Полѣхи и Полѣшки. — Бабьи рабочія артели. — Рядчики. — Орловскіе сосѣди. — Степь и лѣса. — Три полѣсья. — Десна и Брянскъ. — Лѣсные промыслы Калужскаго полѣсья. — Свиные шляхи. — Рогоженики. — Промыслы Орловскаго и Черниговскаго полѣсья. — Пеньковое производство. — Полевики. — Три сосѣда. — Племенная смѣсь. — Туковщина и Погуковщина. — Марковцы. — Водораздѣлъ Полѣсья и его характеръ. — Естественныя племенныя границы.— Значеніе волоковъ. — Пункты встрѣчъ. — Двѣ несходныя половины Смоленщины. — Восточная и сѣверная граница ея. — Смоленская Сибирь. — Мхи и болота. — Ихъ характеръ и разновидности. — Молодой Тудъ. — Поволжскiе Бѣлоруссы. — Осташи. — Страна великихъ водораздѣловъ. — Географическіе предѣлы всей Бѣлоруссіи. — Панцырные бояре. — Подлясье. — Степняки и бѣлорусскіе помѣщики. — Типичезкія черты характера. — Пинчуки. — Бѣлорусскія деревни. — Хаты и ихъ постройка. — Лошади и упряжь. — Внутренность жилищъ. — Кубелъ. — Отсутствіе стариковъ. — Мужской и женскій нарядъ. — Старшая сноха. — Праздничная и ежедневная страва. — Пушной хлѣбъ. — Земледѣльцы. — Ихъ общія черты. — Суборъ. — Насмѣшки и призловья. — Удачное мѣстожительвтво. — Старообрядцы и ихъ характерныя особенности. — Смоленскъ. — Его исторія. — Слѣды страданій и упадка города. — Ожерелье Россіи. — Смоленская городская стѣна. — Преданіе о ней. — Проломы. — Окрестныя развалины. — Святыня. — Историческія преданія. — Любопытный рынокъ. — Смоленскіе пригороды. — Городъ Мстиславль. — Смоленская шляхта. — Ея бытъ и черты племеннаго характера. — Корчма. — Города: Рославль, Вязьма, Гжатскъ и друг. — Курганы и ихъ значеніе. — Картина контрастовъ на границахъ родственныхъ племенъ. — Патріоты. — Извѣстные уроженцы Смоленской губерніи.
Полѣха, полѣха! Га, бадѣ паняй! — Заворотень!
Съ такимъ привѣтствіемъ обратился подгулявшій орловскій дворовый человѣкъ къ одному изъ случайныхъ посѣтителей «Притыннаго» кабачка, столь извѣстнаго всей читающей русской публикѣ изъ разсказа знаменитаго нашего охотника, И. С. Тургенева, также зашедшаго сюда послушать состязаніе «пѣвцовъ». Среди другихъ лицъ рѣзко выдѣлялась фигура мужичка въ узкой, изношенной свитѣ, съ огромной дырой на плечѣ. Выдѣлялся онъ до такой степени, что по нѣсколькимъ словамъ разговора признанъ былъ въ немъ человѣкъ особой породы.
„Полѣхами (объясняетъ нашъ авторъ) называются обитатели Южнаго полѣсья — длинной лѣсной полосы, начинающейся на границахъ Болховскаго и Жиздринскаго уѣздовъ. Они отличаются многими особенностями въ образѣ жизни, нравахъ и языкѣ; «заворотнями» же ихъ зовутъ за подозрительный и тугой нравъ. Они прибавляютъ почти къ каждому слову восклицаніе «га!» и «бадѣ», а «паняй» говорятъ, вмѣсто погоняй.
«Кому случалось (пишетъ И. С. Тургеневъ въ другой повѣсти о «Хорѣ и Калинычѣ») изъ Болховскаго уѣзда перебираться въ Жиздринскій, того, вѣроятно, поражала рѣзкая разница между породой людей въ Орловской губерніи и калужской породой.
«Орловскій мужикъ невеликъ ростомъ, сутуловатъ, угрюмъ, глядитъ изподлобья, живетъ въ дрянныхъ осиновыхъ избенкахъ, ходитъ на барщину, торговлей не занимается, ѣстъ плохо, носитъ лапти.
«Калужскій мужикъ обитаетъ въ просторныхъ сосновыхъ избахъ, высокъ ростомъ, глядитъ смѣло и весело; лицомъ чистъ и бѣлъ; торгуетъ масломъ и дегтемъ и на праздникахъ ходитъ въ сапогахъ.
«Орловская деревня (мы говоримъ о восточной части Орловской губерніи) обыкновенно расположена среди распаханныхъ полей, близъ оврага, кое-какъ превращеннаго въ грязный прудъ. Кромѣ немногихъ ракитъ, всегда готовыхъ къ услугамъ, да двухъ-трехъ тощихъ березъ, деревца на версту кругомъ не увидишь; изба лѣпится къ избѣ, крыши закиданы гнилой соломой... Калужская деревня, напротивъ, большею частію окружена лѣсомъ; избы стоятъ вольнѣй и прямѣй крыты тесомъ; ворота плотно запираются, плетень на задворкѣ не разметанъ и не вывалился наружу, не зоветъ въ гости всякую проходящую свинью... И для охотника въ Калужской губерніи лучше. Въ Орловской губерніи послѣдніе лѣса и площади (большія сплошныя массы кустовъ) исчезнутъ лѣтъ черезъ пять, а болотъ и въ поминѣ нѣтъ. Въ Калужской, напротивъ, засѣки тянутся на сотни верстъ, и не перевелась еще благородная птица — тетеревъ, водится добродушный дупель, и хлопотунья куропатка, своимъ порывистымъ взлетомъ, веселитъ и пугаетъ стрѣлка и собаку.»
Предсказаніе сбылось. Навѣстивъ Орловскую губернію, именно восточную ея часть (уѣзды Мценскій и Малоархангельскій) въ 1878 году, ровно черезъ 20 лѣтъ послѣ перваго его посѣщенія, я не нашелъ на завѣдомыхъ мѣстахъ не только какихъ-либо лѣсовъ, но даже и признаковъ перелѣсковъ. Знаменитый Рогозинскій (Корсунскій) лѣсъ представлялъ изъ себя изнывающую лѣсосѣку, въ которой торопливо и настойчиво подрубался съ корня даже послѣдній дровяникъ. Медвѣдевскаго лѣса мы совсѣмъ почти не нашли, а въ прежнее время припугивали насъ даже тѣмъ, что надо ѣхать съ оглядкой, ибо-де «пошаливаютъ». Признаки лѣсной растительности, какъ степные оазисы, проявлялись лишь въ ракитовыхъ алеяхъ, обозначавшихъ въѣзды въ помѣщичьи усадьбы, да въ группахъ фруктовыхъ садовъ, въ которыхъ грушевыя и яблочныя деревья почти всѣ превратились въ дичку, и яблони, вмѣсто 30—35 сортовъ, стали давать 5 или 10. Нѣкоторые сады совсѣмъ вырублены, а оставшихся ожидаетъ та же участь по тому прямому разсчету, что и садовая земля представляетъ собою ту же толщу чернозема на два и на три аршина въ глубину, какъ и та, которая залегла по неогляднымъ полямъ всего Малоархангельскаго уѣзда и поднимаетъ роскошную, тяжелую зерномъ, рожь, а въ уѣздахъ Ливенскомъ и Елецкомъ даже и пшеницу. Избаловавшійся въ крайность земледѣлецъ напрягаетъ все вниманіе на то, чтобы оторвать еще клочекъ земли подъ пашню не только изъ-подъ сада, но и изъ-подъ усадьбы, изъ-подъ перваго попавшагося подъ руки заветшавшаго или показавшагося лишнимъ строенія. Купецъ, съемщикъ или дворянскій кредиторъ распахалъ подъ рожь даже усадебные огороды. На руслахъ рѣчушекъ очутились сухія балки; старые овраги затянуло свѣжимъ наплывнымъ черноземомъ и сравняло въ ту обширную площадь, которая кажетъ на десяткахъ верстъ ровную степь, гдѣ неоглядныя, почти сплошныя ржаныя поля утомляютъ путника до тоски.
Въ началѣ іюня, когда на этихъ роскошныхъ поляхъ отцвѣтшая рожь начнетъ наливаться и спѣть, на усадебныхъ дворахъ появляются новыя лица. Пріѣзжаютъ они на прочно-сколоченныхъ телегахъ, непремѣнно съ бочками дегтя, съ долблеными колодами для коновязей и съ кое-какимъ инымъ мелкимъ лѣснымъ товаромъ. Это — опять-таки тѣ же Полѣхи изъ Калужской губерніи. Пріѣхали они однако не исключительно для торговли: захватили съ собой лѣсныя издѣлія лишь про всякій случай на охотника; пріѣхали собственно не торговцы, а рядчики, за тѣмъ, чтобы приторговаться у большихъ хозяйствъ, гдѣ засѣяно рожью по 100 и 200 десятинъ чернозема. Рядчики вступаютъ въ договоры на жнитво не за деньги, а за извѣстное количество мѣръ зерна съ десятины. Являются они сюда уже не первый десятокъ лѣтъ. Жать будутъ серпами и, стало быть, бережнѣе вязать и полнѣе сдавать снопъ, меньше терять зерна (орловскіе крестьяне рожь косятъ). Жать придутъ, впрочемъ, не мужики, а бабы, и рядчики при бабьей артели (обыкновенно два) поочередно вступаютъ въ отправленіе бабьей должности: въ качествѣ стряпухъ, будутъ заботливо искать и усердно подбирать по задворьямъ всякую щепку и хворостинку, разводить въ оврагахъ огонь и въ котелкахъ варить кашу, щи и кашицу. Они же принимаютъ хозяйскій хлѣбъ и сало, бѣгаютъ за солью къ торговцамъ, моютъ и убираютъ посуду. На этихъ бородатыхъ стряпухъ ворчатъ и съ нихъ строго взыскиваютъ бабы, которыя, кромѣ полевыхъ работъ, ничего больше знать не хотятъ во все это страдное время. Хорошо помнимъ мы этихъ здоровыхъ, неутомимыхъ въ трудѣ и веселыхъ бабъ «Полѣшекъ». Пришло ихъ 30: — двѣ телѣги привезли ихъ посильный скарбъ, а за телѣгами прибыли пѣшкомъ сами работницы, сдѣлавъ эти 150 — 200 верстъ въ какихъ-нибудь пять — шесть дней и принявъ эту путину за прогулку. Явились онѣ недѣли три спустя послѣ рядчиковъ, въ началѣ іюля, когда орловская рожь совершенно вызрѣваетъ. Какъ пришли онѣ къ мѣсту, такъ сейчасъ и вырядились во все чистое и праздничное. Какъ принарядились, такъ и запѣли веселыя пѣсни и пѣли до тѣхъ поръ, пока не подошелъ срокъ ложиться на ночлегъ, тутъ же въ чистомъ полѣ, притулившись къ заплоту или къ стѣнѣ риги, амбара и т. под. Съ первымъ утреннимъ свѣтомъ, бабы были уже въ полѣ, на работѣ. Не разгибая спины, жали онѣ полосы до сумерекъ, въ промежуткахъ раза три въ день ѣли рядчикову кашу и пили промышленное имъ молоко. Вернувшись съ работы, бабы опять пѣли. пѣсни, а нѣкоторыя и поплясали. Въ первое воскресенье пѣсни эти пѣли бабы, не закрывая рта цѣлый день, а вечеромъ ходили медвѣдемъ: одна въ вывороченномъ на изнанку полушубкѣ, другая — въ рядчиковой шапкѣ и армякѣ. Откуда взялось лукошко, козій нарядъ, медвѣжья цѣпь, гармоника! Откуда взялась сила пѣть цѣлый день и возиться въ комедіи и пляскѣ, такъ же неустанно и невоздержно, какъ и на полевой работѣ! И послѣ безконечныхъ пѣсенъ и глупыхъ плясокъ долго не могли угомониться эти шаловливыя, бѣдовыя бабы, представляющія поразительный контрастъ съ орловскими бабами.
Эти послѣднія приходили къ группѣ «Полѣшекъ» какъ на представленіе, искренно давались диву и, увлекаясь ихъ веселостью, запѣвали свои пѣсни, нерѣдко тѣ же самыя, но такъ, да не такъ. Орловскія пѣвицы стараются сдерживать мотивы пѣсни на низкихъ тонахъ, силятся пѣть басомъ или, какъ говорятъ онѣ сами, «толстымъ» голосомъ. Пѣніе выходитъ грубое, крикливое, съ пѣтушьими манерами. У Полѣшекъ всѣ голоса работаютъ на чистоту, и звонкія контральто опредѣлительно выдѣляются отъ свѣтлыхъ дискантовъ; мотивы нѣжнѣе, пѣніе мелодичнѣе, тактъ идетъ ускореннѣе, и пѣсня «играется» гораздо пріятнѣе, не вдаваясь ни въ похоронный, ни въ церковный тонъ.
Мы пробовали продолжать сравненіе и безъ особыхъ усилій пришли къ прямому выводу, что эти ломовыя работницы изъ-подъ Жиздры и въ дѣлѣ изящнаго вкуса перещеголяли этихъ пахотницъ изъ-подъ Дроскова. Онучки на ногахъ жиздринскихъ бабъ словно сейчасъ вымыты и новенькія оборы лаптей обхлестали ногу во всей ея природной простотѣ; рубахи—какъ бѣлый снѣгъ; на плечахъ и но подолу — занавѣски (фартуки), замысловато-вышитыя нитками разныхъ цвѣтовъ и узоровъ своего рукодѣлья и досужества. Орловскія паневы прямой выкройки въ три полотнища; полѣховскія кокетливо собраны у пояса въ родѣ туники затѣмъ, чтобы видны были изъ-подъ нихъ рубашки, также вышитыя но подолу. Лапти аккуратно сплетены, очень небольшіе, очень плотно и не безъ претензіи на щегольство и кокетство обхватываютъ ступню. У орловскихъ бабъ ноги какъ бревна, для чего онѣ подъ чулки нарочно набиваютъ всякихъ тряпокъ, и на замѣчаніе о безобразіи такого пріема, — отвѣчаютъ: «у насъ уже такъ всегда водится», «нельзя отставать отъ другихъ». Украшенія на занавѣски эти женщины покупаютъ на сельскихъ торжкахъ готовыми, машиннаго дѣла: сами къ рукодѣлью не особенно охотливы и привычны; рубахи забываютъ лишній разъ помыть, и паневы носятъ мрачныхъ, темныхъ цвѣтовъ. Костюмъ Полѣшки виднѣе, лицомъ онѣ пригляднѣе: правильно налаженный трудъ развилъ мускульную систему, и взглядъ сталъ осмысленнѣе, смѣлѣе и веселѣе. Онѣ большія хохотуньи и ни одна не прячется у другой за плечомъ. Главная изъ нихъ, уставщица и всякому дѣлу и веселью заторщица — бой-баба на всѣ руки въ полномъ значеніи слова, съ открытымъ, всегда веселымъ и улыбающимся лицомъ. Молодыя дѣвушки всѣ въ яркихъ цвѣтахъ и умѣютъ прицѣнить кокетливыя ленточки, замѣнить лапти кожаными башмаками. Отъ орловскихъ держатся онѣ особнякомъ, но зато эти къ нимъ пристаютъ и приходятъ слушать пѣсни и смотрѣть пляски, т. е. любоваться на эту согласную и красивую смѣсь дѣла съ бездѣльемъ.
Отъ привычныхъ рукъ, при дружномъ и неустанномъ усиліи, оголяются полосы густо-заросшихъ ржаныхъ полей подъ сернами Полѣшекъ. На сжатыхъ полосахъ стройными рядами встаютъ снопы; снопы складываются въ крестцы, въ здѣшнихъ хлѣбородныхъ мѣстахъ по 13 сноповъ на крестецъ. А когда хлѣбъ въ снопахъ прочахнетъ, появляются и самыя копны по 52 снопа или по четыре крестца на копну. Работа Полѣшекъ этимъ оканчивается. Онѣ однако не задумываются передъ новой задачей владѣльцевъ полей и принимаются за новый трудъ молотьбы сжатаго ими хлѣба. Въ тѣхъ же бѣлыхъ рубахахъ, плотно застегнутыхъ у подбородка, и въ простенькихъ рабочихъ паневахъ, онѣ собственно не бѣгутъ ни отъ какого дѣла и идутъ на новую работу съ новаго подряда. На молотьбу хлѣба идутъ поденно. У орловскихъ бабъ другой обычай: выходя на тѣ полевыя работы, которыя предоставляются имъ, онѣ, гребутъ ли сѣно, выдираютъ-ли замашки, стараются вырядиться понаряднѣе.
Тѣмъ же пѣшимъ способомъ, обходя обѣ желѣзныя дороги, ведущія на городъ Орелъ, эти рабочія земледѣльческія женскія артели тянутся обратно около телегъ рядчиковъ черезъ городъ Болховъ на родную сторону, въ свое Полѣсье. Отсюда, когда будетъ обмолоченъ, провѣянъ и усчитанъ весь хлѣбъ, уже зимнимъ путемъ, по первому снѣгу, въ черноземныхъ мѣстахъ появляются снова тѣ же калужскіе рядчики за условленною платою натурой, т. е. зерновымъ хлѣбомъ. Этимъ хлѣбомъ они будутъ пропитываться всю зиму. Безъ этого стариннаго отхожаго промысла въ Полѣсьѣ плохо живется: земля тамъ неблагодарная, неплодородная. Лѣса все еще не поддаются волѣ и силѣ человѣка. Они растутъ либо борами по обширнымъ песчанымъ пространствамъ, либо чернолѣсьемъ по низменнымъ покатостямъ водораздѣла двухъ большихъ рѣкъ: Десны и Оки, и по зыбучимъ болотамъ этого Полѣсья, особенности котораго поразили нашего поэта и художника - охотника. Лѣса дѣйствительно все еще тянутся длинною полосою, но не въ такихъ малыхъ размѣрахъ, какіе указаны И. С. Тургеневымъ. Орловская лѣсная полоса Полѣсья начинается гораздо южнѣе Трубчевска, изъ-за Новгорода-Сѣверскаго и отъ Сѣвска, придержавшись лѣваго берега Десны, между Брянскомъ и Карачевымъ, она дальше дробится на двѣ отдѣльныя гривы, изъ которыхъ наименьшая направляется на сѣверо-востокъ, т. е. на Болховъ, Жиздру и Козельскъ до Сухиничъ. Это именно то самое Полѣсье, съ представителями котораго мы старались сейчасъ ознакомиться. Другая — наибольшая лѣсная грива Полѣсья, огибая городъ Жиздру съ западной стороны, уходитъ изъ Калужской губерніи въ Смоленскую и тянется вплоть до гор. Ельны. Такимъ образомъ въ Калужской губ. Полѣсье не составляетъ одного Жиздринскаго уѣзда, но захватываетъ въ себя части уѣздовъ: Масальскаго, Козельскаго и Лихвинскаго, а южнѣе Болхова уѣзды: Карачевскій, Брянскій, Трубчевскій, Новгородъ-Сѣверскій и другіе сѣверные уѣзды Черниговской губерніи. Передъ Смоленскомъ оказывается лѣсной перерывъ и послѣдній конецъ того Полѣсья, на которомъ остановили наше
вниманіе знакомые намъ Полѣхи.Ахъ, вы, лѣсы, лѣсы темные!
Подходили лѣсы къ городу Смоленскому;
Горы - тѣ высокія Сорочинскія;
Чисты поля подходили ко городу ко Опскову;
Мхи да болота ко Бѣлу - Озеру;
Рѣки — озера ко Синю - морю.
ИЗЪ СТАРИНЫ «СОЛОВЕЙ БУДИМІРОВИЧЪ».
Намъ еще подъ Карачевымъ бросаются въ глаза лѣса, совершенно видоизмѣняющіе ландшафтъ; они обѣщаютъ совсѣмъ иныя впечатлѣнія въ этой западной половинѣ Орловской губерніи, не тѣ, которыми даритъ восточная черноземная и хлѣбородная часть. Группы деревьевъ не накрапаны темными пятнами на желтомъ фонѣ неоглядныхъ полей, а идутъ серьезными сплошными насажденіями, останавливая взоръ и не давая ему большаго простора.
Лѣса однако все еще лиственные, преимущественно березовые; есть даже селеніе и станція подъ названіемъ «Девять дубовъ». Земля стала примѣтно хуже. Съ приближеніемъ къ Брянску чувствуется, что и самая температура замѣтно понизилась: ощущалась сырость; въ городѣ Брянскѣ насъ встрѣтили дожди, такъ что ежедневно мѣшали осмотру города; между тѣмъ въ покинутой нами Малоархангельской сторонѣ въ то же время пекло солнце и шла спѣшная уборка озимой ржи. Тамъ отошла земляника,— здѣсь еще только начинаютъ ее продавать; сливы недавно лишь стали поспѣвать, и если много вишни, то зато яблоки немногихъ сортовъ —стало быть, здѣсь и садоводство гораздо плоше. За двѣ станціи до Брянска выступилъ на встрѣчу настоящій густой лѣсъ, въ которомъ рѣзко выдѣлялась сосна, хотя и смѣшанная съ другими видами лѣсныхъ деревъ. Послышалось названіе селенія и монастыря «Бѣлые берега» и, въ подкрѣпленіе слова, въ Брянскихъ борахъ стали обнаруживаться песчаные холмы «бѣлаго» песку. Этотъ песокъ сдѣлался далѣе по пути на столько же господствующимъ, какъ тамъ, за Орломъ къ Ельцу и Ливнамъ, черноземъ. Попадающіяся рѣки кажутся многоводнѣе, и не роются, медленно двигаясь, въ рыхлыхъ низенькихъ берегахъ, но какъ Десна съ присущимъ всѣмъ большимъ рѣкамъ обычаемъ, силятся дѣлать высокіе берега на правой сторонѣ своего теченія. Когда Брянскій боръ отступилъ назадъ и дорога вышла на открытое мѣсто, проявилось съ одной стороны обширное болото — эта рѣдкость восточной полосы губерніи — и потянулся сплошной хребетъ горъ съ такими видами и подробностями, которые лѣснаго уроженца прямо и непосредственно переносятъ на его родину. На одной половинѣ этого горнаго хребта выяснилась та пріятная для глазъ и знакомая съ дѣтства густая синева лѣсовъ; на другой — увлекательная картина жилаго мѣста въ видѣ большаго города, притянувшаго къ себѣ и удержавшаго около себя массу селъ и деревень. Деревни около города тянутся по горѣ на четырехъ, пяти верстахъ безъ всякаго перерыва, и одна изъ нихъ длиною на двѣ версты. Въ подтвержденіе древняго обычая, вынуждавшаго для взаимной защиты селиться кучей, здѣсь сельское населеніе жмется съ одной стороны къ воинствовавшему нѣкогда укрѣпленію города, съ другой — къ крѣпости Свѣнскаго монастыря, до сихъ поръ сохраняющаго четыре крѣпкія башни. Городъ Брянскъ, раскинутый по покатостямъ хребта и по подолу рѣки Десны, со множествомъ церквей, представляетъ дѣ йствительно такую картину, которою можно залюбоваться. Она привлекательна начиная съ того мѣста, гдѣ выступаетъ изъ горнаго узла первая гора съ Петровскимъ женскимъ монастыремъ, и оканчивая той горой, которая выше и круче другихъ, находится уже въ трехъ верстахъ отъ города и увѣнчана однимъ изъ древнѣйшихъ русскихъ монастырей — Свѣнскимъ. Подъ горами вьется извилинами довольно широкая, оживленная судами и криками сплавщиковъ, Десна. За ней разстилается великолѣпная огромная равнина съ роскошными поемными лугами. За лугами тянутся иные лѣса, въ которыхъ нельзя не замѣтить видимой силы растительности, какъ въ дубкахъ, липахъ и ракитахъ, такъ и въ сосѣдяхъ ихъ—соснахъ и еляхъ. За Окой, въ черноземной полосѣ, всю землю стараются вспахать и подъ луга оставляютъ только самую худую и то въ такомъ маломъ количествѣ, что отъ отсутствія веселыхъ зеленыхъ луговъ можно заскучать. На Деснѣ земля подъ поля тяжела и требуетъ удобренія, а потому та, которая отбилась отъ рукъ или которую не успѣли приготовить, пускаютъ подъ луга. Дерева такъ много, что имъ совсѣмъ не дорожатъ: по улицамъ города Брянска валяются щепы и гніющія бревна безъ всякаго вниманія и призора. На городскихъ мостахъ перила и накаты изъ толстыхъ бревенъ, комнатные столы изъ толстыхъ брусьевъ, тогда какъ по ту сторону Оки, въ черноземной полосѣ, какъ говорятъ, «нечѣмъ въ зубахъ поковырять». Рѣзко бросается въ глаза даже на брянскихъ площадяхъ обиліе свиней — обитательницъ города, окруженнаго дубовыми рощами. Въ продажѣ много дичи и между прочимъ вкуснѣйшая изъ нихъ, лакомый кусочекъ — молодыя тетерки, по 25 —35 коп. пара. Городскія улицы вымощены камнемъ, и его вообще такое множество, что оно послѣ черноземной степи рѣзко бросается въ глаза. Теперь и здѣсь мы не видимъ уже ничего похожаго на черноземную, восточную полосу губерніи, — не видимъ и не слышимъ, потому что измѣнилось все основное и существенное.
Уцѣлѣвшіе боры, выросшіе на пескахъ, не въ силахъ соблазнить самаго терпѣливаго хлѣбопашца, а цѣлые ряды песчаныхъ холмовъ, набитыхъ вѣтромъ тамъ, гдѣ лѣса истреблены вовсе, довели земледѣльца до отчаянія. Лѣса сберегли обширныя болота, и съ ними утратилась послѣдняя надежда на хлѣбопашество. Въ силу этихъ обстоятельствъ и племеннаго характера, во всемъ обширномъ Полѣсьѣ (Орловскомъ и Калужскомъ) выродилось стремленіе къ различнымъ промысламъ. Эти промыслы: или отхожіе — въ видѣ уже знакомой намъ уборки хлѣбовъ, либо на сплавы судовъ изъ Десны въ Днѣпръ и обратно, на фабрики и заводы Брянскаго уѣзда и даже на нищенство около большихъ торговыхъ пунктовъ и въ такихъ богатыхъ городахъ, какъ Москва, — или промыслы домашнiе, указанные непосредственно самою природою. Здѣсь первое мѣсто принадлежитъ лѣснымъ промысламъ во всемъ ихъ разнообразіи, за исключеніемъ пчелинаго или бортеваго, который, съ истребленіемъ липовыхъ лѣсовъ, совершенно упалъ. Нѣкогда пчеловодство составляло богатство Брянскаго уѣзда; тамошній медъ доставлялся къ царскому столу, представляя собою оброчную статью. Лѣсныя насажденія Полѣсья были такъ густы, что солнечный свѣтъ не проникалъ до почвы, а деревья были такой толщины, что только головы рабочихъ были видны изъ-за срубленнаго дерева. Остатки пней огромныхъ дубовъ попадаются повсемѣстно въ южныхъ частяхъ уѣздовъ Лихвинскаго, Козельскаго и Жиздринскаго.
Сохранившіеся, въ нѣкоторомъ изобиліи, въ уѣздахъ Масальскомъ и Жиздринскомъ липовые лѣса, вызвали совершенно иной промыселъ съ весьма давняго времени, именно: производство рогожъ, которымъ занимаются до ста селеній, окружающихъ Спасъ-Деминскій, Масальскаго уѣзда. Здѣсь въ каждомъ домѣ по одному и по два рогожаныхъ стана, на которыхъ, при участіи трехъ рабочихъ, выдѣлываются: пудовка или кулевая рогожа, тридцатка или обшивная, полупудовка или покрышка. Эти же рогожники занимаются въ Калугѣ и отхожимъ промысломъ — нищенствомъ. Впрочемъ и самый рогожаный промыселъ сталъ кочевать, такъ какъ онъ считается въ числѣ тѣхъ неблагопріятныхъ причинъ, которыя способствуютъ значительному истребленію лѣса. Давно уже къ Спасу-Деминскому возятъ мочало изъ-подъ смоленскаго городка Ельны, а теперь даже съ нижегородской ярмарки. Давно уже рогожники стали большими партіями ходить въ дальнія лѣсныя мѣстности (между прочимъ въ Корчевскіе и Брянскіе лѣса), гдѣ скупаютъ участки и, за явку въ лѣсъ, платятъ съ каждаго топора владѣльцамъ извѣстную подать. Въ лѣсахъ дерутъ лыко; содранное сматываютъ въ клубки и несутъ домой, чтобы тамъ въ досужее зимнее время разсортировать, обработать и продать въ Карачевѣ или въ какомъ-нибудь изъ степныхъ городовъ. Ивовое и дубовое корье главнымъ образомъ продается въ гор. Болховѣ, въ большомъ количествѣ, до милліона пудовъ. Въ хлѣбныхъ мѣстахъ на вырученныя деньги Полѣхи покупаютъ хлѣбъ. Но чѣмъ дороже становится лѣсъ и лыко, и удешевляется издѣльный трудъ, чѣмъ больше рѣдѣютъ и удаляются липовые лѣса, — тѣмъ подвижнѣе становится и промыселъ. Теперь онъ перешелъ въ самыя мѣста оптовой закупки и отправки хлѣбныхъ товаровъ (Гжатскъ, Зубцовъ, Бѣлой), преимущественно же въ самый губернскій городъ Калугу. Сюда рогожники приходятъ цѣлыми партіями, и ткутъ одновременно рогожи и кули, по найму и по заказамъ.
Полѣхъ ходитъ въ свой лѣсъ между прочимъ и для нижеслѣдующихъ цѣлей: съ осени онъ рубитъ осину для лопатъ и корытъ, различнаго возраста дубъ для обручей, санныхъ вязьевъ и полозьевъ, для ободьевъ и клепокъ на бочки; рубитъ кленъ — для гребней и кулачьевъ (зубцовъ) на мельничныя колеса. Сверхъ того Полѣхъ выбираетъ годныя деревья — березу и кленъ на выдѣлку клещей для хомутовъ, просушиваетъ ихъ лѣтомъ на солнцѣ, зимою въ избахъ, распиливаетъ на 2, 3 и 4 части, отдѣлываетъ топоромъ, снова просушиваетъ, отдѣлываетъ на-чисто и продаетъ сотню по 6—7 рублей купцамъ изъ Калуги, Жиздры, Бѣлева, Болхова. Чаще онъ отвозитъ товаръ свой въ степь (Курскъ, Щигры, Ливны, Елецъ и Орелъ), гдѣ обмѣниваетъ на рожь или продаетъ за наличныя деньги, но уже по 9 и 10 руб. за сотню; кромѣ того Полѣхъ гонитъ деготь, приготовляетъ золу и уголь, пилитъ дрова на тесъ и доски. Весною онъ входитъ въ меженя, т. е. низменныя мѣста, проросшія осиновымъ кустарникомъ, гдѣ деретъ кору и лыко. Весной же онъ сгоняетъ плоты въ Оку и Десну. Зимой громаднымъ большинствомъ Полѣхи отправляются въ извозъ или, но мѣстному,— бандюжить.
Во всѣхъ этихъ случаяхъ Полѣху поблагопріятствовали счастливое географическое положеніе его страны или тѣ мокрые и болотистые лѣса, которые даютъ истокъ и пищу многимъ рѣкамъ, текущимъ въ двухъ противоположныхъ направленіяхъ и открывающимъ путь въ различныя стороны: въ торговыя и хлѣбородныя мѣста, т. е. безлѣсныя и малолѣсныя, на югъ и на востокъ, по бассейнамъ Оки и Десны.
Полѣсье расположилось на водораздѣлѣ восточныхъ и западныхъ рѣкъ земли Русской. На обширномъ плато въ западной части Масальскаго уѣзда, окаймленномъ съ с.-в., ю. и ю.-з., цѣпью весьма низкихъ холмовъ, находится легкій склонъ, состоящій изъ обширныхъ торфяныхъ болотъ. Здѣсь главный водораздѣлъ притоковъ Волжской и Днѣпровской системъ, — здѣсь беретъ начало р. Болва — притокъ Десны и находятся верховья Угры — притока Оки, сначала едва замѣтныя въ болотистой почвѣ, текущія неслышно и вяло большею частію въ отлогихъ берегахъ. Все же Полѣсье представляетъ собою равнину, слегка возвышающуюся на западѣ до водораздѣльной черты, которую можно опредѣлить прямою линiеюкъ истокамъ рѣки Жиздры и на гор. Карачевъ. Линія отъ гор. Юхнова къ Гжатску служить западною окраиною Московской котловины. Лѣсной характеръ свой Полѣсье сохраняетъ на всемъ протяженіи непрерывно и неизмѣнно даже съ тою особенностію, что и древнѣйшіе города этой мѣстности удержали за собою лѣсныя имена, начиная съ южнаго Бреста (или Берестья Литовскаго) и Брянска (древняго Дебрянска), Сосницы, Стародуба и оканчивая двумя сѣверными, Смоленскомъ и Ельною. Бытъ населенія, характеръ жителей всего Полѣсья составляетъ переходъ отъ восточнаго Славянскаго племени къ западному. Здѣсь Бѣлоруссы смоленская типа и Великоруссы — Полѣхи, съ оттѣнками западныхъ сосѣдей, живутъ плечо-о-плечо, и такъ, что отдѣлить бѣлорусскія деревни отъ великорусскихъ почти невозможно. Водораздѣльные лѣса стали одинаково племенною границею здѣсь на востокѣ Бѣлоруссіи, какъ не перестаютъ быть межею подобные же густые лѣса на югѣ, востокѣ сѣверѣ обширная Бѣлорусскаго края, съ племенами: Малорусскимъ, Литовскимъ и Латышскимъ и опять съ Великорусскимъ. Именно въ этомъ обстоятельствѣ, въ значеніи полѣсья, какъ границы обширной страны, насъ занимающей и поставленной въ заголовкѣ настоящей статьи мы представляемъ оправданіе этому предисловію. Имъ мы достигли той цѣли, что, характеризуя орловское и калужское полѣсье, описали восточную границу Бѣлоруссіи. Отмѣтивъ ея особенности, намъ немного остается дополнить къ характеристикѣ западной границы или, что то же, Южнаго полѣсья.
Оно непосредственно примыкаетъ къ сплошной полосѣ лѣсовъ Орловскаго (т. е. Трубчевскаго и Брянскаго) полѣсья и тянется параллельно теченію Десны отъ того мѣста, гдѣ эта рѣка начинаетъ принимать югозападное направленіе; здѣсь съ древнѣйшихъ временъ существуетъ порубежная племенная защита въ видѣ крѣпости Новгорода-Сѣверскаго, умѣвшей, въ особенности во время самозванцевъ, показать, въ рукахъ Басманова, въ теченіе 2½ мѣсяцевъ, всю свою силу и значеніе какъ укрѣпленнаго пограничнаго пункта придеснинскаго полѣсья. Это мѣсто, сверхъ того, замѣчательно еще тѣмъ, что нѣкоторыя селенія въ немъ носятъ названіе «рубежа, рубежнаго», что уже указываетъ въ данномъ вопросѣ на благонадежность признаковъ. Это также, на большую часть — чернолѣсье, выросшее на сѣрой почвѣ, т. е. на супескѣ и глинѣ. Здѣсь, точно также какъ и вездѣ на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ прежде были боры, теперь лежитъ настоящій песокъ, и точно также это Юяшое полѣсье явилось на смѣну и въ решительный контрастъ мѣстамъ, лежащимъ по ту сторону Десны. Тамъ черноземная степь съ богатыми урожаями ржи и овса и съ плугами, въ которые, для обработки полей, надо впрягать отъ двухъ до трехъ паръ воловъ; трава слаще и сытнѣе; всякій скотъ крупнѣе и сильнѣе. Здѣсь въ этомъ Южномъ или Черниговскомъ Полѣсьѣ, на худой землѣ, много чести и мало дѣла и для одноконной безколесной великорусской сохи. Травы здѣсь только выше ростомъ и гуще, но не питательны; мѣстный скотъ мельче и слабѣе. Эта мѣстность встарину называлась Сѣверомъ, а теперь названа полѣсьемъ тѣми «Полевиками» или «Хохлами», которые сыто ѣдятъ и богато живутъ по лѣвую сторону Десны, въ южной полосѣ Черниговской губерніи. Точно такъже, какъ уже и подъ Карачевымъ и Брянскомъ, стихаютъ разговоры обо ржи и совсѣмъ не говорятъ о пшеницѣ, и здѣсь — въ Черниговскомъ полѣсьѣ — хорошо знаютъ, что озимая пшеница возрастаетъ тамъ, гдѣ-то дальше, подъ Полтавой, что на большомъ пространствѣ здѣшней земли урожай не вознаграждаетъ посѣва: земля уѣздовъ Мглинскаго и Сурожскаго такова, что давно уже жители почти ежегодно принуждены питаться круглый годъ хлѣбомъ съ мякиною.
Вслѣдствіе того, во всей этой обширной лѣсной мѣстности, начиная отъ Новгорода-Сѣверскаго и восходя къ сѣверу вплоть до истоковъ Десны и крайняго пункта всего полѣсья, одна надежда и однѣ усиленные хлопоты о воздѣлываніи конопли и обработкѣ пеньки, начиная съ «коноплянаго праздника» (дня Св. Ѳерапонта, 27 мая) и оканчивая Покровомъ. Впрочемъ, такъ какъ конопля растеніе двудомное (мужскія особи растенія называются «замашкою», по-бѣлорусски «посконью», а женскія собственно коноплей) , то съ первыхъ чиселъ августа начинаютъ брать первую, еще въ цвѣту; она въ это время даетъ самое бѣлое и нѣжное волокно. Послѣ отцвѣта замашка скоро засыхаетъ и желтѣетъ; собранная въ сентябрѣ даетъ темное волокно съ синеватымъ оттѣнкомъ. Собранная конопля, не иначе какъ вымоченная, смятая на мялѣ и вытрепанная, или проще сказать — превращенная въ пеньку, принимается купцами и покупается за деньги. Въ этихъ видахъ почти все удобреніе обращается на конопляники, которые доведены до замѣчательнаго совершенства. Все же пеньковое производство даетъ столь значительное оживленіе полѣсью, что на окраинахъ его образовались бойкіе торговые пункты, какъ мѣста сбора пеньки: для Калужскаго полѣсья — Козельскъ и Сухиничи, для Орловскаго — Брянскъ и Рославль, для Черниговскаго или Южнаго — Новозыбковъ, Стародубъ, Почепъ и проч. Но главная биржа для торговли пенькою изо всѣхъ полѣсскихъ мѣстностей собирается около 1-го октября въ 3 верстахъ отъ г. Брянска при Свѣнскомъ монастырѣ, во время ярмарки, когда производятся самыя значительныя сдѣлки по продажѣ и покупкѣ. Состоявшіяся здѣсь цѣны во весь годъ до слѣдующаго урожая руководятъ торговцами. Кромѣ закупа самими торговцами въ ближнихъ мѣстностяхъ, пенька по зимамъ свозится на многочисленные еженедельные базары. Въ закупахъ принимаютъ наибольшее участіе городскіе торговцы и въ особенности Евреи, покупая на пуды и перепродавая товаръ различнымъ капиталистамъ на берковцы. Для трепанья пеньки стекается каждую зиму большое количество рабочихъ, среди которыхъ видное мѣсто принадлежитъ все тѣмъ же калужскимъ Полѣхамъ. Разсортированная и сложенная въ бунты пенька отправляется, предназначенная въ Ригу, черезъ гор. Порѣчье, гдѣ вновь перебирается и грузится на суда, и гдѣ черниговская пенька встрѣчается съ орловскою и смоленскою. Рядомъ съ пеньковымъ и въ связи съ нимъ вызваны къ жизни производство коноплянаго масла и торговля имъ, и одновременно льнянымъ и коноплянымъ сѣменами. Этимъ дѣломъ озабочено все Полѣсье, и ему принадлежитъ здѣсь несомнѣнно одно изъ первыхъ мѣстъ, даже и въ томъ отношеніи, что пеньковое дѣло служило объединяющимъ началомъ, обезпечивающимъ неизбѣжность сближенiя Бѣлоруссовъ съ Великоруссами.
Въ силу указанныхъ хозяйственныхъ заботъ и многосложнаго промышленнаго движенія, на характерѣ жителей Южнаго или Черниговскаго полѣсья отразились рѣзкія черты контраста, которыя извѣстны намъ по первымъ встрѣчамъ въ этой полосѣ Россіи. Въ то время, когда сочный и крѣпкій черноземъ успѣлъ облѣнить «Полевиковъ» въ степи, изъ Полѣшуковъ, не смотря на ихъ вообще небольшой ростъ, при худомъ питаніи, живущихъ на неблагодарной почвѣ, въ самыхъ дурныхъ бытовыхъ условіяхъ, выродился народъ трудолюбивый, проворный и рѣшительный.
Въ особенности (и на этотъ разъ) выдѣлились тѣ изъ нихъ, которые, отъ частаго сближенія съ сосѣдями на торжкахъ, базарахъ и ярмаркахъ, не умѣли вполнѣ сохранить всѣ племенныя особенности, а въ быту, нравахъ и языкѣ представляютъ нѣкотораго рода помѣсь. Эта-то помѣсь и получила самостоятельныя прозванія Полѣховъ, Полѣшуковъ и Пинчуковъ (послѣдними, какъ извѣстно, называются жители громадная Пинская полѣсья въ уѣздахъ Мозырскомъ, Слуцкомъ и Пинскомъ). Въ первыхъ изъ нихъ еще нѣтъ подлинныхъ Великоруссовъ, но осталось наибольшее количество чертъ и особенностей этого элемента. Во вторыхъ мало осталось малороссійскихъ чертъ, но въ Полѣшукахъ черниговскихъ еще не вполнѣ сложился бѣлорусскій типъ, а въ Пиичукахъ минскихъ еще сильно и упорно борются особенности южно-русскихъ элементовъ въ смѣси съ сѣверо-западными или бѣлорусскими. Въ жителяхъ Черниговскаго полѣсья, называемыхъ также совершенно невѣрно «Литвинами», — сосѣднихъ съ трудолюбивымъ и промышленнымъ старообрядскимъ населеніемъ тамошнихъ городовъ, слободъ и посадовъ, а также и въ тѣхъ, которые живутъ около границъ губерній Орловской и Смоленской, вліяніе Великорусскаго племени стало отчасти примѣтнымъ и благотворнымъ въ отношеніи экономическомъ. Теперь въ томъ и задача наша, чтобъ указать послѣдствія того
взаимодѣйствія и отмѣтить особенности характера Бѣлорусскаго племени, населяющая Смоленскую украину, для которой Черниговское полѣсье составляетъ южную границу.Хиба лихо озме Литвина, щобъ винъ не дзекнувъ — говорятъ малороссы.
Кали Маскаль каже суха, то поднимайся до вуха: бо ёнъ бреше.
Адъ чорта адхрисьцисься, а адъ Маскаля не адмалисься: адъ Маскаля полы урѣжь, да уцѣкай — толкуютъ БѢЛОРУССЫ.
Литва — безпятая лапотница; мезговники, мякинники; бѣлошапошники; магерки.
Волынка да гудокъ, собери нашъ домокъ; соха да борона разорила наши дома — отвѣтно насмѢхаются великоруссы.
Уже въ городѣ Брянскѣ, на базарѣ, подлѣ нижняго собора, преобладаетъ бѣлая магерка —классическій бѣлорусскій колпакъ или низенькая шляпа безъ полей, и та коротенькая и узенькая свита, которая отличаетъ Бѣлорусса отъ Малоросса. Тѣ же колпаки, и непремѣнно бѣлые, продаются и въ лавкахъ, и во всемъ этомъ Орловскомъ полѣсьѣ издавна—бѣлая овечья шерсть въ оптовой покупкѣ всегда стоитъ дороже черной. Замѣчается впрочемъ здѣсь нѣкоторое стремленіе приблизить форму головнаго убора къ формѣ великорусской шляпы (тулья не такъ узка кверху, пониже и пошире, какъ и указано на нашемъ рисункѣ) и выдѣлиться отъ коренныхъ Бѣлоруссовъ черными и коричневыми (некрашеными) свитами, Впрочемъ, въ послѣднемъ отношеніи большая смѣсь: либо при бѣломъ колпакѣ сѣрая свита, либо тотъ и другая сѣрые, какъ признакъ того, что брянскій базаръ стоитъ на рубежѣ и тутъ еще не оконченъ спорь изъ-за наряда (въ особенности головнаго), составляющаго во всякомъ случаѣ одинъ изъ существенныхъ этнографическихъ признаковъ. Несомнѣнно однако, что въ 90 верстахъ отъ Брянска, на западъ, но еще въ уѣздѣ этого города, является на жителяхъ (напр. Окулецкой волости) подлинный и безпримѣсный бѣлорусскій нарядъ у мужчинъ и женщинъ: тамъ бѣлый цвѣтъ исключителенъ; подъ Брянскомъ бѣлая магерка сдружилась съ сѣрой свитой, а подъ Карачевымъ онѣ обѣ сѣрыя. Отсюда понятно прозваніе орловскихъ Полѣховъ «бѣлоголовыми», усвоенное имъ жителями западной половины губерніи. Та же встрѣча объуженнаго кверху колпака съ великорусской шляпой гречневикомъ и съ торчащими, въ защиту отъ солнца, полями происходитъ на всѣхъ базарахъ Калужскаго полѣсья и даже на ярмаркѣ въ Дорогобужѣ, какъ характерно выразилъ настоящій, снятый съ натуры, рисунокъ. На еженедѣльныхъ торжкахъ въ городѣ Смоленскѣ, бѣлыя магерка и свита уже очень примѣтны. Точно также круглая шляпа съ широкими полями или типическій малороссійскій «бриль» вступаетъ въ споръ съ узенькой магеркой по всему Черниговскому полѣсью, преобладая однако надъ послѣдней подъ Новгородомъ-Сѣверскимъ, Сѣвскомъ и Трубчевскомъ. Такое же различіе замѣчается и въ говорѣ, въ произношеніи самыхъ обыденныхъ словъ, напр. въ полѣсьѣ говорятъ: конь, волъ, ножъ —по-бѣлорусски; въ Глуховѣ и Нѣжинѣ— кунь, вулъ, нужъ, а за Лубнами — кинь, вилъ, нижъ, уже по-украински. Самъ Бѣлоруссъ, прозванный «Литвиномъ», задисненскихъ жителей началъ звать «Хохликами», а на базарахъ носитъ общее бранное прозвище «хомутъ». Однимъ словомъ—на этихъ окраинахъ естественнымъ образомъ обликъ Бѣлорусскаго племени не могъ окончательно и цѣликомъ выказаться, и сосѣди, такъ сказать, сами еще не разобрались между собою. Скажемъ больше: они еще и сами себя не спознали въ смыслѣ самостоятельной племенной группы. Эта путаница тонко выражена въ присловьѣ, обращаѳмомъ въ насмѣшку именно этимъ «нито, ни сё»:
— Якой губерніи? — Смоленьской.— Якого уѣзда? — Города Дорогобужска. — Якой волости? — Демьяновой посады. — Якого села? — Съ Ивановой усадьбы. — Якого боярина? — Про то не вѣдамъ.
Названіе «Бѣлоруссъ» — искусственное, книжное и офиціальное. Сами себя потомки Кривичей подъ этимъ именемъ не знаютъ, хотя въ сущности ни одного эпитета нельзя подобрать болѣе типичнаго. Бѣлоруссы они настоящіе: бѣлый цвѣтъ преобладаетъ; у коренныхъ все бѣлое: лицо, волоса, рубаха, колпакъ, панталоны, кожухъ и свита. На женщинахъ также бѣлая наметка, бѣлый фартукъ, и даже бѣлевая обора идетъ крестъ-на-крестъ по бѣлой онучѣ, прикрѣпляя на ногѣ лапти. Вопреки всему этому поличному, у Бѣлоруссовъ даже есть такая пѣсня:
Прилецѣли гуси
Да съ бѣленькой Руси,
Сѣли-пали на крыницы,
Стали они воду пици.
Значитъ, подъ именемъ Бѣлой Руси разумѣетъ тамошній народъ Великороссію, а во времена недавняго національнаго возбужденія, явившагося послѣдствіемъ послѣдняго польскаго возстанія, мѣстная интеллигенція начала считать названіе «Бѣлоруссомъ» даже обиднымъ, признавая себя безъ ограниченій чистыми «Русскими», болѣе древняго и чистаго происхожденія. До этого же времени, простой народъ считалъ и называлъ себя просто «хлопами». Только минскій Полѣшукъ умѣлъ отвѣчать за себя на вопросъ: что ты за человѣкъ? — я не человѣкъ, а «Пинчукъ» (т, е. уроженецъ пинскихъ или мозырскихъ болотъ). При вопросѣ: кто владѣетъ полѣсьемъ и кому Пинчуки повинуются? — ссылались не такъ давно, и еще на нашей памяти, на «королеву Бону» (т. е. жену короля Сигизмунда, Бона Сфорца, отравленную своимъ докторомъ въ 1557 году), полумиѳическое лицо, которому народная память приписываетъ постройку всѣхъ сохранившихся каменныхъ замковъ, башенъ и т. п. въ цѣломъ Бѣлорусскомъ краѣ.
Именно здѣсь, въ Пинскомъ полѣсьѣ, тамъ, гдѣ оно входитъ въ Гродненскую губернію и составляетъ естественную и дѣйствительную границу двухъ племенъ, Малороссійскаго и Бѣлорусскаго, въ особенности характерно выразилось въ народѣ разумѣніе племенной разницы. Выразилось же оно не только въ насмѣшливыхъ присловьяхъ, но и въ цѣльныхъ разсказахъ и анекдотахъ о простотѣ и наивности этихъ, «темныхъ» людей. То же самое повторилось и на Днѣпрѣ, гдѣ, южнѣе Гомеля, близъ устья Припети, кончается сѣверъ Украйны и начинается южная граница Бѣлорусскаго племени. Народъ здѣшній также нѣчто среднее, отставшее отъ одного и не приставшее къ другому. Въ особенности зла насмѣшка и сильна сплетня на этой границѣ, гдѣ Бѣлоруссовъ одновременно спознали и старообрядцы Великороссы, и кіевскіе Малороссы, съ извѣстной народной привычкой своей «пожартовать», посмѣяться. Около слободы Добрянки, населенной раскольниками, лежитъ селеніе Марковичи — здѣшнее Пошехонье, сосѣднее также съ «Хохлами задрипанцами». Эта Марковщина носитъ приватное прозваніе «Туковщины», сочиненное по нижеслѣдующему случаю:
Шли эти Марковцы съ сѣнокоса,— видятъ, выстроена церковь: такого большаго строенія не видывали. Вошли внутрь, еще больше удивились. Всѣмъ захотѣлось крикнуть, попробовать, разсѣется-ли голосъ. Стали приставать, — просить позволенія.— Нельзя—говорятъ:— это домъ Божій, свято мѣсто. Опять пристаютъ: «позволь хоть разъ тукнуть».— Если станете давать каждый годъ съ каждой избы по полупуду меду, кричите. — Согласились. Съ той поры для духовенства установилась особая подать подъ именемъ «туковщины» и «погуковщины» (но подъ названіемъ послѣдней, въ другомъ мѣстѣ, хотя также въ сѣверной пограничной части кіевской губерніи, за посѣщеніе церкви — священнику).
Въ то же время про Марковцевъ разсказываютъ еще слѣдующее. Они, чтобы не трудиться ежегодно ѣздить въ Крымъ за солью, сыпали ее въ колодцы въ разсчетѣ сдѣлать воду навсегда соленой. Чтобы больше родилось воловъ, рубили на мелкіе куски одного вола и сѣяли куски по полю, и запахивали. Чтобы не трудиться толочь пшено, сѣяли его толченымъ, ибо, по причинѣ безлѣсья, ступъ не изъ чего дѣлать. Они же «съѣли сучку», а сталось это такъ: приготовляли Марковцы въ лѣсу ладо подъ пашню, стали жечь срубленныя деревья. Въ это время прибѣжала собака, бросилась въ огонь и сгорѣла. Когда пришли Марковцы, огнище потухло. Видятъ жаренаго звѣря: «мабуть заяцъ?» А зайца съ роду не ѣдали. Съ голоду стали сучку ѣсть да похваливать. Пришелъ хозяинъ сучки — увидѣлъ дѣло, увидѣлъ хвостъ, узналъ свою собаку и выговорилъ: «Зайка, зайка! хвостикъ якъ ногайка: вѣдь вы это мою сучку съѣли». Съ той поры при любомъ Марковцѣ нельзя поманить собаки, не только напомнить имъ объ этомъ прискорбномъ событіи:— кольями изобьютъ. Другой разъ Марковцы увидали, какъ полемъ прошелъ медвѣдь и скрылся въ лѣсу. Такого звѣря еще не видывали; пошли спрашивать у попа, что за звѣрь такой: «походило-погуляло, въ лѣсъ ушло». Пошелъ съ ними попъ въ лѣсъ; увидѣли нору, стали совѣщаться, кому первому лѣзть. «Полѣзай, батько, ты поменьше ростомъ». Взяли его за ноги, сунули въ яму головой: медвѣдь оторвалъ голову. Когда вытащили попа, удивились: «кажись, была голова, а мабуть нѣтъ». Пошли спросить попадью: чи была у батьки голова, чи ни? — Утромъ была,— говоритъ:—я ему блины пекла, ѣлъ, помню— и бородою въ то время тресъ! А тамъ ужь не знаю: взялъ ли онъ ее съ собой, или въ церковь снесъ, а въ хатѣ поповой головы нѣтъ». И такъ далѣе.
Остановясь на встрѣчныхъ пунктахъ великорусскихъ Полѣховъ со смоленскими Бѣлоруссами уѣздовъ Рославскаго, Елышнскаго и Смоленскаго, мы очутились на той водораздѣльной возвышенности, гдѣ берутъ начало рѣки въ одномъ только направленіи въ Днѣпръ при посредствѣ Десны и Сожа. Около Смоленска мы вступаемъ въ ту область, гдѣ находятся истоки обѣихъ этихъ рѣкъ и самаго Днѣпра — главнѣйшей артеріи всего Бѣлорусскаго края и третьей по величинѣ рѣки во всей Европейской Россіи. Эта возвышенность залегла между Сожомъ и Десною и замѣчательна тѣмъ, что, начавшись (подъ Трубчевскомъ отъ поворота рѣки на юго-западъ), лежитъ въ области ея теченія съ правой стороны, бѣдной притоками (слѣва 23 притока, справа только 9, и всѣ почти внѣ предѣловъ этого водораздѣла). Этимъ обстоятельствомъ съ древнѣйшихъ временъ практически воспользовалась торговля. Она проложила здѣсь три пути, извѣстные подъ именемъ «свиныхъ шляховъ», т. е. тѣхъ дорогъ, по которымъ гоняли съ юга животныхъ, давшихъ имя дорогѣ и, какъ извѣстно, неспособныхъ къ переправамъ вплавь, требующихъ сухопутья и мелкихъ рѣкъ или такихъ, чрезъ которыя класть можно легкіе скороспѣлые мосты (нѣкоторые не безъ основанія производятъ отъ тѣхъ же причинъ и названіе Брянскаго монастыря, какъ сборнаго пункта и начальнаго мѣста шляховъ, встарину дѣйствительно называвшагося Свинскимъ). Собственно для насъ этотъ водораздѣлъ именно тѣмъ и замѣчателенъ, что представляетъ точную границу между двумя встрѣчными племенами. Здѣсь произошла встрѣча въ давнія, незапамятныя времена разселенія Славянскихъ племенъ по обширнымъ раснинамъ Русской Земли. Здѣсь совершилось то полюбовное размежеваніе и остановка поступательнаго движенiя одновременно съ запада и востока или въ то время, когда запоздалые надвинулись на мѣста прибылыхъ. Естественное право, выродившееся изъ взаимнаго уваженія къ тяжкому труду, понесенному обѣими встрѣчными сторонами по расчисткѣ дремучихъ лѣсовъ, велѣло жить въ сосѣдствѣ и дружбѣ, и выговорило законъ, облеченный въ формулу: «владѣть землею только по то мѣсто, куда топоръ и соха ходили». Въ сущности естественныхъ преградъ, въ смыслѣ указанія на прямыя границы, тутъ не было: ни высокихъ горъ, ни обширныхъ болотъ и озеръ, ни тѣхъ непролазныхъ лѣсовъ, которые владѣютъ, между прочимъ, замѣчательнымъ свойствомъ дѣлаться естественными племенными границами. Здѣсь возвышенія уровня почвы столь незначительны, что, безъ инструментальнаго измѣренія высотъ, они не могутъ быть отличены отъ равнинъ. Раздѣляющаго простѣнка нѣтъ; горба мы обыкновенно вовсе не замѣчаемъ, а напротивъ, видимъ, что самая ничтожная возвышенность въ состояніи раздѣлить области такихъ большихъ рѣкъ, какъ Волга и Днѣпръ, какъ Двина и Нева, какъ верховья Десны, Сожа и Днѣпра. Что же касается болотъ, то они въ данномъ случаѣ, какъ и во всѣхъ другихъ, послужили движенію и сближенію племенъ тѣмъ, что дали пищу и возможность прорезаться естественнымъ и легчайшимъ путямъ народныхъ переселеній, каковы во всѣхъ мѣстахъ и во всѣ времена — рѣки. Если даже въ нѣкоторыхъ случаяхъ болотныя рѣки не сдѣлались мѣстами осѣдлости, то вездѣ сослужили службу тѣмъ, что остались большими дорогами, передаточными пунктами, хотя бы и на тѣ водораздѣлы, которые носятъ простое народное имя «волоковъ». Въ нѣкоторыхъ случаяхъ берега этихъ рѣкъ, какъ на большихъ моряхъ, или какъ высокія горы — сдѣлались племенными гранями. Такъ, между прочимъ, на западной бѣлорусской границѣ, въ Гродненской губ. около Бреста-Литовскаго, течетъ рѣчка Пелеса. Вся она заплыла грязью, покрыта тиной, едва движется. Крестьяне, живущіе на лѣвомъ ея берегу, вовсе не знаютъ по-литовски, жители праваго берега — настоящіе Литовцы по языку и обычаямъ. Точно также въ Полоцкомъ уѣздѣ (Витебской губ.) на правомъ берегу рѣчки Пещаны — притока Западной Двины живутъ Латыши, на лѣвомъ — Бѣлоруссы; рѣчка Орловка въ древнѣйшемъ псковскомъ пригородѣ Изборскѣ, раздѣляетъ Ливовъ отъ Великороссовъ, и т. д.
Волока — опять-таки на столько ничтожныя возвышенія, что черезъ нихъ безъ большаго труда можно переносить челноки изъ одной рѣки въ другую, а въ самыхъ рѣкахъ, при многократно извивающихся линіяхъ, нельзя опредѣлить, какое направленіе слѣдуетъ принять за главное. На этихъ волокахъ, впослѣдствіи, образовались естественные пункты встрѣчъ и сближеній, потомъ торговые центры, наконецъ мѣста племенной ассимиляціи, гдѣ сильное и живое племя имѣетъ возможность взять перевѣсъ и дать ходъ и дальнѣйшее развитіе своей національности. Чѣмъ значительнѣе рѣки, сближающія свои верховья, тѣмъ скорѣе накопляется сила въ объединяющихъ пунктахъ и могущественнее дѣйствуетъ вліяніе ихъ дальше предѣловъ волока,— на все прирѣчное населеніе всѣхъ тѣхъ рѣкъ, которыя между собою сблизились истоками или устьями. Отсюда понятно народное и правительственное значеніе такихъ сильныхъ властителей, какъ Кіевъ (черезъ Днѣпръ, Десну и Припеть), какъ Новгородъ (Мста, Волховъ и черезъ Ильмень, Шелонь, Ловать, Полисть и проч.), и наконецъ, въ интересующей насъ мѣстности — Смоленскъ. Возвышаясь надъ Днѣпромъ, онъ обязательно расположился вблизи истоковъ трехъ рѣкъ, изъ которыхъ Сожъ беретъ начало едва не подъ самымъ городомъ, а Десна въ разстояніи двухъ «лошадиныхъ перегоновъ» или «упряжекъ», достаточныхъ ровно на столько, чтобы, отправившись на мѣсто обмѣна, торга или на совѣщанія, не утомить лошадь, ѣдучи не кормя, и, покормивъ ее, на вторыя сутки успѣть возвратиться домой. Рѣка Каспля, игравшая въ серединѣ прошлаго столѣтія весьма серьезную роль и теперь все еще судоходная, соединяетъ и привлекаетъ побережья Двины къ пущему возрастанію самаго древнѣйшаго и кореннаго бѣлорусскаго города, главной столицы Кривичей, — Смоленска. Городъ Порѣчье, лежащій на этой послѣдней рѣкѣ, до сихъ поръ сохраняетъ огромное значеніе для всего Смоленскаго края, какъ пристань для склада пеньки и хлѣба и для заграничной торговли этими продуктами народнаго хозяйства Смоленской и Черниговской страны и Орловскаго полѣсья.
Разсмотрѣнный теперь водораздѣлъ дѣлитъ Смоленскую губернію на двѣ части. Въ восточной остаются уѣзды Сычевскій и Вяземскій, и если мы присоединимъ къ нимъ Гжатскій и Юхновскій и восточную (наибольшую) часть Бѣльскаго, то такимъ образомъ отдѣлимъ великорусскую Смоленщину. Затѣмъ уже все остальное, далеко за политическую границу губерніи, будетъ Бѣлоруссія. Такимъ образомъ оказывается (по свѣдѣніямъ 1860 г.), что Бѣлоруссовъ въ губерніи 1.122,000, тыс., или 68% : 32%. Разница здѣсь заключается лишь въ томъ, что Великороссы живутъ плотнѣе, скученнѣе, нежели Бѣлоруссы. Это, впрочемъ, одна изъ самыхъ характерныхъ особенностей бѣлорусскаго племени, живущаго, на громадное большинство случаевъ, деревнями въ 4, 3, 2 двора и иногда въ одинъ дворъ гдѣ-нибудь въ лѣсу. По этой причинѣ у нихъ, во время работъ, домъ часто обокраденъ, ребята — калѣки, скотъ безъ надзора пастуховъ рѣжетъ волкъ и т. д.
Оставляя восточную границу бѣлорусской Смоленщины для новыхъ встрѣчныхъ мѣстъ съ Великороссами на сѣверѣ, упомянемъ кстати о двухъ примѣчательныхъ въ данномъ вопросѣ мѣстахъ. Въ 40 верстахъ отъ Вязьмы, на большой дорогѣ къ Смоленску, лежитъ селеніе Зарубежье, съ которымъ соединено преданіе о томъ, что здѣсь была политическая граница, установленная съ Польшею 15 іюня 1634 года. Въ Юхновскомъ уѣздѣ, въ 30 верстахъ отъ той же Вязьмы, въ селѣ Волстѣ была крайняя сѣверозападная граница древняго Черниговскаго княжества и періодическихъ литовскихъ владѣній. Стоялъ тутъ мѣдный большой столбъ (по преданію), на мѣстѣ котораго недавно устроена часовня. Тѣмъ не менѣе Вязьма, черезъ которую шелъ древній путь на Кіевъ и куда пришелъ преподобный Ефремъ изъ Ростова по пути на р. Альту, чтобы взять тѣло брата своего Георгія, убитаго вмѣстѣ съ св. княземъ Борисомъ,— городъ Вязьма — несомнѣнно-великорусскаго характера. Въ немъ уже видимъ промышленное движеніе, чего недостаетъ бѣлорусскимъ городамъ (какъ новое племенное отличіе): существуютъ заводы, сверхъ классическаго пряничнаго производства, извѣстнаго цѣлой Россіи. Для спасенія отъ Ляховъ, въ 1661 году, Вязьмѣ понадобилось чудо преп. Аркадія; еще Іоаннъ III построилъ на городской стѣнѣ сторожевую пограничную башню; здѣсь въ 1407 году заключилъ онъ перемиріе съ Витовтомъ и отдалъ Вязьму сыну, а Іоаннъ IV , для окончательнаго закрѣпленія города за Русью, роздалъ вяземскія земли опричникамъ. Впрочемъ, за вяземскими крестьянами нѣкоторые не признаютъ полнаго усвоенія великорусскаго характера, основывая этотъ выводъ на томъ, что они не стараются улучшить своего быта какимъ-либо прибыльнымъ ремесломъ, и уѣздъ, по общему числу промышленныхъ крестьянъ, занимаетъ между великорусскими уѣздами послѣднее мѣсто.
Если поднимемся мы отъ Смоленска на сѣверъ, черезъ Духовщинскій уѣздъ, въ Бѣльскій и Порѣчскій, мы вступимъ снова въ область громаднаго полѣсья, которому судила исторія стать естественною границею сѣверной Великороссіи съ Бѣлоруссами Смоленской и Витебской губерній. Лѣса эти на столько первозданны, мало доступны и пустынны, что Бѣльскій уѣздъ получилъ названіе Смоленской «Сибири». Уже въ 8 верстахъ отъ уѣзднаго города — Бѣлаго— начинаются громадныя болота (по большей части носящія мѣстныя названія — «мховъ»). Эти болота, простираясь на сѣверъ, покрываютъ всю сѣверозападную часть уѣзда и соединяются въ неизмѣримую даль съ таковыми же Порѣчскаго уѣзда. Между рѣчкою Тросною, Мглайкою и рѣкой Межей такъ называемые «мхи Пилецкіе» занимаютъ около 200 кв. верстъ; мохъ Сотховскій по р. Кремянкѣ имѣетъ въ длину 12 верстъ, Свитскіе мхи (по р. Свити), покрытые множествомъ неболынпхъ озеръ, занимаютъ около 25 кв. верстъ: длиною въ 12 верстъ и шириною отъ 1 до 4 верстъ. Эти мхи или чистыя болота покрыты рѣдкимъ сосновымъ кустарникомъ (мокрыя мѣста обросли смѣшанымъ дровянымъ лѣсомъ). Мхи непроходимы во все лѣтнее время, и охотники, гоняющіеся за лосями въ сухое лѣто, здѣсь очень часто безвозвратно погибаютъ. Наблюдателю рельефа земли и различнаго характера почвы представляетъ здѣсь богатый матеріалъ и даже для филолога новые синонимы. Здѣсь напр. зовутъ собственно болотомъ мокрыя мѣста, покрытыя мѣшанымъ дровянымъ лѣсомъ («пуща»), потому что слой моха очень не толстъ и корни деревьевъ могутъ проникать въ грунтъ земли, — мѣста въ сухое время проходимыя человѣкомъ. «Мхи» (бѣлорусская «нимяреча») или «мяреча» проросли мохомъ въ толщину нѣсколькихъ саженъ и, кромѣ рѣдкаго сосняка, ничего не выращаютъ. Окраины мховъ густо заростаютъ ивнякомъ и березникомъ, и на нихъ-то цѣпляются немногія и рѣдкія селенія. Въ мяречахъ попадаются именно тѣ непроходимыя мѣстности, гдѣ гибнутъ заблудившіеся люди, и которыя носятъ названіе «нѣтры». Еще страшнѣе ихъ бываютъ «твани» — самый безнадежный и ужасный видъ болотъ. Это бывшія нѣкогда озера, поверхность которыхъ заросла не особенно толстымъ моховымъ слоемъ, но густаго сплетенія. На нихъ послѣ первыхъ поселенцевъ: водорослей, водныхъ мховъ и низшихъ растеній, вымершихъ и истлѣвшихъ, образовалась уже почва для другихъ болотныхъ растеній. Подъ мохомъ этихъ болотъ содержится разжиженная грязь, сквозь которую свободно проходятъ шесты въ 3—5 саженъ длиною. Здѣсь и бездонныя пропасти, называемыя «виреями» или «окнами»; ничего древеснаго не растетъ, и вся поверхность — «дрогва» настоящая, съ поразительнымъ подобіемъ киселя. Не говоримъ уже о «багнахъ», тѣхъ топкихъ мѣстахъ, которыми укрыта вся эта мокрая Палестина, заросшая травою «ситникомъ»— мелкимъ камышемъ, употребляемымъ на постели. Озера не замерзаютъ вовсе, отчего прямыхъ сообщеній между селеніями не существуетъ: вмѣсто 5 верстъ прямика приходится дѣлать до 15—20 верстъ объѣзда. По Свитскимъ мхамъ впрочемъ идутъ обозы изъ Торопца въ Ржевъ, а черезъ Пилецкіе мхи, идущіе изъ Торопца въ Бѣлый,— два зимніе пути. Многія изъ этихъ мшистыхъ болотъ ничто иное, какъ скрытыя озера, затянутыя тонкимъ слоемъ моха и различныхъ водяныхъ растеній: добраться до дна ихъ шестами нѣтъ никакой возможности. Взоръ путника встрѣчаетъ лишь мѣшаный дровяной лѣсъ: мелкій березнякъ, ельникъ, ольшаникъ и вересковые кустарники, на болотахъ или мхахъ рѣденькій сосновый кустарникъ да тѣ лужи, которыя носятъ характеристическое названіе «виръ или оконъ», въ сущности представляющихъ собою бездонныя пропасти. Отмѣтимъ и то немаловажное явленіе, что рѣки, направляющіяся въ бѣлорусскую сторону, имѣютъ быстрины и теченіе стремительное, которое не только весьма затрудняетъ сношенія, но и дѣлаетъ вовсе невозможнымъ для плоскодонныхъ барокъ обратный путь. Зато Волга съ весьма тихимъ и равномѣрнымъ теченіемъ обезпечила съ древнѣйшихъ временъ сношенія и открыла свободный путь для колонизаціонныхъ разливовъ.
Эти болота до такой степени стѣснили и обездолили всю страну, что только по берегамъ рѣкъ могло пріютиться осѣдлое населеніе и поставить жилья возлѣ узкихъ полосъ обработанныхъ полей. Не такъ давно одинъ корреспондентъ «Русск. Міра» счелъ событіемъ чрезвычайной важности посѣщеніе мѣстнымъ епископомъ этихъ забытыхъ мѣстъ, до сихъ поръ еще не видавшихъ ни одного изъ высшихъ лицъ духовной іерархіи. Жители этого Полѣсья у ближайшихъ сосѣдей своихъ слывутъ подъ прозвищемъ «темныхъ», и въ самомъ дѣлѣ: при одинаковой платѣ оброка съ сосѣдями (жителями «Полевщины», восточной части уѣзда, у которыхъ размѣръ озимаго посѣва въ худшіе годы выходитъ отъ 6 до 9 мѣръ на душу), жители Полѣсья при томъ же сравнительно безобидномъ надѣлѣ (въ 4 ½ дес.) не могутъ дѣлать посѣвовъ свыше 5, 4 и даже 3 мѣръ. Треть надѣла у нихъ залегаетъ подъ порослями, каменьями и болотами. Есть волости, въ которыхъ на ревизскую душу едва приходится по ½ лошади и по одной коровѣ. Сюда будто-бы графъ Борисъ Шереметевъ, герой Петровскихъ временъ, ссылалъ безнравственныхъ крестьянъ и тѣмъ какъ бы усилилъ на половину уѣзда великорусское вліяніе. Потомковъ высланныхъ считаютъ теперь до 1 тысячи человѣкъ (въ 100 вер. къ сѣверу отъ г. лаго среди неисходныхъ лѣсовъ, въ сторону города Торопца).
Вся поверхность Порѣчскаго уѣзда наполнена озерами, образующими обширную водную сѣть, почти непрерывную. Большая часть озеръ соединена между собою такъ называемыми «межитоками». При этомъ озера нигдѣ не служатъ границами, но лежащія вблизи всегда снабжены укрѣпленіями, замками и городищами. Вообще обиліе стоячихъ, текущихъ и подземныхъ водъ во всемъ этомъ сѣверномъ Смоленскомъ Полѣсьѣ такъ громадно, что одна изъ величайшихъ рѣкъ Россіи — Днѣпръ, получила здѣсь свое начало въ болотѣ Мшара, между деревнями Клецевой и Аксюниной. Здѣсь же нашла себѣ крупную поддержку въ рѣкѣ Касплѣ многоводная Западная Двина; попользовалась и матушка-Волга, посредствомъ рѣки, носящей своеобразное названіе Молодаго Туда.
Глядя на это бездолье страны и гигантскія препятствія для народныхъ движеній, кажется, что человѣку и не продраться здѣсь не только съ сохой, но и съ топоромъ. И въ самомъ дѣлѣ, эта мѣстность Бѣльскаго уѣзда, составляющая ⅕ часть всего пространства губерніи, населена слабѣе всѣхъ уѣздовъ. Лѣсная область дѣйствительно легла опредѣленною гранью между двумя племенами одного народа. Мокрая страна съ страшными болотами надолго сдержала народныя переселенія, упорно мѣшала племеннымъ сношеніямъ и объединенію, помогла Пскову и Новгороду дольше другихъ удержать независимость и самостоятельность, но въ концѣ концовъ все-таки открыла пути и дозволила проложить дороги. Съ теченіемъ времени однако здѣсь переселенцу удалось преодолѣть природныя препятствія. На рѣкѣ этого полѣсья— Молодомъ Тудѣ, довольно глубокомъ, бѣгущемъ извилинами въ крутыхъ берегахъ, мы находимъ Бѣлоруссовъ, извѣстныхъ подъ мѣстнымъ названіемъ «Тудовлянъ». Рѣка эта вывела Бѣлоруссовъ съ верховьевъ Двины и Днѣпра на верховья Волги. Тудъ впадаетъ въ селѣ Сковородѣ, при Самаринской мельницѣ, въ Волгу. Течетъ Тудъ быстро, а потому усѣянъ столь выгодными здѣсь мельницами и богатъ рыбой (столѣтними, замѣчательныхъ размѣровъ, щуками, головлями, окунями и лососками). Въ жителяхъ сохраняются, вмѣстѣ съ говоромъ и нарядомъ, добрыя черты бѣлорусскихъ нравовъ: честность, кротость и терпѣливость съ новымъ придаткомъ — гостепріимства. Ходятъ они въ узкихъ и короткихъ полушубкахъ, которые называютъ «кунтышемъ». Промысловъ тоже никакихъ не знаютъ и не ведутъ; занимаются исключительно земледѣліемъ; здѣсь и неизмѣнное дзеканье, и наконецъ классическая дуда — кожаный, круглый мѣшокъ съ приставной къ отверстію дудкой, — дуда, играющая не только, когда въ нее дуютъ и водятъ пальцами, но и когда дуть перестанутъ. Тутъ живы еще разсказы о капитанѣ-исправникѣ Бабаѣ, рѣшавшемъ людскія ссоры и прегрѣшенія отеческимъ судомъ, по старинѣ.
Поверхность земли по этой рѣкѣ усѣяна мелкимъ булыжнымъ камнемъ, который, однако, какъ и въ великомъ множествѣ мѣстъ по Бѣлоруссіи, не останавливаетъ жителей отъ земледѣлія: камни приносятъ даже пользу тѣмъ, что удерживаютъ подъ собою въ сухія лѣта сырость. И также, какъ въ Бѣлоруссіи, здѣсь на зимнихъ ярмаркахъ (крещенской и Никольской) торгуютъ главнѣе всего товарами домашняго приготовленія: холстами и сукнами низшаго сорта и привозными самой дешевой цѣны и сомнительнаго качества. И это производится на скорую руку, изъ боязни, чтобы не помѣшали болота, которыя замерзаютъ лишь на это злобное зимнее время отъ Николы, кующаго гвозди, до Крещенья, когда на «Водокрещи» морозъ трещитъ въ послѣдній разъ. Затѣмъ вскорѣ болота начинаютъ вскрываться. Главный пунктъ и мѣстная вліятельная столица въ поволжской Бѣлоруссіи — село Молодой Тудъ, состоящее изъ 40 дворовъ, и при немъ 45 деревень, а въ нихъ до 500 дворовъ. Нѣкоторые (напр. г. Преображенскій въ описаніи Тверской губерніи) насчитываютъ Бѣлоруссовъ въ Тверской губерніи до 125 тысячъ, конечно, не только ржевскихъ, зубцовскихъ, но и осташковскихъ. Послѣдняя мѣстность, столь сходственная почвою, столь сродственная по обычаямъ, въ оны времена передвиженій бѣлорусскаго племени съ юга на сѣверъ не могла быть обойдена при облегченныхъ путяхъ сообщенія и не могла остаться безъ бѣлорусскаго вліянія. Оно чувствуется въ говорѣ деревенскихъ жителей, въ сходствѣ нѣкоторыхъ обычаевъ и въ самомъ городѣ Осташковѣ (древнемъ Кличевѣ, переименованномъ при Дмитріѣ Донскомъ) сохраняетъ слѣды обоюдной связи и давняго тяготѣнія. На этотъ разъ доказательства свойства и родственныхъ связей выказались въ самомъ безспорномъ и живомъ народномъ началѣ — религіозности, выражающейся привязанностію къ родной патрональной святынѣ. На томъ концѣ города, гдѣ начинается дорога въ Новгородъ, давно построенъ монастырь (женскій) Знаменскій. На томъ мѣстѣ, въ сторону Смоленска, гдѣ издревле было «церковище» (остатки церкви на Житномъ островѣ), выстроился мужской монастырь въ честь иконы Смоленской Божіей Матери. Царь Алексѣй Михайловичъ принужденъ былъ въ Осташковѣ, какъ пограничномъ пунктѣ, учредить таможню и построить крѣпостцу.
Излишне говорить о томъ, насколько святыя мѣста и святыни служили объединяющимъ началомъ для единовѣрныхъ народностей и сосредоточивали около себя пункты встрѣчъ и общеній, какъ въ данномъ случаѣ Нилова пустынь. Сюда ходятъ не только смоленскіе Великоруссы, но и Бѣлоруссы (черезъ г. Бѣлый), не смотря на то, что эта пустынь лежитъ дальше, еще въ 180 верстахъ за Осташковымъ. Похожее на осташковское явленіе двойственныхъ симпатій повторилось и въ тверскомъ городѣ Ржевѣ, который въ тѣ времена, когда назывался еще «Ржевой Володиміровой», т. е. во времена новгородской независимости, со всею своею волостію платилъ половину дани и судныхъ пошлинъ великому князю литовскому, а другую половину Великому Господину Новгороду. Около этого же города разбирались споры Суздальцевъ съ Новгородцами.
Безполезная борьба съ природой сдѣлала жителей угрюмыми, сосредоточенными въ себѣ до меланхоліи, а неплодородіе почвы — наложило на нихъ какъ бы печать отчаянія. Народъ побѣжалъ искать заработковъ на югъ. Съ незапамятныхъ временъ всѣ громадныя рыбныя озера витебской Бѣлоруссіи берутся въ аренду и облавливаются исключительно сумрачными «Осташами», которыхъ суевѣрный туземный народъ считаетъ колдунами и чортовыми братьями. Думаешь вытащить сѣть съ цѣлымъ стадомъ лещей, вытаскиваешь разныхъ большеголовыхъ страшилищъ съ огненными глазами и съ кожаными перепончатыми крыльями. Все бѣдокуритъ Осташъ. Одна легенда разсказываетъ, что самого чорта видѣли въ образѣ Ocтaшa, т. е. рыбакомъ въ кожаномъ фартукѣ, съ широкой бородой и круглымъ краснымъ лицомъ. Сидитъ онъ на гниломъ пнѣ и оретъ нескладнымъ голосомъ пѣсни. Отъ пѣнія его, какъ сумасшедшія, взлетаютъ на воздухъ утки; звѣри выбѣгаютъ изъ лѣсовъ и мчатся, какъ угорѣлые, по доламъ и горамъ; воютъ собаки; у людей пробѣгаетъ дрожь по тѣлу и волоса становятся дыбомъ. А въ пѣснѣ его все хвастовство: «все — говоритъ — мое», всѣ озера его: и Ситно, и Глубокое, и Лазно, н Нещедра, и Невядра и Невельское. — «Якъ мое, дакъ мое, усе мое», т. е. всѣ большія и рыбныя озера. Поетъ съ вечера до полуночи.
Тѣмъ не менѣе подобный путь сближеній очень живъ, а чрезъ то и поддержка издревле схожихъ чертъ быта, языка и нравовъ дѣйствительна. Впрочемъ, самый городъ Осташкову какъ и всѣ другіе неблагонадежные въ національномъ консерватизмѣ, по нахожденію своему на распуть и многихъ дорогу отличается рѣшительнымъ преобладаніемъ великорусскаго облика. Въ этомъ чистенькомъ городѣ сильно развиты промыслы и ремесла, сверхъ извѣстнаго всей Россіи сапожнаго, еще и кустарное, желѣзное — производство разныхъ домашнихъ орудій. Точно также красивый и живописный Ржевъ промышленный городъ на всѣ руки, какъ истый великорусскiй городъ московскаго пошиба. Ржевъ извѣстенъ уже разнообразными заводскими и фабричными производствами, начиная отъ кожевенныхъ, канатныхъ и веревочныхъ до красочныхъ (баканъ и карминъ) и кондитерскихъ заведеній (пастила). Отхожіе промыслы здѣсь и тамъ разнообразятся до безконечности; такъ напр. изъ Зубцовскаго уѣзда (изъ древняго посада Погорѣлаго Городища) ѣздятъ даже за Кавказъ, подъ Ленкорань, за пьявками.
Осташковскій уѣздъ ввелъ насъ въ ту страну великихъ водораздѣловъ, которая съ сѣвера замкнута группою холмовъ, носящихъ несвойственное имъ прозвище Валдайскихъ горъ и Алаунской или Волжской возвышенности. Здѣсь тянулся тотъ древній Оковскій лѣсъ, который былъ всегда порубежнымъ для Новгорода, Литвы и Твери. Здѣсь черта, отдѣляющая водоемъ Волги отъ Западной Двины, находится всего верстахъ въ девяти отъ водораздѣльной черты, отдѣляющей Волгу отъ невскаго бассейна и при томъ такъ, что между озеромъ Двинецъ, выпускающимъ Двину, залегло довольно большое озерко (Орлино) со стокомъ (р. Орлинкой) къ Волгѣ. На востокѣ, черезъ болотные лѣса, эта черта уходитъ въ Бѣльскій уѣздъ; на западѣ она огибаетъ верховья рѣки Межи и у деревни Московки на торопецкой дорогѣ отдѣляетъ притоки рѣки Березы, впадающей въ Межу. Здѣсь-то (съ захватомъ г. Торопца въ нижнюю часть окружности) была народная граница, съ опредѣленнымъ указаніемъ на то въ самомъ названіи рѣки Межи. На ней, какъ и на Касплѣ, до сихъ поръ сохранилась у судовыхъ рабочнхъ, называемыхъ здѣсь «сходными», идущими до Риги, обычай называть лѣвый берегъ обѣихъ рѣкъ литовскимъ, а правый—русскимъ, по тому же праву, какъ во Псковской губерніи, на подобномъ же племенномъ рубежѣ, второй ледъ, идущій сверху изъ Витебской губерніи (ледъ синій, первый бѣлесоватый) по рѣкамъ Ловати и Колоченкѣ, называется «полякомъ». Этимъ послѣднимъ льдомъ рѣка и становится.
Вблизи этого же водораздѣла опредѣлена была и политическая граница въ 1441 году по договору литовскаго князя Казиміра Королевича съ Новгородомъ, гласившему, что «Торопчанамъ, Витеблянамъ и Полочанамъ не быти на Березовцѣ, на Стержи, на Жабнѣ»: все то Литвѣ. «А въ Новгородской области не надобѣ ни што иноэ Литвѣ ни на Демяни, ни на Цсне, ни на Полоновѣ: не надобѣ брати черноѣ куны, ни иное ничтожъ». Торопецъ на р. Торопѣ, впадающей въ Двину, имѣвшій сначала своего князя и вѣче, а потомъ принужденный подчиниться, вошелъ въ составъ не Псковской земли, а Смоленскаго княжества. Будучи порубежнымъ, онъ много терпѣлъ отъ Литвы и всегда принимался въ разсчетъ и соображеніе при мирныхъ договорахъ. По окончаніи войнъ Поляки принимали на себя всегдашнее обязательство «Торопецъ не воевати и ничѣмъ не защепляти». Зато нигдѣ, какъ здѣсь, не сохраняется столько преданiй о литовскихъ разореніяхъ и въ мѣстныхъ курганахъ все ищутъ зарытыхъ въ то время денегъ. Теперь за Торопчанами остается тоже бранное прозвище «мезговниковъ» (за подмѣсь къ мукѣ для пищи сосновой мезги или заболони) — прозвище, присвоенное множеству городовъ въ Бѣлоруссіи, но приличное всѣмъ городамъ и деревнямъ этого малохлѣбнаго края, съ рѣдкими лишь исключеніями.
Рѣки Торопа, Межа и Каспля, посредствомъ Западной Двины, вводятъ насъ въ ту губернію, жители которой давно и рѣшительнымъ образомъ заявили протестъ противъ родины и бѣгутъ изъ нея, куда глаза глядятъ. Отсюда «копачи», т. е. землекопы, ходятъ артелями и выносятъ изъ дому только полотняные, а иные суконные бѣлые штаны, небольшую сумку, рубаху (конечно, побѣлорусски, съ прямымъ воротомъ), за поясомъ топоръ, на плечѣ заступъ, да дня на три печенаго хлѣба,— и только. Въ такомъ видѣ уходятъ витебскіе на работу верстъ за 500 въ качестве и званіи «грабарей», или землекоповъ. Другаго промысла они не знаютъ, но зато этотъ исполняютъ такъ, какъ никто. Пограничная черта приводитъ насъ сѣвернѣе мѣстечка Усвята (Велижскаго уѣзда Витебской губерніи) на политическую границу перваго изъ трехъ Инфлянтскихъ уѣздовъ (Динабургскій, Люцинскій и Рѣжицкій), населенныхъ Латышами. Эта линія захватываетъ верховья рѣкъ Ловати и Великой и характерно выражается цѣлымъ рядомъ развалинъ крѣпостей и замковъ, выстроенныхъ польскими королями и московскими царями (послѣдними—Велижъ, Себежъ и Невель). Въ особенности, этотъ сѣверный бѣлорусскій рубежъ замѣчателенъ тѣмъ, что опредѣлился по уѣздамъ Невельскому, Себежскому и Городецкому линіею поселеній, дожившихъ до нашего времени такъ называемыхъ «панцырныхъ бояръ» — остатковъ древней польской земщины, обязанныхъ именно охранять границы и нести пограничную военную службу. Линія, идя на Себежъ, включаетъ въ Бѣлоруссію часть Опочецкаго уѣзда Псковской губерніи и въ этой послѣдней совпадаетъ съ той прямой пограничной чертой, которою отдѣлилъ Шафарикъ мѣстопребываніе Литовскаго племени. Замѣчательно при этомъ что на границѣ Латышей и Великоруссовъ, въ бѣлорусскомъ Себежскомъ уѣздѣ (въ с.-з. части) лежитъ болото въ 136 кв. верстъ. Чешскій ученый ведетъ пограничную черту отъ Печоръ и Изборска (Псковскаго уѣзда) на селеніе Занкевичи на р. Виліи, при соприкосновеніи трехъ уѣздовъ Виленской губерніи: Свѣнцянскаго, Виленскаго и Ошмянскаго. Далѣе идетъ она на селеніе Бершты около Гродна, на Бѣлостокъ и Заблудово и на юго-востокѣ до того извѣстнаго Полѣсья, часть котораго носитъ названіе Бѣловѣжской пущи. Около Свислочи, Крынокъ, Яловки и м. Гродка живутъ уже настоящіе (какъ называютъ тамъ) «дзѣкалы» или дэкалы со своимъ языкомъ, называемымъ здѣсь литовскимъ. Вся эта мѣстность извѣстна болѣе подъ именемъ «Подлясья». Здѣсь въ мокрыхъ мѣстахъ нѣкогда выжили и выродились Ятвяги, а теперь остался троякій рубежъ. Отдѣляя Бѣлоруссовъ отъ Литвы и отъ Малоруссовъ, онъ въ то же время тянется по мѣстамъ жительства ляхитскаго племени, говорящаго двоякимъ языкомъ: мазовецкимъ и королевскимъ. Такимъ образомъ на долю Бѣлоруссовъ и на этотъ разъ, въ подтвержденіе общаго правила для всѣхъ безсильныхъ племенъ, достались верховья рѣкъ: Нѣмана, Западнаго Буга и Нарева, но съ тѣмъ исключеніемъ, что на двухъ послѣднихъ рѣкахъ Бѣлоруссамъ принадлежатъ только лѣвые берега. Точно также жители Пружанскаго и Волковысскаго уѣздовъ Гродненской губерніи называютъ всю землю, лежащую по правую сторону рѣки Буга, «Подляхіей» (подъ Ляхами), а жителей (т. е. всѣхъ живущихъ въ бывшей Бѣлостоцкой области) «Полѣшуками». Полѣшуки, а чаще «Пинчуки» остаются такимъ образомъ обитателями настоящаго Полѣсья, какъ потомки древнихъ Дряговичей—жителей огромной дрягвы или болотъ. Этотъ переходъ отъ Бѣлоруссіи къ Малороссіи не особенно типично выражается въ говорѣ, а съ извѣстною постепенностію. Для примѣра возьмемъ первое попавшееся слово: бѣлорусская «хадзили» въ первой по тракту изъ Минска въ Пинскъ деревнѣ Хотыничахъ является уже съ твердымъ д: «ходзили», въ слѣдующей деревнѣ Бобровкѣ говорятъ «ходили», а еще далѣе въ Плоскиняхъ — «ходылы».
Сѣвернѣе Слонима племенная граница входитъ въ Минскую губернію, гдѣ тянется по самой южной окраинѣ уѣзда Новогрудскаго и по серединѣ Слуцкаго. Въ Слуцкомъ уѣздѣ она отдѣляетъ сѣверныхъ «Полянъ», сидящихъ на воздѣланныхъ поляхъ и почти безлѣсныхъ мѣстахъ, отъ «Полѣшуковъ», населяющихъ знаменитое Приприпетское полѣсье. Отъ устьевъ Сожа,
пограничная линія идетъ далѣе, отдѣляя пять сѣверныхъ уѣздовъ Черниговской губ., и пересѣкаетъ то Черниговское полѣсье, о которомъ мы уже говорили. Направляясь параллельно берегу Десны, эта линія выдѣляетъ весь Рославскій уѣздъ Смоленской губерніи, населенный коренными Бѣлоруссами, подлежащими описанію по задачѣ статьи нашей, и составляющiй южную часть бѣлорусской Смоленщины.Чего, чорце, у балотѣ сядзишъ? — Бо привыкъ.
Накволо вода,— въ серединѣ бѣда.
БѢЛОРУССКIЯ ПОГОВОРКИ.
Ой, ня всхожіе маи сямена,
Ня взрощоная тая мацъ-земля.
ИЗЪ НАРОДНОЙ ПѢСНИ.
Въ области Десны, сухощавому, довольно высокому, надѣленному крѣпкимъ тѣлосложеніемъ, черноволосому степняку, Малороссу природа противопоставляетъ бѣлокураго Бѣлорусса, небольшаго роста (рѣдко выше 2 арш. 3 вер.), слабаго тѣлосложеніемъ, съ вялымъ взоромъ, при свѣтлыхъ глазахъ и бѣлой одеждѣ. Степнякъ сбрилъ бороду, опустилъ книзу усы и на своихъ длинныхъ ногахъ ходитъ тою медленною походкою, которая столько въ немъ характерна и отличительна и показываетъ собою полную безпечность характера съ увѣренностію въ томъ, что вовсе некуда спѣшить и незачѣмъ бѣгать. Бѣлоруссъ съ рѣденькой бородой клиномъ, на томъ же базарѣ отличается проворствомъ и легкостью въ движеніяхъ, стремленіемъ хитрить и недовѣрчивостью при торговыхъ сдѣлкахъ. Но и въ немъ сквозитъ нѣкоторая распущенность съ придаткомъ вялости, столь характернымъ во всякомъ лѣнивомъ человѣкѣ. Впрочемъ это только на первый взглядъ: въ сущности — самодовольная, сановитая лѣнь степняка ничто иное, какъ естественное спокойствіе сытаго человѣка, получившаго сполна все то, чего желалъ, и въ то же время лишеннаго всякой возможности надѣяться получить неизвѣстное большее. Земля съ избыткомъ вознаграждаетъ его трудъ,— отсюда извѣстнаго рода беззаботность и порывы къ веселью, потому что есть на что выпить и притомъ некуда дѣться этому исконному домосѣду. Бѣлорусская безпечность тоже кажущаяся: въ сущности это — самый трудолюбивый человѣкъ, котораго скудная почва и природа-мачиха выучила безпримѣрному терпѣнію, безграничной готовности ко всякой работѣ; но у него отнялись руки. Онъ перепробовалъ многое и нигдѣ не нашелъ удачи; чрезмѣрные труды надорвали силы, постоянныя бѣды довели до состоянія отчаянія. Онъ сталъ казаться апатичнымъ только въ силу того, что природа надѣлила его слишкомъ мягкимъ и нѣжнымъ характеромъ, и оказался лишеннымъ всякой энергіи но силѣ предвходящихъ историческихъ причинъ. Бѣлоруссъ пьетъ водку и напивается до безчувствія уже не потому, что дешева у него горилка и «мае гроши», а уже прямо съ неключимаго и неисходнаго горя.
— Рандаръ, рандаръ! атчини вароты: дай гарилки! Ахъ-ци якая мяцелица: саусимъ перезябли, и кони чуць цягнуць, и ночь цёмная, ничаго ня видна, и дорогу такъ замяло, што и найци ня можно. Рандаръ, рандаръ, атчини вароты, наливай гарилки!
Въ шинкахъ и корчмахъ покупаютъ водку не на деньги, которыхъ въ особенности мало, а на все, что въ домѣ попадется подъ руку, и больше на то, изъ чего гонится и самая эта водка. Она есть одинъ изъ тѣхъ рычаговъ, на которомъ крѣпко сидитъ и вертится вся печальная и скучная жизнь здѣшняго деревенскаго жителя.
Насколько здѣшній крестьянинъ любитъ горилку, настолько онъ охотникъ до «файки» или «люльки», т.-е. любитъ покурить нѣжинскіе корешки, кстати сказать — большими обозами проходящіе по пяти трактамъ Бѣлоруссіи въ Москву и Петербургъ.
Бѣлоруссъ также домосѣдъ, неспознавшій выхода изъ тяжелаго положенія и успѣвшій въ одной изъ своихъ тоскливыхъ пѣсенъ высказаться такъ:
Чужая сторона Тугою орана, Слезками поливана.
Да и своя не лучше. Вотъ для образца тотъ уголъ Черниговской губерніи (уѣзды Мглинскій и Суражскій), который населенъ Бѣлоруссами чистаго, безпримѣснаго типа, а уголокъ Минскаго уѣзда непосредственно нримыкаетъ къ Рославскому. Здѣсь живутъ также необлыжные Бѣлоруссы, каковыхъ даже перестали называть «Литвинами». Почва здѣсь — либо глина съ пескомъ, и въ такомъ случаѣ подпочва также песокъ,—либо глина съ самымъ малымъ количествомъ песку, но съ известковою подпочвою и оттого на низинахъ влажная и холодная. Урожаи не вознаграждаютъ посѣва, и земли принадлежатъ къ самымъ скуднымъ во всей Бѣлоруссіи. Для смежной южной части Рославскаго уѣзда природа, не послушавшись политической границы (каковыя вообще въ этнографическомъ и экономическомъ отношеніи утратили значеніе), не сдѣлала исключенія: одинаковое безплодіе,— какъ черта самая характерная.
Нѣтъ хлѣба, соли,
Нѣтъ счастья, доли!
Поле пусцѣець,
И нечѣмъ сѣець.
Не будземъ жици,
Пойдзимъ блудзици —
тоскуетъ пѣсня на безплодныхъ и неблагодарныхъ поляхъ, но лишь про домашній обиходъ, на очистку совѣсти, а не для фактическаго примѣненія на дѣлѣ. Въ мѣстныхъ архивахъ остались слѣды всеобщаго ропота и неудовольствія, какими встрѣчено было проведеніе дорогъ при Екатеринѣ II, сдѣланныхъ превосходно. Однако дорогамъ этимъ не удалось указать путей для выхода изъ бездолья: не вывели онѣ домосѣдовъ на вольный просторъ. Въ сущности, смоленскіе Бѣлоруссы блуждаютъ только въ предѣлахъ своей страны не дальше Порѣчья и пристаней на Днѣпрѣ и Двинѣ, занимаясь самымъ дешевымъ по вымыслу промысломъ извоза. Выручаютъ ихъ въ этомъ случаѣ такія же маленькія, но такія же терпѣливыя и устойчивыя на ходу хохлатыя лошадки. Больше 15 пудовъ на нихъ не кладутъ, для чего приспособлены и телѣги легонькія, самаго нехитраго устройства, на очень низкихъ колесахъ, никогда необшитыхъ желѣзными шинами. Въ телѣгѣ нѣтъ ни одного гвоздя; всѣ части ея деревянныя, даже желѣзныя втулки почитаются рѣдкостью. Телѣга состоитъ изъ деревянной рамки, укрѣпленной на двухъ низенькихъ подушкахъ, укрѣпленныхъ на осяхъ. Въ четырехъ концахъ рамки маленькіе столбики, сквозь которые продѣты деревянныя дужки, концами въ рамку. Въ дужки вдѣваются дранички соразмѣрно съ длиною телѣги и такъ низко, что на большихъ кочкахъ, при неосторожности, приходилось черезъ края телѣги вываливаться въ грязь и терять путевыя вещи. Этотъ экипажъ одинаковаго устройства, безъ всякихъ измѣненій, распространенъ по всей странѣ. Въ немъ на гладкихъ мѣстахъ дороги приходилось любоваться на ту добросовѣстную настойчивость, съ какою тянула пара лошадокъ нашу собственную тяжесть, и всматриваться на досугѣ въ тѣ украшенія, которыми снабдилъ бѣдный хозяинъ своего вѣрнаго друга. Хомутина рѣдко обшита кожей, чаще холстомъ, а бывало, что просто-напросто жгутомъ, свитымъ изъ соломы. Дуга тоненькая, низенькая, смѣшная, а сѣделки сплошь и рядомъ совсѣмъ не оказывалось. Шлея связывается изъ пеньковой и посконной тесьмы, а частенько случалось, что и шлеи мы не видали,— думали: «поторопился ямщикъ, или забылъ»,— на самомъ дѣлѣ,— таковъ свычай - обычай по бѣдности. Она сквозитъ и въ возжахъ, и въ оброти, и въ гужахъ: они всѣ лычныя и на лучшій конецъ веревочныя-пеньковыя, но не ременныя. Точно для этого народа еще не наступилъ желѣзный вѣкъ, а все еще продолжается каменный (Бѣлоруссъ между прочимъ не умѣетъ пилить бревенъ, а пока еще колетъ клиномъ и тѣшетъ ихъ тупымъ, чуть не каменнымъ топоромъ).
Вмѣсто лошадей въ той же упряжи, подъ дугой и въ оглобляхъ ходитъ бычокъ. Смѣшную фигуру его въ такомъ неприличномъ нарядѣ можно видѣть даже въ губернскихъ городахъ на базарахъ, гдѣ покупаютъ между прочимъ и дуги изъ тонкой ветлы или молодаго дубка за 7— 10 копѣекъ; оглобли, точно по заказу, всегда кривыя, дѣлаются дома, изъ ворованнаго лѣсу. При этомъ для покупокъ Бѣлоруссы по базару ходятъ всегда втроемъ или вчетверомъ, гуськомъ, и такъ, что передній оказывается самымъ опытнымъ и посмѣлѣе другихъ, а потому и водитъ за собою товарищей, въ качествѣ эксперта.
Въ деревушкѣ, которую надо считать большою, потому что въ ней 12 дворовъ, мы увидимъ очень подержанныя избы, которыя, нешутя, почти всѣ точно по указу покосились на бокъ и плаксиво глядятъ на насъ подслѣповатыми окошечками, точно щелками. Мы разохотились было искать на гумнѣ сараевъ, но нашли только закоптѣлый маленькій курятникъ. Это — ёвня, похожая на овинъ лишь лексически, на самомъ же дѣлѣ, имѣющая съ нимъ общее только въ назначеніи сушить сжатый хлѣбъ. Къ великому удивленію мы не нашли во всей деревнѣ того, чѣмъ красно всякое великорусское селеніе, даже одинокое, безъ чего оно дня не живетъ съ самыхъ древнѣйшихъ временъ,—мы не нашли бани. Впослѣдствіи отыскивали ихъ въ другихъ деревняхъ, но какъ рѣдкость: одну, двѣ на всѣхъ жителей. Точно также и съ трубами: въ одной деревнѣ Гродненской губерніи, состоящей изъ 43 дворовъ, мы насчитали только три трубы, выведенныя на крышу и конечно деревянныя.
Идемъ въ избу, или собственно, по-тамошнему, въ хату, потому что хотя въ Бѣлой Руси и сохранилось въ словѣ «истопка» прямое указаніе на корень слова «изба» и его толкованіе, но здѣсь «изобка, истопка», а кое-гдѣ даже и просто «стебка» означаетъ холодную, нетопленую горенку, служащую кладовою, въ нѣкоторыхъ случаяхъ пристроенную къ самой хатѣ. Осмотримся здѣсь. Замѣчательно, что въ одной—все то же и тамъ же, какъ и во всѣхъ другихъ: подобнаго настойчиваго стремленія не отличаться отъ другихъ рѣдко можно гдѣ-нибудь встрѣтить. Вотъ кубелъ — большой ушатъ (а не сундукъ), въ которомъ хранится вся одежда, вотъ и колыска (колыбель), въ которой пищитъ маленькій ребенокъ, «божница» въ красномъ углу, гдѣ хранятся не только иконы, но и денежная казна семейства, рядомъ съ желтенькой грошовой восковой свѣчкой, поминальникомъ и записками должника. Подъ божницей столъ на козюляхъ, т. е. на двухъ крестахъ. Вотъ и благодѣтельница печь,— конечно безъ трубы по всему «дзекающему» краю, но при этомъ, прямо противъ чела печи прорублена дыра, которая называется окномъ волоковымъ (выволакивающимъ изъ курной избы дымъ). Кромѣ этой дыры, задвигаемой доской наглухо, бываетъ еще окно «красное», также обязательное для всякой хаты: безъ него нельзя. Кто хочетъ щегольнуть, пускаетъ его въ вышину четверти на три. Отъ печки до противоположной стѣны настланы доски, что служитъ спальнею и называется во всей Россіи полатями, а здѣсь «поломъ». Собственно же «полъ» (обыкновенно изъ осиновыхъ досокъ, всегда нестерпимо-грязный), величаютъ «мостомъ», если въ самомъ дѣлѣ намощенъ. Обыкновенно же настилки вовсе нѣтъ, а замѣняется она землею, крѣпко утрамбованною и поверху покрытою глиной. Эта глина перемѣшана съ конскимъ каломъ, для того, чтобы не отставала пластинами или чешуей, или не трескалась. Зимою этотъ полъ очень холоденъ и въ такомъ случаѣ требуетъ снаружи устройства заваленки, набитой кострой, а сверху накрытой землей. Отъ этого въ избѣ тепло и не сквозитъ, но полъ всегда холоденъ, и всегда на немъ валяются или ползаютъ полунагія ребятишки, покрытыя толстымъ слоемъ грязи, въ неизбѣжномъ сосѣдствѣ съ теленкомъ и поросятами, съ пѣтухомъ и курами. Мы не иначе вспоминаемъ теперь эту избу, какъ либо ребенокъ свернулся калачикомъ на холодномъ полу подлѣ теленка и спитъ, обогрѣваемый этимъ сосѣдомъ, либо курица долбонула его въ голову, при чемъ отняла у него кусокъ хлѣба, и вызвала неистовый плачъ, который кончается, послѣ истощенія силъ, глубокимъ и крѣпкимъ сномъ. Домашнихъ нѣтъ ни души: никто не можетъ, да и не любитъ сидѣть дома, оттого и ребята всѣ на полу, потому что съ полатей они могутъ свалиться и изуродоваться.
Хаты строятся просто. Вотъ построенная на славу и стоившая хозяину 40 рублей. Въ землю вкопаны 12 стульевъ, и всѣ эти бревна для прочности на одномъ концѣ обуглены и этимъ концомъ врыты въ землю. Въ каждый уголъ заложено по большому камню, и на нихъ положены всѣ вѣнцы изъ бревенъ: толстыхъ на низу, потоньше къ верху до потолка, выше котораго вѣнцы идутъ все короче и короче въ треугольникѣ, и замѣняютъ собою стропила. Въ основаніе крыши легли жердины, укрѣпленныя концами на вѣнцахъ и прикрытыя дранью въ лѣсистыхъ мѣстахъ, соломой въ безлѣсныхъ мѣстахъ. Дранью кроется изба скоро, но не прочно, а потому солома во всѣхъ деревняхъ бьетъ въ глаза чаще и больше дерева. Дрань потребовала жолобовъ (стрѣха—по здѣшнему «руцешка») для укрѣпленія концовъ и стока воды, и «покрыши» изъ толстаго осиноваго бревна, обтесаннаго въ трехъугольникъ и укрѣпленнаго на самомъ верху крыши. Но дрань отъ дождей и снѣга обыкновенно загниваетъ, перекладины и упорки слѣдуютъ ея примѣру. Въ жолобахъ безъ стока вода постоянно застаивается, и не прошло два года, крыша испортилась: и смѣшно, и обидно! Ухитили крышу соломой; тутъ чернѣютъ остатки гнилой драни, а здѣсь солома, прикрѣпленная жердочками, выставила свои неостриженные хохлы. Вѣтеръ колышетъ лапками ельника или хворостинкой, брошенными сюда, больше для очистки совѣсти, чѣмъ въ видѣ гнета на помощь соломѣ. Не смотря на этихъ притѣснителей, солома ползетъ себѣ да ползетъ долой и вѣтромъ сносится на клѣть, либо на избу сосѣда. А въ самой избѣ текутъ на потолокъ и сквозь него неугомонные потоки. Надо сказать правду, что и соломой Бѣлоруссы укрывать свои утлыя хаты не умѣютъ.
Не для полноты картины унылаго вида деревни, сказали мы раньше, что всѣ бѣлорусскія хаты кривыя, всегда погнуты на какой-либо бокъ:— причина тому очевидна. Если по заваленкѣ мы выучились судить о томъ, что, значитъ, въ той хатѣ битый земляной полъ, то привыкли также распознавать, что если хата скривилась на тотъ или другой бокъ,— значитъ въ томъ углу — печка. Во всей Бѣлоруссіи, при устройствѣ печи такой пріемъ: основаніемъ служитъ деревянный опечекъ, поставленный прямо на переводинахъ пола у самой стѣны, въ которую и врублены связи. Черезъ два года изба начинаетъ осаживать именно въ этотъ уголъ . Углы спѣшатъ разойтись; сквозь нихъ проходитъ духъ; они начинаютъ прѣть, гнить, и изба кривится на бокъ. Только въ мѣстностяхъ, сосѣднихъ съ Великороссами, выучились устраивать опечекъ на особыхъ столбахъ и въ разстояніи отъ стѣны на поларшина. Въ этомъ переулочкѣ хозяйка ставитъ ухваты, помело, кочергу; оттуда услышишь кудахтанье курицъ, мяуканье кошки или визгъ щенка. Въ этихъ мѣстахъ и соломенныя крыши дѣлаются подъ щетку и стоятъ лѣтъ 40, и, покрытыя соломенными снопами, безукоризненно служатъ по 10-ти лѣтъ.
У печки, какъ на почетномъ и главномъ мѣстѣ, находится всегда старшая въ домѣ, т. е. старшая сноха (а не мать); у ней въ подручныя взята изъ чужихъ людей вторая сноха. Вообще вездѣ ведутъ домъ молодые люди; старики въ полной отставкѣ, и такой, о которой Великороссія не имѣетъ ни малѣйшаго понятія. Остановленные на этомъ явленіи, мы усиленно всматривались въ домашній бытъ, спрашивали: гдѣ эти большаки — уставщики, отъ тяжелыхъ рукъ которыхъ трещатъ чубы у дѣтей и внуковъ, а изъ ежевыхъ рукавицъ еще никто не вывертывался? Обычай ссаживалъ ихъ въ 60 лѣтъ съ тягла, но изъ воли ихъ выходить никто не рѣшался. Умны были старушки и умѣли править не только избой, но и міромъ, и не только мужчины, но и женщины, вдовы, для которыхъ сложился на Руси давній законъ: овдовѣть—поумнѣть. По пословицѣ: «и не великъ большакъ, да булава при немъ», всѣ смотрѣли на стариковъ, какъ на уставщиковъ, совѣтниковъ и заступниковъ не изъ одного страха, но и изъ полнаго, сознательнаго уваженія къ ихъ мудрымъ совѣтамъ, крѣпкимъ и вѣрнымъ по опыту жизни. Наоборотъ — въ Бѣлоруссіи мы искали старика и не нашли вовсе въ буквальномъ и переносномъ смыслѣ. Здѣсь вообще скоро старѣютъ, на дурной пищѣ, отъ чрезмѣрныхъ трудовъ и, съ небольшимъ въ 30 лѣтъ, готовъ старикъ подлинный. Какъ только сталъ онъ ослабѣвать, не поспѣвая за другими, его гонятъ на печь и велятъ молчать. Въ самомъ дѣлѣ, въ любой хатѣ стариковъ ищи гдѣ-нибудь въ темномъ углу безропотными, забитыми и молчаливыми. У стариковъ три дороги: первая — ступай въ дѣды и ходи «дзядулей» по подоконьямъ съ ранняго утра и на «Лазаря» выпѣвай овсяные блины. И въ Бѣлоруссіи, говоря словами мѣстной пословицы, «старцу сяло (село) не накладъ», т. е. вездѣ они у богатыхъ мужиковъ найдутъ хлѣбъ-соль и временную угрѣву. Вторая дорога для престарѣлыхъ: ложись въ сырую землю, а не беретъ смерть—впрягайся въ самую тяжелую работу: «надѣвай ярмо въ самомъ дѣлѣ воловье». Бѣлорусскій старикъ въ одно время и сторожъ, и гуменникъ; онъ присматриваетъ и за пчелами, чтобы рой не ушелъ; онъ собираетъ крапиву для кормовыхъ свиней, для которыхъ полагается особое мѣсто жительство — «котуха» — особое помѣщеніе въ сѣняхъ вмѣстѣ съ птицей, телятами и поросятами. Старикъ въ бѣлорусской семьѣ найди, за всѣмъ вышеуказаннымъ, часъ и время взять въ руки «коцатыкъ» или «спику», т. е. кривое костяное шило и «подковыряй» лапти для молодухъ. Онъ же обязанъ на ручныхъ жерновахъ намолоть муки на хлѣбъ для всей семьи и для скота. Имъ командуютъ рѣитительно всѣ, кому только не лѣнь и не жалко. Въ этомъ случаѣ по достоинству и услугѣ цѣна, и учетъ производится самымъ строгимъ образомъ, по смыслу и значенію въ скудномъ и тяжеломъ домашнемъ хозяйствѣ, а совсѣмъ не по принципу или народному безсердечію. Надо видѣть въ то же время, сколько холи, баловства и послабленій тамъ чужому человѣку или сироткѣ, оставшемуся безъ отца и матери. Сиротъ стараются наперерывъ другъ передъ другомъ взять въ семью «примнемъ» или «примакомъ» безъ разбору: будетъ-ли то дѣвочка или «хлопчикъ». Изъ мальчика выйдетъ молодой работникъ со свѣжими силами, а дѣвочка возьметъ къ себѣ парня въ «приставни», т. е. въ ту же хату хозяиномъ и такимъ же безплатнымъ рабочимъ. Сироты растутъ всѣмъ довольные и обезпеченные, и еще не было примѣра, чтобы примакъ или примачка оставили хату и хозяйство своего пріемщика; благодарность — одно изъ живыхъ и явныхъ чувствъ въ этомъ скрытномъ и замкнутомъ въ себѣ народѣ.
Не выходя изъ хаты, осмотримъ кстати «кубелъ», т. е. узнаемъ, во что мужикъ и баба одѣваются, чѣмъ богаты они, и въ чемъ состоитъ ихъ движимое имущество. Вотъ холстъ на новыя рубахи изъ поскони, такъ дурно вычищенной и торопливо сотканной, что будетъ обдирать живое тѣло и по нашему едва-едва годится на базарные мѣшки, и то подъ зерновой хлѣбъ. Осмотрѣнное нельзя похвалить — да и не хвастаются. Вотъ эта красная «хустка» — бумажный платокъ — на «красникъ» (т. е. на красномъ торгу) куплена для дочки Ганки, а рядомъ и «косникъ», тамъ же пріобрѣтенная лента въ косу второй дочки Проси (Евфросиньи) и «камзелька» (жилетъ), вымѣненный у еврея на хлѣбъ для обоихъ сыновей Автуха (Евтихія) и Атроха (Трофима), чтобы носили оба по праздникамъ и поочереди. Если порыться въ кубелѣ еще, попадемъ пожалуй на «крали», т. е. красныя, зеленыя и желтыя бусы, которыя бережетъ старшая сноха въ домѣ для себя и надѣваетъ ихъ на шею въ праздникъ, когда идетъ въ церковь къ обѣднѣ, вмѣстѣ съ мѣднымъ крестомъ, выпущеннымъ сверхъ платья на красной шерстяной тесемкѣ. Тутъ же подлѣ и въ томъ же кубелѣ — праздничные «ходаки», т. е. родъ кожаныхъ башмаковъ, при которыхъ полагаются для окрутки ноги, вмѣсто лычныхъ веревокъ, черныя суконныя «оборы». Если, при осмотрѣ кубела, поразспросить старшую сноху, то окажется, что тутъ же, въ этомъ неболыиомъ сосудѣ, и скопленное приданое невѣсты: сверхъ того что на ней, — «ковалка» два-три, аршина въ три длиною, домашняго холста на рубашечный станъ, новый кабатъ, новый андаракъ, да и все. При этомъ несчастная движимость эта столь высока въ цѣнѣ, что, со смертью жены, вдовецъ долженъ возвратить эти приданыя вещи обратно тещѣ. Все остальное богатство, все носильное платье — на себѣ не снимаемо и не смѣняемо, пока не превратится въ труху, за исключеніемъ зимняго коротенькаго полушубка, надѣваемаго подъ лѣтнюю свиту. Полушубокъ валяется на полу, т. е. на полатяхъ.
«И у людзи, и у кабакъ все адзинъ андаракъ»— говорятъ эти бѣдные люди. «Андаракъ» женскій нарядъ — праздничная, суконная синяго цвѣта юпка, лѣтомъ и зимой одна и та же. Къ нему пришивается кабатъ — суконный же лифъ всегда краснаго цвѣта безъ рукавовъ, и оба домашняго издѣлія (Евреи считаютъ унизительнымъ для себя шитье грубыхъ крестьянскихъ одеждъ). Для этого имѣются особые мастера, которые здѣсь называются противъ нашего наоборотъ: «кравецъ», сшивающій овчины на полушубки, а «шевецъ» или «швецъ» здѣсь означаетъ сапожника. Мѣстечко Могилевской губерніи Дребенъ прославилось тѣмъ, что отсюда выходятъ «шаповалы» и выкатывающіе изъ войлочнаго лоскута тѣ классическіе колпаки, которые называются магерками и которые Бѣлоруссъ снимаетъ только передъ Богомъ, да передъ паномъ, да когда ложится спать. Спать ложится прямо на полъ, не раздѣваясь, и въ томъ, въ чемъ ходилъ цѣлый день (свита — одежда и одѣяло), выставивъ ноги въ лаптяхъ тоже домашняго приготовленія. Это собственно лапти, т. е. легкіе, сдѣланные на скору-руку, не совсѣмъ прочные, но изъ лыка, либо густо-сплетенные на русскій манеръ, крѣпкіе, на которые идетъ лыка втрое больше и которые называются «похлопни», либо «наконецъ щегольскіе и аристократическіе «каверзни», самые крѣпкіе и прочные, потому что подплетаются пенькой.
Послѣ одежды и жилища (и не выходя изъ послѣдняго) слѣдуетъ говорить о пищѣ, перечислить то, что ѣдятъ. Вотъ тутъ задача не малая и трудная; отвѣтъ подобрать нелегко. А все-таки надо попробовать.
Пришла старшая сноха въ праздникъ отъ обѣдни, вмѣстѣ съ ребятами: въ чистой и бѣлой на головѣ наметкѣ изъ куска холста въ 4 аршина длины, навитаго на голову такъ, что концы на поларшина висятъ на плечахъ: что-то въ родѣ чалмы — не красиво, но типично, потому что наметки носятъ только однѣ бѣлорусскія женщины, и въ этомъ для насъ также этнографическій признакъ племени. Дѣвушку въ этой наметкѣ можно распознать только по волосамъ, виднымъ изъ-подъ повязки, тогда какъ замужнія—волосы совершенно прячутъ. Младшая сноха тѣмъ временемъ все приготовила: у ней на столѣ цѣлый столбъ свѣжихъ, но простывшихъ овсяныхъ блиновъ, сложенныхъ на деревянной тарелкѣ. Въ печи верещатъ щи и лежитъ, подлѣ деревянной солонки и деревянной (тоже домашняго досужества) кружки съ квасомъ въ видѣ ведра, большой «боханъ» (каравай) хлѣба, того самаго, который извѣстенъ подъ именемъ «пушнаго» и за который всѣхъ Бѣлоруссовъ прозвали «мякинниками», отъ котораго у малыхъ ребятъ большіе вздутые животы, у большихъ—частыя колики и постоянное худосочіе. «Пушномъ» здѣсь называется мякина, и въ надломленномъ кускѣ эти не отвѣянные ржаные усы, вмѣстѣ съ стеблями, дѣлаютъ изъ куска хлѣба рѣшительное подобіе комка грязи, взятой прямо съ улицы и высушенной: гдѣ соломинка, а гдѣ и цѣлый кусокъ щепки; некрасиво и грязно и непривычными зубами не гложется. Впрочемъ для прихотливыхъ и у богатыхъ имѣется въ подспорье «сковородникъ»—лепешка, испеченная на сковородѣ, и въ придачу эти блины, замѣняющiе пироги, которыхъ Бѣлоруссы не знаютъ вовсе; пожалуй, и клецки, т. е. галушки, и «колтуны» или пельмени, и «грибокъ», дрочона, и «латки»—оладьи, «налѣсники», прѣсные блинчики. Вмѣсто щей,— «панцакъ» или «груца» — супъ изъ толченыхъ ячныхъ крупъ или «крупникъ», похлебка съ крупой. У кого есть корова, у того и «сколотины»— пахтанье, и «сырники» — вареники съ творогомъ, и «постоялка» — прѣсное молоко. Впрочемъ, все больше овощи: «снытка», ботвинье изъ свекольнаго листа, «ражинка»—брюква, «губы» или грибы, но все квашеное и ничего соленаго (приготовленнаго въ крѣпкій прокъ)—квашеное за дороговизною и крайнимъ недостаткомъ соли. Зато у всѣхъ и у каждаго «шмалецъ»— соленое свиное сало, безъ котораго Бѣлоруссу и не жить на бѣломъ свѣтѣ. Сало это и въ договорахъ на работу на первомъ мѣстѣ, и въ большіе праздники дома на розговѣнье, и въ дорогѣ за пазухой, какъ о томъ давно сказано: «кто свиню мае, той и недзѣлю (праздникъ воскресенья) знае». Свиньи, исправляя роль городскихъ санитаровъ, до того овладѣли иравомъ гражданства, что даже въ губернскихъ городахъ остаются свободными и независимыми, рядомъ съ еврейской козой, пропитывающейся также на общественный счетъ и на коштъ зазѣвавшагося на базарѣ мужика. Здѣшнія черныя свиньи носятъ большіе, торчащіе клыки, какъ бы въ доказательство того, что онѣ очень часто огуливаются съ дикими лѣсными кабанами. Возвращаясь изъ лѣсовъ въ ноябрѣ, онѣ приводятъ за собой огромныя стада приплода: у нашего знакомаго девять свиней привели сорокъ двѣ штуки молодиковъ. Словомъ — сало для Бѣлорусса то же, что сельдь для всего Сѣвера, сушеный судакъ для всей лѣсной Великороссіи, чехонь и вобла для Поволжья; то же, что сельдь съ кофейными переварками для петербургской бѣдности и кухарокъ.
Если присчитать ко всему упомянутому школондзу — толстую копченую колбасу да нѣсколько обѣтныхъ, праздничныхъ блюдъ (осенью — курочку или поросенка), то и весь разносолъ или «страва» почти перечисленъ, а затѣмъ опять «шкода» и еще «шкода», т. е. бѣда повсюдная и горе житейское непокрытое, и неизбывное, въ хатѣ и въ полѣ. Ѣдучи осенью по Днѣпру, мы видѣли замѣчательно рослыхъ бабъ (составляющихъ здѣсь рѣдкое исключеніе изо всего Бѣлорусскаго края), видѣли въ деревнѣ всѣ печи затопленныя, по окончаніи ломовыхъ осеннихъ работъ, и, удивившись поздней топкѣ, спрашивали:
— Бульбу варятъ ,—отвѣчали намъ: бульбу, т. е. одинъ только картофель да пушной хлѣбъ, а затопили печи сегодня въ первый еще разъ,— значитъ завтракали въ сухомятку.
Насколько народъ неприхотливъ въ пищѣ, настолько же онъ неразборчивъ на воду. Дурная колодезная и вредная болотная играютъ видную роль, потому что народъ привыкъ селиться безъ разбора, лишь-бы удалиться въ лѣсную глушь, спрятаться подальше отъ большаго проѣзжаго тракта и отъ многолюднаго сосѣдства. На приболотныхъ мѣстахъ дѣти замѣчательно медленно растутъ, вялы, одутловаты; мышцы слабо развиты; грудь узкая, животъ большой.
Не умывшись, Бѣлоруссъ садится ѣсть и ѣдетъ работать, но обязательно умывается, когда идетъ въ церковь молиться Богу или на «крыницу» (колодезь или родникъ) за водой. Онъ никогда не станетъ точить топоръ, когда хлѣбы сидятъ въ печи; въ то же время женщины стараются не сажать насѣдокъ, чтобы не испортить яйца. Пока хлѣбъ прозябаетъ въ землѣ, даже когда еще задумываютъ его сѣять, а тѣмъ больше когда его убираютъ,— у Бѣлоруссовъ разнообразный и безконечный циклъ обычаевъ, примѣтъ и суевѣрій, какъ и слѣдуетъ быть у неудачливаго, но исконнаго и исключительнаго земледѣльца. Изъ группировки этихъ вѣрованій составляется полная миоологія, вся языческая славянская вѣра до христіанскаго культа, сохранившаяся подъ шумокъ борьбы двухъ коренныхъ исповѣданій (православнаго и католическаго) и безличнаго третьяго (уніи). Краткій разсказъ нашъ не вмѣститъ во всей полнотѣ этихъ языческихъ, цѣльныхъ и живыхъ вѣрованій, какъ характерная и типичная народная достоянія.
Основаніе всего быта этого племени — земледѣліе. Бѣлоруссы-земледѣльцы попреимуществу и пахари исключительные, давно уже выговорившіе завѣтное правило: «умирать собираешься, а хлѣбъ сѣй». На тѣхъ земляхъ, съ которыхъ Великоруссы давно уже убѣжали въ отхожіе промыслы, эти основываютъ надежды существованія съ упрямствомъ, настойчивостью и постоянствомъ. При этомъ трудъ и надежды обращаются на каменистыя и несчаныя почвы и на такія земли, которыя не успѣли отдохнуть подъ паромъ и по нѣскольку лѣтъ не унаваживались. Въ результатѣ, при лучшихъ условіяхъ, урожай среднимъ счетомъ не свыше пяти зеренъ, но ниспадаетъ въ иныхъ мѣстахъ до 2½. Десять десятинъ весьма часто не обезпечиваютъ жизни. Дробные дѣлежи малосемейныхъ стали обыкновенными и еще болѣе усугубили несчастіе.
Среди такихъ злыхъ и враждебныхъ силъ, смоленскіе Бѣлоруссы выросли и воспитались въ ту особицу, у которой получились рѣзкія отличія отъ всѣхъ сосѣдей. Вотъ что наблюдается въ Смоленской губерніи, въ обѣихъ ея разнородныхъ половинахъ. Восточный житель (Великоруссъ) — говорятъ опытные наблюдатели — смѣтливъ, дѣятеленъ, заботливъ въ семьѣ, изворотливъ въ отысканіи средствъ къ жизни, зажиточенъ и опрятенъ, бодръ и свѣжъ видомъ. Жители западной полосы Смоленской губерніи (Бѣлоруссы) вялы, малорослы, мѣшковаты, пренебрегли удобствами жизни, отличаются недостаткомъ смѣтливости; любовь къ труду соединена съ терпѣніемъ и нѣкоторымъ добродушіемъ не по сознанію, а по лѣности. Ко всему этому присоединяются лукавство и скрытность, ловкая уклончивость въ прямыхъ отвѣтахъ, даже на дешовые обыденные вопросы,— свойства, какъ продуктъ исторической жизни и политическаго воспитанія. Бѣлоруссъ между прочимъ отличается самыми яркими чертами скопидомства, доводимаго до крайней скаредности. Какъ бы ни былъ богатъ и зажиточенъ крестьянинъ, хотя-бы у него хранились въ ямахъ еще дѣдовскіе хлѣбные запасы въ зернѣ: онъ помнитъ часъ смертный и ѣстъ хлѣбъ съ мякиной. У него на этотъ разъ имѣется еще новый сортъ хлѣба, называемый «суборомъ». Это — смѣсь овса, гречи, ячменя и немного ржи, смолотыхъ, по обычаю, на скверныхъ домашнихъ жерновахъ, вмѣстѣ съ шелухой и соломой. Такая пища недаромъ развила въ народѣ худосочіе, выражающееся характернымъ видомъ болѣзни волосъ, такъ называемымъ колтуномъ (plica роlоn іса), развивающимся только въ этой болотистой странѣ. Въ какой степени Бѣлоруссъ не развитъ въ ростѣ и строеніи груди, очень характерно объясняетъ таблица, вычисленная по племенному составу новобранцевъ Сѣверо-западнаго края въ 1875 году. Годные къ военной службѣ, по процентному отношенію, расположились въ слѣдующемъ порядкѣ: Литовцы 75,52, Поляки 71,85, Жмудины 67,61, Русскіе 66,23, Бѣлоруссы 65,35, Евреи 32,57.
Замѣчательно при этомъ то, что, лишь только кончаются плодородныя земли, сейчасъ же начинаются жилища Бѣлоруссовъ со всѣхъ сторонъ бѣлаго свѣта, безъ исключенія. Какъ только кончились эти уединенныя, намѣренно обѣгающія другъ-друга жилища, чтобы не потѣснить и не обидѣть бѣднѣйшаго сосѣда, начинаются деревни народа, хлопотливаго въ ремеслѣ, находчиваго на промыслы, у котораго мыслительныя способности дотого живы и изощрены, что устремляются и на духовные предметы, на вопросы вѣры. Въ самомъ дѣлѣ, нельзя не замѣтить той особенности по границамъ Бѣлорусскаго племени, что онѣ неизбѣжно сопровождаются селеніями старообрядцевъ различныхъ толковъ и вновь измышленныхъ сектъ. Въ стародбрядцахъ и раскольникахъ пограничныхъ происходили при этомъ, благодаря ослабленному надзору, самая энергическая борьба, сильное движеніе и волненія, вызывавшiя экстренныя правительственныя мѣры и продолжительныя преслѣдованія. Извѣстны всѣмъ движенія въ стародубскихъ слободахъ, организація въ нихъ особаго сильнаго и самостоятельнаго толка «лужковскаго», исторія Вѣтки и закрытіе многолюдныхъ строптивыхъ монастырей, богатыхъ вкладами, древними иконами и старопечатными книгами, съ огромными церквами, при высочайшихъ колокольняхъ и т. д. Въ Орловской губ. (въ Сѣвскѣ, Кромахъ и Болховѣ), въ Калужской, въ Опочковскомъ уѣздѣ Псковской губерніи появлялись скопцы, въ смоленскомъ городѣ Юхновѣ — хлысты, въ Болховскомъ—иконоборцы и «Спасово согласіе». Эта собственно приволжская вѣра забралась сюда при помощи учителя изъ посадскихъ черниговскихъ слободъ. Коренное и давнее старообрядство сидитъ по всѣмъ торговымъ городамъ, и съ особенно-упорнымъ характеромъ въ калужскихъ Сухиничахъ, въ псковскихъ Сольцахъ, въ смоленскомъ Гжатскѣ и т. д. Въ черниговскомъ селеніи Крупцахъ проявлялись даже раскольничьи мощи, въ слободѣ Клинцахъ основана была типографія; въ Себежскомъ уѣздѣ Витебской губерніи въ деревнѣ Обители собирался соборъ өедосеевцевъ, постановившій 48 правилъ, касавшихся религіозной и общественной жизни. Въ деревнѣ Носѣ, близъ Чудскаго озера, когда построена была церковь, разсерженные раскольники съ публичнымъ пѣніемъ и кадильницами, огромной толпой, похоронили православнаго по старовѣрскому обычаю. Даже, не уходя столь далеко отъ смоленскихъ Бѣлоруссовъ, припоминаемъ очень недавній случай такого рода. Въ 20 верстахъ отъ г. Сычовки, въ самомъ центрѣ раскольничьяго населенія, лежитъ село Бехтѣево, въ которомъ жило нѣсколько старовѣрскихъ поповъ, устроены «молельни» и хранились «походныя церкви». Около 20 лѣтъ назадъ здѣсь построена была православная церковь. Когда звонили на колокольнѣ ея, Бехтѣевцы закладывали и завѣшивали окна и двери; всего лѣтъ десять назадъ въ смоленскомъ окружномъ судѣ разбиралось дѣло, гдѣ въ качествѣ обвиняемыхъ фигурировало до десятка бабъ, устроившихъ въ томъ же селѣ смѣхотворное подобіе крестнаго хода на Святой недѣлѣ по обычаю православныхъ. Когда однажды загорѣлись дома церковниковъ и отворена была церковь для выноса церковныхъ вещей, въ нее ворвалась толпа раскольниковъ подъ предводительствомъ своего попа Іуды. Толпа разрушила и разбила все, попадавшееся подъ руку: иконы, колонки; добралась до алтаря, разломала царскія двери и самый престолъ съ криками: «раззоряй, раззоряй вражье гнѣздо!»
Словомъ — въ то время, когда повсюду кругомъ происходили разныя энергическія движенія, доходившія до крайностей фанатизма, — Бѣлоруссы оставались всегда и неизмѣнно совершенно безразличными и равнодушными. Еще до сихъ поръ никто не могъ указать, чтобы какой-нибудь уголокъ этой неподвижной страны увлекся ученіемъ сосѣдей и плѣнился ихъ старой вѣрой и ученіемъ. А между тѣмъ—какъ извѣстно—раскольники изъ пограничныхъ мѣстъ, и уже очень давно, врѣзались въ самую глубь страны и поселились не только въ городахъ слободками, но и цѣлыми деревнями. Безпоповцы преобладаютъ въ сѣверной части Сѣверо-западнаго края, поповщина сильнѣе и виднѣе на югѣ его. Селились тѣ и другіе на свободныхъ помѣщичьихъ и церковныхъ земляхъ, и предпочитали лѣсистыя мѣста, самыя уединенныя пущи. Первоначальная аренда ограничивалась орѣхами, ягодами, грибами и медомъ. Когда пришельцы обстроились и воздѣлали дикія земли, цѣна за землю возвысилась, появились контракты, и помѣщики начали забирать вольныхъ и безпаспортныхъ людей въ свои руки, записывали ихъ даже въ крѣпостные. Въ одной Витебской губерніи насчитываютъ старообрядцевъ болѣе 50 тысячъ, и изъ нихъ филипоновъ или филиповцевъ и ѳедосѣевцевъ до 40 тысячъ. Живя здѣсь, прежде всего они остаются вѣрными языку, бородѣ, длиннымъ кафтанамъ и высокимъ сапогамъ, а потомъ и тому духу изворотливости, изобрѣтательности и предпріимчивости, которыя столь знаменательны въ промышленномъ Великорусскомъ народѣ. Отъ Бѣлоруссовъ старовѣры отличаются трезвостью, чистоплотностью и достаткомъ. Они горды и недовѣрчивы, но честное слово въ торговыхъ сдѣлкахъ идетъ за вексель. Мы видѣли ихъ скупщиками меду и воску, бѣлыхъ грибовъ, полотенъ и нитокъ, основателями кафельныхъ и кирпичныхъ заводовъ; знаемъ лѣсопромышленниками, подрядчиками, торговцами скотомъ и лошадьми, арендаторами садовъ, а въ городахъ и мѣстечкахъ — огородниками. Этими Великоруссами исключительно продовольствуется тамъ другой классъ Великорусскаго народа — служилое сословіе. Вѣроятно, по той причинѣ, что большинство старообрядцевъ — горожане, а коренные Бѣлоруссы исключительно сельскіе жители, великорусское вліяніе не привилось, и уже не первое столѣтіе бьетъ мимо и работаетъ только про себя. Къ сосѣдямъ Бѣлоруссы совершенно равнодушны и съ ними незнакомы. Мы тщательно искали у нихъ отзыва о сосѣдяхъ въ присловьяхъ и пословицахъ и нашли только два.
По второму эпиграфу, выбранному нами для III главы настоящей статьи, видно, какое понятіе составилъ себѣ Бѣлоруссъ о Великоруссахъ. Про запасъ онъ держитъ еще другое:
«Тату, тату, лѣзе чорце у хату! — Дарма! абы не маскаль».
Но и обѣ эти поговорки не своего изобрѣтенія, а взяты на прокатъ у Малороссовъ.
Подъ наибольшимъ вліяніемъ Великороссіи оказывается лишь городъ Смоленску нѣкогда
прозванный «ожерельемъ Москвы и Россіи».Азовъ славенъ, Смоленскъ грозенъ, а Вильна дивна.
русское присловье.
За мязгой въ городъ ѣздилъ, въ красные ряды ходилъ.
Хоть бейся объ малаховскія ворота (такая нужда и бѣдность въ городѣ).
МѢСТНЫЯ ПОГОВОРКИ.
Смоленскъ извѣстенъ еще съ тѣхъ поръ, когда Бѣлоруссы назывались Кривичами. Въ лѣтописныхъ сказаніяхъ онъ одновременно упоминается съ Кіевомъ, Псковомъ и Новгородомъ, вмѣстѣ съ которыми историческія судьбы судили ему впослѣдствіи стать оплотомъ возраставшаго на востокѣ государства противъ притязаній сильныхъ сосѣдей, каковы Литва, Польша, Швеція и Тевтонскіе рыцари. И если по количеству нападеній и ихъ силъ, вывавшихъ на долю всѣхъ этихъ четырехъ окрайныхъ пунктовъ, станемъ судить о степени услугъ Великорусскому племени каждаго изъ нихъ, то, во всякомъ случаѣ, первое мѣсто принадлежитъ двумъ пограничнымъ съ Бѣлоруссіею— Пскову и Смоленску, и послѣднему изъ нихъ наиболѣе видное и важное.
Въ тѣ времена, когда Смоленскъ былъ вѣчевымъ или народнымъ городомъ, и когда онъ сталъ потомъ стольнымъ или княжескимъ, и наконецъ подвластнымъ Литвѣ и Москвѣ, ему многое благопріятствовало. Счастливое географическое положеніе выразилось его удачнымъ положеніемъ на такой рѣкѣ, какъ Днѣпръ, который беретъ начало тамъ, гдѣ плоскій характеръ водораздѣльныхъ высотъ, какъ-бы спускающихся уступами, послужилъ причиною скопленія всякихъ водъ (озеръ, рѣкъ, рѣчекъ, болотъ) на значительныхъ пространствахъ. Отъ этого воднаго обилія и Днѣпръ, какъ всѣ другія большія рѣки, имѣющія здѣсь свои истоки (Двина, Волга, Мста), сталъ судоходнымъ не въ далекомъ разстояніи отъ истока. Это обстоятельство усилилось еще тѣмъ, что въ близкомъ разстояніи отъ города получили начало другія двѣ рѣки (Сожъ и Десна), какъ единственные и притомъ облегченные пути для торговыхъ сношеній и колонизаціоннаго движенія. Здѣсь же и тотъ волокъ, на восточномъ склонѣ котораго начинаются притоки главныхъ рѣкъ Московскаго княжества. Съ незапамятныхъ временъ шелъ тутъ лѣтописный «путь изъ Варягъ въ Греки» и, при помощи Каспли, устроилось мѣсто для сношеній съ Ганзою, Ливонскими рыцарями и Балтійскимъ моремъ. У смоленскихъ князей такимъ образомъ былъ въ рукахъ ключъ къ областямъ Двинскимъ, Волжскимъ и Днѣпровскимъ. Кто владѣлъ Смоленскомъ, тотъ требовалъ Кіева, а въ силу этихъ важныхъ обстоятельствъ явились послѣдствіемъ тѣ безконечныя войны, которыя часто велись государствами Московскимъ и Литовскимъ. Смоленскъ стоялъ между двухъ огней и служилъ ностояннымъ яблокомъ раздоровъ. Когда Татары овладѣли Русью, онъ подпалъ подъ власть Литвы. Въ 1239 году городъ опять имѣлъ своихъ князей русскаго имени и племени, на которыхъ черезъ сто лѣтъ (въ 1340 г.) объявила притязанія возраставшая Москва: московскія Войска, вмѣстѣ съ татарскими, ходили опустошать смоленскія волости. Въ 1351 году Ольгердъ защищалъ Смоленскъ отъ Москвы, а вскорѣ самъ ходилъ на него войною, опустошалъ смоленскіе пригороды, взялъ Мстиславль. Его примѣру слѣдовалъ и Витовтъ, занявшій Смоленскъ въ 1395 году и владѣвшій имъ пять лѣтъ, и затѣмъ во второй разъ взявшій его подъ свою власть, послѣ чего вся Смоленская область потеряла самостоятельность до 1514 года. Тогда князь Василій Васильевичъ присоединилъ городъ съ пригородами къ Москвѣ, которая впослѣдствіи (въ 1599—1604) постаралась защитить его такою же твердынею, какая была во Псковѣ, и которая сохранилась до нашихъ дней. Новая стѣна однако не удержала 12-ти тысячъ всадниковъ польскаго короля Сигизмунда IV (въ 1609 г.). По Деулинскому миру (въ 1613) Смоленскъ отданъ былъ Литвѣ, а по Андрусовскому (1654) возвращенъ и навсегда присоединенъ къ Московскому государству.
Въ 1812 году на смоленскія стѣны навалились новыя полчища негаданныхъ завоевателей,— Французовъ, шедшихъ здѣсь на Москву. Только послѣ этого умилостивилась судьба, дѣйствовавшая до тѣхъ поръ какъ-бы по заказу, но самый городъ былъ ослабленъ вконецъ и уже не имѣлъ силъ подняться и поправиться.
Тревожная жизнь, неизбѣжно сопровождавшаяся крайними жестокостями и самыми крупными разрушеніями, со временъ которой деревянный городъ превращался въ пепелъ, а въ каменныхъ сооруженіяхъ не оставлялось камня на камнѣ, такая тревожная жизнь оставила яркіе слѣды свои до нашихъ дней. Если въ теченіе семи столѣтій, при спокойномъ движеніи городской жизни, земная толща успѣваетъ обогатиться новыми пластами, то нѣтъ ничего удивительнаго, когда нынѣншій Смоленскъ съ его строеніями, не перемѣняя мѣста на новое и оставаясь все на томъ же старомъ, стоитъ не на первоначально избранной почвѣ. Подъ нимъ лежатъ груды прежнихъ развалинъ на толстомъ земномъ пластѣ, прикрывающемъ въ свою очередь наиболѣе древніе остатки первобытныхъ жильевъ и первобытныхъ укрѣпленій. Изъ древнѣйшихъ городовъ земли Русской едва ли найдется другой, гдѣ-бы такъ мало сравнительно сохранилось надземныхъ остатковъ старины, но гдѣ бы въ то же время было такое ихъ множество, скрытыхъ подъ толстыми пластами наносной земли. Развалины всякаго рода во множествѣ окружаютъ и наполняютъ городъ: часть ихъ отрыта, открыта и объяснена; другая еще ждетъ расконокъ и земляныхъ работъ.
До начала второй половины настоящаго столѣтія найдены остатки четырехъ каменныхъ сооруженій; въ текущей половинѣ самымъ случайнымъ образомъ нашли еще три. При рѣчкѣ Смядынкѣ, давно пересохшей, оказались слѣды развалинъ Борисоглѣбскаго мужскаго монастыря, построеннаго (между 1126—1160 гг.) смоленскимъ княземъ Ростиславомъ Мстиславовичемъ на томъ мѣстѣ, гдѣ убитъ былъ муромскій князь Глѣбъ (1015 г.). На Покровской горѣ, близъ нынѣшней кладбищенской церкви, по правую сторону Днѣпра, найдены развалины другаго монастыря — Крестовоздвиженскаго, неизвѣстнаго по времени основанія, но памятнаго тѣмъ, что въ немъ, въ началѣ XII вѣка, жилъ преподобный Авраамій, перешедшій сюда изъ Успенскаго монастыря, въ 6-ти верстахъ отъ города, гдѣ теперь Селище или село Богородицкое (но Рославской дорогѣ). По правую сторону Днѣпра, на западъ, близъ деревни Чернушки, отрыты развалины мужскаго монастыря Спасскаго, годъ основанія и время упраздненія котораго неизвѣстны; уцѣлѣлъ только колоколъ, сохраняющiйся на соборной колокольнѣ, съ польскою надписью. При небольшой рѣчкѣ, между предмѣстьемъ Рачевкою и деревнею Шеиновою открыты слѣды фундамента Святодухова монастыря, существовавшаго еще въ XVI вѣкѣ, потому что на виленскомъ соборѣ 1509 года находился игуменъ этого монастыря Аоанасій. На нашихъ глазахъ, при посѣщеніи Смоленска въ 1868 году, когда строилась желѣзная дорога, для надобностей ея понравился строителямъ каменный курганъ въ 2 в. отъ города и въ 1 версте отъ деревни Шейной, на томъ мѣстѣ, которое называется Крупцомъ (за то, что тутъ дѣйствительно течетъ «крупецъ», т. е. небольшая рѣчка, вышедшая изъ горы, короткая, въ родѣ ручья, со всегдашней свѣтлой, чистой и холодной родниковой водой). Когда сняли верхніе пласты земли и начали выламывать камень, ломы рабочихъ арестантовъ стали попадать въ пустоты. Затѣмъ на выломанныхъ одна за другой плитахъ оказались рисунки, въ которыхъ ясно обозначались настѣнныя живописныя изображенія святыхъ. Когда работы стали производиться тщательнѣе и правильнѣе, обнаружилась подземная церковь, отрыты были черепа. Подобныя же развалины попались и на самомъ полотне дороги, и такія же развалины древняго строенія, также погребеннаго подъ землею, подозрѣваются смоленскими археологами въ томъ мѣстѣ, гдѣ одна изъ загородныхъ дорогъ перекидывается черезъ примѣтное возвышеніе, въ видѣ бугра.
Внутри города находится древнѣйшій изъ монастырей, основанный въ началѣ XII столѣтія, при сынѣ Мономаха Мстиславѣ, преп. Аврааміемъ Смоленскимъ. Во время гостьбы въ городѣ короля Сигизмунда, онъ былъ взорванъ, а царемъ Алексѣемъ возстановленъ уже на повомъ мѣстѣ. Мощи смоленскихъ угодниковъ св. Авраамія и Меркурія исчезли въ то же время. Тогда же погребена подъ развалинами и видѣнная нами церковь на Крупцѣ во имя великомученицы Екатерины, бывшая нѣкогда великокняжескою и построенная въ первыя времена смоленскаго христіанства. Видѣнныя нами стѣнныя иконы (Богоматери, архангеловъ Гавріила и Михаила) самаго первобытнаго грубаго письма; на стѣнахъ сохранились еще апокалипсическія эмблемы и между прочими ромбъ и въ немъ кругъ, — извѣстная эмблема вѣчности. Церковь очень большая; кирпичи тонкіе и широкіе, похожіе на тѣ, изъ которыхъ складена и лучшая въ городе церковь, более другихъ характерная, Петропавловская въ Заднѣпровье (близъ новаго вокзала железной дороги). У этой последней четыре яруса оконъ. Въ нее ведутъ двѣ каменныя крытыя лестницы, похожія на таковыя же у московскаго Василія Блаженнаго. Съ площадки лестницъ открывается прелестный видъ на городъ, лежащій по ту сторону Днѣпра и соединенный съ пригородомъ деревяннымъ мостомъ на плашкоутахъ. Такъ какъ весь городъ разбросанъ на отлогой и длинной горѣ, изрытой оврагами и ручьями, то и всѣ церкви его и все достопамятности выдаются рельефно съ господствующимъ надо всѣмъ величественнымъ Успенскимъ соборомъ, принадлежащимъ къ числу самыхъ грандіозныхъ сооруженій въ Россіи и уступающимъ въ красотѣ очень немногимъ соборамъ. Не даромъ пощадилъ его и Наполеонъ.
Видъ на Смоленскъ изъ-за Днепра особенно тѣмъ поразителенъ, что весь городъ тонетъ въ зелени садовъ и, развернутый на широкомъ пространствѣ, весь окруженъ каменною стеною, одною изъ величайшихъ въ Россіи, имѣющей въ окружности около семи верстъ, 36 готическаго стиля башенъ, зубцы въ два ряда. Толщина стѣны везде имѣетъ три сажени. Это — та скрижаль, уже съ истлѣвающими письменами, къ сожалѣнію небрежно содержимая и разрушающаяся, на которой кровавыми красками написана послѣдующая исторія города и самые тяжелые эпизоды жизни всей Русской земли и ея народа, въ 1612 и 1812 годахъ. На смоленскихъ стѣнахъ, читая исторію города, читаемъ и самыя яркія и знаменательныя страницы отечественной исторіи.
Городская стѣна начата постройкою въ 1599 году, при царѣ Ѳедорѣ Ивановичѣ, и производилась подъ наблюденіемъ царскаго шурина и ближняго боярина Бориса Годунова. При царѣ Ѳедорѣ она не могла быть достроена и окончена уже тогда, когда самъ Борисъ сдѣлался царемъ и на излюбленное имъ дѣло могъ прислать значительную, по тому времени, сумму денегъ. При такихъ условіяхъ стѣна могла быть окончена въ три года, не смотря на то, что бѣлый камень привозился изъ-за 200 и болѣе верстъ. Таковы историческія свидѣтельства. Однако мы слышали въ городѣ Смоленскѣ о постройкѣ стѣны слѣдующее характеристическое преданіе:
«Годуновъ, окончивъ стѣну, явился къ царю Ѳедору и сталъ похваляться:
«— Построилъ я такую красоту неизглаголанную, что подобной ей уже нѣтъ во всей поднебесной. Однѣхъ башенъ на стѣнѣ 36 и по верху ея свободно поѣзжай на тройкѣ. Какъ на сытой и толстой боярынѣ красовито лежитъ аксамитное многоцѣнное ожерелье, прибавляя ей красоты и горделивости, такъ и смоленская стѣна стала теперь ожерельемъ всей Руси православной, драгоцѣнностью своей на зависть враговъ и на гордость Московскаго государства.
«Царь Ѳедоръ словамъ Бориса не совсѣмъ повѣрилъ. Онъ послалъ въ Смоленскъ скораго гонца узнать у тамошняго воеводы Трубецкаго:—правду-ли говоритъ Борисъ и но заслугамъ-лн похваляется?
«Принесъ гонецъ такой отвѣтъ воеводы:
«— Правду говоритъ Годуновъ: и на ожерелье боярыни смоленская стѣна похожа, и башенъ счетомъ тридцать шесть, и зубцы въ два ряда по стѣнѣ, безъ смѣты числомъ, и каждый зубецъ крѣпко выкрытъ листовымъ желѣзомъ. Да боится смоленскій воевода, чтобы промежъ красивыми башнями и тмочисленными крѣпкими зубцами не завелись вши и гниды.»
«Вскорѣ страхъ воеводы, какъ сонъ въ руку, оправдался: пришли Поляки, и круль Сигизмундъ кантовалъ тутъ не одинъ годъ.»
Вотъ и слѣды этого тяжелаго для города событія: подлѣ Малаховскихъ воротъ «Шеиновъ проломъ» и на мѣстѣ круглой башни, разбитой бояриномъ М. Б. Шеинымъ во время приступа къ Смоленску въ 1632 году, земляной бастіонъ (см. рисунокъ). Воевода Шеинъ на этотъ разъ отбивалъ у Поляковъ тотъ самый городъ, который 12 лѣтъ тому назадъ защищалъ отъ нихъ же столь храбро. По истеченіи 20 мѣсяцевъ, вторая неудача стоила ему жизни: его казнили въ Москвѣ, какъ измѣнника. Другой круглой башни, гдѣ этотъ храбрый воевода скрывался отъ Поляковъ, уже овладѣвшихъ городомъ въ 1612 году, также не существуетъ. Сохраняются однако остатки землянаго укрѣпленія, названнаго Королевскимъ Проломомъ и насыпанная на томъ мѣстѣ, гдѣ стояла круглая Годуновская башня, разбитая Поляками въ 1612 году. Вотъ и Иверская башня четырехугольная, взорванная въ 1812 году Французами, но теперь возобновленная,— мѣсто Никулинской башни, также взорванной по повелѣнію Наполеона при выходѣ французскихъ войскъ изъ города 4 ноября; мѣсто Богословской, бывшей четырехугольной, также и въ то же время взорванной на воздухъ вмѣстѣ съ четвертой четырехугольной Безъименной, пятой 4-хугольной Голышевской и шестой Лазаревской. Большая башня, стоявшая подлѣ Малаховскихъ воротъ, снабженныхъ проѣзжими воротами и землянымъ равелиномъ для прикрытія, также взорвана въ томъ же 1812 году. Три башни изгрызло время, и онѣ были разобраны, но четвертая— Черепаховая или Костыревская — уничтоженная такимъ же способомъ, возобновлена иждивеніемъ императора Николая I. Отъ Сигизмундовыхъ временъ осталось еще: 1) Королевская крѣпость съ проломомъ, черезъ который Поляки вошли въ городъ, и гдѣ произошла страшная сѣча (улица, идущая здѣсь, до сихъ поръ носитъ названіе «Рѣзницкой»), и 2) Сигизмундовъ шанецъ на югѣ отъ города, вырытый польскими войсками. На правой сторонѣ Днѣпра, въ верстѣ отъ Московской заставы, на «Дѣвичьей горѣ», находятся остатки земляныхъ укрѣпленій и мѣсто лагеря царя Алексѣя Михайловича, лично управлявшаго осадою Смоленска въ 1655 году, отданнаго царю на капитуляцію польскимъ комендантомъ Обуховичемъ. Въ 1706, по повелѣнію Петра I, устроена была, для прикрытія днѣпровскаго моста, новая земляная крѣпость, но она во многихъ мѣстахъ теперь срыта. Лучше сохраняется Французскій редутъ прямо противъ Королевской крѣпости, гдѣ Коновницынъ, Дохтуровъ и Паскевичъ выдержали неоднократные жестокіе натиски французскихъ отрядовъ. Вправо отъ Малаховскихъ воротъ, за озеромъ, въ одномъ изъ остатковъ рвовъ, окружавшихъ нѣкогда всю крѣпостную стѣну, въ большомъ небреженіи, видимъ мы и памятникъ Павлу Ивановичу Энгельгардту, разстрѣлянному здѣсь по приказанію Наполеона за то, что онъ, вмѣстѣ съ коллеж. ассесоромъ Шубинымъ, показалъ особую ревность при истребленіи Французовъ. Отечественныя услуги самаго города Смоленска почтены особымъ памятникомъ 1812 года, воздвигнутымъ въ 1841 году на площади, противъ Королевскаго бастіона, бывшаго главнымъ пунктомъ сраженія 5 августа. Памятникъ вылитъ изъ чугуна, въ византійско-готическомъ стилѣ. Видимъ мы за рвомъ и остатки древняго землянаго вала, нѣкогда окружавшаго всю крѣпость, а теперь раскапываемаго для глины, но въ другихъ мѣстахъ отлично сохранившагося. Нѣкоторый ревнитель старины изъ смоленскихъ губернаторовъ, видя, что по готовымъ колеямъ, вырытымъ для глины, вода творитъ свое разрушительное нападеніе и стѣнѣ грозитъ опасность, обложилъ скаты горъ камнемъ, но въ наши дни и онъ проданъ на выломку для полотна желѣзной дороги. Ни водостоковъ, ни контрафорсовъ у стѣны нѣтъ. Стѣна мало-по-малу разсыпается, такъ что большой проломъ зіяетъ громадной пустотой, которую мы могли различать даже въ 14 верстахъ отъ города по дорогѣ въ Витебскъ, откуда въ особенности красивъ и рельефенъ Смоленскъ, укрѣпившійся на высокой горѣ. Отсюда можно было разобрать и четырехугольныя большія въѣзжія въ крѣпость ворота съ башней, называемой Днѣпровской, гдѣ нѣкогда висѣлъ набатный колоколъ, а подъ шатромъ, покровительница города — икона Смоленской Божіей Матери Одигитріи.
Во время нашествія Наполеона Смоленская икона, при вступленіи нашихъ войскъ въ Смоленскъ, была перенесена въ армію на Покровскую гору, къ кладбищенской Георгіевской церкви. Здѣсь всю ночь на 6 августа, отправлялось предъ нею молебствіе. Въ день Преображенія она препоручена была 1-й ротѣ 3 артиллерійской бригады, при которой и была возима, поставленная на ходу взорваннаго заряднаго ящика, обшитая холстомъ. По изгнаніи непріятеля, эта святыня, столь тѣсно связанная съ воспоминаніями объ отечественной войнѣ, возвращена изъ-подъ города Краснаго въ Смоленскъ. Сначала она была поставлена въ Успенскомъ соборѣ, но потомъ (въ 1813 году) перенесена въ надворотную Спасскую церковь по освященіи ея. Здѣсь она находится и понынѣ. Въ Успенскомъ соборѣ показываютъ желѣзный шишакъ и желѣзные башмаки съ кривыми носками оригинальной формы, въ которыхъ — по преданію— преп. Меркурій бился съ богатыремъ Батыевыхъ полчищъ, когда приведены они были подъ Смоленскъ московскимъ княземъ въ наказаніе за непокорность Татарамъ всей Смоленской области.
Внутри города, подлѣ женскаго Вознесенскаго монастыря, на горкѣ, жилъ Петръ Великій — по выслушанному нами преданію — съ большою осторожностію: одна только мать-игуменья имѣла къ нему свободный доступъ. Только тѣ кушанья ѣлъ царь, которыя приготовляла эта старица, сама приносила и прежде пробовала. А приносила игуменья только три блюда: щи, похлебку и кашу. Впослѣдствіи этой старицѣ удалось услужить стрѣльцамъ, жившимъ въ башняхъ на стѣнѣ, а жены ихъ населяли слободку по другую сторону оврага на горѣ, теперь скудно заселенную и до сихъ поръ носящую названіе «бабьей». Стрѣльцы приговорены были къ смерти и для того поставлены рядами подлѣ монастыря, на площадкѣ. Игуменья бросилась къ ногамъ Петра: и смиловался царь,— отмѣнилъ казнь.
Въ особенности много воспоминаній въ Смоленскѣ о Наполеонѣ. Указываютъ между прочимъ каменный домъ надъ оврагомъ, близъ Аврааміева монастыря, гдѣ первоначально жилъ императоръ Французовъ. Боясь подкопа со стороны оврага, онъ перебрался въ городъ, въ Солдатскую слободку, гдѣ, при нашемъ посѣщеніи, еще цѣлъ былъ деревянный домикъ, совсѣмъ заветшавшій и вросшій въ землю. Помнятъ Наполеона сидѣвшимъ верхомъ на складномъ стулѣ, въ особенности же помнятъ, сколько зла нанесъ своими выстрѣлами городу Понятовскій, стоявшій на Бабьей горѣ. Одно ядро, пущенное имъ, до сихъ поръ сохраняется въ стѣнѣ, примыкающей къ Аврааміеву монастырю.
До сихъ поръ открываютъ въ землѣ каменныя ядра временъ царей Михаила и Алексѣя, зарытыя послѣ отступленія нашихъ войскъ. У одного любителя древности (П. А. Васильева) мы видѣли французскія карты Россіи, которыми руководились Наполеоновы войска и которыя пріобрѣтены у крестьянина, явившагося съ ними на рынокъ. Видѣли палашъ Петра I, сдѣланный въ Голландіи и тамъ подаренный царю, о чемъ свидѣтельствуетъ надпись. Старинныя монеты польской и русской чеканки сплошь и рядомъ выкапываются крестьянами на поляхъ и даже въ самомъ городѣ. При прорытіи полотна чугунки тоже высыпались деньги, непремѣнно въ горшкахъ, неизмѣнно-залитыхъ воскомъ, завязанныхъ и опутанныхъ веревками.
Одними преданіями о славной старинѣ приходится довольствоваться и жить этому древнѣйшему изъ городовъ русскихъ, вслѣдъ за другими лѣсными и сѣверными городами пришедшему въ совершенный упадокъ. Настоящее его бѣдно—и неинтересно съ тѣхъ поръ, какъ измѣнились пути и обошли Смоленскъ далекой стороной: на востокѣ черезъ Гжатскъ, на западѣ черезъ Порѣчье. Упадокъ виденъ и въ томъ, что теперь весь городъ исключительно замкнутъ въ предѣлахъ своей каменной стѣны, а 5 — 6 слободокъ внѣ ея слишкомъ малы, чтобы увеличивать объемъ города. Онъ остался на горѣ и въ сторонѣ, когда по Заднѣнровью прошла московско-смоленская желѣзная дорога и вокзалъ ея потребовалъ съ своей стороны большаго шумнаго рынка съ бойкою базарною торговлею, и застроился тутъ новый Смоленскъ. Въ старомъ, крѣпостномъ Смоленскѣ, рѣзко бросаются въ глаза множество незастроенныхъ пустырей и та запущенность и распущенность, какія неизмѣнно являются вездѣ тамъ, гдѣ безсиліе опустило руки и выродилась полная апатія. Скаты овраговъ размыла вода; деревянная лѣстница въ одномъ изъ нихъ, ведущая на дно, гдѣ сочится какой-то ручеекъ, грозитъ опасностію и пригодна только привычнымъ ходокамъ, и способна соблазнить лишь самыхъ смѣлыхъ. Отъ нищихъ нѣтъ проходу, въ особенности у Пречистой въ воротахъ и около Спасской церкви, гдѣ они неотвязчивы до дерзости, очевидно живутъ плотными артелями, и нищенствуютъ на обѣ руки: по бѣдности и лѣности, какъ тотъ же «клепенскій мужикъ» (изъ села Клепени, Сычовскаго уѣзда), который вошелъ даже въ пословицу. Видимое паденіе города обозначилось такими явленіями и признаками запустѣнія, съ которыми не могутъ сладить никакія власти, въ отчаяніи махнувшія на городъ рукой. Набережной, напримѣръ, здѣсь — по обычаю всѣхъ Бѣлорусскихъ городовъ — нѣтъ вовсе: берега предоставлены всевозможнымъ громаднымъ складамъ камня, бревенъ, дровъ и т. под. Сейчасъ жe за городомъ днѣпровскіе берега обросли тальникомъ и ивнякомъ. Рѣка пробила себѣ глубокое русло, очевидно доказывающее, что она была несравненно глубже нынѣшней, извивающейся дробными колѣнами. Смоленскій Днѣпръ, особенно въ лѣтнее время, рѣка незавидная, мало внушающая уваженія.
Торговля въ городѣ до очевидности слаба, хотя въ частности, судя по нѣкоторымъ сортамъ товаровъ, видна здѣсь встрѣча Москвы съ Ригой, какъ въ населеніи смѣсь — Польши съ Россіей. Самобытнаго мы долго искали и ничего не нашли; даже столь всѣмъ извѣстная смоленская крупа — не городскаго дѣла. Въ городѣ съ нѣкотораго времени прославилось кондитерское дѣло въ приготовленіи, на манеръ кіевскихъ, сухихъ конфектъ изъ фруктовъ, ягодъ и плодовыхъ листьевъ. Этому способствуетъ обиліе садовъ, какъ въ самомъ городѣ, такъ и въ губерніи, въ захудалыхъ помѣщичьихъ имѣніяхъ. Смоленскія конфекты впрочемъ перещеголяли кіевское варенье и въ особенности замѣчательны изящною укладкою въ деревянныхъ ящикахъ.
Смоленскіе рынки съ базарами для насъ занимательны тѣмъ, что здѣсь можно наблюдать интересныя встрѣчи. Бѣлая безъ околыша магерка, обыкновенно старая, поношенная и рваная, стало быть, настоящая оѣлорусская, здѣсь мѣшается съ такой,—которая либо вся коричневая, либо бѣлая съ коричневыми, также подогнутыми кверху, краями. Это изъ-подъ Смоленска. Тотъ же валеный колпакъ, наподобіе опрокинутаго горшка, въ которомъ здѣсь держатъ молоко, явившійся изъ-подъ города Бѣлаго, встрѣчается съ магеркой, имѣющей сходство съ желѣзнымъ ведромъ, изъ котораго поятъ своихъ лошадей извощики. Эту послѣднюю принесли сюда изъ-подъ Вязьмы и показываютъ рядомъ съ настоящей шляпой, на манеръ петербургскихъ дѣтскихъ. Эта — изъ-за Вязьмы. Свиты сзади по таліи и по краямъ кармановъ укоренныхъ Смоляковъ обшиты чернымъ или синимъ шнуркомъ. Замѣчено также, что ямщики за Вязьмой просятъ у проѣзжихъ «на чай», подъ Смоленскомъ, по дорогамъ къ Красному и Порѣчью — «на водку», близъ Могилевской и Витебской границы — на «кавалокъ хлѣба».
Глупая Вязьма, безтолковый Дорогобужъ.
Вязьма въ пряникахъ увязла.
Мстиславцы — недосѣки.
Мсциславъ не одного сциснувъ (т. е. въ немъ не проживешь).
Торопчане — фараонитяне, чортовы паставныя головы.
Рославцы — дегтяри; торопчапе — кожевенники.
НАРОДНЫЯ ПРОЗВИЩА И ПРИСЛОВЬЯ.
Какъ исторически-вѣрно то, что на чемъ рѣшалъ главный вѣчевой городъ, на томъ стояли и пригороды, такъ точно, когда непріятель хотѣлъ объявить войну области, онъ занималъ и опустошалъ какой-нибудь изъ его пригородовъ, и народная рать или княжеское войско обязательно шло на выручку или, въ свою очередь, разоряло ближайшій пригородъ вражеской области. Ольгердъ, желавшій завладѣть Смоленскомъ, занялъ его пригородъ — Мстиславль и посадилъ въ немъ своего намѣстника, а сынъ его занялъ Ржевъ, въ то время бывшiй также смоленскимъ пригородомъ. Святославъ Смоленскій, заступившись за свою вотчину, былъ убитъ подъ Мстиславлемъ. Царь Алексѣй Михайловичъ, рѣшившійся отнять Смоленскъ у Литвы и овладѣвшій имъ послѣ осады, немедленно послалъ Трубецкаго на Мстиславль. Жестокій Трубецкой дѣйствовалъ съ такою энергіею, что всѣхъ до единаго изъ жителей города истребилъ, оставивъ до настоящаго времени память въ народѣ объ этой людской бойнѣ, подъ именемъ «Трубецкой сѣчи». Нынѣшніе жители обзываются въ насмѣшку «недосѣками», т. е. какъ-бы потомками остальцевъ, ускользнувщихъ отъ истребленія въ 1654 году. Въ городскомъ кармештскомъ костелѣ, подлѣ хоръ, направо, сохранилась фреска, изображающая это кровавое событіе: одни воины въ шлемахъ убиваютъ ксендзовъ, другіе заходятъ; часть лѣзетъ на гору, на которой бѣлѣется несуществующая уже православная церковь; виденъ и самый костелъ.
Итакъ — прежде всего о Мстиславлѣ — древнѣйшемъ изъ смоленскихъ пригородовъ, не смотря на то, что современная политическая граница, по обыкновенію, мало обращавшая вниманія на племенное сходство и народныя связи и симпатіи, отдѣлила этотъ городъ отъ Смоленской земли и присоединила его къ Могилевской губерніи. Искусственный пріемъ сдѣлалъ однако кое-что свое: мстиславскій Бѣлоруссъ называетъ своего ближняго сосѣда изъ Красненскаго уѣзда «полячкомъ съ русскаго боку» (бокъ — сторона), точно также какъ красненскій называетъ Мстиславца «полячкомъ съ польскаго боку». На этомъ собственно и оканчивается все различіе: оба сосѣда съ ногъ до головы похожи другъ на друга, потому что оба — родные братья, сыновья одной матери.
Самое основаніе Мстиславля принадлежитъ смоленскому князю Роману Ростиславичу, назвавшему это новое укрѣпленіе, ближайшее къ Кіеву, именемъ сына, которому вся ближняя волость въ 1180 г. и отдана была въ удѣлъ. Но самостоятельнымъ княжествомъ эта мѣстность оставалась недолго: до 1359 года городъ пребывалъ подъ властію Смоленска. Когда въ этомъ году взялъ его Ольгердъ, смоленскій князь опять пытался отнять свой пригородъ, хотя — какъ извѣстно — и неудачно. Оставаясь подъ властью Литвы, а потомъ Польши, Мстиславль малопо-малу утрачивалъ свою самобытность и то сходство, которое онъ имѣлъ съ древнимъ Смоленскомъ. Осталось лишь разительное подобіе въ мѣстоположеніи. Городъ стоитъ на такой же крутой горѣ, надъ узкою долиною, прорѣзанною такою же извилистою рѣкою, Вёхрою. Одна изъ высотъ (повидимому, искусственная) въ этой долинѣ у самой городской горы носить также смоленское имя «Дѣвичьей», хотя съ ней и соединено преданіе такого рода, что будтобы натаскана сюда земля въ фартукахъ дѣвицами-богатырями на могилу любимаго ими добраго молодца. Также, какъ и въ Смоленскѣ, здѣсь не досчитываются пяти церквей, упоминаемыхъ въ актахъ, и между прочимъ самыхъ древнѣйшнхъ изъ нихъ, Троицкой и Ильинской, но на этотъ разъ съ тѣмъ различіемъ, что не дорылись и до фундаментовъ ихъ. При Троицкой церкви съ 1537 года существовалъ даже монастырь, называвшійся «нагорнымъ» и выстроенный вдовою мстиславскаго князя Михаила Ивановича. Жители и сами князья были православнаго исповѣданія, а потому, когда политическiй интересъ католической Литвы требовалъ наибольшаго закрѣпленія этой мѣстности, здѣсь явились въ 1616 году іезуиты, основавшіе коллегіумъ и костелъ св. Николая (обращенный теперь въ православный монастырь). За іезуитами прибыли кармелиты, построившіе величественный костелъ, сохранившiйся до настоящаго времени. За кармелитами прибыли доминикане и наконецъ бернардины: всѣ со своими церквами. Въ противодѣйствіе имъ, православные основали въ верстѣ отъ города деревянный монастырь Туничевскій (одновременно съ Кутеинскимъ въ городѣ Оршѣ) въ 1641 г., съ назначеніемъ быть преимущественно миссіонерскимъ. Но политическое значеніе всего этого мѣста настолько было важно въ глазахъ Польши, что въ 5 верстахъ отъ города устроенъ былъ монастырь «Пустынскій» базиліанами, а въ 16 верстахъ уніатскій монастырь съ архиепископскою каѳедрою въ селеніи Онуфріевѣ. Въ тѣхъ же видахъ, съ давнихъ временъ поселена была въ этихъ мѣстахъ околицами и застѣнками шляхта, до сихъ поръ сохраняющая племенныя черты народнаго характера.
Шляхтичъ брѣетъ бороду, отпускаетъ усы. Вмѣсто свиты, надѣваетъ камзолъ, родъ однобортнаго длиннаго сюртука при широкихъ шароварахъ и картузѣ съ козырькомъ. Всѣ сосѣди согласны въ томъ, что обыкновенно шляхтичъ разгуленъ, беззаботенъ, немного сварливъ, но откровененъ, словоохотливъ, привѣтливъ. Онъ большой хлѣбосолъ и, при грязной избѣ, въ которой у него также живутъ свиньи и птица, старается пристроить горенку. Онъ задоренъ и хвастливъ: громко говоритъ, не прочь и подраться, а въ корчмѣ—въ этомъ клубѣ для отдыха, въ этомъ залѣ для совѣщаній, брани, плясокъ и драки, и въ то же время, торговой биржѣ и денежномъ банкѣ,— въ корчмѣ или шинкѣ шляхтичъ требуетъ почета. Не получая таковаго, всегда готовъ онъ навострить кулаки, передъ которыми Бѣлоруссъ отступаетъ; но старовѣръ споритъ, берется зубъ-за-зубъ. Въ корчму, играющую громадную роль въ бѣлорусскомъ быту, тамошній крестьянинъ ходитъ посидѣть и «погомонить» (потолковать), послушать новостей и свидѣться съ нужнымъ человѣкомъ. Этотъ кафэ — къ нашему общему удивленію — играетъ даже роль столичныхъ кухмистерскихъ: въ нихъ справляются свадьбы, сопровождаемыя столь обильнымъ количествомъ обрядовъ, что все торжество кажется цѣльнымъ языческимъ священнодѣйствіемъ, въ православную старину носившимъ имя требища. Вообще здѣшній крестьянннъ всегда найдетъ предлогъ зайти въ насиженное имъ и милое сердцу заведеніе, которое и строится очень просторнымъ, даже почти всегда на двѣ половины. Шляхтичъ однако не брезгаетъ заходить похвастаться и въ черную половину.
Шляхтичъ передъ высшими почтителенъ, льстивъ, предупредителенъ и угодливъ. Въ домашнемъ хозяйствѣ живетъ спустя-рукава. Окна украшаетъ бальзаминами, гортензіей, геранью; дочерямъ и женѣ покупаетъ перчатки; шляхтянки одѣваются въ бѣлыя, какъ снѣгъ, юпки, въ бѣлыя кофточки или рукава и въ праздничное время распускаютъ зонтики; но на дворѣ грязь не чистятъ, въ избѣ половъ не настилаютъ, ходятъ по земляному, битому. Околицы раскидываютъ самымъ безпутнымъ образомъ: все какъ-то наляпано, напутано. Тутъ началась повидимому широкая улица и вдругъ свернула она въ узкій переулокъ, притупилась закоулкомъ: стоитъ домъ, но за заборомъ. Заборъ разсыпался, ворота покривились. А то вдругъ выступятъ плетни и потянутся безъ конца и безъ толку и, очевидно, въ ненужномъ избыткѣ, даже до роскоши. Но зато видишь веселенькій садикъ, всегда пасѣку, огородецъ. Скотъ у шляхтича не такъ изнуренъ, какъ у крестьянъ, хотя такой же хохлатый и малорослый. Вообще шляхтичъ зажиточнѣе, меньше пьетъ, опрятнѣе, чище и рослѣе. А круглолицыя, румяныя, веселыя дѣвушки-шляхтянки на сумрачномъ фонѣ бѣлорусскихъ картинъ выдѣляются яркими, привлекательными пятнышками. Онѣ оттого шаловливы и веселы, что сыты и течетъ въ ихъ жилахъ горячая кровь. Намъ попались, по выѣздѣ изъ Мстиславля въ Кричевъ, цѣлыя группы шляхтянокъ, и мы залюбовались ихъ открытыми лицами, граціозной легкой походкой, кокетливостью съ легкимъ задоромъ и насмѣшкой, въ контрастъ нашему молодому парню — ямщику Бѣлоруссу. Этотъ сидитъ на козлахъ кулемъ, поднявъ плечи, не взглянетъ на нихъ, не присвиснетъ и не пріударитъ кнутомъ лошадей, словно онъ самъ застыдился. Идутъ шляхтянки молиться Богу и чудотворной Пустынской иконѣ Богоматери въ Пустынскомъ монастырѣ, гдѣ тогда былъ праздникъ (между Мстиславской шляхтой много православныхъ). Эта шляхта охотливо учится грамотѣ, охотно идетъ на службу. Изъ нея вышли всѣ мѣстные чиновники уѣздные и губернскіе и образовалось почти все тамошнее православное и католическое духовенство. Такова и смоленская шляхта, въ средѣ которой также иные успѣвали богатѣть и дѣлались панами, исключая Рославскаго уѣзда, преимущественно передъ другими населеннаго этими дворянами безъ крестьянъ и нигдѣ не служившими. Эти остатки древнихъ польскихъ и литовскихъ фамилій, переселившихся сюда во времена Сигизмундовъ въ количествѣ до 21 тыс. душъ, живутъ отдѣльными селами. «Они, но словамъ писателя — губернатора Хмѣльницкаго,—какъ деревья приросли къ своему грунту и сдѣлались неподвижными». Правительство предоставило этимъ бѣднымъ дворянамъ право на переселеніе въ Самарскую и Тобольскую губерніи, гдѣ даже приготовлены были участки земли по 60 десятинъ на душу въ вѣчное владѣніе. Однако немногіе изъ нихъ воспользовались этимъ правомъ.
Мы поспѣшили оставить Мстиславль за тѣмъ, что и въ немъ взять нечего: городъ бѣдный и не торговый. Обезсилили его Хославичи — мѣстечко, нѣкогда замѣчательное своими ярмарками, шумными и буйными, а обездолило вконецъ то, что черезъ городъ идетъ только одна дорога, да и то почтовая. Нѣкоторая часть мѣщанъ принуждена выработать особенный промыселъ, не совсѣмъ чистый и честный, извѣстный подъ именемъ «кубрачества», т. е. хожденія по Россіи съ книжками для сбора подаяній на церкви. Церквамъ впрочемъ «кубраки» нисколько не помогли; изъ старннныхъ деревянныхъ не выстроили ни одной каменной, но, по правилу, «грошъ въ ящикъ, пятакъ за сапогъ», успѣли вырядить женъ въ тѣлогрѣйки изъ парчи, жертвованной въ Москвѣ на ризы, и сами одѣлись въ картузы и сибирки на манеръ настоящихъ великорусскихъ мѣщанъ.
Прямая дорога изъ Мстиславля проведетъ насъ въ другой старинный смоленскій пригородъ, Красный (на этотъ разъ уже въ предѣлахъ Смоленской губерніи); но этотъ городъ ничѣмъ не замѣчателенъ, какъ совершенно забытый и заброшенный и выдѣлившійся изъ числа прочихъ только по сраженію въ 1812 году. О третьемъ смоленскомъ пригороде, болѣе другихъ выдающемся по древности и историческимъ воспоминаніямъ и по нѣкоторому экономическому значенію — о Торбицѣ, мы уже имѣли случай говорить въ своемъ мѣстѣ (см. нашу статью «Города озерной области»), потому что и онъ отчисленъ къ другой губерніи (Псковской). Четвертый смоленскій пригородъ — Велижъ, также выдѣленъ изъ Смоленской области и состоитъ теперь за Витебскомъ, вмѣстѣ съ ближнимъ сосѣдомъ своимъ, городомъ Себежемъ, который однако въ старыя времена (нанр. въ 1414 г.) считался уже пригородомъ Пскова на равныхъ правахъ съ Опочкой и Великими-Луками.
Стоитъ городъ Велижъ на Двинѣ. Берега рѣки обрывисты и круты. Строятъ барки, лайбы; дѣлаютъ посуду, сани, обшевни и колеса; торгуютъ съ Ригой и поживляются кое-чѣмъ отъ проходящихъ судовъ. Ничего замѣчательнаго не имѣется. Мы старательно искали, на чемъ-бы остановиться — и ничего не нашли. И здѣсь вся жизнь въ прошломъ, и все прошлое въ развалинахъ, либо подъ новыми наносными пластами земли. Убереглись еще, какъ древнее достояніе православнаго смоленскаго пригорода, 10 церквей. О многомъ приходится говорить гадательно и — навѣрное — ошибаться. Вотъ для примѣра еще смоленскій городъ, но опять-таки бывшій пригородомъ не ньшѣшняго губернскаго города, а уже Чернигова — Рославль.
Рославль, говорятъ, построенъ Владиміромъ Святымъ и назвался такъ потому, что отданъ имъ былъ въ удѣлъ сыну Ярославу (?). А въ подкрѣпленіе этого гадательнаго предположенія приводятъ торговое село Рогнѣдино, названное въ свою очередь этимъ именемъ будто-бы потому, что здѣсь нашла убѣжище несчастная полоцкая княжна Рогнѣда, бывшая супруга св. князя. Кстати имѣется мѣстечко Заславль или Сеславль, напоминающее имя ея сына отъ Владиміра — Изяслава, и еще вдобавокъ Княгинино, гдѣ для пущей натяжки — допущена первоначальная остановка Рогнѣды (кстати эта деревня находится отъ Рогнѣдина всего въ 2 верстахъ, отъ Рославля въ 57). Но, къ сожалѣнію, имѣется другой претендентъ на историческую славу, другой Заславъ — мѣстечко Минской губ. въ 20 верстахъ отъ губернскаго города, около ландварово-роменской желѣзной дороги: мѣстечко маленькое (1500 душъ жителей), но съ курганомъ, въ которомъ будто-бы и покоится прахъ Рогнѣды. Есть еще и третій Заславъ — уѣздный городъ Волынской губерніи, а кургановъ по всему Бѣлорусскому краю такъ много, что они попадаются не только вблизи селеній, но и въ непроходимыхъ лѣсахъ, посреди обширныхъ и топкихъ болотъ.
По берегу Днѣпра, отъ самой Орши до Кіева, курганы тянутся сплошнымъ, почти непрерывнымъ рядомъ, въ десяткахъ разнообразныхъ направленій и положеній. Это можетъ указывать лишь на то, что въ бѣлорусскихъ краяхъ нынѣшнее племя живетъ на старыхъ пепелищахъ другой отжившей жизни, погребенной въ неизвестности и оставившей лишь темные слѣды въ могильныхъ насыпяхъ и въ какихъ-то укрѣпленіяхъ, кого-то и отъ чего-то оборонявшихъ.
Рельефъ страны измѣнялся въ извѣстные періоды лѣтъ. Истощенная почва обростала негоднымъ кочкарникомъ и сгоняла народъ прочь. Равновѣсіе силъ природы и ея экономіи постоянно и безразсчетно нарушалось: ослабела дѣятельность лѣсовъ, и болота поспѣшили на свою сокрушительную работу. Кое-какъ налаженная жизнь вымерла; курганы стали признаками этой прекратившейся жизни, послѣдніе слѣды которой затягиваются мхомъ и заростаютъ лѣсными пущами несомнѣнно уже не въ первомъ (и не въ послѣднемъ) поколѣніи породъ растительнаго царства. Нѣкоторые курганы прямо указываютъ на то, что они были нѣкогда людскими жилищами (кромѣ гнилушекъ ничего не откапывается), а группа ихъ въ одномъ мѣстѣ—на тотъ порядокъ домовъ, въ какомъ они были расположены въ селеніи. Другіе действительно обнажаютъ человѣческія кости съ серебряными и мѣдными остатками языческихъ временъ. Иные курганы стоятъ на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ происходили битвы и стычки, ни однимъ историкомъ не упомянутыя, но столь многочисленныя и почти непрерывныя во всей этой странѣ, бывшей театромъ всевозможныхъ кровавыхъ разсчетовъ между единоплеменными и разноплеменными сосѣдями. Другой подобной страны въ этомъ значеніи уже нѣтъ на всемъ пространствѣ громадной Россіи. Въ разныхъ мѣстахъ Бѣлоруссіи можно указать много такихъ мѣстъ, про которыя самъ народъ говоритъ, какъ объ урочищахъ, смѣнившихъ не только селенія, но и города. Одни на верхушкахъ горъ провалились сквозь землю и въ нижнихъ пустотахъ возвышенностей предлагаютъ умѣлымъ и смѣлымъ цѣлыя кладовыя съ золотомъ и серебромъ. Другіе города затонули въ свѣтлыхъ озерахъ, и во многихъ изъ нихъ до сихъ поръ, ежедневно на восходѣ и закатѣ солнца, можно слышать колокольный звонъ. Собственно историческихъ преданій Бѣлоруссіи осталось поразительно мало: народъ все простилъ и забылъ, а на вопросы о видимыхъ остаткахъ отдаленной и близкой старины даетъ одинъ отвѣтъ: «была какая-то руина»; «насыпано во времена этой самой руины»... А сама «руина» — въ этомъ случаѣ самое тусклое отвлеченное понятіе, съ мистическимъ оттѣнкомъ — ничего яснаго и образнаго собою не представляющимъ. Для археологовъ въ Бѣлой Руси — еще далеко непочатое поле. Для насъ, по принятой послѣдовательности разсказа, ясно только то, что историческая жизнь напр. Рославля начинается съ самаго начала XV вѣка, а прежнее экономическое процвѣтаніе города давно уже кончилось.
Въ 1494 году Рославль отошелъ отъ Литвы къ Москвѣ, а потомъ по нѣскольку разъ переходилъ изъ рукъ въ руки, пока Алексѣю Михайловичу не удалось, по андрусовскому договору, окончательно закрѣпить его за Москвою, но не слить съ нею. И здѣсь поселенная шляхта, вызванная изъ Польши, упорно удерживала свои особенности и вліяніе. Цари московскіе принуждены были принимать противъ этого свои мѣры. Также извѣстно, что Рославль былъ живымъ торговымъ пунктомъ и въ особенности значительную торговлю производилъ воскомъ и медомъ. Эти продукты домашняго хозяйства закупали Нѣмцы и отправляли за границу. Уменьшеніе лѣсовъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ упадокъ пчеловодства, историческія событія ХVIII вѣка, прекращеніе подвоза товаровъ изъ Риги и Кіева, основаніе Петербурга и завоеваніе Риги съ балтійскими городами вычеркнуло Рославль изъ списка торговыхъ городовъ. Теперь эта мѣстность только деготь гонитъ, а мѣщане скупаютъ мелкими партіями пеньку, которая идетъ черезъ Порѣчье въ Ригу. Стеченіе рабочихъ для трепанія пеньки водворило въ городѣ особый родъ торговли солониной и горшками, съ которыми ѣздятъ по деревнямъ и обмѣниваютъ на зерновой хлѣбъ. При дегтѣ торгуютъ еще лыками. Впрочемъ изъ с. Кошелева вывозятъ въ годъ до 120 тыс. штукъ мочальныхъ цыновокъ.
Въ своей губерніи Рославль уступилъ торговое первенство городу, лежащему въ восточной половинѣ губерніи на р. Гжати, соединяющейся съ Вазузою и впадающей при г. Зубцовѣ въ Волгу. На Гжатскую пристань стекается уже обиліе всякихъ товаровъ для дальнѣйшаго сплава, въ слѣдующемъ порядкѣ, по количеству ихъ и степени значенія: пенька и пеньковыя издѣлія, разнаго рода хлѣбъ въ зернѣ, мука, льняное и конопляное сѣмя, желѣзо, чугунъ и желѣзныя вещи, сало, солодъ, стекла и т. д. Петръ Великій подспорилъ здѣсь торговое движенiе искусственнымъ образомъ черезъ поселеніе здѣсь переведенцевъ — знатнѣйшихъ купцовъ изъ городовъ: Калуги, Можайска, Боровска, Вереи и другихъ сосѣднихъ. Образовалась сначала слобода, которая до 1775 г. называлась «Пристанью», а съ этого года стала зваться городомъ Гжатскомъ, который къ тому же, для большаго процвѣтанія, очутился на шоссейной дорогѣ изъ Смоленска и Вязьмы въ Москву. Городъ выстроилъ 6 каменныхъ церквей, завелъ фабрики и заводы, и, по требованію хлѣбной торговли, настроилъ по берегамъ рѣки множество дворовъ, амбаровъ и сараевъ. Вообще, но мѣрѣ удаленія отъ Смоленска, тускнѣютъ черты Бѣлорусскаго края, а великорусскія выступаютъ въ крупныхъ и яркихъ краскахъ: вмѣсто маленькихъ деревушекъ тянутся селенія большія и длинныя, какъ города, и тѣмъ многолюднѣе и скученнѣе, чѣмъ ближе они къ племеннымъ границамъ. Такимъ образомъ здѣсь замѣчается то же явленіе, какъ и въ Псковской губерніи, въ пограничныхъ уѣздахъ. По поводу границы и сосѣдства Бѣлоруссіи, провожающій насъ ямщикъ, между Новоржевымъ и Великими-Луками, послѣ того какъ мы передъ огромнымъ селомъ Ашевой, переѣхали по мосту черезъ довольно узкую и текущую въ песчаныхъ берегахъ р. Алту, на берегахъ которой убитъ былъ Борисъ,— ямщикъ толковалъ:
— Здѣсь вотъ мы чай любимъ и пьемъ его въ трактирахъ. Заведеній этихъ у насъ много даже и по селамъ. А тамъ у нихъ въ «Польщѣ» (т. е. подъ Велижемъ) чаю не знаютъ: все водка, и корчмы для того у нихъ не только въ деревняхъ, но и по дорогамъ.
Толкуетъ ямщикъ просто и границу объясняетъ типично и справедливо.
Въ великорусскихъ городахъ и селахъ каменныя церкви вмѣсто тѣхъ деревянныхъ, которыя среди сосновыхъ рощъ можно распознать только по желѣзному кресту, поднимающемуся надъ верхушками деревьевъ. При церквахъ настоящія отдѣльныя колокольни, а не тѣ два сосновыхъ столба, на перекладинѣ которыхъ висятъ 2 —3 колокола. По деревнямъ жизнь и движеніе и въ каждомъ окнѣ избы любознательныя лица, а не мертвая тишина полнаго безлюдья. Ситцевыя платья яркихъ цвѣтовъ и такіе же сарафаны смѣнили однообразныя паневы; молодежь завязываетъ хороводы и распѣваетъ свои пѣсни, а старики на завалинкахъ обсуждаютъ мірскія дѣла. Темные боры, подобно облакамъ висѣвшіе на горизонтѣ, исчезли: пошли все поля; начались мѣста густо-населенныя, стали попадаться люди, наладившіеся на сухую прозаическую жизнь, далекую отъ первобытной природы, хотя-бы и такой дикой, какъ въ покинутой нами Бѣлоруссіи. Перестали бить въ глаза и тѣ группы крестовъ на дорогахъ и въ сторонѣ, которыя какъ-бы намѣренно дѣлаютъ цѣлую страну похожею на кладбище.
При одинаковыхъ условіяхъ со Гжатскомъ, Вязьма, ко времени возрастанія этого близкаго своего сосѣда, имѣла уже 24 церкви и 2 монастыря и около ста заводовъ и фабрикъ. Благодаря примѣси чернозема къ основнымъ почвамъ, уѣздъ Вяземскій сдѣлался плодороднѣйшимъ въ губерніи и завелъ торговлю хлѣбомъ и мукою по близости и сосѣдству со Гжатскомъ. Скопленіе въ городѣ и около него этихъ продуктовъ дало возможность развиться самостоятельному промыслу печенія пряниковъ или коврижекъ со вкусной начинкой и безграмотнымъ надписаніемъ. Кто печетъ пряники, тотъ и продаетъ ихъ. Въ работѣ трудъ раздѣленъ: мужчины мнутъ пряничное тѣсто, женщины пекутъ. Ремесло не хитрое, но таково, что одно не кормитъ, а требуетъ подспорья другимъ промышленнымъ занятіемъ и притомъ капризное: одинъ печетъ лучше, другой хуже. Теперь, при возрастаніи цѣнъ на хлѣбъ и муку, стало печенiе пряниковъ невыгоднымъ. Мѣщане гжатскіе, воспользовавшись тѣми же удобствами, поступили практичнѣе, выпекая для проходящихъ судовыхъ рабочихъ булки и баранки. Да и эти стали жаловаться, что много товару остается на рукахъ непроданнымъ: хоть самъ ѣшь. Около вяземскихъ пряниковъ приладились столяры со своимъ досужествомъ,—дѣлаютъ ящики подъ сладкій хлѣбный товаръ завѣтнаго желтаго цвѣта, но весьма непрочныхъ крѣпъ. Но теперь и столяры также стали жалобиться. Эта великорусская половина губерніи останавливаетъ насъ еще на одномъ явленіи, котораго нельзя пройти молчаніемъ.
Въ какой мѣрѣ, здѣсь, на этой окраинѣ, отразилось вліяніе московскаго элемента и русскаго духа, могутъ служить тѣ патріотическіе подвиги, которые съ такою энергіею выказались въ отечественную войну. Одновременно съ разстрѣляннымъ, по приказанію Наполеона, П. И. Энгельгардтомъ, дѣйствовали извѣстный въ свое время патріотъ и авторъ «Писемъ Русскаго офицера» Сергѣй Николаевичъ Глинка и Григорій Антоновичъ Глинка (уроженцы Духовщинскаго уѣзда): послѣдній также, какъ авторъ и воспитатель Императора Николая Павловича. Сергѣй Николаевичъ издавалъ журналъ «Русскій Вѣстникъ» и не прекращалъ его даже въ то время, когда поступилъ въ московское ополченіе первымъ ратникомъ и первымъ же принесъ денежное пожертвованіе на военныя надобности. Въ литературѣ за нимъ осталось имя «писателя-патріота». Авторъ оперъ «Жизнь за царя», «Русланъ и Людмила», «Камаринская» и проч., Михаилъ Ивановичъ Глинка,— геніальный народный композиторъ и творецъ русской музыки,— также родился въ Смоленской губерніи и принадлежитъ къ одному дворянскому роду съ предъидущими.
Городъ Юхновъ — тоже молодой, какъ и Гжатскъ, но уже рѣшительно ничѣмъ не замѣчателенъ, а приписанный къ нему уѣздъ совершенно безплодный. Духовщина—точно такой же новый и такой же бѣдный и ничѣмъ незамѣчательный городъ, а Дорогобужъ имѣетъ передъ нимъ лишь то преимущество, что существуетъ давно и, какъ старинный городъ, при малолюдьи и безсиліи, обилуетъ каменными церквами. Дорогобужъ — предметъ постоянныхъ споровъ между Русью и Литвою (въ его окрестностяхъ дана извѣстная Ведрошская битва) — главною частію лежитъ на крутизнѣ лѣваго берега Днѣпра. Онъ, какъ и Смоленскъ, раскиданъ по обоимъ берегамъ, также имѣетъ очень красивый видъ и также сохраняетъ остатокъ старины, въ видѣ земляной крѣпости, въ которой имѣется и валъ, и ровъ. Больше городъ ничѣмъ не замѣчателенъ. Ельня, по крайней мѣрѣ, хотя тѣмъ прославилась, что въ 7 верстахъ отъ нея вытекаетъ изъ болота Десна и наполняется столь быстро, что въ городѣ на ней стоитъ уже большая о двухъ поставахъ мельница. Въ 1522 году въ договорѣ о перемиріи между Русью и Литвой здѣсь намѣченъ «еленскій рубежъ», и городъ оставленъ былъ за Москвой.
Для насъ это обстоятельство важно тѣмъ, что мы вернулись обратно туда, откуда вышли, а потому и разсказъ свой можемъ на этомъ кончить.
С. В. Максимовъ.