[221]
XIII.
Въ домѣ мельника.
— Ну и безтолковщина же идетъ у этихъ людей!—сказала комнатная кошка кухонной.—Теперь у Бабетты съ Руди опять все врозь пошло! Она плачетъ, а онъ и знать ея не хочетъ больше!
— Не люблю я этого!—сказала кухонная кошка.
— И я тоже!—сказала первая.—Но горевать ужъ я не стану! Пусть Бабетта возьметъ себѣ другого жениха—того, съ рыжими бакенбардами! Впрочемъ, и онъ не бывалъ здѣсь съ тѣхъ поръ, какъ собирался взлѣзть на крышу.
Злыя силы творятъ свое и внѣ, и внутри насъ; это Руди испыталъ на себѣ и крѣпко задумался надъ этимъ. Что случилось съ нимъ, что творилось въ немъ самомъ тамъ, на горахъ? Было-ли то злое навожденіе или горячешный бредъ? Но до сихъ поръ онъ, вѣдь, не знавалъ ни лихорадки, ни другихъ недуговъ! Осуждая Бабетту, онъ заглянулъ на минуту и вглубь собственной души, и ему вспомнилась бушевавшая въ ней дикая буря, жгучій „фёнъ“, который вырвался изъ нея наружу. Могъ-ли онъ самъ открыть Бабеттѣ каждую свою мысль, которая въ часъ искушенія могла перейти въ дѣло? Онъ потерялъ ея кольцо, и, именно благодаря этой потерѣ, Бабетта вновь обрѣла Руди. А она, могла-ли она открыть ему всю свою душу? Сердце его какъ будто рвали на части, когда онъ думалъ о ней; въ немъ просыпалось столько воспоминаній!
[222]Онъ видѣлъ ее передъ собой какъ живую—веселую, смѣющуюся, дѣтски-шаловливую! Ласковыя слова, которыхъ онъ столько слышалъ отъ нея въ минуты сердечнаго упоенія, прокрались въ его душу солнечными лучами, и скоро она вся была залита ими—Бабетта опять могла воцариться въ ней! „Да, она навѣрно могла открыть ему всю свою душу и—откроетъ!“
И вотъ онъ пришелъ на мельницу. Приступили къ исповѣди; началась она поцѣлуемъ, а кончилась тѣмъ, что виновнымъ былъ признанъ Руди. Онъ былъ страшно виноватъ, позволивъ себѣ усумниться въ вѣрности Бабетты! Онъ поступилъ просто непозволительно, гадко! Такое недовѣріе, такая горячность могли погубить ихъ обоихъ. Конечно! И вотъ, Бабетта прочитала ему маленькое нравоученіе; это очень шло къ ней и доставило ей большое удовольствіе. Но въ одномъ все-таки Руди былъ правъ: родственникъ крестной мамаши былъ просто шалопай! Она даже хотѣла сжечь книгу, которую онъ подарилъ ей, чтобы ничто больше не напоминало ей о немъ.
— Ну, опять все уладилось!—сказала комнатная кошка!—Руди опять тутъ, они столковались и говорятъ, что это величайшее счастье!
— А я слышала сегодня ночью отъ крысъ, что величайшее счастье—пожирать сальныя свѣчи и всегда имѣть въ запасѣ протухшее сало! Кому же теперь вѣрить: крысамъ или людямъ?
— Ни тѣмъ, ни другимъ!—сказала комнатная кошка.—Это вѣрнѣе всего!
Но величайшее счастье для Руди и Бабетты было еще впереди; ихъ ожидалъ прекраснѣйшій день ихъ жизни—день свадьбы.
Свадьбу собирались праздновать не въ мѣстной церкви, и не въ домѣ мельника; крестная пожелала, чтобы свадьбу сыграли у нея, а обрядъ былъ совершенъ въ красивой маленькой церкви въ Монтрэ. И мельникъ рѣшилъ уважить требованіе крестной матери: онъ одинъ зналъ, что̀ собиралась она подарить молодымъ, и нашелъ, что такой свадебный подарокъ стоилъ маленькой уступки. День былъ назначенъ. Вечеромъ наканунѣ, мельникъ, женихъ и невѣста должны были выѣхать въ Вильневъ, а съ утреннимъ пароходомъ заблаговременно прибыть въ Монтрэ, чтобы дочери крестной матери успѣли одѣть невѣсту къ вѣнцу.
[223]
— Полагаю все-таки, что они справятъ свадьбу и здѣсь, хоть на другой день!—сказала комнатная кошка.—Иначе я не дамъ и „мяу“ за всю эту исторію!
— Попируемъ и здѣсь!—отвѣтила кухонная кошка.—Недаромъ зарѣзали столько утокъ и голубей, а на стѣнѣ виситъ цѣлая коза! У меня ужъ зубы чешутся, какъ погляжу! Завтра они уѣдутъ!
Да, завтра! Сегодня же вечеромъ Руди и Бабетта въ послѣдній разъ сидѣли на мельницѣ женихомъ и невѣстою.
„Альпійское зарево“ пылало, вечерніе колокола звонили, дѣти воздуха пѣли: „Да свершится все къ лучшему!“
