Об Антигоне, трагедии Софокла (Шестаков)/ДО
Объ «Антигонѣ», трагедіи Софокла.
Нѣтъ сомнѣнія, что эсхилова трагедія «Семь вождей подъ Ѳивами» заложила въ душѣ Софокла первую мысль объ «Антигонѣ». Не говоря ужь объ отдѣльныхъ мѣстахъ, объ отдѣльныхъ мысляхъ и выраженіяхъ, напоминающихъ образецъ, оставленный Софоклу великимъ отцомъ трагедіи, достаточно указать на конецъ трагедіи Эсхила и сравнить его съ началомъ трагедіи Софокла, чтобъ убѣдиться въ истинѣ нашего положенія. Въ трагедіи Эсхила вѣстникъ приноситъ съ поля битвы извѣстіе, что ѳивскія войска побѣдили аргосцевъ, что шесть аргосскихъ вождей убиты, но что два сына Эдипа, Этеоклъ и Полиникъ, пали отъ руки другъ друга. Вслѣдъ затѣмъ являются на сценѣ Антигона и Исмена; онѣ идутъ за тѣлами своихъ братьевъ и поютъ жалобную пѣснь. Она прервана появленіемъ глашатая, который возвѣщаетъ рѣшеніе Ѳивскаго Сената. По этому рѣшенью Этеоклъ долженъ быть похороненъ съ честью, а Полиникъ, какъ врагь отечества, будетъ брошенъ непогребённый и трупъ его достанется въ добычу хищнымъ птицамъ. Антигона объявляетъ рѣшительно глашатаю, что она не покорится этому рѣшенію Ѳивскаго Сената. Глашатай уходитъ съ угрозою, а хоръ ѳивскихъ дѣвушекъ разделяется на двѣ половины, изъ которыхъ одна пристаётъ къ Антигонѣ, чтобъ вместе съ нею похоронить Полиника, а другая, вмѣстѣ съ Исменою, идётъ оказать ту же честь Этеоклу. Трагедія оканчивается торжественною процессіею погребенія и трилогія дѣйствуетъ на душу успокоительно, такъ-какъ братьямъ, соединённымъ смертью, воздаётся безпрепятственно послѣдняя честь. Объявленіе сенатскаго постановленія служитъ только къ тому, чтобъ прервать жалобы сестёръ и снести трупы со сцены: права человѣчества безъ борьбы одерживаютъ побѣду надъ безжалостною строгостью общины, чуждой погибшимъ братьямъ.
Софоклъ долженъ былъ многое измѣнить въ основаніи своей драмы. У него Этеоклъ похороненъ ужь до начала трагедіи; запрещеніе похоронить Полиника, которое у Эсхила слѣдуетъ непосредственно за смертью братьевъ, когда ихъ тѣла находятся передъ глазами, идётъ не отъ сената, но отъ того, кто наслѣдовалъ по смерти сыновъ Эдипа престолъ ѳивскій. Запрещеніе это у Софокла сопровождается угрозою смертной казни за его нарушеніе. Эсхилъ объ этомъ не знаетъ. Ночью бѣжало непріятельское войско отъ города; запрещеніе объявлено ужь Креонтомъ, но оно не всѣмъ ещё извѣстно въ городѣ. Ещё прежде, чѣмъ Креонтъ явился въ собраніи ѳивскихъ старѣйшинъ объявить свою волю, прежде, чѣмъ эти старѣйшины собрались на площади передъ дворцомъ Креонта выслушать его приказъ, Антигона рѣшилась ужь исполнить долгъ любви, несмотря на предстоящую смерть, и исполнила его прежде, чѣмъ Креонтъ могъ подумать о какомъ-нибудь сопротивленіи своей власти. У Эсхила, вмѣстѣ съ ней идётъ хоронить Полиника часть ѳивскихъ дѣвушекъ, изъ которыхъ состоитъ у него хоръ; у Софокла Антигона одна совершаетъ своё дѣло, и тѣмъ выше выдаётся ея героизмъ надъ всѣмъ её окружающимъ. Она приглашаетъ сестру къ участію, но сестра отказывается.
Такимъ-образомъ, несмотря на очевидное вляніе эсхиловой трагеди на созданіе Антигоны, трагедія Софокла остаётся полною собственностью нашего поэта, котораго вмѣстѣ съ древними можемъ мы назвать ученикомъ Эсхила, но только въ томъ смыслѣ, что отецъ греческой трагедіи, какъ предшественникъ нашего поэта, могъ указать ему точку, съ которой нашъ поэтъ долженъ былъ отправиться. Но, отправившись отъ этой точки, поэту предстояло ещё проложить цѣлый путь, и это сдѣлалъ онъ самъ, силами своего собственнаго творчества, совершенно-оригинально. Если мы обратимся къ поэтамъ предшествовавшаго періода, то ни въ эпосѣ, ни въ лирической поэзіи не найдёмъ мы преданія объ Антигонѣ такимъ, какимъ находимъ его у Софокла. Напротивъ, первоначальное преданіе не знаетъ ничего о запрещеніи похоронить Полиника, какъ не знаетъ оно и о заступничествѣ Ѳезея, котораго Эсхилъ въ своей трагедіи «Молящіяся» дѣлаетъ защитникомъ общихъ законовъ Эллады, приписывая его настоятельнымъ требованіямъ то, что ѳиване похоронили всѣхъ убитыхъ подъ стѣнами своего города аргосскихъ вождей. И то и другое преданіе сложилось ужь позднѣе въ Аѳинахъ. Источникомъ этихъ преданій было нерасположеніе аѳинянъ къ своимъ грубымъ сосѣдямъ. Кажется, Эсхилъ первый ввёлъ эти преданія въ поэзію. Современникъ Эсхила — Пиндаръ говоритъ о семи кострахъ у всѣхъ семи воротъ ѳивскихъ, для сожженія убитыхъ съ обѣихъ сторонъ. У Эсхила это было сдѣлано только по просьбамъ Ѳезея, а позднѣе сложилось ужь у аѳинянъ преданіе, что Ѳезей долженъ былъ предпринять войну для поддержанія правъ человѣчества, и что только побѣдою могь онъ принудить ѳивянъ къ уваженію этихъ правъ. Согласно съ этимъ, переносятъ Эсхилъ и Эврипидъ мѣсто погребенія убитыхъ изъ ѳивской земли въ область аѳинскую, въ Элевсинъ и Элевтеры. Но съ Пиндаромъ согласуется ещё другое, безъ всякаго сомнѣнія, древнее преданіе, что братья-враги сожжены были на одномъ кострѣ, и что пламя этого костра раздѣлилось на-двое. Это преданіе, частью въ первобытной своей чистотѣ, частью смѣшенное съ позднѣйшими преданіями, упоминается у многихъ писателей греческихъ и римскихь позднѣйшаго времени.
Отсюда видно, что подвигъ Антигоны совершенно неизвѣстенъ древнему преданію. По словамъ одного изъ современниковъ нашего поэта, Iона Хіосскаго, Антигона и Исмена жили ещё во время войны эпигоновъ, въ которой сынъ Этеокла, Леодамъ, защищалъ Ѳивы противъ Ѳессандра, сына полиникова. Напротивъ, Мимнермъ Колофонскій въ своихъ элегіяхъ сообщаетъ преданіе, по которому Исмена была въ связи съ Ѳеоклиментомъ-прорицателемъ и, по приказанію Аѳины, ещё во время перваго похода противъ Ѳивъ, убита Тидеемъ у воротъ въ то время, какъ она черпала воду изъ источника того же имени. Если древнее преданіе упоминаетъ о Ѳеоклименѣ, возлюбленномъ Исмены, то о любви Антигоны къ Гемону до Софокла нигдѣ не говорится. Напротивъ, въ древней эдиподеи Кинеѳона Спартанскаго Сфинксъ проглотилъ Гемона, любезнаго сына Креонтова, ещё до появленія въ Ѳивахъ Эдипа. Всё это указываетъ на то, какъ свободно пользовались аѳинскіе драматики древними преданіями, какъ измѣняли ихъ для художественныхъ и патріотическихъ цѣлей.
Изъ этого видно, какъ осторожно надобно переносить отношенія и характеры лицъ одной трагедіи на другую, взятую изъ одного круга преданій. Такимъ-образомъ «Антигона» сама въ себе замкнутое художественное произведеніе, при созданіи котораго поэтъ нисколько не имѣлъ въ виду связать её съ позднѣйшими двумя трагедіями, взятыми изъ того же преданія («Эдипъ царь» и «Эдипъ въ Колонѣ»). Если въ этихъ двухъ трагедіяхъ и встрѣчаются указанія на нашу трагедію, то ихъ нужно объяснять не столько желаніемъ поэта связать три различныя трагедіи, сколько естественнымъ повтореніемъ того, что ужь разъ заложено было въ душѣ поэта.
Начиная трагедію, поэтъ оставляетъ зрителямъ догадываться о тѣхъ происшествіяхъ, которыя, будучи внѣ дѣйствія, раскрываемаго въ самой трагедіи, непосредственно, однакожь, ему предшествовали. Непрительское войско дѣлаетъ приступъ къ городу; какъ у Эслила шесть ѳивскихъ вождей у шести воротъ города низлагаютъ шесть вождей непрятельскихъ, у седьмыхъ воротъ два сына Эдипа падаютъ другь отъ друга. Не въ единоборствѣ поражаютъ они другъ друга, какъ разсказывается это у Аполлодора, но встретились они случайно въ общемъ бою. Но у Эсхила смертью двухъ братьевъ спасены Ѳивы, и все дальнѣйшія происшествія покрыты мракомъ. Трагедія Софокла заставляетъ предполагать, что войско аргосское остаётся ещё некоторое время подъ стѣнами Ѳивъ послѣ смерти братьевъ. Такъ, по-крайней-мѣрѣ, можемъ мы заключить изъ словъ Исмены въ началѣ трагедіи. Въ этихъ словахъ различаетъ Исмена двѣ поры: смерть братьевъ и отступленіе аргосскаго войска. Между двумя этими происшествіями совершено было (какъ надобно полагать) погребеніе Этеокла, тогда-какъ трупъ Полиника остаётся ещё въ рукахъ аргосцевъ. Въ этотъ же промежутокъ является Креонтъ царёмъ и военачальникомъ ѳивскимъ на место убитаго Этеокла. Только утромъ, наступившимъ за тою ночью, когда отступили осаждающіе, находить Креонтъ время раскрыть передъ собрансемъ ѳивскихъ старѣйшинъ свои политическія убѣжденія. Къ трупу Полиника приставлена ужь стража; въ этомъ трупѣ началось ужь разложеніе, какъ видно послѣ изъ словъ сторожа; птицы ужь терзали его и разнесли его части по городу, какъ говоритъ послѣ Тиресій.
Драматическій поэтъ создаетъ свой собственный міръ, въ которомъ всё получаетъ отъ него душу и жизнь. Древняя трагедія не выводила обыденныя страсти современнаго общества; она не брала даже свои типы изъ времёнъ историческихъ; главнымъ источникомъ ея были преданія доисторическаго времени. Давность этихъ преданій давала поэту право пользоваться различными ихъ редакціями и даже измѣнять и разнообразить ихъ по своему произволу. Творческой фантазіи поэта не было положено границъ. Героемъ драмы можетъ быть только такое лицо, которое способно возбудить сочувствіе. Въ этомъ требованіи заключается причина того, почему такъ часто поэты измѣняли первоначальное преданіе. Другая причина отступленій отъ первобытныхъ преданій была обусловлена и самымъ временемъ, въ которое жили поэты. Жизнь внесла въ общество много новыхъ идей, которыя чужды были тому времени, когда слагались преданія. Здѣсь будетъ у мѣста сказать нѣсколько словъ о воззрѣняхъ Софокла на жизнь и искусство.
Одною изъ труднѣйшихъ задачъ давно ужь сталъ тотъ вопросъ, что понималъ древній міръ подъ именемъ Судьбы. Въ древнихъ преданіяхъ Судьба была какая-то страшная сила, которая господствовала не только надъ людьми, но и надъ самими богами. Въ первобытныхъ преданіяхъ человѣкъ является игрушкою этой неотразимой судьбы, которая ведётъ его, какъ слѣпаго, къ предназначенной ею цѣли. Такое воззрѣніе господствуетъ ещё во время Гомера. Въ его пѣсняхъ мы видимъ, что отецъ боговъ и людей, великій Зевсъ, точно также, какъ самый послѣдній и слабый изъ его сыновъ, покоряется господству этой неотразимой Судьбы и напрасно иногда ропщетъ на неё. Для слушателей слѣпаго пѣвца это было, конечно, лучшее рѣшеніе всехъ ихъ недоуменій и вопросовъ умственныхъ и нравственныхъ. Еще у Эсхила прикованный къ скалѣ Прометей объявляетъ Зевсу, что надъ нимъ тяготѣетъ Судьба, предъ которою должны пасть всѣ боги Олимпа; ещё у Эсхила, слѣдовательно, Судьба — та страшная, непонятная сила, предъ которой склоняется свобода боговъ и людей. Не то находимъ мы ужь у Софокла. Внимательный читатель не можетъ не заметить глубоко-религозный характеръ его произведеній; во всякомъ словѣ, во всякой мысли его замѣтно желаніе обратить вниманіе зрителя на высшую силу, которая всѣмъ управляетъ. Но какая жь эта высшая сила? Какому божеству покланяется Софоклъ? Той же ли Судьбѣ, которой покланялся міръ эпическихъ преданій? На этотъ вопросъ можно, кажется, отвѣчать отрицательно. Правда, народная миѳологія требовала ещё неуклоннаго почтенія даже отъ образованныхъ грековъ. Но споръ и распри боговъ, доставлявшія столько удовольствія греку времёнъ гомеровыхъ, обойдены на трагической сценѣ молчаніемъ, за которымъ скрывается убѣжденіе въ томъ, что прекратились эти распри между олимпійцами, что единство воли соединило ихъ всѣхъ, что они составляютъ теперь одну силу. Цѣль этой перемѣны была та, чтобъ перенести на Зевса всю силу прежней властительной судьбы, и отъ него ужь теперь исходитъ добро и зло, которыя достаются на долю смертныхъ. Очевидно, что, при господствѣ такого воззрѣнія, характеръ Судьбы долженъ былъ измѣниться въ самомъ существѣ своёмъ. Это не была ужь болѣе бездушная сила, слѣпая необходимость безотчетно-дѣйствовавшая. Сила осталась та же; она была ещё таинственна по своей природѣ, неотразима въ своихъ действіяхъ, но дѣйствовала она ужь подъ руководствомъ духа, по законамъ неуклонной справедливости. Ея дѣйствія были также закрыты для людей, какъ и прежде, но они не были ужь случайны и произвольны. Трудно опредѣлить съ точностью, въ какой степени ясности и определённости представлялись эти мысли уму Софокла. Но нельзя, кажется, сомнѣваться, что онѣ дѣйствительно проглядываютъ въ его произведеніяхъ. Не разъ, правда, высказано было положеніе, что нѣкоторыя изъ его великихъ произведеній основаны на совершенно-противоположномъ воззрѣніи, на томъ, что человѣчество подчинено желѣзной волѣ Судьбы, которая безъ цѣли и безъ размышленія идётъ своимъ путёмъ, не разбирая жертвъ, которыя она раздавливаетъ своей тяжелою ногою; или на томъ, что люди находятся во власти равнодушныхъ и своевольныхъ боговъ, играющихъ людскимъ счастьемъ и разрушающихъ его часто только длятого, чтобы показать своё могущество. Нельзя отвергнуть, что по-крайней-мѣрѣ первое изъ этихъ воззрѣній весьма-согласно съ цѣлями драматической поэзіи. Что можетъ въ-самомъ-дѣле дать болѣе-богатыя средства къ раскрытю трагической ироніи, какъ не этотъ контрастъ между человѣкомъ съ его надеждами, опасенями, желаніями и предпріятіями и мрачною, неумолимою судьбою? Но не та была цѣль высокаго искусства, и Софоклъ стремился къ другой цѣли. Ему нужно было раскрыть всю глубину души человѣческой, а это раскрытіе было невозможно при прежнемъ воззрѣніи на судьбу. Какое чувство могъ внушить трагическій герой, шедшій только по воле судьбы къ трагической развязке своей жизни? Собственно говоря, въ такой драмѣ не было даже элемента драматическаго въ собственномъ смыслѣ. Такая драма была бы скорѣе эпическою поэмою, только съ формою драматическою. Собственно драматическій элементъ вносится только тогда, когда является свободная воля человѣка. Трагическая судьба и здѣсь всё также ведётъ и рѣшаетъ дѣйствіе; но эта судьба ужь не внѣ человѣка; она не тяготѣетъ надъ нимъ, какъ чуждая сила, но заключена въ нёмъ самомъ, въ его волѣ, въ его страстяхъ.
И въ нашей трагедіи Судьба играетъ только второстепенную роль. Надъ родомъ Лая тяготѣетъ проклятіе боговъ, перешло это проклятіе на дѣтей и на внуковъ его, но оно должно кончиться смертью сыновей Эдипа, послѣднихъ потомковъ мужскаго поколѣнія въ этомъ несчастномъ родѣ. Довольно ужь пало жертвъ гнѣвной судьбы; но нѣтъ, падаетъ и ещё одна жертва, эта жертва — Антигона. Но погибаетъ ли она только потому, что принадлежитъ къ несчастному роду лабдакову, что грѣхи отцовъ требуютъ ея погибели? Положительно можно отвѣчать: нѣтъ. Еслибъ Софоклъ думалъ сдѣлать Антигону только жертвою общей трагической судьбы всего рода, онъ долженъ бы присоединить къ той же судьбѣ и Исмену. Ибо нельзя объяснить, почему эта судьба, какъ слѣпая судьба, должна была поразить одну сестру и пощадить другую? Правда, въ самой трагедіи встрѣчаемъ мы указанія на эту несчастную судьбу всего дома; хоръ говоритъ, что въ судьбѣ Антигоны видитъ онъ вновь древнее зло лабдакова дома, что Антигона несёть отцовскую борьбу; но это только пункты сравненія, на значеніе которыхъ указывается длятого, чтобъ смягчить нѣкоторымъ образомъ горькія скорби Антигоны тою мыслью, что эти страданія общи всему ея роду. Когда люди грѣшатъ, говоритъ хоръ, боги ослѣпили ихъ умъ; если бѣда поражаетъ ихъ — боговъ на то воля; судьба или боги хоронятъ Антигону въ каменномъ покоѣ, или гробу, какъ была превращена въ камень Ніоба. Кто не видитъ, что это только общія мысли, которыя нисколько не проникаютъ въ самое дѣйствіе? Сюда же принадлежатъ и тѣ слова хора, что Креонтъ не долженъ болѣе молиться богамъ, потому-что отъ судьбы нельзя уйдти. Такихъ указаній на могущество судьбы много въ трагедіи. Но съ другой стороны не разъ высказывается и та мысль, что Антигона и Креонтъ погибли отъ своей собственной страсти, отъ своего собственнаго ослѣпленія; точно также погибаютъ Гемонъ и Эвридика.
Какая же мысль лежитъ въ основаніи нашей трагедіи? Прочитавъ её внимательно, мы найдёмъ не разъ мысль, которую хотѣлъ поэтъ провести.
Страсть, невладѣющая собою, ведётъ къ погибели; только тотъ можетъ быть счастливъ, чья воля покорна разсудку; гордость и нарушеніе правь божескихъ или человѣческихъ навлекаютъ на человѣка тяжкіе удары судьбы. Эту мысль дѣлаетъ Софоклъ наглядною тѣмъ, что выводитъ борьбу двухъ началъ, изъ которыхъ каждое само-по-себѣ справедливо и истинно. Съ одной стороны, начало религозное, съ другой, начало общественное. Представители того и другаго начала, правые сами въ себѣ безъ отношенія къ другому, виновны своею неуступчивостью и гордостью. Глубокая трагическая скорбь лежитъ именно въ томъ, что дѣйствующіе характеры, имѣя внутренія оправданія тѣхъ убѣжденій, по которымъ они дѣйствуютъ, не имѣютъ того же оправданія во внѣшнихъ отношеніяхъ, потому-что, упорно преслѣдуя свою цѣль, они вступаютъ въ чужую область и нарушаютъ чужія права. Начинается борьба, которая могла бы разрѣшиться только взаимною уступчивостью; но это разрѣшеніе невозможно, потому-что ни та, ни другая сторона не хочетъ уступить, потому-что ни одна не умѣетъ остаться въ предѣлахъ благоразумія. Трагическая развязка неизбѣжна. Еслибъ обѣ стороны умѣли остаться въ границахъ, тогда не было бы трагедіи.
Посмотримъ теперь, какъ эта мысль развивается въ трагедіи. На разсвѣтѣ дня начинается дѣйствіе. Передъ дворцомъ Креонта является Антигона и вызываетъ сестру свою Исмену, чтобъ сообщить ей новость, которую сама она только-что узнала. Креонтъ объявилъ ужь своё запрещеніе хоронить Полиника, но не знаютъ ещё этого въ городѣ всѣ граждане, не знаетъ и Исмена. Прежде всѣхъ узнала объ этомъ запрещеніи заботливая и любящая Антигона. И вотъ, встревоженная, оскорблённая и раздражённая нарушеніемъ человѣческихъ правъ, является она на сценѣ, чтобъ сообщить о томъ Исменѣ и пригласить её къ участію въ дѣлѣ любви и благочестія. Съ перваго появленія ея на сценѣ зритель ужь заинтересованъ ею. Раннимъ утромъ, когда ночь ещё несовсѣмъ успѣла уступить своё мѣсто дню, на огромной пустой площади видитъ онъ одну дѣвушку. Всё пусто и тихо вокругъ; всё ещё спитъ въ городѣ. Что же подняло её раньше всѣхъ? что привело её сюда одну, безстрашную? Но вотъ на ея вызовъ выходитъ Исмена. Антигона начинаетъ говорить, и зритель чувствуетъ вмѣстѣ съ Исменою, что въ душѣ ея тревога; что какое-то страшное слово готовится сказать она. И расказываетъ Антигона сестрѣ, какую новую скорбь приготовилъ имъ ихъ добрый Креонтъ и приглашаетъ Исмену къ участію въ погребеніи Полиника. Но Исмена, столь же добрая и любящая, также глубоко-убѣждённая въ тѣхъ правахъ, за которыя стоитъ Антигона, не смѣетъ преступить границъ, назначенныхъ женщинѣ ея положеніемъ въ обществѣ. Напрасно, однакожь, напоминаетъ она Антигонѣ о несчастной судьбѣ отца, матери и братьевъ; напрасно хочетъ вразумить её насчётъ ихъ положенія: всѣ слова ея, шедшія изъ добраго сердпа, но вмѣстѣ-съ-тѣмъ изъ неослѣплённаго страстью разсудка, послужили только къ тому, чтобъ ещё болѣе раздражить и безъ того оскорблённое сердце Антигоны. Она не хочетъ внять благоразумнымъ совѣтамъ сестры и объявляетъ ей, что одна схоронитъ Полиника, что участіе сестры въ этомъ дѣлѣ не будетъ ужь теперь ей мило. Видитъ Исмена, что слова разсудка невнятны раздражённому сердцу; что не въ-силахъ она отклонить сестру свою отъ опаснаго дѣла. Сжалось ея доброе, нѣжное сердце при мысли о той опасности, которой подвергается ея единственная сестра, и молитъ она её не говорить, по-крайней-мѣрѣ, никому о своёмъ намѣреніи, и сама обѣщается молчать. Но эти слова участія только оскорбляютъ Антигону; она отвѣчаетъ сестрѣ, что не желаетъ ея молчанія, что ей пріятнѣе будетъ, если Исмена всѣмъ объ этомъ раскажетъ, что если она сама и умрётъ за совершеніе погребенія брата, то умрётъ славною смертью, что съ любовью встретитъ её, любящую, братъ въ подземномъ мірѣ, а Исмена будетъ ненавистна и ей и умершему брату. Какъ ни жостки были слова сестры, но, разставаясь съ нею, Исмена не можетъ не выразить своего удивленія и любви къ прекрасной душѣ:
Хоть ты, безумная, теперь идёшь,
Но все жь друзьямъ своимъ ты милый другъ.
Сказавъ это, Исмена уходитъ назадъ во дворецъ, а Антигона идётъ налѣво въ поле, гдѣ лежитъ непогребённое тѣло Полиника.
Какъ скоро измѣнились отношенія двухъ сестёръ! Ещё за нѣсколько минутъ сказанныя слова не повторитъ ужь теперь Антигона, не назовётъ она свою сестру милой головкой. И вотъ споръ объ исполненіи долга любви къ брату раздѣлилъ два преданныя одно другому сердца. Новое горе присоединилось къ тѣмъ скорбямъ, которыя оплакивала Антигона въ первыхъ словахъ при появленіи на сценѣ: горе отчужденія отъ родной сестры. Душа Антигоны вся отдалась мысли объ исполненіи долга любви къ брату; она не могла себѣ представить, чтобъ сестра ея иначе могла думать. Мысль поэта уже ярко выразилась въ прологѣ: зрителю ясно уже, что начинается борьба между двумя началами, борьба страшная, необходимо-ведущая къ трагической развязкѣ. Передъ нимъ явилось уже лицо, представляющее одно изъ этихъ началъ, и онъ видитъ, что въ характерѣ этого лица нѣтъ ручательства за болѣе успокоительную развязку. Высокая и гордая душа Антигоны не умѣетъ смиряться предъ обстоятельствами, и зритель съ участіемъ ждётъ развязки этой начавшейся борьбы. Съ какимъ искусствомъ выведенъ въ прологѣ контрастъ двухъ родныхъ сестёръ! Обѣ имѣютъ доброе, нѣжное, любящее сердце, но одна съ душою крѣпкою и гордою, закалённою въ страданьяхъ, способною къ дѣламъ, требующимъ силъ необыкновеннаго даже мужа; другая съ душою робкою и слабою, научившеюся изъ прежнихъ страданій покорности и уступчивости. Уже въ этомъ прологѣ видно, какая судьба ожидаетъ обѣихъ сестёръ впослѣдствіи.
Вслѣдъ затѣмъ является на сцену хоръ. Этотъ хоръ представляетъ собою собраніе ѳивскихъ старѣйшинъ, которые пришли сюда, по приказанію Креонта, выслушать слово его. Вступая въ орхестру, хоръ поётъ свою первую пѣснь (пародосъ), въ которой прежде всего привѣтствуетъ восходящее солнце, потомъ прославляетъ побѣду, одержанную ѳивянами надъ осаждавшими ихъ аргосцами. И въ этой побѣдной пѣснѣ поэтъ нашёлъ случай указать, какъ-бы мимоходомъ, главную мысль трагедіи. Она находится въ той строфѣ, гдѣ хоръ поётъ о Капанеѣ, поражённомъ молніею Зевса, оскорблённаго гордостью и надменностью аргосцевъ. Въ концѣ своей пѣсни хоръ гонитъ отъ себя мрачныя воспоминания о прошедшихъ несчастіяхъ и приглашаетъ всѣхъ идти въ храмы благодарить боговъ за спасеніе отечества. Многозначительна эта побѣдная пѣснь хора, неимѣющая, повидимому, никакого отношенія ни къ предъидущему, ни къ послѣдующему дѣйствію. Разговоръ двухъ сестёръ въ прологѣ скорбно настроилъ зрителя, показавъ ему неистощимое страданіе лабдакова дома; тяжело лежитъ на его душѣ воспоминане о томъ, какъ враждебно разстались двѣ сестры; мысль его съ Антигоною. Радостная и религозная пѣснь хора успокоиваетъ нѣсколько его разстроенный прежнею сценою духъ и обращаетъ его мысли въ другую сторону. Если слова Антигоны возбудили въ нёмъ сочувствіе къ ея дѣлу и вмѣстѣ съ тѣмъ, можетъ-быть, враждебное чувство къ Креонту, то слова хора ставятъ его на другую точку зрѣнія. Онъ видитъ, что хоръ не расположенъ къ Полинику, котораго онъ называетъ врагомъ отечества и причиною бѣдствій народныхъ. Зритель знакомится съ другою стороною дѣла; но его участіе къ Антигонѣ не уменьшается тѣмъ, что чувства народа несогласны съ нею; напротивъ, оно возвышается, когда онъ видитъ, что она остаётся одна съ своею любовью. Если мысль его отвлечена была на нѣкоторое время отъ Антигоны и обращена пѣснью хора на другіе предметы, то ещё съ большею заботою, съ болышимъ участіемъ обращается она снова на неё, когда, въ слѣдующемъ эпизодѣ, является на сцену Креонтъ, излагаетъ свои политическія убѣжденія и объявляетъ собравшемуся народу, какъ онъ, согласно съ ними, приказалъ похоронить Этеокла и бросить непогребённымъ трупъ Полиника, и когда хоръ признаётъ за Креонтомъ право изрѣчь законъ на мёртвыхъ и живыхъ. Признавая это право, хоръ отклоняетъ, однакожь отъ себя обязанность наблюдать за исполненіемъ этого закона, говоря, что угроза смерти достаточна длятого, чтобъ законъ былъ исполненъ въ-точности. На это Креонтъ возражаетъ, что не разъ надежда на корысть людей губила. Только одно это побужденіе и знаетъ онъ; его только и можетъ бояться и подозрѣвать. Отъ Креонта, равно какъ и отъ хора, далека та мысль, что могутъ быть другія побужденія, болѣе чистыя, что они дадутъ слабой дѣвушкѣ силу презреть опасность; а между-тѣмъ зритель знаетъ всё это и съ нетерпѣнемъ ожидаетъ развязки. Чѣмъ менѣе Креонтъ думаетъ объ Антигонѣ, чѣмъ неожиданнѣе открывается впослѣдствіи ея поступокъ, тѣмъ сильнѣе возбуждается гнѣвъ Креонта. Такого рода долговременный обманъ самого-себя совершенно въ духѣ Софокла.
Едва сказалъ Креонтъ послѣднія слова, какъ является одинъ изъ стражей, приставленныхъ имъ къ тѣлу Полиника. Изъ его длинной и нескладной рѣчи, или, лучше сказать, изъ его длиннаго предисловія заключаетъ Креонтъ, что онъ нринёсъ плохую новость. После долгихъ околичностей объявляетъ наконецъ стражъ, по настоятельному требованію Креонта, что раннимъ утромъ совершилъ неизвѣстно кто надъ тѣломъ Полиника весь обрядъ погребенія.
Съ драматическимъ паѳосомъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ рѣзкій контрастъ составляетъ странная фигура стороны, взятая изъ обыденной жизни и мастерски-обрисованная. Для него выше всего собственная жизнь; ему досталось по жребію отнести Креонту непріятную новость; со страхомъ является онъ предъ строгимъ своимъ повелителемъ. Этотъ страхъ обнаруживается сначала въ нескладной рѣчи, потомъ въ широкомъ, многословномъ разсказѣ, въ которомъ смѣшаны общія мысли и простонародныя изреченія. Ещё Аристотель замѣтилъ, что тотъ, чьё дѣло нечисто, охотно прибѣгаетъ къ предисловіямъ и къ различнымъ изворотамъ речи; такъ рабы непрямо отвѣчаютъ на предлагаемые имъ вопросы. Подобными контрастами пользовался и Эсхилъ для возвышенія главныхъ дѣйствующихъ лицъ. Въ нашей трагедіи это простонародное лицо сторожа поднимаетъ идеальную высоту Антигоны и въ то же время бросаетъ какой-то особенный, подкрашенный ироніею, свѣтъ на неумѣстную горячность и раздражительность Креонта.
По окончаніи разсказа сторожа, хоръ высказываетъ мысль, которая давно ужь тѣснится въ его душу: не боговъ ли воля обнаружилась въ этомъ таинственномъ погребеніи Полиника? Это было первое невольное, лёгкое напоминаніе Креонту о правахъ, данныхъ богами мёртвымъ, и объ обязанностяхъ, наложенныхъ ими на живыхъ въ-отношеніи къ мёртвымъ. Рѣзко и жостко останавливаетъ Креонтъ хоръ и опровергаетъ его мнѣніе, доказывая, что боги не могутъ чтить злодѣя и врага своего. Въ ослѣпленіи страсти Креонтъ считаетъ боговъ за одномысленныхъ съ собою людей, раздѣляющихъ его убѣжденія. Снова возвращается онъ къ своему прежнему предположенію, что одно корыстолюбе могло вмѣшаться въ это дѣло и преступить его законъ. Онъ выражаетъ своё подозрѣніе, что стражи сами похоронили тѣло, будучи подкуплены гражданами, которые давно уже были недовольны распоряженіемъ Креонта. Онъ распространяется при этомъ о пагубномъ вліяніи денегъ на жизнь людей. Стараясь убѣдить другихъ въ истинѣ своего предположенія, онъ ещё далѣе отходитъ самъ отъ истины. Онъ грозитъ казнью ослушникамъ своей воли; наконецъ, обращаясь къ стражу, говоритъ ему, что если не сыщутъ они виновнаго, то сами получать назначенную ему казнь. А зритель знаетъ виновнаго, и сильно встревожено его сердце, потому-что не знаетъ ещё онъ, чѣмъ кончится эта борьба. Понимаетъ онъ теперь, что какъ ни права съ одной стороны Антигона, однакожь она затронула другія права неменѣе-сильныя, неменѣе-достойныя уваженія. Креонтъ защитникъ правъ своей земли. Полиникъ оскорбилъ и нарушилъ эти права, когда пришёлъ съ враждебнымъ войскомъ разорить родной городъ. Такъ думаетъ Креонтъ. Онъ убѣждёнъ, что онъ не только можетъ, но и долженъ лишить Полиника права, даннаго ему смертью, права на честное погребеніе такъ-какъ Полиникъ оскорбилъ священное право, которое имѣла надъ нимъ его родная земля. Креонтъ наблюдалъ законы правоты общественной, но онъ забылъ законъ своихъ боговъ насчётъ погребенія мёртыхъ, законъ, на которомъ основывала свои дѣйствія Антигона.
Креонтъ уходитъ въ свой дворецъ; затѣмъ уходитъ и стражъ къ своему мѣсту. Его немногія слова, которыя онъ говоритъ предъ своимъ уходомъ, своею простотою и краткостью образуютъ совершенный контрастъ съ длинною, наполненною общими мѣстами рѣчью Креонта. Стражъ вышелъ ужь теперь изъ того затруднительнаго и опаснаго положенія, въ которомъ онъ былъ при первомъ вступленіи своёмъ на сцену; онъ не боится болѣе за жизнь свою и, уходя, выражаетъ только свою радость о томъ, что уходитъ цѣлъ, что спасся отъ опасности, отъ которой не чаялъ спастись. На сценѣ остаётся только одинъ хоръ, и начинаетъ пѣть.
Первый стасимонъ, въ которомъ хоръ прославляетъ изобрѣтательность ума человѣческаго, умѣющаго покорить всё своей силѣ, кромѣ смерти. До-сихъ-поръ хоръ находится всё ещё въ совершенной неизвѣстности о виновникѣ, навлёкшемъ на себя гнѣвъ царя, и потому въ пѣснѣ своей выражается онъ только общими мыслями: онъ не желалъ бы, чтобъ преступникъ былъ участникомъ его совѣта и раздѣлялъ съ нимъ кровъ. Но вотъ одинъ изъ хора видитъ стража, возвращающагося съ Антигоною, и прискорбно стало его сердце: онъ начинаетъ предчувствовать истину. Ещё болѣе-тяжёлое чувство стѣснило грудь зрителя, который знаетъ истину.
Во второмъ эпизодѣ стражъ разсказываетъ Креонту съ витіеватостью простолюдина, желающаго возвысить свои заслуги, какъ схватили они Антигону на мѣстѣ преступленія. Видимо-поражённый Креонтъ разспрашиваетъ о подробностяхъ: тяжело ему сознаніе въ томъ, что онъ обманулся въ своихъ подозрѣніяхъ. Разсказываетъ ему стражъ подробно, какъ пришла Антигона ещё разъ насыпать землю на трупъ брата, съ котораго смели-было её стражи, какъ проклинала Антигона ихъ за это, какъ схватили они её и какъ безстрашно она во всёмъ созналась. Къ ней теперь обращаетъ Креонтъ свою рѣчь. Онъ спрашиваетъ её, признаётся ли она въ томъ, что сделала. Она отвѣчаетъ такъ, какъ можетъ отвечать только тотъ, кто сознаётъ всю правоту своего дела: я говорю, что сдѣлала и отрицать не стану. Какой контрастъ между этимъ краткимъ отвѣтомъ Антигоны и многословнымъ разсказомъ стража! Въ этихъ немногихъ словахъ высказалась вся сила гордой души, всё безстрашіе пламеннаго сердца. Смутился Креонтъ предъ этою непоколебимостью женщины и, какъ-бы желая дать ей средство спастись, или, скорѣе, желая сыскать себѣ-самому выходъ изъ этого горькаго состоянія, спрашиваетъ онъ Антигону: знала ли она о его запрещеніи хоронить Полиника? На вопросъ Креонта послѣдовалъ тотъ же гордый отвѣтъ: Да, я знала. Какъ не знать? То знали всѣ. Потомъ раскрываетъ она предъ нимъ свои убѣжденія, въ силу которыхъ не могла она поступить иначе: «вѣчный законъ боговъ исполнила она; а власть человѣческая не въ-силахъ ниспровергнуть этотъ законъ». Въ конце своей рѣчи, увлечённая своимъ одушевленіемъ, замѣчая, можетъ-быть, противорѣчіе въ Креонтѣ, она прибавляетъ, что только безумный можетъ обвинить её въ безуміи. Хоръ осуждаетъ её за неукротимость и неуступчивость. Раздражёнъ Креонтъ сопротивленемъ девушки и ея смѣлыми рѣчами. Гнѣвъ увлекаетъ его и онъ грозитъ смирить непокорную. Онъ хочетъ сдѣлать участницею ея злой судьбы и невинную Исмену, которую подозрѣваетъ въ томъ же преступленіи. Онъ велитъ позвать её.
Спокойно спрашиваетъ Антигона Креонта: довольно ли будетъ ему ея смерти и, получивъ утвердительный отвѣтъ, проситъ его о скорѣйшемъ исполненіи ея казни, такъ какъ примиреніе между ними уже невозможно. Замѣчательно слѣдующее затѣмъ место по искусству, съ какимъ выразилъ поэтъ, какъ сильно были увлечены страстью оба лица въ спорѣ. За исключеніемъ тѣхъ немногихъ словъ послѣ первой рѣзкой выходки Антигоны, въ которыхъ хоръ частью осуждалъ, частью извинялъ её, ни слова болѣе не промолвилъ онъ во всё продолженіе спора. И, однакожь, обоимъ спорющимъ кажется, что хоръ на ихъ сторонѣ; оба они не замѣчаютъ даже, что они высказываютъ это другъ другу.
Креонтъ. — Но лишь одна изъ Кадмова народа
То видишь ты.
Антигона. — То жь видятъ и они,
Но отъ тебя свою скрываютъ мысль.
Креонтъ. — И что жь, тебѣ не стыдно думать такъ,
Какъ ни одинъ не думаетъ изъ нихъ?
Вслѣдъ затѣмъ, когда Креонтъ упрекнулъ Антигону въ томъ, что она оскорбила брата своего Этеокла, поставивъ наравнѣ съ нимъ Полиника, который былъ врагомъ его и отечества, она возражаетъ:
Не злобу я, любовь дѣлить родилась.
Въ этихъ прекрасныхъ словахъ высказалась вся красота души Антигоны. Невольно-поражённый ими, Креонтъ не находитъ въ умѣ своёмъ новыхъ возраженій и прибѣгаетъ уже къ сарказму:
Иди же къ нимъ туда и ихъ люби
Тамъ, подъ землёй, коль ты должна любить.
Пока я живъ, не властвовать женѣ.
Но его прерываетъ хоръ извѣщеніемъ, что видитъ онъ идущую Исмену. Ея нѣжная душа выливается въ слезахъ, а новые удары готовятся ей тою, о которой она плачетъ. Напрасно отвѣчаетъ она утвердительно на вопросъ Креонта объ участіи ея въ дѣлѣ Антигоны: послѣдняя не признаётъ этого участія; напрасно молитъ её Исмена не покрывать её безчестьемъ и позволить ей разделить судьбу сестры, дать ей возможность примириться съ тѣнью брата: всё также отвергаетъ её Антигона тѣми же жосткими, оскорбительными словами. Не можетъ она простить сестрѣ ея перваго поступка, который кажется ей измѣною умершему брату; нескоро прощаетъ глубоколюбящая душа оскорбленіе чувства. Антигона несовсѣмъ-права въ своёмъ судѣ надъ Исменою; по-крайней-мѣрѣ теперь могла бы она отступиться отъ своего прежняго мнѣнія, но она ослѣплена страстью, духъ ея раздражёнъ предшествовавшимъ споромъ съ Креонтомъ, и она неспособна уже уступить, она неспособна уже понять великодушной любви и преданности сестры. И не можетъ Креонтъ понять ни высокаго сердца Антигоны, ни трогательно-нѣжнаго сердца Исмены, и называетъ онъ ихъ безумными. Чтобъ измѣнить рѣшеніе Креонта, Исмена касается ещё нетронутой струны въ сердцѣ Креонта — его отцовскаго чувства; она напоминаетъ Креонту, что онъ убьётъ въ Антигонѣ невѣсту своего собственнаго сына. Коротко и рѣзко отвѣчаетъ ей Креонтъ, что онъ не хочетъ дурной жены для сына. Здѣсь только вспомнила Антигона о своёмъ женихѣ; за него оскорбилась она словами Креонта, не за себя: «О милый мой Гемонтъ, говоритъ она, какъ оскорбляетъ тебя отецъ твой!» Напрасно смиренно напоминаетъ Креонту о томъ же хоръ: «Самъ адъ хотѣлъ разрушить этотъ бракъ», отвѣчаетъ ему Креонтъ и вмѣстѣ-съ-тѣмъ выражаетъ убѣжденіе въ томъ, что хоръ раздѣляетъ его мнѣніе объ участи Антигоны; потомъ велитъ онъ отвести её въ домъ. Въ этой отсрочкѣ казни видно, что недаромъ напомнили ему о сынѣ: невольно закрался уже страхъ въ душу Креонта.
Второй стасимонъ. Рѣшилась судьба Антигоны; неизбѣжная пагуба предстоитъ Креонтову дому. И вотъ хоръ въ своей пѣсни поётъ могущество пагубы (άτη): если разъ она вошла въ какой-нибудь родъ, то переходитъ изъ поколѣнія въ поколѣніе до самой послѣдней вѣтви этого рода, подобно тому, какъ вздутый валъ съ высоты своей низвергается на дно подводной глубины и поднимаетъ песокъ съ самаго дна морскаго. Такъ гибнетъ весь лабдаковъ домъ; вотъ послѣдняя его свѣтлая вѣтвь уносится страшною пагубой. Это печальное размышленіе навело хоръ на мысль о величіи и могуществѣ Зевса. Гордость смертнаго не въ-силахъ противиться его могуществу, котораго не можетъ побѣдить ни всепобѣждающій сонъ, ни неустающіе въ своёмъ теченіи мѣсяцы. А смертнаго жизнь находится во власти άτη. Ея источникъ лежитъ въ гордомъ возмущеніи человѣка противъ Зевса. Страсти и легкомысленныя надежды часто вводятъ человѣка въ заблужденіе. Если боги хотятъ наказать кого за преступную гордость, тому зло кажется добромъ и идётъ онъ прямо къ пагубѣ.
Если первый стасимонъ былъ назначенъ длятого, чтобъ воспѣть могущество человѣческаго ума и слегка только коснуться его опасныхъ сторонъ; то здѣсь дальнѣйшимъ развитіемъ драмы наведёнъ хоръ на мысль о тѣхъ стремленіяхъ людей, которыя, будучи противны божественной волѣ, неизбѣжно приводятъ ихъ къ пагубѣ. Если Антигона и дала первый поводъ къ подобнымъ размышленіямъ, то нельзя не видѣть, что вторая половина пѣсни хора имѣетъ отношеніе только къ Креонту, хотя самъ хоръ, можетъ-быть, и не сознаётъ этого приложенія. Вѣдь Креонтъ первый преступилъ священные законы боговъ въ своёмъ запрещеніи хоронить Полиника; вѣдь онъ далъ Антигонѣ причину и поводъ нарушить законы гражданскіе. Самый выборъ словъ, употреблённыхъ поэтомъ, дѣлаетъ для насъ это отношеніе несомнѣннымъ. Поэтъ говорить объ ανδρών ύπερβασία — о чрезмерной гордости мужей; то же самое слово ανδρών упоминаетъ онъ и въ послѣдней антистрофѣ гдѣ говорить о легкомысленныхъ стремленіяхъ. И на кого другаго могли указывать эти слова, какъ не на Креонта, который преслѣдовалъ цѣль недостижимую. Не безъ намѣренія оставилъ поэтъ Креонта на сценѣ во время этой пѣсни, длятого, чтобъ мудрыя размышленія хора достигли его слуха и привели его на истинный путь.
Но вотъ является Гемонъ, креонтовъ сынъ. Съ кроткою любовью отца спрашиваетъ его Креонтъ: не съ гнѣвомъ ли на отца пришёлъ онъ, услышавъ объ участи, которая готовится Антигонѣ? Съ почтительною покорностью сына отвѣчаетъ ему Гемонъ, что добрый совѣтъ отца ему всего дороже. Еще надѣется несчастный юноша, что отецъ измѣнитъ свой приговоръ. Но подозрительна эта покорность Креонту, и начинаетъ онъ излагать сыну тѣ побужденія, которыя привели его къ этому рѣшенію. Въ началѣ рѣчи своей онъ хвалитъ Гемона, какъ добраго сына; выражаетъ надежду, что Гемонъ отвергнетъ свою невѣсту послѣ того, какъ она найдена непокорною воли его отца; доказываетъ, что онъ не можетъ простить ту, которая презрѣла его законъ, но долженъ наказать её, долженъ показать примѣръ строгости на своихъ домашнихъ, чтобъ тѣмъ скорѣе повиновались чужіе. Видно, что ему досадно, что женщина осмѣлилась противиться его волѣ, и чувство этой досады надъ всѣмъ берётъ верхъ. Хоръ находитъ, что Креонтъ судилъ умно. Скромно и спокойно возражаетъ Гемонъ отцу. Онъ старается отклонить отца отъ пагубнаго рѣшенія. Ни слова не говорить онъ о себѣ, о своихъ отношеніяхъ къ Антигонѣ; онъ хочетъ показать отцу, что думаетъ только о его пользѣ, о его доброй славѣ. «Поступокъ Антигоны, говорить онъ, заслуживаетъ скорѣе золотой чести; весь городъ скорбитъ о ней, а ты, отецъ, этого не можешь знать». Наконецъ старается показать ему, что онъ увлечёнъ страстью; совѣтуетъ ему послушаться добраго дружескаго слова. Поэтъ далъ Гемону ту же роль въ-отношеніи къ сестрѣ. Какъ Исмена съ нѣжною любовью сестры старается отклонить Антигону отъ ея опаснаго предпріятія, такъ точно Гемонъ съ почтительностью сына представляетъ Креонту всю опасность его неуступчивости; какъ Исмена напоминаетъ Антигонѣ о пагубныхъ слѣдствіяхъ непреклонной гордости, такъ Гемонъ напоминаетъ о томъ же Креонту.
Хоръ не ослѣплёнъ страстью; ему доступно всякое слово разсудка. Такъ и теперь не скрылось отъ него, что въ словахъ Гемона есть правда, и онъ высказываетъ это Креонту съ почтительною скромностью; но слова хора только раздражаютъ Креонта, и съ этой минуты разговоръ отца съ сыномъ принимаетъ все болѣе-и-болѣе характеръ страсти и раздраженія. Наконецъ Креонтъ выходитъ изъ себя и приказываетъ тотчасъ привесть Антигону, чтобъ она умерла предъ глазами своего жениха. Но Гемонъ не хочетъ ждать этой страшной минуты и уходитъ. Напрасно хоръ указываетъ Креонту на скорбь и отчаяніе сына: страсть уже совершенно овладѣла Креонтомъ, онъ ужь не можетъ разсуждать. Какъ искусно выразилъ поэтъ это несчастное состояніе Креонта въ слѣдующихъ стихахъ:
Не измѣнитъ онъ участи девицъ.
Хоръ. — Такъ смерть обоимъ имъ назначилъ ты?
Креонтъ. — Невинной — нѣтъ! Ты дело говоришь.
Въ одну и ту же минуту и решаетъ Креонтъ и отменяетъ своё решеніе. Онъ имѣлъ ужь случай убѣдиться въ невинности Исмены, слѣдовательно онъ не забылъ бы этого, еслибъ дѣйствовалъ только по убѣжденіямъ своимъ, а не по побужденіямъ страсти. Онъ могъ желать наказанія Антигоны, потому-что она была виновна въ нарушеніи закона; но зачѣмъ же хотѣлъ онъ присоединить Исмену? Какую же смерть назначаетъ онъ Антигоне? Живая умрётъ она въ каменной гробницѣ. Страсть видимо раздвоилась въ душѣ Креонта: съ одной стороны гнѣвъ побуждаетъ его преслѣдовать свою цѣль, съ другой, примешивается страхъ, безсознательный страхъ человѣка, который чувствуетъ что онъ несовсѣмъ-правъ. Онъ ужь не хочетъ теперь убить Антигону; онъ оставитъ её живую умирать въ каменной гробницѣ; онъ положитъ ей тамъ нѣсколько пищи, чтобъ очистить совѣсть свою, въ которой, видно, пробудилось уже раскаяніе; но онъ старается подавить это раскаяніе горькимъ сарказмомъ противъ несчастной Антигоны, противъ ея почтенія къ подземнымъ богамъ.
Разстались отецъ съ сыномъ ожесточённые другъ противъ друга, и это даётъ поводъ хору воспѣть всемогущество бога любви, Эрота, который и правдивыхъ людей мысль къ неправдѣ и пагубѣ сводитъ, который возбудилъ и эту кровную вражду отца съ сыномъ. Появленіе Антигоны прерываетъ эту пѣснь. Её ведутъ изъ заключенія въ тотъ покой, изъ котораго она никогда не должна выйдти. Хоръ не можетъ удержать слёзъ жалости. Но это чувство состраданія не отнимаетъ у хора его обычнаго спокойствія: на вопли и жалобы Антигоны отвѣчаетъ онъ утѣшительными словами, къ которымъ примѣшиваетъ иногда указанія на ея ошибку. Спокойный размѣръ его стиховъ составляетѣ сильный контрастъ съ безпрестанно-измѣняющимся размѣромъ стиховъ, которыми выражаетъ свои жалобы Антигона. Неравнодушно она разстаётся съ своею жизнью. Холодно, закрыто для всякаго женскаго чувства оставалось ея сердце до-тѣхъ-поръ, пока не отдала она послѣдній долгъ брату. Теперь только видитъ зритель, что ея сердце способно къ тёплымъ чувствамъ юности, и тѣмъ выше цѣнитъ онъ ея жертву, чѣмъ скорбнѣе ея разставанье съ жизнью. Горькія жалобы вырываются изъ груди Антигоны. Плачетъ она о томъ, что живая сходитъ въ адъ, что, оставляя своего жениха на землѣ, будетъ она невѣстой Ахеронту. Въ утѣшеніе хоръ говорить ей, что отходить она къ мёртвымъ, покрытая славой; что одной ей досталась завидная участь: живой сойдти въ адъ. Слова хора напоминаютъ Антигонѣ о судьбѣ Ніобы, которая обращена была когда-то въ камень; но сравненіе это кажется хору неприличнымъ, потому-что Ніоба родилась отъ боговъ, а Антигона вела свой родъ отъ смертныхъ людей. Чтобъ смягчить, однакожь, резкость этихъ словъ, хоръ прибавляетъ, что славно для смертнаго человека имѣть одну судьбу съ безсмертными. Антигона принимаетъ эти слова хора за насмешку надъ собой и обращается съ жалобою къ богамъ, и къ городу, и къ гражданамъ, и спрашиваетъ: «во имя какихъ правъ терпитъ она такую жалкую участь?» Замѣчателенъ отвѣтъ хора на ея жалобу:
Далеко въ дерзости зашла,
И о высокій правды тронъ
Толкнулось, сильно ты дитя!
Отцовскій подвигъ ты несёшь.
Выше поставила Антигона на своей сторонѣ правду; но въ этихъ словахъ говоритъ хоръ ей, что правда не можетъ быть на сторонѣ тѣхъ, которые переступаютъ границы, назначенныя волѣ человѣческой. За правду стояла Антигона, но она оскорбила правду, потому-что была слишкомъ-высокомѣрна. И снова, чтобъ смягчить этотъ укоръ, прибавляетъ хоръ, что Антигона несётъ овцовскій подвигъ; что несчастная судьба отца увлекаетъ её къ пагубѣ. Ещё яснѣе выражаетъ свою мысль хоръ послѣ, когда онъ говорить Антигонѣ, что её погубила собственная гордость. Жалоба Антигоны прервана приходомъ Креонта, который велитъ увести немедленно Антигону въ назначенную ей гробницу. Но тоскливое чувство страха въ душѣ Креонта ещё сильнее выражается теперь. Его слова ужь не такъ жостки и рѣшительны: не говоритъ ужь онъ, что лишитъ жизни Антигону; онъ хочетъ только отдѣлить её отъ живыхъ; пусть живётъ, если можетъ, въ томъ каменномъ покоѣ; въ смерти ея онъ неповиненъ. Такъ старается обмануть Креонтъ сердце и совѣсть свою. Давно ужь въ нёмъ, какъ видно, происходитъ борьба и не знаетъ онъ, какъ её покончить.
Послѣдняя прощальная рѣчь Антигоны заключаетъ въ себѣ какъ-бы оправданіе ея поступка. И въ ея душѣ зародилось сомнѣніе въ своей правотѣ. Прежде она убѣждена была въ томъ, что боги её оправдываютъ; теперь ей кажется возможнымъ, что судъ боговъ будетъ согласенъ съ судомъ людей. И вотъ она ищетъ оправдать сама себя. Оправданіе это заключается въ томъ, что она воздала послѣднюю честь своему брату. Но согласно ли это оправданіе съ характеромъ Антигоны? Здѣсь мы остановимся на слѣдующихъ стихахъ, которые некоторыми учёными считаются за позднѣйшую вставку.
Когда бъ я матерью была дѣтей,
Когда бъ супругъ мой смертью былъ сражёнъ,
Нѣть, никогда не сдѣлала бъ того
Народу вопреки. А почему?
Умрёть супругъ, второй его замѣнитъ;
Когда одно дитя я потеряю,
Другое отъ другаго мужа будетъ.
Но, если мать съ отцомъ лежать въ землѣ,
То брата у меня не будетъ больше:
Вотъ почему почтила я тебя,
Мой милый брать!
Якобъ (August Jacob) въ своёмъ «Введеніи» къ изданію Антигоны доказываетъ подложность этихъ стиховъ. Онъ полагаетъ, что стихи эти вставлены послѣ Софокла, хотя и въ очень-древнее время, такъ-какъ ихъ зналъ ужь Аристотель[1]. Источникомъ ихъ онъ считаетъ одинъ разсказъ Геродота (III, 119). По словамъ Геродота, Дарій приговорилъ къ смерти Интаферна со всѣми его родственниками мужскаго пола; но супруга Интаферна просила оставить ей одного брата. Когда царь спросилъ съ удивленіемъ, почему она проситъ себѣ брата, а не мужа, или сына, она отвѣчала: царь, если богу угодно, я могу имѣть другаго мужа и, потерявъ этихъ дѣтей, могу имѣть другихъ; но брата другаго я не могу ужь имѣть, такъ-какъ отца моего и матери моей нѣтъ ужь въ живыхъ.
Въ этомъ разсказѣ, говоритъ Якобъ, женщина была въ дѣйствителъной необходимости сдѣлать выборъ между мужемъ, сыномъ и братомъ: она была на-самомъ-дѣлѣ жена и мать. Совершенно-другое въ нашей трагедіи. Далѣе Якобъ находитъ противорѣчіе въ этихъ словахъ Антигоны со всѣмъ ея характеромъ, противорѣчіе, разрушающее цѣлое основаніе художественнаго произведенія. Антигона говоритъ здѣсь, что она повиновалась бы Креонту въ извѣстномъ случаѣ. Какъ согласить это съ тѣми словами, которыя она говоритъ прежде сестрѣ, что Креонтъ не имѣетъ права помѣшать ей въ исполненіи обязанности къ близкимъ? Какъ согласить это съ словами, сказанными ею потомъ Креонту, что законъ, богами установленный, ставитъ она выше закона человѣческаго? Этотъ законъ, о которомъ она говорила, существовалъ равно и для мужа и для сына. Наконецъ не могла она делить съ Креонтомъ ненависть къ мужу и къ дѣтямъ, какъ не могла дѣлить ненависть къ брату, если она родиласъ делить любовь, а не злобу. Еслибъ, говоритъ Якобъ, Антигона начала прежде своё оправдане передъ Креонтомъ этими словами вмѣсто тѣхъ высокихъ словъ, которыя она сказала тогда Креонту («не Зевсъ далъ этотъ законъ»): не отвернулись ли бы съ отвращеніемъ отъ такого оправданмя аѳиняне, а вмѣстѣ съ ними и мы? Но теперь эти стихи въ томъ мѣстѣ, гдѣ они вставлены, прикрываются предшествовавшими красотами нашей трагедіи, и привычка противится признанію, что они не заслуживаютъ этого покровительства. Но и не говоря о томъ, что эти стихи недостойны Антигоны, что они находятся въ противорѣчіи со всею ея природою, можно ещё спросить: нужно ли было Антигонѣ подобное оправданме своего поступка, на которое она решилась прежде безъ всякаго страха и безъ всякаго сомнѣнія? Могла ли она хотѣть оправдываться передъ Креонтомъ, которому она такъ мало прежде оказывала уваженія? Наконецъ ей не было надобности говорить это оправданіе для народа, для хора, въ сочувствіи и одобреніи котораго она была постоянно уверена.
Въ самомъ выраженіи находитъ Якобъ доказательство неподлинности этихъ стиховъ. Когда бъ я матерью была дѣтей: въ этомъ стихѣ Якобъ находитъ неточное выраженіе; собственно нужно было сказать: когдабъ у меня погибъ сынъ и запрещено было его хоронить. Ту же самую неточность видитъ онъ въ словахъ: «когда бы умеръ мой супругъ»; нужно: еслибъ супругъ мой былъ убитъ, и мнѣ запрещали его хоронить. Эти слова: народу вопреки несогласны съ убѣжденіемъ Антигоны, такъ-какъ она видела всегда въ этомъ запрещеніи волю одного Креонта, а не всего народа. Ясное доказательство заимствованія видитъ Якобъ въ словахъ:
Другое (дитя) отъ другаго мужа будетъ.
Антигонѣ слѣдовало бы сказать, что, въ случаѣ смерти сына, она можетъ имѣть другаго сына. Между-тѣмъ въ этихъ словахъ соединяется несколько представленій: вопервыхъ, она теряетъ мужа, потомъ теѣряетъ и дитя отъ перваго же мужа; она выражаетъ надежду найдти другаго мужа и имѣть дитя отъ этого втораго мужа.
Какимъ же образомъ произошла эта вставка? Якобъ объясняетъ такъ: «многимъ казалось непонятнымъ, какимъ образомъ Антигона жертвуетъ собою для мёртваго брата, забывая о своёмъ живомъ женихѣ». И вотъ для разрѣшенія этой задачи и вставлены были эти стихи, авторъ которыхъ, по мнѣнію Якоба, не владѣетъ ни языкомъ, ни поэтическимъ талантомъ. Его ограниченность видна изъ того, что онъ нашёлъ параллель между Антигоною и тою женщиной, о которой разсказываетъ [[w:Геродотъ. Та не сознавала въ себѣ никакой обязанности умереть вмѣстѣ съ своими родными, или за нихъ, напротивъ, она хотѣла жить лишась мужа и дѣтей. При выборѣ одного изъ осуждённыхъ, она не взвѣшивала побужденій долга или любви, но имѣла въ виду лишь то, что могло быть полезно ей въ будущемъ. Такого рода холодное размышленіе ни мало несогласно съ восторженною душою Антигоны.
Въ защищеніе этого мѣста Бёкъ приводитъ слѣдующія основанія: Антигона несовершенно-невинна: она преступила законъ, данный властью гражданскою. Отъ кого бы ни шёлъ этотъ законъ, отъ одного ли лица, или отъ цѣлаго аѳинскаго народа, во всякомъ случаѣ нарушеніе его было преступленіемъ противъ государственнаго начала. Если, по своимъ убѣжденіямъ политическимъ, или для художественной цѣли, назвалъ Софоклъ этотъ законъ креонтовымъ, а не постановленіемъ сената, какъ сдѣлалъ это Эсхилъ, всё же остаётся законъ волею государства, потому-что Креонтъ законный государь. Бёкъ полагаетъ, что именно потому и становится Антигона трагическимъ лицомъ, что она виновна въ этомъ нарушеніи гражданскаго закона. И вотъ почему могло ей казаться необходимымъ некоторое оправданіе ея поступка. Въ самихъ словахъ не находить онъ никакого противоречія характеру лица. Антигона говоритъ, что она не сдѣлала бы для мужа, или сына, того, что сдѣла теперь для брата; и въ-самомъ-дѣлѣ не жертвуетъ ли она брату жениха, бракъ, надежду имѣть дѣтей? Наконецъ Бёкъ находитъ то мѣсто согласнымъ съ характеромъ всей древности нечувствительнымъ и жосткимъ (derb). Какъ ни силёнъ авторитетъ Бёка, какъ ни справедливы отдѣльныя положенія, которыя онъ приводитъ въ защиту мѣста, нельзя, однакожь, не сознаться, что оно не носитъ на себѣ печати того мастера, который видѣнъ въ другихъ частяхъ трагедіи. Въ выраженіи дѣйствительно есть что-то обличающее менѣе-искусную руку. Странно какъ-то вяжутся эти стихи съ предъидущими и послѣдующими. Впереди вспоминаетъ Антигона о томъ, какъ отдала она послѣднюю честь отцу и матери, какъ сама обмыла ихъ и одѣла, какъ потомъ сделала то же брату. Въ послѣднихъ стихахъ указываетъ она на то, какъ, исполнивъ дело благочестія, заслужила упрёкъ въ нечестіи. Всѣ слова ея касаются только дѣйствительно-бывшаго, всё дышатъ истинною искренностью — и вдругъ между ними слышатся такія слова, которыя переносятъ насъ изъ действительной жизни Антигоны въ жизнь воображаемую. Не время и не мѣсто было Антигонѣ фантазировать о томъ, что сдѣлала бы она въ томъ положеніи, въ которомъ ещё не была, когда предъ нею стояла страшная дѣйствительность. Риторическій характеръ этого мѣста сильно противорѣчитъ искренней душѣ Антигоны. Что Антигона не была съ одной стороны невинна, въ этомъ нельзя не согласиться съ Бёкомъ; но трудно согласиться въ томъ, что она сама сознавала свою виновность и считала нужнымъ оправдывать свой поступокъ. Какъ согласить это оправданіе поступка съ послѣдующими словами, въ которыхъ она называетъ его дѣломъ благочестія? Какъ согласить его съ этими словами:
Но если судъ боговъ одинъ съ людьми,
То, казнь терпя, сознаюсь я въ винѣ;
А если заблуждаются они (люди)…
И съ слѣдующими затѣмъ словами хора:
Тотъ же бури порывъ, тотъ же вихря потокъ
У дѣвицы въ душѣ…
Съ гордой душой Антигоны несовмѣстно полное признаніе своей вины, слѣдовательно несовмѣстно и оправданіе. Она сознаётся только такъ, какъ можетъ сознаваться непреклонная воля; всякое оправданіе для нея униженіе. Якобъ выписываетъ, между-прочимъ, мненіе Гёте объ этихъ стихахъ. Вотъ слова Гёте: «Такъ встрѣчается въ «Антигонѣ» одно мѣсто, которое всегда казалось мнѣ пятномъ, и дорого далъ бы я, еслибъ какой-нибудь знающій филологъ доказалъ намъ, что это мѣсто вставленное и подложное. Героиня, высказавшая въ-теченіе трагедіи всѣ основанія своего дѣйствія, и раскрывъ всю свою душу, приводитъ наконецъ въ ту минуту, какъ идётъ на смерть, такой мотивъ, который совершенно-дуренъ и близокъ къ комическому».
Уходя съ сознаніемъ правоты, проклинаетъ Антигона Креонта, желая ему столько же зла, сколько онъ ей причинялъ. Ещё разъ повторяетъ она, что она терпитъ за то, что свято чтила святое — и её уводятъ такою же гордою, такою же непоколебимою, какъ явилась она на сцену въ первый разъ.
Хоръ поётъ четвёртый стасимонъ: торжественную песнь смерти, которою онъ какъ-бы напутствуетъ Антигону въ ея последній путь. Забылъ хоръ вину Антигоны, забылъ и тѣ горькія слова, которыя онъ ей говорилъ прежде; сердце его объято однимъ чувствомъ жалости и состраданія, и поётъ онъ пѣснь, которая могла бы утѣшить Антигону, но не дойдётъ ужь эта пѣснь до Антигоны. Главная мысль этой пѣсни та, что власть судьбы сильна надъ человекомъ, что никакія средства человѣческія не могутъ спасти отъ ней человѣка. Но проглядываетъ въ этой пѣсни и другая мысль: что оскорбленіе боговъ влечётъ за собою казнь оскорбившаго. Два воззрѣнія, древнее и новое, соединились въ этомъ хорѣ. Древнее — о силѣ судьбы, и новое — о богахъ, управляющихъ этой судьбой. Хоръ не признаётъ Антигону виновною въ той степени, какъ признаётъ это Креонтъ; хоръ осуждалъ Антигону въ глаза, пока не совершилась судьба ея, пока онъ надѣялся на возможность перемѣны. Но, упрекая Антигону, хоръ въ то же время сочувствовалъ ей и сознавалъ, сколько высокаго заключалъ въ себѣ ея подвигъ. А между-тѣмъ Антигона гибнетъ, судьба не щадитъ ея. И кому же могъ приписать хоръ ея погибель, какъ не судьбѣ? Прежнія народныя убѣжденія давали ему ещё средства объяснить страшную участь высокой и чистой души. Но къ кому же относится другая часть хора? На кого метитъ другая мысль? Отвѣтъ не сомнителенъ. Примѣръ Ликурга предвѣщалъ Креонту недоброе. Только новыя убѣжденія могли дать хору отрадную надежду, что не останется безъ возмездя презрѣніе законовъ божественныхъ.
И дѣйствительно, въ пятомъ эпизодѣ та же самая мысль высказывается ещё яснѣе. Не гадательными и не тёмными словами хора проносится она здѣсь; прямо и ясно высказываетъ её въ лицо Креонту человѣкъ, обладающій высокимъ искусствомъ гаданія и прорицанія. На сценѣ появляется слѣпецъ, съ вожатымъ мальчикомъ. Съ почтенемъ встречаетъ его Креонтъ. Но кто жь этотъ слѣпой старецъ, что самъ царь принимаетъ его съ такимъ уваженіемъ? Это—Тиресій, которому открыто будущее, который лучше всѣхъ въ ѳивскомъ народѣ умѣетъ истолковать волю боговъ. А пришёлъ онъ затѣмъ, чтобъ объвить Креонту о гнѣвѣ боговъ, которые не принимаютъ ни жертвъ, ни молитвы. Креонтъ навлёкъ этотъ гнѣвъ на городъ; онъ долженъ скорѣе исправить свою ошибку и умилостивить боговъ. Едва только выслушалъ Креонтъ Тиреся, какъ ужь забылъ своё уваженіе къ гадателю, забылъ первыя свои слова, въ которыхъ самъ признавалъ нелживое его знаніе. И возвратился Креонтъ къ прежней своей мысли: и Тиресія считаетъ онъ подкупленнымъ, какъ прежде считалъ подкупленнымъ сторожа. Ещё далѣе увлекаетъ его гнѣвъ; самого Зевса оскорбляетъ онъ, какъ прежде оскорбилъ боговъ подземныхъ. Напрасно старается возвратить его Тиресій къ болѣе-разсудительнымъ мыслямъ; ослеплённый страстью, онъ не можетъ внять словамъ разсудка. Наконецъ и Тиресій раздражёнъ оскорбительными словами Креонта; торжественно предсказываетъ онъ Креонту, что скоро домъ его огласится воплями мужей и жёнъ; что скоро за погибель Антигоны заплататъ онъ и самъ погибелью другаго близкаго себѣ человѣка; что смутится весь городъ. По уходѣ Тиресія хоръ и Креонтъ молчатъ нѣсколько времени. Наконецъ хоръ прерываетъ молчаніе; онъ напоминаетъ Креонту, какъ нелживы всегда были предсказанія Тиресія. Знаетъ это Креонтъ и самъ, и страхъ сильно заговорилъ въ нёмъ. И вдругъ измѣнился этотъ гордый, недоступный прежде никакому совѣту Креонтъ: теперь самъ онъ смиряется предъ благоразуміемъ хора и проситъ его совѣта. И смѣло даётъ хоръ теперь свой совѣть, чтобъ онъ вывелъ изъ могилы Антигону и похоронилъ Полиника. И торопитъ его хорь, и торопится самъ Креонтъ. Поспѣшно онъ отдаётъ приказаніе своимъ слугамъ, чтобъ они шли разломать ту каменную гробницу, въ которой онъ думалъ заключить Антигону навѣки, а самъ спѣшитъ къ тому мѣсту, гдѣ лежитъ трупъ Полиника, чтобъ самому исполнить то, въ чёмъ онъ такъ настойчиво мѣшалъ другимъ.
Боюсь, не лучше ль древніе законы
Хранить всегда и такъ окончить жизнь.
Этими словами сознаётъ онъ наконецъ всю несостоятельность своихъ убѣжденій и своего характера. Невольно приходятъ на мысль его собственныя слова, которыя говорилъ онъ прежде объ Антигонѣ, что скорѣй всего падаетъ упрямый духъ.
Хоръ остаётся одинъ на сценѣ. Онъ ещѣ надѣется, что всё можетъ быть поправлено и призываетъ Вакха, бога, покровителя Ѳивъ, чтобъ онъ явился на помощь погибающему городу. Но скоро уничтожается эта надежда съ появленіемъ одного изъ креонтовыхъ слугъ, который приходитъ вѣстникомъ страшныхъ событій. Исполнилось предсказаніе Тиресія; исполнились и слова хора, который, торопя Креонта, говорилъ ему, что скорыя бѣды предупреждаютъ неразумныхъ. Дѣйствительно предупредила бѣда. Пока Креонтъ спорилъ съ прорицателемъ, пока онъ медлилъ потомъ исполнить его мудрый совѣтъ, Антигона не ждала спасенія и повѣсилась въ своей темницѣ. И откуда могла она ждать этого спасенія послѣ того, какъ каменная стѣна воздвигалась между нею и живущими на землѣ людьми. Не хотѣла она ждать мученій медленной, томительной смерти и разомъ покончила свою жизнь. Между-тѣмъ Гемонъ проникаетъ въ ея могилу и находитъ её ужь мертвою. Раздаются его отчаянные вопли и въ эту минуту является тамъ же опоздавшій Креонтъ. Гемонъ обнажаетъ мечъ и убиваетъ самого себя. За смерть Антигоны заплатилъ Креонтъ смертью сына; но впереди ждётъ его ещё новое горе. Вмѣстѣ съ хоромъ внимаетъ разсказу вѣстника Эвридика, креонтова жена. Выслушавъ разсказъ вѣстника, ни слова не сказала Эвридика и удалилась въ домъ. Въ испугѣ остаётся хоръ на сценѣ, не зная, какъ объяснить эту глубокую тишину. Но вотъ новое зрѣлище отвлекаетъ на-время его мысли отъ Эвредики: является Креонтъ съ тѣломъ сына на рукахъ. Слышитъ хоръ теперь жалобы и вопли Креонта. Является изъ дома слуга и возвѣщаетъ о смерти Эвридики. Въ страшныхъ дохміяхъ[2] изливаетъ Креонтъ муки, которыми полно его сердце; наконецъ онъ чувствуетъ потребность скрыть отъ людей своё горе и проситъ, чтобъ его увели въ домъ. Желаніе его исполняется. Хоръ въ-заключеніе трагедіи ещё разъ повторяетъ мысль, положенную въ ея основаніи:
Хоръ. — Мудрость выше всего; счастье первое въ ней.
И боговъ оскорблять намъ не должно ни въ чёмъ.
А надменная рѣчь горделивыхъ людей
Судьбы страшную казнь призываетъ на нихъ,
И въ лѣтахъ наконецъ
Они учатся мудрыми быть.
Характеры обоихъ представителей борьбы съ самаго начала драмы были ведены такъ, что необходимо должны были привести къ той развязкѣ, которою разрѣшилась драма. Поэтъ видимо заботился о томъ, чтобъ большая часть участя зрителей вмѣстѣ съ удивленіемъ досталась Антигонѣ.
Антигона — это высокій типъ женскаго мужества. Съ непреклонною волею, которую она наслѣдовала отъ отца своего, соединяется въ ней его горячность и раздражительность. Разъ предложивъ себѣ цѣль, она безстрашно идётъ къ ней; препятствія не останавливаютъ её, но раздражаютъ только и возбуждаютъ ещё болѣе ея ревность къ достиженію своей цѣли. Этимъ объясняется ея жестокость въ-отношеніи къ Исменѣ. Разъ не нашедши въ ней, чего искала, она потомъ ужь постоянно отвергаетъ эту нѣжную сестру. Антигона имѣетъ жениха, котораго она любитъ, какъ видно изъ немногихъ словъ, сказанныхъ ею къ нему заочно; но она забыла о нёмъ, какъ забыла и о себѣ; только о мёртвомъ братѣ своёмъ помнила она. И только ужь тогда вспомнила она о женихѣ, о томъ счастіи, которое обѣщала ей жизнь, когда, иснолнивъ священный долгъ любви къ брату, готовилась разстаться съ жизнью. Тутъ только и было время почувствовать, какъ много теряетъ она; тутъ было мѣсто и страху при мысли о той ужасной смерти, которая была такъ близка. Еслибъ поэтъ не воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ возвратить Антигону къ ея женской природе, мы не имѣли бы въ ней цѣльнаго характера. Если въ самопожертвованіи Антигоны мы видимъ подвигъ, къ которому способна только женская душа, то съ другой стороны въ ея предсмертныхъ жалобахъ видимъ мы выраженіе слабой женской души. Но эта слабость нисколько не унижаетъ Антигону въ нашихъ глазахъ, а напротивъ, ещё болѣе возвышаетъ цѣну ея подвига. Если Антигона, исполняя святой долгъ любви къ брату, вступила во враждебное отношеніе къ Креонту, то въ этомъ былъ виновенъ самъ Креонтъ, котораго необдуманное распоряженіе привело её къ необходимости выбирать между гнѣвомъ его и оскорбленіемъ брата, между наказаніемъ и отвѣтственностью предъ богами за нарушеніе ихъ вѣчнаго закона. Какъ женщина, не могла она долго колебаться въ этомъ выборѣ: вѣдь не имѣлъ Креонтъ права возбранять ей исполненіе священнѣйшей для нея обязанности? воля боговъ для нея выше устава человѣческаго. И въ этомъ убѣжденіи, что она угождаетъ богамъ, Антигона не хочетъ даже скрыть своего дѣла. Не славы, не похвалы человѣческой ищетъ она, когда хочетъ, чтобъ всѣ знали о ея подвигѣ; но ложь и притворство противны ея благородной душѣ. Креонтъ требовалъ смерти за нарушеніе своего закона, и смерть Антигоны удовлетворила этому требованію; но эта смерть, отчасти вольная, не уничтожила силы закона боговъ, напротивъ, доставила ему торжество. За смертью Антигоны слѣдуетъ конечное разрушеніе всего креонтова дома.
Обращая вниманіе на характеръ Креонта въ нашей трагедіи, съ самаго начала видимъ мы его въ заблужденіи, которое постепенно ведётъ его отъ одной ошибки къ другой. Не великодушна была его поспѣшная строгость, съ которою онъ въ ту же ночь, какъ только отступили отъ города непріятельскія войска, велѣлъ объявить, чтобъ оставили непогребённымъ, въ добычу хищньмъ звѣрямъ, трупъ его собственнаго племянника. Если Полиникъ и былъ виновенъ передъ роднымъ городомъ, то смертью своею онъ ужь заплатилъ за эту вину: не было закона, который бы принуждалъ безчестить мёртваго и запирать его душѣ двери ада; напротивъ, послѣ Креонтъ самъ признаётъ законы боговъ, которые другое предписываютъ людямъ. Аѳинскіе современники поэта въ этомъ распоряженіи Креонта могли видѣть только ту же безчеловечность, противъ которой воевалъ ихъ Ѳезей. Распоряженіе Креонта было противно и благочестью: ему слѣдовало бы прежде всего вспомнить о богахъ, какъ это дѣлаетъ хоръ въ первой своей пѣснѣ при вступленіи на сцену. Поэтъ не безъ намѣренія выставилъ этотъ контрастъ между благочестивымъ хоромъ, который хочетъ теперь забыть о бояхъ и идти въ храмы благодарить боговъ за спасеніе отечества, и неблагочестіе Креонта, начинающего своё правленіе оскорбленіемъ божественныхъ законовъ. Возвѣщая своё приказаніе, Креонтъ забылъ, что въ его домѣ живутъ двѣ сестры убитаго; что его запрещеніе похоронить Полиника должно оскорбить ихъ самыя завѣтныя чувства. Забылъ Креонтъ потомъ, что это первый день его правленія, созываетъ онъ ѳивскихъ стариковъ и, подъ угрозою строгаго наказаня велитъ, имъ наблюдать за исполненіемъ своего закона. Ни о чёмъ не подумалъ Креонтъ. Онъ не хотѣлъ, конечно, оскорбить чувства этихъ двухъ любящихъ сестёръ; напротивъ, изъ рѣчи, которую онъ говоритъ собранію ѳивскихъ старѣйшинъ (хору), видно, что его первое распоряженіе имѣеть ту цѣль, чтобъ дать почувствовать своимъ политическимъ противникамъ всю силу своей власти. Онъ подозрѣваетъ, что имѣетъ тайныхъ враговъ между гражданами; эта мысль не оставляетъ его до самой печальной развязки, когда онъ понялъ наконецъ, что самый жесточайшій врагъ его былъ онъ самъ. Всякій разъ, какъ только начинаетъ говорить о Полиникѣ, впадаетъ онъ въ страсть, и несмотря на то, что благо государства служитъ ему предлогомъ, которымъ онъ прикрываетъ и оправдываетъ свою страсть, онъ не можетъ скрыть, что тутъ замешаны личныя его отношенія. Издавъ своё опредѣленіе, запрещавшее хоронить Полиника, Креонтъ не можетъ ужь отступить назадъ, не оскорбивъ своей гордости; уступка кажется ему-самому потерею чести, униженіемъ достоинства мужа; а между-тѣмъ, поэтъ далъ ему всѣ средства къ тому, чтобъ эта уступка была не такъ тяжела для его гордости. Законъ его нарушается не однимъ изъ недовольныхъ гражданъ, какъ онъ подозрѣвалъ; онъ нарушается слабою, безпомощною дѣвушкою, которая была побуждена къ тому совсѣмъ не тѣми причинами, какія могъ подозрѣвать Креонтъ. Всё соединилось, повидимому, длятого, чтобъ съ достоинствомъ, приличнымъ мужу, отказаться отъ своего намѣренія; онъ ещё болѣе раздражёнъ тѣмъ, что всѣ его разсчёты оказались ошибочными. Ему досадно болѣе всего то, что женщина осмѣлилась возстать противъ его распоряженія; ещё болѣе раздражается онъ, когда видитъ, что она оправдываетъ свой поступокъ, считая его долгомъ, наложеннымъ на неё самими богами. А онъ думалъ, что боги на его сторонѣ. Всѣ его предположенія, одно за другимъ, оказываются поспѣшными и необдуманными. Напрасно обвинялъ онъ стража въ нарушеніи его закона, напрасно подозрѣвалъ своихъ политическихъ противниковъ въ подкупѣ стражей; подозрѣніе въ участіи Исмены въ дѣлѣ Антигоны, обвиненіе прорицателя Тиресія въ корыстолюбіи: всё оказалось неосновательнымъ. Не разъ имѣлъ онъ случай убедиться въ своей ошибкѣ; не разъ можно было ему увидѣть и понять, въ какую глубокую пропасть ведётъ его смерть Антигоны; но онъ оставался при своёмъ; потому-что страсть ослѣпила его, и онъ не могъ ужь видѣть то, чего нельзя было не видѣть человѣку, неослѣплённому страстью. Легкомысленно хотѣлъ онъ разорвать священнёйшія узы семейнаго родства, и зато разрушено всё его счастье: погибло всё, что было ему мило, и онъ остался одинъ влачить бѣдственную жизнь.
Одинъ только Креонтъ и пережилъ эту несчастную борьбу. Погибла Антигона жертвою своей любви къ брату; погибъ юный, восторженный Гемонъ жертвою своей любви къ невѣстѣ; погибла Эвридика, нѣжная, любящая мать, жившая только сыномъ и для сына. Только жизнь Креонта пощажена этою губительною судьбою. Но была ли это пощада? И зачѣмъ только Креонта оставилъ поэтъ въ живыхъ? Нѣтъ надобности отвечать на первый вопросъ, но стоитъ остановиться на второмъ. Въ нашей трагедіи Креонтъ — представитель и защитникъ начала общественнаго, которое находится въ борьбѣ съ началочъ религіознымъ. По своимъ понятямъ о богахъ, народъ аѳинскій сочувствуетъ болѣе религіозному началу, а поэтъ — представитель своего народа. Ещё яснѣе будетъ намъ, почему Софоклъ такъ глубоко сочувствовалъ религіозному началу, когда мы вспомнимъ, что онъ самъ былъ жрецъ, что его жреческое достоинство налагало на него обязанность защищать и отстаивать это начало. Вотъ отчего не далъ поэтъ лицу Креонта той высоты, на которую онъ поставилъ Антигону. Поэтъ изображаетъ намъ Креонта человекомъ, который, предписавъ себѣ держаться лучшихъ совѣтовъ, составилъ нѣкоторыя доблестныя правила съ твердою рѣшимостью неуклонно слѣдовать имъ во всей своей жизни; но его необдуманность и раздражительность вводятъ его въ различныя заблужденія чрезъ неуместное приложеніе этихъ правилъ. Въ исполненіи своего закона, запрещавшаго хоронить Полиника, видитъ онъ нѣкоторымъ образомъ своё собственное дѣло, свой особенный интересъ, и настаиваетъ ещё съ большею неуступчивостью. Интересъ государственный здѣсь скорѣе предлогъ, нежели основаніе. Его собственная совѣсть говоритъ противъ него, но онъ не хочетъ послушаться ея голоса, потому-что ему стыдно унизить свою гордость даже передъ собственной совѣстью. Но невольно выражается этотъ внутренній голосъ въ нерешительности его дѣйствій, и въ тѣхъ изворотахъ рѣчи, которыми онъ старается оправдать то или другое своё дѣйствіе. Поэтъ не имѣлъ, слѣдовательно, въ виду представить въ Креонте высокій нравственный характеръ, какъ, напримѣръ, въ Эдипѣ царѣ. Лицо Креонта удовлетворяетъ только тѣмъ требованіямъ трагическаго героя, которыя выставилъ Аристотель въ своей піитикѣ (13): «чтобъ герой не отличался ни особою доблестью и справедливостью, ни слишкомъ дурными качествами, которыя повергли бы его въ несчастіе, но чтобъ онъ по ошибкѣ и заблужденію какому-нибудь впадалъ въ бѣду».
Скажемъ нѣсколько словъ о прочихъ характерахъ нашей трагедіи. Отличительныя черты характера Исмены — нѣжность, кротость я покорность судьбѣ. Она не принимаетъ никакого участія въ дѣйствіи, а потому и не коснулась ея трагическая развязка. Вездѣ она является слабою и робкою, даже въ той сценѣ, гдѣ она хочетъ сдѣлать себя участницею Антигоны послѣ того, какъ послѣдняя ужь схвачена и приведена на судъ Креонта.
Гемонъ, по словамъ Тиреся, платитъ своею смертью за ошибку отца. Но была другая причина его смерти: намъ нельзя не видѣть въ ней подтвержденія главной мысли всей трагедіи. И Гемонъ увлечёнъ страстью; онъ мыслитъ не такъ, какъ позволяется мыслить человѣку. И здѣсь царствуетъ Эринія души. Любовь была первою причиною гемонова безумства: «кто во власти ея, тотъ безумствуетъ», говорить хоръ. Итакъ и Гемонъ страстью увлечёнъ къ погибели. Только одна Эвридика жертва креонтова неразумія. И она, правда, растерялась, какъ упала на неё неожиданно гроза семейныхъ бѣдъ; но нѣжное чувство нашего поэта не дѣлаетъ ей никакого упрёка. Ещё прежде она потеряла одного сына, пожертвовавшаго великодушно своею жизнью для спасенія роднаго города, и вотъ другой доведёнъ до самоубійства. Зачѣмъ ей было жить ещё? Ея оправданіе въ словѣ поэта: она вся — мать.
Хоръ состоитъ изъ ѳивскихъ стариковъ. Въ статьѣ моей о Софоклѣ, помѣщённой во II-мъ томѣ Пропилеевъ, я имѣлъ уже случай говорить о значеніи хора въ трагедіи Софокла. Хоръ представляетъ собою среду, въ которой совершается трагическое событіе. Это событіе касается только нѣкоторыхъ лицъ, но лицъ, владѣющихъ общею симпатіей, и потому хоръ не остаётся равнодушнымъ зрителемъ событія, но принимаетъ въ нёмъ живое участіе. Участіе это, впрочемъ, ограничивается только однимъ чувствомъ; это, слѣдовательно, страдательное участіе. Хоръ не увлекается самъ страстью, подобно дѣйствующимъ лицамъ въ трагедіи; онъ остаётся спокойнымъ, разсудитсльнымъ даже послѣ страшной развязки драмы. Въ нашей трагедіи, какъ и въ трагедіи «Эдипъ царь» самый возрастъ хора уже опредѣляетъ достаточно его характеръ. Въ его преданности прежнему царскому дому видитъ Креонтъ ручательство въ томъ, что также будетъ онъ преданъ и новому правителю; но забылъ Креонтъ, что Антигона послѣдняя отрасль этого прежняго царскаго дома; что она, слѣдовательно, имѣетъ право по-крайней-мѣрѣ на сочувствіе аѳинянъ. Не забыла этого Антигона и въ своихъ предсмертныхъ жалобахъ называетъ себя послѣднею царевною. Хоръ колебется между двумя спорющими сторонами, не зная на которую ему склоняться, такъ-какъ обѣ имѣютъ одинаковое право на его участіе. Слишкомъ-далёкій, однакожь, по возрасту отъ Антигоны, онъ не можетъ вполнѣ понимать и раздѣлять ея убѣжденій, тѣмъ болѣе, что привычка возрастила въ нёмъ другія убѣжденія, и потому онъ видитъ сначала въ дѣлѣ Антигоны только ту сторону, которая достойна осужденія. Только тогда, когда слова Тиресія, мудраго прорицателя, который пользовался полнымъ довѣріемъ въ Аинахъ, раскрыли ему свѣтлую сторону въ подвигѣ одной и тёмную сторону въ настойчивости другаго; только тогда получаютъ его мысли болѣе опредѣлённое направленіе: онъ прямо уже говоритъ противъ Креонта. Но и тутъ, посылая Креонта исправить ошибку, торопя его, самъ спокойно остаётся дожидаться развязки, и только молитвою къ Вакху, богу защитнику Ѳивъ, выражаетъ онъ своё участіе. И въ концѣ трагедіи, когда всѣ дѣйствующая лица поражены уже страшною судьбою, хоръ всё ещё сохраняетъ всѣ силы разсудка; онъ можетъ ещё вывесть заключеніе изъ страшнаго, совершившагося передъ его глазами трагическаго событія.
Эврипидъ нѣсколько измѣнилъ характеръ дѣйствія въ своей «Антигонѣ». Учёные несогласны, впрочемъ, въ томъ, какъ далеко отошёлъ Эврипидъ отъ Софокла[3]. Одни полагаютъ, что борьба окончилась у Эврипида счастливой развязкой—бракомъ Антигоны и Креонта. Антигона пригласила Гемона къ участію въ погребеніи Полиника; вмѣстѣ были они схвачены и представлены къ Креонту. Послѣдній настаиваетъ на томъ, чтобъ Гемонъ отказался отъ Антигоны и взялъ другую жену; но наконецъ богъ Діонисъ измѣняетъ мысли Креонта, который соглашается на бракъ Гемона и Антигоны. Другіе признаютъ, что развязка трагедіи Эврипида была другая: Гемонъ долженъ былъ отказаться отъ Антигоны, но соединился съ ней тайнымъ бракомъ. Отъ этого брака родился сынъ — Мемонъ. Когда онъ выросъ, Креонтъ узналъ тайну его рожденія, и тутъ послѣдовала та же трагическая катастрофа. Во всякомъ случаѣ, Эврипидъ далъ болѣе простора любви Гемона и Антигоны и, слѣдовательно, его трагедія имѣла совершенно-другой характеръ.
«Антигона» считается, по извѣстіямъ древнихъ, тридцать-второю драмою Софокла. Изъ предшествовавшихъ «Антигонѣ» трагедій до насъ дошли только двѣ: «Эантъ» и «Электра». О времени, когда наша трагедія была дана, сохранилось извѣстіе въ изложеніи содержанvя трагедіи, сдѣланномъ Аристофаномъ Византійскимъ. Онъ сообщаетъ, что Софоклъ сдѣланъ былъ стратегомъ въ войнѣ самосской послѣ того, какъ имѣлъ успѣхъ на сценѣ, давъ свою «Антигону». Легко можетъ статься, что грамматики, знавшіе, что Софоклъ былъ вмѣстѣ съ Перикломъ въ походѣ самосскомъ стратегомъ и что, незадолго передъ этимъ походомъ, поставлена была на сцену «Антигона», соединили оба факта, какъ причину и слѣдствіе, и приписали успѣху трагедіи избраніе Софокла въ военачальники. Для насъ важно только это указаніе въ томъ отношеніи, что оно даётъ возможность опредѣлить время постановки трагедіи на сцену. Бёкъ въ своихъ «Nachträglich Bemerkungen zu der ersten Abhandlung über die Antigone des Sophokles» показалъ, что Софоклъ былъ стратегомъ въ первый самосскій походъ, который падаетъ на четвертый годъ восемьдесятъ-четвёртой олимпады (Ol. 84, 4); слѣдовательно «Антигона» дана была въ третьемъ году той же олимпады (Ol. 84, 3), въ 441 году до Р. X. Софоклу было тогда около 55 лѣтъ.
Примѣчанія.
- ↑ Шнейдевинъ считаетъ вѣроятнымъ, что эти стихи вставлены сыномъ Софокла, Iофонтомъ, который послѣ смерти отца ещё разъ ставилъ Антигону на сцену.
- ↑ Размѣръ дохмія въ подлинникѣ слѣдующій:
. Такимъ размѣромъ выражалось самое скорбное состояніе убитаго сердца. Въ переводѣ я старался найдти соотвѣтствующій этому размѣръ. Ближе всего, кажется, къ греческому дохмію анапестъ, соединённый съ ямбомъ или хорей съ дактилемъ. Я поставилъ это или и считаю нужнымъ объяснить его, дабы не показалось кому страннымъ сравненіе двухъ совершенно-различныхъ въ нашемъ языкѣ размѣровъ. Я предлагаю читать этотъ размеръ такъ, чтобъ въ пяти слогахъ былъ средній слогъ съ особенно-высокимъ удареніемъ, по такой нормѣ: 
. Горе, горе мнѣ. Это и анапесто-ямбъ и трохео-дактиль, если угодно. При моёмъ чтеніи, кажется мнѣ, довольно-хорошо выражается тяжёлый характеръ дохмія.
- ↑ Отъ эврипидовой Антигоны осталось лишь нѣсколько небольшихъ отрывковъ.
