Изслѣдованіе религіозной жизни и мысли дикихъ народовъ весьма затруднительно. Лишь не охотно, по большей части, не вполнѣ или съ прямымъ намѣреніемъ обмануть, высказываются они о своихъ представленіяхъ о высшемъ существѣ. Часто имъ и не легко это сдѣлать, потому что представленіе это неясно для нихъ самихъ. Когда Меренскій спрашивалъ крещеныхъ басутовъ, что они думали о Богѣ, когда еще были язычниками, они отвѣчали: „мы ничего о немъ не думали, но грезили“. Религіозныя идеи, отличающіяся монотеистическою ясностью и простотой, вовсе не встрѣчаются у дикихъ народовъ. Вся умственная жизнь этихъ народовъ не только выражается въ смутныхъ образахъ, похожихъ на сны, она не только непослѣдовательна и безсвязна, но она даже не передается отъ одного поколѣнія къ другому, что могло-бы создать органическое развитіе мысли объ отношеніи земного міра къ загробному. Часто, если религіозныя идеи и существуютъ, онѣ извѣстны лишь немногимъ старикамъ, ревниво оберегающимъ ихъ. Даже и тогда, когда этого не бываетъ, опасеніе выдать религіозную тайну заставляетъ ихъ высказывать нѣчто искаженное или отрывочное.
Поэтому мы должны остерегаться ставить слишкомъ низко религіозныя догадки и представленія дикихъ народовъ. Они всегда бываютъ настолько широкими, что въ нихъ выражается все умственное движеніе этихъ послѣднихъ, не направленное непосредственно къ практическимъ жизненнымъ цѣлямъ; они являются въ одно и то же время ихъ религіею, 
Морской духъ меланезійцевъ изъ Санъ-Кристоваля. (По Кодрингтону.) Ср. текстъ, стр. 48. философіей, наукой, историческимъ преданіемъ и поэзіей. Какъ говоритъ Кранцъ о гренландскомъ ангекокѣ, „гренландецъ можетъ назвать его своимъ врачомъ, философомъ и моралистомъ, въ такой же степени, какъ и предсказателемъ“. Въ этихъ представленіяхъ всегда остается многое для догадокъ и для поисковъ. Но и въ настоящей области религіи не слѣдуетъ исходить отъ воззрѣнія, что все, скрывающееся въ глубинахъ, должно тотчасъ-же показываться на поверхности. Самыя несправедливыя сужденія, полныя внутреннихъ противорѣчій, вытекаютъ изъ этого предразсудка. Какимъ мелкимъ кажется намъ воззрѣніе Клемма, будто у полярныхъ народовъ каждый вѣритъ, какъ онъ хочетъ, будто „общей вѣры у нихъ не существуетъ“! Клеммъ совершенно невѣрно истолковывалъ одно изъ, выраженій Кранца. Хорошій знатокъ готтентотовъ-намака, миссіонеръ Тиндалль также высказалъ, что: „по отношенію къ религіи, ихъ души, повидимому, были почти чистымъ листомъ бумаги“; это выраженіе надо понимать такъ, что они вообще не имѣли даже отдаленной идеи о религіозныхъ предметахъ. Правда, въ душѣ намаковъ нельзя ясно прочесть ничего, что́ знакомило-бы насъ съ ихъ религіозными понятіями, но въ ней несомнѣнно существуютъ сглаженные слѣды отчетливыхъ письменъ. Такъ, этотъ судья самъ ограничиваетъ смыслъ своего выраженія, говоря: „фактъ, что ихъ языкъ содержитъ названія Бога, духовъ и даже злыхъ духовъ, повидимому, показываетъ, что они были не совсѣмъ не свѣдущи въ этихъ предметахъ, хотя въ выраженіяхъ языка или въ обрядахъ и суевѣріяхъ у нихъ нѣтъ ничего, чтб могло-бы свидѣтельствовать о чемъ-либо, кромѣ грубаго представленія о духовномъ мірѣ. Я полагаю, что суевѣрные разсказы, которые слышали отъ нихъ путеше- ственники и передавали ввидѣ религіозныхъ воспоминаній, самими туземцамй считаются только баснями, разсказываемыми для развлеченія или для воспроизведенія привычекъ и свойствъ дикихъ животныхъ. Они гораздо болѣе вѣрятъ въ колдовство, чѣмъ въ религію“. Въ этихъ словахъ замѣчается слишкомъ узкое пониманіе религіи; если эти обычаи и сказанія и нельзя относить къ религіи, то они иринадлежатъ къ элементамъ, около которыхъ съ развитіемъ культуры образуется кристаллъ болѣе осмысленной вѣры. Когда въ послѣдующихъ нашихъ описаніяхъ мы увидимъ поставленный передъ нами вопросъ — можно ли считать религіей обычаи, воззрѣнія и сказанія? — то мы, съ своей стороны, поставимъ вопросъ: слѣдуетъ ли подразумѣвать подъ религіей готовое понятіе, или болѣе справедливымъ будетъ воззрѣніе, что элементы религіи слѣдуетъ признавать во всемъ, что́ поднимаетъ мысли и чувства человѣка надъ предметами обыденной жизни и надъ всѣмъ тѣлеснымъ существованіемъ въ область невѣдомыхъ причинъ? Въ первомъ, болѣе узкомъ, смыслѣ, мы рѣдко найдемъ религію у дикихъ народовъ, но не найдемъ ни одного народа, при анализѣ души котораго не вскрылось бы зачатковъ и корней религіозности. Мало того, мы даже приходимъ къ убѣжденію, что именно религіозность представляетъ самое богатое изъ всѣхъ проявленій души народа. Развѣ при матеріальной бѣдности бушмены не обладаютъ сокровищемъ въ своихъ миѳахъ? Научное убѣжденіе заставляетъ насъ безусловно примкнуть къ мнѣнію, что религіозное чувство находитъ откликъ именно въ этихъ низшихъ слояхъ человѣчества: „полное отсутствіе религіи, настоящій атеизмъ есть скорѣе результатъ опустошающей, притуплящей чувства, крайней культуры, но никакъ не дѣйствіе грубой некультурности. У этой послѣдней, даже и при самомъ глубокомъ упадкѣ, всегда остается потребность въ религіи, которой соотвѣтствуетъ извѣстное религіозное достояніе, какимъ-бы оно ни было ошибочнымъ и искаженнымъ“ (В. фонъ Штраусъ).
Этнографія не знаетъ народовъ, совершенно лишенныхъ религіи, а знаетъ лишь болѣе или менѣе высокое развитіе религіозныхъ идей, которыя у однихъ остаются незначительными и незамѣтными, ввидѣ зачатковъ или, лучше сказать, въ видѣ куколки, а у другихъ развертываются въ поразительное богатство миѳовъ и сказаній. Но въ этихъ несовершенствахъ мы не всегда должны видѣть лишь первичныя состоянія. Вспомнимъ только объ искаженіяхъ, въ которыхъ почти нельзя узнать великой религіозной идеи, въ абиссинскомъ христіанствѣ, монгольскомъ буддизмѣ и суданскомъ исламѣ. Сила распространенія религіозныхъ идей такъ-же велика, какъ и несомнѣнность, что онѣ искажаются тамъ, гдѣ онѣ изолированы, оторваны отъ органической связи съ обширной живой миѳологіей или извержены отвлеченнымъ ученіемъ въ безплодную областъ матеріальной жизни дикаго народа. Уже въ настоящее время мы находимъ искаженные отрывки христіанскихъ представленій въ индѣйскихъ и полинезійскихъ миѳахъ или отрывки магометанскихъ воззрѣній у малайцевъ и африканцевъ; если бы мы не знали исторіи ихъ перенесенія, то могли-бы счесть ихъ за доказательство того, что тамъ находятся зачатки монотеизма. И поэзія дикихъ народовъ во многихъ мѣстахъ возбуждаетъ подозрѣніе, что какая либо вѣтка европейскихъ преданій, басенъ и т. п., случайно попала на тамошнюю почву и, съ силою размноженія, свойственной этимъ твореніямъ фантазіи, тотчасъ-же дала побѣги на чуждой землѣ. Максъ Мюллеръ по поводу „Дѣтскихъ сказокъ зулусовъ“ Коллэуея (1866), высказалъ глубокую мысль, что эти сказки такъ же, какъ и наши народныя сказанія, по крайней мѣрѣ, насколько онѣ касаются духовъ, фей и великановъ, указываютъ на отдаленную цивилизацію или, по крайней мѣрѣ, на долго продолжавшійся процессъ развитія. „Такъ же, какъ аномаліи языка, именно своею оригинальностью, онѣ обнаруживаютъ, что была такая эпоха, когда то, что кажется намъ теперь безпорядочнымъ и безсмысленнымъ, образовывалось съ опредѣленною цѣлью и законосообразноотью“. Ввиду этого, мы позволяемъ себѣ предсказать, что въ религіозныхъ сферахъ самыхъ отдаленныхъ африканскихъ и австралійскихъ народовъ окажутся остатки или зачатки индійскихъ или египетскихъ преданій такъ же, какъ и въ остальномъ ихъ культурномъ достояніи. Индійскіе элементы въ малайскихъ вѣрованіяхъ принадлежатъ уже теперь къ твердо доказаннымъ фактамъ и распространяются, быть можетъ, до Гавайскихъ острововъ и далѣе, до Америки.
Несовершенство выраженія не можетъ быть мѣриломъ глубины мысли. При разсмотрѣніи такой миѳологіи, какъ полинезійская, мы должны обратить вниманіе на то, что эта ткань сказаній съ богатыми формами часто походитъ не столько на ясную рѣчь, сколько на лепетъ ребенка, причемъ приходится болѣе имѣть въ ввиду „что“, нежели „какъ“. Часто для измѣнчивой мысли этихъ народовъ достаточно созвучія, чтобы связать съ нимъ обширные ряды мыслей. То-же самое воззрѣніе сверхчувственнаго отношенія выражается гораздо яснѣе въ пергаментной рукописи греческаго поэта, чѣмъ въ устной передачѣ полинезійскаго или африканскаго жреца или колдуна. Но если мы съумѣемъ извлечь болѣе понятныя положенія изъ лепета дикаго человѣка, то мы получимъ картину, которая, въ сущности, немного уступаетъ первой, болѣе поэтически украшенной. Достаточно сравнить сказанія о гавайскомъ Аидѣ съ соотвѣтственными сказаніями грековъ. Одинъ начальникъ племени, который не могъ утѣшиться послѣ смерти жены, получилъ, по молитвамъ своего жреца, руководителя въ подземное царство Милу въ лицѣ бога начальниковъ. Они дошли до конца свѣта и нашли тамъ расколовшееся дерево; они скользнули по немъ въ глубину. Богъ скрылся тамъ позади скалы и велѣлъ начальнику, котораго онъ передъ этимъ натеръ пахучимъ масломъ, идти впередъ одному. Придя во дворецъ Милу, тотъ нашелъ его дворъ наполненнымъ множествомъ акуа (духовъ), которые были такъ заняты своими играми, что онъ могъ незамѣченнымъ присоединиться къ нимъ. Но когда они его увидали, они сочли его за вновь прибывшую душу и презрительно относились къ нему за дурной запахъ, вслѣдствіе слишкомъ долгаго пребыванія его у разлагающагося тѣла. Когда, послѣ всевозможныхъ игръ, нужно было придумать новую, начальникъ племени предложилъ, чтобы всѣ вырвали себѣ глаза и бросили ихъ въ одну кучу. Всѣ исполнили это быстро; только начальникъ замѣтилъ, куда Милу бросилъ свои глаза, схватилъ ихъ на лету и спряталъ въ своемъ кокосовомъ сосудѣ. Когда всѣ перестали видѣть, ему удалось достигнуть царства Вакеа, куда полчища Милу не имѣли доступа. Послѣ долгихъ переговоровъ съ начальникомъ, находившимся подъ покровительствомъ Вакеа, богъ Милу получилъ свои глаза обратно съ тѣмъ условіемъ, чтобы выпустить душу жены начальника. Она вернулась на землю и вновь соединилась со своимъ тѣломъ.
Религія повсюду связана съ глубокой потребностью человѣка въ причинности, въ томъ, чтобы найти для каждаго событія причину или виновника. Глубочайшія корни ея соприкасаются и съ наукою и тѣсно переплетены съ чувствомъ природы. Агатій говоритъ объ аллеманахъ, что они почитаютъ деревья и ручьи, горы и долины; мы смѣло можемъ общее одухотвореніе, лежащее въ основѣ этого почитанія, распространить на все человѣчество. Этой потребности идетъ на встрѣчу стремленіе одушевлять въ высшей мѣрѣ и даже очеловѣчивать всѣ явленія природы, приписывая имъ душу, руководящую своими собственными движеніями и измѣненіями и даже отношеніями къ ближайшей и болѣе дальней средѣ. Даяки приписываютъ растенію такую-же душу, какъ и человѣку: если рисъ сгнилъ, это значитъ, что душа его улетѣла; но погребенный вмѣстѣ съ трупомъ, онъ можетъ слѣдовать за нимъ въ загробную жизнь, тамъ вновь получить тѣлесность и служить пищею. Невѣрное примѣненіе закона причины и дѣйствія ведетъ къ допущенію отношеній между этими душами и душой человѣка, и все это сплетается подъ конецъ въ плотную сѣть причинностей. Нерѣдко приходится слышать исторію начальника племени Коза, который умеръ потому, что незадолго передъ тѣмъ велѣлъ отломить кусокъ выброшеннаго моремъ якоря, съ того времени этотъ якорь сдѣлался предметомъ почитанія. Такъ связываются между собою тысячи нитей, изъ которыхъ ни одна не остается забытой; въ этой сѣти преданій наивный сынъ природы бьется, какъ муха въ паутинѣ, и все болѣе запутывается съ каждой попыткой найти настоящую нить. Душа при этомъ захватывается въ буквальномъ смыслѣ: веревка, къ который прикрѣплено нѣсколько петель, спрятана въ листвѣ; если ее случайно увидитъ тотъ, кому она предназначена, онъ считаетъ свою душу пойманной, тоскуетъ и умираетъ: на Банксовыхъ островахъ это средство считается испытаннымъ, чтобы выжить кого либо съ этого свѣта. Отсюда происходитъ страхъ передъ призраками собственнаго воображенія, одна изъ отличительныхъ чертъ дикаго человѣка, болѣе 
Фетишъ неизвѣстнаго назначенія (Громовой фетишъ?) въ Лундѣ. (По М. Бухнеру.) Ср. текстъ, стр. 48. или менѣе властвующая надъ его дѣйствіями и стремленіями. Когда у меланезійцевъ спрашиваютъ — кто они, они отвѣчаютъ: люди, давая этимъ понять что они — не духи или не призраки (Кодрингтонъ). Дикій человѣкъ больше боится ночной темноты, чѣмъ дурно воспитанный ребенокъ. Фелькинъ говоритъ о жителяхъ Верхняго Нила: „ночью туземцы, изъ страха дикихъ звѣрей и вреднаго вліянія луны, не хотятъ идти впередъ. Въ то-же время, въ теченіи цѣлой половины года, они и днемъ чувствуютъ себя нехорошо и стараются, по крайней мѣрѣ, до нѣкоторой степени, оградить себя отъ постояннаго чувства страха передъ невидимыми силами тѣмъ, что общую всѣмъ людямъ вѣру въ несчастные дни распространяютъ до безсмысленности. У нихъ только понедѣльникъ, четвергъ и суббота — хорошіе дни для путешествія; среда не можетъ быть названа ни хорошимъ, ни дурнымъ днемъ, а воскресенье, вторникъ и пятница — несчастные дни.“ Даже воры на Явѣ имѣютъ, какъ говорятъ, для выбора счастливыхъ дней круглый серебряный календарь со стрѣлкою, похожею на часовую, которая указываетъ лучшее время для взломовъ и грабежей. Бѣлыхъ людей въ этихъ суевѣріяхъ неизбѣжно привлекаетъ нѣчто необычное или новое. Многіе печальные эпизоды въ исторіи открытія темнаго материка объясняются этою связью, совершенно естественною для негра, воображеніе котораго постоянно видитъ призраки. Ливингстонъ, въ своихъ „Путешествіяхъ миссіонера“, ярко изображаетъ страхъ, который онъ внушалъ неграмъ въ качествѣ перваго бѣлаго, какого они видѣли, — онъ, бывшій лучшимъ другомъ, какой у нихъ когда-либо былъ среди бѣлыхъ! „Женщины сидятъ, притаившись позади стѣнъ, когда я подхожу къ нимъ, и затѣмъ поспѣшно скрываются въ дома. Когда на улицѣ со мной встрѣчается маленькій ребенокъ, не сознающій опасности, поднимается ужасающій крикъ“. Точно также и вещи, находящіяся въ рукахъ бѣлаго человѣка, тотчасъ же возносятся въ сферу чудодѣйственнаго, фетишеобразнаго. Западные африканцы даже исписанную бумагу считаютъ фетишемъ; для нихъ это — простое волшебное средство. Когда Бухгольцъ 
Дорога къ хижинѣ фетишей въ Лундѣ. (По М. Бухнеру.) Ср. текстъ, стр. 44 и 48. перевязывалъ тяжело раненнаго больного, у него выпалъ изъ кармана кусочекъ бумаги такъ, что онъ этого не замѣтилъ. Когда онъ впослѣдствіи хотѣлъ посѣтить больного, то не нашелъ его на мѣстѣ, такъ какъ домъ считался околдованнымъ, но бумажка была торжественно вручена ему. Въ день погребенія женщины изъ племени Баквири, послы, присланные къ нему неграми, особенно просили его не разбрасывать бумажекъ во время прогулокъ, такъ какъ эти дороги и мѣста они потомъ должны были-бы избѣгать. Когда Чапмэнъ пріѣхалъ въ городъ Лечулатебе на Нгами, тамъ была сильная смертность отъ лихорадки, и начальникъ находился въ большой тревогѣ и возбужденіи вслѣдствіе „повсюду бродящей смерти“. Онъ почти нигдѣ не показывался за предѣлами своей хижины, заставлялъ своихъ женъ и дѣтей подвергаться многочисленнымъ омовеніямъ и задавалъ своимъ врачамъ постоянную работу, вынуждая ихъ безпрестанно опрыскивать его порогъ отварами травъ. Родные умершихъ должны были подчиняться утомительнымъ процессамъ очищенія прежде, чѣмъ имъ разрѣшалось присоединиться опять къ обществу другихъ.
Такимъ образомъ, одушевляющее дыханіе проникаетъ не только всю природу, но и неодушевленные предметы. И въ каждомъ дѣйствіи, даже въ украшеніяхъ людей и въ орнаментахъ вещей, заключено больше духовнаго содержанія и цѣли, чѣмъ мы предполагаемъ. Ко всѣмъ религіямъ, стоящимъ на низшей ступени, поэтому, можетъ быть примѣнено слово многобожіе. Повсюду выражается стремленіе къ умноженію представленій; для туманнаго ума, изъ котораго все это исходитъ, съ теченіемъ времени созиданіе божествъ становится пріятнымъ и легкимъ дѣломъ. 
Деревянный идолъ съ Нигера. (Музей Церковнаго миссіонерскаго общества въ Лондонѣ.) Ср. текстъ, стр. 44. Тамъ, гдѣ высшее сословіе считается полубогами и даже настоящими богами, гдѣ души не только продолжаютъ жить за гробомъ, но остаются и съ здѣшнимъ міромъ въ тѣсномъ соприкосновеніи, гдѣ каждая семья имѣетъ своего покровительствующаго духа въ образѣ животнаго или чего-либо другого, тамъ боги и идолы должны постоянно возникать и процвѣтать и превращать всю область человѣческаго духа въ чащу фантастическихъ вымысловъ.
Мы не должны видѣть въ этомъ что-либо низшее, пораждаемое страхомъ. Въ одухотвореніи лежитъ нѣчто, поднимающее душу, что на высшихъ ступеняхъ становится поэзіей и философіей.
Гдѣ лежатъ источники, изъ которыхъ непрерывно милліонами возникаютъ духи и призраки? Самое глубокое измѣненіе въ самомъ человѣкѣ или въ его ближайшихъ родственникахъ вызываютъ болѣзнь, сонъ и смерть. Первою основою суевѣрія является не только страхъ передъ природой, но и передъ смертью, и передъ мертвыми. Дѣломъ шамановъ, знахарей, кораджей и тому подобныхъ колдуновъ повсюду является отыскиваніе причинъ смерти и болѣзней и затѣмъ сношенія съ духами умершихъ, на которыхъ близкіе смотрятъ съ глубокимъ страхомъ, часто соединеннымъ съ тревогой и раскаяніемъ.
Отсюда исходитъ прежде всего вѣра въ фетишей, создающая самыми запутанными путями отношенія между безчисленными душами и всевозможными предметами, въ которыхъ онѣ имѣютъ пребываніе. Здѣсь ясно выражается, что не прямые пути отъ предмета внѣшней природы къ душѣ человѣка образуютъ основныя черты первобытной системы вѣрованій, — такъ какъ мы напрасно стали бы искать прямого отношенія между этими ученіями и значительностью и вліяніями этихъ предметовъ. Дѣло въ томъ, что воображеніе, тревожно ищущее опоры въ окружающемъ, съ прихотливостью, въ которой проявляется боязливое возбужденіе, хватается за предметы, часто совершенно недостойные того. Но съ этими сверхъестественными дѣйствіями производятся, можно сказать, безпрестанные опыты. Стараются найти не только новыхъ духовъ, кладя, напримѣръ, камни странной формы у дерева, чтобы испытать—могутъ-ли они увеличить его плодовитость, но тому-же испытанію подвергаютъ и давно знакомые предметы, бросая имъ, напр., испорченное мясо. Почему всѣ негры въ Африкѣ оказываютъ такое предпочтеніе рогамъ (см. рис. стр. 43), что ихъ колдуны въ большомъ количествѣ обвѣшиваютъ себя ими, а ихъ верховные жрецы, т. е. короли, хранятъ въ нихъ самыя страшныя средства? Откуда исходитъ почти комическое поклоненіе горшкамъ у даяковъ и альфуровъ? Все, кажущееся необычайнымъ, находитъ себѣ мѣсто въ собраніи рѣдкостей, которыми обвѣшены шея и поясъ кафрскаго колдуна. Благодаря замѣчательному совпаденію, первый большой алмазъ на мысѣ Доброй Надежды найденъ былъ въ кожаной сумкѣ на шеѣ колдуна! Почитаніе камней широко распространено, но обыкновенно воздается большимъ стоячимъ глыбамъ. Впрочемъ, фетишемъ въ Африкѣ можетъ сдѣлаться каждый камень, и его, обмотавъ пестрыми лоскутками, носятъ на шеѣ. У музгусовъ длинныя жерди, у сандеховъ безформенные чурбаны изъ дерева, утыканные гвоздями, на горѣ Камерунъ базальтовые столбы играютъ роль идоловъ. Едва-ли можно найти хотя одного африканца, на которомъ не навѣшено ни одного фетиша, и, такъ какъ для многихъ желаній и дѣйствій существуютъ особые фетиши, то у многихъ такіе полезные предметы образуютъ довольно тяжелый грузъ. Существуютъ амулеты, которыми пробуютъ воду прежде, чѣмъ ее пить, и этимъ пьющіе избавляются отъ опасности, такъ какъ злые духи охотно избираютъ своимъ мѣстопребываніямъ эту пѣнящуюся, измѣнчивую жидкость. Къ эскимосскому оружію всегда привязано небольшое покровительствующее божество. Только одна ступень отдѣляетъ отъ этого, такъ называемые, идолы, изображенія умершихъ, которые вырѣзываются изъ дерева, дѣлаются изъ металловъ или лѣпятся изъ глины и ставятся въ хижинахъ или вокругъ могилъ (см. рис. стр. 46). И фетиши, и идолы одушевлены; только въ изображеніи предка находится опредѣленная душа, обладавшая извѣстнымъ тѣломъ, лишь перешедшая въ эту куклу и занимающая иногда цѣлые годы обычное мѣсто, какъ, напр., идолъ шамановъ у гольдовъ, стоящій на старомъ мѣстѣ въ юртѣ, пока его не уничтожатъ послѣ нѣсколькихъ поминальныхъ празднествъ. Созданіе такихъ видимыхъ изображеній душъ даетъ уже основу для особыхъ мѣстъ почитанія душъ, ввидѣ хижинъ фетишей въ Африкѣ (см. рис. стр. 42), табуированныхъ мѣстъ у малайцевъ и полинезійцевъ и, наконецъ, храмовъ. Такъ какъ они часто примыкаютъ къ мѣстамъ погребенія, къ жилищамъ душъ, ушедшихъ изъ этого міра, то они ясно показываютъ, какъ и наши кладбища около церквей, безсознательную тѣсную связь, существующую между заботою о душахъ умершихъ и богопочитаніемъ. Разница только въ томъ, что первобытные храмы чаще возникаютъ изъ кладбищъ, чѣмъ эти послѣднія присоединяются къ нимъ. Сѣверно-азіатскій шаманъ окружаетъ себя цѣлымъ рядомъ деревянныхъ идоловъ, съ которыми онъ разговариваетъ во время заклинанія и у которыхъ онъ проситъ совѣта. Сюда же относятся и изображенія животныхъ, въ особенности, медвѣдей. Юрта шамана есть настоящее жилище душъ. Можно сказать съ увѣренностью, что мы видимъ высшую ступень въ такихъ хижинахъ фетишей, гдѣ нѣтъ изображеній и другихъ олицетвореній. Онѣ встрѣчаются ввидѣ настоящихъ хижинъ въ Африкѣ и маленькихъ домиковъ для душъ у океанійцевъ.
Способы погребенія всѣхъ народовъ имѣютъ всегда отчасти религіозный характеръ. Въ основаніи ихъ лежитъ мысль, что душа не тотчасъ оставляетъ тѣло или, по крайней мѣрѣ, сохраняетъ съ нимъ извѣстную связь. Полинезійцы ясно даютъ понять, что душа послѣ смерти нѣкоторое время блуждаетъ по близости могилы, пока не спустится, наконецъ, въ царство Милу или Вакеа. У малайцевъ и сѣверо-западныхъ американцевъ это представленіе столь же ясно, и замѣчается и у восточныхъ азіатцевъ. Поэтому трупъ часто въ теченіе нѣкотораго времени остается непогребеннымъ,—у индѣйцевъ-чирикисовъ въ продолженіе цѣлаго года. Затѣмъ слѣдуетъ надѣленіе трупа различными вещами или превращеніе его въ мумію (см. рис. стр. 45), воздвиганіе могильнаго холма, который у бонговъ пріобрѣтаетъ характеръ монументальнаго сооруженія, основаніе и поддержаніе настоящихъ мавзолеевъ начальниковъ, хотя „бездушный“ трупъ сдѣлался уже простой вещью. У многихъ народовъ для временнаго возвращенія души предоставляется ея домъ, приходящій въ разрушеніе, и для этой же цѣли въ могильной насыпи оставляется отверстіе, куда время отъ времени опускаютъ кушанья и напитки, или вливаютъ ихъ въ могилу. Душа во время странствованій можетъ переселяться въ другихъ людей, околдовывать ихъ, портить или неожиданно возводить въ высокія достоинства. Въ каждомъ колдунѣ въ Угандѣ живетъ душа короля; но обыкновенныя души, музиму, могутъ войти въ каждаго. То, что душа 
Мумія изъ Анконы, обернутая въ одежды. (По Рейсу и Штюбелю.) еще не успокаивается, попадая въ могилу, указываетъ намъ лодка, которая ставится на могильномъ холмѣ, а на сѣверѣ — сани, на которыхъ привозятъ трупъ къ мѣсту погребенія. Эта лодка послужила началомъ ладьеобразныхъ построекъ сѣверныхъ германцевъ. Принудительное возвращеніе души въ ея трупъ посредствомъ колдовства считается столь-же возможнымъ, какъ и извлеченіе ея тѣмъ-же путемъ изъ живого тѣла и перенесеніе въ животныхъ. Послѣднее составляетъ особую спеціальность африканскихъ колдуновъ. Вообще фантазія, при допущеніи общаго одушевленія, не видитъ никакихъ предѣловъ для странствованія души, хотя прежде всего она при этомъ имѣетъ въ виду міръ животныхъ.
Къ причинамъ почтительнаго обращенія съ трупомъ присоединяется, ввидѣ сильнаго мотива, страхъ. Быстрое обряженіе, несеніе на шестѣ, желаніе избѣжать двери при выносѣ тѣла, погребеніе вдали отъ хижины, все это — если не внушенныя, то проникнутыя страхомъ дѣйствія. Къ удивленію, въ этомъ отношеніи мы видимъ крайнее противорѣчіе: такъ, кафры въ однихъ случаяхъ просто относятъ трупъ въ лѣсъ и оставляютъ его на съѣденіе гіенамъ, а въ другихъ, они хоронятъ покойниковъ въ каменныхъ могилахъ (см. рис. стр. 47) или на ихъ дворахъ; въ Камерунской области мужчина погребается въ хижинѣ, а женщина — у дороги. Когда хижина умершаго оставляется или разрушается, вся утварь его разбивается и разламывается, и даже умерщвляются его невольники и стада, и самое имя предается забвенію, то въ этомъ всегда участвуетъ боязнь призраковъ.
Ограниченное, непослѣдовательное мышленіе дикихъ народовъ допускаетъ глубокую вѣру въ одушевленіе человѣческаго тѣла, выражающуюся во многихъ формахъ, не считая нужнымъ отдавать себѣ отчетъ о томъ, въ какихъ мѣстахъ пребываютъ души. Правда, эта вѣра подготовляетъ идею о другомъ мірѣ, и когда мы встрѣчаемъ ее у древнихъ европейцевъ, полинезійцевъ и индѣйцевъ въ замѣчательно сходномъ видѣ, мы можемъ видѣть въ этомъ фактъ географическаго распространенія, выдающійся скорѣе въ антропо-географическомъ, чѣмъ въ народно-психологическомъ отношеніи. Разсказанный выше миѳъ о гавайскомъ начальникѣ ясно показываетъ, какъ далеко можетъ заходить это сходство. Въ нисхожденіи въ подземный міръ, 
1) Идолы о. Эрмитъ. (Берлинскій музей народовѣдѣнія.) 2) Предполагаемые идолы (изображенія душъ) изъ Убуджве. (По Камерону.) въ обманѣ его властителя, въ ревнивомъ отношеніи другихъ душъ — мы находимъ въ основныхъ чертахъ совпаденіе съ тѣмъ, что̀ намъ извѣстно у многихъ другихъ народовъ. Представленія, которымъ, какъ непосредственнымъ отраженіямъ дѣйствительности, свойственна извѣстная необходимость, относятся къ этому вопросу иначе, чѣмъ связанныя съ ними мысли второго или послѣдующаго порядка; происхожденіе этихъ послѣднихъ мы можемъ изслѣдовать съ особой основательностью въ высшихъ и дальнѣйшихъ кругахъ мысли.
То, что называется идоломъ или кумиромъ, первоначально — не что иное, какъ памятникъ умершаго, изображеніе предка (см. рис. сбоку и внизу). Рѣже душа воплощается символически, что̀ мы видимъ въ деревянной птицѣ, уносящей душу, напр., на поминкахъ по умершемъ у гольдскихъ шамановъ. Человѣкъ обыкновенно воспроизводится во всей его сущности, хотя часто въ весьма схематическомъ видѣ. Связь между этими изображеніями и тѣмъ, что называется идолослуженіемъ, естественно зависящая отъ благоговѣйнаго отношенія къ умершимъ, составляетъ всегда лишь извѣстную часть религіи. Этимъ объясняется необъяснимое другимъ путемъ различіе, какое усматривается между близко родственными племенами, напр., на Новой Гвинеѣ: мафурцы имѣютъ большое число идоловъ (кароваровъ), тогда какъ у арфакцевъ ихъ вовсе нѣтъ. Мы можемъ понять и тѣсную связь почитанія череповъ и идоловъ, такъ какъ черепъ играетъ роль памятника умершаго. Чѣмъ болѣе отдаляется воспоминаніе, тѣмъ менѣе личнымъ является изображеніе. На Таити, гдѣ „тіи“, личные и семейные идолы, отличаются отъ „ту“, народныхъ идоловъ, послѣдніе, преимущественно, посредствомъ обертыванія ихъ, дѣлались невидимыми; за ихъ похищеніе часто происходили войны между племенами.
На ряду со смертью, жизнь, воспроизведеніе и рожденіе, какъ самыя загадочныя и полныя значенія событія, сочетаются съ сверхчувственными отношеніями. На рѣзныхъ изображеніяхъ и изваяніяхъ съ особенною любовью изображается моментъ воспроизведенія, а нерѣдко и рожденія: ноги, обращенныя впередъ въ этихъ изображеніяхъ, имѣютъ особое отношеніе къ миѳамъ. Въ появленіи новой жизни заключается фактъ, противопоставляемый разрушительнымъ силамъ. Фаллусъ, какъ символъ охраны отъ вредныхъ 
Могила зулусскаго начальника. (По Г. Фритчу.) Ср. текстъ, стр. 45. силъ, употребителенъ у самыхъ различныхъ народовъ, и мы не думаемъ, чтобы появленіе такихъ фаллическихъ символовъ у маорисовъ, какъ полагаетъ Шмельцъ, имѣло отношеніе къ заключающейся въ нихъ примѣси темныхъ элементовъ, потому только, что эти системы особенно замѣтны у меланезійцевъ. У самыхъ различныхъ народовъ рожденіе, въ особенности, наступленіе зрѣлости и свадьба окружаются церемоніями, которыя должны осуществлять выдающееся значеніе этихъ событій. Съ этимъ представленіемъ о продолженіи жизни на высшей ступени развитія соединяется еще дальнѣйшій, высшій элементъ, въ видѣ ученія о наградѣ и наказаніи въ загробномъ мірѣ. У многихъ народовъ мы не видимъ, однако, никакого слѣда этихъ понятій. Дикіе народы признаютъ, правда, раздѣленія въ будущей жизни, но не нравственныя, а соціальныя, какъ мы видимъ у полинезійцевъ въ различіи между царствомъ Милу и Вакеа. Первое, гдѣ находятся души низшихъ, развлекающихся играми и криками, чрезвычайно шумно; во второмъ, напротивъ, царствуютъ спокойствіе и достоинство, соотвѣтствующія начальникамъ, души которыхъ пребываютъ тамъ. Валгалла служитъ только для храбрыхъ воиновъ, павшихъ въ битвѣ; точно также и индѣйскій воинъ имѣетъ на небѣ особое, принадлежащее ему мѣсто. Здѣсь мы можемъ отмѣтить существенное обстоятельство, что нравственныя ученія вовсе не составляютъ необходимой, первоначальной составной части религіи, а присоединяются къ ней только на высшихъ ступеняхъ.
Два рода явленій природы оказываютъ наиболѣе глубокое вліяніе на врожденное чувство беззащитности, и человѣкъ долженъ найти извѣстное отношеніе къ нимъ. Передъ лицомъ могучихъ проявленій силъ природы онъ сравниваетъ себя съ ея мощью и величіемъ и сознаетъ свою подчиненность. Со всѣхъ сторонъ его ограничиваютъ безчисленныя препятствія и сдерживаютъ его волю. Его духъ пугается передъ безконечнымъ и непонятнымъ и едва можетъ овладѣть отдѣльными элементами, изъ которыхъ слагается все это величіе. Гора на равнинѣ неизмѣнно окружена легендами; темный лѣсъ скрываетъ въ себѣ духовъ; бури, землетрясенія и вулканическія изверженія дѣйствуютъ своими неожиданными и ошеломляющими проявленіями; фантастическіе идолы, которыми кишатъ лѣса и поля въ негрской Африкѣ, часто являются памятниками громовыхъ ударовъ (см. рис. стр. 41 и 42). Глубочайшее впечатлѣніе производятъ явленія звѣзднаго неба величественнымъ спокойствіемъ и правильностью своихъ движеній. Присутствіе этихъ особенныхъ, столь далекихъ отъ земныхъ предметовъ явленій, ихъ свѣтъ, ихъ многочисленность неизбѣжно оказывали вліяніе на духъ даже самаго первобытнаго человѣка. Всѣ, не исключая бушменовъ и австралійцевъ, имѣютъ названія для созвѣздій. Согрѣвающее дѣйствіе солнца должно было вызывать чувство признательности, которое въ умѣренныхъ странахъ, вѣроятно, было значительнѣе, чѣмъ подъ тропиками; луна и звѣзды, благодаря своему свѣту, кажутся дикимъ народамъ, боящимся призраковъ, особенно желательными явленіями. Объ этомъ свидѣтельствуютъ заботливость, съ какою эти народы стараются отогнать затмевающаго духа при лунныхъ затменіяхъ, и высокое положеніе, отводимое лунѣ въ религіозныхъ представленіяхъ и сказаніяхъ народовъ. Было-бы слишкомъ много сказать, что солнце, какъ источникъ свѣта, почитается всѣми націями за божественное существо, за общаго благодѣтеля. Но поклоненіе солнцу широко распространено, въ особенности у земледѣльцевъ и въ болѣе развитыхъ кругахъ представленій; изображеніе солнца свѣтится и на волшебномъ барабанѣ лапландскихъ шамановъ. Весьма распространены также сказанія, связанныя съ различными положеніями солнца по отношенію къ землѣ и съ перемѣною временъ года. Оплодотворяющее солнце создаетъ вмѣстѣ съ матерью-землей все живое, даже и звѣзды. Души умершихъ героевъ стремятся къ вечернему солнцу. Къ солнцу примыкаетъ культъ огня, который не долженъ угасать и зажигается съ заклинаніями. Японецъ въ новый годъ торжественно вноситъ въ свой домъ огонь, зажженный съ извѣстными церемоніями въ храмѣ, въ опредѣленный день, съ помощью деревяннаго огнива. Остатокъ этого перенесенія огня мы видимъ въ обычаѣ тамбовскихъ крестьянъ, которые въ новый домъ переносятъ золу и нѣсколько камней стараго очага.
Явленія погоды отражаются на насъ непосредственностью своего дѣйствія; они имѣютъ глубокое вліяніе на наши хозяйственные успѣхи. Ихъ легко понятное значеніе въ вѣрованіяхъ или суевѣріяхъ человѣка выказывается въ распространенности заклинателей дождя или солнечнаго свѣта, а также и плодородія полей. Гораздо далѣе лежитъ область явленій, которыя никогда не находятся или находятся рѣдко въ непосредственныхъ отношеніяхъ къ человѣку и поэтому лишь тогда удостоиваются его вниманія, когда прямо являются передъ его глазами. Даже дикій человѣкъ, всего болѣе исполненный предразсудковъ, надѣленный самымъ узкимъ кругозоромъ, испытываетъ впечатлѣніе отъ радуги, представляющейся ему небеснымъ мостомъ, отъ шума моря (см. рис. стр. 38), отъ шелеста лѣса, отъ кипѣнія ключа. Эти явленія вносятся въ кругъ суевѣрныхъ представленій, вызываемыхъ, съ своей стороны, болѣе близкими причинами. Мы не можемъ сказать съ увѣренностью, что айносы на мысахъ, гдѣ господствуетъ особенно сильное теченіе, молятся именно изображеніямъ предковъ о счастливой поѣздкѣ или рыбной ловлѣ. Дикіе народы знаютъ о паденіи метеоровъ, о чемъ говорятъ ихъ преданія; они называютъ погребенные въ землѣ каменные топоры громовыми стрѣлами. Челнокъ съ трупомъ они сталкиваютъ въ волны, на темные лѣса налагаютъ табу, и въ каждомъ ручьѣ предполагаютъ присутствіе духа. Во всѣхъ этихъ случаяхъ поэзія и религія переплетаются своими корнями, и совершенно излишнимъ кажется вопросъ—обладаютъ-ли эти народы чувствомъ природы.
Но сюда вплетаются и соціальные мотивы. Мы знаемъ роль, какую играютъ животныя въ качествѣ символовъ общественныхъ группъ или тотемовъ. Шаманъ обращается съ звѣрями, какъ съ равными себѣ, надѣваетъ на себя искусственные оленьи рога, пьетъ собачью кровь изъ полаго изображенія животнаго, бросаетъ въ воздухъ полую деревянную птицу, приноситъ богу рѣки жертву въ чашкѣ, имѣющей форму рыбы. Гиляки держатъ для цѣлей ворожбы, въ особенности на случай болѣзни, медвѣдей, дикобразовъ и черепахъ. Ежегодно они торжественно съѣдаютъ откормленнаго медвѣдя изъ особыхъ деревянныхъ блюдъ. Сказанія о животныхъ и растеніяхъ составляютъ главную часть литературы первобытныхъ народовъ. Животныя занимаютъ даже мѣсто въ основѣ генеалогіи племенъ и начальниковъ. Въ предѣлахъ распространенія круга идей индусовъ держится вѣра въ переселеніе душъ, даже въ происхожденіе отъ обезьянъ. У японцевъ нѣкогда были свои священныя обезьяны. Кромѣ того, животныя неизбѣжно обращаютъ на себя вниманіе приносимыми ими пользой или вредомъ. Дикіе людоѣды чувствуютъ себя родственными хищнымъ звѣрямъ, поѣдающимъ человѣческое мясо. Когда мы видимъ, что они щадятъ этихъ животныхъ (у малайцевъ и у іолофовъ въ Сенегамбіи крокодилы содержатся въ священныхъ прудахъ), мы замѣчаемъ здѣсь и другое направленіе 
Идолы съ рыбьей головой съ о. Пасхи. (Коллекція Кристи въ Лондонѣ.) мысли: когда, напримѣръ, король матабелей Лобенгула запрещаетъ убивать крокодиловъ подъ страхомъ смертной казни, то это изъ опасенія, чтобы убитый крокодилъ не послужилъ объектомъ колдовства. Такимъ образомъ, вѣра въ животныхъ можетъ принимать одновременно и косвенную форму (см. рис. сбоку).
Вопросъ объ единомъ, владыкѣ неба, творцѣ всего существующаго, не сразу выдѣляется изъ массы религіозныхъ воззрѣній; онъ открывается только случайно, когда чаща всевозможныхъ божествъ становится рѣже. Тѣмъ менѣе получаемъ мы ясное представленіе объ его существѣ, когда изъ различныхъ источниковъ сливаются вмѣстѣ ручьи, въ которыхъ онъ отражается. Безъ сомнѣнія, почитаніе предковъ ведетъ къ общему возвышенію выдающихся образовъ надъ массою и даже до самаго неба. Подобные апоѳеозы можно указать и въ Африкѣ, и въ Океаніи; у инковъ онѣ начинались еще при жизни. Перемѣщеніемъ на небо выполняется условіе обширнаго, выдающагося воздѣйствія. Милліоны душъ умершихъ должны имѣть властелиновъ, которые руководятъ ими; здѣшніе властелины всего болѣе пригодны для этого. Далѣе, если божеству свойственно наибольшее разнообразіе дѣйствій въ одномъ какомъ-либо мѣстѣ, безъ всякой связи съ предметомъ и мѣстомъ ихъ, то это еще болѣе должно возвышать его. Неясность воспоминаній способствуетъ тому, что земные корни его утрачиваются, и оно какъ бы носится въ воздухѣ. Такимъ образомъ, множество душъ превращается въ духовъ и, въ видѣ изображеній, въ фетишей. Нѣкоторыя изъ нихъ становятся божествами племени, а изъ нихъ путемъ дальнѣйшаго распространенія могутъ возникать признаваемые всѣми боги; иначе сказать, изъ мѣстнаго божества можетъ образоваться властитель міра. Твореніе требуетъ, по крайней мѣрѣ, перваго человѣка, и для этого необходимо божество, которое могло бы создать его. Обыкновенно эта роль приписывается небу или солнцу; тамъ живутъ священные прародители, близко связанные съ творческимъ божествомъ. Религія природы требуетъ и большихъ властительныхъ духовъ для крупныхъ предметовъ, такъ же, какъ безчисленное множество мелкихъ для предметовъ меньшаго значенія. Духъ неба, и вмѣстѣ съ тѣмъ творецъ легко поднимается выше всѣхъ. Такъ образуется потребность въ одномъ высшемъ существѣ, одномъ богѣ. Имя высшаго существа слышится повсюду, но тихо и неясно. Часто подъ нимъ разумѣется только старѣйшій духовный глава племени, властитель душъ усопшихъ, творецъ. Всегда существуетъ извѣстная опасность, когда наши миссіонеры это имя примѣняютъ къ нашему Богу. Послѣдователь культа предковъ самъ собою вынуждается придать миѳологическій образъ первому человѣку, первоначальному властителю цѣлаго народа. Укулункулу—прародитель, творецъ человѣка, таинственный образъ; онъ уже потому таинственъ, что кафръ отказывается придать ему пластическій и фантастическій видъ. Такимъ образомъ, Укулункулу сходенъ съ одинокимъ, чуждымъ земныхъ стремленій и, потому, никѣмъ не почитаемымъ высшимъ небеснымъ богомъ большей части негрскихъ религій; у бечуановъ и басутовъ ему соотвѣтствуетъ Молимо, а у другихъ — Ньямби или Ньяме. Происхожденіе ихъ можетъ быть одинаковымъ; при этомъ воспоминаніе уже настолько изгладилось, что образъ предка одухотворился, или онъ стоитъ еще такъ близко, что покрываетъ своимъ именемъ наше понятіе о божествѣ. Миссіонеры гереросовъ заимствовали въ этомъ случаѣ имена Мукуру и Калунга, при чемъ сперва для выраженія „Бога“ они взяли слово „счастье“ и уже позднѣе они воспользовались словомъ Ньямби. Въ дѣйствительности, гереросы до введенія христіанства жили въ настоящемъ культѣ предковъ. Мы увидимъ, что на Золотомъ берегу и отчасти у восточныхъ африканцевъ встрѣчаются ясныя идеи въ монотеистическомъ смыслѣ, къ которымъ легче можетъ примкнуть христіанство. Наименованіе бога замѣняется даже названіемъ злыхъ духовъ, когда они выступаютъ въ качествѣ разрушающей и возобновляющей силы. На новыхъ Гебридахъ Богъ былъ названъ именемъ одного тайнаго союза (сукэ), а на Торресовыхъ островахъ—Аугудомъ, что̀ значитъ тотемъ! Часто упоминаемый Маниту индѣйцевъ Сѣверной Америки не значитъ „великій духъ“, а духъ вообще, даже и злой. Полинезійскій Атуа, именемъ котораго миссіонеры называли Бога, произошелъ, вѣроятно, изъ того же источника; это слово, въ качествѣ духа, души, дыханія, такъ употребительно, что оно даже затрудняетъ болѣе близкое знакомство съ осязательными представленіями язычниковъ. Фактъ, указывающій на почитаніе предковъ и заключающійся въ томъ, что въ одномъ и томъ-же народѣ различнымъ духамъ посвящены различныя группы, служеніе которыхъ происходитъ въ тайныхъ союзахъ, нерѣдко пользующихся своей замкнутостью для насильственныхъ дѣйствій, препятствуетъ, безъ сомнѣнія, развитію единобожія, пока большинство не выскажется за одного изъ этихъ духовъ. Болѣе или менѣе высокое мѣсто, отводимое божеству въ этомъ почитаніи, не можетъ служить путеводной нитью, потому что въ каждой странѣ мѣняется имя божества, считающагося высшимъ. Въ узкомъ кругѣ острововъ Товарищества, высшимъ божествомъ считался на Таити—Эймео, Райатеа—Руа, на Гуагейне—Танэ, на Болаболѣ—Тао, на Мауруа—Ту, на Табуаеману—Тангароа или Тараоа, на Тагаа—Оро. Въ Новой Зеландіи Ранги занималъ на небѣ мѣсто во главѣ всѣхъ другихъ боговъ. На Гавайскихъ островахъ Тане выступаетъ на первый планъ подъ именемъ Кане и вмѣстѣ съ нимъ Вакеа, имѣющій значеніе только въ миѳологіи, и Мауи—въ качествѣ бога войны. Но мы увидимъ, что всѣ эти высшіе боги могли утрачивать своихъ почитателей въ пользу простыхъ мѣстныхъ божественныхъ предковъ. Ничто не содѣйствовало этому въ такой степени, какъ образованіе группъ поклонниковъ, которые своего бога или духа старались удержать исключительно для себя. Болѣе слабыхъ они заставляли насильно служить своему богу. Мы слышимъ, напротивъ, о шиллукахъ, что Никамъ имѣетъ почти въ каждой деревнѣ свой храмъ или домъ, и даже цѣлыя деревни гдѣ живутъ привиллегированныя, высокоуважаемыя касты, нѣчто вродѣ духовнаго высшаго сословія. Имъ достается часть всякаго рода добычи; никто не рѣшится тронуть ихъ коровъ, даже воспользоваться ихъ молокомъ. Богатства начальниковъ спрятаны въ области Никама. Въ Аббеокутѣ пучки соломы обозначаютъ собственность громового бога Шанго; этой собственности никто не можетъ касаться, а кто рѣшится это сдѣлать, тотъ долженъ подвергнуться мести жрецовъ Шанго. Этотъ Шанго представляетъ весьма поучительное явленіе: нѣкоторые считаютъ его за короля, который при жизни былъ очень жестокъ; другіе говорятъ, что онъ былъ младшій потомокъ боговъ, поздно достигшій безсмертія; въ иныхъ случаяхъ онъ является прародителемъ, а въ другихъ—спутникомъ громового бога или самимъ громовержцемъ. Все указываетъ въ немъ поздно поднявшуюся на Олимпъ душу начальника племени.
Перемѣщеніе и перемѣна именъ у тѣхъ-же боговъ и при тѣхъ-же божественныхъ обязанностяхъ служитъ постояннымъ источникомъ путаницы даже въ основныхъ нитяхъ миѳологіи, въ особенности, у народовъ, не знающихъ письменности; поэтому разъясненіе возможно здѣсь лишь при существованіи матеріальной основы, помимо вопроса о большемъ или меньшемъ значеніи. Видѣть въ отдѣльномъ фактѣ, какъ, напр., въ безсмертіи прародителей человѣческаго рода особую и высшую характерную черту американской формы миѳа о потопѣ—значитъ не понимать многообразной и измѣнчивой сущности миѳа. Стремленіе къ выбору и возвышенію лежитъ глубоко въ основѣ человѣческаго духа; нужны только средства быстраго распространенія въ обширной области, при устраненіи разлагающихъ вліяній, чтобы идея божества поднялась выше мѣстныхъ ограниченій и колебаній, какъ это показываетъ намъ распространеніе христіанства и ислама. Для этого необходимо обладаніе силою, т. е. связь съ свѣтской властью.
Отношеніе человѣка къ личному высшему существу, которое, будучи выше міра, управляетъ имъ и къ которому человѣкъ находится въ личномъ отношеніи, нигдѣ не выработалось въ чистой формѣ, а всегда является разрозненнымъ и недостаточнымъ. Точно также религія въ своемъ развитіи никогда не оставалась въ чистомъ видѣ, а вступала болѣе или менѣе въ тѣсный союзъ съ другими стремленіями человѣческаго духа, прежде всего съ движеніями и потребностями его совѣсти. Такимъ образомъ, она получила самое важное дополненіе — нравственный элементъ. Этимъ путемъ религія пріобрѣла высшее вліяніе на общую культуру. Между тѣмъ, какъ на низшихъ ступеняхъ религіознаго развитія человѣкъ всегда выступаетъ со своими требованіями, желаніями и даже приказаніями, съ которыми онъ обращается къ духамъ, фетишамъ и т. под. и для выполненія которыхъ онъ приноситъ имъ жертвы, на высшихъ ступеняхъ духовное начало становится властью, которая награждаетъ и наказываетъ его, управляетъ и руководитъ имъ и даже заставляетъ себѣ повиноваться. Это болѣе рѣзкое развитіе нравственнаго элемента въ религіи, которое можно прослѣдить на многихъ ступеняхъ, идетъ рука объ руку съ освобожденіемъ ея отъ многихъ элементовъ, обыкновенно связанныхъ съ нею безъ болѣе глубокаго внутренняго сродства; такое значеніе на низшихъ ступеняхъ имѣютъ не только служеніе сверхчеловѣческому духовному началу, но и забота о человѣческомъ духѣ, т. е. зачатки науки, искусства и поэзіи, находящіеся въ рукахъ колдуновъ, жрецовъ и т. под. Здѣсь мы находимъ пунктъ, какой можно сравнить съ перекресткомъ многихъ запутанныхъ тропинокъ, изъ которыхъ только не многія превращаются въ прямые пути. Соединеніе религіи съ гражданскимъ закономъ нѣсколько понижаетъ ее, хотя подъ конецъ и открываетъ ей дорогу къ высшему положенію, но въ то-же время освобождаетъ отъ связи съ другими видами духовной дѣятельности, которые затѣмъ развиваются самостоятельно въ видѣ науки или искусства. Это раздѣленіе происходитъ путемъ раздробленія обязанностей жреца на обязанности колдуна, врача, заклинателя дождя, рѣзчика идоловъ, придворнаго пѣвца и проч., изъ которыхъ каждая имѣетъ особаго представителя. Раздѣленіе это заканчивается, впрочемъ, только при наступленіи вѣка науки и искусства. Исторія показываетъ намъ самостоятельную дѣятельность поэзіи, искусствъ и наукъ впервые въ древней Греціи; въ Египтѣ они были связаны еще съ кастою жрецовъ.
Соединеніе свѣтской и духовной власти можно найти на всѣхъ ступеняхъ нынѣшняго человѣчества. Власть начальника племени не полна безъ силы волшебства, которую онъ проявляетъ самъ или путемъ тѣсной связи съ жрецами; исключеніе могутъ составлять лишь военные вожди. Уже и здѣсь поэтъ выступаетъ рядомъ съ высшими начальниками. Неудача въ заклинаніи дождя можетъ лишить правителя всякаго уваженія; Африка представляетъ множество примѣровъ ниспроверженія и умерщвленія ихъ вслѣдствіе неуспѣховъ колдовства. Съ другой стороны, мы едва-ли можемъ найти болѣе сильную опору традицій владѣтельнаго дома, чѣмъ почитаніе предковъ, которое придаетъ святость каждому инкѣ въ Куско. Океанія показываетъ намъ не мало примѣровъ того, что вожди или военные герои занимали первое мѣсто въ ряду народныхъ божествъ. Наслѣдственность власти этимъ путемъ получаетъ существенную поддержку. Мы напомнимъ здѣсь замѣчаніе П. Мериме, что римляне ставили этрусковъ выше другихъ италиковъ вслѣдствіе признанія большей древности ихъ религіозныхъ преданій и символовъ, отличавшей аристократію этрусковъ. То, что полезно для общества и государства, считается угоднымъ богамъ; духи, связанные съ благосостояніемъ семейства, общества и государства, могутъ быть только благодѣтельными. Съ неизмѣнностью потребности въ божествѣ связываются измѣнчивыя требованія нравственности, удовлетворяющія глубокимъ и отчасти благороднымъ потребностямъ общества, такъ какъ ими устанавливались почитаніе старшихъ, охраненіе брака и дѣтей, а также и собственности (крайняя эгоистичность законовъ „табу“). Отсюда получается смѣшеніе свѣтскихъ и духовныхъ интересовъ. Хитрый жрецъ, домогающійся знаній, въ союзѣ съ начальникомъ племени, поддерживая народъ въ отупѣніи, не есть простой вымыселъ. Такъ сплетаются свѣтскій и духовный законы. Если начальникъ — святой человѣкъ, то возмущеніе противъ порядка, во главѣ котораго онъ стоитъ, является грѣхомъ, и религія помогаетъ въ этомъ случаѣ болѣе легкому обузданію враговъ и разрушителей общественнаго строя.
Отличіе добра отъ зла, которое ученіе Моисея съ глубокимъ пониманіемъ ставитъ въ началѣ появленія человѣка, должно было рано и само собою выработаться другимъ путемъ. Природа указываетъ вредное и полезное; отсюда, посредствомъ общаго одухотворенія, эта противоположность переносится и въ міръ духовъ. Чувство признательности къ доброму всегда возобновляется. Мы должны пріобрѣтать его и должны имѣть возможность обращаться къ нему. Когда все доброе приписывается душѣ предка, этимъ создается миѳическое воплощеніе добра. Но въ этомъ случаѣ добро еще долго приноситъ пользу одному лицу, а не всему обществу. Мы видимъ приближеніе къ этому представленію, когда, какъ, напр., въ Новой Помераніи, твореніе всего добраго—земель, учрежденій или даже западни для рыбы, приписывается одному существу, То-Кобинана (мудрому), а всѣхъ дурныхъ вещей—другому, То-Ковувуру (неумѣлому?). Но когда обѣ половины народа, носящія имена этихъ творцовъ, не признаютъ никакого чинопочитанія и ставятъ Ковувуру на высоту Кобинана, то кажется, что между ними признается лишь незначительное различіе. Глубокая пропасть между религіей, лишенной нравственности, и религіей, имѣющей ее, выражается въ человѣческой слабости небожителей. Почему миѳологическіе образы, боги, стоятъ такъ низко въ нравственномъ отношеніи, и даже ниже людей, которые имъ молятся? Извращенное понятіе о силѣ и власти, которыми они должны возвышаться надъ массою, создаетъ невѣрное представленіе о величіи божества. Къ этому присоединяется въ миѳологіи 
Колдуны съ берега Лоанго. (По фотографіи д-ра Фалькенштейна.) сказочный элементъ, который распространилъ по всему міру другой, ложный идеалъ хитраго, занимающагося военными и даже торговыми дѣлами божества.
Въ жрецѣ (см. рис. сбоку) обитаетъ тѣлеснодуховный міръ; съ нимъ онъ долженъ сноситься, изгонять и заклинать его. Искусство жреца выражается въ изгнаніи обычной души и водвореніи новой; это ему удается всего лучше, когда онъ духовно отличается отъ большинства, когда онъ склоненъ къ душевнымъ болѣзнямъ, къ обморокамъ, къ галюцинаціямъ и живымъ сновидѣніямъ. Традиціи жрецовъ фетишей насаждаются воспитаніемъ, для котораго избираются пригодные къ тому юноши. Превращеніе нормальнаго человѣка въ волшебнаго повелителя духовъ принимаетъ характеръ чудеснаго, близкаго къ переселенію душъ. Того, кого любитъ фетишъ, онъ уводитъ въ лѣсъ и заставляетъ жить въ кумирнѣ, иногда въ теченіе долгихъ лѣтъ. Когда тотъ опять возвращается къ жизни, онъ начинаетъ ѣсть и пить по-прежнему, но разумъ его исчезъ, и жрецъ долженъ смотрѣть за нимъ и направлять его въ каждомъ движеніи, какъ маленькаго ребенка. Сперва это возможно лишь съ помощью палки; но постепенно чувства возвращаются къ нему, и съ нимъ уже можно говорить. Послѣ того, какъ образованіе его закончено, жрецъ опять приводитъ его къ родителямъ. Они часто не узнали-бы сына, если бы онъ не напомнилъ имъ прежнихъ событій своей жизни.
Сущность искусства жреца заключается въ сношеніяхъ съ духами умершихъ, но, какъ знахарь, онъ заключаетъ въ себѣ всѣ познанія, всѣ воспоминанія и всѣ предугадыванія. Многимъ европейцамъ приходилось оцѣнивать цѣлебность его лѣкарствъ, состоящихъ изъ травъ и кореньевъ. Положеніе знахаря есть высшая ступень врачебнаго сословія. Нѣкоторые лекари въ извѣстныхъ болѣзняхъ, напр., въ глистахъ, понимаютъ больше, чѣмъ другіе, и къ нимъ больные посылаются колдунами. Блеекъ разсказываетъ о кафрахъ Наталя, что ихъ врачи анатомировали животныхъ, а иногда въ военное время даже тайно разсѣкали человѣческіе трупы. Но это вполнѣ единичное утвержденіе. Во всякомъ случаѣ, они не довольствуются, какъ и ихъ больные, естественными средствами изъ растительнаго и животнаго царства, а дѣйствуютъ, по ихъ мнѣнію, болѣе вѣрными способами черезъ посредство сверхъестественныхъ силъ, причемъ лѣчатъ и другіе недуги, кромѣ болѣзни, какъ, напр., любовную тоску, ненависть, зависть и 
Кубы и амулеты колдуна племени Бамангвато. (Этнографическій музей въ Мюнхенѣ.) проч. Эти жрецы умѣли вызывать обманы чувствъ; когда это имъ удавалось, они создавали новую опору для вѣры въ нихъ. Тайны внушенія, гипнозъ и т. п. были имъ извѣстны задолго до того, какъ ими овладѣла наука. Многое знаетъ и народъ, но самое главное колдунъ хранитъ въ тайнѣ. Власть его заключается уже въ простомъ фактѣ преданія. Часто единственный видъ знакомства съ исторіей среди этихъ народовъ состоитъ въ передачѣ важнѣйшихъ событій, которыя тайно наслѣдуются знахарями и поражаютъ просящихъ у нихъ совѣта своимъ характеромъ сверхъестественнаго знанія. Но знаніе можетъ оказаться полезнымъ и для правящей, для политической власти. Когда традиціи придается священный характеръ, это также ведетъ къ ея закрѣпленію; въ этомъ смыслѣ можно сказать, что она замѣняетъ письменность. Письменность и книгопечатаніе были вредны для сословія жрецовъ. Искусство устной передачи поэтому было особенно выработано; къ нему относилось и познаніе традиціонныхъ знаковъ и изображеній, а на высшихъ ступеняхъ—искусство письма и чтенія, по возможности особыхъ письменъ, какъ это было у египетскихъ жрецовъ. Особые жреческіе языки появлялись у самыхъ различныхъ народовъ. На ряду съ основными идеями шаманства встрѣчаются повсюду сходныя или совпадающія до мелочей частности, отчасти не всѣмъ понятныя. Стрѣлы, которыя пускаютъ по окончаніи заклинаній для изгнанія злого духа, принадлежатъ на нижнемъ Амурѣ къ числу волшебныхъ снарядовъ такъ же, какъ и въ Африкѣ, Америкѣ и Океаніи.
Примѣненіе маски въ религіозныхъ церемоніяхъ широко распространено во всѣхъ странахъ съ господствующею формою политеистическихъ вѣрованій; звѣриныя и человѣческія маски, чудовищныя фигуры и сложные головные уборы примѣняются во всѣхъ религіозныхъ дѣйствіяхъ. Въ Китаѣ, Тибетѣ, Индіи и Цейлонѣ, у древнихъ мексиканцевъ и перуанцевъ (сравн. маски для умершихъ на таблицѣ „Американскія древности“) онѣ постоянно появляются такъ же, какъ и у эскимосовъ, меланезійцевъ (см. рис. стр. 55) и африканскихъ негровъ. У алеутовъ вмѣстѣ съ умершими кладутся въ гробъ маски съ комическимъ искаженіемъ чертъ, которое позволяетъ предположить, что это — танцовальныя маски, нѣкогда служившія суетной цѣли, а нынѣ связанныя съ серьезными представленіями о жизни и возрожденіи послѣ смерти.
Повѣрья сами по себѣ представляютъ цѣлую науку. Ихъ такъ много, что они все проникаютъ собою и окружаютъ жизнь со всѣхъ сторонъ. Здѣсь достаточно будетъ нѣсколькихъ примѣровъ, заимствованныхъ у кафровъ: кто ѣстъ молоко во время грома, тотъ привлекаетъ молнію. Кто ѣстъ молоко въ чужомъ кралѣ, тотъ совершитъ тамъ преступленіе. На слѣдующій день послѣ града нельзя обработывать поле, чтобъ не привлечь града еще разъ. Тотъ, кто убьетъ ястреба, долженъ умереть. Если такая птица спустится на краль, это служитъ знакомъ несчастья для его владѣльца. Крикъ пѣтуха до наступленія полуночи предвѣщаетъ смерть человѣку или скоту. Такое-же дурное значеніе приписывается случаю, когда собака или теленокъ вспрыгнетъ на хижину, или когда въ кралѣ появится кроликъ. Усы леопарда приносятъ болѣзнь и смерть тому, кто нечаянно проглотитъ ихъ въ кушаньѣ; но если ихъ съѣсть вмѣстѣ съ мясомъ того-же животнаго, то это придаетъ мужество и приноситъ счастье на охотѣ. Собака, съѣдая клювъ и когти птицы, становится сильной и отважной. Попавъ въ 
Ново-мекленбургскія маски. (Берлинскій музей народовѣдѣнія.) ⅛ наст. величины. Ср. текстъ стр. 54. терновникъ, надо поѣсть его, чтобы уберечься отъ него въ слѣдующій разъ. — Страшное, широко распространенное вѣрованіе, будто всякая необычная смерть не можетъ быть естественной, порождаетъ множество волшебныхъ пріемовъ, предполагающихъ близкое знакомство съ извѣстными личностями и ихъ вліяніемъ. Божій судъ, усиливаемый въ Африкѣ сильными ядами, окружается строгими обрядами, такъ же какъ и заклинаніе дождя, возжиганіе новаго огня и различныя дѣйствія, относящіяся къ полевому хозяйству, скотоводству и охотѣ.
Наиболѣе быстрому упадку подлежатъ всегда духовные элементы культуры. Такъ какъ именно они составляютъ двигательныя силы прогресса, то уже изъ этого обстоятельства вытекаетъ большая склонность къ застою съ неизбѣжнымъ регрессомъ. Исторія религій въ этомъ отношеніи особенно поучительна. Если мы спросимъ, въ какихъ элементахъ христіанство у абиссинцевъ и буддизмъ у монголовъ подверглись наибольшимъ измѣненіямъ, то мы узнаемъ, что — въ элементахъ духовныхъ. Всѣмъ основателямъ религій были свойственны высшіе идеалы, чѣмъ ихъ послѣдователямъ, и исторія религій всегда бываетъ прежде всего пониженіемъ той высоты, на какую она была вознесена чистымъ воодушевленіемъ, и на какую стремятся поднять себя и своихъ единомышленниковъ позднѣйшіе реформаторы въ большіе промежуточные періоды. Въ монотеизмѣ всегда чувствуется горечь суроваго опыта уже подвинувшагося возраста. Можно-ли удивляться, что молодые простодушные народы не цѣнятъ его въ настоящемъ значеніи? Абстракціи не могутъ быть удѣломъ массъ, и то-же можно сказать о догматикѣ. Фанатизмъ массы удовлетворяется не чистотою догматовъ, а ненарушимостью ея религіозныхъ привычекъ. Съ какою легкостью при распространеніи среди многихъ народовъ глубоко-различныя основы религій скрываются за ихъ формами, мы лучше всего видимъ изъ одновременнаго почитанія Будды и Брамы во многихъ храмахъ Бирмы и Цейлона. Величественныя развалины Ангкоръ-Вата въ Камбоджѣ служатъ нагляднымъ свидѣтельствомъ этого пониженія, заключающагося въ смѣшеніи религій.
Упадокъ обнаруживается внѣшнимъ образомъ въ раздвоеніи формы и сущности. Здѣсь образуются первыя трещины. Затѣмъ дальнѣйшее разрушеніе производится внѣшними разлагающими вліяніями (ослабленіемъ власти, обѣднѣніемъ, потерей независимости, уменьшеніемъ численности). Художественная техника не идетъ равномѣрно съ умственной, творческой силой. Чтобы убѣдиться въ этомъ, достаточно сравнить духовные образы полинезійской миѳологіи съ ихъ деревянными или каменными изображеніями. Духъ ослабѣваетъ, не оставляя твореній, вполнѣ соотвѣтствующихъ его силѣ и величію, а формы остаются. Вслѣдствіе того, у такъ называемыхъ дикихъ народовъ формы, хотя и весьма несовершенныя, стоятъ выше сущности, и уже въ этомъ одномъ заключается паденіе. Почти во всѣхъ религіяхъ мы встрѣчаемъ искаженные слѣды высшихъ представленій, и не только духовныхъ, но чисто матеріальныхъ. Примѣромъ того могутъ служить предметы буддійскаго культа, переходящіе въ орудіе шаманства, при чемъ они вызываютъ оживленную торговлю между шаманами и китайцами; другой примѣръ мы видимъ въ христіанскихъ крестахъ, которые во времена Тёккея носили на нижнемъ Конго въ видѣ фетиша. Въ видѣ отдѣльныхъ понятій, христіанство предшествовало проповѣди миссіонеровъ. Когда Добрицгоферъ хотѣлъ обратить въ христіанство гвараніевъ на Эмпаладо, одинъ старый кацикъ сказалъ ему: „Отецъ священникъ, вы напрасно пришли: намъ не нужно никакого священника. Святой Ѳома уже давно благословилъ нашу землю“. Понятіе о діаволѣ, самомъ выдающемся зломъ духѣ, было распространено необразованными европейцами задолго до христіанства, и повело къ предположенію о поклонникахъ діавола и къ извѣстному дуализму добрыхъ и злыхъ духовъ. Напротивъ, всѣ отчасти подозрительныя сказанія о твореніи и потопѣ, съ ихъ замѣчательными сходными чертами съ Библіей, имѣютъ слишкомъ общее распространеніе и слишкомъ глубоко сплелись со всей миѳологіей, чтобы мы могли приписывать имъ недавнее и случайное происхожденіе; часть ихъ принадлежитъ міровому миѳу, начала котораго предшествовали христіанству.
Должны ли мы видѣть въ религіи отдѣльные процессы развитія или ткань, въ однихъ случаяхъ съ болѣе частыми, а въ другихъ—съ болѣе рѣдкими петлями? Въ отвѣтѣ на этотъ вопросъ должно заключаться больше содержанія, чѣмъ можетъ дать его любая классификація; на самомъ дѣлѣ, классификація возможна будетъ лишь тогда, когда мы выяснимъ себѣ, что̀ составляетъ общее достояніе человѣчества и отдѣльное достояніе каждаго народа. Все, что̀ мы можемъ сказать здѣсь по этому предмету, примыкаетъ и дополняетъ сказанное выше объ общемъ достояніи человѣчества.
Прежде всего, вѣра въ существованіе душъ и почитаніе предковъ общи для всего человѣчества: Бастіанъ называетъ ихъ элементарными идеями. Какъ показываютъ погребальные обычаи, эти идеи часто совпадаютъ даже въ отдѣльныхъ подробностяхъ. Такимъ образомъ, является возможность возсоздать ученіе о душахъ, общее для всѣхъ дикихъ народовъ. Сюда, подходятъ въ замѣчательной степени отрывки изъ вѣрованій китайцевъ и индѣйцевъ, германцевъ и австралійцевъ, и образуютъ цѣлостное и въ основныхъ чертахъ послѣдовательное ученіе. Какъ мы видѣли, къ нему примыкаетъ общее одушевленіе природы. Правда, въ Гренландіи и на Фиджи душа приписывается различнымъ предметамъ, но это одушевленіе почерпаетъ изъ одинаковыхъ источниковъ одинаковые суевѣрные обычаи. Вслѣдствіе того, люди, которымъ приписывается власть надъ этими предметами, подготовлены и поставлены замѣчательно сходно между собою: сѣверно-азіатскій шаманъ и африканскій заклинатель дождя, американскій знахарь и австралійскій колдунъ, по сущности, цѣли и отчасти по вспомогательнымъ средствамъ, совершенно сходны другъ съ другомъ.
Всякая миѳологія поднимается выше мелкихъ мѣстныхъ вліяній, нѣкогда имѣвшихъ для нея величайшее значеніе. Мы не хотимъ сказать, что въ миѳологическомъ отраженіи правильныхъ естественныхъ явленій въ народномъ духѣ не имѣютъ рѣшающаго значенія небольшія отклоненія въ ту или другую сторону, которыя кажутся гораздо важнѣе ихъ естественнаго значенія, напр., затменія солнца. Мы не можемъ не обращать вниманія на то, что процвѣтаніе культа солнца въ Перу основывалось на увѣренности—видѣть въ этой странѣ, почти не знающей дождя и облаковъ, самое лучезарное изъ всѣхъ свѣтилъ почти всегда яснымъ. Мы не должны забывать и вліянія историческихъ фактовъ, какіе мы видимъ въ сказаніи о первоначальномъ мѣстообитаніи ирокезовъ и алгонкиновъ, въ которыхъ они вспоминали не только свою родину, но и тѣ мѣста, гдѣ они видѣли добрыхъ бѣлыхъ, бородатыхъ людей. Въ одномъ случаѣ, имѣетъ перевѣсъ одинъ элементъ, въ другомъ—другой, но остается сущность, заключающаяся въ томъ, что они связаны одинаковыми основными идеями, изъ которыхъ созидается то, что мы называемъ міровымъ миѳомъ.
Главная черта міроваго миѳа заключается въ противоположеніи земли и неба. Небо выступаетъ то само по себѣ, то какъ солнце, или солнце считается глазомъ неба; они пополняютъ другъ друга: такъ напр., у южно-американцевъ мѣсто отчетливаго вѣрованія сѣверо-американцевъ въ солнце, какъ будущее пребываніе душъ, занимаетъ вѣра въ самое небо. Въ исторіи творенія солнце является помощникомъ неба. Земля всегда противополагается имъ обоимъ; живущія на ней созданія занимаютъ подчиненное положеніе; она всегда только—жена, которая рождаетъ вмѣстѣ съ небомъ все, заключающееся на ней, и въ особенности, человѣка. Около солнца, молніи (бога грома), огня, вулкановъ и землетрясеній группируются и представленія о помощникѣ творенія, который также близокъ землѣ въ движеніи солнца, въ содроганіи молніи, въ вулканическомъ изверженіи, какъ небо отдалено отъ нея. Въ видѣ Гефеста и Прометея, Деміурга и наказаннаго похитителя огня, онъ находится въ средоточіи обширнаго круга поклоненія, и небо, общій отецъ, значительно отступаетъ передъ нимъ. Миѳы о Мауи—общечеловѣческіе, а не спеціально полинезійскіе; ихъ можно съ полнымъ правомъ приравнять къ Локи, который также хромаетъ и живетъ подъ землею, или Дарамулуну, громовому богу южно-австралійскійхъ племенъ, имя котораго Ридлей буквально переводитъ „нога на одной сторонѣ“ или „хромой“, или же готтентотскому Тсуигоабу, „раненное колѣно“. Всѣ миѳы, вродѣ упомянутыхъ, мы не должны судить по ихъ большему или меньшему распространенію, даже и тогда, когда они касаются ограниченныхъ племенныхъ отношеній; достаточно, если въ нихъ возвращаются характерныя свойства извѣстнаго образа. Мауи хромаетъ на одну ногу, какъ Гефестъ, и живетъ въ землѣ; онъ же выступаетъ передъ южными африканцами, когда они вѣрятъ въ хромого бога, живущаго подъ землею; онъ является умноженнымъ въ одноногихъ гномахъ, пляшущихъ вокругъ живущаго въ пещерѣ огненнаго бога арауканцевъ. Молніеносная змѣя въ облакахъ для нагуасовъ создательница людей, какъ громовой богъ тарасковъ, или Нденгеи фиджійцевъ; послѣдній—также змѣя, сросшаяся съ основаніемъ земли, вызывающая землетрясенія своими движеніями. Таже змѣя является въ безконечныхъ измѣненіяхъ въ священномъ драконѣ китайцевъ и японцевъ.
Въ связи съ предположеніемъ многихъ народовъ, что живущій на востокѣ богъ свѣта и неба былъ ихъ творцомъ и благодѣтелемъ, они считаютъ востокъ его первичнымъ мѣстопребываніемъ; мексиканцы тамъ воображали себѣ „ацтланъ“, страну свѣта, и еще чаще помѣщали страну душъ на небѣ заката, гдѣ острова блаженныхъ являлись передъ ними въ золотомъ свѣтѣ заходящаго солнца. Въ описаніи путей, которые должна пройти душа, его опасностей и избавленія отъ нихъ, лежитъ такое множество общихъ чертъ, что миссіонеры, при всей своей энергіи, не могли бы перенести его отъ одного народа къ другому. Вспомнимъ только гавайскій разсказъ о добываніи душъ изъ подземнаго міра (см. стр. 40).
Едва ли можно найти хотя одно сказаніе о твореніи, въ которомъ не говорилось-бы о деревѣ, деревѣ Гесперидъ, вязѣ Игдразилѣ, райскомъ 
Надгробные памятники и священное дерево Мбинды. (По Стэнли.) Ср. текстъ на этой стр. деревѣ и т. п. Оно стоитъ между небомъ и землею; боги спускаются по немъ, души находятъ тамъ путь на небо, и для нихъ оно—простой мостъ, который колеблется подъ ними; наконецъ, все твореніе исходитъ отъ него. Кругъ представленій о происхожденіи людей изъ деревьевъ охватываетъ гереро́совъ, кафровъ и западныхъ африканцевъ (см. рис. выше); сходный съ нимъ кругъ представленій о происхожденіи изъ растеній обнимаетъ полинезійцевъ и южныхъ американцевъ. Связь его съ мѣстопребываніемъ душъ сохранилась въ видѣ географической сказки: одинъ изъ Канарскихъ острововъ, будто-бы состоявшій изъ желѣза и поэтому безводный, получалъ воду отъ дерева; „надъ нимъ всегда стоялъ густой туманъ, отъ котораго листья этого дерева получали воду; она постоянно капала, и, такимъ образомъ, люди и скотъ имѣли ее въ количествѣ достаточномъ для питья“. Этому вѣрили еще въ XVII вѣкѣ, какъ мы можемъ видѣть у Шрейера въ его „Новомъ описаніи путешествія въ Остъ-Индію“ (1680 г.).
Нынѣшніе люди во многихъ сказаніяхъ являются вторымъ, уже позднѣе созданнымъ поколѣніемъ, отдѣлившимся отъ перваго, погибшаго отъ какой-либо крупной катастрофы, вродѣ паденія неба на землю или затопленія земли. Кэмеронъ слышалъ на озерѣ Дилоло, что въ глубинѣ его живутъ люди, которые тамъ двигаются и работаютъ; деревня ихъ погрузилась туда за то, что они отказали въ помощи старому нищему. Одинъ изъ нихъ гостепріимно принялъ его къ себѣ, и онъ спасся вмѣстѣ со своими близкими. Можно подумать, что это — сказаніе о Ноѣ въ арабской или абиссинской передачѣ. Но это сказаніе встрѣчается и съ чисто мѣстными измѣненіями. Вода считается повсюду обитаемой; нильскіе негры разсказываютъ о великолѣпныхъ стадахъ, которыхъ рѣчные духи выгоняютъ ночью на пастбище.
Вся эта миѳологія, составленная изъ различныхъ и наполовину непонятныхъ обрывковъ, позволяетъ видѣть, какъ настоящіе боги нынѣшняго человѣчества и блуждающія души умершихъ выступаютъ во множествѣ формъ, между которыми только въ немногихъ случаяхъ замѣчается тѣсное, родственное отношеніе. Основныя идеи вѣрованій въ существованіе души и все, что соприкасается съ ними, распространились по землѣ въ другія времена и изъ другихъ источниковъ, чѣмъ космогоническія сказанія, миѳы о божествахъ и картины будущей жизни, причемъ первыя значительно предшествовали послѣднимъ. И тѣ, и другія представляютъ въ наиболѣе отдаленныхъ областяхъ самыя поразительныя совпаденія; но въ каждой области они образуютъ самостоятельные міры идей, соприкасающіеся только въ нѣкоторыхъ пунктахъ, и между ними замѣчается нѣчто своеобразное, что можно назвать „свободнымъ вымысломъ“ или, по крайней мѣрѣ, „свободной варіаціей“. Мы не раздѣляемъ воззрѣнія, будто каждый обычай этихъ народовъ, лишенныхъ преданія, имѣетъ связь съ глубокими историческими корнями. Многое создается и произвольно: культъ Ріамбы у балубовъ — не единственное созданіе прихоти, имѣвшее важныя послѣдствія. На ряду съ крупными совпаденіями, мы находимъ и мелкія, способствующія разъясненію главныхъ, являясь ихъ остатками, корнями или отпрысками.
Подобно тому, какъ мы находимъ одинаковыя сорныя растенія во всѣхъ мѣстахъ земли, гдѣ европейцы строили дома и обрабатывали поля, и отдѣльные, сами по себѣ незначительные суевѣрные обычаи являются остатками и слѣдами общераспространенныхъ идей. Не только вѣра въ дурной глазъ, но и убѣжденіе, что рука и подкова могутъ служить средствомъ отъ дурного глаза, проходитъ по всей Индіи, Аравіи, сѣверной Африкѣ и Европѣ. Обычай марокскихъ женщинъ вѣшать на извѣстныя деревья клубочки изъ своихъ волосъ, въ знакъ траура или послѣ излѣченія отъ болѣзни, мы находимъ, въ видѣ „жертвы волосъ“, въ самыхъ различныхъ формахъ во всѣхъ мѣстахъ земли; онъ составляетъ только часть комплекса обычаевъ, имѣющихъ цѣлью сохраненіе, сокрытіе или принесеніе въ жертву предметовъ, взятыхъ съ нашего тѣла. Сюда же относится и обрѣзаніе, одинъ изъ обычаевъ, распространеніе которыхъ подвергается наибольшимъ измѣненіямъ. Мы встрѣчаемъ его у зулусовъ, но не находимъ у бечуановъ; мы видимъ его въ Новой Каледоніи, но не встрѣчаемъ на островахъ Лоэйльти. Мы можемъ прослѣдить его въ особыхъ формахъ въ самыхъ различныхъ, отдаленныхъ одна отъ другой странахъ.
Въ заключеніе укажемъ на одинъ изъ тѣхъ обычаевъ, который кажется чисто внѣшнимъ и причудливымъ, и обширное распространеніе котораго тѣмъ болѣе удивляетъ насъ. Сплетенія изъ легкихъ тростниковыхъ палочекъ, перевязанныя пестрыми нитками въ видѣ знамени или звѣзды, ставятся въ Анконѣ и въ Флоресѣ на могилахъ (см. раскраш. табл., „Американскія древности“ фиг. 7 и 8); у пимасовъ они имѣютъ и религіозное значеніе. Безъ ближайшаго опредѣленія ихъ цѣли, мы ихъ находимъ на Ванкуверѣ и въ Читтагонгѣ; въ Египтѣ они служатъ украшеніемъ для лошадей, а въ Боливіи ставятся на конькахъ крышъ.
Чтобы составить общее понятіе — о распространеніи различныхъ религій, ихъ дѣлятъ обыкновенно на нѣсколько большихъ группъ, которыя поддаются извѣстному статистическому опредѣленію, если мы хотимъ получить выраженіе ихъ въ цифрахъ. Для того, чтобы группировка опиралась на глубокія различія, чтобы не раздѣлять человѣчества на случайные отдѣлы, а различать его по настоящей высотѣ и глубинѣ развитія религіозныхъ вѣрованій, мы не должны имѣть въ виду только обычные, внѣшніе моменты, каковы христіанство, язычество, монотеизмъ или политеизмъ. Обозрѣвая религіозное развитіе человѣчества въ связи съ общимъ его развитіемъ, мы узнаемъ, что большіе пограничные знаки религіознаго развитія надо искать въ другихъ мѣстахъ. Монотеизмъ даже въ политеизмѣ идолопоклонниковъ выступаетъ какъ естественное стремленіе къ Единому Высшему Божеству, и въ монотеистическихъ вѣрованіяхъ является стремленіе къ раздѣленію одного отдаленнаго божества на нѣсколько или на множество болѣе доступныхъ божествъ.
Основываясь на религіозномъ развитіи нынѣшняго человѣчества, мы находимъ:
I. Религіи безъ возвышенія божественнаго надъ человѣческимъ и безъ замѣтнаго нравственнаго элемента. Всѣ онѣ основаны на вѣрѣ въ души и призраки; съ ними соединяются предсказанія, знахарство, заклинанія дождя и другія суевѣрія.
Въ одной группѣ мы находимъ только случайную связь съ явленіями природы и, вслѣдствіе того, усиленную склонность къ фетишизму: таковы религіи негрскихъ народовъ и сѣверныхъ азіатцевъ; а въ другой — высшее развитіе космогоническихъ и миѳологическихъ представленій въ цѣлыя системы: таковы религіи океанійцевъ и американцевъ.
II. Религіи, высоко поднимающія божественное надъ человѣческой сферой и постепенно освобождающіяся отъ смѣшенія съ другими умственными стремленіями научнаго, поэтическаго и т. п. характера, но за то все болѣе и болѣе вырабатывающія нравственный элементъ. Въ допущеніи будущей жизни съ наградами и наказаніями вновь возвращается въ очищенномъ состояніи вѣра въ души.
Христіанство уже въ первыя времена болѣе тѣсныхъ и частыхъ сношеній съ внѣевропейскими народами отказалось отъ предубѣжденія, будто души ихъ не предназначены къ спасенію; съ начала XVI в. миссіонеры сдѣлались неизбѣжными спутниками торговли и завоеванія, даже торговли невольниками. Появленіе миссіонеровъ имѣетъ этнографическое значеніе не только въ смыслѣ преслѣдованія религіозной цѣли, но и дѣятельности чужеземцевъ среди народа, характеръ котораго часто имъ мало извѣстенъ, но въ который они усиленно стремятся проникнуть.
Монотеистическія религіи не могутъ примкнуть къ такимъ колеблющимся, непрочнымъ представленіямъ, какъ представленіе о Ньямбе или Маниту; въ большинствѣ случаевъ онѣ не могли даже воспользоваться именемъ высшаго существа, какое находили тамъ, для обозначенія Единаго Бога, такъ какъ это повело-бы къ слишкомъ большимъ недоразумѣніямъ. Но въ другихъ религіозныхъ идеяхъ дикихъ народовъ лежитъ несомнѣнно возможность этой связи и даже плодотворная возможность дальнѣйшаго созиданія на оказавшемся готовымъ фундаментѣ; обратить на нихъ вниманіе такъ-же важно теоретически для изученія презираемой религіозной сущности дикихъ народовъ, какъ и практически для оцѣнки видовъ христіанства на будущее. Мысль о жизни за гробомъ душъ умершихъ, на чемъ въ то же время основано представленіе о загробномъ мірѣ, имѣетъ основное родство съ христіанскимъ ученіемъ о душахъ и безсмертіи. Воспоминаніе о душахъ предковъ не противорѣчитъ христіанству, но оно не должно доходить до обоготворенія предковъ, такъ какъ здѣсь уже начинается идолослуженіе. Христіанство находитъ въ космогоническихъ миѳахъ дикихъ народовъ основныя черты своего собственнаго ученія о твореніи и часто 
Гробъ, въ видѣ лодки, изъ Тиморлаута. (По модели Дрезденскаго этнографическаго музея.) Ср. текстъ, стр. 45. въ поразительныхъ совпаденіяхъ; къ деміургамъ можетъ примыкать христіанское воззрѣніе на Бога Отца и Бога Сына.
Пропасть между христіанскою религіею и религіями дикихъ народовъ открывается лишь тогда, когда мы переходимъ къ нравственнымъ законамъ, этой существенной составной части христіанскаго ученія. Не сморя на жертвоприношеніе Авраама, миссіонеры вынуждены рѣзко протестовать противъ человѣческихъ жертвъ и незначительной цѣны, придаваемой жизни; что еще труднѣе, они должны воздѣйствіе на нравственность своихъ учениковъ распространять гораздо далѣе за предѣлы чисто земной жизни, чѣмъ языческіе жрецы. Христіанство должно имѣть соціальную и экономическую сторону и, вслѣдствіе того, дѣйствовать разрушительно. Главные камни преткновенія представляютъ многоженство и рабство. Миссіонеры стремятся достигнуть своей цѣли реформою экономической жизни своихъ послѣдователей, но при этомъ часто заходятъ слишкомъ далеко. Друзья человѣчества, которые вмѣстѣ съ капитаномъ Фицроемъ посылали миссіонера на Огненную Землю, этотъ забытый уголокъ земли, говорили въ своей инструкціи: „въ вашихъ сношеніяхъ съ жителями Огненной Земли вы должны имѣть въ виду, что временныя выгоды, на которыя вы имъ можете указать, легче всего будутъ поняты ими. Сюда причисляемъ мы пріобрѣтеніе лучшихъ жилищъ и снабженіе лучшей и болѣе обильной пищей и одеждой. Поэтому, вашей первой обязанностью должно быть научить ихъ воздѣлыванію картофеля, капусты и другихъ овощей, разведенію свиней и куръ и постройкѣ удобныхъ жилищъ. Вы, вѣроятно, признаете, что въ этомъ отношеніи, какъ и въ болѣе важныхъ предметахъ, примѣръ есть лучшій учитель, и поэтому, вы должны позаботиться о томъ, чтобы имѣть самому удобное жилище, снабженное всѣмъ необходимымъ и содержимое въ чистотѣ. Съ этою цѣлью вамъ слѣдуетъ огородить участокъ земли и посадить тамъ самыя полезныя питательныя растенія и, наконецъ, по возможности скорѣе окружить себя достаточнымъ числомъ свиней, козъ и домашнихъ птицъ.“
Планъ этотъ очень хорошъ, но почему результаты его были такъ неудачны? Такой переходъ изъ скуднаго, но удобнаго состоянія въ лучшее, но болѣе притязательное можетъ произойти только въ видѣ экономической революціи, которая принесетъ благо, но вмѣстѣ съ тѣмъ и вредъ, и послѣдній даже скорѣе, чѣмъ первое. Существованіе огнеземельцевъ можетъ казаться на европейскій взглядъ ужаснымъ, а на ихъ собственный — превосходнымъ. Миссіонеръ во всякомъ случаѣ долженъ исходить изъ воззрѣнія, что высшая культура и безъ того дѣйствуетъ разлагающимъ образомъ на жизненныя условія язычниковъ, и что этотъ переходъ онъ можетъ смягчить только практической подготовкой своихъ учениковъ. Но онъ не долженъ являться имъ въ видѣ ремесленника или купца, такъ какъ это противорѣчитъ мистическому элементу, заключающемуся въ жречествѣ дикихъ народовъ, вмѣстѣ съ массою суевѣрій. Это не слѣдуетъ упускать изъ виду, а надо припомнить клятвы отреченія, распространенныя въ Африкѣ, совершающіяся при особыхъ церемоніяхъ и строго соблюдаемыя, или тѣлесное и духовное самоуничтоженіе шамановъ, когда они разстаются въ корчахъ со своею душею. Въ здравомъ соединеніи отреченія и практической работы заключаются успѣхи миссіонерскихъ монашескихъ орденовъ. Нѣмецкіе миссіонеры у гереросовъ стремились положить начало экономическому и соціальному развитію, которое сдѣлало-бы ихъ способными принять христіанство. Большее дѣйствіе, чѣмъ словесное ученіе, оказываетъ дѣятельность, заключающаяся въ томъ, какъ миссіонеръ держитъ себя, и въ особенности въ спокойствіи, съ какимъ онъ смотритъ на этотъ міръ. Въ стѣнѣ суевѣрія только священникъ можетъ сдѣлать брешь, въ особенности, если онъ вмѣстѣ съ тѣмъ и врачъ.
Повсемѣстно встрѣчающееся сочетаніе положенія начальника и жреца не позволяетъ сомнѣваться, что успѣхъ миссій зависитъ и отъ политическихъ отношеній и вѣрной оцѣнки ихъ. Тамъ, гдѣ миссіонеры могутъ опереться на могущественнаго властелина, рѣшеніе ихъ задачи въ большинствѣ случаевъ впервые становится возможнымъ. Основанная съ такими надеждами австрійская миссія въ Гондокоро̀ погибла, не оставивъ замѣтныхъ слѣдовъ своей самоотверженной дѣятельности (не достигнувъ ни одного обращенія, какъ говоритъ Спикъ съ нѣкоторымъ преувеличеніемъ), главнымъ образомъ, потому, что она опиралась исключительно на собственныя силы. Вмѣсто правительства, которое могло-бы сдерживать политически распавшееся населеніе баріевъ и оберегать ихъ достояніе отъ нихъ самихъ, тамъ было общество, противоположное по своей сущности и своимъ цѣлямъ дѣятельности миссіонеровъ, а именно, общество работорговцевъ. Иными оказывались результаты тамъ, гдѣ миссіонеры, будучи только терпимы какимъ-нибудь правителемъ, могли развивать свою дѣятельность, какъ, напримѣръ, Моффатъ при Мосиликатсе, или когда они пользовались покровительствомъ могущественныхъ начальниковъ, какъ напр., Ливингстонъ, которому покровительствовали Сечели и Себитуне у басутовъ-макололовъ, или какъ, наконецъ, миссіонеры различныхъ вѣроисповѣданій въ Угандѣ, находившейся подъ властью Мтезы и Муанги, гдѣ они, къ сожалѣнію, не могли стать выше партій.
Изъ всего этого ясно вытекаетъ, что миссія можетъ съ надеждою на успѣхъ взяться за дѣло лишь послѣ подробнаго изученія религіозныхъ воззрѣній и свѣтскихъ учрежденій дикихъ народовъ. Многимъ миссіонерамъ, которые это сознавали, народовѣдѣніе обязано весьма цѣнными сообщеніями. Нерѣдко необходимое изученіе языковъ вводило ихъ въ пониманіе народной жизни. Но тотъ, кто хочетъ учить „дикарей“, долженъ вполнѣ понимать все глубокое и существенное въ христіанствѣ. Наименѣе успѣшными всегда были миссіонеры мало образованные, неспособные къ правильному пониманію своей собственной религіи, какихъ въ особенности Англія и Сѣверная Америка посылали во множествѣ, люди, чуждые христіанской любви, которые часто были скорѣе купцами или политическими агентами, чѣмъ служителями христіанства.
Замѣтимъ въ заключеніе, что насажденіе новой религіи всегда вмѣстѣ съ тѣмъ означаетъ культурное преобразованіе и не можетъ быть дѣломъ одного поколѣнія. Миссія не допускаетъ никакой поспѣшности и должна, не боясь труда, прибавлять песчинку за песчинкой, не должна соблазняться обстоятельствами, обѣщающими, повидимому, болѣе быстрый успѣхъ, и даже на время не удаляться отъ своей истинной цѣли.
На ряду съ христіанствомъ ведетъ свою проповѣдь исламъ, въ качествѣ другого, во многихъ отношеніяхъ болѣе доступнаго пониманію низко стоящихъ народовъ, ученія о Единомъ Богѣ. Исламъ дѣлаетъ успѣхи въ Африкѣ и въ Азіи. Распространеніе его можетъ быть поверхностнымъ, какъ напр., въ негрскихъ странахъ Африки, гдѣ у форовъ, подъ его покровомъ, держится вѣра въ бога Молу и поклоненіе небу, или въ Западной Африкѣ, гдѣ его духовныя лица образуютъ незамѣтный переходъ къ жрецамъ фетишей; но въ концѣ концовъ онъ укореняется глубже христіанства. Онъ не представляетъ никакихъ логическихъ трудностей, и практическія предписанія его можно исполнять съ извѣстными широкими послабленіями. Допущеніе многоженства и рабовладѣнія доставляетъ ему большія преимущества надъ христіанствомъ. Запрещеніе многоженства отвлекаетъ отъ христіанства, пока болѣе глубокое обновленіе нравовъ не замѣнитъ обычая, обязательнаго для всѣхъ богатыхъ людей, высшее общественное положеніе которыхъ всего яснѣе выражается возможностью содержать нѣсколькихъ женъ, и которые всего охотнѣе именно въ этомъ видѣ пользуются своими богатствами. Въ этомъ постановленіи, противъ котораго даже миссіонеры не всегда рѣшаются выступать и которое въ области южнаго Урала даже въ послѣдніе годы на глазахъ русскихъ чиновниковъ заставило сотни татаръ отречься отъ христіанства, во многомъ заключается вліяніе ислама. Къ этому надо прибавить еще, что исламъ вообще болѣе соотвѣтствуетъ общественной и государственной жизни низко стоящихъ народовъ и связанъ съ культурою, которая для нихъ тѣмъ ближе, чѣмъ ближе географически и климатически находятся отъ нихъ мѣста происхожденія ислама.
До сихъ поръ и одной трети человѣчества еще не обращено въ христіанство. Вѣрующихъ въ Единаго Бога насчитывается 570 милліоновъ; изъ нихъ 440 мил. исповѣдуютъ христіанство. Изъ остальныхъ 900 милліоновъ обитателей земли, буддисты составляютъ 600 милліоновъ, т. е. самую большую массу, всего менѣе доступную для христіанства. Въ сущности, миссія, которой служатъ въ настоящее время болѣе трехъ тысячъ представителей, принадлежащихъ къ различнымъ орденамъ или обществамъ, обращаетъ въ свою вѣру только остатокъ самаго низшаго язычества. Наиболѣе замѣтные успѣхи достигнуты въ Океаніи, гдѣ обращено въ христіанство большое число островныхъ группъ, и уже изъ ихъ среды отправляются миссіонеры на сосѣдніе острова. Въ Африкѣ Мадагаскаръ почти вполнѣ находится подъ христіанскимъ вліяніемъ; готтентоты и гереросы, обитатели Либеріи и Сіерры Леоне, а также и многочисленныя племена въ Анголѣ, на Золотомъ берегу и на нижнемъ Нигерѣ обратились въ христіанство. Въ Азіи крестилось не болѣе 1/400 населенія Индіи; еще меньше по отношенію къ народной массѣ число обращенныхъ въ Китаѣ: всего 65,000! Напротивъ, Индійскій архипелагъ заключаетъ большее число христіанскихъ общинъ. Въ Америкѣ гренландскіе и лабрадорскіе эскимосы почти всѣ крещены, такъ-же, какъ и многочисленные индѣйцы Сѣверной Америки и большая часть индѣйцевъ и негровъ Вестъ-Индіи. Въ Южной и Средней Америкѣ церковь и государство испанцевъ уже съ начала XVI вѣка трудились надъ обращеніемъ индѣйцевъ, что̀ въ доступныхъ имъ областяхъ совершалось съ большимъ успѣхомъ.
Ясно, что тотъ не понимаетъ значенія миссіи, кто хочетъ видѣть въ этихъ цифрахъ выраженія ея успѣха. Ее всегда надо представлять себѣ въ связи съ другими культурными силами, на которыя она дѣйствуетъ поощряющимъ или задерживающимъ образомъ. Какъ духовная власть, она можетъ сдѣлать много въ томъ, что̀ соотвѣтствуетъ ея духовнымъ началамъ. „Евангеліе постоянно вводитъ въ обращеніе новыя религіозныя воззрѣнія и нравственныя понятія, окружающія даже языческую часть народа новой умственной атмосферой. Повсюду, гдѣ миссія укрѣпилась, язычество уже не то, чѣмъ оно было; въ немъ начинается процессъ броженія, заканчивающійся его уничтоженіемъ и побѣдой евангелія.“ (Варнекъ). Кромѣ того, свѣтъ вѣры, при своемъ распространеніи, отражаетъ отъ себя и тепло.