4. Как ни разнообразны, по своему содержанию и форме, вещественные памятники, все же они могут быть распределены на две основных категории. Первую представляют те памятники, которые служат для удовлетворения внешних потребностей человека. Сюда относятся, напр., различного рода орудия производства, жилище человека, его одежда, утварь, вообще все то, что, в широком смысле, призвано обслуживать внешний быт человека, что входит в его обиход. Эти памятники можно отнести к области ведения того отдела археологии, которому правильно было бы дать название бытового. Ко второй категории памятников относятся те из них, которые служат для удовлетворения духовных потребностей человека. Это — памятники искусства и стоящего в тесной от него зависимости художественного ремесла. Эти памятники составляют предмет ведения художественной археологии. Нужно, впрочем, заметить, что есть целый ряд памятников, которые занимают посредствующее место между указанными категориями, или с одинаковым правом могут быть отнесены и к той и к другой. Напр., глиняный сосуд — памятник бытовой археологии, но картина, украшающая сосуд, коль скоро она исполнена художественно, — памятник художественной археологии; обыкновенный помпеянский дом — памятник бытовой археологии, фрески же и мозаики, его украшающие, — памятники художественной археологии; щит — предмет бытовой археологии, рельеф, украшающий щит, — предмет художественной археологии, и т. д. Для археологического изучения памятника является, однако, безразличным, относится ли он к предметам бытовой или художественной археологии. Как бы ни были различны памятники по их содержанию, у всех их имеется общий элемент, роднящий их между собой. Этим элементом является форма памятника, без которого памятник немыслим вообще.
Лишь на первый взгляд может показаться, будто можно составить себе представление о форме памятника, не обращаясь к исследованию ее самой и довольствуясь лишь описанием ее, поскольку оно сохранилось в памятниках письменности той эпохи, когда тот или иной памятник возник. Например: ошибочно думать, будто достаточно изучить сохранившиеся от классической древности описания греческого храма, чтобы понять его в его целом и все детали его устройства. Если бы даже до нас дошло все то, что в древности было написано об архитектуре храмов, мы все равно, не имея остатков их самих, не могли бы составить себе о них надлежащего представления. Письменные источники играют при этом подсобную, иногда очень валеную, роль, но изучение всякого памятника должно, прежде всего, исходить из него самого и непосредственно на него опираться. То же приложило в равной мере и к изучению содержания памятника. В древней литературе сохранилось достаточно упоминаний о недошедшей до нас знаменитой статуе Зевса Олимпийского Фидия; имеется и подробное описание ее. И все-таки надлежащее представление об этой статуе можно получить, лишь обратившись к изучению сохранившихся ее воспроизведений на античных монетах. Нужно принять за правило, что плодотворное изучение памятника, как со стороны его содержания, так и в отношении формы, возможно лишь на основании непосредственного ознакомления с самим памятником или с точным его воспроизведением.
Содержание памятников может быть постигнуто и воспринято в результате изучения этого содержания самого по себе. Форму памятника можно понять двояко: или путем непосредственного проникновения в нее самое, или путем сравнения ее с другими родственными ей формами. Непосредственное проникновение в форму памятников возможно, когда основные принципы, поведшие к созданию его, живут еще в нас. Христианская базилика раннего средневековья, как в своем плане, так и в своем общем художественном построении, легко понятна и современному европейцу. Точно так же понятна статуя, скажем, греческого юноши. В обоих этих примерах заножено много черт „обще-человеческих“. Но статую греческого божества понять уже труднее, точно так же, как нелегко понять, например, буддийский храм, хотя бы даже современный. Вообще в тех случаях, когда мы слишком отдалены или во временном, или в пространственном, или в культурном отношениях от того или иного памятника, самая возможность непосредственного проникновения в него является делом далеко не простым. Правда, можно дать „эстетическую“ оценку памятника; но такая оценка всегда бывает, в значительной степени, субъективна, а потому она и не обязательна для всех и каждого. И вот, когда нельзя постигнуть памятник непосредственно из рассмотрения его самого, оказывает существенную помощь сравнительный метод. Посредством сопоставления таких памятников, в которых использована одинаковая форма для выражения заключенного в них содержания, легче схватить существенные черты того или иного памятника. Проследив историческую эволюцию мысли, яснее можно осознать те побудительные силы, которые руководили творцом памятника, уловить те цели, к которым он стремился при его создании. Подчеркивая те или иные отклонения в деталях, тем острее можно уразуметь основные черты. Таким образом, правильно примененный, сравнительный метод, в значительной степени, способствует выяснению и содержания и формы памятника и помогает постигнуть его. Вместе с тем, благодаря сравнительному методу, является возможность, в конце концов, установить даже общие принципы той или иной формы памятника, принимая во внимание, что развитие формы следует своим неизменным законам, точнее сказать, обусловлено закономерной целесообразностью.
Изучение вещественных памятников самих по себе представляет то незаменимое преимущество, что они, эти памятники, суть непосредственные свидетели, факты прошлого. В этом отношении вещественные памятники являются источником даже более надежным и достоверным, чем показания современников той или иной эпохи, сохранившиеся в памятниках письменных: как бы ни был беспристрастен современник при изложении переживаемых им фактов, он неизбежно внесет в него, хотя бы в слабой форме выраженное, субъективное чувство: на то он и одушевленное существо. Вещественные памятники — сами по себе неодушевленные предметы, и потому они строго объективны. Всякий вещественный памятник, будет ли он предназначен удовлетворять практическим потребностям (бытовой памятник), или же будет воплощать в себе более высокие цели (художественный памятник), является продуктом непосредственного творчества и потому представляет более верное средство постигнуть прошлое, чем всякое, даже самое достоверное показание письменного памятника, которое всегда стоит в зависимости от умственного склада, личного настроения и других свойств писателя. Всякое показание письменнного источника, в особенности, если он отстоит, в хронологическом отношении, далеко от тех фактов, о которых повествует, или, если автор его не внушает к себе безусловного доверия, требует критической проверки и оценки в отношении его достоверности. Даже документальный письменный источник, восходящий непосредственно к повествуемым в нем фактам и потому более объективный, чем литературный письменный источник, все же, в некоторых случаях, может вызывать необходимость критического к нему отношения. Наоборот, всякий вещественный памятник является, в противоположность письменному памятнику, не просто отражением или воспроизведением прошлой жизни, но частью самой этой жизни. Вещественные памятники — непосредственные свидетели материального или духовного состояния культуры данной эпохи. В этом отношении они постоянно расширяют, а часто и исправляют те представления о ней, какие создались у нас на основании литературного предания, а в тех случаях, когда последнее отсутствует, являются единственными нашими руководителями. Раскопки до-персидского слоя на афинском акрополе (I, 60) познакомили нас с тою высокою культурою, какая была в Афинах в эпоху тираннии Писистрата в афинском обществе, изнемогавшем, как думали ранее, под гнетом этой тираннии. Древнейшая Спарта рисуется в нашем о ней литературном предании, как образец величайшей простоты и строгости нравов; находки в святыне Артемиды Орфии многочисленных кубков для вина, украшенных далеко не скромными изображениями, воочию убедили в том, насколько в этом отношении литературное преданпе о спартанской строгости нравов оказывается тенденциозным. Наконец, что мы знали о так называемой Эгейской культуре, пока не были открыты, относящиеся к ней вещественные памятники? Подобного рода примеров можно было бы привести большое количество, и все они показали бы, каким надежным материалом в руках исследователя прошлого являются вещественные памятники последнего.
Таково первое преимущество вещественных памятников, как непосредственных свидетелей прошлого. Другое преимущество их заключается в том, что самая пластическая форма их воспроизводит, в некоторых случаях, такие явления этого прошлого, которые или вообще не нашли себе выражения в памятниках письменных, или нашли его далеко не в полном виде. Нужно помнить, что лишь самая незначительная часть внутренней и внешней прошлой жизни народа находит свое отражение в памятниках его письменности. Последние отражают в себе лишь наиболее крупные, существенные явления, как из истории внешнего быта народа, так и из истории его мировоззрения. Особенно в области религиозного сознания народа слова̀, выраженные на письме, зачастую бывают совершенно недостаточны для выражения религиозных чувств народа. И тут вещественные памятники, в которых отражается религиозное самосознание народа, оказывают нам существенную помощь. Могли ли бы мы понять образы греческих божеств, если бы располагали то́лько литературною о них традицией и если бы в нашем распоряжении не было религиозной скульптуры греков, изображений различных сцен из греческой мифологии на картинах, украшающих греческие вазы, или дошедших до нас в виде помпеянских росписей? Что̀ мы знали бы о религиозных настроениях древних христиан, если бы не было катакомб с их живописным убранством, древне-христианских саркофагов с их рельефами? Что иное, как не готические соборы могут познакомить нас с религиозным настроением позднего средневековья? Где мы чувствовали ближе всего Московскую Русь, как не в Кремле со всеми его памятниками? То же самое, если еще не большее, значение имеют вещественные памятники при ознакомлении с внешним бытом народа. Его вообще невозможно было бы ни изучать ни понимать, если бы вещественных памятников не было. Какая-нибудь танагрская терракотта живее перенесет нас в интимную жизнь греков IV в. до Р. Х., чем самые красноречивые описания ее в письменных памятниках, если бы такие описания даже и существовали. Что̀ знали бы мы о внешнем быте великокняжеской Руси, если бы не имели русских кладов той эпохи?
Однако, отдавая должное вещественным памятникам, как источникам для воссоздания прошлого, нельзя указывать лишь на одни их преимущества и закрывать глаза на их слабые стороны. Прежде всего, вещественный памятник может иметь иногда не одно, а несколько значений, и часто от искусства его истолкования зависит его правильное понимание и надлежащая оценка; истолкователь же, при истолковании памятника, всегда может ошибаться. Правда, всякий вещественный памятник стоит в известной хронологической связи с однородными памятниками, как более ранними, так и более поздними; но устанавливаемая, на основании этой связи, хронологическая преемственность имеет лишь относительное значение, поскольку она не находит подтверждения и подкрепления в памятниках письменных, легче и вернее поддающихся датировке в сравнении с датировкою памятников вещественных. Там, где хронология вещественных памятников не находит себе опоры в литературном предании, она всегда бывает только приблизительною. Вот почему хронология не только отдельных памятников, относящихся к области доисторической археологии, но даже целых эпох ее всегда может быть только приблизительною и выражаться в круглых цифрах.
Метод исследования вещественных памятников, поскольку они укладываются в те или иные исторические эпохи, по существу своему, одинаков. Но на практике, в применении этого метода, существуют различия, зависящие от внешних, а иногда и случайных причин. Главною из них является состояние памятника в настоящее время: дошел ли он в неповрежденном виде, или в поврежденном, и притом насколько поврежденном; в какой степени отдаления от нашего времени памятник находится. Картину Репина можно изучать непосредственно, без каких-либо предварительных разысканий, ибо она остается в таком же состоянии, в каком была в момент ее создания (может быть, только краски несколько пожухли). При изучении фрески Рафаэля возникает уже вопрос: не пострадала ли она, более или менее значительно, от времени, не переписана ли она — вопрос, за разрешением которого ученому, быть может, придется обратиться за содействием к технику. Катакомбные или помпеянские фрески отчасти дошли до нас в очень поврежденном состоянии, наполовину, а то и более разрушенными. А фреска, происходящая из Кносского дворца на Крите, найдена была лежащею на поверхности земли и разбитою на тысячи кусков; чтобы приступить к ее изучению, нужна было, казалось, на первый взгляд, очень простая работа — сложить фреску из отдельных кусков, но эта работа потребовала большой научной и технической опытности со стороны исследователя. Таким образом, при занятиях вещественными памятниками седой старины приходится, на первых же порах, итти робкими и неуверенными шагами; при занятиях памятником более близкого к нам прошлого, исследователь чувствует себя более вооруженным, а при занятиях памятником недавняго прошлого можно действовать с еще большею уверенностью. То же самое относится и к изучению вещественных памятников с исторической точки зрения. О картине Репина мы можем запросить или его самого, или его современников. Для Рафаэля к нашим услугам имеется обилие современных ему письменных документов. Для уяснения катакомбных и помпеянских росписей мы обладаем разрозненными и крайне скудными, мало что говорящими показаниями письменных источников. Для критских фресок — полное отсутствие каких бы то ни было письменных показаний. Всякого рода подготовительная ученая работа при занятиях вещественными памятниками бывает тем обширнее и настоятельнее, чем эти памятники более отдалены от нас, чем более в поврежденном состоянии они дошли.
Резкою границею в деле изучения вещественных памятников является та эпоха, которая связана в научном представлении с так называемым Великим переселением народов. Все то, что̀ относится до этой эпохи и к ней самой, дошло до нас случайно, в поврежденном состоянии, вне определенной связи. Все то, что идет за этой эпохою, представляет более или менее последовательную преемственность в хронологическом отношении, хотя и тут случайности всякого рода играют все еще очень большую роль, и Средневековье, например, как западное, так и восточное, доступно для археологического изучения далеко недостаточно.
Бо̀льшая часть памятников, относящихся ко времени до Великого переселения народов, сохранилась под землею, и для своего изучения они должны быть предварительно извлечены из нее. Памятники, восходящие к эпохе после Великого переселения народов, сохранились постольку, поскольку нашли себе прибежище в монастырях и храмах, дворцах и замках и пр., поскольку они передавались из поколения в поколение, пока наиболее замечательные из них, уже в новое время, не попали в музеи и иного рода хранилища. Чем отдаленнее эпоха, тем меньше от нее сохранилось вещественных памятников, хотя и тут бывают исключения, вызванные случайными обстоятельствами. Например, егепетских памятников II и I тысячелетий до Р. Х. сохранилось больше, чем дошло от того же времени памятников греческого или италийского происхождения; греческих памятников IV века до Р. Х. сохранилось больше по сравнению с персидскими памятниками того же времени. Далеко неравномерное распределение памятников по отдельным хронологическим эпохам, или культурным периодам обусловливает собою и неодинаковую ценность их в научном отношении. Там, где памятников много, возможно говорить о том или ином выборе; там, где памятников мало, ни о каком выборе, в сущности, говорить не приходится, так как каждый черенок, каждый обломок имеет свое значение.