Несмотря на пробудившійся въ половинѣ XIX вѣка интересъ къ записыванію, изданію и изученію памятниковъ народной словесности, на первыхъ порахъ дѣло шло еще тихими шагами. Въ 1860 году акад. А. Н. Пыпину приходилось жаловаться на то, что русская этнографія очень мало исполнила одну изъ своихъ главныхъ задачъ—изданіе памятниковъ народнаго творчества. „Духъ народа“ открывался, поэтому, лишь въ клочкахъ пѣсенъ и преданій, да и то подправленныхъ, урѣзанныхъ „для приличія“. Цѣлые углы въ этой области еще оставались нетронутыми.
Тѣмъ не менѣе съ конца 50-хъ годовъ и въ теченіе шестидесятыхъ собираніе и изученіе фольклора дѣлаетъ значительные успѣхи. Прежнее любительство уступаетъ мѣсто вполнѣ научному отношенію: матеріалъ собирается на мѣстахъ, записывается съ пословесной передачи, сохраняются особенности говоровъ, освѣщается, наконецъ, съ точки зрѣнія господствующей научной теоріи.
На первомъ мѣстѣ среди такихъ собирателей—ученыхъ слѣдуетъ поставить Александра Николаевича Аѳанасьева (1826—1871). Одаренный поэтическимъ и народолюбивымъ чувствомъ, преданный своей задачѣ не только какъ ученый, но и какъ человѣкъ съ національно-общественными стремленіями, Аѳанасьевъ извѣстенъ своимъ классическимъ собраніемъ сказокъ, 8 томовъ котораго вышли въ промежутокъ 1859—1863 г. Сказки эти, какъ записанныя самимъ издателемъ, такъ и сообщенныя ему другими этнографами, были расположены въ извѣстной системѣ: къ основному тексту издатель присоединилъ варіанты не только по устнымъ записямъ, но также изъ печатныхъ лубочныхъ изданій XVIII—XIX столѣтій и кромѣ того—параллели изъ сказокъ другихъ народовъ.
Матеріалъ подъ руками Аѳанасьева былъ громадный. Изъ него, въ 1859 году, онъ отдѣлилъ особую группу, которую издалъ отдѣльно подъ названіемъ „Народныя русскія легенды“.[1] Въ основаніе изданія былъ положенъ тотъ же методъ, какъ и при изданіи сказокъ, причемъ весь матеріалъ освѣщенъ былъ съ точки зрѣнія миѳологической школы, виднымъ представителемъ которой являлся самъ А. Н. Аѳанасьевъ.
Шедшая изъ Германіи, развившаяся на основахъ романтическаго націонализма, миѳологическая школа носила характеръ скорѣе поэтической, чѣмъ научной постройки. Новому поколѣнію, говоритъ А. Н. Пыпинъ, подъ вліяніемъ главы школы Гримма представлялась заманчивая перспектива проникнуть въ глубочайшую старину, понять задушевную мысль народа въ его преданіяхъ и поэзіи. Въ русскомъ изслѣдователѣ половины XIX вѣка, дѣйствительно, еще не угасъ „любитель“ словесности начала этого вѣка. Повышенное отношеніе къ народной поэзіи заставляло ученыхъ исходить не отъ матеріала, котораго было собрано уже довольно много, а—матеріалъ подтягивать подъ свои апріорные выводы. Выдвигая представленіе о первобытномъ человѣкѣ, какъ о „младенчествующемъ“, миѳологи полагали, что онъ, какъ и ребенокъ, мыслитъ только конкретными образами. Въ нихъ представлялись ему силы природы, съ которой стоялъ онъ въ неразрывной связи. Воззрѣнія его на природу были „поэтическими“, отсюда—тѣсная связь поэзіи съ природой. Но такъ какъ явленія природы обожествлялись, то и религіозныя вѣрованія тѣсно соединялись съ поэзіей. О божествахъ природы слагались особыя сказанія—миѳы. Послѣдніе и легли въ основу поэтическихъ композицій. Памятники народнаго творчества, несмотря на то, что они сильно искажены позднѣйшими наслоеніями, донесли въ достаточной степени неприкосновенными слѣды этихъ древнѣйшихъ языческихъ сказаній. Въ пѣсняхъ, эпическихъ и лирическихъ, сказкахъ, въ другихъ мелкихъ формахъ народнаго творчества открывалась, по мнѣнію миѳологовъ, довольно стройная система бывшихъ религіозныхъ вѣрованій народа.
Подъ эту стройную систему Аѳанасьевъ подводилъ и народныя легенды. Однако въ ихъ основѣ лежитъ не языческій миѳъ, а христіанскія представленія. Чтобы согласить эту группу памятниковъ народной поэзіи съ общей теоріей, изслѣдователь предложилъ слѣдующую гипотезу. Признавая, что христіанскій элементъ долженъ былъ послѣ крещенія Руси въ сильной степени повліять на измѣненіе психологіи народа, Аѳанасьевъ доказывалъ, что заимствованный матеріалъ легендъ не долго удержался въ чистотѣ. Старыя языческія преданья и повѣрья тѣсно соединились съ новымъ христіанскимъ началомъ, взаимно прониклись, перепутались. Отсюда изслѣдователю представилась та же возможность—искать и въ легендахъ „поэтическаго творчества народа въ древнѣйшій періодъ его исторіи“, иными словами—древнѣйшій миѳъ во всѣ глаза глядѣлъ и въ этихъ памятникахъ, хотя и возникшихъ какъ результатъ позднѣйшихъ вліяній.
Въ доказательство своего предположенія Аѳанасьевъ проводитъ мысль, что народная фантазія съ водвореніемъ христіанскихъ началъ не позабыла образовъ, въ которыхъ представлялись ей взаимныя отношенія человѣка и природы. Напримѣръ—воззрѣнія первобытнаго человѣка на животныхъ, какъ на существа, одаренныя умомъ и волею, были перенесены въ сказанія, заимствованныя изъ событій Ветхаго и Новаго завѣтовъ. Въ своемъ предисловіи къ легендамъ собиратель привелъ цѣлый рядъ примѣровъ подобныхъ ассимилировавшихся сказаній.
Изданіе народныхъ русскихъ легендъ вызвало обстоятельную статью А. Н. Пыпина[2]. Объясненіе легендъ, предложенное Аѳанасьевымъ, мало удовлетворило рецензента, который далъ имъ свое теоретическое опредѣленіе. Мыслями, высказанными Пыпинымъ, впослѣдствіи, въ 1872 году, воспользовался акад. А. Н. Веселовскій и развилъ ихъ въ своей диссертаціи „Изъ исторіи литературнаго общенія Востока и Запада. Славянскія сказанія о Соломонѣ и Китоврасѣ и западныя легенды о Морольфѣ и Мерлинѣ“.
Этнографическая терминологія, дѣлящая памятники, записанныя изъ устъ народа, на пѣсни, повѣрья, преданья, сказки—не можетъ претендовать на точное разграниченіе. Всѣ эти виды творчества находятся въ тѣсномъ взаимоотношеніи, незамѣтно переходятъ одинъ въ другой. Отличаютъ ихъ другъ отъ друга лишь преобладающія особенности. Для легендъ послѣднія состоятъ въ томъ, что содержаніе преимущественно сосредоточено на предметахъ, относящихся къ области христіанскихъ вѣрованій и религіозной морали. У народа нѣтъ опредѣленнаго термина для легендъ; въ нихъ онъ выражаетъ свои повѣрья, считаетъ ихъ поучительнымъ развлеченіемъ. Сатирическій элементъ, частый спутникъ этого вида народнаго творчества, объясняется тѣмъ, что содержаніе легенды направлено, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, на лица, почему либо уклонившіяся отъ праведнаго пути, т. е. изложеніе выдержано въ духѣ назидательнаго разсказа.
Поэтическое воображеніе при созданіи легенды пользовалось прежде всего разсказами евангельскими; легенда по происхожденію, слѣдовательно, была чисто христіанской. Впослѣдствіи въ разсказы вошли личности, которыя поражали своимъ возвышеннымъ характеромъ и святостью жизни, наконецъ—мѣстныя преданія о чудесахъ святыхъ.
Исторія народной легенды стоитъ въ тѣсной и необходимой связи съ легендой литературной. Классическимъ временемъ образованія легендъ были средніе вѣка, когда христіанство распространилось и утвердилось во всей Европѣ. Личности и событія священнаго писанія „заняли мѣсто языческой миѳологіи, хотя наивная безсознательность тогдашнихъ людей нерѣдко мѣшала языческое съ христіанскимъ и даже повторяла ту же языческую старину подъ новыми формами“[3]. Паломники, въ томъ числѣ и русскіе, были первыми распространителями легендарныхъ сказаній. Пришедшія разными путями, сказанія эти обжились въ новой средѣ, превратились въ произведенія національныя. По готовымъ образцамъ фантазія народа продолжала работать, появлялись самостоятельныя композиціи, источниковъ которыхъ прослѣдить не представляется возможности. Къ книжнымъ переживаніямъ присоединялись преданія, жившія въ народѣ, въ видѣ пѣсенъ и сказокъ. Смѣшеніе русскаго обряда и быта съ христіанскими представленіями можно найти въ собраніи Аѳанасьева. Легенда сохранялась или въ формѣ народныхъ житій святыхъ, въ свое время попавшихъ на листы лубочныхъ картинокъ, или въ формѣ духовныхъ стиховъ, или наконецъ—въ видѣ простого прозаическаго разсказа. Если пѣсня при повторномъ записываніи подвергалась значительнымъ измѣненіямъ, то еще болѣе превращеній испытала сказка или легенда, изложеніе которыхъ, не связанное особой формой, безконечно варьируется. Сказатели мѣшаютъ между собой легенды, соединяютъ и раздѣляютъ ихъ, такъ что „ученому собирателю нужно много вниманія, чтобы передать ихъ въ должномъ цѣломъ видѣ“, говоритъ Пыпинъ. Записанная довольно уже поздно, русская легенда являетъ слѣды значительнаго распада. Упадокъ ея выражается въ присутствіи элемента шуточнаго, дѣлающаго изъ легендъ уже подобіе анекдота, сцены изъ народнаго быта. Религіозный элементъ мѣстами вовсе исчезаетъ, и на первый планъ выдвигаются детали, съ большимъ или меньшимъ остроуміемъ излагающія подробности собственной жизни народа.
Матеріалъ, предложенный Аѳанасьевымъ въ своемъ изданіи, былъ собранъ въ губерніяхъ: Архангельской, Воронежской, Гродненской, Казанской, Кіевской, Нижегородской, Орловской, Пермской, Рязанской, Саратовской, Тамбовской, Тверской и Ярославской. Лично самимъ собирателемъ записаны легенды Бобровскаго и Воронежскаго уѣздовъ Воронежской губерніи. Остальное доставлялось ему корреспондентами, преимущественно Далемъ, П. В. Кирѣевскимъ и Якушкинымъ. Случайность корреспонденціи опредѣляетъ и синкретизмъ сборника, заключающаго въ себѣ матеріалъ столь различныхъ губерній Европейской Россіи. При этомъ списки легендъ, которые получалъ издатель, не могли быть имъ провѣрены въ смыслѣ правильности записи. Современная изданію критика обращала вниманіе на этотъ недостатокъ, сопровождавшій не только собранія Аѳанасьева. „Въ этомъ видѣ, говоритъ Пыпинъ, изложеніе легендъ становится очень случайнымъ: разскащикъ, со словъ котораго пишется легенда, могъ дать ей иной тонъ, чѣмъ слѣдуетъ, могъ пропустить иныя подробности, которыя можно было бы дополнить на томъ же мѣстѣ отъ другихъ“.
Несмотря на эти недостатки, изданіе Аѳанасьева и до сихъ поръ не утратило своего интереса и значенія. Историку словесности приходится постоянно обращаться къ этой книгѣ, теперь чрезвычайно рѣдкой и недоступной. Въ Исторіи русской этнографіи Пыпинъ въ такихъ словахъ характеризуетъ это изданіе: „Кромѣ извѣстныхъ Русскихъ народныхъ сказокъ вторымъ замѣчательнымъ изданіемъ Аѳанасьева было собраніе легендъ, къ сожалѣнію потомъ, по цензурнымъ причинамъ, не повторенное и ставшее библіографическою рѣдкостью“.
Кое-что изъ народныхъ легендъ, въ другихъ варіантахъ и въ записяхъ, сдѣланныхъ въ Архангельской и Олонецкой г., было повторено въ Сѣверныхъ сказкахъ, изданныхъ въ 1909 году Н. Е. Ончуковымъ. Однако и до сихъ поръ легендарнаго матеріала собрано, къ сожалѣнію, весьма немного. И до сихъ поръ имѣютъ значеніе заключительныя слова Пыпина въ его рецензіи на книгу Аѳанасьева: „Для полнаго разбора легендарнаго міра, кромѣ новыхъ народныхъ легендъ, нужна еще разработка рукописнаго матеріала, въ которомъ остается еще богатое разнообразіе преданій, особенно расходившихся у насъ въ послѣдніе два вѣка старой Россіи. Именно отъ шестнадцатаго и семнадцатаго вѣка осталось намъ довольно много чисто легендарныхъ произведеній, которыя съ успѣхомъ могли бы замѣнить недостатокъ другихъ литературныхъ памятниковъ, какъ указатель того, что и какъ думалъ народъ въ то время. Необходимо замѣтить также и тѣ литературныя вещи, которыя остались въ ходу у раскольниковъ; они издавна дорожатъ стариной и въ самомъ дѣлѣ сберегли ее иногда лучше нашихъ библіотекъ и древнехранилищъ“.
