Так, кузина ваша, Мария выходит за муж, за молодого торговца полотнами в Базеле, — сказала Георгу, однажды утром, мадам Фарагон.
Таким образом, он уже после отъезда Урманда, получил верные сведения о предстоящем браке. В Гронпере никому в голову не приходило писать об этом обстоятельстве Георгу. Отец, конечно, мог бы это сделать, ко он, кроме коротких деловых записок, никому не писал и мадам Фосс нашла более удобным, чтобы её пасынок узнал о свадьбе Марии через мадам Фарагон, которую она и известила о том письменно.
Между тем в Кольмаре решено было, что Георг, с первым числом нового года, перейдет во владение отеля, с тем чтобы он пожертвовал известною суммою для приведения его в более блестящее положение, а за мадам Фарагон должно было остаться право, открыть свою резиденцию в маленькой комнатке нижнего этажа, журить прислугу и перед чужими сохранять полный авторитет. Кроме того, что ей предоставлялась совершенная свобода действий, ей назначалась еще ежегодная небольшая пенсия. Когда договор этот был заключен с общего согласия, мадам Фарагон, не смотря на то, что всё устроилось по её собственному желанию, оно стоило, многих счетов, слез и вздохов. — Я уверена, приговаривала она, — что скоро умру и не долго буду в тягость Георгу. — Но вопреки этого предсказания она выговорила себе новое кресло и поправку перины в её спальни.
И так мадам Фарагон сообщила Георгу, о браке Марии.
— От кого вы это узнали? спросил он ее, стараясь придать своему голосу возможно большое спокойствие. Хотя известие это было для него ударом кинжала и застигло его совершенно врасплох. Но он слишком хорошо владел собой для того, чтобы высказать мадам Фарагон, как глубоко оно его взволновало.
— Это не подлежит, никакому сомнению; слуга Штадель привез мне несколько строк от вашей мачнхи.
— Тут Георг не мог не задать себе вопроса, почему же слуга Штаделя и ему не привез несколько строк, на что впрочем тотчас же сам дал себе ответ весьма близкий к истине.
— О да, продолжала мадам Фарагон, — это совсем верно. Свадьба назначена на пятнадцатое октября; воображаю что и вы будете присутствовать на ней. — Она произнесла последние слова плачевным голосом, чтобы выразить свое горе, потому что опять останется одна.
— Нет, я не поеду на свадьбу, возразил Георг. Если они в самом деле женятся, то это может случиться и без меня.
— Но вы можете положиться на то, что они действительно женятся. Мадам Фарагон почувствовала себя оскорбленною, тем что могли не верить в известие, полученное ею из таких достоверных рук. Конечно вам угодно сомневаться в истине, потому что я вам ее сообщаю.
— Я вовсе и не думаю сомневаться, а напротив убежден в полнейшей её правдоподобности. Мне уже заранее было знакомо желание отца.
— Вовсе и не мудрено, что это ого желание. Что ж ему было иметь против такого брака! Мария Брокер сама не имеет ни одного Франка за душою и не может ожидать, чтобы дядя, имея толпу ребятишек, мог дать ей приличное приданое.
— Она однако, во всяком случае, получит от него что-нибудь; отец заботится о ней, как о собственной дочери.
— Тогда он будет не прав, у вашего отца впрочем голова всегда была полна романических идей. Но как бы там ни было, партия эта, для неё, право, что-то очень великое, уверяю вас — даже чересчур великое — ведь она ни больше, не меньше, как простая прислужница в вашем отеле, в таком же роде, как у нас, Флоссэн. После того не удивительно, что там все так стоят за этот брак?
— О, если она любит…
— Любит ли? Я думаю, что это не подлежит никакому сомнению! Почему же ей и не любить его? Он молод и хорош, имеет прекрасную торговлю и я готова покляться в том, что у него нет ни одного су долгу. Кроме того, его дом весьма роскошно отделан. Конечно она должна его любить и право не понимаю в чём бы тут было затруднение!
— Я также, согласился с нею Георг. Я охотно верю, что у женщин любовь, по большей части, зависит от подобных вещей.
Мадам Фарагон, не поняв горькую насмешку обращенную на весь её пыл, продолжала развивать свое мнение об этой свадьбе.
— Не думаю, чтобы кому-нибудь пришло в голову, упрекать Марию Бромар, в том что она приняла это предложение? Должна же была она исполнить требование родных и не ей ведь приходилось уверять, будто Урманд, слишком знатен для неё!
— Вовсе он не слишком знатен для неё, возразил Георг, сурово.
— Нам тут нечем обижаться, Мария Бромар ведь не приходится вам сродни, Георг, она не кровная ваша родственница, а много что дальная кузина. Я слышала, что она очень похорошела.
— Да — она очень красивая девушка.
— Как я ее помню ребенком, она была коротка, широка и толста, и подобные личности, впоследствии, становятся, обыкновенно, такими же, какими были детьми. Но господин Урманд конечно, придерживается тому, что имеет перед глазами, и она, в свою очередь, знает что овес должен быть сжат, когда он зрел! Надеюсь однако, что люди, не будут иметь причины, говорить, будто наш отец, поймал жениха в «Золотом льве» и более не выпускает его.
— Мой отец не такой человек, чтобы обращать внимание на людской толк!
— Может быть, было бы и не худо, обращать на это внимание, возразила мадам Фарагон, качая головой.
После этого разговора, Георг, повидимо так спокойно, занялся своими обыкновенными делами, что никто не мог заметить волновавших его чувств. Мадам Фарагон не имела ни малейшего подозрения в том, что свадьба Марии в состоянии была огорчить его, а напротив воображала будто Георг считает этот союз большою честью для семейства — если только он не имел причины упрекнуть отца в слишком большой щедрости, относительно приданого Марии.
— Хорошо, что вы получили свою небольшую долю, перед началом этой истории, сказала она Георгу, когда он после ужина, на минуту вошел к пей в комнату.
— Ни в каком случае, уверяю вас, не обделили бы меня, ответил он, выходя от старухи со-злостью в сердце.
Во весь день Георг вполне владел собой и считая не достойным мужчине, выказывать хоть малейший признак озабоченности или горя, занялся с твердою волею, своими обычными дедами. Он старался как можно менее задумываться, но острая, жгучая боль ни на минуту не оставляла его. Вечером, покончив с дневным трудом и выйдя от мадам Фарагон, Георг пошел бродить по улицам, где дал полную волю своим мыслям. Здесь, зная что в темноте никто не мог обратить внимания на него, он более не удерживал всех мучительных чувств, охватывающих человека страстного темперамента, при мысли, что любимая им женщина, находится в объятиях другого.
Когда в первый раз, до него дошел слух об обручении Марии, тогда он исполненный сомнений, немедленно решился отправиться в Гронпер. Если слух этот не был справедлив, то она одним еловом могла оживить его надежды, в противном же случае не смела отпираться и тогда он, каким-нибудь жестким словом, хотел уязвить ее сердце, если оно еще хоть немного было доступно ему; но никогда однако, не должна была она узнать что разбила все его надежды. При этом решении, вызванном в Георге, мужскою гордостью, он был на столько близорук, что не мог сообразить, как много от него самого зависело восстановление их прежней любовной связи и что во всяком случае ему следовало сделать первый шаг. Отчего же не высказал он своего желания услышать от неё откровенное признание, причём так легко было бы ему выразить ей всю свою привязанность? Но вместо того Георг сделал неловкость спросить Марию только об её обручении с Урмандом не показывая при этом даже малейшего признака своего неудовольствия! Он не сообразил, что судя по его поведению, не должно ли было и в её сердце вспыхнуть, горькая злоба против него самого! Не сам ли он принудил ее к мысли, что для него её союз, с кем бы то ни было, должна казаться равнодушною, так как он и не думал просить её руки. Иди может быть он ждал, чтобы Мария поклялась ему, прожить весь свой век одинокою, потому что он покинул ее?
— Когда мои родные, находят удобным располагать мною, то я тут ни при чём сказала она ему и вместо того, чтобы из этих слон вывести надлежащее заключение, он ушел, предоставляя ей полную свободу, считать его прежние клятвы одною ребяческою игрою в любовь.
Теперь бродя, по темным улицам, истина понемногу открывалась перед глазами Георга. Он однако всё еще не хотел извинить Марию, так как она поклялась ему в верности, а он, как воображал, не давал ей право усомниться в его постоянстве. Всё более обдумывая свое поведение, во время отсутствия, он не мог не сознаться в том, что сам много виноват в своем горе. Если б он действительно горячо любил, то не торопился бы так исполнить волю отца и не тотчас бы уехал; но так как уже случилось, что он уехал, то почему же, не возобновил он своих сношений с Мариею и не напомнил ей о своей постоянной любви, а предпочел упорное, упрямое молчание. Таким образом, поневоле в пей должны были зародиться сомнения, тем более что и при свидании он не показывал ей и следа прежнего ласкового расположения. Сообразив всё это, Георгом овладело мучительное раскаяние и тяжко упрекал он себя, что не боролся за свое сокровище, пока свадьба еще не была делом решениям. Он старался успокоить себя мыслью, что если б Мария, любила его истинно, то никогда никто не осмелился бы приступиться к ней с подобным предложением, по ничто не в состоянии было унять его страданий об утрате девушки, обладание которою, он так страстно желал! Но может быт время еще не ушло и ему удастся наверстать потерянное!
Кроме любви его подстрекало чувство мести. Теперь авторитет отца для него ничего не значит и отбросив в сторону все расчёты и соображения, он жаждал только наказать Марию за её предполагаемое вероломство и намерен был отправиться в Гронпер, с тем, чтобы своим внезапным появлением, поразить Марию, как молниею: в нём живы были еще все уверения в любви и он хотел попробовать не удастся ли ему пробудить в пей заснувшие воспоминания.
Вернувшись домой и встретясь еще на минуту с мадам Фарагон, Георг сказал ей:
— Послезавтра я собираюсь в Гронпер.
— В Гронпер — послезавтра — к чему?
— К чему? я сам это еще хорошо не знаю. Но мне хочется еще раз увидеться с Мариею, перед её свадьбою.
И как он решил так и сделал.