Призракъ достигъ самой южной точки дуги, которую онъ описывалъ въ Тихомъ океанѣ, и сталъ поворачивать къ сѣверо-западу, направляясь къ одному небольшому островку, как говорили, для того, чтобы пополнить свои запасы прѣсной воды, прежде чѣмъ начать охоту у японскихъ береговъ. Охотники упражнялись съ охотничьими ружьями и винтовками до тѣхъ поръ, пока не остались вполнѣ довольны результатами; гребцы же и рулевые шили паруса, обертывали кожей и плетенкой весла и уключины для веселъ, чтобы можно было безумно подкрадываться къ котикамъ; вообще, приводили свои шлюпки въ порядокъ.
Между тѣмъ, жизнь на суднѣ шла попрежнему. Рука Лича зажила, хотя рубецъ останется у него на всю жизнь. Томасъ Могриджъ живетъ въ смертельномъ страхѣ, въ ожиданій возмездія, и не рѣшается ночью выходить на палубу. Среди команды возникли двѣ три новыя ссоры. Луисъ сказалъ мнѣ, что матросы узнали, что ихъ пересуды доходятъ до ушей Ларсена, и что двое доносчиковъ уже были основательно побиты. Онъ многозначительно качалъ головой, когда говорить о томъ, что, по его мнѣнію, предстоитъ Джонсону, который состоитъ гребцомъ въ одной с нимъ лодкѣ. Джонсонъ провинился въ томъ, что слишкомъ свободно высказываль свои мнѣнія и уже два или три раза имѣлъ столкновенія съ Ларсеномъ изъ-за неправильнаго произношенія этимъ послѣднимъ его имени. Іогансена онъ за это недавно вздулѣ, и съ тѣхъ поръ боцманъ правильно произноситъ его имя. Но, конечно, нельзя ожидать, чтобы Джонсонъ вздулъ также и Ларсена.
Луисъ разсказалъ мнѣ также кое-что о Смерть-Ларсенѣ, что вполнѣ сходилось съ тѣмъ, что мнѣ Разсказалъ Капитанъ. Мы, оказывается, можемъ встрѣтиться съ Смерть-Ларсеномъ на японскомъ берегу.— И тогда быть большой грозѣ,— пророчествовалъ опять Луисъ,— ибо они ненавидятъ другъ друга, какъ дѣти одной волчицы. — Смерть-Ларсенъ командуетъ Македоніей, единственнымъ пароходомъ на котиковыхъ промыслахъ; на Македоніи четырнадцать лодокъ, въ то время, какъ остальныя шхуны имѣють только по шести. Ходятъ слухи, что на Македоніи есть даже пушка и что Смерть-Ларсенъ занимается самыми невѣроятными набѣгами и экспедиціями, начиная съ контрабанднаго ввоза опіума въ Штаты и вывоза оружия изъ Штатовъ въ Китай и кончая открытымъ разбоемъ и пиратствомъ. Я не могъ не вѣрить Луису, ибо еще ни разу не поймать его на лжи; онъ были настоящей энциклопедіей во всемъ, что касалось моряковъ котиковаго флота.
То, что происходило въ кубрикѣ и на кухнѣ, на этомъ истинно дьявольскомъ суднѣ, происходило и въ «третьемъ классѣ» и въ капитанской каютѣ. Люди свирѣпо боролись другъ съ другомъ за жизнь. Охотники поминутно ждали драки не на жизнь, а на смерть между Смокомъ и Гендерсономъ, которые давно были не въ ладахъ; но Волкъ Ларсенъ категорически заявилъ, что если случится драка, то онъ пристрѣлить того, кто останется въ живыхъ. Онь откровенно признался, что онъ при этомѣ совершенно не становится на точку зрѣнія нравственности, ибо, что касается его, то ему совершенно безразлично, хотя бы всѣ охотники убили или даже съѣли другъ друга; и онъ не сталь бы вмѣшиваться, если бы они не были ему нужны для охоты. Если они только удержать свои страсти до конца сезона, то онъ обѣщаетъ имъ устроить праздникъ, когда всѣ могутъ свести свои счеты другъ съ другомъ, и тѣ, которые останутся въ живых, могутъ выбросить за бортъ мертвыхъ, при чемъ онъ поможетъ имъ сочинить исторію, чтобы оправдаться передъ властями. Мнѣ кажется, что даже охотники были смущены его хладнокровіемъ. Какъ они не испорчены сами, но они, конечно, очень боятся его.
Томасъ Могриджъ похожъ на собаку въ своемь подчиненіи мнѣ; но я втайнѣ очень боюсь его. Въ немъ есть храбрость, порождаемая страхомъ,— Это странное сочетаніе я прекрасно знаю по самому себѣ,— и въ каждый моментъ храбрость можетъ взять верхъ надъ страховъ и побудить его убить меня. Моему колѣну много лучше, хотя по временамъ оно еще очень болитъ; онѣмѣлость въ руки, сдавленной Волкомѣ Ларсеномъ, тоже проходить. Помимо этого, я чувствую себя прекрасно и сознаю, что мой организмъ находится въ прекрасномъ состоянiи. Мои мускулы твердѣютъ и увеличиваются въ объемѣ, но мои руки все еще представляють собою грустное зрѣлище. Онѣ покрыты пузырями, ногти окружены заусецами, обломаны и изъ-подъ них словно растутъ как-то грибки. Я страдаю также отъ чирьевъ, которые появились, очевидно, отъ несоотвѣтствующей пищи, ибо раньше у меня ихъ никогда не было.
Два дня тому назадъ я посмѣялся, увидѣвъ Волка Ларсена, читавшаго Библію, которая, послѣ напрасныхъ поисковъ въ началѣ путешествія, наконецъ нашлась въ сундукѣ умершаго боцмана. Я выразилъ удивление, что Ларсанъ могъ найти въ ней что-нибудь годное для себя, и тогда онъ прочелъ мнѣ отрывокъ изъ Экқлезіаста. Мнѣ казалось, когда онъ читалъ, что онъ говорить свои собственныя слова, и его голосъ, звучавшій печалью и глубокимъ чувствомъ, чаровалъ и захватывахъ меня. Онъ читает, удивительно выразительно, я никогда не забуду, сколько печали звучало въ его голосѣ, когда онъ читат:
«Я собралъ золото и серебро и всякiя сокровища, принесенныя мнѣ въ даръ царями изъ далекихъ странъ. Я собралъ пѣвцовъ и пѣвицъ и всѣ наслажденія людей, какъ музыкальные инструмент всѣхъ сортовъ.
«Итакъ я сталь великъ и собралъ сокровищъ больше, чѣмъ было до меня въ Іерусалимѣ; моя мудрость тоже осталась при мнѣ.
«Тогда я взглянуть на дѣло рукъ моихъ… и понялъ, что все была суета суетъ и томленіе духа, и что отъ нея не было пользы.
«Конецъ одинаковъ для всѣхъ: для правых и виноватыхъ, для злыхъ и добрыхъ, для чистыхъ и нечистыхъ и для тѣхъ, кто приноситъ жертвы, и для тѣхъ, кто ихъ не приноситъ, и для тѣхъ, кто проклинаетъ, и для тѣхъ, кто боится проклятій.
«… Сердце людей полно злобы и безумія, пока они живутъ, а затемъ они умираютъ.
«Ибо для человѣка, связаннаго со всѣми живущими, есть надежда, ибо живому псу лучше, чѣмъ мертвому льву.
«Ибо живущій знаетъ, что он долженъ умереть; но мертвые не знають ничего, имъ нѣтъ никакой награды, ибо память о нихъ исчезаетъ.
«И ихъ любовь, и ихъ ненависть, и ихъ зависть — погибли; и никогда они не примутъ ни малейшаго участія въ томъ, что дѣлается подъ солнцемъ».
— Вотъ видите, Гёмпъ,— сказалъ онъ, закрывая книгу и глядя на меня.— Пророкъ, который былъ царемъ Израиля, думалъ точно такъ же, какъ я. Вы называете меня пессимистомъ, но развѣ это не самый мрачный пессимиамъ? «Суета суетъ и тoмленіе духа», «Конецъ одинаковъ для всѣхъ». И такъ какъ пророкъ любилъ жизнь и не хотеѣлъ умирать, то онъ сказалъ: «Ибо живому псу лучше, чѣмъ мертвому льву». Онъ предпочитаетъ тщеславіе и суету суетъ молчанію и неподвижности могилы. И я тоже. Копошиться — это свинство; но не копошиться, походить на комокъ земли или на кусокъ камня,— отвратительно. Это отвратительно для той жизни, которая во мнѣ и самая сущность которой есть движеніе, способность къ движенію и сознанію этой способности къ движенію. Жизнь сама по себѣ несовершенна, но смерть еще болѣе несовершенна.
— Вамъ еще хуже, чѣмъ Омару,— сказалъ я,— тотъ, по крайней мѣрѣ, послѣ обычныхъ мученій юности нашелъ удовлетвореніе въ зрѣломъ возрастѣ и сдѣлалъ свой матеріализмъ жизнерадостнымъ.
— А кто такой былъ Омаръ? — спросилъ Волкъ Ларсенъ и… я ужъ не работалъ ни въ тотъ день, ни въ слѣдующій, и ни въ слѣдующій за нимъ.
Въ своемъ безпорядочномъ чтеніи ему не случилось набрести на «Рубаіятъ», и для него это сокровище было великой находкой. Я многое помнилъ наизусть, можетъ-быть, двѣ трети книги, остальныя строфы я просто пересказывалъ. Мы говорили цѣлыми часами объ отдѣльныхъ стансахъ и онъ нашелъ въ нихъ и жалобу и возмущеніе противъ смерти, чего я самъ никогда въ нихъ не находиль.
Напрасно я пытался возражать по существу вопроса — онъ крѣпко стоялъ на своихъ обычныхъ положеніяхъ.
— Жизни свойственно возмущаться и протестовать противъ своего прекращенія, и всякое живое существо — Омаръ, я, вы, — да, даже вы, — протестуемъ противъ смерти. Мысль о безсмертіи при этомъ безпомощна, ибо намъ данъ инстинктъ жизни, но не дано инстинктивное сознаніе безсмертія. Глохнетъ ваше хваленое сознаніе безсмертія, какъ только вамъ грозитъ умереть, и тогда вы только крѣпко цѣпляетесь за жизнь и боитесь умереть. Вы вѣдь боитесь умереть? Вы боялись даже дурака кока, когда онъ точилъ свой ножъ. Вы боитесь его даже теперь. Вы боитесь также и меня, Вы не можете отрицать этого. Если я схвачу васъ за горло вотъ такимъ образомъ, — его пальцы сжали мое горло, и у меня захватило дыханіе, — и начну выжимать изъ васъ жизнь вотъ такъ, то вашъ инстинктъ безсмертія быстро замретъ, а вашъ инстинктъ жизни воскреснетъ съ большой силой, и вы будете стараться спасти себя. А? Не правда ли? Я вижу страхъ смерти въ вашихъ глазахъ. Вы бьете по воздуху руками; вы употребляете всю свою силу, чтобы бороться за жизнь. Ваша рука сжимаетъ мою руку, ваша грудь тяжело вздымается, вашъ языкъ высовывается, ваша кожа темнѣетъ, ваши глаза наливаются кровью. Жить, жить, жить! кричите вы, и вы кричите это здѣсь, сейчасъ, а не тамъ, послѣ. Вы уже сомнѣваетесь въ своемъ безсмертіи, а? Ха, ха! Вы не увѣрены въ немъ? Вы не хотите рисковать? Вы увѣрены, что только эта жизнь реальна? Ахъ, вамъ становится все темнѣе и темнѣе. Это темнота смерти, это прекращеніе существованія, это прекращеніе всѣхъ чувствованій, прекращеніе движенія, это смерть собирается вокругъ васъ, опускается на васъ, окружаетъ васъ. Ваши глаза становятся неподвижны. Мой голосъ звучитъ все слабѣе и отдаленнѣе. Вы уже не можете видѣть моего лица. Но вы все же еще боретесь въ моихъ рукахъ. Вы брыкаетесь ногами. Ваше тѣло извивается, какъ тѣло змѣи. Ваша грудь вздымается и дѣлаетъ усиліе дышать. Жить, жить, только бы жить!..
Я больше ничего не слышалъ. Сознаніе смѣнилось темнотой, и, когда я пришелъ въ себя, я лежалъ на полу, а онъ курилъ сигару, задумчиво глядя на меня, и въ его глазахъ свѣтилось старое, энакомое мнѣ любопытство.
— Ну что, я убѣдилъ васъ? — спросилъ онъ. — Вотъ выпейте глотокъ этого вина. Я хочу предложить вамъ ёще нѣсколько вопросовъ.
Я, лежа на полу, отрицательно покачалъ головой. — Ваши аргументы слишкомъ... сильны, — съ трудомъ проговорилъ я, чувствуя сильную боль въ горлѣ.
— Вы будете чувствовать себя совсѣмъ хорошо черезъ полчаса, — увѣрялъ онъ меня. — И обѣщаю вамъ, что больше никогда не буду прибѣгать къ физическимъ доказательствамъ. А теперь вставайте. Вы можете сидѣть и на стулѣ.
И такъ какъ я былъ простой игрушкой въ рукахъ этого чудовища, то споръ объ Омарѣ продолжался. Мы сидѣли и спорили до полуночи.