Мои воспоминания (Фет)/1890 (ДО)/Часть 1/4
| ← Глава III | Мои воспоминанія. — Глава IV | Глава V → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Мои воспоминанія. — Москва: Типографія А.И. Мамонтова и К°, 1890. — С. 111—125. |
Я уже говорилъ, что со времени перехода моего въ гвардію отецъ сдѣлался въ отношеніи ко мнѣ чрезвычайно щедръ, и мнѣ оставалось только благодарить его за высылаемыя деньги, о которыхъ я вовсе не просилъ. У болѣе бережливыхъ изъ насъ скоплялись деньги, которыя мы превращали въ появившіеся тогда билеты восточнаго займа, которые при нашей бродячей жизни мы носили въ сумочкахъ на шеѣ. Ипполитъ Ѳедоровичъ называлъ эти сумочки „восточнымъ вопросомъ1“.
Наступили вешнія оттепели, снѣгъ зачерпывался водою, и пригорки стали обнажаться. Василія Павловича не было дома, и я въ отсутствіе его завѣдывалъ эскадрономъ, конечно, неоффиціально, такъ какъ и онъ уѣзжалъ въ Дерптъ частнымъ образомъ. Однажды ко мнѣ прискакалъ верхомъ чухонецъ и весьма одушевленно на что-то жаловался. Не понимая въ чемъ дѣло, я обратился къ помощи отставнаго гусара Энгардта; послѣдній растолковалъ, что солдаты самовольно надергали у этого крестьянина клевернаго сѣна изъ придорожнаго стога. Мысль, что наши уланы могли произвести такое самоуправство на мѣстѣ стоянки, меня возмутила. Въ нѣсколько минутъ лошадь моя была осѣдлана, и я помчался вслѣдъ за крестьяниномъ, указывавшимъ мнѣ дорогу. Когда мы по перелѣску выскочили на шоссе, крестьянинъ указалъ мнѣ на проходящія артиллерійскія орудія, у которыхъ на передкахъ я тотчасъ увидалъ клеверное cѣно.
— Кто у васъ при баттареѣ? спросилъ я солдатика. Онъ назвалъ фамилію капитана.
— Гдѣ же онъ?
— Поѣхали впередъ.
Я пустился впередъ по шоссе и, догнавъ ѣхавшаго верхомъ капитана, объяснилъ ему претензію крестьянина. Переговоривши съ просителемъ по-чухонски, капитанъ увѣрилъ меня, что тотчасъ же удовлетворитъ крестьянина, и мы разстались.
На слѣдующую зиму на одномъ балѣ въ Ревелѣ я узналъ капитана и напомнилъ ему о нашей встрѣчѣ.
— Да, сказалъ онъ, а вы и не знаете, какимъ честнымъ человѣкомъ оказался этотъ крестьянинъ. Трудно было мнѣ, не видавши всего количества похищеннаго, опредѣлить убытокъ; а потому я предложилъ ему помириться на двадцати рубляхъ. „У меня взяли, отвѣчалъ крестьянинъ, приблизительно пудовъ двадцать, и мнѣ слѣдуетъ всего по теперешнимъ цѣнамъ восемь рублей“.
Весна между тѣмъ открывалась все рѣшительнѣе, и однажды, когда я за обѣдомъ распрашивалъ у барона о вальдшнепахъ, онъ сказалъ, что вальдшнеповъ у нихъ бываетъ какъ-то мало, но что теперь наступаетъ самая забавная охота на рябчиковъ на пищикъ. Совершенно незнакомый съ этою охотой, я спросилъ барона, что такое пищикъ?
— Я вамъ все это послѣ обѣда покажу и растолкую, отвѣчалъ онъ съ обычною своей живостью. И дѣйствительно, тотчасъ послѣ кофею онъ принесъ мнѣ небольшую костяную дудочку и научилъ меня извлекать изъ нея дважды повторяемый звукъ. Оставшись наконецъ доволенъ моимъ посвистомъ, баронъ на другой день любезно прошелъ со мною въ лѣсъ и указалъ мѣсто, гдѣ можно ожидать рябчиковъ. „Надо быть чрезвычайно осторожнымъ съ рябчикомъ въ двухъ отношеніяхъ, пояснилъ баронъ. Вопервыхъ, манить его дудкой въ ту минуту, когда онъ самъ отзывается, для того чтобы онъ не разслышалъ обмана; а вовторыхъ, когда онъ подлетитъ на пищикъ, не должно шевелить ни собственныхъ членовъ, ни ружья, а приподымать послѣднее для прицѣла незамѣтнымъ образомъ. Теперь я уже вамъ не нуженъ, продолжалъ баронъ, и скорѣе могу только помѣшать, а потому ухожу“.
Было совершенно тихо и тепло въ прекрасномъ хвойномъ лѣсу, перемѣшанномъ съ неодѣвшимся еще чернолѣсьемъ. Согласно преподанному мнѣ уроку, я осторожно пропищалъ разъ, ставши подъ старою елью, и насторожилъ слухъ. Минуть черезъ пять я пропищалъ вторично съ полнымъ недовѣріемъ къ своему искусству; но тотчасъ же услыхалъ какъ бы отдаленное фырканье. Я догадался, что это взлетъ рябчика и сталъ, если возможно, еще болѣе остороженъ. Черезъ минуту я услыхалъ вдали пискъ, подобный производимому мною, и, не давая рябчику кончить его, вновь подзадорилъ его своимъ. Фырканье повторилось еще явственнѣе, и тотъ же пискъ послышался въ болѣе близкомъ разстояніи. За новымъ моимъ позывомъ громогласно повторился фыркающій шумъ крыльевъ, и на этотъ разъ рябчикъ сѣлъ шагахъ въ двадцати пяти передо мною на обнаженную осинку. Когда онъ снова сталъ азартно пищать, я даже видѣлъ, какъ вздувались бѣлыя перышки у него на горлѣ, и на головѣ красиво вздымался хохольчикъ. Чуть замѣтно наводя ружье, я цѣлилъ въ голову, боясь на такомъ близкомъ разстояніи разбить зарядомъ всего рябчика. Я видѣлъ, какъ за выстрѣломъ рябчикъ покатился со своей вѣтки, и я бросился со всѣхъ ногъ подымать его. Попалъ я въ него очень удачно, такъ какъ самая его головка была ранена, но не раздроблена. Увлеченный удачей совершенно новой для меня охоты, я расцѣловалъ свою добычу. Часа черезъ полтора я такимъ же образомъ еще убилъ трехъ.
На другой день за обѣдомъ баронесса благодарила меня за дичину и пояснила, что рябчикамъ слѣдуетъ полежать нѣсколько дней, иначе они будутъ жестки.
Въ скоромъ времени затѣмъ насъ снова потребовали къ Ревелю, и переходъ этотъ памятенъ мнѣ только тѣмъ, что на одной изъ дневокъ мы съ тѣмъ же самымъ эскадроннымъ товарищемъ корнетомъ барономъ Офбергомъ, съ которымъ когда-то такъ неудачно маневрировали подъ Краснымъ Селомъ, отправились въ лѣсъ на тягу вальдшнеповъ, такъ художественно описанную гр. Толстымъ въ „Аннѣ Карениной“. Такъ какъ никто намъ не указывалъ мѣста, мы остановились съ барономъ на длинной лужайкѣ, тянувшейся между двумя стѣнами весьма высокихъ деревьевъ. По свойственному мнѣ нетерпѣнію, я не люблю ни охоты на крупнаго звѣря, ни уженья, ни вальдшнепиной тяги, такъ какъ во всѣхъ этихъ случаяхъ зачастую приходится долго ждать и ждать понапрасну. И на этотъ разъ мы долго стояли на нашей лужайкѣ, лицомъ къ закатившемуся солнцу. Было совершенно тихо, и надъ всѣмъ лѣсомъ возвышался прозрачный золотистый куполъ зари. Я хотѣлъ было уже сказать: „баронъ, пойдемте домой“, — какъ вдругъ вправо послышалось дорогое охотнику кряхтѣнье, и черезъ полминуты я увидалъ высоко надъ деревьями несущагося черезъ поляну вальдшнепа въ значительномъ впереди меня разстояніи. Баронъ Офбергъ признавался мнѣ потомъ, какъ онъ въ душѣ смѣялся, увидавъ, что я не только поднялъ ружье, но и цѣлюсь въ вальдшнепа на такомъ, можно сказать, безумномъ разстояніи. Я, дѣйствитедьно, прицѣлился на цѣлую ладонь передъ головою вальдшнепа и спустилъ курокъ. Вальдшнепъ мгновенно сложилъ крылья, какъ ладони, надъ своею головой и отвѣсно покатился внизъ съ своей высоты. Мы было тронулись подымать его, но я воскликнулъ: „нѣтъ, баронъ! надо смѣрить, сколько до него шаговъ. Такія вещи рѣдко случаются“. Мы намѣрили восемьдесятъ шаговъ, и предоставляю каждому, принявъ во вниманіе по крайней мѣрѣ 40 арш. высоты, на которой убитъ вальдшнепъ, разсчитать діагональ смертоноснаго заряда. Вѣроятно, вальдшнепъ былъ убитъ въ голову шальною дробиной, не оставившей и слѣда.
На этотъ разъ мы попали въ лѣтнюю стоянку на пустую мызу, которой имени не упомню, такъ какъ владѣльцевъ ея тамъ не было, и мнѣ опять пришлось вступить въ должность хозяйки. Вскорѣ по прибытіи нашемъ на мѣсто, прибылъ и недошедшій до меня гнѣдой жеребчикъ Глазунчикъ, о которомъ писалъ покойный отецъ. Четырехлѣтняя лошадь была чрезвычайно красива, и посѣтившій насъ сосѣдній командиръ пятаго эскадрона С—въ, посмотрѣвши ее, тотчасъ предлагалъ мнѣ 700 руб. Но имѣя самъ охотницкую жилку, я наотрѣзъ отказался отъ продажи лошади и усердно занялся ея выѣздкою, тѣмъ болѣе, что у моего лихаго подъездка оказалось отъ расхожаго сѣдла на хребтѣ затвердѣніе, признанное ветеринаромъ неизлѣчимымъ, и я, скрѣпя сердце, повернулъ подъѣздка на пристяжку. Тѣмъ не менѣе я продалъ его артиллеристу, который вылѣчилъ его и взялъ на немъ скаковой призъ въ Царскомъ Селѣ.
Единовременно съ присылкою Глазунчика, я получилъ письмо отъ зятя моего А. Н. Ш—а, въ которомъ онъ просилъ моего разрѣшенія оставить у себя приходившіяся мнѣ по разсчетамъ съ братьевъ четыре тысячи рублей. „Зная, что деньги могутъ тебѣ понадобиться на службѣ внезапно, писалъ онъ, я обязуюсь уплатить ихъ по первому твоему требованію и буду за нихъ платить по десяти процентовъ“. Я отвѣчалъ, что онъ можетъ ихъ оставить у себя подъ вексель на законныхъ процентахъ.
Стоянка этимъ лѣтомъ не представляла никакого развлеченія, и однажды отъ нечего дѣлать мы съ Василіемъ Павловичемъ рѣшились проѣхать къ полковнику С—ву, стоявшему въ прекрасномъ флигелѣ, на мызѣ какой-то молодой вдовы-графини. Полковникъ былъ человѣкъ лѣтъ сорока пяти, недурной собою брюнетъ съ вьющимися волосами, которыхъ блестящимъ завиткамъ онъ, какъ оказалось, помогалъ искусствомъ. Самого его мы не застали дома, но застали квартировавшаго въ томъ же флигелѣ красиваго корнета, блондина Халеева. Не безъ комизма разсказывалъ Халеевъ о неудовольствіи полковника на него только потому, что онъ любезно раскланивался съ графиней при встрѣчѣ съ нею въ саду. Между прочимъ онъ въ лицахъ передалъ свой разговоръ съ полковникомъ, совершенно очарованнымъ не только стоянкой, но и всѣмъ краемъ.
— Я никакъ не ожидалъ, Александръ Васильевичъ, чтобы вы такъ скоро забыли Россію, говорилъ Халеевъ, воспроизводя свой разговоръ съ полковникомъ.
— Ужь это не о прелестяхъ ли Новгородской губерніи заставляете вы меня вздыхать? отвѣчаетъ полковникъ.
— Я никакъ не предполагалъ, Александръ Васильевичъ, что вы до такой степени космополитъ.
При этихъ словахъ глаза Александра Васильевича засверкали гнѣвомъ.
— Я васъ прошу, воскликнулъ онъ, воздерживаться отъ подобныхъ замѣчаній! Какое вамъ дѣло, завиваю я волосы или нѣтъ? У васъ тоже волосы вьются. Но я себѣ никогда не позволю никакихъ на этотъ счетъ замѣчаній, и хоть вы себѣ всѣ космы опалите, я никогда вамъ не скажу, что вы космополитъ!
— Я, конечно, просилъ извинить меня въ необдуманномъ выраженіи, прибавилъ проказникъ.
Въ концѣ іюля я прослышалъ о пожиломъ фермерѣ, арендующемъ землю, принадлежащую городу Ревелю, верстахъ въ 15-ти отъ меня по ревельской дорогѣ. Тамъ, по слухамъ, были молодые тетерева, и — сердце не камень — я, забравши своего десятимѣсячнаго Непира, отправился въ походной телѣжкѣ по знакомому мнѣ ревельскому шоссе. Шоссе многократно проходило у самаго моря, и слышно было громкое шуршаніе прибрежнаго хряща, когда чухонецъ проходилъ по немъ съ сохою, у которой сошники скорѣе напоминали два желѣзныхъ лома, чѣмъ нашъ широкій копьеобразный сошникъ.
— А что, Иванъ, спросилъ я своего кучера, сталъ ли бы нашъ воронежскій мужикъ пахать такой хрящъ?
— Помилуйте, скажите! отвѣчалъ Иванъ, — да нашъ бы и вниманія не обратилъ на этакую дрянь; что ужь тутъ? Живой голышъ.
— А что, какъ ты замѣчаешь, подъѣздокъ то меньше сталъ кашлять?
— Отъ этого лѣкарства-то? Да по-моему, ни крошечки. Что было, то и есть.
— Да что же ветеринаръ-то говоритъ?
— Извѣстно антересно послушать! Что говорить! Ученый человѣкъ! А вотъ подошелъ къ лошади то — и теменъ!
Съ небольшимъ черезъ часъ телѣжка наша, свернувши съ главнаго шоссе на проселочное, въѣхала на небольшой дворъ совершенно исправной и даже красивой фермы, и мнѣ пришлось, при незнаніи чухонскаго языка, искать кого-либо, съ кѣмъ бы я могъ, за отсутствіемъ фермера, объясниться по-нѣмецки. На крыльцѣ показалась миловидная брюнетка, съ бархатистыми, какъ двѣ черныхъ вишни, глазами, и на объясненія мои сообщила, что отецъ уѣхалъ по дѣламъ въ Ревель и сейчасъ же долженъ быть назадъ, и что если я желаю обождать его, то она проситъ меня войти въ его кабинетъ. Дѣлать было нечего. Я усѣлся въ небольшой комнатѣ со стѣнами, убранными оленьими рогами, увѣшанными охотничьими снарядами, и сталъ читать попавшійся подъ руку томъ Шиллера. Черезъ часъ явился и самъ фермеръ, сѣдой и грузный старикъ, не лишенный еще извѣстной бодрости. Узнавши въ чемъ дѣло, онъ любезно предложилъ мнѣ тотчасъ же пройтись къ лѣсу въ нѣсколькихъ шагахъ отъ фермы, только для пробы моей собаки, такъ какъ онъ самъ нѣсколько разъ въ этомъ направленіи, саженяхъ во ста отъ двора, находилъ выводокъ тетеревовъ. Покуда мы шли съ нимъ, направляясь къ кустарникамъ, старикъ старался обратить мое вниманіе на безукоризненную обработку земли на его фермѣ, предметъ менѣе всего интересовавшій меня въ то время. „Потрудитесь взглянуть, говорилъ онъ, вдоль всего овсянаго поля, и вы не найдете ни одной сорной травинки. На свою собаку я мало надѣюсь, прибавилъ онъ: своей хорошей я лишился на дняхъ. Интересно видѣть, что будетъ дѣлать вашъ щенокъ, весьма красивый и породистый, надо сказать правду“.
Пока мы шли по низкорослымъ кустамъ, собака фермера, бѣгавшая впереди насъ, очевидно, наткнулась на тетерьку, которая съ клохтаньемъ перелетѣла черезъ дорожку и тотчасъ же сѣла въ кустѣ. Ничего лучшаго не могло быть для пробы Непира. Дошедши до замѣченнаго мною куста, я наладилъ свою собаку на несомнѣнные слѣды тетерьки, но Непиръ скакалъ черезъ нихъ безъ малѣйшаго вниманія.
— Первая наша попытка, сказалъ фермеръ, неудачна. На собаку вашу надежда плохая, и потому я предлагаю вамъ отложить дѣло до другаго дня. Тогда я попрошу васъ прибыть къ семи часамъ утра. Мы напьемся кофею и прямо до наступленія жары попытаемъ счастья.
Когда на третій день, по уговору, за десять минутъ до семи часовъ, я слѣзъ съ телѣжки посреди двора фермы, то увидалъ сѣдую, коротко остриженную голову фермера, выглянувшую изъ окна кабинета, и услыхалъ жирный его голосъ: „покорнѣйше просимъ“. Войдя въ небольшую столовую, я нашелъ накрытый столъ. Пока я ходилъ въ кабинетъ поставить ружье и снять на время остальныя охотничьи принадлежности, столовая оживилась. Я нашелъ въ концѣ стола знакомую уже мнѣ дѣвушку лѣтъ семнадцати, пышныя рѣсницы и волосы которой я только тутъ разсмотрѣлъ хорошенько. Человѣкъ пять опрятныхъ мальчугановъ и дѣвочекъ помѣщались на стульяхъ по обѣимъ ея сторонамъ, а старикъ отецъ, пригласившій меня сѣсть рядомъ съ собою, покойно опустился противъ нея на кресло.
— Въ прошломъ году, сказалъ онъ, я имѣлъ несчастіе потерять жену, и вотъ моя старшая Эмми, какъ видите, теперь мать всѣхъ этихъ дѣтей.
Тою порою Эмми съ необыкновенною ловкостью разливала молоко по стаканамъ дѣтей, добавляя каждому кусокъ хлѣба съ масломъ. Она не заставила ни отца, ни меня ждать нашихъ порцій душистаго кофею съ превосходными сливками и горячимъ печеньемъ. Отцу она налила кофей въ кружку, превышавшую размѣры обыкновеннаго стакана.
— Видно, что вы привыкли расточать благодѣянія, сказалъ я, чтобы не сидѣть молчкомъ, — такъ свободно и легко это у васъ выходитъ.
— Всегда легко, отвѣчала она, дѣлать, что нравиться.
— Конечно, Шиллеръ много одухотворяетъ вашъ трудъ своими идеалами.
— Противъ этого я не спорю, отвѣтила она, но у меня такъ мало времени послѣ дѣтскихъ уроковъ, что мнѣ некогда разбирать источники моихъ чувствъ. Мнѣ все кажется, что любимое въ жизни и есть идеальное.
Въ это время старикъ-отецъ налилъ себѣ вторую кружку кофею и приправилъ ее чудесными сливками. Дѣвушка приподнялась, перешла на другой конецъ стола къ отцу и тихо взяла у него приготовленную кружку. Старикъ схватился обѣими руками за блюдечко и заворчалъ что-то вродѣ: „только на этотъ разъ“.
— Нѣтъ, нѣтъ папа! самымъ серьезнымъ голосомъ сказала дѣвушка. Это тебѣ вредно, и я положительно тебѣ этого не позволю. Старикъ выпустилъ блюдечко, и она унесла кофе.
Не теряя утреннихъ часовъ, мы по знакомой уже мнѣ дорожкѣ отправились черезъ кусты въ близь лежащій лѣсъ. На этотъ разъ мой Непиръ, скакнувъ черезъ старый пень, вдругъ загнулъ голову назадъ и съ приподнятымъ хвостомъ застылъ на мѣстѣ. Налюбовавшись съ моимъ хозяиномъ первою стойкою щенка, я вспугнулъ и убилъ вылетѣвшаго тетеревенка.
Когда впослѣдствіи, на привалѣ въ калужскихъ лѣсахъ, я передалъ этотъ охотничій эпизодъ Тургеневу, онъ сказалъ:
— Да, кажется, ничего нѣтъ необыкновеннаго въ вашей Эмми, а между тѣмъ сколько вѣковъ культуры должны были наслояться одинъ на другой, чтобы такое явленіе стало возможнымъ.
Не связанные никакимъ присутствіемъ владѣльцевъ, мы, какъ я уже выше замѣтилъ, занимали барскій домъ, подѣливши между эскадронными товарищами комнаты, и жили, кто какъ хотѣлъ. Мы съ Василіемъ Павловичемъ, какъ всегда, держали общій столъ, а два брата бароны Офберги продовольствовались тоже вмѣстѣ. Если мы и посѣщали взаимно другъ друга, то въ качествѣ гостей. У старшаго, хорошаго стрѣлка и охотника, желтый понтеръ Гекторъ былъ родной братъ моего чернаго Непира, и, приходя иногда поболтать въ комнату къ барону, я постоянно изумлялся неусыпному вниманію охотника, наблюдавшаго за своею, лежавшею на соломенной подушкѣ, собакой. Выпускался красивый Гекторъ гулять на дворъ въ извѣстное время сутокъ, но затѣмъ, едва только онъ поднимался съ подушки и искательно подходилъ къ хозяину или гостю, какъ въ ту же минуту раздавалось неизмѣнное: „geh’schlafen, geh’schlafen!“ и несчастная собака снова неподвижно укладывалась на подушку.
Высокая справочная цѣна на овесъ побудила старшаго барона купить рублей за пятнадцать осьминникъ роскошнаго клевера, котораго солдатикъ барона ежедневно накашивалъ извѣстное количество для его лошади. Такимъ образомъ баронъ достигалъ двухъ цѣлей: освѣженія лошади травянымъ продовольствіемъ и сокращения расхода наполовину.
Что касается до меня, то, занимаясь на досугѣ выѣздкою своихъ лошадей, отъ которыхъ постоянно добивался успѣховъ, я и не помышлялъ объ уменьшеніи имъ корма, особливо налегая на своего Фелькерзама, котораго почти довелъ до желаемой гибкости и податливости. Передъ выступленіемъ въ походъ, кавалергардскій берейторъ предлагалъ мнѣ за него полторы тысячи рублей; но тогда я не рѣшился продать его; теперь же, въ виду поступившаго подъ сѣдло Глазунчика, я былъ бы не прочь продать прежняго парадира за такую цѣну.
Въ одно свѣтлое, но далеко для меня не прекрасное утро въ комнату ко мнѣ вошелъ старшій баронъ Офбергъ.
— Здравствуйте, баронъ, сказалъ я. — Не хотите ли кофею?
— Нѣтъ, теперь девятый часъ, отвѣчалъ баронъ, и я не только напился кофею, но успѣлъ объѣздить свою лошадь и зашелъ спросить васъ, — что такое съ вашей лошадью? Я видѣлъ, солдатикъ выводилъ ее изъ конюшни, и она черезъ порогъ спотыкается.
Я бросился въ конюшню, и слова барона вполнѣ оправдались. Лошадь, которую я день тому назадъ отъѣздилъ до мыла, по непонятной причинѣ пала на ноги. Оказалось, что причиною бѣды была медвѣжья услуга. Солдатикъ мой, откармливая несчастнаго Фелькерзама, отъ души, сверхъ обычной дачи, кралъ для него бароновскій клеверъ. Пришлось прибѣгать къ кровопусканіямъ и діэтѣ, но, не смотря на всѣ старанія, лошадь уже держалась подъ сѣдломъ одною школой. Весь прежній огонь погасъ невозвратно.
Однажды вернувшись съ охоты, баронъ разсказалъ мнѣ, что въ чащѣ лѣсной нашелъ выводокъ глухарей, но цыплята такъ молоды, что онъ по нихъ стрѣлять не сталъ. Мнѣ захотѣлось натаскать своего Непира, уже показавшаго блестящія способности. Съ этою цѣлью я рано утромъ отправился на моховое болото, поросшее елками и группами невысокихъ кустовъ, представлявшихъ зеленые острова между бѣлыми мхами, этимъ любимымъ мѣстопребываніемъ бѣлыхъ куропатокъ. На послѣднихъ то разсчитывалъ я болѣе всего, такъ какъ, крѣпкія на подъемъ, онѣ всего удобнѣе для упражненія собаки въ твердой стойкѣ. Но какъ нарочно на этотъ разъ я ничего не находилъ и, увлекаясь поисками, зашелъ далеко отъ своей телѣжки. Солнце высоко уже стояло на небѣ, показывая полдень; голодъ и жажда давали сильно себя чувствовать; въ ягташѣ моемъ, кромѣ случайно попавшейся пары дупелей, ничего не было, и я рѣшился зажарить одного изъ нихъ, не смотря на отсутствіе соли. Ощипать его и надѣть на палочку было дѣломъ нѣсколькихъ минутъ, и затѣмъ, когда при поворотахъ надъ разведеннымъ огнемъ, сытый дупель сталъ выпускать свое сало, я вмѣсто соли посыпалъ его порохомъ, содержащимъ селитру, какъ суррогатъ соли. Конечно, мое жареное оказалось совершенно чернымъ, но съѣлъ я его съ особеннымъ аппетитомъ, и голодному оно казалось превосходнымъ. Кончивъ импровизованный завтракъ, я пустился далѣе и вдругъ, къ величайшей радости, увидалъ, что мой Непиръ вытянулся и замеръ, повернувшись носомъ къ кустарнику, представлявшему зеленый продолговатый островъ на чистомъ болотѣ. Долгое время стоялъ я надъ собакой, тихонько гладя ее по спинѣ и любуясь ея раздувающимися ноздрями и горящими глазами. Но всему есть границы, и я вполголоса произнесъ: „allez!“ Собака не двигалась. По крѣпкой ея стойкѣ, я предполагалъ цѣлый выводокъ тетеревовъ или бѣлыхъ куропатокъ, и сталъ подвигаться вдоль края острова по направленію, указываемому собакой, держа ружье наготовѣ. Вдругъ шагахъ въ семи передъ собою я услыхалъ въ низкоросломъ кустарникѣ тотъ рѣзкій трепетъ крыльевъ, который всегда такъ нервно дѣйствуетъ на охотника, — и изъ кустовъ показалась краснобровая голова черныша. „Ну, думаю, дѣло на чистоту. Торопиться некуда! Возьму повѣрнѣе, и собака, такъ отлично державшая, стойку, увидавши убитаго тетерева, убѣдится въ цѣли нашихъ общихъ стараній“. Медленно навелъ я ружье вдоль спины выбравшагося изъ кустовъ черныша и спустилъ курокъ. Къ изумленію моему, невредимый чернышъ, распустивши широко крылья, показался надъ бѣлымъ комкомъ дыма отъ моего выстрѣла. „Странно, подумалъ я; — но ужь отъ втораго то, совершенно хладнокровнаго и систематическаго выстрѣла не уйдешь“. Опять бѣлый комъ дыма, и изъ него все выше и выше поднимается чернышъ и по синему, безоблачному небу несется къ отдаленной каемкѣ лѣсовъ, окружающихъ моховое болото. Руки мои съ дымящимися стволами опустились, и обидная неудача сразу подкосила остатокъ силъ, возбуждавшихся недавнею надеждой. Всѣмъ моимъ существомъ я почувствовалъ, что въ эту пору дня надо было бы уже быть дома и отдыхать отъ тяжелой ходьбы по болоту, въ которомъ съ каждымъ шагомъ нога глубоко уходитъ въ мягкій мохъ. А тутъ приходится верстъ пять такимъ болотомъ возвращаться къ лошади, таща ружье, которое тутъ только показалось чрезвычайно тяжелымъ. Солнце пекло невыносимо при совершенномъ безвѣтріи. Вдругъ во всеобщемъ молчаніи загрохотала близкая, оглушительная и непрерывная канонада. Не могло быть сомнѣнія, что канонада эта производится громадными крѣпостными или морскими орудіями. Ясно, что англичане бомбардируютъ Ревель, а быть можетъ прикрываютъ морскою артиллеріей свой десантъ. Въ послѣднемъ случаѣ, очевидно, завязалось генеральное сраженіе, на которое въ числѣ прочихъ понесся и нашъ шестой эскадронъ, въ то время какъ я одинъ, изнемогающій отъ усталости, часа полтора еще буду тащиться по болоту. Хорошъ слуга отечества! Чѣмъ это все для меня разыграется? Отчаяніе придало мнѣ новыя силы, и я гораздо скорѣе, чѣмъ можно было предполагать, дошелъ до ожидавшаго меня кучера Ивана. Когда мы быстро докатили до дому, канонада прекратилась, и эскадронъ не трогался съ мѣста, а къ вечеру мы узнали, что соединенный флотъ праздновалъ день рожденія Непира. Нечего было удивляться, что пальба казалась столь близкою, если припомнить, что на берегу Балтійскаго Порта мы совершенно ясно слышали громъ бомбардированія Бомарзунда.
Не находя въ моемъ воспоминаніи ничего замѣчательнаго о дальнѣйшемъ нашемъ пребываніи на уединенной мызѣ, возвращаюсь съ моимъ разсказомъ прямо въ знакомыя окрестности Дерпта на мызу Аякаръ къ Энгардтамъ, куда позднею осенью мы были переведены снова.
На этотъ разъ не упомню, почему именно я попалъ ночевать во флигель гостепріимныхъ Берговъ, вмѣстѣ съ кучеромъ моимъ Иваномъ, бывшимъ при мнѣ въ качествѣ прислуги. Когда, вставши поутру и напившись кофею, я отворилъ дверь въ предшествующую комнату, то нашелъ Ивана стоящимъ противъ двери, и при взглядѣ на его рябыя приподнявшіяся скулы и слегка прижмуренные, смѣющіеся сѣренькіе глазки, я тотчасъ увидалъ, что съ нимъ случилось что-либо курьезное.
— Что ты, Иванъ? спросилъ я его.
— Ги, ги! замычалъ онъ, оскалившись. — Ужь такіе-то порядки тутъ, что только помилуйте! При этомъ онъ прибѣгнулъ къ обычному своему жесту, которымъ выражалъ крайнее смущеніе и застѣнчивость: раздвинувъ пальцы рукъ, онъ, образуя какъ бы забрало, закрывалъ имъ глаза, хотя и продолжалъ смотрѣть въ промежутки между пальцами.
— Помилуйте, скажите! прихожу это вечеромъ и гляжу: что вамъ въ той комнатѣ, то и мнѣ въ этой. Только все попроще. А то и постель, и одѣяло, и коврикъ, и столикъ, и графинъ съ водою. Указываетъ человѣкъ: „вотъ, молъ, тебѣ!“ — и ушелъ. Что жь тутъ дѣлать-то? Я, признаться, спервоначала хотѣлъ просто лечь на полъ и головою на коврикъ, да побоялся, что не тѣ у нихъ порядки. Дѣлать нечего! раздѣлся и тоже подъ одѣяло. Господи! а утромъ-то, какъ вамъ понесли кофей, и мнѣ тоже въ глиняной желтой кружкѣ кофей и булки здоровый ломоть. Ну, помилуйте, скажите! Что жь это за порядки?
Иванъ въ сущности былъ правъ, всѣмъ существомъ своимъ отшатываясь, отъ подобныхъ порядковъ, которые могутъ существовать только тамъ, гдѣ одно служащее лицо, вполнѣ замѣняя двухъ-трехъ нашихъ, имѣетъ полное право разсчитывать на двойныя или тройныя удобства жизни.
Въ Аякарѣ началась наша прежняя однообразная жизнь, окруженная все тѣмъ же радушіемъ хозяевъ. Всегда веселый и подвижной, баронъ былъ самымъ дѣятельнымъ хозяиномъ, не упускавшимъ случая извлечь изъ хозяйства возможную выгоду.
— Вы вѣдь знаете, сказалъ онъ однажды, что я всякую зиму торгую рыбою. Но если вы хотите видѣть, какъ это дѣлается, то послѣ завтра мы поѣдемъ на рыбную ловлю, такъ какъ старообрядцы Пейпуса уже пріѣхали и сторговались со мною. Часть большаго озера, изъ котораго вытекаетъ рѣка Эмбахъ, входитъ въ нашу дачу, и весною, во время метанія икры, рыба во множеcтвѣ бьется къ берегу. Поэтому я, перепрудивши у себя небольшой ручей, недалеко отъ берега озера устроилъ большую сажалку и пускаю въ нее рыбу. Тутъ она не только сохраняется, но даже плодится, такъ какъ мелкую я никогда не выбираю. Я очень радъ, господа, что это васъ интересуетъ, сказалъ баронъ, обращаясь ко мнѣ и къ Василію Павловичу, и послѣ завтра мы поѣдемъ къ сажалкѣ, и вы сами все увидите. Я васъ не задержу, у меня живо это будетъ сдѣлано.
Когда въ назначенный день санки подвезли насъ къ покрытой снѣгомъ сажалкѣ, мы нашли на льду уже всѣхъ чухонцевъ, приготовлявшихся къ лову, а также и русскихъ крестьянъ-рыботорговцевъ. Въ рукахъ у послѣднихъ были нетолстыя дубинки.
Чтобы ясно понять происходившую на нашихъ глазахъ операцію, надо представить себѣ четвероугольную и продолговатую сажалку въ видѣ лежащей передъ нами бѣлой страницы, на которой надо написать русскую букву „покой“ такъ, чтобы верхняя черта буквы протянулась вдоль верхняго края листа, a двѣ боковыя ножки вдоль обоихъ его боковъ. Когда такая буква была умственно намѣчена на поверхности сажалки, чухонцы тотчасъ-же съ пешнями, кирками и топорами бросились прорубать ледъ по полоскѣ, соотвѣтствующей верхней чертѣ буквы П. Въ это же время другіе стали на линіяхъ, соотвѣтствующихъ обѣимъ ножкамъ П, прорубать лунки, или высѣкать проруби аршинъ на десять одна отъ другой. Когда таковыя проруби въ два ряда прошли вдоль всей сажалки, кончившіе первую сплошную прорубь, по верхней части буквы П, пробѣжали по всей сажалкѣ и прорубили въ нижнемъ концѣ ея совершенно такую-же поперечную прорубь, какъ и въ верхнемъ концѣ. Когда и эта прорубь была окончена, чухны стали прорубать еще и третью поперечную прорубь, какъ-бы перепоясывая посрединѣ букву П и превращая ее въ букву Н. Тогда съ саней растянули неводъ во всю ширину сажалки съ привязанными къ обоимъ крыламъ его длинными бичевами, свободные концы которыхъ сейчасъ же прикрѣпили къ десяти или двѣнадцати-аршиннымъ жердямъ. Жерди эти тотчасъ же запустили подъ ледъ и стали у толстаго конца жерди поворачивать ее вилою до тѣхъ поръ, пока тонкій конецъ жерди не показывался въ отдушинѣ первой очередной проруби. Тутъ сторожившій его появленіе чухонецъ въ свою очередь хваталъ жердь вилами и передвигалъ, какъ вздержку, до слѣдующей проруби, гдѣ такой же сторожъ налаживалъ ее до слѣдующей, — и такъ далѣе. Когда обѣ жерди такимъ порядкомъ достигли средней поперечной проруби, обѣ онѣ были вынуты изъ воды и, конечно, вытащили за собою слѣдомъ и веревки съ прикрѣпленными къ нимъ крыльями невода. Тащили неводъ въ поперечную прорубь, по объясненію барона, изъ предосторожности, чтобы сажаная рыба, захваченная тонею во всю длину сажалки, своею тяжестью не прорвала сѣти и такимъ образомъ не обратила всѣхъ усилій въ ничто. Такія опасенія оказались далеко не излишними: надо было видѣть горы всевозможной рыбы, наваленныя по обѣ стороны вытащенной сѣти. Пока выброшенная рыба вертѣлась на снѣгу, русскіе торговцы подходили и быстрыми ударами дубинки убивали ее по головѣ. На вопросъ мой, — для чего они это дѣлаютъ? — вопрошаемый отвѣчалъ:
— Изволите видѣть, какъ я ударю, она жабры-то раскроетъ, точно живая, да съ тѣмъ и застынетъ. Въ товарѣ-то она и красивѣе будетъ, не то что словно сонная набрана.
Когда сѣть была опорожнена, жерди, исполнявшія должность вздержекъ, снова юркнули подъ ледъ и, проходя отъ лунки къ лункѣ, въ скорости достигли послѣдней поперечной проруби, куда, вышедши изъ воды прежнимъ порядкомъ, вслѣдъ за веревками вытащили и вторую тоню. Кажется, на этотъ разъ рыбы навалили еще бо̀льшіе вороха. Баронъ говорилъ намъ, что тутъ рыбы рублей на пятьсотъ, по заранѣе условленной цѣнѣ. Къ масляной онъ надѣялся получить еще столько же. Вся мелкая рыба, попадавшаяся въ обѣ тони, была на нашихъ глазахъ пущена обратно въ воду.