Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава IX/ДО
| ← Часть IV, глава VIII | Анна Каренина — Часть IV, глава IX | Часть IV, глава X → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 486—493. |
Уже былъ шестой часъ, и уже нѣкоторые гости пріѣхали, когда пріѣхалъ и самъ хозяинъ. Онъ вошелъ вмѣстѣ съ Сергѣемъ Ивановичемъ Кознышевымъ и Песцовымъ, которые въ одно время столкнулись у подъѣзда. Это были два главные представителя московской интеллигенціи, какъ называлъ ихъ Облонскій. Оба были люди уважаемые и по характеру и по уму. Они уважали другъ друга, но почти во всемъ были совершенно и безнадежно несогласны между собой — не потому, чтобъ они принадлежали къ противоположнымъ направленіямъ, но именно потому, что были одного лагеря (враги ихъ смѣшивали въ одно), но въ этомъ лагерѣ имѣли каждый свой оттѣнокъ. А такъ какъ нѣтъ ничего неспособнѣе къ соглашенію, какъ разномысліе въ полуотвлеченностяхъ, то они не только никогда не сходились въ мнѣніяхъ, но привыкли уже давно, не сердясь, только посмѣиваться неисправимому заблужденію одинъ другого.
Они входили въ дверь, разговаривая о погодѣ, когда Степанъ Аркадьевичъ догналъ ихъ. Въ гостиной сидѣли уже князь Александръ Дмитріевичъ Облонскій, молодой Щербацкій, Туровцынъ, Кити и Каренинъ.
Степанъ Аркадьевичъ тотчасъ же увидалъ, что въ гостиной безъ него дѣло идетъ плохо. Дарья Александровна, въ своемъ парадномъ сѣромъ шелковомъ платьѣ, очевидно озабоченная и дѣтьми, которыя должны обѣдать въ дѣтской одни, и тѣмъ, что мужа еще нѣтъ, не сумѣла безъ него хорошенько перемѣшать все это общество. Всѣ сидѣли, какъ поповны въ гостяхъ (какъ выражался старый князь), очевидно въ недоумѣніи, зачѣмъ они сюда попали, выжимая слова, чтобы не молчать. Добродушный Туровцынъ, очевидно, чувствовалъ себя не въ своей сферѣ, и улыбка толстыхъ губъ, съ которою онъ встрѣтилъ Степана Аркадьевича, какъ словами, говорила: „ну, братъ, засадилъ ты меня съ умными! Вотъ выпить и въ Château des fleurs — это по моей части“. Старый князь сидѣлъ молча, съ боку поглядывая своими блестящими глазками на Каренина, и Степанъ Аркадьевичъ понялъ, что онъ придумалъ уже какое-нибудь словцо, чтобъ отпечатать этого государственнаго мужа, на котораго, какъ на стерлядь, зовутъ въ гости. Кити смотрѣла на дверь, сбираясь съ силами, чтобы не покраснѣть при входѣ Константина Левина. Молодой Щербацкій, съ которымъ не познакомили Каренина, старался показать, что это нисколько его не стѣсняетъ. Самъ Каренинъ былъ по петербургской привычкѣ на обѣдѣ съ дамами во фракѣ и бѣломъ галстукѣ, и Степанъ Аркадьевичъ по его лицу понялъ, что онъ пріѣхалъ, только чтобъ исполнить данное слово, и, присутствуя въ этомъ обществѣ, совершалъ тяжелый долгъ. Онъ-то былъ главнымъ виновникомъ холода, заморозившаго всѣхъ гостей до пріѣзда Степана Аркадьевича.
Войдя въ гостиную, Степанъ Аркадьевичъ извинился, объяснилъ, что былъ задержанъ тѣмъ княземъ, который былъ всегдашнимъ козлом-искупителемъ всѣхъ его опаздываній и отлучекъ, и въ одну минуту всѣхъ перезнакомилъ и, сведя Алексѣя Александровича съ Сергѣемъ Кознышевымъ, подпустилъ имъ тему объ обрусеніи Польши, за которую они тотчасъ уцѣпились вмѣстѣ съ Песцовымъ. Потрепавъ по плечу Туровцына, онъ шепнулъ ему что-то смѣшное и подсадилъ его къ женѣ и къ князю. Потомъ сказалъ Кити о томъ, что она очень хороша сегодня, и познакомилъ Щербацкаго съ Каренинымъ. Въ одну минуту онъ такъ перемѣсилъ все это общественное тѣсто, что стала гостиная хоть куда, и голоса оживленно зазвучали. Одного Константина Левина не было. Но это было къ лучшему, потому что, выйдя въ столовую, Степанъ Аркадьевичъ къ ужасу своему увидалъ, что портвейнъ и хересъ взяты отъ Депре, а не отъ Леве, и онъ, распорядившись послать кучера какъ можно скорѣе къ Леве, направился опять въ гостиную.
Въ столовой ему встрѣтился Константинъ Левинъ.
— Я не опоздалъ?
— Развѣ ты можешь не опоздать! — взявъ его подъ руку, сказалъ Степанъ Аркадьевичъ.
— У тебя много народа? Кто да кто? — невольно краснѣя, спросилъ Левинъ, обивая перчаткой снѣгъ съ шапки.
— Все свои. Кити тутъ. Пойдемъ же, я тебя познакомлю съ Каренинымъ.
Степанъ Аркадьевичъ, несмотря на свою либеральность, зналъ, что знакомство съ Каренинымъ не можетъ не быть лестно, и потому угощалъ этимъ лучшихъ пріятелей. Но въ эту минуту Константинъ Левинъ не въ состояніи былъ чувствовать всего удовольствія этого знакомства. Онъ не видалъ Кити послѣ памятнаго ему вечера, на которомъ онъ встрѣтилъ Вронскаго, если не считать ту минуту, когда онъ увидалъ ее на большой дорогѣ. Онъ въ глубинѣ души зналъ, что онъ ее увидитъ нынче здѣсь. Но онъ, поддерживая въ себѣ свободу мысли, старался увѣрить себя, что онъ не знаетъ этого. Теперь же, когда онъ услыхалъ, что она тутъ, онъ вдругъ почувствовалъ такую радость и вмѣстѣ такой страхъ, что ему захватило дыханіе и онъ не могъ выговорить того, что хотѣлъ сказать.
„Какая, какая она? Та ли, какая была прежде, или та, какая была въ каретѣ? Что если правду говорило Дарья Александровна? Отчего же и не правда?“ думалъ онъ.
— Ахъ, пожалуйста, познакомь меня съ Каренинымъ, — съ трудомъ выговорилъ онъ и отчаянно-рѣшительнымъ шагомъ вошелъ въ гостиную и увидѣлъ ее.
Она была ни такая, какъ прежде, ни такая, какъ было въ каретѣ, — она было совсѣмъ другая.
Она была испуганная, робкая, пристыженная и оттого еще болѣе прелестная. Она увидала его въ то же мгновеніе, какъ онъ вошелъ въ комнату. Она ждала его. Она обрадовалась и смутилась отъ своей радости до такой степени, что была минута, именно та, когда онъ подходилъ къ хозяйкѣ и опять взглянулъ на нее, что и ей, и ему, и Долли, которая все видѣла, казалось, что она не выдержитъ и заплачетъ. Она покраснѣла, поблѣднѣла, опять покраснѣла и замерла, чуть вздрагивая губами, ожидая его. Онъ подошелъ къ ней, поклонился и молча протянулъ руку. Если бы не легкое дрожаніе губъ и влажность, покрывавшая глаза и прибавившая имъ блеска, улыбка ея была почти спокойна, когда она сказала:
— Какъ мы давно не видались! — и она съ отчаянною рѣшительностью пожала своею холодною рукой его руку.
— Вы не видали меня, а я видѣлъ васъ, — сказалъ Левинъ, сіяя улыбкой счастія. — Я видѣлъ васъ, когда вы съ желѣзной дороги ѣхали въ Ергушово.
— Когда? — спросила она съ удивленіемъ.
— Вы ѣхали въ Ергушово, — говорилъ Левинъ, чувствуя, что онъ захлебывается отъ счастія, которое заливаетъ его душу. „И какъ я смѣлъ соединять мысль о чем-нибудь не невинномъ съ этимъ трогательнымъ существомъ! И да, кажется, правда то, что́ говорила Дарья Александровна“, думалъ онъ.
Степанъ Аркадьевичъ взялъ его за руку и подвелъ къ Каренину.
— Позвольте васъ познакомить. — Онъ назвалъ ихъ имена.
— Очень пріятно опять встрѣтиться, — холодно сказалъ Алексѣй Александровичъ, пожимая руку Левину.
— Вы знакомы? — съ удивленіемъ спросилъ Степанъ Аркадьевичъ.
— Мы провели вмѣстѣ три часа въ вагонѣ, — улыбаясь сказалъ Левинъ, — но вышли, какъ изъ маскарада, заинтригованные, — я, по крайней мѣрѣ.
— Вотъ какъ! Милости просимъ, — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, указывая по направленію къ столовой.
Мужчины вышли въ столовую и подошли къ столу съ закуской, уставленному шестью сортами водокъ и столькими же сортами сыровъ съ серебряными лопаточками и безъ лопаточекъ, икрами, селедками, консервами разныхъ сортовъ и тарелками съ ломтиками французскаго хлѣба.
Мужчины стояли около пахучихъ водокъ и закусокъ, и разговоръ объ обрусеніи Польши между Сергѣемъ Ивановичемъ Кознышевымъ, Каренинымъ и Песцовымъ затихалъ въ ожиданіи обѣда.
Сергѣй Ивановичъ, умѣвшій, какъ никто, для окончанія самаго отвлеченнаго и серьезнаго спора неожиданно подсыпать аттической соли и этимъ измѣнять настроеніе собесѣдниковъ, сдѣлалъ это и теперь.
Алексѣй Александровичъ доказывалъ, что обрусеніе Польши можетъ совершиться только вслѣдствіе высшихъ принциповъ, которые должны быть внесены русскою администраціей.
Песцовъ настаивалъ на томъ, что одинъ народъ ассимилируетъ себѣ другой, только когда онъ гуще населенъ.
Кознышевъ признавалъ то и другое, но съ ограниченіями. Когда же они выходили изъ гостиной, чтобы заключить разговоръ, Кознышевъ сказалъ улыбаясь:
— Поэтому для обрусенія инородцевъ есть одно средство — выводить какъ можно больше дѣтей. Вотъ мы съ братомъ хуже всѣхъ дѣйствуемъ. А вы, господа женатые люди, въ особенности вы, Степанъ Аркадьевичъ, дѣйствуете вполнѣ патріотически; у васъ сколько? — обратился онъ, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
Всѣ засмѣялись, и въ особенности весело Степанъ Аркадьевичъ.
— Да, вотъ это самое лучшее средство! — сказалъ онъ, прожевывая сыръ и наливая какую-то особеннаго сорта водку въ подставленную рюмку. Разговоръ дѣйствительно прекратился на шуткѣ.
— Этотъ сыръ не дуренъ. Прикажете? — говорилъ хозяинъ. — Неужели ты опять былъ на гимнастикѣ? — обратился онъ къ Левину, лѣвою рукой ощупывая его мышцу. Левинъ улыбнулся, напружилъ руку, и подъ пальцами Степана Аркадьевича, какъ круглый сыръ, поднялся стальной бугоръ изъ-подъ тонкаго сукна сюртука.
— Вотъ бицепс-то! Самсонъ!
— Я думаю, надо имѣть большую силу для охоты на медвѣдей, — сказалъ Алексѣй Александровичъ, имѣвшій самыя туманныя понятія объ охотѣ, намазывая сыръ и прорывая тоненькій, какъ паутина, мякишъ хлѣба.
Левинъ улыбнулся.
— Никакой. Напротивъ, ребенокъ можетъ убить медвѣдя, — сказалъ онъ, сторонясь съ легкимъ поклономъ предъ дамами, которыя съ хозяйкой подходили къ столу закусокъ.
— А вы убили медвѣдя, мнѣ говорили? — сказала Кити, тщетно стараясь поймать вилкой непокорный, отскальзывающій грибъ и встряхивая кружевами, сквозь которыя бѣлѣла ея рука. — Развѣ у васъ есть медвѣди? — прибавила она, вполоборота повернувъ къ нему свою прелестную головку и улыбаясь.
Ничего казалось не было необыкновеннаго въ томъ, что́ она сказала, но какое невыразимое для него словами значеніе было въ каждомъ звукѣ, въ каждомъ движеніи ея губъ, глазъ, руки, когда она говорила это! Тутъ была и просьба о прощеніи, и довѣріе къ нему, и ласка, нѣжная, робкая ласка, и обѣщаніе, и надежда, и любовь къ нему, въ которую онъ не могъ не вѣрить и которая душила его счастіемъ.
— Нѣтъ, мы ѣздили въ Тверскую губернію. Возвращаясь оттуда, я встрѣтился въ вагонѣ съ вашимъ бофреромъ, или вашего бофрера зятемъ, — сказалъ онъ съ улыбкой. — Это была смѣшная встрѣча.
И онъ весело и забавно разсказалъ, какъ онъ, не спавъ всю ночь, въ полушубкѣ ворвался въ отдѣленіе Алексѣя Александровича.
— Кондукторъ, противно пословицѣ, хотѣлъ по платью проводить меня вонъ; но тутъ ужъ я началъ выражаться высокимъ слогомъ, и… вы тоже, — сказалъ онъ, забывъ его имя и обращаясь къ Каренину, — сначала по полушубку хотѣли тоже изгнать меня, но потомъ заступились, за что я очень благодаренъ.
— Вообще весьма неопредѣленны права пассажировъ на выборъ мѣста, — сказалъ Алексѣй Александровичъ, обтирая платкомъ концы своихъ пальцевъ.
— Я видѣлъ, что вы были въ нерѣшительности насчетъ меня, — добродушно улыбаясь, сказалъ Левинъ, — но я поторопился начать умный разговоръ, чтобы загладить свой полушубокъ.
Сергѣй Ивановичъ, продолжая разговоръ съ хозяйкой и однимъ ухомъ слушая брата, покосился на него. „Что́ это съ нимъ нынче? Такимъ побѣдителемъ“, подумалъ онъ. Онъ не зналъ, что Левинъ чувствовалъ, что у него выросли крылья. Левинъ зналъ, что она слышитъ его слова и что ей пріятно его слышать. И это одно только занимало его. Не въ одной этой комнатѣ, но во всемъ мірѣ для него существовали только онъ, получившій для себя огромное значеніе и важность, и она. Онъ чувствовалъ себя на высотѣ, отъ которой кружилась голова, и тамъ, гдѣ-то внизу, далеко были всѣ эти добрые, славные Каренины, Облонскіе и весь міръ.
Совершенно незамѣтно, не взглянувъ на нихъ, а такъ, какъ будто ужъ некуда было больше посадить, Степанъ Аркадьевичъ посадилъ Левина и Кити рядомъ.
— Ну, ты хоть сюда сядь, — сказалъ онъ Левину.
Обѣдъ былъ такъ же хорошъ, какъ и посуда, до которой былъ охотникъ Степанъ Аркадьевичъ. Супъ Мари-Луизъ удался прекрасно; пирожки крошечные, тающіе во рту, были безукоризненны. Два лакея и Матвѣй въ бѣлыхъ галстукахъ дѣлали свое дѣло съ кушаньемъ и виномъ незамѣтно, тихо и споро. Обѣдъ съ матеріальной стороны удался; не менѣе онъ удался и со стороны нематеріальной. Разговоръ, то общій, то частный, не умолкалъ и къ концу обѣда такъ оживился, что мужчины встали изъ-за стола, не переставая говорить, и даже Алексѣй Александровичъ оживился.