) рынок и не боясь конкуренции, издать лучше и в большем количестве экземпляров, чтобы сохранить по возможности за собою рынок и по истечении конвенционного срока. Это соображение подтверждается жизнью и практикой стран, присоединившихся к конвенции. Дорогие издания имеются и в конвенционных и не конвенционных странах и не от конвенции это зависит, а от состояния и условий книжного рынка в данный момент, в данной стране. Я просмотрел массу каталогов (разных стран), присланных мне из Франции и обязательно представленных мне в издательском доме Тов. Вольф в Петербурге, и я убедился, что во всех странах переводы не только не дороже книг оригинальных данной страны, но издаются, как и книги данной страны, и по обычным, и по средним и по удешевленным ценам, существующим и на оригинальные, и на переводные издания данной страны. Нам указали на разницу в ценах в некоторых издательских фирмах, в Германии, но это обстоятельство с вопросом о конвенции не связано: не касаясь вопроса, кто из упомянутых писателей выше, или талантливее, можно только сказать, что один оказался более модным, а потому при отсутствии одной какой-нибудь цены (как, например, во Франции, в 3 фр. 50 сант. за обыкновенное произведение известного формата) более модного писателя продают дороже (как в данном случае Горького), чем менее нашумевшего. В общем же на все вопросы и анкеты в конвенционных странах получается один ответ: конвенции на вздорожание книг не повлияли.
Подтверждение этому факту мы видим в том, что переводы иностранных авторов, повторяю, имеются во всех видах изданий, например, во Франции, начиная с издания в 3 фр. 50 сант., проходя через издания в 2 фр., 1 фр., 60 сант. и кончая даже изданиями в 10 сантимов. Это обстоятельство видно и известно всем и без специальной статистики, которой пока еще нет. Но о необходимости последней я поднял вопрос перед Бернским бюро. Там мне указали на единственную имеющуюся по этому вопросу статистику, именно в Швеции, благодаря трудам Шведского общества писателей. Это Общество в своем адресе королю от 12 декабря 1894 г., настаивало на необходимости заключения Литературной конвенции. Логика развития общего права, справедливость по отношению к своим писателям, — говорилось в адресе, — нужды шведской литературы, здоровое воспитание публики, доброе имя страны[2], необходимость дать толчок общему чувству справедливости — все это требует продолжения практики конвенций и присоединения к Бернской конвенции. «Да и вообще, — прибавляли писатели, — какая непоследовательность вводить в законы принцип, что обкрадывать иностранца преступно, за исключением случаев, когда этот иностранец писатель или художник». Писатели подкрепляли свои этические и юридические соображения цифрами о движении своего книжного рынка; они доказывали что частичные конвенции (с Францией и Италией) не привели вовсе к вздорожанию переводных произведений французских и итальянских авторов. Они взяли несколько самых популярных писателей этих стран (де-Амичис, Бурже, Доде, Фейлье, Гревиль, Лоти, Мопассан, Зола) и сравнили цены на их произведения до и после заключения конвенции (в 1884 г.), и оказалось, что в громадном большинстве случаев (6 и 8) переводы произведений этих писателей продавались дешевле после конвенции, чем до конвенции. Этот случай, вероятно, и имели в виду гг. Пиленко и Пергамент (первый своим заявлением на совещании 1906 г., второй в своей речи у нас в Обществе), когда они ссылались на Швецию, как на страну, где конвенция вызвала удешевление книг и переводов. Мне кажется, что один случай статистики (только Швеция), и притом столь неполный, — не дает еще нам права утверждать, что конвенция ведет к удешевлению переводов. Но он дает нам право лишний раз повторить, что он только подтверждает ту общую картину[3], то общее положение, что конвенция не ведет к вздорожанию книги, а стало быть не может оказаться вредной ни для культуры, ни для просвещения данной страны. А раз это так, раз литературная конвенция, или вернее, принятие международного закона, присоединение к Бернской конвенции не нарушает интересов культуры и просвещения народа и стало быть не идет в разрез с идейными традициями нашей среды, нашего общества, то во всей своей силе остается императивный категорический наш аргумент этического характера.
Русские литераторы не имеют больше высших уважительных причин отстаивать свободу переводов, они не могут отстаивать дальше такого положения при котором самые модные их собраты, — остающиеся, что бы там ни говорили, русскими писателями, — защищают за границею свои авторские права на переводы в то время, как иностранные писатели этой защиты в России не имеют.
Господа, мы не имеем больше оправдания в том, что, как говорят в Европе, мы продолжаем быть «литературными ворами», «пиратами»… Эта репутация, это положение должны, наконец, прекратиться.
Мы должны присоединиться к европейской семье литературных обществ и высказаться категорически за присоединение к Бернской конвенции. Последнее предпочтительнее отдельных конвенций с отдельными государствами, так как вводит в эту сферу больше правопорядка и гарантирует защиту авторского права от временных политических, торговых и иных настроений правительства и вводит режим, который правильно в определенные сроки (каждые 10 лет) подвергается международному пересмотру. В последний раз конференция Бернского литературного союза должна была собраться в Берлине в 1906 году, но съезд был отложен и соберется в октябре нынешнего года.
Интересно, чтобы отношение к поднятому вопросу определилось до съезда в Берлине.
Россия уже во всяком случае официально на нем присутствовать не сможет, ибо все правительства уже назначали своих делегатов на октябрьский съезд. Но благоприятное решение вопроса в пользу присоединения к Бернской конвенции могло бы дать нам право иметь неофициальных представителей, которые защищали бы на съезде интересы литературы и с точки зрения наших специальных интересов (уменьшение сроков авторского права и т. п.).
Говорю об этом съезде с точки зрения, впрочем, чисто справочной. Главный принципиальный вопрос важнее и не терпит отлагательства.
Мы должны перестать быть «литературными пиратами», хотя бы и поневоле и bona fide!
Апрель 1908 г.
Примечания[править]
- ↑ Подписана она в Берне 9 сентября 1886 г., вступила в силу 5 декабря 1887 г. Добавочный акт подписан 4 мая 1896 г. в Париже, а вступил в силу 9 декабря 1897 г.
- ↑ Шведские писатели требовали присоединения к Бернскому союзу, не желая, чтобы Швецию называли полуварварской страной, нацией пиратов, литературных воров и т. д.
- ↑ Я имею все вышеупомянутые каталоги, и они к услугам желающих их просмотреть.
