Список флигель-адъютантов в последний год царствования императора Николая Павловича.
В последний год царствования государя Николая Павловича был нижеследующий список флигель-адъютантов (привожу этот перечень с особенными отметками):
1. Граф Николай Трофимович Баранов.
2. Граф Ф. Д. Алопеус, командовал Александрийским гусарским полком.
3. Князь Алексей Борисович Куракин, командовал дивизионом в Кавалергардском полку.
4. Князь М. Д. Волконский, командовал Муромским пехотным полком.
5. С. Е. Кушелев, командовал гренадерским Барклая де-Толли полком.
6. Н. Н. Анненков, вице-директор инспекторского департамента военного министерства.
7. Барон Э. Н. Мирбах (1).
8. Князь В. Д. Голицин в лейб-гвардии Уланском полку, командовал дивизионом.
9. А. Д. Герстенцвейг (2).
10. Граф Ф. А. Гейден, начальник штаба 1-го пехотного корпуса.
11. Граф Валериан Егорович Канкрин, командовал Кинбурнским драгунским полком.
12. Князь Фёдор Иванович Паскевич (3).
13. Князь В. Ил. Васильчиков, в Валахии при князе М. Д. Горчакове.
14. М. Л. Дубельт, командовал Белорусским гусарским полком.
15. А. Е. Тимашев, начальник штаба драгунского корпуса.
16. А. П. Ахматов (4).
17. Граф Г. К. Крейц (5).
18. Князь Гр. Гр. Гагарин, в отсутствии по рисованию в Грузии.
19. Князь П. Р. Багратион (6).
20. Барон Л. П. Николаи, командовал полком на Кавказе.
21. Н. Д. Чебышев (7), в гренадерском полку, юбилейный.
22. Граф Н. А. Орлов при фельдмаршале Паскевиче, на Дунае.
23. Барон Тетенборн (8).
24. Князь А. В. Оболенский.
25. Н. Г. Сколков, в Крыму, при князе Меншикове.
26. Д. И. Скобелев, на Кавказе.
27. Князь Эмиль Витгенштейн (9).
28. Н. А. Аркас, флотский (10).
29. Бреверн, сошёл с ума сейчас по назначении.
30. Князь М. П. Голицын (11).
31. Н. С. Унковский (12).
32. Князь М. Б. Лобанов (13), на Кавказе.
33. Н. П. Фредерикс флотский (14); на его дежурстве скончался государь Николай Павлович.
34. Б. А. Перовский (15); не помню, чтобы кроме рекрутских наборов получал поручения.
35. А. Н. Стюрлер (16).
36. Д. К. Гербель (17).
37. А. М. Дренякин, юбилейный, в лейб-гвардии Измайловском полку.
38. В. И. Ден (18).
39. Князь А. Н. Крапоткин, в Кирасирском его величества полку.
40. П. П. Альбединский (19).
41. Князь Д. А. Лобанов (20).
42. А. П. Веймарн (21), при главной квартире.
43. Граф А. С. Строганов (22), только за рекрутами.
44. Граф А. П. Шувалов (23).
45. П. А. Воейков, при князе Паскевиче.
46. Граф Николай Васильевич Левашов (24).
47. Граф Н. Чертков (25).
48. А. А. Чернышов.
Собственно в прямой зависимости и распоряжении государя Николая Павловича было — 25.
За исключением флотских — 21.
А таких, которые получали поручения, кроме дежурства и набора, только — 10.
Князь Михаил Дмитриевич Горчаков. В последнее время, то есть в конце 1880 года, Запаски Н. В. Берга, помещённые в « Русской Старине», заставили много говорить и спорить о князе Михаиле Дмитриевиче Горчакове.
Эту благородную личность я знал со времени моего детства и поневоле припоминаю некоторые его выходки и фразы (впрочем, неудачные).
Раз у него на бале он опрометью подбежал к госпоже В—й, рождённой княжне В—й:
— «Vous avez failli me donner une indigestion, car j'ai voulu avaler ma fille pour les confusions, qu’elle a faites avec les invitations; ou a tardé à vous en envoyer une…» (Вы чуть не причинили мне расстройства, так как я готов был съесть дочь за путаницу, которую она наделала с приглашениями; вам опоздали послать приглашение).
Этот вечер в особенности сохранился в моей памяти, потому что бедной В. в этот день не везло и ей пришлось услышать не одну вышеприведённую любезность князя Михаила Дмитриевича…
Граф Морни. Граф Морни, как известно, сын Гортензии Бонапарте и графа Флаго, был во время коронования представителем ещё накануне враждебной нам Франции; его усилиям и домогательствам России была обязана тем, что ей навязана и, говорят, секретною конвенциею, заключённою в одно время с миром, предписано принять с благодарностью французскую компанию концессионеров на сооружение целой сети железных дорог, под названием: «La grande société des chemins de fers russes» (Главное общество российских железных дорог), на условиях, которые в настоящее время не только были бы отвергнуты, но и, конечно, возбудили бы негодование. Правами, дарованными этому soi-disant главному обществу железных дорог, друг мой Александр Лярский лишался возможности получить концессию на сооружение Нижегородско-московской железной дороги — концессию, которая ему была обещана, а затраты и труды его по изысканиям по двум направлениям сделались бесполезными. Впоследствии он получил от французов ничтожное вознаграждение за сделанные им изыскания, но мечта и надежды многих лет — сооружения самой выгодной, необходимейшей для внутренней торговли дороги — всё это безвозвратно погибло.
А. Л. Потапов. Однажды, когда я представлялся императрице Александре Фёдоровне, кажется по случаю производства в генерал-майоры, — её величество обратилась ко мне с вопросом: «Правда ли, что Потапов назначается обер-полициймейстером в Санкт-Петербурге?»
Я отвечал, что он предназначается на подобную должность в Москву; Александра Фёдоровна (шутя) продолжала: «C’est incroyable, je ne me ferai jamais à l’idée que le petit Potapoff put être grand-maître de police! Si j’étais un soldat ou un paysan, jamais je n’aurais eu peur du petit Potapoff». (Это невероятно, я никогда не освоюсь с мыслью, что маленький Потапов может быть обер-полициймейстером! Если бы я была солдат или крестьянин, я никогда не боялась бы маленького Потапова).
Необыкновенно малый рост Александра Львовича Потапова уже прежде неоднократно давал повод к шуткам и анекдотам; так, в 1850 г., когда он ещё был ротмистром и адъютантом при фельдмаршале князе И. Ф. Паскевиче, рассказывали в Варшаве, что на смотру собранных войск под Варшавою в присутствии государя Николая Павловича, а также императора австрийского и короля прусского, Потапов, будучи дежурным, стоял ближе всех прочих лиц свиты к высочайшим особам, и что при этом подслушали разговор двух поляков, из которых один указывал другому, вероятно, провинциалу, и называл государя и его державных гостей.
— «Widzisz, — говорил он, — to Naijasniejszy Pan, to cesarz Austryaski, to kròl Pruski, a to dziesko, указывая на Потапова, to Następca tronu».
В своём наречии поляки, произнося в некоторых случаях «о» как «у», называли Потапова всегда Потапуф, что также смешило публику и немало раздражало маленького Потапова, в котором таилось огромное самолюбие и гигантское честолюбие.
Нельзя мне не поговорить о графе Алексее Федоровиче Орлове, которого покойный государь Николай Павлович часто называл «брат Алексей» и которого так ошибочно (?) вся Россия считала другом (самым преданным) государя. Об Орлове, его богатстве, о том, как ему были даны 800 000 для покупки дома, как он купил таковой у Пашкова, на Литейной, как он никогда в нём не жил, а отдавал внаймы, и, наконец, как он продал этот дом в Удельное ведомство…
Две эпохи: 19 февраля 1861 года и отмена телесных наказаний по приговору суда 17 апреля 1863 г.
Я никогда не забуду, что я обязан государю Александру Николаевичу двумя самыми счастливыми эпохами своей службы.
После назначения моего курским военным губернатором, управляющим и гражданскою частью, был объявлен манифест, упразднявший крепостное право.
В Курск я прибыл в тот самый день, когда в соборе был прочитан этот манифест; народ ещё не отдавал себе отчёта в своём счастье; манифест ссылался на Положение, ему неизвестное, но мне было легко на душе: я хорошо понимал, что при крепостном праве, зорко следя за помещиками, я бы вынужден был преследовать большую часть из них за злоупотребления помещичьей власти. Злоупотребления, сделавшиеся нормальными по бездействию губернского начальства, никого не поражали и даже редко вызывали протесты и жалобы, а народ с непостижимым терпением переносил всевозможные притеснения, несправедливости, мучения, истязания.
Вотчинное право, упорно отстаивавшееся многими крупными землевладельцами, кануло в вечность; впрочем, я не могу не сказать в оправдание его защитников, что это были люди богатые, никогда близко и пристально не всматривавшиеся в труженическую жизнь крепостного люда и в нескончаемых спорах об этом предмете, беспрестанно возбуждавшихся во время деятельности крестьянской, так называемой Редакционной, комиссии, с детскою (?) наивностью приводили в пользу вотчинного права исключительные примеры трогательных патриархальных помещиков с принадлежавшими им крестьянами. В этих отчаянных усилиях оправдывать вотчинное право и даже доказывать его пользу проглядывали затаённые надежды установления в России английских порядков с палатою лордов и так далее, но об этом мне ещё придётся говорить много и пространно.
Другой момент был тот, когда я получил по телеграфу уведомление от министра внутренних дел, что 30 августа (это ошибка: 17 апреля 1863 г.) государь окончательно приказал отменить телесные наказания по приговору суда. Как теперь помню, что у меня брызнули из глаз слёзы радости и что я от всей души поблагодарил бога за то, что сподобил меня быть исполнителем такого высочайшего повеления. Я тогда же, немедленно отправил гонцов во все уезды, чтобы остановить исполнение уже состоявшихся на прежнем основании судебных приговоров. Я не помню в течение всей моей тридцатилетней службы более радостного дня, и если я и прежде искренно любил государя, то, конечно, с этого времени сделался преданнейшим и нежно любящим верноподданным.
Граф П. А. Валуев. Зимой этого года я уже вторично приезжал в Санкт-Петербург по делам службы; кроме меня, находилось в столице десять губернаторов, включая в это число и местного графа А. Л. Бобринского. Не помню, которого числа я получил приглашение приехать к министру внутренних дел в восемь часов вечера.
Войдя в кабинет Петра Александровича, я там уже застал многочисленную компанию, а именно: товарища министра внутренних дел Тройницкого, Якова Александровича Соловьёва, в то время председателя Земского отдела, санкт-петербургского обер-полициймейстера И. В. Анненкова и губернаторов: тверского — князя Багратиона, орловского — графа Н. В. Левашова, тамбовского — К. К. Данзаса, пензенского — Александровского; всех не припомню. Нас усадили кругом большого овального стола, так что в средине друг против друга сидели министр и его товарищ; по правую сторону министра Я. А. Соловьёв, потом Анненков, Бобринский и так далее, мне же пришлось сидеть налево от министра, что оказалось очень удобным, потому что я подавал мнение своё последним.
С большою важностью закрыв глаза, П. А. Валуев обратился к нам приблизительно[1] с следующими словами:
— «Господа, я собрал вас сегодня, всех наличных в Петербурге губернаторов, чтобы обсудить с вами два важных вопроса и получить о них ваши мнения. Ввиду успешного введения Положений 19 февраля 1861 года и в особенности того усердного содействия, которое выказало повсеместно русское благородное дворянство правительству в этом столь важном деде, не было ли бы желательным и полезным, чтобы государь император выразил своё удовольствие и признательность дворянству особым высочайшим манифестом?»
После непродолжительной паузы все заговорили вдруг, одобряя эту прекрасную мысль, но этим П. А. Валуев не удовольствовался и стал обращаться к каждому лицу отдельно.
Первый подал одобрительное мнение генерал Анненков, за ним NN… то же самое, только изменяя выражения, и другие; когда очередь дошла до меня, я —
[высказал неодобрение помянутой мысли, причём изложил и свои к тому мотивы]
Не могу сказать, чтобы мои слова были приняты сочувственно аудиториею.
Второй предложенный вопрос заключался в том, что ввиду приближающегося срока окончательного избавления от зависимости дворовых, не признаем ли мы полезным принять предусмотрительные и предупредительные меры «против могущих возникнуть (textuel) беспорядков».
Этот вопрос был принят с большим оживлением и господа губернаторы предлагали наперерыв разные предусмотрительные и предупредительные меры, а господин тамбовский губернатор начал даже горячиться, вероятно, от избытка энергии.
Когда немного поутихли и спросили меня, я отвечал: «Мне не известны обстоятельства других губерний, а что касается Курской губернии, то я ручаюсь, что применение человеколюбивого благодетельного закона никогда не возбудит ни малейшего замешательства и тем паче беспорядков».
Вскоре затем начали разъезжаться. Прощаясь с господами администраторами, П. А. Валуев объявил, что о всех мнениях им будет доложено государю императору.
Я нарочно не уезжал, и когда мы остались втроём с Я. А. Соловьевым, я сказал министру:
— Хотя я остался в меньшинстве или один с своим мнением, позвольте надеяться, что вы и о нём доложите государю.
На это Валуев отвечал с непривычною ему живостью.
— Непременно, тем более что я разделяю ваши мнения.
— Так скажите, пожалуйста, — спросил я, — для чего же вы нас собирали?
— Is auraient pût me convaincre (они могли бы убедить меня), — отвечал величественно П. А. Валуев.
Никакого манифеста не было, ни один дворовый не лишил себя жизни за то, что их лишили господ — «отцов родных»…
Симбирск и Семён Романович Жданов (1863 г.). Перехожу к описанию моей командировки в Симбирск для председательствования в высочайше установленной комиссии смешанного суда, которому предстояло разъяснить, в чём именно могли обвиняться одиннадцать человек, четыре года содержавшихся под стражею, заподозренных и обвинённых в поджогах Ждановым, в бумагах которого после его смерти не было найдено ни уважительных причин к арестованию разных лиц, ещё томившихся в заключении, ни улик, подкреплявших предположения Жданова в их виновности.
После первых заседаний комиссии я получил убеждение, что Жданов, прибывший в Симбирск слишком поздно, чтобы иметь возможность захватить поджигателей, в существовании которых никто и по сие время (1872 г.) в Симбирске не сомневается и справедливо, тщетно делая розыски в течение двух лет, наконец решил для удовлетворения своего самолюбия и для сдержания легкомысленно данного слова жителям Симбирска не покинуть развалин несчастного города, не обнаружив преступников, создать таковых посредством наговоров, мнимых обличений и других мнимо хитрых действий частного пристава Розова и чиновников министерства и Постельникова.
Тут рождается вопрос: можно ли поверить, что Жданов, — высочайше облечённый огромною властью в пределах восьми губерний, — мог решиться из самолюбия и пустого тщеславия на поступки, долженствовавшие иметь результатом обвинение одиннадцати невинных жертв в одном из ужаснейших преступлений?
Прежде чем решиться на ответ положительный или отрицательный, мне кажется необходимым узнать подробно личность Жданова; по моему мнению, ни чин, ни звание покойного не дают никому права на слепое доверие, надо проследить жизнь человека, все подробности его служебной деятельности, чтобы дозволить себе сделать заключение о его нравственных качествах.
К несчастью, Жданов умер[2], многие убеждены, что он умер вследствие отравы, потому что следствие, которое он производил в Приволжском крае, сделало его обладателем каких-то важных тайн, раскрытие которых грозило опасностью каким-то высокопоставленным в Петербурге лицам.
Всё это слишком нелепо, чтобы заслуживать доверия.
По моему мнению, никто не был заинтересован в жизни или смерти Жданова, который употребил во зло (?) высочайшее доверие и никогда на таковое по своему характеру и присвоенным им приёмам на служебном поприще не имел право. Заинтересовавшись личностью Жданова, я не мог не вспомнить всего, что о нём в разное время слышал, и спешу сказать, что все сведения, в разное время нарочно или случайно о нём мною собранные, подтвердили те предположения, которые я делал неохотно, с опасением разделить с Ждановым ответственность за неосновательное, хотя бы с моей стороны неумышленное, обвинение невинного.
В то время когда граф Пётр Андреевич Шувалов был директором департамента общих дел министерства внутренних дел, он мне рассказал подробно обстоятельства, которым господин Жданов был обязан своим неожиданным возвышением по службе, то есть на общеразговорном языке — карьерою.
Родом из цыган Бессарабской области, благодаря каким-то случайно благоприятным обстоятельствам, Жданов получил некоторое образование в уездном училище, а после определения на государственную службу, неизвестно благодаря каким обстоятельствам, был назначен писцом в министерство внутренних дел, в департамент полиции исполнительной, в департамент, которого впоследствии ему суждено было сделаться директором. Будучи ещё писцом, он уже успел обратить на себя внимание своего начальника отделения ловкостью, с которою он обращался с делами для угождения начальству.
В 1836 году, особенный, совершенно неожиданный случай был причиной возвышения Семёна Романовича Жданова и целого ряда отличий, которыми тогдашнее начальство считало своим долгом вознаградить молодого и до того неизвестного Жданова за оказанную им этому начальству увенчавшуюся успехом услугу. В 1836 году покойный государь Николай Павлович впервые посетил министерство внутренних дел. Приезд этот произвёл потрясающее ощущение на всех чинов министерства, не исключая самого министра, которого не было налицо, но который известился вовремя о посещении и успел явиться до отъезда государя. Директоры департаментов: Жмакин, полиции исполнительной, и Лекс[3], общих дел, встретили и сопровождали государя при обходе им огромных зал, наполненных чиновным людом. При крутом повороте из одной залы в другую на государя наскочил какой-то торопившийся чиновник, оказавшийся одетым не по форме, а именно в каких-то светлых панталонах, при форменном вицмундире. Государь это заметил, но удовлетворился объяснением находчивого Лекса, объяснившего с полным презрением к истине, что это — чиновник, накануне поступивший в департамент на испытание, несмотря на то что это был старый столоначальник, прослуживший в министерстве более двадцати лет, что было очень хорошо известно господину Лексу.
Когда государь обходил палаты, подведомственные господину Жмакину, он вдруг обратился к директору с вопросом: «А какое у вас здесь — наистаршее по производству дело?»
Жмакин, хотя и сильно озадаченный, имел возможность сказать правду, так как случайно накануне просмотрел списки, а потому доложил государю правдиво и без затруднения, что старшее дело, не оконченное производством, относится к 1802 году.
Получив этот ответ, случайно правдивый, государь приказал, чтобы это дело немедленно было рассмотрено, решено и к семи часам вечера доставлено ему, государю, в собственные руки, в Зимний дворец, после чего простился с министром Д. Н. Блудовым и уехал.
Затем наступили тяжёлые минуты раздумья для господина министра и для господ директоров.
Жданов, которого я расспрашивал при удобном случае, в английском клубе после обеда об этом знаменательном для министра внутренних дел эпизоде из царствования Николая Павловича, подтвердил мне все вышеизложенные подробности, говоря, «что ему никогда не случалось видеть более жалких физиономий, как в то время озабоченные, недоумевающие и без того некрасивые лики Блудова, Жмакина и Лекса».
Жданов продолжал: «Эти господа перепугались; они вообразили, что государь хочет испытать их чиновничью честность, что если они представят, как было приказано, решённое дело к семи часам вечера, то последует высочайший вопрос следующего содержания: «Если вы, такие-то господа[4], могли решить это дело, лежавшее у вас нерешённым с 1802 г. в несколько часов, то каторжной работы для вас мало, и так далее, или вы его не решили, а только меня морочите», и так далее.
Как видно, дилемма чрезвычайно неутешительная и потому начальство чем более думало, тем более приходило в отчаяние. Время проходило, и наконец один из начальников отделения предложил посоветоваться с Ждановым о том, как поступить при этом необычайном затруднении. Жданова никто из главных лиц министерства не знал, и потому предложение призвать его на совет было принято лишь вследствие овладевшего всеми панического страха.
Жданов, призванный на помощь, объявил довольно нагло начальству, сделавшемуся от страха чрезвычайно снисходительным, что он удивляется их затруднению, что это «плёвое»[5] дело, и что если господин министр позволит, то он возьмётся исполнить требование, и что дело будет представлено государю к назначенному, увы, уже быстро приближавшемуся времени.
Всё дело было передано Жданову.
Как он его дополнил, чем он заменил недостававшие в нём сведения, составлявшие препятствие к его решению с 1802 года, Жданов не объяснял; но со смехом говорил, что он сдержал слово и Блудов к назначенному времени послал всё, уже решённое по высочайшему повелению дело, к государю с подписью «в собственные руки».
Несколько дней затем было ещё заметно тревожное состояние Блудова и Жмакина, наконец дело было возвращено государем без замечаний.
Это было начало быстрого возвышения Жданова; помощник столоначальника за то, что помог министру выйти из затруднения, получил два чина и орден на шею.
Когда но возвращении из Симбирска мне пришлось докладывать государю Александру Николаевичу о всех подробностях симбирских пожаров и о том, как были созданы Ждановым и его помощниками М—вым, Постельниковым и Розовым мнимые поджигатели, мне нужно было пояснять, что я бы никогда, несмотря на очевидность, не поверил возможности столь возмутительных проделок, если бы мне не было известно, на что был способен покойный Жданов, и, получив позволение государя, рассказал ему в подробности всё вышеизложенное.
Государь внимательно и терпеливо выслушал его историю о решении в четыре часа времени дела, не решавшегося с 1802 по 1836 год, в царствование Николая Павловича, в министерстве внутренних дел, в бытность министром Д. Н. Блудова.
Il est probable qui j’ai encore une fois manqué une excellente occasion de me taire—cette narration ne pouvant pas être agréable. (Весьма вероятно, что я ещё раз упустил прекрасный случай промолчать, так как этот рассказ не мог быть приятен), но я считал долгом с полною откровенностью передать государю, на чём я основывал своё убеждение, а потому характеристика Жданова была неизбежно необходима.
Кроме этого, не мог я утаить государю, что производством председательствуемой мною комисии обнаружено, что двое лиц, посланные в Симбирск ещё прежде С. Р. Жданова, расстреляли там, несмотря на протест аудитора, двух солдат, которые оказались совершенно невинными. Но ещё более резко выставил я бездействие власти, слабость и малодушие симбирского губернатора, действительного статского советника Анисимова, которому я приписывал большую часть бедствий, постигших несчастный город Симбирск.
На это государь сказал: «Ведь его уж там нет?»
Министру внутренних дел я тогда же особою запискою сообщил подробное описание жалкой роли господина Анисимова в такое время, когда было достаточно присутствия духа и энергии одного начальника, чтобы если не предупредить, то остановить в начале беспорядки и происходящие от них бедствия. Министр внутренних дел, соглашаясь с моим мнением, сказал мне: «Теперь столько времени прошло, что мне кажется предание суду Анисимова неудобным…»
В бытность мою в Симбирске я был произведён в генерал-лейтенанты с зачислением по инженерному корпусу; я этого не желал, не просил и сожалел, что меня не оставили по армейской пехоте, в которой я числился со времени назначения меня полковым командиром.
О разных предметах, которые так и остались мною нерассказанными;
о лобных местах;
о поставке мяса — Саллосом;
о похоронах солдат;
о мундирной одежде;
о невинных проделках;
о моей любви к солдату, которой я был обязан знакомством с отвратительными (старого времени) злоупотреблениями госпиталей; привести пример осмотра Николаем Павловичем Уяздовского госпиталя (в Варшаве), о спасении мной (?);
о ночных осмотрах канцелярии и о спящем часовом;
о вступлении гвардии в поход в 1849 году, в особенности лейб-гвардии Литовского полка, потерявшего отсталыми, не доходя средней рогатки, восемьдесят шесть человеке, и о причинах этого поражающего явления.
В 1858 году в Париже — граф Семён Михайлович Воронцов… рассказал эпизод…
О смотре Пионерного дивизиона; об отправлении меня на гауптвахту государем и о разговоре об этом на следующий день в кабинете его императорского величества.
Примечание Анны Александровны Ден. Оба раза Ден, несмотря на то что был молодым офицером, даже ещё не флигель-адъютантом, смело ответил государю Николаю Павловичу в его кабинете, в первый раз, что он, государь, ошибся, а во второй раз, что он, Ден, не был виноват.
В 1858 г. во время моего пребывания в Париже князь Семён Михайлович Воронцов рассказывал мне следующий эпизод, могущий служить доказательством, до чего доходила наглость обмана в военном ведомстве, несмотря на строгость, о которой так много говорили… в царствование Николая Павловича[6]..
Рассказать об упразднении пуговки, предлагаемой генералом К[?]дюмовым его высочеству наследнику Александру Николаевичу.
О неудачном почётном карауле в Варшаве по случаю приезда принца регента прусского и о рукопашной борьбе при этом князя М. Д. Горчакова с командиром Калужского пехотного полка.
О встрече государем лейб-гвардии Сапёрного батальона у заставы Петерг[?]а в 1850 году и о разговоре вследствие этого в кабинете государя на следующий день.
О командировке в Тамбов и Саратов (октябрь, ноябрь, декабрь 1858).
О назначении меня в Курск; пребывание там, отношения и столкновения; первый опыт познания людей; новый взгляд на разные дела.
Описать происшествие в министерстве внутренних дел в 1836 году для характеристики С. Жданова, что необходимо для пояснения симбирских происшествий 1863 года, дознаний и следствий, вынужденных ими, и прочего.
Описать командировку в Тамбов и Саратов.
Примечание. Здесь оканчиваются сообщённые нам, согласно желанию автора, его достоуважаемой вдовой, Анной Александровной, рождённой Вонлярлярской, в мае месяце 1889 года, в копии, Записки её покойного супруга, сенатора, генерал-лейтенанта Владимира Ивановича Дена.
Примечания[править]
- ↑ Я говорю приблизительно, потому что, хотя я на другой день и записал «пространной речи краткий смысл», но за форму не ручаюсь.В. Д.
- ↑ С. Р. Жданов внезапно скончался в 1864 г. в Нижнем Новгороде на возвратном пути в Петербург.Ред.
- ↑ О котором А. С. Пушкин сказал: «Михаил Иванович Лекс, право, славный человек-с»; на чём великий поэт основал это мнение осталось по сие время неразгаданным.В. Д.
- ↑ Рассказ Жданова был испещрён признанными неудобными в обществе выражениями.
- ↑ Textuel (дословно).В. Д.
- ↑ Рассказа этого нет в рукописи.Ред.