Молва.
Король Генрихъ IV.
Генрихъ, принцъ Уэльсскій, впослѣдствіи король Генрихъ V.
Томасъ, герцогъ Клерэнсъ |
Джонъ, принцъ Ланкастрскій, } сыновья короля и братья Генриха.
Гомфри, принцъ Глостэръ, |
Графъ Уорикъ.
Графъ Уэстморлендъ. |
Графъ Сорри. |
Гауръ |
Гиркортъ. } Приверженцы короля
Блонтъ. |
Верховный судья. |
Помощникъ верховнаго судьи. |
Графъ Норсомберлендъ.
Скрупъ, архіепископъ Іоркскій.
Лордъ Маубрэ. |
Лордъ Гэстингсъ. |
Лордъ Бардольфъ. } Противники короля.
Сэръ Джонъ Кольвиль. |
Трэверсъ, Мортонъ. Слуги Норсомберленда.
Сэръ Джонъ Фольстэфъ. |
Бардольфъ. |
Герри. } Изъ свиты принца
Пистоль. |
Пойнцъ. |
Пето. |
Свищъ, Молчокъ. Шерифы.
Дэви, слуга Свища.
Слизь. |
Тѣнь. |
Принцъ. } Рекруты.
Слабосилье. |
Телокъ. |
Коготь, Силокъ. Помощники шэрифа.
Лэди Норсомберлендъ.
Леди Пэрси.
Мистрисъ Куикли, хозяйка харчевни въ Истчинѣ.
Долли Тиршитъ.
Лорды, свита, привратникъ, гонцы, солдаты.
Танцовщикъ, говорящій эпилогъ.
Молва. Насторожите уши! ибо кто-же изъ васъ захочетъ оставаться глухимъ, когда говоритъ громогласная Молва? Обративъ вѣтеръ въ почтоваго коня, я мчусь на немъ съ востока къ понурому западу и повѣщаю міру всѣ дѣянія, начинающіяся на земномъ шарѣ. Съ моихъ безчисленныхъ языковъ поминутно срываются вымыслы, которые я тотчась-же перевожу на всѣ человѣческіе языки и нарѣчія и переполняю человѣческій слухъ ложными слухами. Я, напримѣръ, увѣряю, будто на землѣ миръ, а между тѣмъ тайная вражда, прикрываясь мнимо спокойными улыбками, уже терзаетъ міръ. Кто-же, какъ не Молва, да, кто-же, какъ не я, заставляетъ собирать грозныя арміи и готовиться къ оборонѣ? Всѣ воображаютъ, будто припухлая утроба времени готова разродиться чудищемъ свирѣпой и необузданной войны, тогда какъ на самомъ дѣлѣ оно чревато совсѣмъ иными бѣдствіями. Молва — сопѣлка, въ которую дудятъ подозрительность, взаимная зависть и всякія предположенія. Играть на ней такъ легко и просто, что это подъ силу даже и грубому тысячеголовому, вѣчно разногласящему и вѣчно колеблющемуся чудовищу, именуемому толпою. Однако, для чего мнѣ потрошить передъ домашними свои внутренности, когда онѣ и такъ хорошо имъ извѣстны? Но зачѣмъ-же явилась теперь сюда я, Молва? Я мчусь впереди короля Генриха и трублю о его побѣдѣ. На кровавомъ полѣ подъ Шрюсбери король сокрушилъ молодаго Генри Пэрси и его войско и погасилъ пламя дерзкаго возстанія, заливъ его кровью самихъ бунтовщиковъ. Однако, что-же это такое? — я вдругъ заговорила правду, когда обязана была распространять слухъ, будто Генрихъ Монмаусъ палъ подъ ударами благороднаго Генриха Пэрси, а полумертвый король склонилъ вѣнценосную свою голову передъ бѣшеннымъ натискомъ Доуглеса. Все это я уже разгласила по селамъ и по городамъ, расположеннымъ между царственнымъ Шрюсберійскимъ полемъ и этою ветхою каменною, источенною червями твердынею, гдѣ старикъ Норсомберлендъ, отецъ Горячаго, притворяется больнымъ. Гонцы въ попыхахъ являются одни за другими и всѣ съ извѣстіями, слышанными отъ меня. Говоря со словъ Молвы, они приносятъ льстящія сердцу, но лживыя утѣшенія, которыя хуже самой горькой правды (Уходитъ).
СЦЕНА I.
[править]Лордъ Бардольфъ. Эй, кто здѣсь у воротъ? Гдѣ графъ?
Привратникъ. Какъ о васъ доложить?
Лордъ Бардольфъ. Скажи, что лордъ Бардольфъ ждетъ его здѣсь.
Привратникъ. Графъ вышелъ погулять въ садъ. Постучите въ калитку, и онъ отвѣтитъ вамъ самъ.
Лордъ Бардольфъ. А, вотъ и самъ графъ.
Норсомберлендъ. Что новаго, лордъ Бардольфъ? Теперь каждое мгновеніе является отцомъ какого-нибудь важнаго событія. Времена у насъ смутныя. Раздоръ, словно борзый, но не въ мѣру раскормленный конь, порвалъ узду и бѣшенно скачетъ впередъ, сокрушая все, что попадается ему на пути.
Лордъ Бардольфъ. Благородный графъ, я вамъ привезъ вѣрнѣйшія извѣстія изъ Шрюсбери.
Норсомберлендъ. Дай Богъ, чтобы вѣсти были утѣшительныя.
Лордъ Бардольфъ. Лучшихъ нельзя и желать. Король раненъ почти на смерть, а наслѣдный принцъ Генрихъ убитъ вашимъ доблестнымъ сыномъ. Оба Блонта убиты рукою Доуглеса. Молодой принцъ Джонъ, Уэстморлендъ и Стэффордъ бѣжали съ поля битвы, а боровъ Генриха Монмауса, жирный сэръ Джонъ, въ плѣну у вашего сына. Послѣ Цезаря теченіе временъ не украшалось такимъ славнымъ днемъ, такимъ дружнымъ натискомъ, такимъ стойкимъ мужествомъ и такою блестящею побѣдою.
Норсомбердендъ. Откуда вы это узнали? — Сами были въ Шрюсбери и видѣли сраженіе своими глазами.
Лордъ Бардольфъ. Нѣтъ, но я встрѣтилъ возвращавшагося оттуда прекрасно-воспитаннаго джентельмена съ хорошимъ именемъ. Онъ-то и разсказалъ мнѣ все это, ручаясь, что каждое слово справедливо.
Норсомберлендъ, А, вотъ и Трэвэрсъ. Я еще во вторникъ отправилъ его за извѣстіями.
Лордъ Бардольфъ. Графъ, я обогналъ его на дорогѣ; онъ, вѣроятно, знаетъ не болѣе того, что слышалъ отъ меня-же.
Норсомберлендъ. Чѣмъ хорошимъ обрадуешь ты насъ, Трэвэрсъ?
Трэвэрсъ. Доблестный графъ, сэръ Джонъ Эмфервиль приказалъ мнѣ вернуться и сообщить вамъ радостныя вѣсти. Самъ онъ обогналъ меня, такъ какъ лошадь подъ нимъ оказалась рѣзвѣе моей. 3атѣмъ меня догналъ другой джентельменъ, скакавшій во весь опоръ и едва переводившій духъ отъ слишкомъ быстрой ѣзды. Поровнявшись со мною, онъ остановился, чтобы дать вздохнуть своему окровавленному коню и чтобы спросить, гдѣ дорога въ Честэръ; я, въ свою очередь, спросилъ о томъ, что дѣлается подъ Шрюсбери. онъ отвѣтилъ мнѣ вскользь, что возстаніе не удалось, что похолодѣвшему Генриху Пэрси болѣе не разогрѣться; не дожидаясь другихъ вопросовъ, онъ отпустилъ поводья, подался корпусомъ впередъ и, безжалостно вонзивъ шпоры во взмыленные бока несчастнаго животнаго, снова помчался впередъ съ такою быстротою, что можно было подумать, будто онъ пожираетъ пространство.
Норсомберлендъ. Что такое? Повтори! Ты, кажется, сказалъ, что похолодѣвшему Генри Пэрси болѣе не разогрѣться, что возстанію не повезло?
Лордъ Бардольфъ. Послушайте, милордъ! Если побѣда осталась не за вашимъ благороднымъ сыномъ, я готовъ отдать свое баронство за шелковый шнурокъ. Перестаньте объ этомъ говорить.
Норсомберлендъ. Однако, зачѣмъ бы джентельмену, обогнавшему Трэвэрса, распускать ложные слухи о пораженіи?
Лордъ Бардольфъ. Какому-же это джентельмену? Кто онъ такой? Можетъ-быть, какой-нибудь отчаянный негодяй, укравшій коня, на которомъ скакалъ, и сболтнувшій наобумъ первое, что пришло въ голову. Смотрите, вотъ еще вѣстникъ.
Норсомберлендъ. Его лицо, какъ заглавный листокъ у книги, возвѣщаетъ, что содержаніе ея печальное. Таковъ бываетъ видъ берега, на которомъ оставили свои слѣды прогулявшіяся по немъ волны. Скажи, Мортонъ, ты изъ Шрюсбери?
Мортонъ. Да, благородный лордъ, я убѣжалъ изъ-подъ Шрюсбери. Какую отвратительную маску надѣла себѣ на лицо смерть, чтобы привести въ ужасъ нашихъ сторонниковъ.
Норсомберлендъ. Что сынъ? Что братъ? Ты весь дрожишь; блѣдность-же твоихъ щекъ ранѣе, чѣмъ твой языкъ, высказываетъ, что ты привезъ печальныя извѣстія. У запыхавшагося и едва державшагося на ногахъ человѣка, въ глухую полночь отдернувшаго пологъ у ложа Пріама, чтобы сообщить царю, что половина Трои уже объята пламенемъ едва-ли видъ былъ такъ мраченъ и зловѣщъ, а лицо такъ блѣдно, какъ у тебя. Но Пріамъ увидалъ пламя ранѣе, чѣмъ вѣстникъ снова нашелъ способность говорить; такъ и я узналъ о смерти моего Пэрси, узналъ ранѣе, чѣмъ ты успѣлъ вымолвить о ней хоть слово. Прежде, чѣмъ ошеломить меня страшнымъ ударомъ, ты, вѣроятно, хотѣлъ усладить мой слухъ такими рѣчами: — «Вашъ сынъ совершилъ то-то и то-то, а братъ вашъ вотъ это; благородный-же Доуглесъ сражался такъ-то и такъ-то», а уже затѣмъ, прекративъ неожиданно, однимъ вздохомъ, всѣ эти похвалы, сказать: — «и сынъ вашъ, и братъ, и всѣ другіе умерли»!
Мортонъ. Нѣтъ, Доуглесъ еще живъ и братъ вашъ пока тоже; но доблестный вашъ сынъ…
Норсомберлендъ. Умеръ? Видите, какъ быстръ на слова языкъ душевной тревоги. Кто боится дурной вѣсти, которой такъ хотѣлось бы никогда не слышать, какимъ-то чутьемъ угадываетъ по глазамъ другого, что совершилось именно то, чего онъ боялся. Да говори же, Мортонъ! Скажи, что догадка твоего графа — ложь, и за такое обидное изобличеніе я награжу тебя щедро.
Мортонъ. Вы слишкомъ высоко стоите въ моихъ глазахъ, чтобы я смѣлъ вамъ противорѣчить: ваши опасенія слишкомъ основательны, и предчувствіе васъ не обмануло.
Норсомберлендъ. Но ты все-таки еще не говоришь, что Пэрси умеръ, хотя я и читаю это признаніе въ твоихъ глазахъ. Ты покачиваешь головою, находя, будто опасно или грѣшно говорить правду. Если онъ въ самомъ дѣлѣ умеръ, говори прямо: слова, сообщающія о его смерти, не могутъ быть оскорбительны; грѣшитъ тотъ, кто лжетъ на мертваго, а не тотъ, кто говоритъ, что онъ умеръ. Конечно, сообщеніе дурныхъ извѣстій — обязанность самая неблагодарная; голосъ, ихъ передавшій, затѣмъ навсегда звучитъ, словно погребальный колоколъ, напоминающій о смерти друга.
Лордъ Бардольфъ. Однако, милордъ, я все-таки не могу повѣрить, что сынъ вашъ дѣйствительно убитъ.
Мортонъ. Горько мнѣ убѣждать васъ въ томъ, чего, — клянусь небомъ! — мнѣ никогда не хотѣлось бы видѣть, однако, глазамъ моимъ все-таки пришлось увидать, какъ онъ, не знавшій до сихъ поръ соперниковъ въ своемъ кровавомъ величіи, усталый и едва переводя дыханіе, лишь слабо отвѣчалъ на удары принца Генриха. Да, я своими глазами видѣлъ, какъ огненная ярость принца Монмоуса повергла никогда никому не уступавшаго Генри Пэрси на землю, съ которой ему не суждено уже было подняться живымъ. Остальное — въ нѣсколькихъ словахъ. Какъ только въ войскѣ разнеслась вѣсть о смерти того, чей примѣръ одушевлялъ даже самыхъ трусливыхъ холоповъ, даже храбрѣйшіе изъ его сподвижниковъ утратили всякое одушевленіе, всякій огонь; не стало того духа, который закалялъ всякую руду и обращалъ ее въ сталь; все разомъ обратилось въ тяжелый, лишенный всякой крѣпости свинецъ. Такъ-же, какъ сами по себѣ тяжелые предметы, приведенные въ движеніе, мчатся тѣмъ быстрѣе, чѣмъ они тяжеловѣснѣе — и наши войска, отягощенныя невозвратимой потерей, быстрѣе, чѣмъ стрѣлы, летящія къ своей цѣли, пустились бѣжать съ поля битвы, думая только о своемъ личномъ спасеніи. Тутъ-же, къ несчастію, благородный Уорстэръ слишкомъ рано попался въ плѣнъ, а изступленный шотландецъ, кровожадный Доуглесъ, всесокрушающій мечъ котораго трижды сражалъ подобіе короля, упалъ духомъ и украсилъ собою ряды обратившихся къ непріятелю тыломъ; но на бѣгу онъ споткнулся и взятъ былъ въ плѣнъ. Общій итогъ всему: — король одержалъ блистательную побѣду и послалъ противъ насъ сильное войско съ юнымъ принцемъ Ланкастрскимъ и съ Уэстморлендомъ во главѣ. Вотъ и всѣ мои извѣстія.
Норсомберлендъ. Будетъ у меня еще время и для скорби, но теперь цѣлебное средство таится въ самой отравѣ. Если-бы эти извѣстія застали меня здоровымъ, онѣ заставили-бы меня заболѣть; заставъ меня больнымъ, онѣ почти совсѣмъ меня исцѣлили. Словно несчастный, ослабленные болѣзнью суставы котораго гнутся, какъ безсильныя плети, окончательно выведенный изъ терпѣнія мучительнымъ приступомъ болѣзни, съ быстротой пламени вырывается вдругъ изъ рукъ больничнаго сторожа, такъ и моимъ разслабленнымъ страданіемъ рукамъ и ногамъ, разъяреннымъ теперь новымъ страданіемъ, вернулись утраченныя силы. Прочь отъ меня костыль, признакъ слабости! Пусть руки мои облекутся въ чешуйчатые нарукавники съ стальными суставами! Прочь и ты, повязка, признакъ болѣзни; ты слишкомъ слабая защита для головы, которой добиваются царственныя лица, упоенныя побѣдой! Отнынѣ пусть чело мое увѣнчано будетъ желѣзомъ, и пусть наступить для меня гнуснѣйшій часъ, когда-либо пережитый непреклоннымъ Норсомберлендомъ! Пусть небо цѣлуется съ землею, а руки природы не сдерживаютъ бурныхъ волнъ; пусть погибнетъ всякій порядокъ! Пусть этотъ міръ перестанетъ быть подмостками для нерѣшительной и вялой борьбы! Нѣтъ, пусть духъ Каина, первенца своего отца, воцарится въ груди у каждаго! Пусть всѣ ринутся въ смертоносную схватку, а чтобы положить конецъ этому безобразному зрѣлищу, пусть непроглядная, вѣчная тьма послужитъ погребальнымъ саваномъ для мертвыхъ!
Трэвэрсъ. Милордъ, вамъ вредно такъ сильно горячиться.
Лордъ Бардодьфъ. Любезный графъ, не порывайте связи съ благоразуміемъ.
Мортонъ. Жизнь всѣхъ вашихъ преданныхъ сообщниковъ исключительно опирается на ваше здоровье, а оно непремѣнно пошатнется, если вы будете предаваться такимъ бурнымъ порывамъ гнѣва. Прежде, чѣмъ сказать: — «Возстанемъ противъ короля!» вы, благороднѣйшій лордъ, конечно, предусмотрѣли всѣ послѣдствія мятежа, взвѣсили всѣ его случайности. Вы, разумѣется, догадывались и ранѣе, что на войнѣ, при распредѣленіи ударовъ, на долю вашего сына можетъ выпасть ударъ смертельный. Вы знали, что онъ, окруженный опасностями, идетъ по краю пропасти, чрезъ которую труднѣе перепрыгнуть, чѣмъ свалиться въ нее. Вы сознавали, что тѣло его не заговорено отъ колотыхъ и рубленныхъ ранъ, и что неукротимый, предпріимчивый духъ непремѣнно заставитъ его ринуться туда, гдѣ всего сильнѣе опасность, а между тѣмъ, вы все-таки сказали ему: — «Иди!» и ни одна изъ этихъ ясно сознаваемыхъ возможностей не измѣнила вашего рѣшенія; оно осталось непоколебимымъ. Что-же новаго, что необыкновеннаго показало вамъ это смѣлое предпріятіе, чего-бы вы не могли предвидѣть заранѣе?
Лордъ Бардольфъ. Всѣ мы, на кого обрушилось это страшное несчастье, знали, что пускаемся въ бурное море, гдѣ вдесятеро правдоподобнѣе лишиться жизни, чѣмъ сохранить ее, но это насъ не остановило; надежды на выгоды заставили насъ пренебречь страхомъ ясно сознаваемыхъ опасностей. Не удалось въ первый разъ, попытаемся въ другой, жертвуя всѣмъ — и имуществомъ, и жизнью.
Мортонъ. Теперь для этого болѣе чѣмъ пора. Благороднѣйшій мой лордъ, мнѣ передавали за вѣрное, и я ручаюсь за справедливость этого слуха, что уважаемый архіепископъ Іоркскій готовъ поднять знамя возстанія во главѣ отлично обученнаго войска. Этотъ человѣкъ умѣетъ привязывать къ себѣ сторонниковъ двойными узами. Для того, чтобы воевать, въ распоряженіи у вашего доблестнаго сына были только тѣла людей, ихъ тѣни, ихъ внѣшній человѣческій обликъ, потому что самое слово «мятежъ» не давало духу слиться съ ихъ тѣлесными дѣйствіями; вотъ и сражались они брезгливо, съ отвращеніемъ, какъ больные, поневолѣ проглатывающіе лекарство. Только ихъ оружіе, казалось, было на нашей сторонѣ, но это-же самое слово «мятежъ» заморозило и умъ ихъ, и сердце, какъ рыбу въ прудѣ, покрытомъ ледяною корою. Но теперь архіепископъ, становясь во главѣ возстанія, превращаетъ его въ нѣчто священное; пользуясь извѣстностью человѣка искренняго и богобоязненнаго, онъ разомъ увлекаетъ и тѣло, и душу. Онъ помазываетъ бунтъ кровью прекраснаго короля Ричарда, соскобленною съ Помфрэтскихъ плитъ, и придаетъ своему предпріятію видъ небесной кары. Онъ высказываетъ во всеуслышаніе, что хочетъ спасти окровавленную землю, изнывающую подъ могуществомъ Болинброка, поэтому вокругъ него тѣснятся и великіе міра сего, и голь.
Норсомберлендъ. Я зналъ объ этомъ и ранѣе, но, говоря по правдѣ, страшное горе изгладило изъ моей памяти все остальное. Войдемте ко мнѣ, и пусть каждый выскажетъ свое мнѣніе, какой слѣдуетъ избрать путь, чтобы вѣрнѣе и себя обезопасить, и отомстить. Разошлемъ немедленно письма и постараемся скорѣе навербовать какъ можно больше друзей; никогда у насъ не было ихъ такъ мало, а между тѣмъ мы никогда не нуждались въ нихъ такъ сильно, какъ теперь (Уходятъ).
СЦЕНА II.
[править]Фольстэфъ. Ну, великанъ, что-же сказалъ врачъ о моей мочѣ?
Пажъ. Онъ говоритъ, сэръ, что моча сама по себѣ ничего, здоровая, но что владѣлецъ ея самъ не подозрѣваетъ, сколько сидитъ въ немъ разныхъ болѣзней.
Фольстэфъ. Люди всякаго сорта какъ будто только о томъ и хлопочутъ, чтобы дразнить меня: глупый мозгъ той кучи грязи, которая именуется человѣкомъ, не умѣетъ безъ меня выдумать ничего смѣшнаго; всѣ ея стрѣлы направлены на меня одного. Я мало того, что уменъ самъ, но даже заставляю умнѣть и другихъ. Идя впереди тебя, я становлюсь похожъ на супорось, передавившую все свое потомство, кромѣ одного поросенка. Олухомъ хочу остаться, если принцъ не затѣмъ именно опредѣлилъ тебя ко мнѣ въ услуженіе, чтобы, благодаря тебѣ, я казался еще тучнѣе. Ахъ ты, негодный корешекъ мондрагоры! право, тебѣ скорѣе пристало бы торчать въ видѣ украшенія у меня на шляпѣ, чѣмъ ходить за мною по пятамъ. Правда, въ моемъ распоряженіи не было до сихъ поръ агата, но не воображай, чтобы я вздумалъ оправить тебя не только въ золото, но и въ серебро… Оправлю я тебя самымъ гнуснымъ образомъ, а потомъ въ видѣ подарка отправлю обратно къ твоему молокососу-господину, у котораго до сихъ поръ даже и пушекъ не растетъ еще на подбородкѣ. Да, у меня скорѣе на ладони выростутъ волосы, чѣмъ у него борода, а онъ тѣмъ не менѣе смѣетъ утверждать, будто у него царственное лицо… Богъ еще вѣдаетъ, когда это лицо обрастетъ совсѣмъ, такъ какъ до сихъ поръ у него нѣтъ ни одного излишняго волоска, а онъ еще утверждаетъ, будто оно не только внушительное, но и царственное: за него ни одинъ цирульникъ не далъ-бы ни полшиллинга, а онъ становится на ходули съ такимъ видомъ, словно и тогда уже былъ взрослымъ мужчиной, когда его отецъ еще въ школу ходилъ. Онъ можетъ мнить о себѣ все, что ему угодно, но въ моемъ мнѣніи онъ совершенно упалъ; въ этомъ я смѣло могу его увѣрить. Что, однако, сказалъ мистэръ Домбльтонъ насчетъ атласу мнѣ на короткій плащъ и на штаны.
Пажъ. Онъ говоритъ, мистэръ, что такого дрянного поручителя, какъ Бардольфъ, ему не нужно, и проситъ выбрать кого-нибудь получше. Говоритъ онъ также, что ему не нужно ни вашей росписки, ни Бардольфовой. Такого обезпеченія ему мало.
Фольстэфъ. Пусть его на томъ свѣтѣ постигнетъ участь скряги и обжоры! Да, пусть онъ проклятымъ языкомъ своимъ лижетъ раскаленную сковороду. Ахъ, онъ, потаскушкинъ сынъ! Заставляетъ джентельмэна дожидаться да еще требуетъ обезпеченія! Эти скоты сами ходятъ въ высокихъ башмакахъ, носятъ связки ключей у пояса, а когда порядочный человѣкъ хочетъ, чтобы повѣрили ему въ долгъ, они еще требуютъ обезпеченія! Лучше набить полонъ ротъ крысиной отравою, чѣмъ затыкать его проклятымъ словомъ — «обезпеченіе!» Я, какъ честный рыцарь, разсчитывалъ, что онъ пришлетъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, ярдовъ двадцать атласа, а онъ, вмѣсто атласа, вдругъ присылаетъ мнѣ это поганое слово… Но онъ можетъ спать спокойно, потому-что на головѣ у него рогъ изобилія, служащій яснымъ доказательствомъ, что жена его болѣе чѣмъ легкаго поведенія, а онъ ничего не замѣчаетъ, хотя у него есть собственный фонарь, чтобы освѣтить все это дѣло и просвѣтить самого себя. Гдѣ Бардольфъ?
Пажъ. Онъ отправился въ Смисфильдъ, чтобы купить лошадь для вашего сіятельства.
Фольстэфъ. Я самого его купилъ на площадкѣ передъ соборомъ святого Павла, а онъ отправляется въ Смисфильдъ добывать мнѣ лошадь! Добыть себѣ женщину въ непотребномъ мѣстѣ я могъ-бы и безъ него.
Пажъ. Сэръ, вотъ идетъ тотъ самый джентельмэнъ, который посадилъ принца Генриха подъ арестъ за то, что тотъ ударилъ его за осужденье Бардольфа.
Фольстэфъ. Иди за мной… Я не хочу съ нимъ встрѣчаться.
Судья. Кто это тамъ уходитъ?
Помощникъ. Нѣкій Фольстэфъ, милордъ.
Судья. Тотъ, о которомъ шла рѣчь по поводу разбоя?
Помощникъ. Тотъ самый, милордъ, но онъ съ тѣхъ поръ успѣлъ оказать большія услуги подъ Шрюсбери, а теперь, какъ я слышалъ, отправляется съ какимъ-то важнымъ порученіемъ къ принцу Джону Ланкастрскому.
Судья. Какъ! Въ Іоркъ? Вороти его!
Помощникъ. Сэръ Джонъ Фольстэфъ!
Фольстэфъ. Скажи ему, что я оглохъ.
Пажъ. Говорите громче: мой господинъ глухъ.
Судья. Да, знаю: глухъ ко всему хорошему. Ступай, останови его за плечо; мнѣ необходимо поговорить съ нимъ.
Помощникъ. Сэръ Джонъ, сдѣлайте милость…
Фольстэфъ. Какъ, такой молодой парень и проситъ милостыню! Развѣ теперь не военное время, и развѣ ему нѣтъ мѣста въ рядахъ воиновъ? Развѣ король не нуждается въ вѣрноподданныхъ, а мятежники въ войскѣ? Если стыдно быть заодно съ бунтовщиками, то еще стыднѣе побираться. Это такой позоръ, что даже названіе бунтовщика блѣднѣетъ предъ нимъ.
Помощникъ. Вы, сэръ, ошибаетесь во мнѣ.
Фольстэфъ. Какъ, ошибаюсь? Я еще, кажется, не сказалъ, что вы честный человѣкъ. Не смотря на свое званіе рыцаря и воина, я безстыдно солгалъ-бы, если-бы сказалъ это.
Помощникъ. Пожалуйста, сэръ, оставьте въ сторонѣ оба ваши званія и позвольте вамъ сказать, что вы безстыдно солгали, утверждая, будто я человѣкъ безчестный.
Фольстэфъ. Такъ я и позволю тебѣ говорить подобныя вещи! Мнѣ отречься отъ того, что составляетъ часть меня самого?! Повѣсь меня, если ты добьешься отъ меня такого позволенія! Если-же позволишь себѣ забыться предо мной безъ моего позволенія, то лучше тебѣ самому повѣситься. Прочь, дрянная ищейка, проваливай!
Помощникъ. Однако, сэръ, милордъ желаетъ говорить съ вами.
Судья. Сэръ Джонъ Фольстэфъ, на одно только слово.
Фольстэфъ. О, добрый мой лордъ, пошли вамъ Господь иного лѣтъ здравствовать!.. Какъ я радъ, что вижу васъ на улицѣ! Я слышалъ отъ кого-то, что вы изволили быть нездоровы… Вы, вѣроятно, и со двора-то вышли по совѣту врача, не иначе?… Хотя, милордъ, молодость еще не совсѣмъ покинула васъ, но вы, можно сказать, все-таки уже въ лѣтахъ, а въ эти года начинаешь понемногу вкушать горечь старости; поэтому дерзаю умолять ваше сіятельство какъ можно внимательнѣе относиться къ своему здоровью.
Судья. Сэръ Джонъ, передъ отъѣздомъ вашимъ въ Шрюсбери, я требовалъ васъ къ себѣ.
Фольстэфъ. Извините, ваше сіятельство, но я слышалъ, будто его величество король вернулся изъ Уэльса не совсѣмъ благополучно.
Судья. Я веду рѣчь не о его величествѣ… Вы не хотѣли явиться, когда я васъ требовалъ.
Фольстэфъ. Я слышалъ, что этотъ непотребный ударъ или параличъ снова далъ себя почувствовать его величеству.
Судья. Да пошлетъ Создатель добраго здоровья королю!.. — но прошу васъ, дайте-же поговорить съ вами о дѣлѣ.
Фольстэфъ. Я, съ позволенія вашего, считаю параличъ чѣмъ-то вродѣ летаргіи; это какое-то усыпленіе крови, какое-то дьявольское затмѣніе.
Судья. Что вы городите?! Пусть параличъ будетъ, чѣмъ ему угодно.
Фольстэфъ. Причиной ему служатъ страданія и слишкомъ усидчивыя занятія, отчего и происходитъ переполохъ въ мозгу… Я у Галіена читалъ о причинахъ его и о его послѣдствіяхъ; это тоже родъ глухоты.
Судья. Я думаю, что и вы страдаете тѣмъ-же недугомъ, потому что не слышите даже, что я вамъ говорю.
Фольстэфъ. Нѣтъ, милордъ, я, съ вашего позволенія, скорѣе подверженъ недугу не слушать, то есть, нежеланіемъ внимать тому, что мнѣ говорятъ.
Судья. Если-бы васъ хорошенько отлупили по пяткамъ, вы скорехонько научились бы слушать и понимать. Я и самъ не отказался-бы подучить васъ этимъ средствомъ.
Фольстэфъ. О, милордъ, правда, я такъ же бѣденъ, какъ Іовъ, но не такъ терпѣливъ, какъ онъ. Вы, ваше сіятельство, можете прописать мнѣ пріемъ тюремнаго заключенія, но хватитъ-ли у меня терпѣнія на такое леченіе? Надъ этимъ вопросомъ ученымъ пришлось-бы задуматься и даже очень.
Судья. Я желалъ видѣть васъ и посылалъ за вами въ то время, когда противъ васъ возбуждено было уголовное преслѣдованіе.
Фольстэфъ. Я не явился на ваше требованіе по совѣту одного знаменитаго законовѣда.
Судья. Дѣло въ томъ, сэръ Джонъ, что вы постоянно живете въ полнѣйшемъ беззаконіи.
Фольстэфъ. Пусть всякій другой въ моемъ положеніи попробуетъ жить иначе.
Судья. Какое-же ваше положеніе? — средства скромныя, а траты огромныя?
Фольстэфъ. Я желалъ-бы, чтобы было какъ разъ наоборотъ, то-есть, чтобы траты были скромныя, а средства огромныя.
Судья. Вы совратили съ пути молодого принца.
Фольстэфъ. Нѣтъ, ужь если на то пошло, — молодой принцъ меня совратилъ, а не я его. Я былъ толстопузымъ слѣпымъ нищимъ, а онъ водившею меня собакой.
Судья. Повѣрьте, мнѣ тяжело было-бы снова растравлять едва закрывшуюся рану. Ваши дневные подвиги въ Шрюсбери нѣсколько загладили ночныя ваши похожденія въ Гедсхилѣ. Благодарите безпокойное время за то, что васъ оставили въ покоѣ за это позорное дѣло.
Фольстэфъ. Милордъ…
Судья. Но разъ все обошлось благополучно, сидите смирно и не будите уснувшаго волка.
Фольстэфъ. Будить волка такъ-же непріятно, какъ нюхать слѣдъ лисицы.
Судья. Вы похожи на свѣчу, лучшая часть которой уже сгорѣла.
Фольстэфъ. Не на свѣчу, милордъ, а на праздничный факелъ, конецъ котораго намазанъ свѣчнымъ саломъ. Тѣмъ не менѣе я, нисколько не прилыгая, имѣю одно качество воска.
Судья. Хоть бы сѣдая борода научила васъ вести себя приличнѣе.
Фольстэфъ. И качество это — мой вѣсъ, — слышите-ли?.. мой вѣсъ.
Судья. Вы всюду слѣдуете за принцемъ, какъ ангелъ тьмы.
Фольстэфъ. Нѣтъ, нѣтъ, милордъ, потемнѣвшій ангелъ всегда бываетъ легковѣсенъ, а меня даже и безъ вѣсовъ никто легкимъ не назоветъ. Тѣмъ не менѣе, я признаюсь, что я монета не совсѣмъ удобная для обращенія въ толпѣ, благодаря тому, что въ наше скаредное время добродѣтель не имѣетъ никакой цѣны, такъ что теперь истинно добродѣтельный человѣкъ вынужденъ водить медвѣдей: умъ сдѣлался целовальникомъ и все время проводитъ въ томъ, что сводитъ счеты. Всѣ же остальныя способности, свойственныя человѣку, благодаря развращенности вѣка, не стоятъ и ягоды крыжовника. Сами вы стары, слѣдовательно, не можете понять ни насъ, людей молодыхъ, ни нашихъ потребностей. Вы судите о нашемъ внутреннемъ жарѣ и осуждаете его со всею горечью вашей желчи. Мы-же, находясь въ самомъ бурномъ періодѣ молодости, не можемъ иногда не пошалить.
Судья. Какъ! вы дерзаете вносить свое имя въ списокъ молодежи, когда всѣ отличительныя черты старости уже наложили на васъ свой отпечатокъ и дѣлаютъ изъ васъ вполнѣ старика? Посмотрите, глаза у васъ слезятся, руки сухія, кожа желтая, борода сѣдая, ноги дряблыя, а животъ толстый. Развѣ голосъ у васъ не разбитый, дыханіе не короткое, подбородокъ не двойной, развѣ не одряхлѣли всѣ остальныя ваши способности, а вы все еще выдаете себя за молодого. Стыдно, сэръ Джонъ, очень стыдно!
Фольстэфъ. Милордъ, я родился въ три часа пополудни, борода у меня и тогда уже была сѣдая, а брюшко нѣсколько пухлое; голосъ-же я потерялъ отъ вѣчнаго оранія и пѣнія старинныхъ, удалыхъ пѣсенъ. Другихъ своихъ юношескихъ свойствъ доказывать я вамъ не стану; дѣло въ томъ, что я старъ только разсудкомъ и пониманіемъ, и всякій, кто захотѣлъ-бы биться со мной объ закладъ, что лучше меня исполнитъ самый трудный прыжокъ, навѣрное проигралъ-бы и остался безъ денегъ. Что-же касается той пощечины, которую далъ вамъ принцъ, то онъ наградилъ васъ ею съ царственной рѣзкостью, а вы получили ее съ похвальнымъ благоразуміемъ. Я сильно журилъ за это принца, и юный левъ отсиживаетъ теперь срокъ покаянія, но пепломъ главы не посыпалъ, ризъ на себѣ не только не разорвалъ, но даже одѣтъ въ атласъ и бархатъ и проводитъ время не въ уныніи, а весело попивая винцо.
Судья. Да пошлетъ Господь принцу лучшаго товарища!
Фольстэфъ. Ахъ, да пошлетъ Онъ товарищу лучшаго принца! Я никакъ не могу отъ него отдѣлаться.
Судья. Однако, король счелъ нужнымъ разлучить васъ и теперь отправляетъ васъ при юномъ принцѣ Джонѣ въ походъ противъ архіепископа и графа Норсомберленда.
Фольстэфъ. Бррр!.. Разлука эта дѣлаетъ честь вашей милой, хоть и крохотной изобрѣтательности. Всѣ вы, остающіеся дома, пользуясь благами мира, должны-бы, по крайней мѣрѣ, помолиться, чтобы тамъ, на войнѣ, не было слишкомъ жаркихъ дней, потому что съ собой я беру всего двѣ рубашку и не желалъ-бы, чтобы онѣ насквозь пропитались потомъ. Да, пусть со мной случится какая ни на есть пакость, если я намѣренъ потѣть отъ чего-бы то ни было, кромѣ моей бутылки, идя противъ непріятеля въ слишкомъ жаркій день. Едва-едва успѣетъ завязаться какое-нибудь важное и опасное дѣло, какъ меня тотчасъ-же толкаютъ впередъ: я человѣкъ смертный, и счастіе не можетъ вѣчно везти человѣку, но таковъ и былъ, и есть обычай въ Англіи: только попадись ей въ руки что-нибудь хорошее, она тотчасъ начнетъ совать его всюду, и если вы ужь находите, что я старъ, такъ должны бы были позаботиться о томъ, чтобы мнѣ было покойно. Гораздо лучше, если-бы имя мое не внушало такого страха непріятелю! Для меня пріятнѣе было-бы, чтобы меня источила ржа, чѣмъ совершенно сократиться до небытія, благодаря вѣчному движенію.
Судья. Ну, будьте честнымъ человѣкомъ, будьте честнымъ человѣкомъ, говорю, и да пошлетъ Господь успѣха вашему походу!
Фольстэфъ. Не будете-ли вы такъ добры, милордъ, не дадите-ли мнѣ сколько-нибудь взаймы?
Судья. Ни одного пенни, ни одного пенни. Вы слишкомъ торопливо накопляете сумму своихъ долговыхъ обязательствъ. Будьте здоровы и передайте мое уваженіе кузену Уэстморленду. (Судья уходитъ; помощникъ также).
Фольстэфъ. Пусть меня отпорютъ веревкой, если я хоть что-нибудь исполню по твоей просьбѣ! Въ старости человѣкъ, какъ видно, неразлученъ со скупостью, какъ въ юности съ распутствомъ, но подагра служитъ наказаніемъ одной, а венера — другой, оба эти бича дѣлаютъ ненужными всѣ дальнѣйшія проклятія. Эй, пажъ!
Пажъ. Что прикажете, сэръ?
Фольстэфъ. Сколько денегъ осталось у насъ въ кошелькѣ?
Пажъ. Семь гротовъ и два пенни.
Фольстэфъ. Чортъ возьми, никакъ не могу найти средства противъ вѣчной сухотки, которою страдаетъ мой кошелекъ. Прибѣгать къ займамъ, значитъ, только кое-какъ перебиваться до полнаго истощенія силъ; болѣзнь, слѣдовательно, неизлечимая. Ступай и отнеси вотъ это письмо принцу Джону; вотъ это — принцу Герри, а это лорду Уэстморленду, а это, наконецъ, старой любовницѣ моей Урсулѣ. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ у меня въ бородѣ появился первый сѣдой волосъ, я каждую недѣлю обѣщаю ей, что на ней женюсь. Ступай! Ты знаешь, гдѣ отыскать меня (Пажъ уходитъ). Чортъ-бы побралъ проклятую эту подагру, да и проклятую эту венеру тоже! Которой-нибудь изъ нихъ двухъ я обязанъ тѣмъ, что у меня такъ болитъ большой палецъ на ногѣ… То, что я хромаю — еще ничего; свалю бѣду на войну, и это придастъ мнѣ еще болѣе законныхъ правъ на пенсію. Человѣкъ умный все умѣетъ употребить на дѣло: вотъ я, напримѣръ, умѣю извлекать пользу изо всего, даже изъ самой болѣзни. (Уходитъ).
СЦЕНА III.
[править]Архіепископъ. Итакъ, вамъ извѣстны и самое дѣло наше, и наши средства. Теперь, благороднѣйшіе друзья мои, обращаюсь ко всѣмъ вамъ съ просьбой: — выскажите откровенно свой взглядъ на наши надежды. Начните вы, лордъ-маршалъ; что вы скажете?
Маубрэ. Зная причины, заставившія васъ придти къ рѣшенію, что взяться за оружіе необходимо, я вполнѣ одобряю ваше намѣреніе. Однако, чтобы убѣдиться окончательно, мнѣ хотѣлось-бы точнѣе и на болѣе доказательныхъ основаніяхъ узнать, какія силы имѣемъ мы возможность противопоставить могучимъ силамъ короля?
Гэстингсъ. По точнымъ спискамъ количество наличныхъ нашихъ силъ простирается до двадцати пяти тысячъ человѣкъ отборнаго войска. Помимо этого, значительныя подкрѣпленія ожидаются со стороны великаго Норсомберленда, въ душѣ котораго яркимъ пламенемъ горитъ огонь негодованія и мести.
Лордъ Бардольфъ. Итакъ, лордъ Гэстингсъ, весь вопросъ сводится теперь къ слѣдующему: — могутъ-ли наши двадцать пять тысячъ человѣкъ безъ помощи Норсомберленда выдержать натискъ королевскаго войска?
Гэстингсъ. Съ его помощью вполнѣ.
Лордъ Бардольфъ. Въ этомъ-то весь вопросъ и есть. Однако, если безъ его помощи мы недостаточно сильны, мое мнѣніе не заходить слишкомъ далеко, ранѣе чѣмъ помощь Норсомберленда не будетъ у насъ въ рукахъ. Въ дѣлахъ, имѣющихъ такой угрожающій, кровавый характеръ, не слѣдуетъ допускать никакихъ не вполнѣ вѣрныхъ надеждъ, ожиданій и предположеній.
Архіепископъ. Лордъ Бардольфъ совершенно правъ. Что-же и погубило подъ Шрюсбери молодого Генриха Пэрси, какъ не это?
Лордъ Бардольфъ. Да, именно это, милордъ. Такими-то воздушными надеждами питался покойный Пэрси; онъ воображалъ, будто обѣщанныя подкрѣпленія у него уже въ рукахъ, поэтому войско его оказалось много менѣе самой ничтожной цифры, на которую онъ разсчитывалъ. Такимъ образомъ сила воображенія, свойственная сумасбродамъ, заставила его и войска свои вести на вѣрную гибель, и самому зажмуря глаза, ринуться въ бездну.
Гэстингсъ. Спрошу, однако, какъ-же не разсчитывать на вѣроятіе, на возможность помощи? Повредить дѣлу это нисколько не можетъ.
Лордъ Бардольфъ. Нѣтъ, можетъ и очень сильно. Начать военныя дѣйствія немедленно, только гадательно разсчитывая на обѣщанныя подкрѣпленія, значило-бы какъ на нѣчто прочное полагаться на тѣ почки, которыя появляются на деревьяхъ въ началѣ весны, не разсчитывая на то, что ихъ, пожалуй, убьетъ морозъ. Когда мы желаемъ возвести зданіе, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу, мы должны изслѣдовать почву и только тогда начать чертить планъ будущей постройки; а когда планъ готовъ, намъ слѣдуетъ точно разсчитать, во что обойдется все зданіе. Если смѣта расходовъ превышаетъ наши средства, мы составляемъ другой планъ уже меньшихъ размѣровъ или совсѣмъ отказываемся отъ постройки. Съ большею еще осмотрительностью должны мы поступать въ такомъ громадномъ предпріятіи, какъ разрушеніе государства и возведеніе на его мѣсто другого. Мы должны тщательно изслѣдовать почву, начертать точнѣйшій планъ, должны быть увѣрены, что строимъ на прочномъ основаніи должны пользоваться совѣтами людей опытныхъ и знать собственныя средства, то-есть, знать, могутъ-ли они имѣть дѣйствительную силу противъ силъ противниковъ. Иначе окажется, что мы сильны только на бумагѣ, и что у насъ, вмѣсто живыхъ людей, только ихъ подобія и имена. Мы очутились-бы въ положеніи того, кто задался мыслью воздвигнуть зданіе, но, увидавъ, что для окончанія начатаго недостаетъ средствъ, вдругъ бросаетъ на половинѣ свою дорого стоющую затѣю и отдаетъ свое сооруженіе во власть обильно льющимся изъ облаковъ слезамъ и буйному неистовству суровой зимы.
Гэстингсъ. Предположимъ, какъ ни блистательны наши надежды на подкрѣпленія, что онѣ должны свестись къ нулю; предположимъ, что кромѣ тѣхъ людей, которые у насъ уже имѣются, намъ нечего болѣе ожидать ни одного человѣка, я все-таки нахожу, что наше войско достаточно сильно, чтобы потягаться съ силами короля.
Лордъ Бардольфъ. Какъ? Неужто у короля подъ руками не болѣе двадцати пяти тысячъ человѣкъ.
Гэстингсъ. Не смущайтесь, милордъ даже и въ томъ случаѣ, если-бы у короля было много больше войска, чѣмъ возможно предполагать. Извѣстно, что ему, дабы удовлетворить самымъ настоятельнымъ потребностямъ, необходимо раздѣлить войско на три части. Одну треть надо послать противъ Франціи, другую противъ Глендаура, и только третья имѣетъ возможность идти противъ насъ, а казна его между тѣмъ издаетъ звукъ нищенской пустоты.
Архіепископъ. Онъ собираетъ свои разсѣянныя войска, чтобы подавить насъ численностью своихъ солдатъ. Не слѣдуетъ смотрѣть на это безпечно.
Гэстингсъ. Если онъ оставитъ свой тылъ безъ прикрытія, французы и Уэльссцы станутъ хватать его за пятки; поэтому намъ нечего бояться.
Лордъ Бардольфъ. Онъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, направить лучшія свои силы противъ насъ.
Гэстингсъ. Онъ противъ насъ направилъ Джона Ланкастрскаго и Уэстморленда, а самъ съ принцемъ Генрихомъ идетъ противъ Глендаура. Кого назначитъ онъ главнокомандующимъ надъ войскомъ, идущимъ противъ французовъ, добиться я не могъ.
Архіепископъ. Итакъ, впередъ! Объяснимъ всенародно причину, побудившую насъ взяться за оружіе. Народъ чувствуетъ тошноту отъ собственнаго своего выбора. Неустойчиво, непрочно зданіе того, кто строитъ его на сочувствіи толпы. О, безсмысленный народъ, какими громкими возгласами препровождалъ ты къ небесамъ имя Болинброка, пока онъ еще не былъ тѣмъ, чѣмъ по твоей-же волѣ сдѣлался впослѣдствіи! А теперь, когда твое желаніе исполнено, ты стараешься изрыгнуть изъ себя прежняго своего любимца. Точно такъ-же ты, гнусная собака, изрыгнула когда то изъ отвратительной своей утробы царственнаго Ричарда. Теперь въ тебѣ явилась алчба къ умершему, котораго ты изъ себя извергла, и вотъ ты съ рычаніемъ требуешь, чтобы тебѣ вернули его опять. Можно-ли въ наше время положиться хоть на кого-нибудь? Всѣ, кто, при жизни Ричарда, желалъ его смерти, влюбились теперь въ его могилу. Ты, бросавшій пылью въ его помазанную голову, когда онъ, вздыхая, уныло слѣдовалъ за вызывавшимъ всеобщій восторгъ Болинброкомъ, теперь кричишь: — «О земля, верни намъ того короля, а себѣ возьми этого!» О, люди, цѣнить вы умѣете только то, чего уже нѣтъ: былое и будущее кажутся вамъ несравненно привлекательнѣе настоящаго.
Маубрэ. Что-же, мы соберемъ войска и немедленно выступимъ въ походъ?
Гэстингсъ. Мы всѣ рабы минуты, а минута побуждаетъ насъ немедленно приступить къ дѣлу (Уходятъ).
СЦЕНА I.
[править]Куикли. Что-же, добрѣйшій господинъ Коготь, будетъ моя просьба исполнена?
Коготь. Будетъ.
Куикли. А гдѣ же вашъ помощникъ?.. Человѣкъ онъ, вѣдь, сильный, не правда ли?.. устоитъ противъ кого угодно?
Коготь (Слугѣ). Эй ты! Гдѣ Силокъ?
Куикли. Ахъ, Боже мой! господинъ Силокъ, гдѣ вы?
Силокъ (Входя). Здѣсь, здѣсь.
Коготь. Силокъ, намъ надо арестовать сэра Джона Фольстэфа.
Куикли. Да, добрѣйшій господинъ Силокъ, я подала жалобу и на него, и на всѣхъ.
Силокъ. Это обойдется не дешево, и кому-нибудь изъ насъ, пожалуй, будетъ стоить жизни, потому что буянъ, вѣрно, пустить въ ходъ оружіе.
Куикли. Непремѣнно пуститъ… Берегитесь его! Онъ мнѣ въ собственномъ моемъ домѣ нанесъ жестокую рану самымъ скотскимъ образомъ. Когда его оружіе наружу, онъ уже не разсуждаетъ о томъ, что дѣлаетъ: — словно чортъ, лѣзетъ онъ съ нимъ впередъ безъ разбора и не щадитъ тогда ни мужчинъ, ни женщинъ, ни дѣтей.
Коготь. Мнѣ бы только схватить его, а тамъ оружія его я не побоюсь.
Куикли. Ну, и я не побоюсь, если буду стоять около васъ
Коготь. Попадись онъ мнѣ только, а изъ лапъ моихъ ему уже не уйти.
Куикли. Если онъ уѣдетъ, мнѣ совсѣмъ капутъ: — счетъ его у меня такъ длиненъ, что ему просто конца нѣтъ. Добрѣйшій господинъ Коготь, держите его хорошенько, а вы, добрый господинъ Силокъ, не упустите его… Онъ, — съ позволенія вашего сказать, — пошелъ вотъ тутъ на уголъ сѣдло покупать; потомъ думалъ идти обѣдать въ харчевню «Леопардова Голова», что въ Ломбардской улицѣ, а оттуда къ мистэру Смусу, что шелковыми товарами торгуетъ. Умоляю васъ, — разъ мое прошеніе уже принято, назначено къ исполненію и всѣмъ такъ хорошо извѣстно, — заставьте его расплатиться по счетамъ. Сто марокъ — деньги не маловажныя для одинокой женщины! Къ тому-же я ждала, ждала, ждала, а онъ такъ меня водилъ, водилъ и водилъ со дня на день, что даже стыдно подумать. Въ его поступкахъ ни искорки нѣтъ чести; — поступать такъ можно не съ женщиной, а съ ослицей, съ какою-нибудь вьючною тварью, обязанною переносить какія угодно обиды отъ перваго попавшагося негодяя. Вотъ онъ идетъ, а съ нимъ отъявленный этотъ мошенникъ Бардольфъ, съ красно-багровымъ носомъ. Дѣлайте же свое дѣло, господинъ Коготь… и вы, господинъ Силокъ, тоже!.. Да, окажите мнѣ, окажите и окажите эту услугу!
Фольстэфъ. Это что такое? Околѣла у кого-нибудь кобыла, что-ли? Что случилось?
Коготь. Сэръ Джонъ, согласно прошенію мистрисъ Куикли, я васъ арестую.
Фольстэфъ. Прочь отъ меня, холопы! Обнажи мечъ, Бардольфъ, и сними голову у этой сволочи; а эту шлюху на псарню!
Куикли. Кого? Меня на псарню?! Нѣтъ, скорѣе я тебя туда спроважу!.. На псарню, меня! Попробуй только, ублюдокъ ты этакій! Караулъ! Рѣжутъ! Грабятъ! Хочетъ снести голову у почтенныхъ людей, когда они своему Богу и государю служатъ! Ахъ, смертоубійца! Да, ты кровожадный мошенникъ, палачъ мужчинъ, палачъ женщинъ!
Фольстэфъ. Спровадь ихъ, Бардольфъ.
Коготь. Эй, помогите задержать ихъ!
Куикли. Помогите, добрые люди!.. А, ты не хочешь идти честью, не хочешь?.. Такъ погоди-жь ты, мошенникъ! Погоди, душегубъ!
Фольстэфъ. Прочь, судомойка! Потаскушка! Мразь! Прочь, или я надъ тобою то сдѣлаю, чего ты не ожидаешь.
Судья. Что здѣсь за шумъ? Прошу не нарушать общественной тишины.
Куикли. Ахъ, высокочтимый лордъ-судья. Будьте добры ко мнѣ хоть вы! Умоляю васъ, заступитесь за меня!
Судья. Такъ это вы здѣсь буяните, сэръ Джонъ? Хоть постыдились бы своего положенія. Время-ли, мѣсто-ли безчинствовать? До того-ли, когда у васъ есть важное дѣло, и когда вамъ слѣдовало бы быть уже на полпути къ Іорку?.. Оставьте его; чего вы къ нему липните?
Куикли. Ахъ, добрѣйшій лордъ-судья, не во гнѣвъ вашей милости, — я бѣдная вдова изъ Истчипа… Его хотятъ схватить по моему прошенію.
Судья. Должно-быть, изъ-за пустяковъ? Какъ великъ долгъ?
Куикли. Нѣтъ, его долгъ не пустяки, а гораздо больше… Дѣло идетъ обо всемъ моемъ состояніи. Онъ меня всю объѣлъ и съ домомъ, и со всѣмъ остальнымъ… Онъ все мое благосостояніе упряталъ въ свою ненасытную утробу! Но погоди, ты мнѣ хоть часть всего поглощеннаго да вернешь, иначе я навалюсь на тебя и по цѣлымъ ночамъ стану душитьтебя не хуже, чѣмъ домовой.
Фольстэфъ. А мнѣ такъ кажется, что скорѣе я навалюсь на домового, если только мѣстность дозволитъ на него взобраться.
Судья. Что это значитъ, сэръ Джонъ? Стыдитесь — развѣ человѣкъ благовоспитанный въ состояніи переносить такую бурю восклицаній? Не стыдно-ли вамъ вынуждать бѣдную женщниу прибѣгать къ такимъ мѣрамъ, чтобы вернутъ свое добро?
Фольстэфъ. Сколько я тебѣ долженъ? Говори!
Куикли. Какъ, сколько? И деньгами ты мнѣ, и своею особою долженъ, и обязанъ въ этомъ сознаться, если ты честный человѣкъ!..Помнишь ты мнѣ на стаканѣ съ золочеными фигурами поклялся… Это было у меня на дому, въ дельфиновой комнатѣ… ты сидѣлъ у круглаго стола около камина, гдѣ пылалъ уголь… и это какъ разъ въ среду послѣ Духова дня… въ тотъ самый день, когда принцъ тебѣ голову раскроилъ за то, что ты его отца сравнилъ съ какимъ-то уиндзорскимъ пѣвчимъ… да, и пока я промывала тебѣ раны, ты поклялся, что женишься на мнѣ и сдѣлаешь изъ меня миледи, свою супругу. Ты и отъ этого, пожалуй, отпираться станешь… такъ помни, что какъ разъ въ эту минуту вошла сосѣдка Кичь, жена мясника, и назвала меня кумушкой Куикли. Она приходила попросить взаймы уксусу, такъ какъ готовила въ это время кушанье изъ раковъ, а ты на это еще попросилъ отвѣдать этого кушанья, а она еще сказала, что ѣсть раки, при свѣжей ранѣ, вредно. Когда-же она ушла, ты сказалъ мнѣ, чтобы я держалась подальше отъ мелкаго люда, на томъ будто бы основаніи, что меня скоро будутъ дамой звать? А потомъ развѣ ты не поцѣловалъ меня, говоря, чтобы я пошла и принесла тебѣ тридцать шиллинговъ? Ну, а теперь, когда я требую, чтобы ты въ этомъ на священной книгѣ поклялся, попробуй отпереться.
Фольстэфъ. Милордъ, она жалкая помѣшанная… Она на весь городъ кричитъ, будто ея старшій сынъ похожъ на васъ. Она когда-то была не въ дурномъ положеніи, но теперь у нея отъ бѣдности мысли помутились. Что-жъ касается до этихъ глупыхъ чиновниковъ, то прошу васъ начать противъ нихъ дѣло.
Судья. Полноте, сэръ Джонъ. Я знаю вашу манеру извращать истину. Ни вашъ самоувѣренный видъ, ни ваше до наглости обильное словоизверженіе не заставятъ меня отступить ни на шагъ отъ строгаго безпристрастія; вы, какъ мнѣ кажется, употребили во зло снисходительную довѣрчивость этой женщины, заставили ее, какъ угодно, служить вашимъ надобностямъ и кошелькомъ своимъ, и своею особой
Куикли. Совершенная правда, милордъ.
Судья. Ты помолчи, а вы расплатитесь съ нею и исправьте тотъ вредъ, который ей нанесли; одно вы можете исполнить посредствомъ денегъ, другое — немедленнымъ покаяніемъ.
Фольстэфъ. Милордъ, я не могу оставить безъ возраженій такихъ выговоровъ. Вы честную откровенность называете наглымъ словоизверженіемъ: значитъ, по вашему стоитъ человѣку вѣжливо раскланяться, чтобы быть честнымъ человѣкомъ. Такъ нѣтъ-же, милордъ! нисколько не забывая того уваженія, котораго вы можете требовать, я все-таки не стану говорить съ вами, какъ проситель. Одно, о чемъ я васъ прошу, это избавить меня поскорѣе отъ стражей, такъ какъ меня зоветъ королевская служба.
Судья. Вы говорите такъ, какъ будто въ правѣ поступать беззаконно: удовлетворите-же требованія этой женщины и докажите этимъ, что характеръ вашъ достоинъ вашего положенія.
Фольстэфъ. Иди сюда, хозяйка! (Отводитъ въ сторону мистрисъ Куикли).
Судья. Итакъ, что новаго, мистэръ Гауръ?
Гауръ (подавая судьѣ бумагу). Милордъ, король и принцъ Герри Уэльсскій должны скоро прибыть. Остальное вы узнаете изъ этой бумаги.
Фольстэфъ. Какъ честный джентльмэнъ.
Куикли. Вы то же и прежде говорили.
Фольстэфъ. Клянусь честью джентльмэна! — и полно толковать объ этомъ.
Куикли. А я клянусь небесной землей, по которой ступаю, что мнѣ придется заложитъ и серебро, и занавѣски въ столовой.
Фольстэфъ. А на что тебѣ и то, и другое? Для того, чтобы пить, только и нужны, что стеклянные стаканы, и какія-нибудь веселенькія картинки въ родѣ исторіи блуднаго сына иди нѣмецкой охоты, изображенныхъ на обояхъ, право, гораздо лучше тряпокъ, висящихъ надъ постелями, да загаженныхъ мухами занавѣсокъ на окнахъ… Ну, если можешь, достань хоть десять фунтовъ… Ей Богу, если-бы не твой характеръ, во всей Англіи не нашлось-бы такой славной бабенки, какъ ты… Пойди, умойся и возьми свою просьбу назадъ. Право, тебѣ не сдлѣдовало-бы сердиться на меня. Развѣ ты меня не знаешь? Ну, полно! я знаю, другіе вооружили тебя противъ меня.
Куикли. Пожалуйста, сэръ Джонъ, возьми хоть двадцать ноблей. Я тебѣ вѣрно говорю, что иначе мнѣ придется серебро заложить.
Фольстэфъ. Ну, такъ нечего объ этомъ больше толковать; я извернусь иначе, а ты весь вѣкъ дурой останешься.
Куикли. Хорошо, я достану денегъ, если-бы даже пришлось для этого послѣднее платье заложить. Надѣюсь, вы придете ужинать… Расплатитесь вы потомъ со мною разомъ, не правда-ли?
Фольстэфъ. Умереть на мѣстѣ, если не-такъ (Бардольфу)… Ступай за ней, ступай и не упускай ея изъ виду.
Куикли. Хотите, я приглашу къ ужину Долли Тиршитъ?
Фольстэфъ. Ну, полно толковать!.. А Долли пусть придетъ.
Судья. До меня дошли пріятныя вѣсти.
Фольстэфъ. Какія-же, любезнѣйшій лордъ?
Судья (Гауру). Гдѣ ночевалъ сегодня король?
Гауръ. Въ Безинстокѣ, милордъ.
Фольстэфъ. Надѣюсь, милордъ, что все благополучно? Какія-же вѣсти дошли до васъ?
Судья. Онъ возвращается. А всѣ войска съ нимъ?
Гауръ. Нѣтъ, милордъ, полторы тысячи пѣхоты и пятьсотъ всадниковъ отправляются на подмогу принцу ланкастрскому противъ Норсомберленда и архіепископа.
Фольстэфъ. Скажите, благородный лордъ, король возвращается?
Судья. Вы скоро получите отъ меня письменное увѣдомленіе. Идемте со мною, мистеръ Гауръ.
Фольстэфъ. Милордъ…
Судья. Что такое?
Фольстэфъ. Мистеръ Гауръ, могу я пригласить васъ поужинать со мною?
Гауръ. Я въ распоряженіи милорда-судьи; но все-таки благодарю васъ, сэръ Джонъ.
Судья. Вы, сэръ Джонъ, слишкомъ долго болтаетесь здѣсь, тогда какъ должны-бы вербовать рекрутовъ въ графствахъ, лежащихъ на вашемъ пути.
Фольстэфъ. Хотите поужинать со мною, мистэръ Гауръ?
Судья. Какой дуракъ научилъ васъ такому обращенію, сэръ Джонъ?
Фольстэфъ. Мистэръ Гауръ, если обращеніе мое неподходящее, значитъ, научилъ меня ему дуракъ. Такое правило въ фехтованіи: ударъ за ударъ… око за око, знаете?..
Судья. Нѣтъ, развѣ одинъ только Господь образумитъ такого сумасброда (Уходятъ).
СЦЕНА II.
[править]Принцъ Генрихъ. Какъ передъ Богомъ, я страшно усталъ.
Пойнцъ. Неужто могло дойти до этого? Я думалъ, что усталость не имѣетъ власти надъ такими высокорожденными особами, какъ ваше высочество.
Принцъ Генрихъ. Хоть это и можетъ умалить мое достоинство, а я все-таки долженъ сознаться, что усталость совсѣмъ меня одолѣла. Можетъ быть, желаніе выпить простого пива тоже недостойно меня?
Пойнцъ. По настоящему, принцъ долженъ быть воспитанъ настолько хорошо, чтобы не знать, что на свѣтѣ существуетъ такая бурда.
Принцъ Генрихъ. Въ такомъ случаѣ, у меня совсѣмъ не царственный вкусъ, потому что въ настоящее время я этой бурды выпилъ-бы съ величайшимъ наслажденіемъ. Впрочемъ, разсужденія о такихъ низкихъ предметахъ совсѣмъ идутъ въ разрѣзъ съ моимъ величіемъ… Они приличны мнѣ настолько-же мало, какъ, напримѣръ, то, что я знаю твое имя, стану завтра узнавать твое лицо, знаю, сколько у тебя паръ шелковыхъ чулокъ и то, что тѣ, которые теперь на тебѣ, если не въ настоящую минуту, то когда-то были персиковаго цвѣта, храню въ своей памяти подробную опись твоихъ рубашекъ, зная при этомъ, которая изъ нихъ предназначается для торжественныхъ случаевъ, а которая для ежедневнаго употребленія… но на этотъ счетъ сторожъ при игорномъ домѣ еще богаче свѣдѣніями, чѣмъ я. Должно быть, у тебя такъ мало рубашекъ, что тебѣ ни одной изъ нихъ и заложить нельзя. Я вывожу это изъ того, что ты пересталъ ходить въ игорный домъ и тѣмъ лишаешь себя любимаго развлеченія: — вѣроятно, твои Нидерланды изведи все твое голландское полотно. Какъ знать, однако, попадутъ-ли въ царство небесное тѣ ребята, которые орутъ теперь, спеленутые въ твои обноски. Однако, повивальныя бабки увѣряютъ, что сами ребята виновны въ своемъ рожденіи такъ-же мало, какъ неповинны они и въ томъ, что родъ человѣческій размножается, а семьи увеличиваются съ такою непомѣрною быстротой.
Пойнцъ. Какъ ничтожны и пошлы кажутся ваши слова, если поставить ихъ рядомъ съ вашими подвигами. Скажите мнѣ, многіе-ли молодые принцы умѣютъ вести такія рѣчи, особенно если отцы ихъ больны такъ сильно, какъ въ настоящее время боленъ вашъ батюшка?
Принцъ Генрихъ. Сказать тебѣ кое-что, Пойнцъ?
Пойнцъ. Пожалуй, говорите, но только что-нибудь хорошее.
Принцъ Генрихъ. Для такого ограниченнаго ума, какъ твой, что бы я ни сказалъ, все будетъ достаточно хорошо.
Пойнцъ. Ничего, говорите. Отъ васъ я готовъ переносить все на свѣтѣ.
Принцъ Генрихъ. Такъ слушай: теперь, когда отецъ боленъ, мнѣ не слѣдуетъ казаться печальнымъ; тѣмъ не менѣе тебѣ, котораго, за неимѣніемъ лучшаго, мнѣ угодно называть другомъ, я могу признаться, что я огорченъ и даже огорченъ очень сильно.
Пойнцъ. Неужто васъ дѣйствительно можетъ огорчить болѣзнь отца?
Принцъ Генрихъ. Честное слово, ты, кажется, воображаешь, будто я по закоренѣлости и развращенности на столько-же въ рукахъ дьявола, какъ ты или Фольстэфъ. Но поживемъ — увидимъ… Какъ-бы то ни было, а я все-таки повторяю тебѣ, что сердце мое обливается кровью при мысли о болѣзни отца; въ дурномъ-же такомъ обществѣ, какъ твое, у меня есть причины удерживаться отъ слишкомъ явныхъ проявленій скорби.
Пойнцъ. Какія-же причины?
Пгинцъ Генрихъ. Чтобы ты подумалъ обо мнѣ, если-бы увидалъ меня плачущимъ?
Пойнцъ. Я бы подумалъ, что вотъ истинно царственный лицемѣръ.
Принцъ Генрихъ. И тоже подумали-бы всѣ. Ты человѣкъ, предрасположенный думать такъ-же, какъ всѣ другіе; никогда человѣческая мысль не была такъ способна ходить избитыми путями, какъ твоя. Да, дѣйствительно, въ глазахъ общественнаго мнѣнія я былъ-бы только лицемѣромъ… Что однако, привело твою высокомудрую мысль къ такому заключенію.
Пойнцъ. А то, что вы человѣкъ распущенный и состоите въ такой тѣсной дружбѣ съ Фольстэфомъ.
Принцъ Генрихъ. И съ тобой.
Пойнцъ. Клянусь небомъ, я пользуюсь хорошей славой и могу обоими ушами слушать-то, что обо мнѣ говорится. Самое дурное, что могутъ сказать, развѣ то, что я младшій сынъ въ семействѣ и что я парень, ловко умѣющій владѣть руками; каюсь, — и то, и другое такія несчастія, которыхъ я исправить не могу. Смотрите, смотрите, вотъ идетъ Бардольфъ.
Принцъ Генрихъ. А съ нимъ и пажъ, котораго я приставилъ къ Фольстэфу. Онъ былъ совсѣмъ еще христіанскимъ ребенкомъ, когда поступалъ къ нему; посмотримъ, не сдѣлалъ-ли изъ него жирный бездѣльникъ настоящей обезьяны.
Бардольфъ. Да хранитъ Господь вашу милость.
Принцъ Генрихъ. И вашу тоже, благороднѣйшій Бардольфъ.
Бардольфъ (Пажу). Ну, ты, добродѣтельный оселъ, застѣнчивый дуракъ, чего ты такъ краснѣешь? И почему краснѣешь именно теперь? Что ты за дѣвственный воинъ такой? Развѣ раскупорить бутыль пива въ четыре пинты уже такое важное дѣло?
Пажъ. Онъ, милордъ, только-что звалъ меня, черезъ красный ставень харчевни, такъ что я сначала не могъ разглядѣть въ окно ни одной части его лица… Наконецъ, удалось, однако, высмотрѣть его глаза: казалось, будто онъ сдѣлалъ двѣ дыры въ новой юпкѣ харчевницы и выглядываетъ изъ нихъ.
Принцъ Генрихъ. Однако, этотъ мальчуганъ сдѣлалъ большіе успѣхи.
Бардоіьфъ. Ахъ, ты потаскушкинъ сынъ, вонъ! Вонъ, двуногій заяцъ!
Пажъ. Прочь отъ меня самъ, страшный сонъ Алѳеи.
Принцъ Генрихъ. Объясни-ка намъ, что-же это за страшный сонъ такой?
Пажъ. Извольте, милордъ. Однажды Алѳеѣ приснилось, будто она родила пылающую головню; вотъ я и прозвалъ его сномъ Алѳеи.
Принцъ Генрихъ. Такое объясненіе стоитъ кроны; вотъ тебѣ, пажъ; бери! (Даетъ ему денегъ).
Пойнцъ. Жаль, если-бы такая милая распуколька сдѣлалась жертвой червей. Вотъ тебѣ шесть пенсовъ; да послужатъ они тебѣ охраной отъ порчи.
Бардольфъ. Висѣлицѣ будетъ нанесено сильное оскорбленіе, если вы не велите его повѣсить.
Принцъ Генрихъ. Какъ поживаетъ твой начальникъ, Бардольфъ?
Бардольфъ. Ничего, хорошо, ваша свѣтлость. Онъ слышалъ, что вы возвращаетесь въ Лондонъ и прислалъ вамъ письмо. Вотъ оно.
Пойнцъ. И доставлено съ достодолжнымъ почтеніемъ. Какъ-же здоровье твоего начальника — бабье лѣто?
Бардольфъ. Тѣломъ онъ здоровъ, сэръ.
Пойнцъ. Хотя безсмертная часть его и нуждалась-бы во врачѣ, но онъ отъ этого не унываетъ: болѣть-то болѣетъ, а все-таки не умираетъ.
Принцъ Генрихъ. Я позволяю этому наросту обходиться со мною такъ-же по пріятельски, какъ своей собакѣ, и онъ злоупотребляетъ этимъ преимуществомъ. Смотрите, какъ онъ пишетъ ко мнѣ.
Пойнцъ (Читаетъ). «Джонъ Фольстэфъ, рыцарь…» Такъ! ни одного удобнаго случая не пропуститъ, чтобы не повеличаться своимъ званіемъ. Точь-въ-точь, какъ тѣ родственники короля, которые безъ того пальца не уколютъ, чтобы не сказать: «Вотъ течетъ царская кровь». Если-же кто нибудь, притворяясь, будто не понимаетъ, спроситъ: «Какъ такъ?» его ожидаетъ такой же неизмѣнный отвѣтъ, какъ поклонъ просящаго денегъ взаймы: — «Я бѣдный родственникъ короля, сэръ».
Принцъ Генрихъ. Да, для того, чтобы породниться съ нами, они готовы произвести свою родословную отъ Іафета. Читай, однако, письмо.
Пойнцъ. «Сэръ Джонъ Фольстэфъ, рыцарь, королевскому сыну и ближайшему наслѣднику своего отца, принцу Герри Уэльсскому, поклонъ!..» Э, да это точно форменная бумага…
Принцъ Генрихъ. Полно!..
Пойнцъ. «Хочу по краткости быть подобнымъ благородному римлянину». Вѣроятно, онъ подразумѣваетъ краткость дыханія, происходящую отъ одышки. «Ввѣряю себя твоей благосклонности, а тебя благосклонности небесъ, имѣю честь кланяться. Не будь слишкомъ близокъ съ Пойнцомъ, потому что онъ до того злоупотребляетъ твоими милостями, что всюду громко увѣряетъ, будто ты женишься на его сестрѣ, Нэлли. Если можешь, то въ свободныя минуты постарайся раскаяться въ грѣхахъ, а затѣмъ, прощай. Остаюсь твой или не твой (это — смотря по твоимъ поступкамъ относительно меня) Джэкъ Фольстэфъ, для моихъ пріятелей, Джонъ — для братьевъ и сестеръ и сэръ Джонъ для всей остальной Европы». Милордъ, я обмакну это письмо въ хересъ и заставлю Фольстэфа съѣсть его.
Принцъ Генрихъ. Ты этимъ заставишь его проглотить десятка два его-же собственныхъ словъ. Но неужто ты, Нэдъ, дѣйствительно, такъ поступаешь относительно меня? неужто увѣряешь, будто я женюсь на твоей сестрѣ?
Пойнцъ. Дай Богъ бѣдняжкѣ сестрѣ моей менѣе печальную участь! Но я никогда ничего подобнаго не говорилъ.
Принцъ Генрихъ. Однако, мы, какъ дураки, даромъ убиваемъ здѣсь время, а души мудрецовъ, парящія на небесахъ, смѣются надъ нами (Бардольфу). Твой начальникъ здѣсь, въ Лондонѣ?
Бардольфъ. Точно такъ, ваша свѣтлость.
Принцъ Генрихъ. Гдѣ-же онъ ужинаетъ? Неужто старый боровъ все кормится изъ прежняго корыта?
Бардольфъ. Да, по-прежнему въ Истчипѣ, ваша свѣтлость.
Принцъ Генрихъ. Въ какой компаніи?
Пажъ. Все съ прежними прихожанами того-же храма.
Принцъ Генрихъ. А женщины на ужинѣ будутъ?
Пажъ. Ни одной, милордъ, кромѣ старухи Куикли и мистрисъ Долли Тиршитъ.
Принцъ Генрихъ. Это еще что за шкура?
Пажъ. Очень приличная дама, милордъ; родственница хозяйки.
Принцъ Генрихъ. Такая-же родственница, какъ приходская кобыла деревенскому быку… Нэдъ, не накрыть-ли намъ ихъ за ужиномъ?
Пойнцъ. Я ваша тѣнь, милордъ, и всюду послѣдую за вами.
Принцъ Генрихъ. Слушайте вы: — и ты, пажъ, и ты, Бардольфъ! — Ни слова вашему господину о томъ, что я вернулся въ Лондонъ. Вотъ вамъ за молчаніе.
Бардольфъ. Съ этой минуты, принцъ, я нѣмъ, какъ рыба.
Пажъ. Я тоже сумѣю удержать языкъ за зубами.
Принцъ Генрихъ. Хорошо, ступайте (Пажь и Бардольфъ уходятъ). Эта Долли Тиршитъ, должно-быть, какая-нибудь проѣзжая дорога.
Пойнцъ. О, навѣрно, такая-же накатанная, какъ изъ Сэнтъ-Эльбэнса въ Лондонъ.
Принцъ Генрихъ. Какъ-бы намъ, не показываясь самимъ, увидать Фольстэфа въ настоящемъ его свѣтѣ?
Пойнцъ. Очень легко: стоитъ только надѣть кожаные передники и куртки, а затѣмъ прислуживать за ужиномъ вмѣсто слугъ.
Принцъ Генрихъ. Какъ! — изъ бога обратиться вдругъ въ быка? Паденіе не малое! Однако, оно было съ самимъ Юпитеромъ. Изъ принца превратиться въ лакея… Превращеніе тоже не особенное лестное… Однако, такъ будетъ со мною. Ради такой цѣли, можно, куда ни шло, и шута разъиграть… Идемъ, Нэдъ (Уходятъ).
СЦЕНА III.
[править]Норсомберлендъ. Прошу и тебя, любящая жена, и тебя, милая дочь, не вмѣшиваться въ мои непріятныя дѣла. Не придавайте вашимъ лицамъ такого-же печальнаго выраженія, какъ печальны переживаемыя времена, и не тревожьте этимъ памяти нашего Пэрси.
Леди Норсомберлендъ. Я уже сказала все, что нужно, я больше ничего говорить не стану. Дѣлай что хочешь; пусть руководитъ тобою собственный твой разумъ.
Норсомберлендъ. Къ несчастію, дорогая жена, я далъ честное слово и долженъ своимъ отъѣздомъ оправдать возлагаемыя на меня надежды.
Леди Пэрси. Однако, я все-таки заклинаю васъ именемъ неба, не ходите на эту ужасную войну. Было время, отецъ, когда вы нарушили данное слово, хотя связаны были имъ сильнѣе, чѣмъ теперь. Родной сынъ вашъ Пэрси и дорогой моему сердцу Герри устремлялъ къ сѣверу молящіе взоры, чтобы увидать, не идетъ-ли его отецъ съ обѣщаннымъ подкрѣпленіемъ, и устремлялъ напрасно. Кто тогда убѣдить васъ остаться дома? Двоимъ людямъ грозила тогда потеря чести: — вамъ и вашему сыну. Что касается вашей, пусть милость небесъ придастъ ей прежній блескъ; его-же безоблачная честь яркимъ солнцемъ сіяла на вѣчно заволакиваемыхъ туманами небесахъ Англіи. Этотъ ярко разливаемый ею свѣтъ возбуждалъ въ англійскомъ рыцарствѣ жажду высокихъ подвиговъ. Мой Герри былъ тѣмъ зеркаломъ, въ которое глядѣлось все благородное юношество. Одни только безногіе не подражали его походкѣ. Его всегдашняя рѣзкая рѣчь, бывшая природнымъ его недостаткомъ, и та сдѣлалась у доблестныхъ воиновъ обыкновенною манерою говорить. Даже тѣ, кому свойственно было говорить тихо и плавно, старались избавиться отъ этого достоинства, какъ отъ недостатка, чтобы и въ этомъ походить на Пэрси. Итакъ, все: — и рѣчь его, и походка, и образъ жизни, и развлеченія, которыя онъ предпочиталъ другимъ, взгляды его на военное дѣло, даже свойственныя ему причуды, — все дѣлалось и зеркаломъ, и отраженіемъ, образцомъ, которому слѣдовали, книгой, по которой поучались. Этого изумительнаго человѣка, это чудо среди людей, не имѣвшее себѣ подобнаго, — такъ какъ вы не съумѣли сотворить другого, подобнаго ему, — вы любили, а между тѣмъ безъ состраданія отдали на растерзаніе гнусному и враждебному ему божеству войны, заставивъ его, несравненнаго, одиноко бороться противъ цѣлыхъ полчищъ, такъ какъ въ его рядахъ не было ничего, кромѣ имени Горячаго. Да, вы бросили его на произволъ судьбы!.. О, никогда, никогда не оскорбляйте его духа возмутительною несправедливостью! Не будьте прямымъ и честнымъ относительно другихъ, не держите слова, даннаго другимъ, когда вы не сдержали этого слова относительно Пэрси! Предоставьте маршала и архіепископа ихъ судьбѣ; они достаточно сильны и безъ васъ. Если-бы у моего Герри было хоть на половину столько людей, сколько у нихъ, я, вися на шеѣ мужа, слушала-бы теперь отъ него разсказы о гибели Монмоуса.
Норсомберлендъ. Укроти свое сердце, дорогая дочь! Заставляя меня снова оплакивать старыя ошибки, ты въ конецъ лишаешь меня всякаго соображенія, всякаго мужества. Нѣтъ, я во чтобы то ни стало обязанъ отправиться туда и сойтись лицомъ къ лицу съ опасностями, или-же опасности найдутъ меня въ иномъ мѣстѣ и не настолько хорошо приготовленнымъ къ отпору, какъ теперь.
Леди Норсомберлендъ. Бѣги въ Шотландію; жди тамъ, чтобы и простолюдины хоть-бы слегка доказали свою силу.
Леди Пэрси. Если они не только съумѣютъ устоять противъ натиска королевскихъ войскъ, но даже одержатъ надъ ними верхъ, тогда присоединитесь къ нимъ, чтобы еще болѣе подкрѣпить ихъ силы, но именемъ нашей взаимной привязанности молю, пусть мятежники сперва подвергнутся испытанію одни, безъ васъ. Вашъ сынъ поступилъ такъ-же, какъ и они; вы допустили его дѣйствовать, какъ онъ хотѣлъ, и вотъ поэтому я теперь вдова. Какъ-бы ни была продолжительна моя жизнь, у меня все-таки будетъ слишкомъ мало слезъ, чтобы, оплакивая ими незабвеннаго моего супруга и изливая въ нихъ свое горе, это безутѣшное горе могло достигнуть небесъ.
Норсомберлендъ. Ну, полно, полно! Пойдемъ со мною. Состояніе души моей похоже на морской приливъ: — достигнетъ онъ крайняго своего предѣла, остановится на минуту, какъ-бы въ нерѣшимости, а затѣмъ спокойно пускается въ обратный путь. Я, разумѣется, поспѣшилъ-бы присоединиться къ архіепископу, но меня удерживаютъ тысячи разумныхъ причинъ. Лучше теперь-же отправлюсь въ Шотландію и выжду тамъ время, когда оно и успѣхъ сдѣлаютъ возможнымъ мое возвращеніе (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
[править]1-й прислужникъ. Чортъ знаетъ, что ты такое принесъ! Печеныя яблоки! Развѣ не знаешь, олухъ, что сэръ Джонъ терпѣть не можетъ печеныхъ яблокъ?
2-й прислужникъ. И то правда. Помню, принцъ какъ-то поставилъ передъ нимъ блюдо съ печеными яблоками, говоря: «теперь ихъ здѣсь цѣлыхъ шесть; пять на столѣ и одно за столомъ»… Потомъ, снимая шляпу, добавилъ: «Имѣю честь раскланяться съ шестью круглыми, желтыми и сморщенными рыцарями»… Эти слова поразили сэра Джона въ самое сердце, но онъ забылъ про нихъ.
1-й прислужникъ. Ну, если такъ, ставь ихъ на столъ, только закрой блюдо… Да не можешь-ли ты гдѣ-нибудь отыскать Спика съ его инструментомъ: мистрисъ Тиршитъ желаетъ послушать музыку… Только поскорѣе… Въ комнатѣ, гдѣ они ужинали, слишкомъ жарко, и они сейчасъ переберутся сюда.
2-й прислужникъ. А принцъ и мистэръ Пойнцъ сейчасъ тоже будутъ здѣсь. Оба они надѣнутъ наши куртки и фартуки; только сэръ Джонъ не долженъ этого знать. Бардольфъ нарочно приходилъ, чтобъ увѣдомить объ этомъ.
1-й прислужникъ. Божусь Богомъ, штука чудесная… Смѣху-то, смѣху-то сколько будетъ!
2-й прислужникъ. Пойду, поищу Сника (Уходитъ).
Куикли. Ну, душечка моя, кажется, теперь у васъ самая лучшая температура: пульсъ бьется такъ необыкновенно, что сердце лучшаго и желать не можетъ, а цвѣтъ лица у васъ, честное слово, такъ-же красенъ, какъ свѣжая роза… Вы, должно-быть, выпили слишкомъ много канарійскаго вина… Вино это очень забористо… Не успѣешь еще спросить: «Что это со мною?» какъ уже весь ароматъ его у васъ въ крови… Какъ вы себя чувствуете?
Долли. Лучше, чѣмъ давеча… гм… гм…
Куикли. Тѣмъ, лучше. Здоровье и хорошее расположеніе духа дороже золота. А вотъ и сэръ Джонъ.
Фольстэфъ (Напевая). «Когда Артуръ явился ко двору»… Эй, опорожните горшокъ! (Прислужникъ уходитъ). «Онъ былъ король достойный»… Какъ себя чувствуетъ мистрисъ Долль?
Куикли. Не совсѣмъ хорошо… Ее, знаете, немного стошнило.
Фольстэфъ. Это въ ихъ званіи всегда такъ… Чуть съ ними пошутишь, сейчасъ тошнота.
Долли. Ахъ, ты сквернословъ!.. Другого утѣшенія у тебя для меня не нашлось?
Фольстэфъ. Знаю я, какія утѣшенія ты любишь… Вотъ погоди… Теперь я, благодаря тебѣ, еще въ изнеможеніи нахожусь.
Долди. Благодаря не мнѣ, а выпитому вину… Не я, а обжорство и пьянство доводятъ до болѣзни и до изнеможенія.
Фольстэфъ. Вздоръ! повара порождаютъ обжорство, а ты и тебѣ подобныя порождаютъ болѣзни. Мы отъ васъ такіе подарочки получаемъ, такіе подарочки, что скверно подумать. Согласись, моя невинность, что я говорю сущую правду.
Долли. Какіе подарки! Вы сами у насъ и цѣпочки, и другія вещи обираете.
Фольстэфъ (Напѣвая). «Жемчугъ, цѣпи и часы»… Да, иной разъ приходится переть впередъ съ гордо поднятымъ копьемъ… Сдѣлаешь проломъ… а тамъ глядишь, у самого такая рана, что прямо иди къ лекарю.
Долли. Чтобы тебѣ повѣшеннымъ быть, грязному жирному борову!
Куикли. Что! Опять за старую привычку! Какъ только встрѣтитесь, такъ давай сейчасъ ругаться… Оба вы, по правдѣ сказать, такіе-же противные, какъ пересушенное жаркое… Чего вамъ дѣлить? Что есть у одного, того нѣтъ у другой и Обратно, а вмѣстѣ обоимъ хорошо. Вы-же этого никакъ сообразить не можете… (Долли). Одинъ поневолѣ долженъ уступать другому, а такъ-какъ ты самъ сосудъ слабѣйшій, да еще внутри пустой, то и должна выносить на себѣ…
Долли. Да развѣ слабый и пустой сосудъ вынесетъ на себѣ этакую необъятную бочку?… Въ немъ, вѣдь, цѣлый грузъ Бордосскаго вмѣщается… а съ такимъ грузомъ самому большому кораблю только въ пору справиться… Впрочемъ, будетъ намъ ссориться! Станемъ попрежнему друзьями, сэръ Джекъ! Ты на войну отправляешься, и увижусь-ли я еще когда съ тобою, нѣтъ-ли? — этого никто не знаетъ.
1-ый прислужникъ. Сэръ, васъ тамъ внизу какой-то прапоръ Пистоль спрашиваетъ. Переговорить ему надо съ вами.
Долли. Ахъ, онъ, задорный самохвалъ. Пусть на висѣлицу идетъ, а не сюда!.. Другого такого сквернослова во всей Англіи не сыщется. Не пускайте его!
Куикли. Если онъ сквернословъ, не пускайте его… У меня, вѣдь, есть сосѣди, съ которыми я должна жить въ ладу, потому сквернослововъ мнѣ не надо… Я, слава Богу, пользуюсь и добрымъ именемъ, и доброй славой между самыми почтенными людьми… Заприте двери!… Говорю, сквернослововъ мнѣ не надо; не для того я столько лѣтъ на свѣтѣ жила, чтобы вдругъ начать со сквернословами знаться!… Заприте-же дверь, только, пожалуйста, хорошенько!
Фольстэфъ. Слушай, однако, хозяйка…
Куикли. Пожалуйста, не горячитесь, сэръ Джонъ: пускать сквернослововъ къ себѣ въ заведеніе я не намѣрена.
Фольстэфъ. Развѣ ты не слышишь? Меня спрашиваетъ мой прапорщикъ.
Куикли. Не говорите мнѣ вздора, сэръ Джонъ. Ноги вашего прапорщика-сквернослова у меня въ домѣ не будетъ… Намедни я была у нашего депутата, мистэра Тизика, и онъ вдругъ говоритъ мнѣ… Да, когда-бишь это было? — въ прошедшую среду… никакъ не позже… «Мистрисъ Куикли», говоритъ онъ мнѣ при нашемъ еще пасторѣ, мистэрѣ Домбъ… онъ тоже тутъ былъ… «Сосѣдка Куикли», говоритъ мнѣ депутатъ: — «Пускайте къ себѣ только людей благовоспитанныхъ, потому-что», говоритъ онъ: — «ваше заведеніе дурной славой пользуется»… Я, конечно, понимаю насчетъ чего онъ это говорилъ… а онъ говоритъ: --«Сами вы женщина честная, женщина достойная уваженія, такъ разбирайте гостей, которыхъ принимаете; не пускайте къ себѣ сквернослововъ и забіякъ»… и вотъ, я рѣшила такихъ больше не принимать… Ахъ, послушали-бы вы, что онъ еще говорилъ!… Просто наслажденіе!… Потому забіякъ и сквернослововъ къ себѣ я болѣе пускать не стану.
Фольстэфъ. Онъ совсѣмъ не забіяка, а самый безвредный мелкій шутишка… Ты можешь ласкать его, какъ собаченку… онъ даже и курицы не обидитъ, если она вздумаетъ растопырить перья и сопротивляться ему (Прислужнику). Зови его сюда (Прислужникъ уходитъ).
Куикли. Вы говорите, онъ плутишка… Это ничего… Не запру я заведенія ни для честнаго человѣка, ни для плута, но, честное слово, со мной всякій разъ дурно дѣлается, когда я только услышу про забіяку… Смотрите, господа, какъ я вся дрожу…
Долли. Да, это правда, хозяйка.
Куикли. А что, развѣ не дрожу? Нѣтъ, дрожу всѣмъ тѣломъ какъ осиновый листъ; терпѣть не могу забіякъ и сквернослововъ.
Пистоль. Да хранитъ васъ Господь, сэръ Джонъ!
Фольстэфъ. Добро пожаловать прапорщикъ Пистоль. Выпей-ка залпомъ стаканъ вина, а тамъ пали въ хозяйку.
Пистоль. Я въ нее двумя ядрами, пожалуй, выпалю.
Фольстэфъ. Ну, она къ такимъ выстрѣламъ привыкла; ея этимъ не запугаешь.
Куикли. Отвяжитесь вы съ вашими ядрами и залпами… поступаю я такъ, какъ того требуетъ мое нутро… пить-же больше, чѣмъ слѣдуетъ, я ни для чьего удовольствія не стану.
Пистоль. Такъ васъ что-ли, мистрисъ Доротея, на состязанье вызвать?
Долли. На состязанье? Меня? Ахъ, ты несчастный, жалкій негодяишка! Нищій ты, у котораго даже рубашки на тѣлѣ нѣтъ, а туда-же, обманщикъ этакій, грязь негодная, лѣзешь ко мнѣ!.. Не для тебя я создана, а для твоего начальника.
Пистоль. Знаемъ мы васъ, мистрисъ Доротея.
Долли. Прочь отъ меня, карманный воришка! Прочь, грязный комъ! Вотъ этимъ виномъ клянусь, что всажу ножъ въ твое протухлое рыло, если ты посмѣешь еще приставать ко мнѣ. Прочь, пустая бутылка отъ пива! Съ которыхъ это поръ ты такой прыти набрался? и не оттого-ли, что у тебя на плечѣ двѣ сосульки болтаются? Экая штука какая!
Пистоль. Ну, берегись, какъ-бы я тебѣ за это оборокъ не помялъ.
Фольстэфъ. Полно, Пистоль! Ссорься гдѣ хочешь, только не въ нашемъ обществѣ.
Куикли. Да, добрѣйшій капитанъ Пистоль, гдѣ угодно, только не здѣсь, добрѣйшій капитанъ.
Долли. Капитанъ! Ахъ, ты богомерзкій, распроклятый обманщикъ! У тебя хватаетъ духу позволять, чтобы тебя величали капитаномъ! Будь я на мѣстѣ капитановъ, я изъ тебя выколотила бы дурь: не смѣй присваивать ихъ званіе, не дослужившись до него… Ты — капитанъ!.. Да и за что рабу быть капитаномъ? Не за то ли, что въ непотребномъ домѣ грозишь изорвать оборки у бѣдной потаскушки? Онъ — капитанъ! Онъ? Онъ висѣльникъ и больше ничего!.. Онъ и питается то однимъ гнилымъ черносливомъ да сухими корками… Капитанъ!.. Нѣтъ, эти мерзавцы и самое слово «капитанъ» сдѣлаютъ такимъ-же сквернымъ, какъ, напримѣръ, слово «имѣть». Оно тоже было самымъ добродѣтельнымъ словомъ, пока ему не придали сквернаго значенія… потому настоящимъ капитанамъ слѣдуетъ положить этому конецъ.
Бардольфъ. Пожалуйста, добрый прапорщикъ, уйди отсюда.
Фольстэфъ. Послушай ты, мистрисъ Долль…
Пистоль. Какъ! Чтобы я ушелъ! Нѣтъ, вотъ что я скажу тебѣ, капралъ Бардольфъ: — я способенъ разорвать ее въ клочки!.. Я отомщу ей!
Пажъ. Послушайся насъ, уйди!
Пистоль. Нѣтъ, пусть надъ нею прежде всѣ проклятія разразятся! Пустъ ее Плутонъ схватитъ своею рукой и стащитъ въ свое проклятое озеро вмѣстѣ съ Эребомъ и терзаетъ самыми гнусными пытками. Уберите и уды, и лесы, и удилища, говорю я вамъ… Развѣ моя Ирина не со мною?
Куикли. Добрый капитанъ Пистоль, ради Бога, не шумите. Я думаю теперь ужъ очень поздно… Умоляю васъ, укротите свой гнѣвъ.
Пистоль. Ну, нечего сказать, потѣха! Клячи
Татарскія, которыя не въ силахъ
И мили пробѣжать, не задохнувшись,
Вдругъ выдавать себя дерзаютъ нагло
За Цезарей, за Каннибаловъ, даже
За благороднѣйшихъ Троянскихъ грековъ!
Нѣтъ, съ Церберомъ, царемъ своимъ, да будутъ
Всѣ прокляты они, и пустъ краснѣетъ
Весь небосклонъ отъ ихъ срамныхъ дѣяній…
За глупости не ссориться-же намъ!..
Куикли. Клянусь душой, капитанъ, слова ваши очень не любезны!
Бардольфъ. Уходите, добрый прапорщикъ, или скоро подымется такой гвалтъ, что Боже упаси!
Пистоль. Пусть люди дохнутъ, какъ собаки, а вѣнцы отдаются, какъ булавки! Развѣ моя Ирина не со мною?
Куикли. Честное слово, капитанъ, у насъ здѣсь такой нѣтъ. Неужто я бы стала утаивать ее? Ради Бога, потише!
Пистоль. Красавица моя, Калиполида!
Ѣшь и толстѣй… Давайте мнѣ вина!
И — «Si fortuna me tormenta», —
«Spertato me contenta»!
Неужто-же мы залпа побоимся?
Нѣтъ, никогда! Пускай самъ чортъ стрѣляетъ!
Скорѣй вина! (Снимаетъ съ себя шпагу и кладетъ ее рядомъ съ собой).
А ты, моя сударка,
Ложись вотъ здѣсь и болѣе ни слова!
Фольстэфъ. Пистоль, на вашемъ мѣстѣ я держался-бы потише.
Пистоль. Милѣйшій рыцарь, цѣлую твой кулакъ! Не видали мы, что-ли, семи звѣздъ?
Долли. Пожалуйста, спустите его съ лѣстницы. Я не могу переносить чепухи, которую городитъ этотъ мерзавецъ.
Пистоль. Спустить меня съ лѣстницы! Нѣтъ, знаемъ мы гэллоуайскихъ клячъ.
Фольстэфъ. Бардольфъ, швырни его внизъ, какъ метательный снарядъ… Если онъ болтаетъ только для того, чтобы ничего не сказать, мы его тоже обратимъ въ ничто.
Бардольфъ. Ну, ступай, ступай!
Пистоль (Поднимая шпагу).
Другъ друга мы колоть здѣсь развѣ станемъ?
О, если такъ, пусть рѣки крови льются,
И грозныя зіяютъ раны! Парки,
Что жизнь людей мотаете, придите!
Я васъ зову! Иди ко мнѣ, Атропо.
Куикли. Ну, вотъ пошла исторія!
Фольстэфъ. Пажъ, дай мнѣ мечъ!
Долли. Молю тебя, Джэкъ, молю, не обнажай его!
Фольстэфъ (Наступая съ мечомъ на Пистоля). Вонъ отсюда! (Гонитъ его).
Куикли. Вотъ такъ гвалтъ! Нѣтъ, я лучше совсѣмъ откажусь держать заведеніе, чѣмъ вѣчно быть подъ такимъ страхомъ и трепетомъ… Чувствую, что это окончится смертоубійствомъ… Ахъ, ради Бога, вложите въ ножны ваши обнаженныя оружія! Воткните мечи въ футляры!
Долли. Ахъ, успокойся, Джэкъ!.. Мерзавецъ этотъ ушелъ!.. Ахъ, храбрый ты мой потаскушкинъ сыночекъ.
Куикли. Не ранены-ли вы въ пахъ? Мнѣ кажется, что негодяй направлялъ измѣнническій ударъ вамъ прямо въ животъ.
Фольстэфъ. Вытолкалъ ты его за двери?
Бардольфъ. Вытолкалъ, сэръ. Негодяй этотъ пьянъ. Вы ему повредили плечо.
Фольстэфъ. А какъ онъ смѣлъ лѣзть противъ меня на задоръ?
Долли. Ахъ, ты мой милый маленькій мошенничекъ! Бѣдная обезьянка моя, какъ ты вспотѣлъ! Дай я вытру тебѣ лицо… Иди теперь, миленькій потаскушкинъ сынокъ… Ахъ, негодяй, вѣдь, я въ самомъ дѣлѣ ужасно люблю тебя: ты для меня такой-же храбрецъ, какъ Гекторъ Троянскій, стоящій пяти Агамемноновъ и въ десять разъ лучше всѣхъ девяти мудрецовъ… Ахъ, негодяй, негодяй!
Фольстэфъ. Ахъ, онъ подлый рабъ! Я кончу тѣмъ, что спеленаю его въ простыню.
Пажъ. Музыка пришла.
Фольстэфъ. Пусть играетъ. Играйте, господа. Иди, Долли, садись ко мнѣ на колѣни. Этотъ негодяй увернулся отъ меня, словно ртуть.
Долли. Да, а ты нападалъ на него, словно башня… Ахъ, мой ублюдочекъ! Ахъ, мой поросеночекъ съ ярмарки, когда ты перестанешь днемъ драться, а ночью фехтовать другимъ оружіемъ? Когда начнешь укладывать свою тучную особу для отправки ея на тотъ свѣтъ?
Фольстэфъ. Молчи, добрая моя Долли… Не прорицай, словно мертвая голова, и не напоминай мнѣ о послѣднемъ концѣ.
Долли. Скажи мнѣ, что за человѣкъ прищъ?
Фольстэфъ. Юноша онъ добрый, но совершенно ничтожный. Изъ него вышелъ-бы порядочный хлѣбникъ. Рѣзать хлѣбъ на куски онъ съумѣлъ-бы.
Долли. Говорятъ, будто Пойнцъ очень уменъ.
Фоіьстэфъ. Кто, Пойнцъ уменъ? Онъ настоящая обезьяна… Умъ его похожъ на старую безвкусную тьюксберійскую горчицу. Ума въ немъ столько-же, сколько въ любой колотушкѣ.
Долли. Если это правда, за что-же принцъ такъ его любитъ?
Фольстэфъ. За то, что ноги у нихъ у обоихъ одинаковаго размѣра; за то, что онъ отлично играетъ въ шары, ѣстъ свинину съ укропомъ, проглатываетъ сальные огарки, какъ фрукты въ водкѣ, играетъ въ чехарду съ ребятами, умѣетъ прыгать черезъ скамейки, ругается съ наслажденіемъ, умѣетъ натягивать чулки не хуже любого прапорщика и избѣгаетъ ссоръ, передавая разныя сплетни потихоньку; наконецъ, у него множество разныхъ шаловливыхъ способностей, доказывающихъ, что умъ у него узкій, а тѣлосложеніе гибкое! Вотъ почему принцъ и держитъ его при себѣ… Да и самъ-то принцъ точь-въ-точь такой-же, какъ Пойнцъ. Если ихъ обоихъ поставить на одну чашку вѣсовъ, то заяцъ и тотъ ихъ перевѣситъ.
Принцъ Генрихъ. Эта колесная ступица прямо напрашивается, чтобы ей обрубили уши.
Пойнцъ. Побьемте его на глазахъ у его-же непотребной.
Принцъ Генрихъ. Этотъ старый развратникъ заставляетъ себѣ чесать затылокъ, какъ попугай.
Пойнцъ. Странно, что желаніе настолько лѣтъ переживаетъ способность дѣйствовать.
Фольстэфъ. Цѣлуй меня, Долль.
Принцъ Генрихъ. Сатурнъ и Венера въ одномъ созвѣздіи. Что говоритъ объ этомъ календарь?
Пойнцъ. А посмотрите, какъ огненный Тритонъ поддѣлывается къ старой записной книжкѣ, къ «memento mori» своего хозяина.
Фольстэфъ. Ты только льстишь мнѣ, а ласкаешь неискренно.
Долли. Нѣтъ, не правда, я цѣлую тебя отъ всего сердца.
Фольстэфъ. Старъ я, старъ я.
Долли. А ты все-таки болѣе мнѣ по вкусу, чѣмъ любой изъ молодыхъ вертопраховъ.
Фольстэфъ. Какой матеріи подарить тебѣ на юбку? Въ четвергъ я получу деньги, а завтра у тебя будетъ новый чепчикъ. Спой пѣсню повеселѣе… Время теперь уже позднее. Скоро пора спать… Ты меня забудешь, когда я уѣду?
Долли. Душой своей клянусь, что ты до слезъ меня доведешь, если будешь говорить такія вещи… Увидитъ-ли еще кто-нибудь меня нарядною до твоего возвращенія… Ну, слушай конецъ пѣсни.
Фольстэфъ. Фрэнсисъ, хересу!
Принцъ Генрихъ и Пойнцъ (Подбѣгая). Извольте, извольте, сэръ.
Фольстэфъ (Разглядывая ихъ).Ты, должно быть, незаконный сынъ короля… А у тебя нѣтъ-ли брата по имени Пойнцъ?
Принцъ Генрихъ. Какую жизнь ведешь ты, круглый пузырь, наполненный всякими нечистотами?
Фольстэфъ. Получше, чѣмъ ты: я — джентельмэнъ, а ты — трактирный холопъ, умѣющій только деньги драть съ посѣтителей.
Принцъ Генрихъ. Это нисколько не помѣшаетъ мнѣ отодрать тебя за уши.
Куикли. О, да сохранитъ и помилуетъ Господь его свѣтлость, нашего дорогого принца! Какъ я счастлива, что вы опять въ Лондонѣ!.. Да благословитъ Богъ вашу милую личность!.. Іисусе сладчайшій! вы, значитъ, вернулись изъ Уэльсса!
Фольстэфъ (Кладя руку на плечо Долли). А, безумное хотя и царственное отродье потаскухи, клянусь хрупкимъ тѣломъ и зараженной кровью этой женщины, что я очень радъ тебя видѣть.
Долди. Что такоѳ, толстый дуракъ? Я тебя презираю!
Пойнцъ. Милордъ, если вы не побьете его сейчасъ-же съгоряча, онъ избѣгнетъ вашего наказанія и все обратитъ въ шутку.
Принцъ Генрихъ. Ахъ, ты боченокъ съ саломъ! Что смѣлъ ты говорить обо мнѣ въ присутствіи этой честной, добродѣтельной и воспитанной дѣвицы?
Куикли. Да благословитъ васъ Богъ за такія рѣчи: она въ самомъ дѣлѣ, вѣдь, такая, какъ вы ее описываете.
Фольстэфъ. Развѣ ты слышалъ?
Принцъ Генрихъ. Да, слышалъ. Не говори, что ты узналъ меня, ты узналъ меня на столько же, какъ въ ту ночь, когда убѣжалъ отъ меня на Гэдсхильской дорогѣ. Не утверждай, будто зналъ, что я стою сзади тебя и только хотѣлъ испытать мое терпѣніе.
Фольстэфъ. Нѣтъ, нѣтъ, нисколько!.. Я нисколько не, подозрѣвалъ, что ты здѣсь.
Принцъ Генрихъ. Нѣтъ, ты умышленно оскорблялъ меня, а за это я знаю, что съ тобою сдѣлать.
Фольстэфъ. Какое-же оскорбленіе, Галь? Честное слово, никакого оскорбленія нѣтъ.
Принцъ Генрихъ. Конечно, оскорбленіе! Развѣ ты не говорилъ, что я хдѣбникъ и еще не знаю что?..
Фольстэфъ. Развѣ это оскорбленіе?
Пойнцъ. Разумѣется.
Фольстэфъ. Нѣтъ, Нэдъ, никакого оскорбленія нѣтъ; ровно никакого, честный мой Нэдъ. Я говорилъ о немъ дурно при дурныхъ людяхъ, чтобы эти дурные люди не полюбили его. Поступая такъ, я поступилъ, какъ преданный и честный вѣрноподданный, и твой отецъ долженъ сказать мнѣ за это спасибо. Но обиды никакой, Галь! никакой, Нэдъ! ровно никакой, дѣти мои!
Принцъ Генрихъ. Сознайся, развѣ не страхъ и трусость заставляютъ тебя оскорблять эту честную дѣвицу, чтобы только помириться съ нами… Развѣ она въ числѣ дурныхъ людей? а хозяйка твоя, что здѣсь-же на лицо тоже изъ числа дурныхъ? И пажъ тоже изъ ихъ числа? Наконецъ, честный Бардольфъ, у котораго носъ такъ и пылаетъ усердіемъ, развѣ, по твоему, онъ тоже изъ числа дурныхъ?
Пойнцъ. Отвѣчай же, гнилой пень, отвѣчай!
Фольстэфъ. Дьяволъ заклеймилъ Бардольфа печатью отверженія, и рожа его служитъ Люциферу сковородой для поджариванія пьяницъ. Что-же касается пажа, то, хотя около него и есть ангелъ-хранитель, онъ все-таки во власти чорта.
Принцъ Генрихъ. Ну, а женщины?
Фольстэфъ. Одна изъ нихъ, бѣдняжка, уже въ аду и вся пылаетъ… Другой-же я долженъ, и не знаю, подлежитъ ли она за это анаѳемѣ или нѣтъ
Куикли. Конечно, нѣтъ! За это я ручаюсь!
Фольстэфъ. Я тоже думаю, что, по крайней мѣрѣ, за это ты въ аду жариться не станешь. Но за тобой есть другое прегрѣшеніе: ты противузаконно торгуешь постомъ мясомъ вотъ за это-то тебѣ придется порядкомъ поорать въ преисподней.
Куикли. Всѣ трактирщики дѣлаютъ то же. Велики-ли грѣхи одинъ или два телячьихъ огузка за весь постъ.
Принцъ Генрихъ. Вы благороднаго происхожденія?
Долли. Что вамъ угодно сказать, ваша свѣтлость?
Фольстэфъ. Его свѣтлости угодно сказать то, противъ чего возмущается вся твоя плоть.
Куикли. Кто тамъ такъ сильно стучится? Посмотри, Фрэнсисъ.
Принцъ Генрихъ. А, Пето! Что новаго?
Пето. Родитель вашъ — король въ Уэстминстерѣ, куда съ сѣвера прибыло до двадцати измученныхъ гонцовъ, а по дорогѣ мнѣ случилось встрѣтить или обогнать болѣе двѣнадцати человѣкъ начальниковъ отрядовъ. Они безъ шапокъ, въ поту бѣгаютъ изъ харчевни въ харчевню, всюду отыскивая сэра Джона Фольстэфа.
Принцъ Генрихъ. Клянусь небомъ, Пойнцъ, я нахожу крайне предосудительнымъ съ моей стороны такъ пошло убивать драгоцѣнное время, когда буря мятежа, словно черная туча, примчавшаяся на крыльяхъ южнаго вѣтра, нависла надъ нами, и изъ нея уже начинаетъ накрапывать дождь на непокрытыя и не защищенныя наши головы. Подай мнѣ мечъ и плащъ. Покойной ночи, Фольстэфъ. (Принцъ, Пойпцъ, Пето и Бардольфъ уходятъ).
Фольстэфъ. Вотъ только теперь наступаетъ самый лакомый кусокъ ночи, а приходится уходить, не отвѣдавъ его (Въ дверь стучатся). Это еще кто? (Бардольфъ возвращается). Что тамъ еще такое?
Бардольфъ. Вамъ надо сію-же минуту отправиться ко двору; цѣлая дюжина капитановъ ждетъ васъ у дверей.
Фольстэфъ (Пажу). Эй ты, олухъ, расплатись съ музыкантами… Прощай, хозяйка; прощай, Долли… Видите, милыя мои шлюхи, какъ за вами ухаживаютъ даже высокопоставленныя лица… Неспособный пусть спитъ, когда людей, могущихъ дѣйствовать, призываютъ къ дѣлу… Прощайте, шлюшки! Если меня не отправятъ сейчасъ-же по назначенію, я заверну еще повидаться съ вами.
Долли. Ахъ, мое сердце такъ готово разорваться, что я говорить не въ силахъ… Прощай, Джэкъ; береги себя…
Фольстэфъ. Прощай, прощай (Фольстэфъ и Бардольфъ уходятъ)
Куикли. Прощай, прощай! Вотъ когда поспѣетъ зеленый горошекъ, исполнится ровно двадцать девять лѣтъ, какъ я его знаю, и не встрѣчала другого такого сердечнаго, такого вѣрнаго человѣка. Ну, прощай, дорогой!
Бардольфъ (Зоветъ изъ-за двери). Мистрисъ Тиршитъ!
Куикли. Что тамъ еще такое?
Бардольфъ. Передайте мистрисъ Тиршитъ, чтобы она шла къ сэру Джону.
Куикли. О, бѣги, бѣги скорѣе, добрая моя Долли! (Уходятъ).
СЦЕНА I.
[править]Король. Ступай, позови сюда графовъ Сорри и Уорика. Однако, прежде, чѣмъ они придутъ, пусть прочтутъ эти письма и вникнутъ въ нихъ хорошенько. Ступай проворнѣе (Пажъ уходитъ). Сколько тысячъ бѣднѣйшихъ моихъ подданныхъ спятъ теперь спокойно! О сонъ, благодатный сонъ, ласковый природный нашъ цѣлитель, чѣмъ спугнулъ я тебя, что ты болѣе не хочешь смежить моихъ вѣкъ и дать забыться моимъ чувствамъ. Почему охотнѣе посѣщаешь ты дымныя хижины, гдѣ тебѣ приходится протягиваться на жалкихъ, неудобныхъ нарахъ и забываться подъ жужжаніе ночныхъ мухъ, чѣмъ благоухающіе чертоги сильныхъ міра, съ ихъ тяжелыми и пышными пологами, съ ихъ сладко баюкающею музыкою? Что заставляетъ тебя, о, тупоумное божество, охотно валяться съ простонародьемъ на отвратительныхъ койкахъ, а отъ королевскаго ложа бѣжать, какъ часового изъ будки при звукахъ набатнаго колокола? Зачѣмъ ты смыкаешь глаза юнгѣ, когда онъ стоитъ на головокружительной высотѣ главной мачты? Зачѣмъ укачиваешь его мозгъ въ колыбели бурнаго моря, когда бѣшенные вѣтры, схвативъ за гребни разъяренные валы, треплятъ ихъ чудовищныя гривы съ такимъ дикимъ ревомъ и гамомъ, что даже мертвый и тотъ-бы проснулся? Какъ можешь ты, пристрастный сонъ, посылать забвеніе промокшему до костей юнгѣ именно въ такой ужасный часъ, а между тѣмъ отказываешь въ своихъ чарахъ королю даже въ самые тихіе и безмолвные часы ночи, когда, казалось-бы, все — и роскошь, и спокойствіе должны-бы тебя призывать? Счастливы простолюдины! — они могутъ спать, между тѣмъ какъ сонъ бѣжитъ отъ вѣнценосной головы короля.
Уорикъ. Добраго утра вашему величеству.
Король. Развѣ уже утро?
Уорикъ Уже второй часъ.
Король. Если такъ, добраго утра и вамъ, милорды. Прочли вы присланныя мною письма?
Уорикъ. Прочли, государь.
Король. Если такъ, вы, конечно, замѣтили, какъ глубоко прогнило тѣло нашего государства, какія гнусныя болѣзни кишатъ въ немъ и, разрастаясь, угрожаютъ самому сердцу.
Уорикъ. Оно дѣйствительно больно, однако, не безнадежно; его, какъ и всякое тѣло, можно исцѣлить при помощи добрыхъ совѣтовъ и небольшаго количества лекарства. Повѣрьте, графъ Норсомберлендъ скоро охладѣетъ.
Король. О, небо, зачѣмъ не можетъ человѣкъ читать въ книгѣ судебъ и видѣть, какъ перевороты временъ срываютъ вершины горъ, какъ цѣлые материки, должно быть, скучая своею несокрушимою прочностью, растаяваютъ и превращаются въ моря, какъ береговой поясъ океана становится черезъ-чуръ широкимъ для могучихъ чреслъ Нептуна и, наконецъ, почему такъ жестоко издѣваются надъ нами случайности и почему измѣнчивость судьбы постоянно вливаетъ намъ въ чашу превратностей все разные напитки? О, если-бы можно было это видѣть, самый счастливый юноша, узнавъ все, что ожидаетъ его въ жизни, помня всѣ уже пройденныя опасности и тотъ тяжелый крестъ, который все-таки готовится ему въ будущемъ, захлопнулъ-бы книгу, сѣлъ-бы на землю и умеръ. Не прошло еще и десяти лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Ричардъ и Норсомберлендъ дружили между собою и пировали, а черезъ два года они уже были на ножахъ. Всего только восемь лѣтъ тому назадъ, ни одинъ человѣкъ не былъ такъ близокъ моему сердцу, какъ этотъ самый Пэрси; онъ, словно братъ, заботился о моихъ дѣлахъ, повергая къ моимъ ногамъ и любовь свою, и жизнь; не изъ-за меня-ли онъ бросилъ въ лицо Ричарду свой грозный вызовъ? Кто изъ васъ былъ при этомъ? — (Уорику). Если не измѣняетъ память, при этомъ были вы, любезнѣйшій кузенъ нашъ Нэвиль? Помните какъ Ричардъ, гонимый, оскорбляемый Норсомберлендомъ съ глазами, полными слезъ, произнесъ слова, ставшія потомъ пророческими: — «Норсомберлендъ», сказалъ онъ: — «ты лѣстница, помогающая кузену моему Болинброку войти на мой престолъ». Видитъ Богъ, что у меня въ то время и на умѣ не было еще ничего подобнаго, но сила обстоятельствъ заставила государство нагнуться такъ низко, что корона и голова моя невольно должны были встрѣтиться. — «Настанетъ время», продолжалъ король: — «да, настанетъ время, когда изъ этого чудовищнаго преступленія образуется нарывъ, который вскрывшись, заразитъ своимъ гноемъ все!» Ричардъ продолжалъ говорить, предсказывая всѣ событія, совершающіяся теперь у насъ на глазахъ, а также и нашъ разрывъ съ Норсомберлендомъ.
Уовикъ. Въ жизни у всѣхъ людей бываютъ случаи, по которымъ удобно судить объ истекшихъ временахъ. Внимательно всматриваясь въ эти событія, не трудно на ихъ основаніи почти безошибочно предсказывать будущія, еще не совершившіяся дѣла, еще только въ видѣ зародышей таящіяся въ своей тѣсной скорлупѣ; но время непремѣнно выведетъ и высидитъ эти зародыши. Въ силу непреложности такого закона, королю Ричарду совсѣмъ не было трудно предугадать, что измѣна ему великаго Норсомберленда неизбѣжно послужитъ сѣмячкомъ еще болѣе гнусной измѣны, почвой для развитія которой послужите, конечно, вы сами.
Король. Однако, развѣ такого рода вещи дѣйствительно неизбѣжны? Если это такъ, помиримся-же съ неизбѣжностью, дающею намъ себя чувствовать довольно сильно. Увѣряютъ, будто у епископа и у Норсомберленда до пятидесяти тысячъ войска.
Уорикъ. Не можетъ этого быть, государь. Молва, какъ и эхо, повторяющее голосъ, постоянно удвоиваетъ количество тѣхъ, кого мы боимся. Прошу васъ, лягте въ постель и постарайтесь уснуть. Клянусь жизнью, государь, и тѣ войска, которыя вы уже выслали противъ мятежниковъ, справятся съ ними безъ всякаго труда. Чтобы еще болѣе успокоить васъ, сообщу только что полученное, но вполнѣ достовѣрное извѣстіе: — Глендауръ умеръ. Вы, ваше величество, за послѣднія двѣ недѣли были нездоровы, а ваша новая привычка не ложиться въ постель до такого поздняго часа непремѣнно должна гибельно отражаться на вашемъ здоровьѣ.
Король. Послушаюсь вашего совѣта. Ахъ, друзья мои, лишь только удастся справиться съ внутренними неурядицами, мы тотчасъ-же отправимся въ Святую землю (Уходятъ).
СЦЕНА II.
[править]Свищъ. Идите, идите-же!.. Милости просимъ, сэръ… Дайте мнѣ вашу руку, сэръ, вашу почтенную руку… А вы раненько таки встаете, сэръ… ей Богу раненько… Какъ поживаете, дорогой братецъ Молчокъ?
Молчокъ. Здравствуйте, братецъ Свищъ.
Свищъ. Какъ поживаютъ сестрица моя, а ваша сопостельница, и ваша прелестная дочка, а моя крестница Элленъ?
Молчокъ. Ахъ, дочь смотритъ все такою-же нелюдимкой, какъ и прежде.
Свищъ. За то про брата ея Уильяма вы, конечно, не скажете, что онъ не отличный студентъ?.. Онъ все еще въ Оксфордѣ, не такъ-ли?
Молчокъ. Да, сэръ, все тамъ и на полномъ моемъ иждивеніи.
Свищъ. Пора-бы ужъ ему и въ школу правовѣдѣнія перейти. Я въ его года уже находился въ Сентъ-Климентской школѣ, гдѣ, я думаю, и до сихъ поръ еще поговариваютъ о сумасбродствахъ Свища.
Молчокъ. Вѣдь васъ тогда, братецъ, звали «Свищъ-весельчакъ».
Свищъ. Э, чортъ возьми, какъ-бы меня тамъ ни звали: а я былъ, что называется, парень на всѣ руки… Да, ей Богу я былъ готовъ на что и когда угодно… Тамъ въ одно время были: я, маленькій Джонъ Дайтъ изъ Стэфоршира, черненькій Джорджъ Бэръ да Фрэнсисъ Пикбанъ, да еще Уиль Скуиль изъ Костуольда… Честное слово, такихъ буяновъ, какими были мы, теперь уже нигдѣ не отыщешь. Мы знали на перечетъ всѣхъ потаскушекъ, и лучшія изъ нихъ были у насъ въ полномъ подданствѣ. Джэкъ Фольстэфъ, теперешній сэръ Джонъ, былъ тогда еще мальчишкой, пажомъ Томаса Маубрэ, герцога Норфолькскаго.
Молчокъ. Тотъ самый сэръ Джонъ, что пріѣхалъ рекрутовъ вербовать?
Свищъ. Тотъ самый сэръ Джонъ, да, тоть самый… Я помню, какъ онъ на моихъ глазахъ у воротъ школы проломилъ голову Скогэну, а самъ тогда былъ совсѣмъ мальчуганомъ… едва виднымъ отъ земли. А въ тотъ самый день я еще дрался съ нѣкіимъ Сэмсономъ Стокфишъ, фруктовщикомъ, за Грейзъ-Инномъ… Какое тогда было сумасшедшее, веселое время!.. Страшно, право, подумать, сколько моихъ старыхъ пріятелей перемерло!..
Молчокъ. И мы всѣ послѣдуемъ за ними, братецъ Свищъ.
Свищъ. Конечно, конечно; это совершенно вѣрно и не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію… Самъ псалмопѣвецъ говоритъ, что отъ смерти никто не уйдетъ, что всѣ должны умереть… Въ какой цѣнѣ скотина на Стэмфордской ярмаркѣ?
Молчокъ. Право, не знаю, братецъ: я тамъ не былъ.
Свищъ. Да, отъ смерти не уйдешь… Что старикъ Добль изъ нашего города, живъ еще?
Молчокъ. Нѣтъ, умеръ.
Свищъ. Умеръ? Господи Іисусе! Умеръ, а какъ хорошо стрѣлялъ изъ лука!.. Удивительно стрѣлялъ, и вдругъ умеръ!.. Джонъ Гаунтъ очень его любилъ и всегда держалъ большіе заклады за него… Умеръ, а умѣлъ попадать въ самую бѣлую сердцевину мишени въ двухъ стахъ сорока шагахъ, а легкую стрѣлу пускалъ и въ двухъ стахъ восьмидесяти, и даже въ двухъ стахъ девяноста шагахъ такъ, что, бывало, только диву даешься… Умеръ!.. А почемъ теперь бараны?
Молчокъ. Это смотря по тому, каковъ товаръ… Десятка за два хорошихъ барановъ меньше десяти фунтовъ не возьмутъ.
Свищъ. Итакъ, старый Добль умеръ!
Молчокъ. А! вотъ, если не ошибаюсь, идутъ двое подчиненныхъ сэръ Джона.
Бардольфъ. Здравствуйте, честные джентельмэны. Кто изъ васъ изображаетъ правосудіе подъ именемъ Свища?
Свищъ. Я, Робертъ Свищъ, сэръ… небогатый эскуайръ здѣшняго графства и одинъ изъ королевскихъ мировыхъ судей… Что вамъ отъ меня угодно?
Бардольфъ. Сэръ Джонъ Фольстэфъ, мой капитанъ, свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе… а капитанъ мой видный мужчина и замѣчательный полководецъ…
Свищъ. Сэръ, мнѣ очень пріятно это слышать; я давно знаю сэра Джона Фоіьстэфа, какъ славнаго рубаку… Какъ онъ поживаетъ? Осмѣлюсь также спросить, какъ здоровьѣ его супруги?
Бардольфъ. Извините, сэръ, но мнѣ кажется, что воину удобнѣе обходиться безъ законной жены.
Свищъ. Прекрасно сказано, сэръ! Ей Богу, прекрасно!.. Удобнѣй обходиться!.. Превосходно!.. Хорошія слова всегда такъ и останутся хорошими… Удобнѣй обходиться!.. Прекрасно сказано, превосходно! Вотъ такъ словечко!
Бардольфъ. Прошу прощенья, сэръ, но мнѣ кажется, я произнесъ два слова, а вы изволите назвать ихъ словечкомъ… Клянусь свѣтомъ небеснымъ, я никакихъ словечекъ не знаю… Что же касается моихъ двухъ словъ, я съ мечомъ въ рукахъ готовъ доказывать, что слова тѣ самыя подходящія, настоящія солдатскія слова и даже очень сильныя… «Удобнѣй обходиться» — это значитъ, когда человѣку обходиться удобнѣй… или когда человѣкъ находитъ… или думаетъ… Что ему обходиться удобнѣй… Дѣло это хорошее…
Свищъ. Совершенно, совершенно справедливо!… А! да вотъ, кажется, и самъ добрѣйшій сэръ Джонъ… Вашу руку сэръ, вашу благородную, вашу побѣдоносную руку!.. Да какой у васъ бравый видъ! На васъ года не оставляютъ никакихъ слѣдовъ… Добро пожаловать, почтеннѣйшій сэръ Джонъ!
Фольстэфъ. Очень радъ видѣть васъ, добрѣйшій мистэръ Робертъ Свищъ… А это Мистэръ Шуркардъ, если не ошибаюсь?
Свищъ. Нѣтъ, сэръ: это мой двоюродный братъ Молчокъ и вмѣстѣ съ тѣмъ мой сослуживецъ.
Фольстэфъ. Добрѣйшій господинъ Молчокъ, такая мирная должность, какъ мирового судьи, какъ разъ по васъ.
Молчокъ. Благодарю за лестный отзывъ. Милости просимъ!
Фольстэфъ. Фу, какая стоитъ жаркая погода! Что-же, господа, приготовили вы мнѣ человѣкъ шестъ, годныхъ въ рекруты?
Свищъ. О, конечно, сэръ. Не угодно-ли вамъ будетъ присѣсть?
Фольстэфъ. Пожалуйста, дайте мнѣ на нихъ взглянуть.
Свищъ. Гдѣ списокъ?… Да гдѣ-же списокъ?.. Дайте взглянуть хорошенько… дайте взглянуть!.. Такъ, такъ, такъ… Да, сэръ, совершенно такъ! — Ральфъ Слизь!… Пусть они выходятъ по мѣрѣ того, какъ я вызываю… Пусть выходятъ… знаете, поочередно… Гдѣ-же Слизь?… Дайте взглянуть!
Слизь. Съ вашего позволенія, здѣсь.
Свищъ. Какъ вы его находите, сэръ Джонъ? Сложенъ прекрасно, молодъ, силенъ, изъ хорошаго круга.
Фольстэфъ. Ты прозываешься «Слизью»?
Слизь. Съ вашего позволенія.
Фольстэфъ. Пора употребить тебя въ дѣло, очень пора.
Свищъ. Ха, ха, ха, превосходно… Слизь пора употребить въ дѣло… Удивительно… Дѣйствительно, пора, сэръ Джонъ, а то не равно, онъ совсѣмъ ослизнетъ… Превосходно сказано, сэръ Джонъ!
Фольстэфъ. Поставьте ему крестъ.
Слизь. Мало-ли мнѣ крестовъ ставили!.. Пора бы и въ покоѣ меня оставить. Безъ меня моя старуха совсѣмъ пропадетъ… Кто будетъ для нея работать и за нее хозяйничать? Вамъ ставить мнѣ крестовъ не слѣдовало-бы… другимъ идти въ солдаты гораздо сподручнѣе…
Фольстэфъ. Слизь, прошу не разсуждать! Ты годенъ въ солдаты и пойдешь… Пора тебѣ въ дѣло…
Слизь. Какъ въ дѣло?
Свищъ. Молчи! разглагольствовать не твоего ума дѣло… Становись къ сторонкѣ… Развѣ не видишь, гдѣ ты?.. Гдѣ-же другіе? Посмотрите, каковы они… Симонъ Тѣнь!
Фольстэфъ. Давайте его сюда! Въ такую жару тѣнь всегда пріятна; но я боюсь, что изъ него выйдетъ не особенно горячій солдатъ.
Свищъ. Гдѣ Тѣнь?
Твнь. Здѣсь, сэръ.
Фольстэфъ. Тѣнь, чей ты сынъ?
Тѣнь. Моей матери, сэръ.
Фольстэфъ. Сынъ твоей матери? Да, это очень правдоподобно… А кто твой отецъ, Тѣнь? Развѣ сынъ самки не болѣе, какъ тѣнь самца?.. Впрочемъ, это часто бываетъ… иногда въ сынѣ и капли отцовской крови не сыщешь.
Свищъ. Какъ онъ вамъ нравится, сэръ Джонъ?
Фольстэфъ. Тѣнь годится на лѣтнее время… Поставьте крестъ и ему… Въ нашихъ спискахъ помимо его значатся многіе, которые не болѣе, какъ тѣни людей.
Свищъ. Томасъ Прыщъ!
Фольстэфъ. Гдѣ онъ?
Прыщъ. Здѣсь, сэръ.
Фольстэфъ. Тебя зовутъ Прыщъ!
Прыщъ. Точно такъ, сэръ.
Фольстэфъ. Ты пребезобразный прыщъ.
Свищъ. И ему поставить крестъ, сэръ?
Фольстэфъ. Совершенно лишнее, потому что вся его аммуниція виситъ у него на спинѣ… да и самъ-то онъ какъ будто изъ двухъ палочекъ сдѣланъ: разставить ему ноги да велѣть руки поднять, совсѣмъ будетъ крестъ.
Свищъ. Ха, ха, ха! Это можно сдѣлать, даже очень можно; извольте только приказать… Фрэнсисъ Слабосилье!
Слабосилье. Здѣсь, сэръ.
Фольстэфъ. Кто ты такой по своему ремеслу?
Славосилье. Женскій портной.
Свищъ. Поставить ему крестъ, сэръ.
Фольстэфъ. Поставьте… на-то онъ и женскій портной… Впрочемъ, будь онъ и мужской, вышло-бы то-же самое… А что, столько-же ты надѣлаешь прорѣхъ въ рядахъ неприяітеля, сколько и въ женскихъ юбкахъ?
Слаиосилье. Сколько могу, сэръ, столько и постараюсь; свыше силы не надѣлаешь; вы и требовать большаго не можете отъ человѣка.
Фольстэфъ. Хорошо сказано; молодецъ, женскій портной! да, хорошо сказано, храброе мое Слабосилье! Заранѣе видно, что ты будешь такъ же мужественъ, какъ яростная голубка или доблестная мышь! Господинъ Свищъ, поставьте женскому портному хорошій крестъ… почернѣе, потолще.
Слабосилье. А Прыщъ пойдетъ? Мнѣ бы этого очень хотѣлось.
Фольстэфъ. А мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты, вмѣсто женскаго, былъ мужскимъ портнымъ; ты тогда починилъ бы Прыща и сдѣлалъ его пригоднымъ для похода. Я не могу сдѣлать простымъ солдатомъ человѣка, сзади котораго такое огромное полчище… Вотъ тебѣ и сказъ, воинственное Слабосилье.
Слабосилье. Благодарны и на этомъ, сэръ.
Фольстэфъ. Чувствительно благодаренъ я почтенному Слабосилью. Кто слѣдующій?
Свищъ. Эй, Питэръ Телокъ.
Фольстэфъ. Телокъ? ну, посмотримъ на Телка.
Телокъ. Я на лицо.
Фольстэфъ. А, парень видный. Поставьте ему такой крестъ, чтобы онъ заревѣлъ.
Телокъ. О, милордъ! Добрѣйшій милордъ-капитанъ!
Фольстэфъ. Тебѣ еще и креста поставить не успѣли, а ужь ты ревешь.
Телокъ. О, милордъ, я человѣкъ больной.
Фольстэфъ. Чѣмъ же-ты боленъ?
Телокъ. Проклятая шлюха-простуда привязалась… такой, чортовъ сынъ, кашель привязался, что просто бѣда. А все на королевской службѣ простудился: въ день коронаціи его величества на колокольнѣ звонилъ.
Фольстэфъ. Если такъ, ты на войну отправишься въ тепломъ халатѣ; мы тебя вылечимъ и поставимъ такъ на ноги, что пріятели о тебѣ во всѣ колокола звонить станутъ. Всѣ тутъ?
Свищъ. Вызвано два человѣка лишнихъ противъ того, что вамъ требовалось, сэръ. Вамъ слѣдовало получить только четверыхъ… а затѣмъ милости просимъ ко мнѣ въ домъ откушать.
Фольстэфъ. Выпить я у васъ, пожалуй, выпью, но терять время на ѣду не могу. Честное слово, очень радъ, что увидался съ вами, господинъ Свищъ.
Свищъ. О, сэръ Джонъ, помните, какъ мы всю ночь пролежали на вѣтреной мельницѣ, что на Сентъ-Джоржскомъ подѣ?
Фольстэфъ. Не поминайте про это, господинъ Свищъ, пожалуйста, не поминайте.
Свищъ. А ночка была веселая. Что, жива еще Джэнъ Найтуоркъ?
Фольстэфъ. Жива, господинъ Свищъ.
Свищъ. Никакъ она не могла отъ меня отвязаться.
Фольстэфъ. Должно-быть, она потому-то и говорила: "Какой неотвязный этотъ Свищъ; терпѣть его не могу!
Свищъ. О, я умѣлъ дразнить ее до бѣшенства. Славная она была потаскушка. Какъ она теперь поживаетъ?
Фольстэфъ. Постарѣла, очень постарѣла, господинъ Свищъ.
Свищъ. Вѣроятно, постарѣла; иначе и быть не можетъ. Вѣдь, у нея уже былъ Робинъ Найтуоркъ отъ стараго Найтуорка прежде даже, чѣмъ я попалъ въ климентскую шкоду.
Молчокъ. То-есть, пятьдесятъ пять лѣтъ тому назадъ.
Свищъ. Да, братецъ Молчокъ, если-бы вы только видѣли, что привелось видѣть этому благородному рыцарю и мнѣ! Что, сэръ Джонъ, такъ я говорю?
Фольстэфъ. Да, не разъ слушали куранты по ночамъ, господинъ Свищъ.
Свищъ. О, слушали, конечно, слушали! Какъ не слыхать!.. Нашимъ лозунгомъ было: «Эй, молодцы!» Сдѣлайте милость, пойдемте ко мнѣ откушать… Боже мой, какіе дни видали мы на своемъ вѣку! Идемте, дѣти! (Свищъ, Фольстэфъ и Молчокъ уходятъ).
Телокъ. Добрый, господинъ капралъ Бардольфъ, будьте мнѣ другомъ… Если согласны, вотъ вамъ за это сорокъ шилинговъ французскими кронами. Для меня, сэръ, идти на войну, повѣрьте, то же, что повѣситься. Если бы дѣло шло только обо мнѣ одномъ, я, конечно, и хлопотать-бы не сталъ… а хлопочу я собственно болѣе потому, что съ пріятелями разставаться не хочется… а о себѣ собственно я и хлопотать бы не сталъ.
Бардольфъ. Ну, хорошо; становись всторону.
Слизь. Хоть не ради меня, добрѣйшій господинъ капралъ, а ради моей бѣдной старухи, будьте мнѣ другомъ. Она стара; работать не можетъ, а безъ меня ухаживать за нею некому. Я готовъ предложить вамъ за это сорокъ шиллинговъ, сэръ.
Бардольфъ. Хорошо; становись всторонку.
Слабосилье. Честное слово, сэръ, войны я не боюсь; двухъ смертей не бывать, а одной не миновать; придется же когда-нибудь отдать долгъ Господу-Богу… Я не способенъ на трусость. Суждено умереть — хорошо; не суждено — еще того лучше!.. Обязанность каждаго — служить государю; тотъ, кто умретъ въ нынѣшнемъ году, избавленъ отъ этого въ будущемъ.
Бардольфъ. Хорошо сказано; ты парень храбрый.
Слабосилье. Да, могу похвалиться: душа у меня не куриная.
Фольстэфъ. Ну, господа, кто-же изъ нихъ поступитъ въ мой отрядъ?
Свищъ. Вамъ слѣдуетъ получить четверыхъ; выбирайте, кого хотите.
Бардольфъ (Тихо Фольстэфу). На пару словъ, сэръ… Я получилъ три фунта за то, чтобы освободить Слизь и Телка.
Фольстэфъ (Тихо Бардольфу). Хорошо, ступай.
Свищъ. Итакъ, сэръ Джонъ, кого-же вы выберете?
Фольстэфъ. Выбирайте сами, кого хотите.
Свищъ. Хорошо. Я выбираю Слизь, Телка, Слабосилье и Тѣнь.
Фольстэфъ. Слизь и Телка… Ты, Слизь, оставайся дома и жди, пока совсѣмъ окажешься негоднымъ къ военной службѣ; а ты, Телокъ, жди, пока окажешься годнымъ. Вы мнѣ не годитесь.
Свищъ. Полноте, полноте, сэръ Джонъ! — Вы поступаете во вредъ самому себѣ: эти двое — самые лучшіе, а мнѣ-бы хотѣлось, чтобы у васъ въ отрядѣ сдужили только самые хорошіе.
Фольстэфъ. Ужъ не хотите-ли вы, господинъ Свищъ учить меня, какъ выбирать новобранцевъ? Какое мнѣ дѣло, до сложенія, до силы, до роста и вообще до внѣшняго вида вербуемыхъ людей? Мнѣ нужна храбрость, господинъ Свищъ, вотъ что! Вотъ Прыщъ… Видите, какое у него жалкое сложеніе: совершенный заморышъ, а я убѣжденъ, что онъ будетъ дѣйствовать оружіемъ не хуже, чѣмъ любой кузнецъ молотомъ; будетъ двигаться взадъ и впередъ проворнѣе пивовареннаго ведра… Или посмотрите на Тѣнь; онъ вѣчно стоитъ какъ будто въ полоборота, такъ что непріятелю очень трудно будетъ въ него цѣлить. Цѣлить въ него тоже, что въ остріе ножа. А въ случаѣ отступленія, кто побѣжитъ быстрѣе женскаго портного Слабосилья? Нѣтъ, давайте мнѣ людей не особенно рослыхъ; этихъ вы оставляйте себѣ. Бардольфъ, дай ружье въ руки Прыщу.
Бардольфъ. Ну, держи, Прыщъ! Вотъ такъ, такъ и такъ.
Фольстэфъ. Посмотримъ, какъ ты будешь обращаться съ ружьемъ… Такъ, хорошо… Продолжай… Очень хорошо… Превосходно!.. Давайте мнѣ хоть самыхъ маленькихъ, старенькихъ, худощавенькихъ новобранцевъ, но чтобы только они такъ-же ловко стрѣляли, какъ Прыщъ. Такъ я говорю, Прыщъ, не правда-ли? Клянусь честью, ты великолѣпный стрѣлокъ, Прыщъ! Вотъ тебѣ шесть пенсовъ за это.
Свищъ. А все-таки я вамъ скажу, что онъ въ этомъ дѣлѣ еще не мастеръ. Онъ далеко еще не ловокъ. Вотъ, помню. когда я былъ въ климентской школѣ, то въ Майлендъ-Грилѣ изображалъ Дагонета въ «Артуровыхъ играхъ»… былъ между участвующими небольшой проворный человѣкъ… Вотъ онъ — такъ умѣлъ дѣйствовать ружьемъ! Повертываетъ его, бывало, и такъ, и этакъ, и направо, и налѣво… Пафъ, пафъ! Отпрыгнетъ всторону и опять тутъ какъ тутъ!.. Такого ловкаго парня мнѣ ужъ потомъ и видѣть больше не приходилось.
Фольстэфъ. Эти ребята, господинъ Свищъ, пригодятся… с вами-же, господинъ Молчокъ, я много словъ тратить не буду, а просто пожелаю вамъ всякаго благополучія… Прощайте, почтеннѣйшіе джентльмены: благодарю васъ обоихъ за радушіе, а мнѣ еще надо сегодня до вечера миль двѣнадцать сдѣлать… Бардольфъ, выдай платье новобранцамъ.
Свищъ. Сэръ Джонъ, да благословитъ васъ Господь и да пошлетъ вамъ успѣха во всѣхъ дѣлахъ вашихъ, а намъ пошли Онъ только миръ и тишину! Заѣзжайте ко мнѣ на возвратномъ пути; мы возобновимъ старое знакомство… Можетъ статься, и я тогда отправлюсь съ вами ко двору.
Фольстэфъ. Я былъ-бы этому очень радъ, господни Свищъ.
Свищъ. Я далъ слово и сдержу его. Счастливаго пути (Свищъ и Молчокъ уходятъ).
Фольстэфъ (Имъ вслѣдъ). Прощайте, господа! Бардольфъ, уведи новобранцевъ (Бардольфъ и рекруты уходятъ). На возвратномъ пути я пощупаю мошну у этихъ судей; Свища-то я вижу насквозь!.. О, Господи! Почему это старые люди такъ преданы гнусному пороку лжи? Вотъ, напримѣръ, этотъ дышащій на ладанъ старикашка чего только не нахвасталъ про свою забубенную молодость и свои похожденія среди разврата Торнбэльской улицы? Черезъ каждыя два слова третье — непремѣнно ложь, и онъ аккуратнѣе преподноситъ ее слушателю, чѣмъ турки взымаютъ подати. Помню я его въ климентской школѣ; онъ тогда очень похожъ былъ на человѣка вырѣзаннаго послѣ ужина изъ корки сыра, а безъ одежды его можно было принять за раздвоенную рѣдьку съ выточенной рожицей наверху. Онъ былъ такъ худъ и малъ, что близорукій его и разглядѣть-бы не могъ. Онъ постоянно изображалъ изъ себя призракъ голода; сластолюбивъ былъ, какъ обезьяна, такъ что непотребныя женщины называли его мандрагоромъ. У моды онъ всегда стоялъ во хвостѣ и пѣлъ своимъ клейменымъ домовымъ хозяйкамъ пѣсни, которымъ научился у поденщиковъ да у извощиковъ, а потомъ выдавалъ за свои. И эта шутовская рапира теперь эскуайръ и туда-же разсуждаетъ о Джонѣ Гаунтѣ, какъ о своемъ закадычномъ пріятелѣ, а я готовъ, чѣмъ угодно, поклясться, что Гаунта-то онъ всего только разъ въ жизни и видѣлъ, а именно когда тотъ проломилъ ему голову за то, что онъ затесался въ число прислуги Маршала. Я видѣлъ, какъ его наказывали, и тутъ-же сказалъ Гаунту, что не стоитъ марать рукъ о такую мелюзгу, потому-что этого сморчка со всей его одеждой легко можно запрятать въ шкурку угря, и ему тамъ будетъ такъ же просторно, какъ во дворцѣ. Да, тогда для него футляръ отъ дудки и тотъ былъ-бы слишкомъ просторенъ, а теперь у него и земли есть, и быки. Я непремѣнно сведу съ нимъ дружбу, если только удастся вернуться, и будетъ совершеннымъ несчастіемъ, если я не обращу его для себя въ философскій камень… Если малый голецъ служитъ приманкой для старой щуки, то я не вижу никакого закона природы, препятствующаго мнѣ проглотить этого старикашку. Лишь-бы только случай представился — и дѣло съ концомъ.
СЦЕНА I.
[править]Архіепископъ. Какъ называетеся этотъ лѣсъ?
Гэстингсъ. Лѣсомъ Гуольтри, если угодно это знать вашему преподобію.
Архіепископъ. Остановимся здѣсь, милорды. Пошлите лазутчиковъ развѣдать, какъ велика численность непріятельскихъ силъ?
Гэстингсъ. Мы уже ихъ отправили.
Архіепископъ. Прекрасно сдѣлали… Друзья мои и собраты по великому этому предпріятію, я обязанъ сообщитъ вамъ, что получилъ новыя письма отъ Норсомберленда. Тонъ ихъ холоденъ и сухъ; таково-же и содержаніе. Онъ пишетъ, что желалъ бы присоединиться къ намъ, но не иначе какъ съ силами, достойными высокаго его положенія, а таковыхъ набрать ему не удалось, поэтому онъ считаетъ за лучшее удалиться въ Шотландію и выжидать тамъ минуты, когда его только еще растущее счастіе созрѣетъ вполнѣ. Затѣмъ онъ добавляетъ, что молитъ Бога за нашъ успѣхъ и желаетъ, чтобы наша попытка пережила и грозное столкновеніе съ непріятелемъ, и всякія другія опасности.
Маубрэ. Итакъ, всѣ наши надежды на него рушились, разбились въ дребезги.
Гэстингсъ. Что скажешь?
Гонецъ. Непріятель находится не болѣе какъ въ одной мидѣ отсюда и приближается къ намъ въ полномъ боевомъ порядкѣ. Судя по тому пространству, которое онъ занимаетъ на западъ отъ этого лѣса, можно опредѣленно сказать, что его будетъ тысячъ до тридцати.
Маубрэ. Какъ разъ-то число, какое мы предполагали. Двинемтесь-же и мы къ нему навстрѣчу и наступимъ на него въ долинѣ.
Архіепископъ. Кто этотъ военачальникъ, что въ полномъ вооруженіи приближается сюда?
Маубрэ. Кажется, гордъ Уэстморлендъ.
Уэстморлендъ. Нашъ полководецъ — принцъ Джонъ Ланкастрскій посылаетъ вамъ привѣтъ и желаетъ вамъ добраго здравія.
Архіепископъ. Говорите съ миромъ, благородный лордъ Уэстморлендъ, чему обязаны вашимъ прибытіемъ?
Уэстмордендъ. Отвѣтная моя рѣчь будетъ главнымъ образомъ относиться къ вашему преподобію. Если бы этотъ мятежъ явился такимъ-же, какимъ онъ бываетъ всегда, то-есть гнусными, омерзительными подчищами всякаго сброда подъ предводительствомъ одѣтой въ рубище молодежи и главнымъ образомъ состоящими изъ нищихъ мальчишекъ, — да, говорю я, если-бы проклятый мятежъ явился въ собственномъ своемъ, естественномъ и свойственномъ ему видѣ, ни вы, преподобный отецъ, ни вы, благородные лорды, не стали бы прикрывать гнуснаго, кровожаднаго бунта блестящимъ своимъ положеніемъ. Опорами вашего престола, лордъ-архіепископъ, должны быть миръ и любовь. Миръ серебряною своею рукою уже коснулся вашей бороды; тотъ-же миръ далъ вамъ возможность посвятить себя наукѣ и обогатилъ васъ познаніями. Бѣлое ваше облаченіе служитъ эмблемою голубиной кротости и благодатнаго духа мира; зачѣмъ-же переводите вы себя съ полнаго благодати языка мира и любви на несвойственный вашему сану грубый и суровый языкъ войны, обращая ваши книги въ могилы, чернила въ кровь, перья въ копья, а божественный языкъ въ громогласную трубу, въ грозный кличъ междоусобной войны?
Архіепископъ. Зачѣмъ я такъ поступаю? — Извольте, отвѣтъ готовъ. Мы всѣ больны; развратъ и всякія излишества довели насъ до злокачественной горячки, неотступно требующей кровопусканія. Этою болѣзнью заразился покойный король Ричардъ, и она-то свела его въ могилу. Однако высокоблагородный лордъ Уэстморлендъ, сюда явился я не въ качествѣ врача, и если я нахожусь въ средѣ вооруженныхъ людей, то совсѣмъ не какъ заклятый врагъ мира. Нѣтъ, я только на время принимаю грозный обликъ войны, чтобы при помощи строгаго воздержанія исцѣлить пресыщенные заболѣвшіе отъ избытка счастія умы и очистить ихъ отъ заваловъ, начинающихъ засорять въ насъ всѣ главнѣйшіе жизненные пути. Я выскажусь болѣе ясно. Я съ величайшею точностью и на однихъ и тѣхъ-же вѣсахъ взвѣсилъ и зло нашего возстанія, и угнетающее насъ зло; это привело меня къ убѣжденію, что все то, отъ чего намъ приходилось терпѣть, далеко превышаетъ неблаговидность нашего возстанія. Мы видимъ, куда течетъ рѣка времени, и почему бурный потокъ обстоятельствъ вынудилъ насъ противъ нашей воли разстаться съ покойными креслами. Когда настанетъ удобная минута, мы покажемъ длинный списокъ нанесенныхъ намъ оскорбленій; съ этимъ спискомъ мы уже много-много времени тому назадъ желали познакомить короля, но, несмотря на всѣ старанія, никакъ не могли этого добиться. Всякій разъ, когда мы искали случая пожаловаться королю на наносимыя намъ оскорбленія, насъ упорно къ нему не допускали именно тѣ люди, отъ которыхъ приходилось выносить обиды. Слишкомъ еще недавно миновали опасности, память о которыхъ кровавыми, до сихъ поръ ясно видными буквами начертана на землѣ; вотъ эти-то опасности, какъ и многочисленные примѣры, повторяющіеся съ каждой протекающей минутой, вынудили насъ развернуть знамя возстанія, но не для того, чтобы сокрушить дерево мира или срубить хоть одну его вѣтвь, а затѣмъ, напротивъ, чтобы упрочить его, чтобы онъ существовалъ на дѣлѣ, а не на однихъ словахъ.
Уэстморлендъ. Когда-же отвергали ваши жалобы? Чѣмъ обижалъ васъ король? Кто-же изъ близкихъ къ королю пэровъ Англіи наносилъ вамъ оскорбленія? Приведите хоть одинъ примѣръ, который далъ-бы вамъ право скрѣплять божественною печатью преступную, кровавую книгу бунта и освящать оружіе мятежа?
Архіепископъ. А хоть-бы угнетенія нашего брата — государства или жестокая расправа съ моимъ братомъ по крови, дѣлающія возстаніе моимъ личнымъ дѣломъ?
Уэстморлендъ. Поправить этого уже нельзя, а если и можно, то не вамъ принадлежало-бы на это право.
Маубрэ. А почему хоть-бы отчасти не ему и не намъ всѣмъ, до сихъ поръ чувствующимъ и болячки, нанесенныя намъ въ прошедшемъ, а въ настоящемъ — гнетъ тяжелой, лицепріятной руки, тяготѣющей надъ нашею честью?
Уэстморлендъ. Любезнѣйшій лордъ Маубрэ, разсмотрите время въ связи со всѣми его необходимостями, и вы увидите, что во всѣхъ вашихъ бѣдахъ виновато оно, а не король. Мнѣ кажется, что именно вамъ-то ни король, ни время не дали ни одного дюйма почвы, на которой было-бы можно основать хоть какой-нибудь поводъ къ неудовольствію. Развѣ вамъ не возвратили всѣхъ помѣстій покойнаго герцога Норфолька, вашего благороднаго, блаженной памяти родителя?
Маубрэ. А развѣ мой отецъ утратилъ при жизни хоть малѣйшую частицу своей чести, чтобы ее необходимо было оживлять и воскрешать во мнѣ? Покойный король его любилъ, хотя и вынужденъ былъ противъ своей воли изгнать его въ силу тогдашнихъ обстоятельствъ. И за что? Отецъ и Генрихъ Болинброкъ, вскочивъ на коней, укрѣпясь на сѣдлахъ, держа копья на перевѣсъ, сверкая глазами сквозь желѣзныя отверстія опущенныхъ забралъ, горячили шпорами и безъ того уже горячихъ коней. Но вотъ грянули трубы, противники ринулись одинъ навстрѣчу другому, а когда ничто уже не могло удержать моего отца отъ груди Болинброка, король бросилъ жезлъ, а съ нимъ не только свою жизнь, но и жизнь всѣхъ тѣхъ, кто вслѣдствіе доносовъ и самоуправства меча погибъ съ воцареніемъ Болинброка.
Уэстморлендъ. Вы, лордъ Маубрэ, сами не знаете, что говорите. Въ то время герцогъ Гирфордъ слылъ однимъ изъ храбрѣйшихъ мужей всей Англіи. Какъ знать, что было-бы далѣе, кому-бы еще улыбнулось счастіе? Но даже и въ томъ случаѣ, если-бы тогда побѣда осталась за вашимъ отцомъ она не пошла-бы далѣе Ковентри, потому что вся Англія кричала въ одинъ голосъ: — «Мы его ненавидимъ!» Любовь всей страны принадлежала Гирфорду, за котораго къ небу возносились горячія молитвы. Народъ боготворилъ его и чествовалъ несравненно болѣе, чѣмъ короля. Но это отвлекаетъ насъ отъ настоящаго нашего разговора. Явился я къ вамъ отъ имени царственнаго нашего главнокомандующаго узнать, чѣмъ вы недовольны? и чтобы передать вамъ, что онъ согласенъ принять вашихъ уполномоченныхъ; если ихъ сѣтованія окажутся справедливыми, всѣ вы получите полное удовлетвореніе. Мы желаемъ устранить все, что можетъ показаться вамъ враждебнымъ съ нашей стороны.
Маубрэ. Предложеніе это все-таки вынуждено нами; оно слѣдствіе разсчета, а не любви.
Уэстморлендъ. Лордъ Маубрэ, говоря такъ, вы оказываетесь черезчуръ самонадѣяннымъ. Предложеніе это вызвано милосердіемъ, а не страхомъ. Смотрите, наше войско у васъ въ виду и, клянусь честью, оно слишкомъ хорошо увѣрено въ своей силѣ, чтобы поддаваться чувству страха. Въ нашихъ рядахъ болѣе громкихъ именъ, чѣмъ въ вашихъ, а наши солдаты лучше обучены военному дѣлу, чѣмъ у васъ. У нихъ нѣтъ основанія трусить передъ вами, поэтому не воображайте, будто наши предложенія внушены страхомъ.
Маубрэ. Какъ-бы то ни было, если-бы это зависѣло отъ меня, я даже не вступилъ бы въ переговоры.
Уэстморлендъ. Это служитъ только доказательствомъ, что вы стыдитесь собственнаго предпріятія; одна гниль боится прикосновенія.
Гэстингсъ. Имѣетъ-ли, однако, принцъ Джонъ настолько широкія полномочія отца, чтобы выслушать наши условія, принять и окончательно скрѣпить ихъ своимъ согласіемъ?
Уэстморлендъ. Полномочіе это неразлучно съ самымъ званіемъ главнокомандующаго. Такой ненужный съ вашей стороны вопросъ очень меня удивляетъ.
Архіепископъ. Возьмите эту записку; въ ней подробно изложены всѣ наши требованія. Когда все, о чемъ въ ней говорится, будетъ исправлено; когда всѣ участники въ возстанія, какъ находящіеся на лицо, такъ и отсутствующіе, будутъ оправданы законнымъ образомъ, а признаніе справедливости нашихъ требованій рѣшено и подписано, мы тотчасъ-же возвратимся въ предѣлы долга и рукою мира закуемъ наше оружіе.
Уэстморлендъ. Я покажу вашу записку главнокомандующему. Затѣмъ, уважаемые лорды, прошу васъ сойтись съ нами въ виду обоихъ войскъ. Угодно будетъ Богу — покончимъ все миромъ; не угодно — предоставимъ все дѣло рѣшить мечу.
Архіепископъ. Мы явимся (Уэстморлендъ уходитъ).
Маубрэ. Какое-то предчувствіе въ моей груди подсказываетъ, что ни при какихъ условіяхъ миръ этотъ не будетъ проченъ.
Гэстингсъ. Не бойтесь ничего. Если широкія и вполнѣ опредѣленныя условія наши будутъ приняты, ручаюсь, что миръ окажется прочнѣе каменной стѣны.
Маубрэ. Можетъ-быть, и такъ. Однако, подумайте, какого мнѣнія останется о насъ король. Не забывайте, что ему по самымъ вздорнымъ, пустымъ, ничтожнымъ, ничего не значущимъ, ничего не стоющимъ поводамъ непремѣнно будетъ вспоминаться нашъ бунтъ. Хотя-бы наша преданность королю доходила до самоотверженія, до мученичества, насъ съумѣюгь обвѣять такимъ сильнымъ и грубымъ вѣтромъ, что даже наша пшеница окажется не тяжелѣй мякины, и хорошее зерно не будетъ отдѣлено отъ плохого.
Архіепископъ. Нѣтъ, нѣтъ, милордъ. Замѣтьте слѣдующее — королю уже надоѣли мелкіе наушническіе навѣты. Онъ сознаетъ, что, отдѣлываясь отъ подозрѣній смертными казнями, онъ этими казнями вызываетъ у оставшихся въ живыхъ еще большую жажду мести. Поэтому онъ желаетъ вычеркнуть изъ своей записной книжки даже послѣдніе слѣды того, что волновало его за послѣднее время, что мучило, что напоминало о пережитыхъ непріятностяхъ. Онъ отлично знаетъ, что нѣтъ никакой возможности исторгнуть изъ нашей земли всѣ тѣ сорныя травы, которыя въ силахъ угрожать его величію. Онъ знаетъ, что и друзья, и враги его связаны между собою такъ тѣсно, что нельзя казнить врага безъ того, чтобы въ тоже время не покарать и друга. Наше государство похоже на сварливую женщину способную до того обозлить мужа, что онъ соберется ее поколотить; но она тотчасъ-же подставитъ ему ребенка и удержитъ этимъ его поднятую руку.
Гэстингсъ. Помимо этого король переломалъ всѣ своя розги о прежнихъ обидчиковъ, такъ-что теперь у него недостатокъ даже въ орудіяхъ казни. Его могущество, какъ левъ безъ когтей, можетъ только грозить, но растерзать никого уже не въ силахъ.
Архіепископъ. Совершенно вѣрно. Поэтому, добрѣйшій лордъ-маршалъ, будьте увѣрены: — если мы договоримся до мира, онъ, какъ переломленная, но сросшаяся кость, сдѣлается еще крѣпче прежняго.
Маубрэ. Хорошо, если такъ. Смотрите, лордъ Уэстморлендъ возвращается.
Уэстморлендъ. Принцъ приближается къ вамъ. Угодно будетъ вамъ, милорды, встрѣтиться съ нимъ на равномъ разстояніи отъ обоихъ войскъ?
Маубрэ. Ну, съ Божіею помощью, пойдемте и мы, почтеннѣйшій архіепископъ.
Архіепископъ. Лордъ Уэстморлендъ, передайте нашъ привѣтъ его свѣтлости теперь-же. Мы явимся тотчасъ-же вслѣдъ за вами (Уходятъ).
СЦЕНА II.
[править]Принцъ Джонъ. Очень радъ встрѣчѣ съ вами, любезный кузенъ Маубрэ. Привѣтъ вамъ, лордъ-архіепископъ, и вамъ, лордъ Гэстингсъ; привѣтъ мой и всѣмъ остальнымъ. Вы, милордъ, епископъ Іоркскій, были несравненно болѣе достойны уваженія въ тѣ дни, когда ваша паства, по призыву колокола, съ благоговѣніемъ стекалась слушать ваши толкованія священнаго писанія, чѣмъ теперь, когда вы являетесь человѣкомъ, закованнымъ въ желѣзо, воодушевляющимъ барабаннымъ боемъ толпу крамольниковъ и при помощи меча превращающимъ жизнь въ смерть. Сколько бѣдъ можетъ натворить человѣкъ, взысканный королевскою милостью, процвѣтающій подъ лучами солнца, если ему вздумается злоупотребдять довѣріемъ короля? Да, сколько бѣдъ можетъ онъ вызвать подъ сѣнью такого величія? Слова мои можно отнести и къ вамъ, архіепископъ. Кому неизвѣстно, какъ высоко стояли вы въ Божіей книгѣ судебъ? Для насъ вы были витіею небеснаго парламента; для насъ вы были чистѣйшимъ гласомъ самого Господа; для насъ вы были истиннымъ передатчикомъ воли Божіей, ея посредникомъ между святою милостью небесъ и нашими грубыми земными помыслами. Кому-же могло придти въ голову, что вы, злоупотребляя святыней своего сана, довѣріемъ и милостью небесъ, какъ наглый временщикъ, употребляющій во зло имя своего государя, воспользуетесь всѣмъ этимъ для совершенія предосудительнаго дѣянія. Вы, при помощи мнимаго соизволенія Божьяго, возмутили противъ моего отца его подданныхъ, тогда какъ на землѣ онъ представитель самого Бога. Да, вы не только противъ своего государя, но и противъ небесъ возмутили тѣ безобразныя полчища, которыя мы видимъ передъ собою.
Архіепископъ. Добрѣйшій принцъ Ланкастрскій, я нисколько не желаю нарушать мира съ вашимъ отцомъ, но, — какъ я уже говорилъ лорду Уэстморленду, — чувство самосохраненія, весьма понятное въ такія смутныя времена, заставило насъ сплотиться въ несокрушимую твердыню, чтобы оградить отъ опасности самихъ себя. Я имѣлъ честь препроводить вашей свѣтлости подробный перечень нашихъ неудовольствій, еще ранѣе отвергнутый дворомъ; это-то и вызвало гидру междоусобной войны. Но смертоносный взоръ этой гидры можетъ быть укрощенъ, какъ по волшебству, если нашимъ вполнѣ справедливымъ и законнымъ требованіямъ сдѣлаютъ должныя уступки. Тогда наше вѣрноподданническое послушаніе, исцѣленное отъ своего негодованія, тотчасъ-же преклонитъ колѣни передъ его величествомъ.
Маубрэ. Если наши требованія отвергнутъ, мы будемъ сражаться, пока живъ хоть одинъ человѣкъ.
Гэстингсъ. Если мы падемъ, союзники заступятъ наше мѣсто. Падутъ они, ихъ замѣнятъ другіе. Смуты не прекратятся, и вооруженный споръ до тѣхъ поръ будетъ переходить отъ отца къ сыну, пока въ Англіи будутъ существовать родовитые люди.
Принцъ Джонъ. У васъ, Гэстингсъ, зрѣніе слишкомъ слабо, глаза слишкомъ близоруки для того, чтобы проникать въ глубину грядущаго.
Уэстморлендъ. Не угодно-ли будетъ вашей свѣтлости прямо высказать свое мнѣніе о ихъ требованіяхъ?
Принцъ Джонъ. Одобряю ихъ и согласенъ на все. Клянусь честью моего рода, что намѣренія моего отца были поняты не такъ, какъ слѣдуетъ. Нѣкоторые изъ близкихъ ему людей уже черезчуръ произвольно истолковывали его мысли и черезчуръ неумѣренно пользовались его властью. Почтенные лорды, ваши неудовольствія будутъ приняты къ свѣдѣнію, и, вы, клянусь душой, въ самомъ скоромъ времени получите полное удовлетвореніе. Если найдете возможнымъ, распустите свои войска, а мы распустимъ свои; пусть солдаты разбредутся по тѣмъ различнымъ графствамъ, откуда они родомъ, а затѣмъ въ виду обѣихъ армій выпьемъ и обнимемся по-дружески. Пусть взоры всѣхъ будутъ свидѣтелями нашего искренняго примиренія.
Архіепископъ. Ваше царственное слово послужитъ мнѣ порукой, что наши требованія будутъ исполнены.
Принцъ Джонъ. А я даю вамъ это слово и ручаюсь, что оно будетъ исполнено. Пью за ваше здоровье.
Гэстингсъ (Одному изъ своихъ приближенныхъ). Ступайте, капитанъ, сообщите войскамъ, что миръ заключенъ. Пусть они получатъ плату, а потомъ идутъ съ Богомъ. Я знаю, что ихъ обрадуетъ такая вѣсть. Ступайте-же, капитанъ (Капитанъ уходитъ).
Архіепископъ. За ваше здоровье, благородный лордъ Уэстморлендъ.
Уэстморлендъ. Отвѣчаю вашему преподобію тѣмъ-же. Если-бы вы знали, сколько труда я потратилъ на то, чтобы покончить дѣло миромъ, вы пили бы, не стѣсняясь. Но сочувствіе мое къ вамъ скоро проявится еще болѣе явно.
Архіепископъ. Нисколько въ васъ не сомнѣваюсь.
Уэстморлендъ. Очень этому радъ. Добраго вамъ здоровья, дорогой лордъ и любезнѣйшій кузенъ нашъ, Маубрэ.
Маубрэ. Ваше пожеланіе какъ нельзя болѣе во время, потому что я внезапно почувствовалъ какое-то странное недомоганье.
Архіепископъ. Передъ бѣдой люди обыкновенно бываютъ веселы и наоборотъ — передъ счастливымъ событіемъ ихъ томитъ тоска.
Уэстморлендъ. Поэтому будьте веселы, кузенъ. Внезапная, безпричинная тоска всегда предвѣстница, что завтра васъ ожидаетъ большая радость.
Архіепископъ. Самъ-же я какъ нельзя болѣе въ веселомъ настроеніи духа.
Маубрэ. Тѣмъ хуже для васъ, если ваше изреченіе справедливо (За сценой громкіе возгласы).
Принцъ Джонъ. Слово «миръ» сдѣлало свое дѣло. Слышите, какъ ликуютъ войска?
Маубрэ. Эти возгласы были бы пріятнѣе послѣ побѣды.
Архіепископъ. Миръ тоже своего рода побѣда. Тутъ обѣ стороны побѣждены и ни одна не осталась въ убыткѣ.
Принцъ Джонъ. Ступайте, лордъ Уэстморлендъ, распустите также и наши войска (Уэстморлендъ уходитъ). А что, благородный лордъ-епископъ, не прикажете-ли вы своимъ войскамъ пройти мимо насъ, чтобы мы могли знать, съ кѣмъ намъ пришлось бы имѣть дѣло?
Архіепископъ. Лордъ Гэстингсъ, распорядитесь, чтобы войска, прежде чѣмъ разойтись, прошли мимо насъ (Гэстингсъ уѵодитъ).
Принцъ Джонъ. Надѣюсь, добрѣйшіе лорды, что мы поведемъ эту ночь вмѣстѣ? (Уэстморлендъ возвращается). Что это значитъ, милордъ? — наши войска не трогаются съ мѣста?
Уэстморлендъ. Начальники отрядовъ получили отъ васъ приказаніе стоять, не трогаясь съ мѣста, пока вы сами лично не отмѣните этого распоряженія.
Принцъ Джонъ. Они знаютъ свою обязанность.
Гэстингсъ. Принцъ, наше войско уже разбрелось. Всѣ они, словно молодые, выпряженные изъ ярма волы, устремились кто на востокъ, кто на западъ, кто на сѣверъ или югъ, или словно распущенныя школьники, кто на игры, кто домой.
Принцъ Джонъ. Спасибо за пріятную вѣсть, лордъ Гэстингсъ. Благодаря ей, я получилъ возможность приказать взять тебя подъ стражу, какъ государственнаго измѣнника. И васъ, лордъ-епископъ и лордъ Маубрэ, я тоже арестую за государственную измѣну.
Маубрэ. Какъ честенъ, какъ достоинъ принца такой поступокъ!
Уэстморлендъ. А вашъ заговоръ честнѣе?
Архіепископъ. Вы нарушаете данное слово.
Принцъ Джонъ. Никакого слова относительно васъ самихъ я вамъ не давалъ. Я обѣщалъ положить конецъ тѣмъ несправедливостямъ, на которыя вы жаловались, и исполню это обѣщаніе, какъ подобаетъ христіанину. Что-же касается васъ, крамольники, васъ ожидаетъ должная кара за ваши гнусные поступки. Весь вашъ мятежъ начатъ былъ нелѣпо: вы привели свои войска необдуманно, а распустили ихъ безразсудно… Бейте въ барабаны, преслѣдуйте разбѣгающуюся сволочь! Не мы сами, а небо одержало сегодня за насъ побѣду. Пусть отрядъ стражи отведетъ этихъ измѣнниковъ на плаху, на это заслуженное ложе смерти, гдѣ измѣна испуститъ послѣдній свой вздохъ. (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА III.
[править]Фольстэфъ. Какъ ваше имя, сэръ? Скажите, пожалуйста, какое ваше званіе и изъ какого вы мѣста?
Кольвиль. Я рыцарь, сэръ. Зовутъ-же меня Кольвилемъ, изъ долины.
Фольстэфъ. Хорошо; по имени вы Кольвиль, по званію рыцарь, по мѣсту пребыванія житель долины; отнынѣ-же имя Кольвиля по прежнему остается при васъ, но по званію вы измѣнникъ; а мѣстомъ вашего пребыванія будетъ тюрьма, а такъ какъ тюрьма долина достаточно глубокая, то вы попрежнему останетесь Кольвилемъ изъ долины.
Кольвиль. Вы, должно-быть, сэръ Джонъ Фольстэфъ?
Фольстэфъ. Кто-бы я ни былъ, я во всякомъ случаѣ человѣкъ, стоющій его… Что-жъ, сдаетесь вы, сэръ, или придется мнѣ изъ-за васъ потѣть еще? Если такъ, берегитесь: близкимъ вамъ людямъ, оплакивая вашу смерть, придется пролить столько-же слезъ, сколько съ меня упадетъ капель пота. Потому, чтобы заслужить отъ меня пощаду, пробудите въ себѣ и страхъ, и дрожь.
Кольвиль. Мнѣ кажется, что вы сэръ Джонъ Фольстэфъ; въ этомъ лишь убѣжденіи я и сдаюсь вамъ.
Фольстэфъ. Знайте, что въ этой утробѣ цѣлая школа языковъ, которые то и дѣло провозглашаютъ мое имя. Имѣй я животъ хоть сколько-нибудь обыкновенный, я просто былъ-бы самымъ дѣятельнымъ малымъ во всей Европѣ; но брюхо мое, брюхо выдаетъ меня. А, вотъ идетъ нашъ главный военачальникъ.
Принцъ Джонъ. Пылъ миновалъ; теперь можно прекратить преслѣдованіе. Лордъ Уэстмордендъ, велите войску вернуться А, Фольстэфъ! Гдѣ вы были все это время? Вы являетесь только тогда, когда все уже кончено. Благодаря вашимъ продѣлкамъ, вамъ не миновать петли.
Фольстэфъ. Очень будетъ жаль, если такъ. Впрочемъ, я замѣчалъ не разъ, что выговоры и упреки всегда служатъ наградой за храбрость. Развѣ вы принимаете меня за ласточку, за стрѣлу или за пушечное ядро? Развѣ мое старое проворство можетъ обладать быстротою мысли? Я загналъ до смерти болѣе ста восьмидесяти почтовыхъ лошадей и, весь еще покрытый грязью отъ долгаго пути, во всей дѣвственной чистотѣ своего мужества, взялъ въ плѣнъ сэра Джона Кольвиля, изъ долинъ, самаго бѣшенаго рубаку и замѣчательно доблестнаго противника. Но все это для меня вздоръ! Онъ увидѣлъ меня и сдался сразу. Я теперь, по всей справедливости, вмѣстѣ съ крючконосымъ римляниномъ могу сказать: пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!
Принцъ Джонъ. Этимъ вы, конечно, болѣе обязаны его любезности, чѣмъ своей храбрости.
Фольстэфъ. Не знаю чему, но вотъ онъ здѣсь, и здѣсь-то я держу его въ плѣну. Умоляю ваше высочество приказать записать и этотъ подвигъ въ число другихъ славныхъ дѣяній сегодняшняго дня, иначе, клянусь Господомъ, изъ него сочинятъ балладу и издадутъ съ моимъ портретомъ на заголовкѣ. На картинкѣ будетъ изображено, какъ Кольвиль цѣлуетъ мнѣ ногу. Да, если вы вынудите меня на такую крайность, не вѣрьте честному слову дворянина, если вы всѣ не покажетесь рядомъ со мною позолоченными двухпенсовыми монетами, и если я, на свѣтломъ небѣ славы, не затмлю васъ такъ-же, какъ полный мѣсяцъ затмѣваетъ блескъ звѣздъ небесныхъ, кажущихся, сравнительно съ нимъ, просто булавочными головками. Воздайте-же мнѣ надлежащую справедливость; должна-же доблесть быть возвеличена.
Принцъ Джонъ. Вашу доблесть возвеличить тяжело.
Фольстэфъ. Такъ окружите ее сіяніемъ.
Принцъ Джонъ. Вы слишкомъ жирны, чтобы сіять.
Фольстэфъ. Такъ сдѣлайте для нея, что угодно, только, добрѣйшій принцъ, непремѣнно что-нибудь, отъ чего-бы мнѣ была польза; свое-же благодѣяніе называйте потомъ, какъ хотите.
Принцъ Джонъ. Твое имя Кольвиль?
Кольвиль. Точно такъ, ваше высочество.
Принцъ Джонъ. Въ такомъ случаѣ ты извѣстный бунтовщикъ, Кольвиль.
Фольстэфъ. А въ плѣнъ его взялъ человѣкъ еще болѣе извѣстный.
Кольвиль. Принцъ, я такой же, какъ и всѣ мои военачальники, приведшіе меня сюда. Если-бы на ихъ мѣстѣ былъ я, побѣда обошлась-бы вамъ дороже, чѣмъ теперь.
Фольстэфъ. Не знаю, за сколько продали себя другіе, но ты достался мнѣ даромъ, за что великое тебѣ спасибо!
Принцъ Джонъ. Что-же, остановили вы преслѣдованіе?
Уэстморлендъ. И ему, и кровопролитію положенъ конецъ.
Принцъ Джонъ. Велите отправить Кольвиля и его соумышленниковъ въ Іоркъ и тамъ казнить немедленно. Блонтъ, отведите ихъ туда и смотрите, чтобы они не убѣжали (Стража уводитъ Кольвиля и другихъ). Теперь, милорды, ѣдемъ скорѣе ко двору и сообщимъ обо всемъ происшедшемъ моему отцу; онъ, по дошедшимъ до меня свѣдѣніямъ, сильно нездоровъ. Нѣтъ, радостное наше извѣстіе должно прибыть раньше насъ; вы, кузенъ, отвезете его королю, чтобы обрадовать больного, а мы, — насколько позволятъ силы, будемъ слѣдовать за вами на недалекомъ разстояніи.
Фольстэфъ. Умоляю вашу свѣтлость, позвольте мнѣ вернуться черезъ Глостэрширъ, а когда вы, добрѣйшій принцъ, вернетесь ко двору, не откажите замолвить доброе словечко и обо мнѣ.
Принцъ Джонъ. Прощайте, Фольстэфъ. Уже по одному своему положенію я обязанъ отнестись о васъ лучше, чѣмъ вы того стоите (Всѣ уходятъ, кромѣ Фольстэфа).
Фольстэфъ. Хорошо, если-бы у тебя хватило на это ума, и было-бы это лучше твоего герцогства. Могу душою поручиться, что этотъ хладнокровный молокососъ меня не любитъ и ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не въ силахъ разсмѣшить его… Что, впрочемъ, нисколько не удивительно, такъ какъ онъ вина не пьетъ. Въ этихъ благонравныхъ юношахъ никогда много прока не бываетъ, и блистательно они никогда не кончаютъ. Постное питье ихъ заодно съ значительнымъ употребленіемъ въ пищу рыбы до того охлаждаетъ въ нихъ кровь, что заставляетъ ихъ страдать какимъ-то мужскимъ безкровіемъ, и когда они женятся, то превращаются въ женоподобныя существа. Всѣ они глуповаты, всѣ трусы; впрочемъ, многіе и изъ насъ были-бы такими-же, если-бы не подкрѣплялись горячительными напитками. Хорошій хересъ вдвойнѣ полезенъ. Во-первыхъ, онъ, бросаясь вамъ въ голову, высушиваетъ въ мозгу всѣ окружающіе его глупые, пошлые и мрачные пары, дѣлаютъ его сметливымъ, живымъ, изобрѣтательнымъ, нарождаетъ въ немъ игривые, веселые, пылкіе образы, которые, переходя въ голосъ, т. е., на языкъ, принимаютъ видъ милыхъ, остроумныхъ шутокъ и выходокъ. Второе полезное дѣйствіе хорошаго хереса въ томъ, что онъ разгорячаетъ кровь. Безъ него печень бываетъ блѣдная, почти бѣлая, а это служитъ признакомъ слабодушія и трусости, хересъ-же разогрѣваетъ и заставляетъ кровь бросаться изнутри наружу, въ крайнія оконечности. Онъ разцвѣчиваетъ лицо, которое, словно маякъ, всѣмъ силамъ маленькаго королевства, называемаго человѣкомъ, подаетъ знакъ вооружаться и ополчаться, и тогда всѣ мелкія жизненныя полчища, всѣ второстепенные внутренніе духи скопляются вокругъ главнаго своего предводителя — сердца, а оно, довольное и гордое такою свитой, отваживается на всевозможные подвиги. Да, вся храбрость человѣческая происходитъ отъ хереса, такъ что вся военная наука безъ хереса — нуль, потому что одинъ онъ приводитъ все въ дѣйствіе, а вся ученость — золотая шахта, охраняемая дьяволомъ, пока хересъ не примется разрабатывать ее и не придастъ ей цѣну. Вотъ оттого принцъ Герри и храбръ, что онъ холодную кровь, перешедшую къ нему по наслѣдству отъ отца, словно тощую, безплодную и обнаженную почву, смачиваетъ и воздѣлываетъ такимъ плодотворнымъ средствомъ, какъ хересъ. Да, потому-то онъ и горячъ, и храбръ. Имѣй я даже тысячу сыновей, первое житейское правило мудрости, которое я постарался-бы внушить имъ, было-бы: — бойся водянистаго пойла и утоляй жажду только горячительными напитками (Входитъ Бардольфъ). Что новаго, Бардольфъ?
Бардольфъ. Все войско распущено и уже разбрелось домой.
Фольстэфъ. Пусть себѣ разбрелось! Я же отправлюсь черезъ Глостэрширъ и заѣду въ гости къ нѣкоему эскуайру, господину Роберту Свищу. Я уже порастеръ его немного между большимъ и указательнымъ пальцами, и скоро буду изъ него печати лѣпить. Идемъ отсюда. (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
[править]Король. Теперь, милорды, лишь бы небо позволило окончательно подавить междоусобицу, обагряющую кровью наши пороги, мы поведемъ наше юношество на болѣе славныя поля битвъ и будемъ обнажать только освященные богомъ мечи. Суда готовы, войска набраны; намѣстникъ на время нашего отсутствія назначенъ. Только собственное наше недомоганіе заставляетъ насъ откладывать этотъ походъ до полнаго возстановленія нашего здоровья и до полнаго подчиненія крамольниковъ нашей власти.
Уорикъ. Мы убѣждены, что и то, и другое скоро обрадуетъ ваше величество.
Король. Любезный нашъ сынъ Гомфри Глостэръ, гдѣ твой старшій братъ?
Гомфри. Мнѣ кажется, государь, онъ отправился въ Уиндзоръ на охоту.
Король. Съ кѣмъ?
Гомфри. Не знаю, государь.
Король. Твой братъ Клерэнсъ не съ нимъ?
Гомфри. Нѣтъ, Клерэнсъ передъ лицомъ вашего величества.
Клерэнсъ. Что желаетъ мой отецъ и повелитель?
Король. Ничего, кромѣ добра тебѣ, Томасъ Клерэнсъ. Какъ же случилось, что ты не съ твоимъ братомъ, принцемъ Уэльсскимъ? Онъ тебя любитъ, а ты отъ него удаляешься. Къ тебѣ онъ расположенъ болѣе, чѣмъ къ другимъ братьямъ; сынъ мой, не пренебрегай его расположеніемъ. Послѣ моей смерти, ты въ состояніи будешь принесть большую пользу братьямъ своимъ посредничествомъ между ними и его величествомъ. Поэтому не сторонись отъ него, не притупляй его любви, не лишай себя, кажущеюся холодностью, небрежнымъ отношеніемъ къ его желаніямъ, значительныхъ выгодъ, сопряженныхъ съ его расположеніемъ. Онъ очень милостивъ, когда къ нему внимательны; чужое горе способно вызвать у него слезы, а рука его щедра, какъ день, въ дѣлахъ милосердія; однако, не смотря на это, стоитъ его прогнѣвить, и онъ становится жесткимъ, какъ кремень, суровымъ, какъ зима, и бываетъ такъ же рѣзокъ, какъ порывы предразсвѣтнаго вѣтра. Необходимо во всемъ сообразоваться съ его нравомъ. Можешь иногда и пожурить его за ошибки, но только почтительно и только тогда, когда замѣтишь, что онъ расположенъ шутить. Когда же онъ угрюмъ, не трогай его; пусть страсти, словно китъ на мели, уходятся отъ собственныхъ усилій. Научись этому, Томасъ, и ты будешь твердой защитой для своихъ друзей, золотымъ обручемъ, связующимъ твоихъ братьевъ, такъ что общій сосудъ ихъ крови, ни течи не дастъ и не дозволитъ проникнуть въ него яду наговоровъ, которые со временемъ явятся непремѣнно, будь этотъ ядъ также безпощаденъ, какъ аконитъ, и дѣйствуй онъ такъ же быстро, какъ порохъ.
Клерэнсъ. Я буду относиться къ нему заботливо и съ любовью.
Король. Почему ты не отправился съ нимъ въ Уиндзоръ Томасъ?
Клерэнсъ. Онъ не въ Уиндзорѣ; онъ обѣдаетъ въ Лондонѣ.
Король. Знаешь, съ кѣмъ?
Клерэнсъ. Въ обществѣ Пойнца и другихъ постоянныхъ своихъ спутниковъ.
Король. Чѣмъ почва плодороднѣе, тѣмъ болѣе родитъ она сорныхъ травъ, и онъ, благородное подобіе моей юности, поросъ ими совершенно; поэтому скорбь моя простирается далѣе смертнаго часа. Сердце обливается кровавыми слезами, когда въ моемъ воображеніи возникаютъ представленія о тѣхъ печальныхъ дняхъ, когда онъ останется безъ руководителя, о тѣхъ прискорбныхъ излишествахъ, которымъ вамъ придется быть свидѣтелями, когда самъ я буду спать вѣчнымъ сномъ, рядомъ съ моими предками. Когда на его неисправимое, упорное распутство не будетъ болѣе узды, когда бѣшенный пылъ крови окажется единственнымъ его совѣтникомъ, когда власть и средства, находясь въ его рукахъ, будутъ потворствовать его расточительности, о какъ быстро помчатъ его крылья страстей на встрѣчу къ грознымъ опасностямъ и къ окончательной гибели!
Уорикъ. Добрѣйшій государь, вы въ осужденіи его заходите слишкомъ далеко. Принцъ только изучаетъ своихъ товарищей, какъ чужой языкъ; чтобы вполнѣ овладѣть этимъ языкомъ, нельзя оставить безъ вниманія самыя нескромныя слова, нельзя ихъ не заучить. Знаніе-же это, какъ извѣстно вашему величеству, ведетъ только къ тому, чтобы гнушаться этихъ словъ. Такъ же, какъ отъ употребленія непристойныхъ выраженій, принцъ, наученный опытомъ, отстанетъ и отъ своихъ слѣдующихъ за нимъ по пятамъ товарищей. Воспоминаніе о нихъ послужитъ его высочеству образчикомъ, мѣркою для того, чтобы судить о другихъ людяхъ, о ихъ жизни, и тогда прежнія погрѣшности пойдутъ ему на пользу.
Король. Нѣтъ, пчела рѣдко покидаетъ падаль, если привыкла носить въ нее медъ. Это кто? (Входитъ Уэстморлендъ). А, Уэстморлендъ!
Уэстморлендъ. Добраго здоровья, государь! Да пошлетъ вамъ Господь еще болѣе счастія въ добавленіе къ радостнымъ извѣстіямъ, которыя я обязанъ вамъ сообщить. Сынъ вашего величества, принцъ Джонъ, цѣлуетъ вашу руку. Маубрэ, епископа, Скрупа, Гэстингса и другихъ постигла неумолимая кара вашего закона. Мечи мятежниковъ всѣ до одного вложены въ ножны; всюду зеленѣютъ оливковыя вѣтви мира. Какими средствами удалось достигнуть желанной цѣли, вы, ваше величество, узнаете на досугѣ изъ этого письма. Принцъ описываетъ все подробно.
Король. Ты, Уэстморлендъ, лѣтняя птица, даже на хребтѣ зимы встрѣчающая пѣснями появленіе молодого дня. Смотрите, вотъ еще извѣстія.
Геркортъ. Небеса да избавятъ ваше величество отъ всѣхъ враговъ! Если-же явится новый врагъ, пусть онъ погибнетъ такъ-же, какъ погибли тѣ, о комъ мнѣ предстоитъ говорить! Графъ Норсомберлендъ и лордъ Бардольфъ со своимъ значительнымъ войскомъ, состоявшимъ изъ англичанъ и шотландцевъ, разбиты на голову шерифомъ города Іорка. Если вамъ, государь, угодно знать подробности и весь ходъ сраженія, они изложены въ точности въ этомъ донесеніи.
Кородь. Ахъ, зачѣмъ эти радостныя вѣсти усиливаютъ мой недугъ! Неужто счастіе никогда не бываетъ полно и оно постоянно пишетъ прелестнѣйшія слова. самыми безобразными буквами? Позывъ на пищу, какъ это случается съ здоровыми бѣдняками, оно даетъ, а самой пищи — нѣтъ. Или оно, какъ бываетъ съ богачами, предлагаетъ роскошнѣйшія яства, когда уже совсѣмъ нѣтъ позыва на пищу. Всякихъ благъ земныхъ у этихъ богачей полное изобиліе, а наслаждаться ими уже нѣтъ возможности. Мнѣ такъ бы хотѣлось порадоваться добрымъ извѣстіямъ, а въ глазахъ туманъ… голова кружится… О, помогите! Подойдите ближе; мнѣ очень дурно (Лишается чувствъ).
Гомфри. Не падайте духомъ, государь!
Клерэнсъ. О, царственный мой отецъ!
Уэстморлендъ. Царственный мой властелинъ, встрепенитесь, откройте глаза!
Уорикъ. Терпѣніе, принцы! Вамъ, вѣдь, извѣстно, что у короля такіе припадки повторяются нерѣдко? Отойдите подальше, чтобы около него было поболѣе воздуха; онъ скоро оправится.
Клерэнсъ. Нѣтъ, нѣтъ! силы его долго не выдержать всѣхъ его мучительныхъ тревогъ. Неусыпныя заботы и напряженіе умственныхъ его силъ сдѣлали стѣну, окружающую его духъ, до того тонкой, что жизнь сквозитъ черезъ нее и скоро пробьетъ ее совсѣмъ.
Гомфри. Меня пугаютъ ходящіе въ народѣ толки о какихъ-то дѣтяхъ, зачатыхъ безъ отцовъ, о какихъ-то чудовищныхъ, противоестественныхъ рожденіяхъ. Даже во временахъ года произошелъ странный переворотъ. Годъ какъ будто нашелъ нѣсколько мѣсяцевъ спящими и перескочилъ черезъ нихъ.
Клерэнсъ. Въ рѣкѣ три раза подрядъ повторялся приливъ безъ промежуточнаго отлива. Старики, эти болтающія вздоръ лѣтописи прошлаго, увѣряютъ, будто такія-же явленія замѣчались незадолго передъ тѣмъ, какъ заболѣть и умереть нашему прадѣду Эдварду.
Уорикъ. Принцы, говорите тише; король приходитъ въ себя.
Гомфри. Этотъ ударъ непремѣнно сведетъ его въ могилу.
Король. Возьмите меня на руки и отнесите отсюда куда-нибудь въ другую комнату. Тише, ради Бога, тише! (Его уносятъ въ глубину сцены и кладутъ на постель). И, пожалуйста, не шумите, добрые мои друзья. Впрочемъ, если чья-нибудь нѣжная рука усладитъ мои чувства тихой музыкой, я буду очень радъ.
Уорикъ. Позвать музыку въ сосѣднюю комнату.
Король. А корону положите мнѣ на подушку.
Клерэнсъ. Глаза его вваливаются; весь онъ страшно измѣнился.
Уорикъ. Потише! Какъ можно тише.
Принцъ Генрихъ. Не видалъ-ли кто принца Клерэнса?
Клерэнсъ. Братъ, я здѣсь и въ большомъ горѣ.
Принцъ Генрихъ. Это что еще такое? Въ домѣ дождь, а на дворѣ ни капли! Какъ здоровье короля?
Гомфри. Плохо до крайности.
Принцъ Генрихъ. Дошли до него радостныя вѣсти? Если еще не дошли, скажи ему.
Гомфри. Послѣ нихъ ему стало еще хуже.
Принцъ Генрихъ. Если ему сдѣлалось дурно отъ радости, не нужно никакихъ лекарствъ; онъ оправится и такъ.
Уорикъ. Потише, принцы! Дражайшій принцъ, говорите не такъ громко: вашъ царственный родитель, кажется, засыпаетъ.
Клерэнсъ. Уйдемте всѣ въ другую комнату.
Уорикъ. Угодно вамъ будетъ, принцъ, пойти съ нами?
Принцъ Генрихъ. Нѣтъ, я сяду здѣсь и буду смотрѣть за королемъ. (Всѣ уходятъ, кромѣ принца Генриха). Зачѣмъ положили ему на подушку корону? Она довольно безпокойная сопостельница. О, блестящая сѣятельница смутъ, золотая забота, по цѣлымъ переполненнымъ тревогою ночамъ оставляющая отворенными настежъ ворота успокоенія. Спи съ нею, вѣнценосецъ, но сонъ твой не будетъ такъ здоровъ и крѣпокъ, и даже на половину не такъ сладокъ, какъ у того, кто съ головой, окутанной дѣтскимъ чепчикомъ, безъ просыпу храпитъ всю ночь! О, королевское величіе, для того, кого ты сжимаешь въ объятіяхъ, ты становишься чѣмъ-то въ родѣ тяжелаго вооруженія въ жаркій лѣтній день: ты хотъ и защищаешь, но въ-тоже время и жжешь немилосердно. Вотъ даже этотъ легкій пушокъ не шевелится около воротъ его дыханія. Если-бы онъ былъ еще живъ, этотъ невѣдомый пушокъ, конечно-бы, шевельнулся. О добрѣйшій мой государь, отецъ мой, твой сонъ въ самомъ дѣлѣ глубокъ! Такой сонъ дѣйствительно разлучилъ не малое число англійскихъ королей съ ихъ золотымъ вѣнцомъ. Я обязанъ заплатить тебѣ дань слезами, такими-же мучительными, какъ понесенная мною тяжелая потеря. Чѣмъ, о незабвенный отецъ, чѣмъ инымъ могу я заплатить тебѣ эту дань, возложенную на меня природой, любовью и сыновнею нѣжностью? Тоже, что долженъ мнѣ ты, ограничивается вотъ этою королевскою короною; она достается мнѣ какъ прямому наслѣднику плоти твоей и крови (Надѣваетъ корону себѣ на голову). Вотъ она теперь тамъ, гдѣ ей слѣдуетъ быть, и да помогутъ ей небеса держаться крѣпко на должномъ мѣстѣ. Пусть ополчатся противъ меня всѣ исполинскія силы міра, онѣ не вырвутъ у меня моего наслѣдственнаго вѣнца. Этотъ вѣнецъ я такъ-же передамъ своимъ потомкамъ, какъ ты, отецъ, передаешь его теперь мнѣ (Уходитъ).
Король. О, Уорикъ, Глостэръ, Клерэнсъ!
Клерэнсъ. Вы, ваше величество, изволили звать?
Уорикъ. Что угодно вашему величеству? Какъ вы себя чувствуете?
Король. Зачѣмъ оставили вы меня одного?
Клерэнсъ. Государь, мы оставили при васъ старшаго моего брата; онъ вызвался сидѣть около васъ и смотрѣть за вами.
Король. Принцъ Уэльсскій? Дайте мнѣ взглянуть на него! Гдѣ-же онъ? здѣсь его нѣтъ.
Уорикъ. Дверь отворена; онъ, вѣроятно, ушелъ.
Гомфри. Черезъ ту комнату, гдѣ мы находились, онъ не проходилъ.
Король. Гдѣ-же корона? Кто взялъ ее съ подушки?
Уорикъ. Когда мы уходили, она лежала тутъ.
Король. Коли такъ, ее унесъ принцъ Уэльсскій. Отыщите его, лордъ Уорикъ, и приведите скорѣе сюда. Неужто онъ такъ торопится вступить на престолъ, что не съумѣлъ отличить моего сна отъ смерти? Отыщите-же его, лордъ Уорикъ (Уорикъ уходитъ). Такой поступокъ сына способенъ только ускорить мою кончину. Смотрите, сыновья мои, что вы такое? Видите, какъ быстро возмущается природа, когда золото становится ея цѣлью! Глупымъ, не въ мѣру заботливымъ отцамъ тревожныя мысли о дѣтяхъ не давали уснуть по цѣлымъ ночамъ; отцы эти утомляли мозгъ заботами, а кости тяжелыми трудами. Вотъ для чего они копили и сваливали въ груды проклятое золото, добытое всякими путями; вотъ для чего они обучали сыновей искусствамъ и военному дѣлу! Мы, словно пчелы, высасываемъ изъ каждаго цвѣтка благодатные соки и съ бедрами, обремененными воскомъ, съ губами, полными меда, относимъ свою добычу въ улей, а тамъ насъ за нашъ трудъ убиваютъ, какъ трутней. Вотъ та горькая чаша, которую за свои заботы приходится испивать умирающему отцу (Уорикъ возвращается). Гдѣ-же, гдѣ этотъ сынъ, которому не въ моготу становится ждать чтобы его союзница — болѣзнь избавила его отъ меня?
Уорикъ. Государь, я нашелъ принца въ сосѣдней комнатѣ; вызывающія сочувствіе слезы лились по его нѣжнымъ щекамъ. Все въ немъ выражало такое глубокое горе, что глядя на него, даже вѣчно жаждущее крови злодѣйство омыло бы свой ножъ нѣжно текущими изъ глазъ каплями. Онъ сейчасъ будетъ здѣсь.
Король. Зачѣмъ-же унесъ онъ корону? (Входитъ принцъ Генрихъ). Вотъ и онъ. Подойди сюда, Герри, а вы всѣ уйдите, оставьте насъ вдвоемъ (Принцы, Уорикъ и всѣ остальные, кромѣ короля и принца Генриха, уходятъ).
Принцъ Генрихъ. Я уже думалъ, что никогда болѣе не услышу вашего голоса.
Король. Отцомъ этой мысли было твое желаніе. Я слишкомъ долго зажился на свѣтѣ, и ты мною тяготишься. Ужели ты настолько сильно алчешь занять опустѣлый мой престолъ, что стремишься воспользоваться царственными моими регаліями ранѣе, чѣмъ настанетъ надлежащій часъ?.. О, глупая юность! ты жаждешь величія, не зная, что оно подавить тебя. Потерпи еще немного: облако моей королевской власти поддерживается въ воздухѣ такимъ слабымъ вѣтромъ, что оно должно упасть въ самомъ скоромъ времени: день мой меркнетъ. Зачѣмъ похитилъ ты то, что безъ всякаго съ твоей стороны проступка и такъ было бы твоимъ черезъ нѣсколько часовъ? Передъ самою смертью моей, ты, словно печатью, скрѣпилъ то, о чемъ я уже давно догадывался. Всею своею жизнью ты доказывалъ, что нисколько меня не любишь, и захотѣлъ, чтобы я передъ смертью вполнѣ въ этомъ убѣдился. Ты въ своихъ мысляхъ таилъ цѣлыя тысячи кинжаловъ и отточилъ ихъ о каменное свое сердце, чтобы нанесть мнѣ ударъ за полчаса до моей смерти. Какъ! неужто ты не могъ потерпѣть моего существованія еще какихъ-нибудь полчаса? Если такъ, уйди и самъ рой мою могилу; вели громче, веселѣе звонить въ колокола, возвѣщая не мою смерть, а свое воцареніе. Пусть всѣ слезы, которыя должны были бы оросить мой гробъ, обратятся въ священный елей, чтобы помазать имъ твое чело. Смѣшай меня сейчасъ-же съ прахомъ забвенія и на съѣденіе червямъ брось того, кто далъ тебѣ жизнь. Отрѣшай моихъ сановниковъ, отмѣняй мои указы, потому что теперь настало время наглумиться надъ всякимъ порядкомъ. Генрихъ пятый помазанъ на царство. Поднимайся, тщеславіе! а ты, царственное величіе, долой! Долой и васъ, мужи совѣта! Пусть отнынѣ ко двору Англіи со всего міра стекаются безпутныя обезьяны! Вы, сосѣднія государства, очистите себя теперь отъ всей своей пѣны: если въ вашихъ предѣлахъ есть негодяи, способные сквернословить, пить, плясать и бражничать цѣлыя ночи на пролетъ, грабить, убивать и совершать всѣ самые старые грѣхи только самоновѣйшимъ способомъ, будьте довольны: эти негодяи болѣе не станутъ васъ безпокоить. Англія двойною позолотою прикроетъ ихъ тройное безобразіе; въ Англіи эти негодяи найдутъ и должности, и почетъ, и власть, потому что Генрихъ пятый, сорвавъ намордникъ съ обуздываемой понынѣ распущенности, дастъ возможность зубамъ остервенѣлой собаки впиваться въ тѣло ни въ чемъ не повинныхъ людей. О, бѣдное мое королевство, и безъ того уже больное отъ потрясеній, наносимыхъ междоусобіями! если мои заботы не были въ силахъ оградить тебя отъ мятежей, что будетъ съ тобою, когда станутъ не подавлять эти мятежи, а напротивъ, поощрять ихъ, вызывать? Ты опять, какъ прежде, превратишься въ непроходимыя дебри, населенныя волками, первыми твоими обитателями!
Принцъ Генрихъ (Преклоняя колѣно). Простите меня, мой повелитель! если-бы слезы, эти влажныя препятствія, не мѣшали мнѣ заговорить, я давно прервалъ бы вашъ нѣжный и въ тоже время жестокій укоръ, не далъ бы вашей скорби высказать его, и самъ не выслушалъ-бы его до конца. Вотъ вашъ вѣнецъ. Да сохранитъ его въ вашемъ владѣніи на долгіе и долгіе годы Тотъ, Кто носитъ его на челѣ своемъ вѣчно. Если я отношусь къ вашей коронѣ иначе, то-есть, съ большею любовью, чѣмъ къ эмблемѣ вашей чести, вашей славы, пусть никогда не разстанусь я съ тѣмъ униженнымъ, колѣнопреклоннымъ положеніемъ, въ которомъ стою и въ которое повергаетъ меня, повѣрьте, моя честная и глубоко покорная вамъ душа. Одинъ Богъ вѣдаетъ, какимъ смертельнымъ холодомъ обдало меня, когда, придя сюда, я увидалъ васъ безъ малѣйшихъ признаковъ жизни. Если я притворяюсь, пусть смерть захватитъ меня въ эту гибельную для души моей минуту, и пусть недовѣрчивый міръ никогда не увидитъ той перемѣны, которая по моему непреложному рѣшенію должна во мнѣ произойти! Придя сюда взглянуть на васъ и видя, что вы, государь, какъ мнѣ показалось, уже скончались, я, словно къ существу, имѣющему разумъ, обратился къ вашей коронѣ съ приблизительно такими словами укоризны: «Сопряженныя съ тобою заботы высосали всѣ соки изъ тѣла моего отца, поэтому, хотя ты и изъ самого лучшаго золота, но твое золото не имѣетъ для меня ни малѣйшей цѣны. Другія, менѣе дорогія вещества, чѣмъ ты, являются цѣлебными средствами противъ недуговъ, но ты, несмотря на свой блескъ, на свое великолѣпіе, на питаемое къ тебѣ уваженіе, не поддерживаешь жизни человѣка, а только ускоряешь конецъ того, кто владѣетъ тобою». Съ такими-то вотъ словами, царственный мой родитель, я, чуть не проклиная корону, возложилъ ее себѣ на голову, чтобы познакомиться съ нею, какъ съ врагомъ, который только-что передъ тѣмъ и у меня-же на-глазахъ свелъ въ могилу моего отца и съ которымъ я по праву наслѣдника обязанъ вступить въ борьбу. Но если она заразила кровь мою радостью или переполнила мысли мои непомѣрною гордостью; если какой-нибудь мятежный или суетный помыселъ побудилъ меня привѣтствовать ее, какъ нѣчто желанное, пусть никогда не коснется она моей головы! Да, если такъ, пусть я превращусь въ бѣднѣйшаго вассала, съ подобострастіемъ и трепетомъ преклоняющаго передъ нею колѣно.
Король. О сынъ мой, само небо внушило тебѣ мысль унесть ее, чтобы ты своимъ объясненіемъ еще усилилъ любовь къ тебѣ отца. Подойди ближе, Герри! Сядь около моей постели и выслушай, вѣроятно, уже послѣдній совѣтъ умирающаго твоего отца. Одно небо знаетъ, какими окольными, какими кривыми путями я добылъ себѣ корону Англіи, а мнѣ самому слишкомъ хорошо извѣстно, сколько тяжелыхъ заботъ доставила она носящей ее головѣ. Къ тебѣ она перейдетъ при болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, какъ къ законному ея наслѣднику, и на твоей головѣ она будетъ держаться крѣпче, чѣмъ на моей, потому что все нечистое, помогавшее мнѣ достичь ея, сойдетъ въ могилу вмѣстѣ со мною. На мнѣ она казалась только беззаконнымъ символомъ власти, захваченнымъ наглою рукою, и вокругъ меня до сихъ поръ не мало людей, могущихъ уличить меня, что королевская власть досталась мнѣ благодаря ихъ содѣйствію, а изъ за этого чуть-ли не каждый день возникали ссоры, ведшія къ кровопролитію, къ нарушенію кажущагося мира, и ты самъ былъ свидѣтелемъ, какимъ опасностямъ подвергался я, отвѣчая на угрозы прежнихъ пособниковъ. Такая непрерывная борьба являлась почти единственнымъ содержаніемъ представленія, какимъ было мое царствованіе; но теперь моя смерть измѣнитъ все, такъ-какъ то, что въ моихъ рукахъ казалась захватомъ, переходитъ къ тебѣ на вполнѣ законномъ основаніи: вѣнецъ достается тебѣ какъ родовое наслѣдіе. Однако, хотя ты и стоишь на болѣе твердомъ основаніи, чѣмъ могъ стоять я, положеніе твое все-таки еще шатко въ виду того, что столько живучихъ неудовольствій еще не улажено. Всѣ мои друзья, чью дружбу пріобрѣсть необходимо и тебѣ, такъ еще недавно лишились своихъ жалъ и зубовъ, что, возведя меня своимъ могуществомъ на престолъ, они могли лишить меня его, когда имъ угодно. Чтобы оградить себя отъ этой опасности, однихъ я сокрушилъ, другихъ думалъ вести въ Палестину, чтобы праздность и покой не дали имъ возможности слишкомъ глубоко заглянуть въ мои права. Поэтому, дорогой мой Герри, поставь себѣ за правило развлекать неуживчивые умы иноземными войнами, чтобы дѣятельность въ далекихъ странахъ изгладила изъ памяти первые дни моего воцаренія. Хотѣлось бы сказать тебѣ еще многое, но мои легкія до того утомлены, что я не въ силахъ болѣе говорить. Да простятъ мнѣ небеса средства, которыми добылъ я себѣ вѣнецъ, и да помогутъ они тебѣ носить его безмятежно.
Принцъ Генрихъ. О, добрѣйшій мой государь, вы добыли его, носили, сохранили и теперь передаете мнѣ, слѣдовательно я получаю его на вполнѣ законномъ основаніи. Пусть хоть весь міръ ополчится противъ меня, но родовой свой вѣнецъ я все-таки сохраню за собою.
Король. Посмотри, вотъ и принцъ Джонъ Ланкастрскій.
Принцъ Джонъ. Здоровье, миръ и счастіе моему царственному родителю!
Король. Сынъ мой Джонъ, ты приносишь мнѣ и счастье, и миръ, но здоровье уносится на юношескихъ крыльяхъ отъ этого оголеннаго, изсохшаго пня. Ты видишь, мой земной трудъ приходитъ къ концу. Гдѣ лордъ Уорикъ?
Принцъ Генрихъ. Лордъ Уорикъ!
Король. Есть у той комнаты, гдѣ мнѣ сдѣлалось дурно, какое-нибудь особенное названіе?
Уорикъ. Государь, она называется Іерусалимомъ.
Король. Благодареніе Господу! — жизнь моя должна кончиться именно тамъ. Много лѣтъ тому назадъ мнѣ было предсказано, что я умру не иначе, какъ въ Іерусалимѣ, и я все думалъ, будто рѣчь идетъ о томъ Іерусалимѣ,что въ Святой землѣ! Перенесите меня въ ту комнату; я хочу лежать тамъ. Да, дѣйствительно, король Генрихъ умретъ въ Іерусалимѣ (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА I.
[править]Свищъ. Нѣтъ, сэръ! Клянусь пѣтухомъ и сорокой, я васъ нынче не отпущу (Зоветъ). Эй, Дэви!
Фольстэфъ. Какъ хотите, господинъ Свищъ, вы должны меня извинить.
Свищъ. Не хочу извинять и не извиню; никакихъ извиненій я не допускаю, да и къ чему извиненія? Потому я и не извиню васъ. Эй, Дэви, гдѣ ты?
Дэви. Я здѣсь, сэръ.
Свищъ. Дэви, Дэви, Дэви, Дэви… Дай мнѣ вспомнить, Дэви… дай вспомнить… Ахъ, да! позови сюда повара… Уильяма… Нѣтъ, сэръ Джонъ, никакихъ извиненій!
Дэви. Этого порученія, сэръ, какъ хотите, исполнить я не могу… да къ тому-же, чѣмъ мы засѣемъ тотъ большой клинъ? Пшеницей, что-ли?
Свищъ. Да, Дэви, пшеницей, красноколоской… Позови Уильяма… Найдется у насъ еще пара голубей?
Дэви. Какъ не найтись, сэръ. Да вотъ еще тутъ счетъ отъ кузнеца за ковку лошадей, да еще плугъ онъ чинилъ.
Свищъ. Провѣрь счетъ и расплатись. Нѣтъ, нѣтъ, сэръ Джонъ, ни за что не извиню!
Деви. Еще, сэръ, вотъ что: намъ новое ушко къ ведру необходимо нужно… да еще не забудьте вычесть сколько-нибудь съ Уильяма за мѣшокъ; онъ его на той недѣлѣ на Гинклейскомъ базарѣ потерялъ.
Свищъ. Такъ, такъ, надо вычесть… Такъ вотъ, Дэви… парочку голубчиковъ, да парочку курочекъ, да окорочекъ баранины, да еще чего-нибудь повкуснѣе… Скажи, чтобъ Уильямъ этимъ хорошенько занялся.
Дэви. Стало-быть, военный-то господинъ ночевать останется?
Свищъ. Да, останется. Хочу хорошенько угостить его, Имѣть при дворѣ друга лучше, чѣмъ цѣлый пенни въ кошелькѣ… Обращайся и ты получше съ его прислугой; это такія канальи, что, того и гляди, ни за-что, ни про-что, оборвутъ тебя.
Дэви. Оборваннѣй-то ихъ самихъ и быть ничего не можетъ. Бѣлье на нихъ — упаси Господи! — одни лохмотья…
Свищъ. Недурно сказано, Дэви… ступай, однако, по дѣламъ, Дэви.
Дэви. Я вотъ о чемъ попрошу васъ, сэръ: рѣшите въ пользу Уильяма Визора изъ Уинсонта дѣло его съ Климентомъ Перкисомъ изъ замка.
Свищъ. На этого Визора только и слышны однѣ жалобы. На сколько мнѣ извѣстно, этотъ Визоръ отчаяннѣйшій негодяй.
Дэви. Вполнѣ согласенъ съ вами, сэръ: онъ мошенникъ… Но, Боже сохрани, сэръ, чтобы даже и мошеннику не дать поблажки по просьбѣ пріятеля. Честный человѣкъ и самъ способенъ защищаться, а негодяй — нѣтъ. Я, вотъ уже восемь лѣтъ вѣрой и правдой служу вашей чести, сэръ… да-съ, цѣлыхъ восемь лѣтъ. И если я какихъ-нибудь разъ шесть, или семь въ годъ не въ состояніи помочь пріятелю-мошеннику и защитить его противъ честнаго человѣка, то, значитъ, я мало пользуюсь вашимъ расположеніемъ. Этотъ негодяй для меня честнѣйшій другъ, сэръ, потому я и прошу вашу милость рѣшить дѣло въ его пользу.
Свищъ. Хорошо, увидимъ… Ничего дурного онъ во всякомъ случаѣ отъ меня не увидитъ. Однако, за дѣло, Дэви! (Дэви уходитъ). Гдѣ-же вы, сэръ Джонъ… Ну, ну, безъ отговорокъ!.. Снимайте-ка сапоги, сэръ. Дайте мнѣ вашу руку, мистэръ Бардольфъ.
Бардольфъ. Очень радъ видѣть вашу милость.
Свищъ. Благодарю тебя отъ всей души, любезнѣйшій Бардольфъ (Пажу). И ты тоже, большой человѣкъ, добро пожаловать. Идемте, сэръ Джонъ.
Фольстэфъ. Сію минуту, сэръ Робертъ Свищъ. (Свищъ уходитъ). Присмотри-ка за нашими лошадьми, Бардольфъ. (Бардольфъ уходитъ; за нимъ Пажъ). Если-бы меня на четыре части распилить, изъ меня вышло бы четыре дюжины такихъ отшельничьихъ посоховъ, какъ этотъ Свищъ. Удивительно, право, слышать, какое полное соотвѣтствіе существуетъ между его умомъ и умомъ его прислуги. Она, постоянно глядя на хозяина, невольно приняла оттѣнокъ дурковатаго сельскаго слуги, а онъ усвоилъ себѣ ухватки судейскаго холопа. Умы ихъ сочетались такимъ тѣснымъ бракомъ, что такъ и идутъ рядкомъ, словно стая дикихъ гусей. Если-бы чего-нибудь было нужно отъ самого Свища, я бы первымъ дѣломъ подольстился къ его слугѣ, зная, что и хозяинъ, и слуга — какъ бы одинъ человѣкъ; если-же мнѣ было-бы нужно чего-нибудь добиться отъ прислуги, я бы подластился къ хозяину, видя ясно, что никто не имѣетъ надъ прислугой такой власти какъ онъ. Извѣстное дѣло, что и умъ, и глупость прилипчивы и что ими можно заразиться, какъ болѣзнями, потому людямъ надо строго выбирать компанію, съ которой они водятся. Взявъ Свища темой для своихъ разсказовъ, я буду ими смѣшить принца, въ продолженіи, по крайней мѣрѣ, шести мѣсяцевъ, то есть четырехъ судебныхъ и другихъ долговыхъ сроковъ, и будетъ у меня принцъ хохотать безъ интерваллумовъ. Удивительно какое дѣйствіе производятъ на людей выдумки, приправленныя крѣпкимъ словцомъ, или смѣхотворныя шутки, сказанныя съ угрюмымъ выраженіемъ. Особенно сильно дѣйствуетъ это на молокососовъ, еще не испытавшихъ, что такое ломота въ плечахъ. Да, принцъ будетъ хохотать до того, что лицо его приметъ видъ скомканнаго промокшаго плаща.
Свищъ (За сценой). Сэръ Джонъ.
Фольстэфъ. Иду, господинъ Свищъ, иду! (Уходитъ).
СЦЕНА II.
[править]Уорикъ. А, добрѣйшій лордъ-судья, куда вы?
Верховный Судья. Какъ чувствуетъ себя король?
Уорикъ. Какъ нельзя лучше; всѣ заботы его теперь покончились.
Верховный Судья. Надѣюсь, онъ не умеръ?
Уорикъ. Онъ совершилъ земной путь, указанный ему природой, и для насъ болѣе не существуетъ.
Верховный Судья. О, зачѣмъ его величество не взялъ и меня съ собою! То, что я служилъ ему вѣрой и правдой, оставляетъ меня совсѣмъ беззащитнымъ передъ ожидающими меня обидами.
Уорикъ. Молодой король, кажется, въ самомъ дѣлѣ васъ недолюбливаетъ.
Верховный Судья. Знаю это и потому заранѣе приготовляюсь ко всему, чтобы ни сулило намъ настоящее время; хуже того, какимъ мнѣ представляетъ его мое воображеніе, быть оно не можетъ.
Уорикъ. Смотрите, вотъ идетъ удрученное горемъ потомство умершаго Генриха. О, хорошо было-бы, если-бы живущій Генрихъ могъ своими качествами сравняться съ худшимъ изъ трехъ своихъ братьевъ. Сколько сановниковъ осталось-бы на своихъ мѣстахъ, тогда какъ теперь имъ придется убрать паруса въ виду тѣхъ гнусныхъ порядковъ, которые пойдутъ теперь въ ходъ.
Верховный Судья. Я сильно боюсь, что не усидѣть на мѣстѣ и мнѣ.
Принцъ Джонъ. Здравствуйте, кузенъ Уорикъ, здравствуйте.
Принцы Гомфри и Клерэнсъ. Здравствуйте, кузенъ.
Принцъ Джонъ. Мы встрѣчаемся, словно люди, разучившіеся говорить.
Уорикъ. Разучиться-то мы не разучились, но на душѣ у насъ такъ тяжело, что намъ не до разговоровъ.
Принцъ Джонъ. Миръ праху того, кто насъ такъ опечалилъ.
Верховный Судья. Дай Богъ, чтобы готовящееся намъ будущее не было еще печальнѣе настоящаго.
Принцъ Гомфри. Да, милордъ, вы лишились искреннѣйшаго друга, и я готовъ ручаться душою, что печаль на вашемъ лицѣ не взята на прокатъ, а ваша собственная.
Принцъ Джонъ. Хотя ни одинъ человѣкъ не можетъ знать, что ожидаетъ его впереди, но вы болѣе, чѣмъ кто-либо другой, имѣете основаніе ожидать со стороны короля хуже, чѣмъ холодности. Эти опасенія еще усиливаютъ мою скорбь. Ахъ, если бы все было иначе!
Клэрэнсъ. Теперь вамъ придется заискивать у сэра Джона Фольстэфа и такимъ образомъ плыть противъ теченія вашего характера.
Верховный Судья. Дорогіе принцы, я всегда старался поступать честно и каждымъ моимъ поступкомъ руководила моя безпристрастная совѣсть, и я никогда не позволю себѣ униженно вымаливать того, чего мнѣ не предлагаютъ по собственному внушенію. Если меня не защитятъ ни безупречная моя честность, ни безусловная моя правота, я отправлюсь къ прежнему своему властелину, къ покойному королю, и скажу ему, кто меня къ нему прислалъ.
Уорикъ. Сюда идетъ король.
Верховный Судья. Добраго утра вамъ, государь. Да хранитъ ваше величество самъ Господь!
Король. Въ новой и пышной царственной одеждѣ, именуемой королевскимъ величіемъ, мнѣ далеко не такъ удобно, какъ вы, можетъ быть, думаете. Братья мои, я вижу, что къ вашему огорченію примѣшивается нѣкоторая доля страха. Чего-же вамъ бояться? Мы не при турецкомъ, а при англійскомъ дворѣ; здѣсь не Амуратъ наслѣдуетъ Амурату, а Генрихъ Генриху. Скорбите, друзья мои, потому что, говоря по правдѣ, и царственная скорбь, и траурная одежда вамъ къ лицу. Глядя на васъ, я сдѣлаю трауръ господствующею модой, и самъ буду носить его въ сердцѣ. Итакъ, скорбите, но не поддавайтесь скорби всецѣло; не забывайте, что постигшее васъ горе тяжелымъ гнетомъ легло на всѣхъ насъ. Что-же касается меня, молю васъ, вѣрьте — я для васъ буду и отцомъ, и братомъ. Только любите меня, и заботы о васъ а возьму на себя. Плачьте объ умершемъ Генрихѣ; буду о немъ плакать и я, но помните, что другой Генрихъ живъ и что онъ ваши вызванныя горемъ слезы постепенно обратитъ въ слезы счастія.
Принцъ Джонъ и другіе. Мы и не можемъ ожидать отъ вашего величества ничего другого.
Король. Всѣ вы смотрите на меня какъ-то странно(Верховному Судьѣ). А вы въ особенности. Вы, кажется, вполнѣ убѣждены, что я васъ не люблю.
Верховный Судья. Я убѣжденъ, что его величество, взглянувъ на мои поступки безпристрастно, не найдетъ никакого основанія меня ненавидѣть.
Король. Будто-бы, нѣтъ? Неужто вы думаете, что принцъ, которому готовилась такая высокая будущность, можетъ забыть всѣ тѣ гнусныя оскорбленія, которыя вы заставили переносить меня? Меня судили, мнѣ дѣлали выговоры и, наконецъ, меня, наслѣдника англійскаго престола, засадили въ тюрьму! Развѣ все это настолько въ порядкѣ вещей, что можетъ быть смыто волнами Леты и предано забвенію?
Верховный Судья. Я въ то время былъ представителемъ вашего родителя; вся власть его сосредоточивалась тогда въ моемъ лицѣ. Я, олицетворяя собою правосудіе и заботясь только о благѣ общественномъ, отправлялъ свои обязанности, а вашему величеству угодно было забыть мой санъ, царственную власть закона и правосудія, забыть, кто я въ данную минуту, и нанести мнѣ оскорбленіе дѣйствіе пока я еще сидѣлъ на судейскомъ креслѣ. За это оскорбленіе, нанесенное не мнѣ, а вашему родителю, я, смѣло пользуясь данною мнѣ властью, подвергъ васъ тюремному заключенію. Если такой поступокъ былъ съ моей стороны предосудителенъ, помиритесь теперь-же, нося вѣнецъ на своемъ челѣ, съ возможностью, что и вашъ сынъ будетъ обращать въ ничто ваши распоряженія. Пусть онъ прогоняетъ законъ съ высокой его скамьи, пусть нарушаетъ приговоры правосудія и притупляетъ мечъ, охраняющій миръ и безопасность вашей особы, скажу болѣе: — пусть онъ оплевываетъ королевскій вашъ санъ, поноситъ васъ самихъ въ лицѣ вашихъ представителей. Задайте царственнымъ своимъ мыслямъ вопросъ, что было-бы, если-бы на мѣстѣ прежняго государя стояли вы сами? Да, поставьте себя на мѣсто отца, видящаго проступки сына, и вы увидите, что собственное ваше достоинство предается поруганію, увидите, что, благодаря стремленіямъ вашего сына отвергать законы, самые эти законы, какъ бы ни были они справедливы, ставятся въ ничто, а потомъ вообразите, что я держу вашу сторону, и при помощи данной мнѣ власти подвергаю вашего сына законной отвѣтственности. Теперь, по хладнокровномъ обсужденіи дѣла, рѣшите, былъ ли справедливъ или несправедливъ мой приговоръ? Рѣшите также теперь, когда вы сами король, превысилъ я въ чемъ-нибудь данную мнѣ власть, сдѣлалъ-ли хоть что-нибудь неподходящее моему сану, нарушилъ-ли хоть чѣмъ-нибудь преданность моему королю и повелителю?
Король. Вы правы, лордъ-судья, и отлично взвѣшиваете все прошлое, поэтому пусть вѣсы и мечъ правосудія остаются по прежнему у васъ въ рукахъ. Желаю отъ души, чтобы вы, пользуясь все возростающими почестями, дожили до той поры, когда мой сынъ, нанесшій вамъ оскорбленіе, смирится передъ вами такъ-же, какъ смирился я. Дай Богъ и мнѣ дожить до той поры, когда мнѣ дана будетъ возможность повторить слова моего отца: — «Я вполнѣ счастливъ, имѣя судью, настолько смѣлаго, что онъ не побоялся подвергнуть карѣ закона даже родного моего сына; счастливъ я также и тѣмъ, что имѣю сына, заставляющаго свое величіе преклоняться передъ властью правосудія». Вы приговорили меня къ заключенію; за это я приговариваю васъ продолжать носить въ своихъ рукахъ тотъ незапятнанный мечъ, который вы съ честью привыкли носить до сихъ поръ. Я въ полной надеждѣ, что вы и на будущее время станете направлять его такъ-же неустрашимо, справедливо и безпристрастно, какъ направили его когда-то противъ меня. Вотъ вамъ моя рука. Будьте отцомъ-руководителемъ моей молодости: мой голосъ станетъ повторять только то, что вы подскажете мнѣ на ухо; я покорно подчиню свою волю мудрымъ совѣтамъ вашей опытности. А васъ, принцы, я молю повѣрить, что отецъ унесъ съ собою въ могилу всѣ прежнія мои наклонности; всѣ былыя мои сумасбродства похоронены съ нимъ въ одномъ гробу. Теперь во мнѣ оживаетъ его суровый духъ, чтобы насмѣяться надъ всеобщими ожиданіями, чтобы опровергнуть всѣ предсказанія и, наконецъ, чтобы изгладить составившееся обо мнѣ позорное мнѣніе, осудившее меня на основаніи однихъ только внѣшнихъ признаковъ. Бурный потокъ моей крови, понынѣ послушный однимъ только моимъ страстямъ, теперь измѣнитъ свое направленіе и прямо устремится къ морю, гдѣ онъ, слившись съ царственными волнами, потечетъ далѣе съ мирнымъ спокойствіемъ королевскаго величія. Мы теперь-же созовемъ парламентъ и постараемся насколько возможно удачнѣе выбрать членовъ нашего совѣта, чтобы могучій корпусъ государства могъ идти рядомъ съ другими государствами, имѣющими наиболѣе мудрыхъ правителей. Пошлетъ-ли намъ судьба войну или миръ, или то и другое вмѣстѣ, они найдутъ насъ вполнѣ подготовленными для такой встрѣчи (Судьѣ). Въ этомъ совѣтѣ, отецъ мой, первенствующій голосъ будетъ принадлежать вамъ. Послѣ нашего вѣнчанія на царство, мы, какъ я уже сказалъ, соберемъ парламентъ, и если Богу угодно будетъ помочь добрымъ моимъ намѣреніямъ, ни одному принцу, ни одному пэру мы не дадимъ основанія пожелать, чтобы небо хоть на одинъ день сократило счастливую жизнь Генриха пятаго (Уходятъ).
СЦЕНА III.
[править]Свищъ. Нѣтъ, какъ хотите, а вы посмотрите мой садъ. Тамъ мы, въ бесѣдкѣ, попробуемъ прошлогоднихъ грушъ, которыя я самъ прививалъ, а также съѣдимъ тарелочку обсахареннаго тмина и еще чего-нибудь. Идемте, кузенъ Молчокъ, а тамъ и въ постель.
Фольстэфъ. Однако, чортъ возьми, у васъ прекрасное и богатое помѣстье.
Свищъ. Помилуйте, какое богатое! Совсѣмъ, совсѣмъ нищенское. Только и хорошъ одинъ воздухъ… Не зѣвай, Дэви, подавай, подавай!.. Вотъ такъ, Дэви, хорошо.
Фольстэфъ. Этотъ Дэви у васъ на всѣ руки: онъ и слуга у васъ, и управитель.
Свищъ. Да, онъ слуга хорошій, даже, можно сказать, слуга очень хорошій… Однако, я, ей Богу, слишкомъ много хереса выпилъ за ужиномъ… Да, слуга онъ хорошій. Садитесь-же, сэръ Джонъ, садитесь… и вы, кузенъ, тоже (Всѣ садятся за столъ).
Молчокъ. Вотъ и мы теперь, какъ говорится въ пѣснѣ (Поетъ).
Будемъ пѣть и гулять,
Добрый годъ прославлять,
Благо есть,
Что поѣсть:
Въ полѣ хлѣба не счесть…
Мясо, пиво, любовь
Разжигаютъ въ насъ кровь:
Будемъ пить! нѣтъ, ей-ей,
Ничего веселѣй.
Фольстэфъ. А у васъ превеселый характеръ, господинъ Молчокъ; поэтому я и выпью за ваше здоровье.
Свищъ. Дэви, подай вина мистеру Бардольфу.
Дэви (Бардольфу). Добрѣйшій сэръ, садитесь, пожалуйста… Я-же сейчасъ буду къ вашимъ услугамъ. Садитесь же, добрѣйшій сэръ. И вы, прекрасный мистэръ Пажъ, пожалуйста, присядьте тоже (Пажъ и Бардольфъ садятся). Если кушанья окажется мало, мы поправимъ бѣду выпивкой. Извините, пожалуйста: чѣмъ богаты, тѣмъ и рады… Главное; отъ души рады (Уходитъ).
Свищъ. Будьте веселѣй, мистэръ Бардольфъ, и вы, рослый воинъ, тоже веселѣй.
Молчокъ (поетъ).
Веселѣй, веселѣй!
Вѣдь, не лучше моей
У сосѣда жена, —
И она
Не вѣрна,
Какъ моя. Будемъ пить,
Чтобы горе забыть:
Въ мірѣ нѣтъ, вѣдь, ей-ей,
Ничего веселѣй.
Фольстэфъ. Вотъ уже никакъ не думалъ, что господинъ Молчокъ такой веселый собесѣдникъ.
Молчокъ. Кто, я? Да я и во всю жизнь-то былъ веселъ какихъ-нибудь раза два или три.
Дэви (возвращаясь). Вотъ и для васъ тарелка яблокъ (Ставитъ ихъ передъ Бардольфомъ).
Свищъ. Дэви!
Дэви. Что прикажете? (Бардольфу). Сейчасъ къ вашимъ услугамъ (Свищу). Вина подать?
Молчокъ (декламируетъ).
Подайте кубокъ мнѣ, наполненный виномъ;
Я осушу его, хоть будь онъ съ цѣлый домъ!
Фольстэфъ. Прекрасно сказано, господинъ Молчокъ.
Молчокъ. Подождите, то-ли еще будетъ. Самое лучшее только начинается.
Фольстэфъ. За ваше здоровье, господинъ Молчокъ.
Молчокъ (поетъ).
Храбрый рыцарь, веселись!
На колѣни становись,
И за здравіе красотки
Выпей смѣсь вина и водки.
Свищъ. Милости просимъ, честный Бардольфъ. Если тебѣ чего-нибудь хочется, и ты не спросишь, — пеняй на себя… Милости просимъ и ты, маленькій плутишка!.. Пью за здравіе мистэра Бардольфа и всѣхъ лондонскихъ кавалеровъ.
Дэви. Что бы тамъ ни было, а я не умру, не взглянувъ на Лондонъ.
Бардольфъ. А я, Дэви, увидалъ-бы васъ тамъ съ величайшимъ удовольствіемъ.
Свищъ. И, чѣмъ хотите клянусь, вы тамъ вмѣстѣ выпьете добрую кварту, не такъ-ли?
Бардольфъ. О, конечно! да еще кварту въ четыре пинты,
Свищъ. И прекрасно! Вотъ увидишь, негодяй такъ прилипнетъ къ тебѣ, что не отвяжешься. Онъ славный малый.
Бардольфъ. Да я, сэръ, отъ него не отстану.
Свищъ. Молодецъ! Самъ король не скажетъ лучше этого. Будьте веселы и ни въ чемъ себя не стѣсняйте (Стучатся). Слышишь, стучатся. Кто тамъ? (Дэви уходитъ).
Фольстэфъ (Молчку, только-что выпившему полный кубокъ). Ну, вотъ теперь вы отвѣтили на мою вѣжливость.
Молчокъ.
«На мой вызовъ отвѣчай
И сейчасъ-же посвящай
Въ рыцари меня, Саминго» —
Не такъ-ли?
Фольстэфъ. Именно, такъ.
Молчокъ. То-то же!.. а еще говорятъ, будто старый человѣкъ ничего сдѣлать не можетъ.
Дэви (возвращаясь). Тамъ, съ вашего позволенія, какой-то Пистоль привезъ новости отъ двора.
Фольстэфъ. Отъ двора?.. Пусть войдетъ (Пистоль входитъ). А, Пистоль!
Пистоль. Да будетъ съ вами милость Божья, сэръ Джонъ.
Фольстэфъ. Какимъ вѣтромъ занесло тебя сюда, Пистоль?
Пистоль. Во всякомъ случаѣ, тотъ вѣтеръ, что принесъ меня, ни на кого ничего дурнаго не надуетъ. Высокочтимый рыцарь, ты теперь одинъ изъ крупнѣйшихъ сановниковъ во всемъ государствѣ.
Молчокъ. Клянусь Богородицей, онъ въ самомъ дѣлѣ крупенъ, но мой кумъ Пуфъ изъ Барсона все-таки объемистѣй.
Пистоль. Пуфъ!
Да, въ зубы Пуфъ тебѣ, трусишка подлый!
Сэръ Джонъ, я — Пистоль и твой другъ,
Что, сломя голову, летѣлъ, чтобъ вѣсти
Пріятныя скорѣй тебѣ доставить.
А вѣсти-то какія — удивіенье! —
Безцѣнныя и золотыя вѣсти…
Фольстэфъ. Разсказывай же ихъ поскорѣе, да не какъ человѣкъ, вырвавшійся съ того свѣта.
Пистоль.
Чортъ побери сей свѣтъ презрѣнно-гнусный!
Про Африку я говорю, со всѣми
Блаженствами ея златого вѣка.
Фольстэфъ (декламируя).
О, ассирійскій рабъ, какія вѣсти
Ты королю Кафетуа принесъ?
Молчокъ (поетъ).
И Робинъ Худъ, и Джонъ, и Скарлетъ.
Пистоль.
Достойны-ли дворняжки — Геликона
Возвышеннымъ сынамъ давать отвѣты?
Неужто вѣсть подобную съ насмѣшкой
Возможно принимать? Коль такъ, о Пистоль,
Стремглавъ лети въ объятья злобныхъ фурій!
Свищъ. Честнѣйшій джентльмэнъ, я рѣшительно не понимаю ни одного слова изъ всего, что вы говорите.
Пистоль.
О, если такъ, скорби и сокрушайся.
Свищъ. Извините меня, сэръ… но если вы, сэръ, привезли добрыя вѣсти отъ двора, мнѣ кажется, надо рѣшиться на одно изъ двухъ: — или сообщить ихъ, или молчать. Знайте, сэръ, что я по волѣ короля облеченъ нѣкоторой долей власти.
Пистоль.
Какого короля? Иль отвѣчай мнѣ,
Иль ты умрешь. Ну!..
Свищъ.
Генриха.
Пистоль.
Какого:
Четвертаго иль Пятаго?
Свищъ.
Конечно,
Четвертаго.
Пистоль.
Ну, съ должностью прощайся,
Коль такъ. Сэръ Джонъ, незлобивый твой агнецъ
Вступилъ на тронъ; теперь онъ Генрихъ Пятый,
И если я совралъ, ты можешь кукишъ
Мнѣ показать, какъ лживому испанцу.
Фольстэфъ. Развѣ прежній король умеръ?
Пистоль. Какъ гвоздь дверной, теперь онъ бездыханенъ, и все, что я сказалъ, святая правда.
Фольстэфъ. Скорѣй, Бардольфъ!.. Сѣдлай мою лошадь… Теперь, Робертъ Свищъ, выбирай какую угодно должность во всемъ королевствѣ, — и она твоя… Тебя-же, Пистоль, я не только осыплю, но и подивлю почестями.
Бардольфъ.
Вотъ вѣсть, такъ вѣсть! и я не промѣнялъ бы
На званье рыцаря ея.
Пистоль.
Ну, что же,
Обрадовалъ-ли васъ я, джентельмэны?
Фольстэфъ. Отнесите господина Молчка въ постель… Ты-жъ, Свищъ, лордъ Свищъ, можешь быть чѣмъ тебѣ угодно: самъ я теперь раздаватель милостей фортуны. Надѣвай скорѣе сапоги; мы всю ночь проведемъ въ дорогѣ. — О сладчайшій Пистоль! — Ступай-же, Бардольфь (Бардольфь уходитъ). Разсказывай подробнѣе, Пистоль, а самъ придумывай что-нибудь такое, чѣмъ-бы я могъ осчастливить тебя. Надѣвай же сапоги, Свищъ… Я знаю, юный король, пожалуй, занеможетъ отъ нетерпѣливаго желанія видѣть меня… Теперь мы можемъ брать чьихъ угодно лошадей: законы Англіи въ моей власти. Счастливъ тотъ, кто былъ мнѣ другомъ, ну а ты, верховный судья, держись! Горе тебѣ!
Пистоль.
Пусть коршуны ему растреплютъ печень…
«Гдѣ жизнь моя былая?» восклицаютъ
Иные. Вотъ она! Ликуй народъ.
Дней золотыхъ привѣтствуя восходъ (Уходитъ).
СЦЕНА IV.
[править]Харчевница. Нѣтъ, отъявленный мерзавецъ! Дай Господи тебѣ быть повѣшеннымъ, если бы даже и мнѣ самой пришлось бы умереть изъ-за этого. Ты мнѣ совсѣмъ плечо вывихнулъ.
1-й тюремщикъ. Мнѣ ее передали констэбли, и ручаюсь, чѣмъ угодно, что тѣлеснаго наказанія ей не миновать. Недавно изъ-за нея убито не то двое, не то трое.
Долли. Врешь ты, тюремный мошенникъ. Говорю тебѣ, требушиная рожа, что если ребенокъ, котораго я теперь ношу въ утробѣ, родится до срока, то лучше бы тебѣ собственную свою мать убить; бумажная харя ты этакая!
Харчевница Куикли. О, Господи, какъ жаль, что здѣсь нѣтъ сэра Джона; дѣло кое для кого не кончилось бы тогда безъ крови! Молю Бога, чтобы ея ребенокъ родился до срока.
1-й тюремщикъ. Что-жъ, если случится такъ, вы ей подоткнете двѣнадцатую подушку; теперь у нея только одиннадцать. Ну, идите за мной! Слышите? — потому что тотъ кого вы отколотили вмѣстѣ съ Пистолемъ, умеръ.
Долли. А я говорю тебѣ, поджарый ты фитиль отъ курильницы: — и тебя такъ выпорютъ, что ты своихъ не узнаешь. Ахъ, муха ты навозная! Ахъ, подлый чахоточный палачъ!.. Дай Богъ мнѣ никогда больше короткихъ юбокъ не носить, если не выпорютъ.
1-й тюремщикъ. Ну, ты, странствующій рыцарь женскаго пола, идемъ.
Куикли. Вотъ оно, какъ сила-то давитъ право!.. Но не бѣда! Послѣ горя всегда бываетъ радость.
Долли. Ну, идемъ, подлецъ! Веди меня къ судьѣ.
Куикли. Иди, голодный песъ.
Долли. Иди, остовъ! Иди привидѣнье!
Куикли. Идемъ, скелетъ!
Долли. Идемъ, сухопарый огрызокъ!
1-й тюремщикъ. Идемъ (Уходятъ).
СЦЕНА V.
[править]1-й грумъ. Побольше, побольше тростнику!
2-й грумъ. Ужъ два раза трубили.
3-й грумъ. Раньше третьяго часа они съ коронованія не воротятся.
1-й грумъ. Ну, живѣй, живѣй! (Уходятъ. Появляются Фольстэфъ, Свищъ, Бардольфъ и пажъ).
Фольстэфъ. Стойте здѣсь, господинъ Свищъ, я обращу на васъ вниманіе короля. Я пристану къ нему, когда онъ будетъ проходить мимо. Смотрите, съ какимъ почетомъ онъ меня приметъ.
Пистоль (входя). Да благословитъ Небо твои легкія, доблестный рыцарь.
Фольстэфъ. Иди сюда, Пистоль. Стой сзади меня (Къ Свищу). Если бы у меня было время, я бы заказалъ новое платье и на это истратилъ бы ту тысячу фунтовъ, которую занялъ у тебя. Впрочемъ, не бѣда; бѣдная одежда тутъ больше кстати; она доказываетъ, какъ нетерпѣливо я желалъ его видѣть.
Свищъ. Это такъ.
Фольстэфъ. Этимъ я доказываю, какъ глубока моя привязанность.
Свищъ. Конечно.
Фольстэфъ. Мое благоговѣніе.
Свищъ. Разумѣется, разумѣется.
Фольстэфъ. Скакали день и ночь; гдѣ же тутъ вспоминать о нарядахъ, гдѣ ихъ обдумывать?..Не хватитъ терпѣнія.
Свищъ. О, всеконечно.
Фольстэфъ. И вотъ, я, стоя здѣсь, прямо съ дороги, забрызганный грязью, потѣя отъ нетерпѣнія видѣть его, только и думаю объ этомъ, забывъ обо всемъ остальномъ, словно у меня одно только это дѣло и есть — желанье его видѣть.
Пистоль. Semper idem; absque hoc nihil est. Превосходно!
Свищъ. Дѣйствительно превосходно!
Пистоль.
О, рыцарь мой, сіятельную печень
Твою разжечь приходится и въ ярость
Тебя привесть. Узнай, что Долли Тиршитъ,
Сія прекрасная Елена мыслеій
Твоихъ возвышенныхъ, рукой презрѣнной
И подлой ввергнута въ вертепъ позора
И заразительныхъ болѣзней, то-есть
Заключена въ темницу. Ради мести
Скорѣе вызови изъ мрака ада
Шипящихъ змѣй безжалостной Алекто.
Да, Долль въ тюрьмѣ! Про то вѣщаетъ Пистоль.
Фольстэфъ.
О, я ее освобожу.
Пистоль. Слышишь? Какъ будто моря шумъ и громы трубныхъ звуковъ…
Фольстэфъ. Да здравствуетъ король! Да хранитъ тебя Господь, милый мой Герри, мой царственный Галь!
Пистоль. Да хранятъ и берегутъ тебя небеса, царственнѣйшій побѣгъ!
Фольстэфъ. Да хранятъ онѣ тебя, милый мой мальчикъ!
Король. Лордъ-судья, остановите этого нахала.
Верховный Судья. Въ умѣ-ли вы? Знаете-ли съ кѣмъ говорите?
Фольстэфъ. Я говорю съ тобою, мой король, мой Юпитеръ, мое сердце!
Король. Старикъ, я тебя не знаю. Посвяти себя молитвамъ. Шутовство и кривлянья нейдутъ къ сѣдинамъ. Мнѣ когда-то грезилось во снѣ что-то подобное этому раздувшемуся, старому и безпутному человѣку; но теперь я проснулся, и мой сонъ мнѣ противенъ. Старайся отнынѣ уменьшить объемъ своего тѣла и увеличить объемъ своихъ добродѣтелей. Откажись отъ обжорства; помни, что могила разверзта передъ тобою втрое шире, чѣмъ передъ другими людьми. Не возражай мнѣ нелѣпыми шутками; не воображай, будто я остался тѣмъ-же, чѣмъ былъ. Небо видитъ, а міръ узнаетъ, что я уже совсѣмъ не тотъ, какимъ былъ до сихъ поръ; желаю, чтобы настолько-же измѣнился и ты, съ кѣмъ я когда-то водилъ дружбу. Когда ты услышишь, что я все такой-же, какъ и былъ, приходи ко мнѣ смѣло и ты, какъ прежде, окажешься моимъ руководителемъ по части пиршествъ и прочихъ безобразій. Но до тѣхъ поръ я подъ страхомъ смертной казни изгоняю тебя, какъ уже поступилъ и съ другими своими совратителями. Не смѣй подходить ко мнѣ ближе, чѣмъ на разстояніе десяти миль. Доставлять тебѣ средства къ существованію стану я, чтобы недостатокъ въ нихъ не довелъ тебя еще до худшаго. Если-же я узнаю, что ты исправился, я по мѣрѣ твоихъ способностей и того, чего ты стоишь, назначу тебя на какую-нибудь должность (Верховному Судьѣ). Возьмите на себя трудъ исполнить въ точности это распоряженіе. Идемте (Уходитъ съ своею свитою).
Фольстэфъ. Господинъ Свищъ, я вамъ долженъ тысячу фунтовъ…
Свищъ. Такъ точно, сэръ Джонъ, и я васъ умоляю возвратить мнѣ ихъ, чтобы я могъ отвезть ихъ съ собою домой.
Фольстэфъ. Это едва-ли возможно, господинъ Свищъ. Но не печальтесь; король вынужденъ былъ обойтись такъ со мной при народѣ, но ужо онъ непремѣнно пришлетъ за мною тихонько. Не бойтесь за свое назначеніе.
Свищъ. Ну, это тоже едва ли возможно… или вы дадите мнѣ надѣть на себя ваше платье да набьете его соломою. Умоляю васъ, добрѣйшій сэръ Джонъ, верните мнѣ хотъ пятьсотъ фунтовъ изъ моей тысячи.
Фольстэфъ. Не бойтесь! я сдержу слово. Все, что вы слышали, не болѣе какъ маска.
Свищъ. Только я все-таки боюсь, что этой маски съ васъ раньше смерти не снимутъ.
Фольстэфъ. Повторяю, не бойтесь! Пойдемте вмѣстѣ обѣдать. Идемъ, лейтенантъ Пистоль, идемъ, Бардольфъ. За мной ужо непремѣнно пришлютъ.
Верховный Судья. Отведите сэра Джона Фольстэфа въ тюрьму, что во Флитѣ, сдѣлайте тоже и съ другими его товарищами.
Фольстэфъ. Милордъ! Милордъ!
Верховный Судья. Не могу разговаривать съ вами въ эту минуту; выслушаю васъ послѣ. Ведите-же ихъ.
Пистоль. Si fortuna me tormenta, Spero me contenta.
Принцъ Джонъ. Мнѣ очень по душѣ такое благородное распоряженіе короля. Онъ желаетъ, чтобы прежніе собутыльники его ни въ чемъ не нуждались, но они все таки изгнаны до той поры, пока ихъ нравственность не окажется менѣе распущенной и болѣе приличной.
Верховный Судья. Это правда.
Принцъ Джонъ. Созвалъ король парламентъ?
Верховный Судья. Созвалъ.
Принцъ Джонъ. Ручаюсь, что еще до истеченія года мы направимъ свое оружіе противъ Франціи. Я слышалъ, какъ нѣкая пташка щебетала нѣчто подобное, и мнѣ показалось будто пѣсенка ея пришлась королю по вкусу (Уходятъ).
Являюсь къ вамъ прежде всего со страхомъ, потомъ съ поклономъ и, наконецъ, съ рѣчью. Страхъ мой происходитъ отъ мысли вызвать ваше неудовольствіе; поклонъ — моя обязанность; цѣль же рѣчи — попросить у васъ извиненія. Если вы ожидаете отъ меня хорошей рѣчи, я погибъ, такъ какъ то, что я скажу вамъ, собственное мое сочиненіе, въ чемъ вы, надѣюсь, убѣдитесь, прослушавъ эту рѣчь. Но къ дѣлу — и въ добрый часъ. Я недавно являлся къ вамъ въ концѣ не понравившейся вамъ пьесы, чтобы попросить васъ досмотрѣть ее и обѣщать въ скоромъ времени другую, получше. Тою, которую вы видѣли сейчасъ, я думалъ заплатить долгъ свой, но если и она, какъ ладья, пущенная на удачу, тоже потерпитъ крушеніе, я банкротъ, и вы, какъ мои кредиторы, первые отъ этого пострадаете. Въ тотъ вечеръ я сказалъ вамъ, что вернусь опять, — и вотъ я передъ вами, вполнѣ отдавая себя на вашу благосклонность. Уступите мнѣ хоть немного, и я тоже, хоть немного, но все-же заплачу вамъ и вдобавокъ, какъ это дѣлаетъ большинство должниковъ, наобѣщаю вамъ золотыя горы.
Если моего языка мало, чтобы вызвать въ васъ милосердіе, позвольте пустить въ дѣло мои ноги. Положимъ, это было-бы очень легковѣсной уплатой, потому что отплясаться отъ долга не особенно трудно, но чистая совѣсть рада расплатиться хоть чѣмъ-нибудь; такъ поступлю и я. Всѣ леди, здѣсь находящіяся, уже простили меня; если-же кавалеры не сдѣлаютъ того же, значитъ, кавалеры рѣшаются противорѣчить дамамъ, а это дѣло совсѣмъ невиданное въ такомъ собраніи, какъ это.
Умоляю васъ, позвольте сказать еще одно слово. Если-вы еще не слишкомъ пресытились жирной пищей, покорный авторъ продолжитъ эту исторію и вновь позабавитъ васъ сэръ Джономъ и прелестной Катариной французской. Въ этомъ продолженіи, на сколько мнѣ извѣстно, Фольстэфъ, если его, по жестокому недоразумѣнію, еще не убило ваше равнодушіе, умретъ отъ испарины, ушедшей внутрь, потому что, хоть Ольдкэстль и скончался мученической смертью, но онъ, вѣдь, не то, что сэръ Джонъ. Однако, языкъ мой усталъ; когда тоже будетъ и съ ногами, я пожелаю вамъ добраго вечера, а за тѣмъ преклоняю передъ вами колѣно исключительно съ цѣлью помолиться за королеву.
Вторая часть «Генриха IV» вошла въ списки Stationer’a Hall въ 1600 году одновременно съ комедіей «Много шуму изъ ничего». Въ томъ же году она вышла въ изданіи in-quarto; въ этомъ изданіи, однако, встрѣчается много пропусковъ и ошибокъ. Послѣдующія изданія исправлены, въ особенности изданіе in-foilio 1623 г. Годъ созданія обѣихъ частей «Генриха IV» въ точности не извѣстенъ, но несомнѣнно, что онѣ были написаны раньше 1597 года.
Стр. 111. «Заглавный листокъ». Въ шекспировское время заглавные листы элегій покрывались чернымъ цвѣтомъ. — Стивенсъ.
Стр. 116. Корень бѣлой мандрагоры состоитъ изъ двухъ шишекъ, похожихъ на голову и животъ, и изъ послѣдней выходятъ два тоненькіе корешка въ видѣ ногъ.
Стр. 117. На агатахъ и другихъ камняхъ, употреблявшихся для печатей, вырѣзывались маленькія человѣческія фигурки.
Стр. 118. Церковь Св. Павла въ Лондонѣ была въ то время сборнымъ мѣстомъ тунеядцевъ, ложныхъ свидѣтелей и мошенниковъ. Вся рѣчь Фольстэфа, въ которой онъ упоминаетъ о церкви Св. Павла, есть не болѣе, какъ перифраза старой англійской поговорки: «Кто пойдетъ въ Вестминстеръ за женой, въ церковь Св. Павла за слугой, а на Смильфильдскій рынокъ за лошадью, добудетъ непотребную, мошенника и клячу».
Стр. 118. Верховный судья есть никто иной, какъ сэръ Вилліамъ Гасконь, лордъ-великій судья королевской скамьи, который, по преданію, получилъ пощечину отъ принца Уэльсскаго, въ то время, какъ засѣдалъ въ судѣ. «Однажды, — говоритъ Голиншедъ, — принцъ ударилъ кулакомъ верховнаго судью въ лицо за то, что этотъ послѣдній посадилъ въ тюрьму одного изъ его товарищей по попойкамъ; и за это принцъ не только немедленно былъ отправленъ судьей въ тюрьму, но лишился такъ же своего мѣста въ совѣтѣ».
Стр. 121. «Имѣю одно качество воска». — Въ подлинникѣ тутъ — непереводимая игра словъ: wax — воскъ и wax — рости.
Стр. 121. «Потемнѣвшій ангелъ». Ангелъ — старинная золотая монета съ изображеніемъ Св. Архангела Михаила; она была въ большомъ употребленіи въ теченіе среднихъ вѣковъ въ Англіи и Франціи.
Стр. 127. Во время возстанія Норсомберленда и Архіепископа, 12 тысячъ французовъ прибыли въ Мейльфортскую гавань въ помощь Глендоверу.
Стр. 131. «Скорѣе я навалюсь на домового», — тутъ игра словъ: mare — домовой и mare — кляча, кобыла.
Стр. 137. «Красный ставень харчевни». Красныя рѣшетки у оконъ замѣняли вывѣски у тавернъ и домовъ разврата.
Стр. 137. «Однажды Алѳеѣ и пр.» — Въ этомъ мѣстѣ пажъ смѣшиваетъ головню, съ которой была связана жизнь Мелеагра, сына Алѳеи, съ воображаемой головней, которую будто бы родила во снѣ Гекуба, беременная Парисомъ.
Стр. 138. Бабье лѣто считается позднимъ лѣтомъ и олицетворяется днемъ Св. Мартина, 11-го ноября, — старикомъ съ юношескими страстями.
Стр. 142. Говоря о томъ, какъ она оплакиваетъ своего супруга, леди Перси намекаетъ на растеніе розмаринъ, которое было символомъ воспоминанія и потому употреблялось при свадьбахъ и погребеніяхъ.
Стр. 143. Печеныя яблоки по-англійски — apple-Johns.
Стр. 144. «Сдѣлаешь проломъ, а тамъ, глядишь, у самого такая рана, что прямо иди къ лекарю». Въ этомъ мѣстѣ по-англійски — непереводимая игра словами: chamber — больница и chambers — маленькія пушки, которыя употреблялись при празднествахъ и въ театрахъ.
Стр. 146. Слово cheater употреблялось въ шекспировское время вмѣсто gamaster и имѣло два значенія: весельчакъ и плутъ. Куикли принимаетъ его въ послѣднемъ значеніи. Кромѣ того этими словами назывались особеннаго рода чиновники, бывшіе въ очень дурной славѣ у народа. Можетъ быть, Куикли употребляетъ это слово и въ этомъ смыслѣ и ставитъ въ противоположность честному человѣку.
Стр. 148. «Развѣ моя Ирина не со мною?» Вѣроятно, пародія на какую-нибудь трагедію того времени. Ирина — назвавіе меча.
Стр. 148. Каннибалы — вмѣсто Ганибалы.
Стр. 148. «Красавица моя Калиполида!» Пародія на стихъ изъ драмы «The Batlle of Alcazar», въ которой Мулей Магомедъ подходитъ къ своей женѣ съ кускомъ львинаго мяса, воткнутымъ на мечъ, и говоритъ: «feed then and faint noxt, my fair Calipolis», — «такъ ѣшь-же и не ослабѣвай, моя прекрасная Калиполида». — Вообще во всей этой сценѣ Пистоль пародируетъ фразы изъ различныхъ произведеній, бывшихъ тогда въ модѣ.
Стр. 151. Тьюксберійская горчица. Тьюксбери городъ въ Глостерширѣ, славившійся своей горчицей.
Стр. 151. «Проглатываетъ сальные огарки». Глотаніе разныхъ веществъ, которыя при попойкахъ клали въ горячее вино, было въ большомъ ходу въ то время въ Англіи. Обыкновенно это былъ изюмъ, но по временамъ и огарки, которыя, при тостѣ за возлюбленнyю, слѣдовало глотать, не обнаруживая ни малѣйшаго отвращенія.
Стр. 154. «Ты противозаконно торгуешь постомъ мясомъ». Нѣкоторые изъ законовъ временъ Елисаветы и Якова запрещали трактирщикамъ продавать мясо въ посту.
Стр. 160. Скогэнъ, оксфордскій студентъ, — славился своимъ остроуміемъ и поэтому часто былъ приглашаемъ ко двору.
Стр. 168. Артуровы игры (Arthur' shaw) — такъ называлась пантомима, которая ежегодно была представляема въ «Mile aud green», около Лондона, компаніей актеровъ, называвшейся «Старинный орденъ принца Артура и рыцарства Круглаго стола».
Стр. 168. Торнбэльская улица была сборнымъ мѣстомъ мошенниковъ, гулякъ и всякой сволочи.
Стр. 173. «Жестокая расправа съ моимъ братомъ» — намекъ на казнь лорда Скрупа.
Стр. 185. «И скоро буду изъ него печати лѣпить». — Прежде печатали мягкимъ сюргучемъ.
Стр. 194. Въ прежнія времена въ Англіи приписывали раствору золота особенную цѣлебную силу.
Стр. 201. Амурату IV, умершему въ 1596 году, наслѣдовалъ второй его сынъ, Амуратъ, который умертвилъ всѣхъ своихъ братьевъ, пригласивъ ихъ къ себѣ на обѣдъ, прежде нежели они узнали о смерти своего отца.
Стр. 207. Кавалерами называли веселыхъ, расточительныхъ повѣсъ.
Стр. 208. Кафетуа — король старинной баллады, влюбившійся въ нищую Пенелофонъ.
Стр. 209. «Какъ лживому испанцу». To fig, или по испански — higas dar, — означало «оскорбить», показавъ большой палецъ, просунувъ его между четвертымъ и среднимъ.
Стр. 209. «Деревянный гвоздь». Въ старинныхъ дверяхъ былъ особенный гвоздь, въ шляпку котораго ударяли колотушкой, когда надо было постучаться.