Художник Калло — кто не знает этого имени, по крайней мере, благодаря Гофману? — дал нам несколько прелестных изображений итальянских нищих. На одной из его картинок мы видим нищего, буквально обвешанного одними лоскутками; он несёт в руках свои пожитки и большое знамя с надписью: «Capitano de Baroni». Нельзя и поверить, чтобы нашёлся в действительности такой экземпляр ходячей лоскутной лавочки. В Италии мы таки и не встречали ничего подобного; там всё одеяние уличных оборвышей состоит зачастую из одной жилетки, так где же им набрать столько лоскутьев! Но на севере, в Швеции, нам случалось видеть таких оборвышей.
Раз мы плыли по каналу, соединяющему Веннерн с Вигеном. На берегу, на горной площадке, стояли, как украшающий жалкий ландшафт цветущий репейник, два оборвыша, в таких лохмотьях, такие ободранные и живописно чумазые, что я готов был принять их за модели, служившие Калло для его картин или за продукт изобретательности родительской, рассчитывавшей такими лохмотьями вернее обратить на ребят благотворительное внимание туристов. Неумышленно таких оборванцев создать нельзя. Это было явление уж до невероятности смелое; каждый мальчишка мог назваться живым Capitano de Baroni. Младший из оборвышей был облечён в нечто, по-видимому служившее когда-то взрослому и очень плотному человеку курткою; она доходила мальчику до пят и держалась у него на плечах посредством остатка одного рукава, да тесьмы, образовавшейся из узкой полоски подкладки. Трудно было угадать, где собственно кончалась куртка и начинались штаны: и там лохмотья, и тут лохмотья. Всё одеяние было как будто рассчитано на доставление своему обладателю возможной прохлады, — всюду отдушины! Жёлтый холщовый лоскуток, прикреплённый к «нижним обстоятельствам», должно быть, обозначал рубашку. На голове у мальчишки сидела набекрень огромная соломенная шляпа, побывавшая, как видно, не раз под колёсами; дно её предоставлялось изображать копне всклокоченных соломенно-жёлтых волос оборвыша. Главным же украшением мальчугана являлись его собственные голые коричневые плечи и руки. На другом мальчике красовались одни панталоны, тоже все в лоскутьях, но лоскутья эти были прикреплены к телу верёвочками; одна шла вокруг щиколоток, другая под коленками, третья повыше, и четвёртая вокруг талии. Что ж, он берёг то, что у него было, и это уж много значит!
«Пошли прочь!» — крикнул капитан; мальчишка в штанишках повернулся, и мы… да, мы увидели… одни верёвочки, завязанные бантиками, премиленькими бантиками! Оборвыш был одет только спереди; лоскутья составляли лишь переднюю часть панталон, заднюю же изображали одни верёвочки, три миленьких верёвочных бантика!..