Брегет (Куприн)/ПСС 1912 (ДО)
| Брегетъ |
Опубл.: 1897. Источникъ:  Полное собраніе сочиненій А. И. Куприна (1912) т. 6. — СПб.: Т-во А. Ф. Марксъ, 1912. |
Я необыкновенно живо помню этотъ длинный декабрьскій вечеръ. Я сидѣлъ у круглаго обѣденнаго стола и при яркомъ свѣтѣ висячей лампы читалъ толстый, истрепанный томъ «Сѣверной Пчелы», тотъ самый милый мнѣ по воспоминаніямъ томъ, который я непремѣнно каждый разъ заставалъ и терпѣливо прочитывалъ съ начала до конца, пріѣзжая на рождественскія каникулы въ Ружичную. Дядя Василій Филипповичъ сидѣлъ противъ меня въ низкомъ и глубокомъ кожаномъ креслѣ, протянувъ вдоль ковровой скамеечки свои подагрическія ноги, обвернутыя одѣяломъ тигроваго цвѣта. Его лицо оставалось въ тѣни; только страшные бѣлые усищи и трубка между ними попали въ свѣтлый кругъ и рисовались чрезвычайно отчетливо. Иногда я отрывался отъ книги и прислушивался къ мятели, разгулявшейся на дворѣ. Всегда есть что-то ужасное, какая-то угрюмая и злобная угроза въ этихъ звукахъ, начинающихся глухимъ рыданіемъ, восходящихъ по хроматической гаммѣ до пронзительнаго визга и опять спускающихся внизъ. А деревья въ это время качаются и гудятъ своими вершинами, вѣтеръ свиститъ и плачетъ въ трубахъ, и при каждомъ новомъ порывѣ бури кажется, будто кто-то бросаетъ въ ставни горсти мелкаго сухого снѣга. И, когда я прислушивался къ этому дьявольскому концерту, моя мысль невольно останавливалась на томъ, что вотъ я сижу теперь въ ветхомъ помѣщичьемъ домѣ, затерянномъ среди унылыхъ снѣжныхъ равнинъ, сижу глазъ-на-глазъ съ дряхлымъ, больнымъ старикомъ, далеко отъ города, отъ привычнаго общества, и мнѣ начинало казаться, что никогда, никогда ужъ больше не окончится это завываніе вьюги, и эта длительная тоска, и однозвучный ходъ маятника…
— Ты говоришь — случайности, — произнесъ вдругъ Василій Филипповичъ, грузно повертываясь въ своемъ креслѣ и заслоняясь рукой отъ свѣта:—а ты знаешь ли, что жизнь иногда возьметъ да удеретъ такую шутку, что никакой твой романистъ ничего подобнаго не придумаетъ?..
Я сначала не понялъ, къ чему относилось это восклицаніе, но потомъ вспомнилъ, что у насъ за обѣдомъ былъ разговоръ о безбрежности книжнаго вымысла, и спросилъ:
— Почему вы вдругъ объ этомъ заговорили, дядя?
— Да такъ себѣ… сижу я вотъ теперь… тихо кругомъ… на дворѣ погода… ну и того, знаешь, разная старина въ голову лѣзетъ… Припомнился мнѣ одинъ случай, вотъ я и сказалъ…
Дядя замолчалъ и долго съ томительнымъ кряхтѣньемъ укутывалъ больныя ноги. Потомъ онъ началъ:
— Собрались мы разъ у ротмистра фонъ-Ашенберга на именины. Было дѣло зимой. А мы, надо тебѣ сказать, т.-е. нашъ N-скій гусарскій полкъ только-что воротился тогда изъ венгерской кампаніи, и начальство насъ расквартировало по омерзительнымъ деревушкамъ. Глушь и тоска—просто невѣроятныя. Ѣздили мы, правда, по окрестнымъ попамъ — ну, да посуди самъ, что̀ жъ тутъ веселаго? Оставалось намъ только одно—безпросвѣтное пьянство и карты, карты и пьянство. Такъ мы и положили себѣ за правило, что:…кто въ день два раза не пьянъ,
Тотъ, извините, не уланъ…
«Ну, такъ вотъ, собрались мы. Во-первыхъ, штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й… Теперь въ полкахъ старики плачутся, что измельчалъ народъ, и что молодежь никуда не годится. Также и штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й на насъ плакался. А надо тебѣ сказать, что по лѣтамъ онъ былъ самый старшій офицеръ въ полку, и всѣ знали (и весь полкъ этимъ гордился), что онъ въ свое время съ самимъ Денисомъ былъ на ты, а съ Бурцовымъ пилъ и дебоширилъ цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ подъ рядъ. Затѣмъ былъ майоръ Кожинъ, — этотъ славился по всей легкой кавалеріи своимъ изумительнымъ голосомъ. Чортъ знаетъ, что̀ за голосъ былъ! Иной разъ во время хорошей выпивки возьметъ стаканъ, приставитъ ко рту, да какъ гаркнетъ. Ну, вотъ ты смѣешься,—а у него, честное слово, одни осколки оставались въ рукахъ. Были два поручика— Рѣзниковъ и Бѣлаго; мы ихъ звали «инсепараблями», или мужемъ и женой, потому что они никогда не разставались и всегда жили на одной квартирѣ. Былъ еще казачій есаулъ Сиротко, или иначе—«ежова голова»,—потому что онъ ко всякому слову прибавлялъ—«ежова голова». Потомъ былъ корнетъ графъ Ольховскій—такъ себѣ, телятина, однако ничего… добрый малый, хотя и наивный и глуповатый; его къ намъ только-что изъ юнкеровъ произвели… Былъ также въ этой компаніи поручикъ Чекмаревъ, нашъ общій любимецъ и баловень. Про него даже штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й говорилъ иногда, въ добрую минуту: «Вотъ этотъ мальчишка… еще куда ни шло, у него кишки въ головѣ гусарскія… Этотъ не выдастъ…» Веселый, щедрый, ловкій, красавецъ собою, великолѣпный танцоръ и наѣздникъ,—словомъ, чудесный малый. И что̀ къ нему особенно привлекало наши грубоватыя сердца, такъ это—какая-то удивительная нѣжность, почти женственность въ улыбкѣ и обращеніи. Кромѣ того, надо тебѣ сказать, что онъ былъ очень богатъ, и его кошелекъ всегда былъ въ общемъ распоряженіи.
«Собрались мы всѣ люди холостые (у насъ въ полку женатыхъ всего только двое было) и выпили страшно много. Пили за здоровье хозяина, пили круговую, пили «аршинную»—выстраивали рюмки въ длину на аршинъ и пили,—позвали пѣсенниковъ и съ пѣсенниками пили, вызвали оркестръ полковой — подъ оркестръ пили… Есаулъ Сиротко — ежова голова — къ каждой рюмкѣ говорилъ присловья: «два сапога—пара, безъ троицы домъ не строится, безъ четырехъ угловъ домъ не становится», и такъ чуть ли не до пятидесяти, и большая часть изъ нихъ были совсѣмъ неприличныя.
«Въ это время кто-то, кажется, одинъ изъ «инсепараблей», вспомнилъ, что вчера графъ Ольховскій ѣздилъ къ помѣщику играть въ дьябелокъ, иначе ландскнехтъ. Оказалось, что онъ выигралъ полторы тысячи деньгами, караковаго жеребца и золотые часы-брегетъ. Ольховскій намъ эти часы сейчасъ же и показалъ. Дѣйствительно, хорошіе часы: съ рѣзьбой, съ украшеніями, и когда сверху надавить пуговку, то они очень мелодично прозвонятъ, сколько четвертей и который часъ. Старинные часы.
«Ольховскій немного заважничалъ.
«— Это, говоритъ, очень рѣдкая вещь. Я ее ни за что изъ рукъ не выпущу. Весьма вѣроятно, что подобныхъ часовъ во всемъ свѣтѣ не больше двухъ-трехъ экземпляровъ.
«Чекмаревъ на это улыбнулся.
«— Напрасно вы такого лестнаго мнѣнія о вашихъ часахъ. Я вамъ могу показать совершенно такіе же. Они вовсе не такая рѣдкость, какъ вы думаете.
«Ольховскій недовѣрчиво покачалъ головой:
«— Гдѣ же вы ихъ достанете? Простите, но я сомнѣваюсь…
«— Какъ вамъ угодно. Хотите — пари?
«— Съ удовольствіемъ… Когда же вы ихъ достанете?
«Но это пари показалось обществу неинтереснымъ. Есаулъ Сиротко взялъ Ольховскаго за воротъ и оттащилъ въ сторону со словами:
«— Ну, вотъ, ежовы головы, затѣяли ерунду какую-то. Пить, такъ пить, а не пить, такъ ужъ лучше въ карты играть…
«Попойка продолжалась. Вдругъ Кожинъ скомандовалъ своимъ ужасающимъ басомъ:
«— Драбанты — къ чорту! (Драбантами у насъ назывались денщики). Двери на запоръ! Чикчиры долой! Жженка идетъ!..
«Прислуга была тотчасъ же выслана, двери заперты, и огонь потушенъ. Утвердили сахарную голову надъ тремя скрещенными саблями, подъ которыми помѣстили большой котелъ. Ромъ вспыхнулъ синимъ огонькомъ, и штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й затянулъ фальшивымъ баритономъ:
Гдѣ гусары прежнихъ лѣтъ?
Гдѣ гусары удалые?
«Мы подтягивали ему нестройнымъ хоромъ. Когда же дошелъ до словъ:
Дѣды, помню васъ и я,
Испивающихъ ковшами
И сидящихъ вкругъ огня
Съ красно-сизыми носа-а-ами,—
голосъ его задрожалъ и зафальшивилъ больше прежняго.
«Жженка еще не сварилась, какъ вдругъ есаулъ Сиротко ударилъ себя по лбу и воскликнулъ:
«— Братцы мои! Ежовы головы! А вѣдь я совсѣмъ-было забылъ, что у меня нынче пріемка обоза. Удирать надо, ребята.
«— Сиди, сиди, врешь все,—сказалъ штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й.
«— Ей-Богу же, голубчикъ, нужно… Пустите, ежовы головы. Къ восьми часамъ надо быть непремѣнно, я вѣдь все равно скоро вернусь. Ольховскій, сколько часовъ теперь? Позвони-ка!
«Мы слышали, какъ Ольховскій шарилъ по карманамъ. Вдругъ онъ проговорилъ озабоченнымъ тономъ:
«— Вотъ такъ штука!..
«— Что̀ такое случилось?—спросилъ фонъ-Ашенбергъ.
«— Да часовъ никакъ не найду. Сейчасъ только положилъ ихъ около себя, когда снималъ ментикъ.
«— А ну-ка, посвѣтите, господа.
«Зажгли огонь, принялись искать часы, но ихъ не находилось. Всѣмъ намъ почему-то сдѣлалось неловко, и мы избѣгали глядѣть другъ на друга.
«— Когда вы у себя ихъ послѣдній разъ помните?—спросилъ фонъ-Ашенбергъ.
«— Да вотъ, какъ только дверь заперли… вотъ сію минуту. Я еще снималъ мундиръ и думаю: положу ихъ около себя: въ темнотѣ, по крайней мѣрѣ, можно будетъ часъ узнать…
«Всѣ замолчали и потупились. Ивановъ 1-й внезапно ударилъ кулакомъ по столу съ такой силой, что стоявшія на немъ рюмки зазвенѣли и попадали.
«— Чортъ возьми!—закричалъ онъ хрипло.—Давайте же искать эти поганые часы. Ну, живо, ребята, лѣзь подъ столъ, подъ лавки. Чтобы были!..
«Мы искали около четверти часа и совершенно безплодно. Ольховскій, растерянный, сконфуженный, повторялъ ежеминутно: «Ахъ, господа, да чортъ съ ними… да ну ихъ къ бѣсу, эти часы, господа»… Но Ивановъ 1-й прикрикнулъ на него, страшно выкатывая глаза:
«— Дуракъ! Наплевать намъ на твои часы. Понимаешь ли ты, что при-слу-ги здѣсь не бы-ло.
«Наконецъ мы сбились съ ногъ въ поискахъ за этими проклятыми часами и сѣли вокругъ стола въ томительномъ молчаніи. Кожинъ тоскливо обвелъ насъ глазами и спросилъ еле слышно:
«— Что̀ же теперь дѣлать, господа?
«— Ну, ужъ это ваше дѣло, что̀ дѣлать, майоръ,—сурово возразилъ Ивановъ 1-й.—Вы между нами старшій… А только часы должны непремѣнно найтись.
«Было рѣшено, что каждый изъ насъ позволитъ себя обыскать. Первымъ подошелъ есаулъ Сиротко, за нимъ штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й. Лицо стараго гусара побагровѣло, и шрамъ отъ сабельнаго удара, шедшій черезъ всю его сѣдую голову и черезъ лобъ до переносицы, казался широкой бѣлой полосой. Дрожащими руками онъ выворачивалъ карманы съ такой силой, точно хотѣлъ ихъ совсѣмъ выбросить изъ чикчиръ, и бормоталъ, кусая усы:
«— Срамъ! Мерзость! Въ первый разъ N-цы другъ друга обыскиваютъ… Позоръ!.. Стыдно моимъ сѣдинамъ, стыдно…
«Такимъ образомъ мы всѣ поочередно были обысканы. Остался одинъ только Чекмаревъ.
«— Ну, Ѳедюша, подходи… что̀ же ты?—подтолкнулъ его съ суровой и грустной лаской Ивановъ 1-й.
«Но онъ стоялъ, плотно прислонившись къ стѣнѣ, блѣдный, съ вздрагивающими губами, и не двигался съ мѣста.
«— Ну, иди же, Чекмаревъ,—ободрялъ его майоръ Кожинъ. — Видишь, всѣ подходили…
«Чекмаревъ медленно покачалъ головой. Я никогда не забуду кривой, страшной улыбки, исказившей его губы, когда онъ съ трудомъ выговорилъ:
«— Я… себя… не позволю… обыскивать…
«Штабъ-ротмистръ Ивановъ 1-й вспыхнулъ:
«— Какъ, чортъ возьми? Пять старыхъ офицеровъ позволяютъ себя обыскивать, а ты нѣтъ? У меня вся морда, видишь, какъ исполосована, и зубы выбиты прикладомъ, и однако меня обыскивали… Что̀ же ты лучше насъ всѣхъ? Или у тебя понятія о чести щепетильнѣе, чѣмъ у насъ? Сейчасъ подходи, Ѳедька, слышишь?
«Но Чекмаревъ опять отрицательно покачалъ головой.
«— Не пойду,—прошепталъ онъ.
«Было что-то ужасное въ его неподвижной позѣ, въ мертвенномъ взглядѣ его глазъ и въ его напряженной улыбкѣ.
«Ивановъ 1-й вдругъ перемѣнилъ тонъ и заговорилъ такимъ ласковымъ тономъ, какого никто не могъ ожидать отъ этого стараго пьяницы и грубаго солдата:
«— Ѳедюша, голубчикъ мой, брось глупости… Ты знаешь, я тебя, какъ сына, люблю… Ну, брось, милый, прошу тебя… Можетъ-быть, ты какъ-нибудь… ну, знаешь, того… изъ-за этого дурацкаго пари… понимаешь, пошутилъ… а? Ну, пошутилъ, Ѳедюша, ну, и кончено, ну, прошу тебя....
«Вся кровь бросилась въ лицо Чекмареву и сейчасъ же отхлынула назадъ. Губы его задергались. Онъ молча съ прежней страдальческой улыбкой покачалъ головой… Стало ужасно тихо, и только сердитое сопѣнье майора Кожина оглушительно раздавалось въ этой тишинѣ.
«Ивановъ 1-й глубоко, во всю грудь, вздохнулъ, повернулся бокомъ къ Чекмареву и, не глядя на него, сказалъ глухо:
«— Въ такомъ случаѣ, знаете, поручикъ… мы хотя и не сомнѣваемся въ вашей честности… но, знаете… (онъ быстро взглянулъ на Чекмарева и тотчасъ же опять отвернулся) знаете, вамъ какъ-то неловко оставаться между нами…
«Чекмаревъ пошатнулся. Казалось, онъ вотъ-вотъ грохнется на полъ. Но онъ справился съ собой и, поддерживая лѣвой рукой саблю, глядя передъ собой неподвижными глазами, точно лунатикъ, медленно прошелъ къ двери. Мы безмолвно разступились, чтобы дать ему дорогу.
«О продолженіи попойки нечего было и думать, и фонъ-Ашенбергъ даже и не пробовалъ уговаривать. Онъ позвалъ денщиковъ и приказалъ имъ убирать со стола. Всѣ мы—совершенно отрезвленные и грустные—сидѣли молча, точно еще ожидали чего-то.
«Вдругъ Байденко, денщикъ хозяина, воскликнулъ:
«— Вашъ выс-кродь! Тутечка якись часы!
«Мы бросились къ нему. Дѣйствительно, на полу, подъ котелкомъ, предназначеннымъ для жженки, лежалъ брегетъ Ольховскаго.
«— Чортъ его знаетъ,—бормоталъ смущенный графъ:—должно-быть, я ихъ какъ-нибудь нечаянно ногой, что ли, туда подтолкнулъ.
«Прислуга была вторично удалена, чтобы мы могли свободно обсудить положеніе дѣла. Молодежь подавала сочувствующіе голоса за Чекмарева, но старики смотрѣли на дѣло иначе.
«— Нѣтъ, господа, онъ оскорбилъ насъ всѣхъ и вмѣстѣ съ нами весь полкъ,— сказалъ своимъ густымъ, рѣшительнымъ басомъ майоръ Кожинъ.—Почему мы позволили себя обыскать, а онъ — нѣтъ? Оскорби одного офицера — это рѣшилось бы очень просто: пятнадцать шаговъ, пистолеты, и дѣло съ концомъ. А тутъ совсѣмъ другое дѣло. Нѣтъ-съ, онъ долженъ оставить N-скій полкъ и оставитъ его.
«Фонъ-Ашенбергъ, Ивановъ 1-й и есаулъ подтвердили это мнѣніе, хотя видно было, что имъ жаль Чекмарева. Мы стали расходиться. Медленно, безмолвно, точно возвращаясь съ похоронъ, вышли мы на крыльцо и остановились, чтобы проститься другъ съ другомъ.
«Какой-то человѣкъ быстро бѣжалъ по дорогѣ, по направленно къ дому фонъ-Ашенберга. Ивановъ 1-й раньше всѣхъ насъ узналъ въ немъ денщика поручика Чекмарева. Солдатъ былъ безъ шапки и казался страшно перепуганнымъ. Еще на ходу онъ закричалъ, еле переводя духъ:
«— Вашъ-скородь… несчастье!.. Поручикъ Чекмаревъ застрѣлились!..
«Мы кинулись на квартиру Чекмарева. Двери были не заперты. Чекмаревъ лежалъ на полу, бокомъ. Весь полъ былъ залитъ кровью, дуэльный большой пистолетъ валялся въ двухъ шагахъ… Я глядѣлъ на прекрасное лицо самоубійцы, начинавшее уже принимать окаменѣлость смерти и мнѣ чудилась на его губахъ все та же мучительная, кривая улыбка.
«— Посмотрите, нѣтъ ли записки, — сказалъ кто-то.
«Записка дѣйствительно нашлась. Она лежала на письменномъ столѣ, придавленная сверху… чѣмъ бы ты думалъ?.. золотыми часами, брегетомъ, и—что̀ всего ужаснѣе—брегетъ былъ какъ двѣ капли воды похожъ на брегетъ графа Ольховскаго.
«Записку эту я помню наизусть. Вотъ ея содержаніе:
«Прощайте, дорогіе товарищи. Клянусь Богомъ, клянусь страданіями Господа Іисуса Христа, что я не виновенъ въ кражѣ. Я только потому не позволилъ себя обыскать, что въ это время въ карманѣ у меня находился точно такой же брегетъ, какъ и у корнета графа Ольховскаго, доставшійся мнѣ отъ моего покойнаго дѣда. Къ сожалѣнію, не осталось никого въ живыхъ, кто могъ бы это засвидѣтельствовать, и потому мнѣ остается выбирать только между позоромъ и смертью. Въ случаѣ, если часы Ольховскаго найдутся, и моя невинность будетъ такимъ образомъ доказана, прошу штабъ-ротмистра Иванова 1-го всѣ мои вещи, оружіе и лошадей раздать на память милымъ товарищамъ, а самому себѣ оставить мой брегетъ»
«И затѣмъ подпись».
Дядя Василій Филипповичъ совсѣмъ ушелъ въ тѣнь лампы. Онъ очень долго сморкался и кашлялъ подъ ея прикрытіемъ и наконецъ сказалъ:
— Вотъ видишь, какія случайности есть въ запасѣ у жизни, голубчикъ…
|
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |