22-го іюня 1877 г., въ полдень, „Вега“ развела пары, подняла якорь и двинулась изъ шведской гавани Карлскроны. День былъ солнечный, на берегу всюду, гдѣ было хоть сколько-нибудь мѣста, толпились люди, провожавшіе отправлявшихся въ неизвѣстный путь плавателей громкими криками. Всѣ суда расцвѣтились флагами, съ крѣпостныхъ валовъ гремѣлъ салютъ, и по мѣрѣ того, какъ машина развивала свою скорость, берегъ уходилъ изъ глазъ, пока не превратился въ узенькую полоску. Еще послѣдній долгій взглядъ назадъ — и послѣдняя тѣсная связь съ родиной порвана. Мысли всѣхъ невольно обращаются къ настоящему, тѣмъ болѣе, что не все на суднѣ въ порядкѣ — надо устраиваться въ новой обстановкѣ для новой жизни. Не будемъ описывать путь „Веги“ по Балтійскому морю и плаваніе вдоль береговъ Норвегіи. Въ гавани Тромзё „Вега“ пополнила свои запасы, приняла на бортъ приказчика Сибирякова Серебряникова и пустилась далѣе на сѣверъ, огибая сѣверную точку Европы.
Полярное море встрѣтило корабли непривѣтливо. Сильная продолжительная буря раскидала суда, которыя потеряли другъ друга изъ вида и продолжали свой путь каждое самостоятельно. „Вега“, подвигаясь на востокъ, увидала вскорѣ низкій плоскій берегъ, весь усѣянный стаями птицъ, а за нимъ подымались вдали голыя скалы и холмы. Это была Гусиная земля, большой полуостровъ Новой Земли, получившій свое названіе отъ русскихъ промышленниковъ за несмѣтное количество разной водяной птицы, которая прилетаетъ сюда на лѣто выводить птенцовъ. Нѣсколько времени спустя судно бросило якорь на мелкомъ рейдѣ при входѣ въ Вайгачскій проливъ, у небольшого селенія Хабарова, единственнаго населеннаго пункта на всемъ этомъ пустынномъ побережьи. Здѣсь было рѣшено обождать остальныя суда и собрать свѣдѣнія, въ какомъ положеніи находится Карское море, покрыто ли оно еще сплошнымъ льдомъ, или уже успѣло очиститься настолько, что открывалась возможность проложить себѣ дорогу дальше къ сибирскимъ берегамъ.
Нѣсколько дней, которые „Вега“ провела въ вынужденномъ покоѣ, не пропали даромъ для ея пассажировъ. Земля, лежавшая передъ ними, низкая тундра, одѣтая въ убогую роскошь лѣтняго наряда, привлекла общее вниманіе. Ботаникъ съ увлеченіемъ собиралъ представителей скромной флоры, радуясь всякому скромному цвѣтку,
зоологъ подстрѣливалъ для коллекціи птицъ и звѣрьковъ, вымѣнивалъ шкуры, хлопоталъ о скелетахъ, остальные же члены экспедиціи съ Норденшильдомъ во главѣ знакомились съ обитателями селенія, которое представляло въ эту пору года оживленный видъ по причинѣ ярмарки. Пусть не подумаетъ читатель, что Хабарово представляетъ дѣйствительно нѣчто вродѣ селенія, къ какимъ мы привыкли. Эта „столица“ или вѣрнѣе „главный портъ“ большеземельской Самоѣдіи не болѣе, какъ собраніе немногочисленныхъ хижинъ, которыя нельзя иначе назвать, какъ жалкими лачугами. Подъ стать имъ убогая часовня, мрачная и сырая внутри, съ болѣе чѣмъ скромнымъ убранствомъ, въ которой пріѣзжій священникъ отправляетъ службы и требы по желанію собравшейся паствы. Обитатели Хабарова, ихъ жизнь и дѣятельность до нельзя занимали путешественниковъ, которымъ жители полярныхъ областей были знакомы по другимъ странамъ, какъ напр., Лапландія и Гренландія. Обширное пространство сѣверо-восточной Европы занято тундрами, то есть низменной или слабо-волнистой равниной, главная особенность которой заключается въ томъ, что на ней по причинѣ вѣчно мерзлой почвы не растетъ лѣсъ. Можно проѣхать сотни верстъ и не встрѣтить ни одного дерева. Моховыя поляны, лишайники, кочковатыя пространства со множествомъ лужъ и озерецъ, поросшихъ болотными растеніями, махонькія, карликовыя деревца съ отмерзшей верхушкой и вѣтками, которыя стелются, прижимаясь къ землѣ, — вотъ видъ тундры лѣтомъ. Надъ ней виситъ низкое сѣрое небо, часто набѣгаетъ и долго лежитъ густой молочный туманъ. Тучи комаровъ и мошекъ цѣлыми столбами пляшутъ въ воздухѣ и мгновенно накрываютъ всякую живую тварь сплошной,
шевелящейся пеленой. Скромные цвѣтки, выглядывающіе изъ подушекъ мха, и стаи птицъ, гомозящихся съ громкими криками на водахъ, оживляютъ эту картину, созерцаніе которой нагоняетъ на человѣка, видавшаго лучшія мѣста, тупую тоску и желаніе выбраться поскорѣе изъ этого гиблаго мѣста.
Въ Европѣ тундра занимаетъ три пространства, которыя называются Канинская тундра, Малая Земля и Большая Земля. Эти тундры раздѣлены рѣками, при томъ очень большими, какъ Мезень, Печора. Рѣки нѣсколько оживляютъ мѣстность уже потому, что склоны ихъ пологихъ долинъ одѣты лѣсомъ, который окаймляетъ оба берега и добирается до самаго моря. Возлѣ рѣки почва оттаиваетъ на большую глубину. Зимой неумолимый вѣтеръ свирѣпствуетъ въ рѣчныхъ долинахъ съ меньшей силой. Этимъ объясняется, что лѣсъ находитъ себѣ здѣсь нѣкоторую защиту и подъ охраной рѣки, какъ бы крадучись, доползаетъ до самаго сѣвернаго края земли.
Европейская тундра, по которой бродили теперь наши изслѣдователи, разстилается дальше на востокъ за Уралъ, захватывая гораздо болѣе обширныя пространства сѣверной Азіи. Непрерывная полоса ея тянется до Берингова пролива. Путешественники заранѣе пріучали свой взоръ къ виду пустынной равнины, такъ какъ знали, что въ теченіе всего своего полярнаго плаванія они не встрѣтятъ никакой другой земли.
Казалось, что кромѣ любознательныхъ изслѣдователей, которые являются сюда, приготовившись ко всѣмъ тягостямъ полярнаго существованія, все живое, все, что только можетъ бѣгать, летать, ползать, должно стремиться вонъ изъ этой страны медленнаго умиранія. Долгій зимній холодъ и мракъ, короткое, сырое и студеное лѣто должны были бы, казалось, подавлять всякія проявленія жизни. Однако, на дѣлѣ это далеко не такъ. Оказывается, что здѣсь существуютъ условія, которыя не только не изгоняютъ все живое, а наоборотъ ежегодно привлекаюсь сюда милліоны живыхъ существъ,
которыя стремятся сюда издалека и чувствуютъ себя здѣсь, какъ дома. Для однихъ тундра родина, съ которой они не разстаются никогда, для другихъ она является какъ бы временнымъ очагомъ, возлѣ котораго выводятся и вступаютъ въ міръ новыя поколѣнія ихъ. И не только низкая кочковатая суша, но и море, это сѣрое полярное море, которое замерзаетъ зимой, превращаясь въ сушу, а лѣтомъ усѣивается цѣлой флотиліей пловучихъ ледяныхъ глыбъ, медленно движущихся къ югу, самое море таитъ въ себѣ огромные запасы пищи, которые поддерживаютъ жизнь множества живыхъ существъ. Въ первое мгновеніе мы поражены этимъ явленіемъ и не въ состояніи объяснить себѣ его. Загадка разрѣшается постепенно.
Наклонитесь къ землѣ, всмотритесь въ этотъ однообразный растительный покровъ, одѣвающій тундру. Кажется, что всѣ эти стебельки мха, лишаевъ, листочки скромныхъ растеній и узловатые, пригнувшіеся къ землѣ вѣтки кустарника не живутъ, а прозябаютъ. На самомъ же дѣлѣ жизнь только приникла къ землѣ, она спряталась притаилась, ушла внутрь себя и не обнаруживаетъ себя ни формами, ни красками. Но тѣмъ энергичнѣе развивается она внутри себя. Съ того момента, какъ незаходящее солнце надолго прогонитъ мракъ полярной ночи, свѣтъ уже не меркнетъ въ тундрѣ, онъ стоитъ, разлившись надъ землей не яркой, но ровно теплящейся стихіей. День и ночь, непрерывно всѣ 24 часа сутокъ, каждая зеленая клѣточка растенія пьетъ этотъ животворящій свѣтъ, не зная перерыва или сна, въ который погружаются наши растенія ночью, когда въ нихъ замираетъ питаніе. Вѣдь свѣтъ есть именно та сила, съ помощью которой зеленыя растенія творятъ въ себѣ вещество, накопляя запасы для роста и для размноженія. Намъ, жителямъ болѣе теплыхъ странъ, холодно въ тундрѣ, мы дрогнемъ въ ней, но наклонитесь, воткните термометръ въ растительный покровъ ея, и вы съ изумленіемъ наблюдаете, какъ ртуть въ немъ подымается на нѣсколько градусовъ выше того, что термометръ показываетъ на воздухѣ. Приблизьте ладонь къ кучкѣ этихъ растеній, и вы почувствуете, что отъ нея вѣетъ тепломъ, какъ отъ навоза, который грѣетъ и дымится отъ развивающагося въ немъ тепла въ самый лютый холодъ. И тогда вамъ станетъ понятнымъ, почему тундра такъ быстро просыпается весной, когда еще не вездѣ сошелъ снѣгъ, и поддерживаетъ въ себѣ невидную, но тѣмъ не менѣе могучую растительную жизнь въ теченіе всего лѣта, какъ бы коротко оно ни было. Весной изъ подъ тающаго снѣга выглядываютъ милліоны ягодъ, зимовавшихъ подъ холоднымъ покровомъ, какъ въ ледникѣ, сохранивъ свою свѣжесть и сочность. Лужи и озера кишатъ мельчайшими организмами, которые даютъ пищу многочисленнымъ слизнямъ и другимъ низшимъ существамъ. Они замерли зимой на подобіе того, какъ замираютъ зимой мухи, но едва оттаяла вода, какъ они уже закопошились, принялись питаться и размножаться. Отчего такъ радостно гогочутъ гуси, покрывшіе собою сплошь чуть не все озерцо? Почему торжественно, какъ звукъ серебряной трубы, несется крикъ лебедей, усѣвшихся на своихъ высокихъ, подобныхъ маленькому холму гнѣздахъ? Оттого, что послѣ долгихъ дней утомительнаго полета черезъ пустыни, горы и лѣса они рады опуститься на эту унылую равнину, которая течетъ для нихъ млекомъ и медомъ. А эти кулички, для которыхъ толкущіеся въ воздухѣ комары и мошкара и шмыгающіе по водѣ паучки лакомое блюдо? А разныя чайки, которыя то и дѣло падаютъ на воду и взлетаютъ, быстро уносясь въ сторону съ бьющейся въ цѣпкихъ лапкахъ серебристой рыбой? Полярная сова сидитъ нахохлившись на камнѣ, безучастная къ шумнымъ проявленіямъ окружающей жизни; но она недаромъ ворочаетъ круглыми глазами: вотъ она неслышно, какъ пуховый платокъ, распласталась въ воздухѣ, чтобы схватить эту маленькую мышку, которая надѣялась прошмыгнуть мимо нея къ сосѣдней кочкѣ.
Крупнымъ звѣремъ тундры является прежде всею сѣверный олень. Когда-то оленя въ тундрѣ было
много, и дикаго и домашняго. И теперь еще въ глухихъ мѣстахъ ея можно встрѣтить небольшіе табуны дикихъ оленей. Зимой, когда море замерзнетъ, они перебираются по льду на острова и островки и нерѣдко остаются тамъ лѣтомъ въ качествѣ невольныхъ узниковъ, которыхъ море отрѣзало отъ родины. Опустивъ головы съ громадными вѣтвистыми рогами, животныя жадно хватаютъ губами ягель, отдѣляя его цѣлыми прядями и лепешками отъ почвы, съ которой это растеніе связано очень слабо. Стадо быстро подвигается впередъ, но утоляя голодъ, животныя чутко прислушиваются; изрѣдка старый олень вожакъ подымаетъ голову и съ шумомъ нюхаетъ воздухъ, не пахнетъ ли съ какой-нибудь стороны непривычнымъ запахомъ, обличающимъ присутствіе врага. Позади стада, вмѣсто пушистаго бѣлаго ковра, остаются плѣшины, почва взрыта копытами, и пройдетъ восемь — десять лѣтъ, прежде чѣмъ пастбище снова покроется слоемъ растительности. Нерѣдко стадо домашнихъ оленей натыкается на кости своихъ погибшихъ товарищей. Хорошо, если послѣдніе погибли отъ старости, отъ зубовъ хищниковъ или отъ пули самоѣда. Нерѣдко однако вмѣстѣ съ мохомъ пасущееся животное проглатываетъ истлѣвшіе остатки костей оленей, погибшихъ отъ чумы, и тогда въ короткое время отъ многоголоваго стада остаются нѣсколько тощихъ животныхъ. Чума и ожесточенное истребленіе звѣря человѣкомъ больше всего способствовали исчезновенію громадныхъ стадъ въ нѣсколько тысячъ, чуть не десятковъ тысячъ головъ, о которыхъ сообщали путешественники прошлаго вѣка.
Близь береговъ полярнаго моря, куда олени прикочевываютъ съ весны съ единственною цѣлію избавиться отъ тучи мучающихъ ихъ насѣкомыхъ, легкій полетъ которыхъ не въ силахъ бороться съ вѣющимъ съ моря вѣтромъ, ихъ подкарауливаетъ другой врагъ. Этотъ врагъ — бѣлый медвѣдь, настоящій бродяга полярныхъ странъ, такъ какъ онъ не стѣсняется никакими разстояніями и съ одинаковой легкостью странствуетъ какъ по морю, такъ и по сушѣ. Въ водѣ онъ чувствуетъ себя такъ же свободно, какъ на берегу. Конечно, въ водѣ ему не угнаться за юркимъ тюленемъ, за рыбой; не дерзаетъ онъ также тревожить сонъ свирѣпыхъ моржей, чувствующихъ себя настоящими повелителями царства льдовъ. И рыбу и тюленей онъ ловитъ съ помощью разныхъ хитростей. Къ такимъ же хитростямъ прибѣгаетъ онъ на сушѣ, куда его загоняетъ голодъ въ такіе мѣсяцы, когда тюлени исчезаютъ, точно по мановенію волшебства, а рыба уходитъ въ глубину. Долго колеситъ медвѣдь около табуна сѣверныхъ оленей, дѣлая видъ, будто также пасется, стараясь пріучить пугливыхъ животныхъ къ своему присутствію. Спутники Норденшильда не разъ наблюдали эти подвохи полярнаго хитреца, которые удаются ему однако въ рѣдкихъ случаяхъ, если напр., ему удастся приблизиться къ молодому телку, легкомысленно отставшему отъ матки и незнакомому еще съ опасностями жизни. Нерѣдко случается, что бѣлый косматый мишка принужденъ поститься въ теченіи долгихъ дней, чуть не недѣль. Тощій и злой шатается онъ по льду, по пустой тундрѣ и готовъ питаться въ такое время самой, казалось бы, неподходящей для него пищей. Убивъ однажды одинокаго тощаго шатуна, путешественники распотрошили его изъ любопытства, съ цѣлью узнать, чѣмъ могъ поддерживать свое существованіе этотъ звѣрь въ тундрѣ, въ которой въ это время года не видно было ни одного живого существа. Къ несказанному удивленію своему они нашли желудокъ его набитымъ мохомъ, тѣмъ самымъ ягелемъ, какимъ питается олень. Кромѣ полупереваренной зелени ни въ желудкѣ, ни въ
кишечникѣ звѣря не оказалось никакихъ слѣдовъ какой-либо другой пищи.
Съ первыми обитателями тундры, принадлежащими къ человѣческому роду, наши путешественники встрѣтились въ Хабаровѣ. Въ іюлѣ и августѣ число обитателей Хабарова увеличивается множествомъ пріѣзжихъ, и тогда въ этой глухой дырѣ „жизнь бьетъ полнымъ ключемъ“, какъ смѣло могъ бы выразиться мѣстный житель, можетъ быть, не видавшій на своемъ вѣку не то что Архангельска, но даже и уѣзднаго городишки, вродѣ Мезени. На ярмарку въ Хабаровѣ съѣзжаются въ это время изъ ближнихъ и дальнихъ мѣстъ цѣлые поѣзды самоѣдскихъ саней, нагруженныхъ всѣмъ, что промышленники добыли, и что они разсчитываютъ обмѣнять на необходимые имъ предметы у плутоватыхъ зырянскихъ и русскихъ торгашей. Послѣдніе являются сюда изъ Пустозерска опять-таки съ караванами саней въ сопровожденіи цѣлыхъ стадъ оленей, чтобы выгодно обмѣнять на порохъ и свинецъ, на дрянныя винтовки, на хлѣбъ, сахаръ, водку и простѣйшей фабрикаціи чашки, горшки, котелки и ситцы запасы ворвани, мѣховъ, моржевыхъ клыковъ, птичьяго пуха и рыбы, которые самоѣдъ скопилъ въ теченіе всей зимы. Живые олени, оленина, оленьи шкуры и языки также являются предметомъ торга. Нѣтъ ничего любопытнѣе и безобразнѣе картины этой мѣновой торговли, главную роль въ которой играетъ дешевый ромъ и водка съ разными усиливающими ея дѣйствіе примѣсями, вродѣ махорки и купороса. Сцены безобразнаго пьянства, буйства, дракъ и самаго беззастѣнчиваго обмана, какимъ сопровождается ярмарка, дѣйствуютъ на непривычнаго къ нимъ зрителя въ высшей степени тягостно, но въ то же время своеобразныя фигуры всѣхъ этихъ самоѣдовъ, собравшихся сюда кто съ Новой Земли или съ Вайгача, кто изъ Малоземельной тундры или даже изъ-за Урала, съ Ямала, всѣ предметы, составляющіе ихъ необходимый домашній обиходъ, возбуждали столько интереса, что Норденшильдъ спѣшилъ воспользоваться невольнымъ пребываніемъ въ Хабаровѣ съ цѣлью изучить ихъ бытъ и собрать возможно болѣе полную
коллекцію одежды, орудій и оружія, также идоловъ для этнографическаго музея въ Стокгольмѣ. Въ этомъ дѣлѣ ученый изслѣдователь наткнулся на многія трудности. Прежде всего самоѣды съ трудомъ продавали что либо на деньги, который имѣли въ ихъ глазахъ очень малую цѣну, а товаровъ, которые ихъ привлекали, Норденшильдъ, къ сожалѣнію, съ собой не захватилъ. Деньги можно было замѣнить спиртными напитками, но прибѣгать къ этому средству запрещало нравственное чувство. Наконецъ нѣкоторые предметы, именно идоловъ, мѣста своихъ моленій, самоѣды боялись показывать, а тѣмъ болѣе продавать. Всѣ самоѣды считались крещеными, и потому должны были по требованію духовенства исполнять разныя христіанскія обязанности, т. е. крестить новорожденныхъ, хоронить мертвыхъ по обряду церкви, держать посты, исповѣдываться и пріобщаться. Само собой понятно, что эти обязанности совершенно неисполнимы въ глухой тундрѣ. Какъ напр. соблюдать самоѣдамъ постъ, если всякая пища, какою они только и могутъ питаться, — тюленина, оленина, жиръ, сало, рыба, — непремѣнно животнаго происхожденія. И вотъ, зная за ними эти грѣшки, священникъ спѣшитъ воспользоваться ихъ виною и облагаетъ ихъ сугубой данью. Наблюдая самоѣдовъ, приходившихъ въ Хабаровѣ въ часовню, путешественники замѣтили, что эти наивныя дѣти природы относятся къ образамъ совершенно такъ же, какъ къ своимъ идоламъ. Вскорѣ путешественники получили возможность убѣдиться, что самоѣды, наряду съ навязанными имъ христіанскими богами, въ числѣ которыхъ больше всего почитали Миколу, продолжаютъ втайнѣ поклоняться своимъ прежнимъ богамъ. Норденшильдъ поставилъ себѣ цѣлью во что бы то ни стало добыть этихъ идольчиковъ и посѣтить мѣста мольбищъ, гдѣ, по описаніямъ старыхъ путешественниковъ, стояли сотни большихъ и малыхъ истукановъ. Настойчивость его увѣнчалась полнымъ успѣхомъ. За нѣсколько серебряныхъ рублей, бывшихъ тогда рѣдкой монетой, блескъ которыхъ ослѣпилъ и соблазнилъ одну старую самоѣдку, ученому удалось получить въ собственность нѣсколько идольчиковъ, которыхъ самоѣды держатъ при себѣ или въ своемъ чумѣ, т. е. шатрѣ, въ качествѣ боговъ защитниковъ и приносящихъ удачу на промыслѣ.
Божки представляли подобія грубыхъ самодѣльныхъ куколъ вродѣ тѣхъ, какія устраиваютъ себѣ дѣти изъ какой-нибудь щепки, обернувъ ее въ тряпки, подпоясавъ обрывкомъ матеріи и намѣтивъ углемъ глаза, ротъ и носъ. Русскіе жители, которые обитали въ Хабаровѣ, относились къ этимъ самоѣдскимъ божкамъ, кажется, съ не меньшимъ почтеніемъ, чѣмъ самоѣды, и приписывали имъ ту же силу, какъ своимъ святымъ. Они сообщили Норденшильду, что въ окрестности есть немало холмовъ, вершины которыхъ уставлены множествомъ большихъ болвановъ, которымъ самоѣды приносятъ жертвы. На просьбы Норденшильда указать ему эти „храмы“ или мольбища, собесѣдники отвѣтили сначала рѣшительнымъ отказомъ. Видно было, что любопытство заѣзжаго иностранца внушало имъ страхъ, какъ бы божества не оскорбились и не отомстили тому, кто рѣшится сопровождать его къ святынѣ. Лишь неотступныя, настойчивыя убѣжденія и обѣщаніе хорошей награды смогли соблазнить одного изъ мѣстныхъ русскихъ, согласившагося наконецъ сопровождать Норденшильда къ одному изъ самоѣдскихъ святилищъ. При этомъ случаѣ путешественники испытали всѣ прелести ѣзды по моховой тундрѣ въ самоѣдскихъ саняхъ. Запряженные въ нихъ олени, которыхъ проводникъ погонялъ длинной, заостренной на концѣ палкой, неслись впередъ во всю прыть своихъ ногъ, въ то время какъ злополучные сѣдоки, непривычные къ такого рода ѣздѣ, употребляли всѣ усилія, только бы не вывалиться изъ прыгавшаго по кочкамъ экипажа. Святилище, предметъ горячаго любопытства Норденшильда, находилось на островѣ Вайгачѣ отдѣленномъ отъ Хабарова
проливомъ. Это былъ небольшой естественный холмъ съ пологими склонами, на которыхъ валялись безчисленныя приношенія, т. е. оленьи черепа съ вѣтвистыми рогами. На самой вершинѣ череповъ было навалено такъ много, что груда ихъ напоминала издали чащу кустарника. Возлѣ нихъ торчали другіе черепа, насаженные на воткнутыя въ землю палки; палки были изукрашены грубой рѣзьбой, изображавшей человѣческія лица. Въ числѣ оленьихъ череповъ находился также медвѣжій, возлѣ валялись медвѣжьи лапы съ когтями, и тутъ же на камнѣ лежали двѣ свинцовыя пули, очевидно, тѣ самыя, которыми медвѣдь былъ убитъ. Множество изломанныхъ желѣзныхъ предметовъ, какъ напр., осколки чугуновъ, ломаные топоры, куски обручей отъ бочекъ, даже металлическая часть отъ гармоники, неизвѣстно какъ попавшая сюда, дополняли разнообразіе пожертвованныхъ божествамъ предметовъ. Сами боги, владѣльцы всего этого великолѣпія, въ числѣ нѣсколькихъ сотъ стояли въ сторонѣ на восточномъ склонѣ холма. Это были различной длины доски, отъ 15—30 сантиметровъ до 3½ метровъ, на верхнемъ концѣ которыхъ красовались грубо нацарапанныя или вырѣзанныя лица. Ниже у берега виднѣлось огнище съ остатками пиршества, — слѣды недавняго посѣщенія какихъ-то поклонниковъ. По словамъ проводника боги также принимаютъ участіе въ пирѣ, потому что поклонники мажутъ имъ ротъ кровью и жиромъ животнаго, мясо котораго съѣдаютъ сами, а черепъ присоединяютъ къ кучѣ, увѣнчивающей вершину холма. Срисовавъ святилище, Норденшильдъ и его спутники принялись „грабить“ его. Они собрали наиболѣе интересные предметы. Замѣтивъ, что при видѣ такого святотатства, физіономія сопровождавшаго ихъ русскаго принимала все болѣе сумрачное выраженіе, путешественники поспѣшили уложить добычу въ мѣшокъ и унести ее подальше. Злосчастный проводникъ, которымъ все сильнѣе и сильнѣе овладѣвалъ страхъ мести со стороны поруганныхъ боговъ, взмолился, наконецъ, и сталъ просить Норденшильда смягчить ихъ гнѣвъ и отклонить месть какою-нибудь жертвой. Путешественникъ
выразилъ, разумѣется, полнѣйшую готовность исполнить просьбу. „Что же такое пожертвовать имъ?“ спросилъ онъ. Вопросъ вызвалъ въ темномъ человѣкѣ новое смущеніе. Видно было, что съ одной стороны его пугалъ страхъ мести со стороны самоѣдскихъ божествъ, съ другой стороны, какъ христіанинъ, онъ страшился божьяго наказанія за принесеніе жертвы идоламъ. Подумавъ немного, онъ, наконецъ, замѣтилъ, что, вѣроятно, боги останутся вполнѣ довольны, если чужеземцы положатъ въ щель между камнями нѣсколько мѣдныхъ монетъ. Съ медлительной торжественностью, подобавшей благочестивому жертвователю, Норденшильдъ вынулъ и положилъ на камень нѣсколько серебряныхъ монетъ. Безъ сомнѣнія, даръ этотъ представлялъ самую щедрую жертву изъ всѣхъ, когда-либо приносившихся на холмѣ, такъ какъ проводникъ выразилъ мысль, что съ этихъ боговъ вполнѣ достаточно было бы и мѣдныхъ монетъ.
Видъ самоѣдскаго святилища и украшавшихъ его предметовъ возбудилъ въ ученомъ путешественники цѣлый рядъ мыслей, уносившихъ его въ далекое прошлое, когда его собственные предки приносили своимъ богамъ точно такія же приношенія. Времена эти давно прошли, они окутаны глубокимъ мракомъ, сквозь который наука не проникла бы никогда, если бы изслѣдованіе быта дикихъ племенъ не открывало бы загадокъ, которыми окружено дѣтство человѣчества и начало его культуры.