Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XIX/ДО
| ← Часть II, глава XVIII | Анна Каренина — Часть II, глава XIX | Часть II, глава XX → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 224—228. |
Въ день красносельскихъ скачекъ Вронскій раньше обыкновеннаго пришелъ съѣсть бифстексъ въ общую залу артели полка. Ему не нужно было очень строго выдерживать себя, такъ какъ вѣсъ его какъ разъ равнялся положеннымъ четыремъ пудамъ съ половиною; но надо было и не потолстѣть, и потому онъ избѣгалъ мучного и сладкаго. Онъ сидѣлъ въ разстегнутомъ надъ бѣлымъ жилетомъ сюртукѣ, облокотившись обѣими руками на столъ, и, ожидая заказаннаго бифстекса, смотрѣлъ въ книгу французскаго романа, лежавшаго на тарелкѣ. Онъ смотрѣлъ въ книгу только за тѣмъ, чтобы не разговаривать со входившими и выходившими офицерами, и думалъ.
Онъ думалъ о томъ, что Анна обѣщала ему дать свиданье нынче послѣ скачекъ. Но онъ не видалъ ее три дня и, вслѣдствіе возвращенія мужа изъ-за границы, не зналъ, возможно ли это нынче или нѣтъ, и не зналъ, какъ узнать это. Онъ видѣлся съ ней въ послѣдній разъ на дачѣ у кузины Бетси. На дачу же Карениныхъ онъ ѣздилъ какъ можно рѣже. Теперь онъ хотѣлъ ѣхать туда и обдумывалъ вопросъ: „какъ это сдѣлать?“
„Разумѣется, я скажу, что Бетси прислала меня спросить, пріѣдетъ ли она на скачки. Разумѣется, поѣду“, рѣшилъ онъ самъ съ собой, поднимая голову отъ книги. И, живо представивъ себѣ счастіе увидать ее, онъ просіялъ лицомъ.
— Пошли ко мнѣ на домъ, чтобы закладывали поскорѣе коляску тройкой, — сказалъ онъ слугѣ, подавшему ему бифстексъ на серебряномъ горячемъ блюдѣ, и, придвинувъ блюдо, сталъ ѣсть.
Въ сосѣдней бильярдной слышались удары шаровъ, говоръ и смѣхъ. Изъ входной двери появились два офицера: одинъ — молоденькій, съ слабымъ, тонкимъ лицомъ, недавно поступившій изъ пажескаго корпуса въ ихъ полкъ; другой — пухлый, старый офицеръ, съ браслетомъ на рукѣ и заплывшими маленькими глазами.
Вронскій взглянулъ на нихъ, нахмурился и, какъ будто не замѣтивъ ихъ, косясь на книгу, сталъ ѣсть и читать вмѣстѣ.
— Что? подкрѣпляешься на работу? — сказалъ пухлый офицеръ, садясь подлѣ него.
— Видишь, — отвѣчалъ Вронскій, хмурясь, отирая ротъ и не глядя на него.
— А не боишься потолстѣть? — сказалъ тотъ, поворачивая стулъ для молоденькаго офицера.
— Что? — сердито сказалъ Вронскій, дѣлая гримасу отвращенія и показывая свои сплошные зубы.
— Не боишься потолстѣть?
— Человѣкъ, хересу! — сказалъ Вронскій, не отвѣчая, и, переложивъ книгу на другую сторону, продолжалъ читать.
Пухлый офицеръ взялъ карту винъ и обратился къ молоденькому офицеру:
— Ты самъ выбери, что будемъ пить, — сказалъ онъ, подавая ему карту и глядя на него.
— Пожалуй, рейнвейну, — сказалъ молодой офицеръ, робко косясь на Вронскаго и стараясь поймать пальцами чуть отросшіе усики. Видя, что Вронскій не оборачивается, молодой офицеръ всталъ.
— Пойдемъ въ бильярдную, — сказалъ онъ.
Пухлый офицеръ покорно всталъ, и они направились къ двери.
Въ это время въ комнату вошелъ высокій и статный ротмистръ Яшвинъ и, кверху, презрительно кивнувъ головой двумъ офицерамъ, подошелъ къ Вронскому.
— А! вотъ онъ! — крикнулъ онъ, крѣпко ударивъ его своею большою рукой по погону. Вронскій оглянулся сердито, но тотчасъ же лицо его просіяло свойственною ему спокойною и твердою лаской.
— Умно, Алеша, — сказалъ ротмистръ громкимъ баритономъ. — Теперь поѣшь и выпей одну рюмочку.
— Да не хочется ѣсть.
— Вотъ неразлучные, — прибавилъ Яшвинъ, насмѣшливо глядя на двухъ офицеровъ, которые выходили въ это время изъ комнаты. И онъ сѣлъ подлѣ Вронскаго, согнувъ острыми углами свои, слишкомъ длинныя по высотѣ стульевъ, стегна и голени въ узкихъ рейтузахъ. — Что жъ ты вчера не заѣхалъ въ красненскій театръ? Нумерова совсѣмъ не дурна была. Гдѣ ты былъ?
— Я у Тверскихъ засидѣлся, — сказалъ Вронскій.
— А! — отозвался Яшвинъ.
Яшвинъ, игрокъ, кутила и не только человѣкъ безъ всякихъ правилъ, но съ безнравственными правилами, — Яшвинъ былъ въ полку лучшій пріятель Вронскаго. Вронскій любилъ его и за его необычайную физическую силу, которую онъ большею частью выказывалъ тѣмъ, что могъ пить какъ бочка, не спать и быть все такимъ же, и за большую нравственную силу, которую онъ выказывалъ въ отношеніяхъ къ начальникамъ и товарищамъ, вызывая къ себѣ страхъ и уваженіе, и въ игрѣ, которую онъ велъ на десятки тысячъ и всегда, несмотря на выпитое вино, такъ тонко и твердо, что считался первымъ игрокомъ въ англійскомъ клубѣ. Вронскій уважалъ и любилъ его въ особенности за то, что чувствовалъ, что Яшвинъ любилъ его не за его имя и богатство, а за него самого. И изъ всѣхъ людей съ нимъ однимъ Вронскій хотѣлъ бы говорить про свою любовь. Онъ чувствовалъ, что Яшвинъ одинъ, несмотря на то, что, казалось, презиралъ всякое чувство, — одинъ, казалось Вронскому, могъ понимать ту сильную страсть, которая теперь наполнила всю его жизнь. Кромѣ того, онъ былъ увѣренъ, что Яшвинъ ужъ навѣрное не находитъ удовольствія въ сплетнѣ и скандалѣ, а понимаетъ это чувство какъ должно, то-есть знаетъ и вѣритъ, что любовь это не шутка, не забава, а что-то серьезнѣе и важнѣе.
Вронскій не говорилъ съ нимъ о своей любви, но зналъ, что онъ все знаетъ, все понимаетъ какъ должно, и ему пріятно было видѣть это по его глазамъ.
— А, да! — сказалъ онъ на то, что Вронскій былъ у Тверскихъ, и, блеснувъ своими черными глазами, взялся за лѣвый усъ и сталъ заправлять его въ ротъ, по своей дурной привычкѣ.
— Ну, а ты вчера что сдѣлалъ? Выигралъ? — спросилъ Вронскій.
— Восемь тысячъ. Да три не хороши, едва ли отдастъ.
— Ну такъ можешь за меня и проиграть, — сказалъ Вронскій смѣясь. (Яшвинъ держалъ большое пари за Вронскаго.)
— Ни за что не проиграю. Одинъ Махотинъ опасенъ.
И разговоръ перешелъ на ожиданіе нынѣшней скачки, о которой только и могъ думать теперь Вронскій.
— Пойдемъ, я кончилъ, — сказалъ Вронскій и, вставъ, пошелъ къ двери. Яшвинъ всталъ тоже, растянувъ свои огромныя ноги и длинную спину.
— Мнѣ обѣдать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчасъ. Эй, вина! — крикнулъ онъ своимъ знаменитымъ въ командованіи, густымъ и заставлявшимъ дрожать стекла голосомъ. — Нѣтъ, не надо, — тотчасъ же опять крикнулъ онъ. — Ты домой, такъ я съ тобой пойду.
И они пошли съ Вронскимъ.