Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/59
| ← Глава LVIII | Ранніе годы моей жизни — Глава LIX | Глава LX → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 475—482. |
Картина моей адъютантской дѣятельности была бы неполна, если бы я не сказалъ, что у насъ адъютантъ былъ непосредственнымъ начальникомъ не только всѣхъ штабныхъ нижнихъ чиновъ и писарей, но и женъ ихъ и всего женскаго элемента.
Въ этомъ отношеніи Лагерное было иногда источникомъ немалыхъ волненій. Лагернымъ вѣроятно и по сей день называется восходящій съ низменнаго мѣста и углубляющійся въ высокій берегъ оврагъ, залѣпленный по обѣимъ сторонамъ хатами семейныхъ мастеровыхъ и другихъ нижнихъ чиновъ. Такъ какъ это ущелье представляло отдельный міръ, то ни городская, ни военная полиція сюда не заглядывала, и только спеціальныя жалобы заставляли адъютанта поневолѣ приступать къ разбирательствамъ. Каждое утро въ 8 ч. я отправлялся въ канцелярію, не смотря на то, что Карлъ Ѳед. ежедневно въ 6 ч. утра проходилъ мимо моихъ оконъ, направляясь къ конному лазарету. Поблажая по возможности собственной лѣни, я не только пилъ кофе въ постели, но и принималъ рапортъ караульнаго вахмистра. Этими короткими минутами старались воспользоваться бабы для принесенія жалобъ.
При тогдашней малограмотности полковымъ канцеляріямъ стоило большаго труда образовать хорошихъ писарей. А такъ какъ грамотность у насъ постоянно шла объ руку съ нравственной неблагонадежностью, то понятно, что писаря были наилучшими представителями негодяйства. Штабы высших инстанцій безъ труда брали лучшихъ писарей изъ полковыхъ канцелярій, взамѣнъ которыхъ присылали обратно совершенно отбившихся отъ рукъ. Въ числѣ подобныхъ подарковъ я получилъ изъ инспекторскаго штаба нѣкоего Гаврика, приводившаго меня иногда въ совершенное отчаяніе.
Однажды (къ сожалѣнію это было далеко не однажды, но такъ какъ тема оставалась все та же, то для краткости дозволю себѣ говорить, какъ объ единичномъ случаѣ).
Однажды, когда я еще допивалъ въ постели свой кофей, слуга доложилъ, что пришла съ жалобой какая то дѣвка.
— Какая?
— Да та, что уже раза два приходила. Должно быть съ жалобой на Гаврика.
— Зови.
Отворяется дверь и является дѣйствительно та же особа съ недовольнымъ, далеко некрасивымъ лицомъ, стройная, въ голубоватомъ кубовомъ капотѣ съ коротенькимъ воротничкомъ и съ громаднымъ розовымъ бантомъ на груди, отъ котораго до полу ниспадали широкія ленты.
— Ну что? спрашиваю я вошедшую.
— Да что онъ ко мнѣ пристаетъ! говоритъ она кислымъ голосомъ, проливая обильныя слезы: я его знать не хочу, а онъ ко мнѣ пристаетъ.
— Да кто? спрашиваю я. Не могу себѣ объяснить причины, почему просительница считала неудобнымъ упоминать о своемъ тиранѣ, глядя мнѣ въ лицо.
— Да, звѣсно, заговорила она, мгновенно обращаясь ко мнѣ спиной и отмахиваясь на меня правою рукою: звѣсно, онъ, вашъ Гаврикъ, вродѣ какъ какой арештантъ.
— Гаврикъ у меня служитъ, это правда, но онъ не мой; и ты знаешь, что я въ послѣдній разъ по твоей жалобѣ его больно наказалъ.
— То то, всхлипывая, продолжаетъ просительница, и я ему говорю: пожалуюсь адъютанту, а онъ говоритъ: знаю я твоего адъютанта: онъ дастъ двѣ розги да и говоритъ: ну смотри, а что тутъ смотрѣть! Рыло тебѣ сверну, вотъ те и все. Вотъ и теперь (рыданія усиливаются) всѣ рамы со ставнями вырвалъ, и всѣ иконы порвалъ.
Послѣднія слова, какъ горячимъ желѣзомъ, подняли меня съ кровати.
— Ну, ступай домой, я сейчасъ же буду въ Лагерное. Вели поскорѣе запрягать дрожки, обратился я къ слугѣ, и черезъ четверть часа уже мчался въ романтическое ущелье.
Боже, думалъ я дорогой, что дѣлать, если этотъ негодяй спьяну посягнулъ на иконы!? Подымать такое скандальное дѣло значить оказать полковому командиру плохую услугу; замять дѣло — можно самому попасть подъ уголовщину.
Подъѣзжаю къ хатѣ, около которой встрѣчаетъ меня голубоватый капотъ. Дѣйствительно, глинобойное жилище представляетъ картину разрушенія: окна вырваны вмѣстѣ со ставнями и валяются на улицѣ.
— Гдѣ иконы? восклицаю я, входя въ хату.
— Да вотъ, говоритъ заливаясь слезами хозяйка въ синемъ капотѣ, указывая на сорванныя со стѣнъ и порванныя изображенія Бовы-королевича, Блюхера, Кульнева и графа Дибича-Забалканскаго.
Съ облегченною душою я готовь обнять просительницу.
Когда я случайно жаловался на Гаврика окружному, поступившему на мѣсто Вернера, полковнику Гладкову, послѣдній спросилъ:
— А вы наказали Гаврика?
— Наказалъ, отвѣчалъ я.
— А голубую дѣвицу?
— Нѣтъ.
— Вотъ и будутъ васъ всякій день заставлять разбирать ихъ драки. У меня на это особый пріемъ: третьяго дня пришелъ ко мнѣ съ жалобой мѣщанинъ на то, что недѣлю тому назадъ сосѣдъ пришелъ къ нему на свадьбу незваный и пилъ водку. А вчера, говоритъ, я пошелъ къ нему на свадьбу и сталъ просить водки. А онъ меня въ шею. — Не хотите ли помириться? — Какъ это можно! Ты, говорю я драчуну, пилъ у него незваный водку? — Пилъ, говоритъ, — Вотъ, кабы ты не пилъ у него, онъ бы и къ тебѣ не пришелъ, и не сталъ бы ругаться, и ты бы его не отколотилъ. Хожалый, дай имъ по метлѣ, и пусть они оба пометутъ улицу. — Такъ это мы лучше помиримся. — Целуйтесь. — Поцеловались и пошли.
Въ августѣ полкъ нашъ перешелъ въ Новую Прагу, гдѣ на тѣсныхъ квартирахъ размѣщалась вся дивизія.
На главной улицѣ, кромѣ офицеровъ разныхъ полковъ, помѣщались и всѣ три полковыхъ командира, за исключеніемъ командира принца Альберта полка полковника Баумгартена, помѣщавшагося противъ плаца рядомъ съ гауптвахтой въ постоянной поселенной квартирѣ, составляя одну сторону карре при другой сторонѣ, образуемой квартирою начальника дивизіи.
При непрестанныхъ усиленныхъ занятіяхъ я не имѣлиъ времени ходить по гостямъ, и разсказываю только ходившее изъ устъ въ уста.
Только и слышишь бывало: корнета Елены Павловны полка Ясноградскаго опять за какую-то шалость посадили на гауптвахту. Глядишь, а онъ тутъ же, близь какого нибудь спеціальнаго смотра начальника дивизіи, гарцуетъ на черкесскомъ конѣ, осѣдланномъ по восточному.
— Какъ же это тутъ Ясноградскій? вѣдь онъ на гауптвахтѣ?
— А кто его знаетъ, отвѣчаютъ.
Зашелъ я какъ-то по деѣлу къ Цинготу, а тамъ Рапъ разсказываетъ про Ясноградскаго.
„У него, говоритъ, близь рынка разбита палатка, и въ ней чуть не во всю ночь играютъ въ карты. Вчера вечеромъ хочу къ нему войти и слышу окрикъ: „кто идетъ?“ Посмотрѣли, съ ружьемъ въ рукахъ стоитъ на часахъ уланъ. „Кто идетъ? повторилъ онъ: говори, убью!“ Принимая все это за пустую шутку, я отстранилъ карабинъ и вошелъ. „Какъ ты такъ не осторожно входишь? воскликнулъ Ясноградскій: моимъ часовымъ я приказываю стрѣлять; онъ могъ тебя убить“.
Кромѣ такихъ опасныхъ выходокъ, Ясноградскій каждую ночь высылалъ кучера, который въ два конца обязанъ былъ проходить по большой улицѣ, однообразно распѣвая: „успокойтесь, храбрые витязи!“
Если ироническое прозваніе „храбраго витязя“ могло относиться и ко мнѣ, то витязю не приходилось успокаиваться и въ ночное время. По настоятельному требованію инспектора, приходилось выводить въ конный строй по меньшей мѣрѣ 14 рядовъ во взводѣ. Такое требованіе эскадронные командиры считали раздирательнымъ, принимая во вниманіе людей, оставленныхъ въ эскадронныхъ штабахъ при цейхаузѣ, огородѣ, иногда и при квартирѣ женатаго эскадроннаго командира, при полковой швальнѣ, въ инспекторскомъ и полковомъ караулѣ, въ кашеварахъ и хлѣбопекахъ, въ лазаретѣ, и т. д.
Однажды, когда я мучился надъ составленіемъ 14-ти рядовъ, Карлъ Ѳед. сказалъ:
— Баумгартенъ обѣщалъ выручить насъ; у него множество пѣшихъ людей, и онъ пришлетъ ихъ ночью къ вамъ; а вы выберите болѣе видныхъ и разошлите ихъ по числу недостающихъ въ эскадроны.
Въ первомъ часу, въ самомъ глубокомъ снѣ слышу голосъ слуги: „извольте вставать; люди пришли изъ третьяго полка“. Сообразивъ въ чемъ дѣло, я велѣлъ взять фонарь на трубаческой конюшнѣ и въ халатѣ и туфляхъ вышелъ дѣлать смотръ присланнымъ солдатикамъ. Хотя я и напередъ былъ убѣжденъ, что будутъ присланы подонья полка, тѣмъ не менѣе совершенно растерялся отъ неуклюжести присланнаго подспорья, изъ котораго надлежало выбрать до 30 человѣкъ, озаряемыхъ по очереди обращеннымъ на нихъ свѣтомъ фонаря. До какой степени неуклюжи были люди, можно судить по возгласу одного изъ предстоящихъ: „ваше бл—діе, вотъ еще солдатикъ, извольте взять, больно красивъ!“
Возгласъ этотъ сопровождался сдержаннымъ хихиканьемъ остальныхъ; но процедура эта имѣла каждый разъ то бдагодѣтельное дѣйствіе, что эскадронные командиры выводили своихъ 14 рядовъ, не прибѣгая къ суррогату.
Около моей квартиры была квартира эскадроннаго командира 4-го полка, ротмистра Скворцова. Однажды разнесся слухъ, что Скворцовъ ѣздилъ на охоту, и что по неосторожности ранилъ себя смертельно въ бокъ и лежитъ въ квартирѣ съ завѣшанными окнами и съ кадками льду, разставленными для прохлады, такъ какъ невыносимо страдаетъ отъ воспаленія раны. Въ скорости, однако, исторія охоты передавалась другимъ образомъ. Разсказывали, что наканунѣ Скворцовъ сдѣлалъ строгое замѣчаніе во фронтѣ своему поручику Самборскому, который послѣ ученія вызвалъ ротмистра на дуэль. Въ городѣ былъ случайно тесть Скворцова, сосѣдній помѣщикъ, отставной гусаръ Леонтьевъ, извѣстный всей округѣ какъ знаменитый хозяинъ. Вмѣсто того, чтобы стараться окончить дѣло примиреніемъ, Леонтьевъ прислалъ зятю пистолеты съ категорическимъ совѣтомъ драться. Несмотря на вынутую пулю, ожидали смертельнаго исхода, и все время старый Леонтьевъ почти не отлучался отъ больнаго. Вѣроятно, начальство сдѣлало бы видъ, что вѣритъ случайности на охотѣ; но Самборскій самъ отнесъ свой палашъ къ начальнику дивизіи, объявивъ, что убилъ на дуэли Скворцова, и пошелъ на гауптвахту.
Между тѣмъ рана приняла не смертельный исходъ, и когда Скворцовъ окончательно выздоровѣлъ, Самборскій только переведенъ былъ въ нашъ полкъ тѣмъ же чиномъ.
Съ Леонтьевымъ я познамился вскорѣ послѣ возвращенія полка на постоянныя квартиры, по случаю опредѣленія имъ двухъ рослыхъ и красивыхъ сыновей въ юнкера. Кажется, сравнительно небольшое имѣніе Леонтьева принадлежало его покойной женѣ, и потому, должно быть, онъ не могъ воспротивиться внезапному желанію взрослыхъ сыновей оставить Одесскій лицей для юнкерства въ кирасирскомъ полку. Но старикъ не скрывалъ своего неудовольствія по поводу такого рѣшенія, и говорилъ: „хомутологія очень полюбилась“. Двумъ дочерямъ своимъ старикъ умѣлъ дать прекрасное образованіе, но при чрезвычайно скромномъ веденіи домашнихъ расходовъ и неусыпныхъ агрономическихъ трудахъ онъ успѣвалъ задерживать многолѣтніе урожаи пшеницы и сборы шерсти до болѣе благопріятныхъ цѣнъ. Разсказывали курьезный анекдотъ между нимъ и бывшимъ его сосѣдомъ Торбою.
По случаю посѣщенія милаго однополчанина Мержанова, (занявшаго впослѣдствіи должность полковаго казначея по выходѣ въ отставку П. В. Кащенки), мнѣ удалось раза два побывать въ имѣніи одного изъ братьевъ Торба. Тутъ же я находилъ и другаго брата съ женою. Оба Торба были весьма любезные люди, между 30-ю и 40 годами, а бѣлокурая хозяйка дома, хотя и не особенно красивая, была очень подвижна и любезна.
Мержановъ объяснилъ мнѣ взаимныя отношенія этихъ лицъ. Старшій Торба съ коротко остриженными волосами и бритымъ подбородкомъ былъ дѣйствительнымъ хозяиномъ дома и мужемъ бѣлокурой дамы; а болѣе подвижной братъ его, съ тщательно расчесанными рыжеватыми бакенбардами, доходившими до пояса, давно успѣлъ продать свою часть имѣнія и увезти въ Одессу жену брата, который не переставалъ быть въ нее влюбленнымъ. Не взирая на такія отношенія, младшій Торба пріѣзжалъ со своей возлюбленной гостить у добродушнаго брата, и когда тотъ, впадая въ уныніе, плакалъ, — трепалъ его по головѣ, приговаривая: „ну что ты дурашка, дурашка, перестань!“
Можно легко представить, до какой степени одесская чета Торба нуждалась въ деньгахъ.
Услыхавши, что Леонтьевъ расторговался со своей пшеницей въ Николаевѣ, Торба на биржевомъ извощикѣ прикатилъ изъ Одессы и, торопливо входя въ обѣденную залу гостинницы, засталъ тамъ за столомъ старика.
— Какъ я радъ, что встрѣчаюсь съ вами, сказалъ онъ Леонтьеву, садясь около послѣдняго: — вы кажется удачно продали весь запасъ вашей пшеницы.
— Да, хорошо продалъ, отвѣчалъ старикъ: а что?
— Да признаться, въ настоящую минуту я нѣсколько стѣсненъ въ своихъ средствахъ и рѣшился обратиться къ вамъ за помощью. Я на всякія съ вашей стороны условія согласенъ съ благодарностью; не одолжите ли мнѣ на время деньжонокъ.
— А много-ли вамъ надо? спросилъ Леонтьевъ, подставляя по глухотѣ къ уху ладонь.
— Одолжите тысячъ пять, сказалъ Торба.
Съ этими словами Леонтьевъ досталъ толстый бумажникъ изъ кармана и началъ усердно провѣрять лежавшія въ немъ пачки крупныхъ ассигнацій. Окончивъ провѣрку, онъ хладнокровно сказалъ: „пять тысячъ не могу“, — и закрывъ бумажникъ спряталъ въ карманъ.
— Въ такомъ случаѣ одолжите хоть двѣ тысячи.
— Какъ это однако странно, говоритъ Леонтьевъ: вамъ нужно двѣ тысячи, а вы просите пять.
И возобновивъ провѣрку денегъ, онъ снова закрылъ бумажникъ и со словами: „двѣ тысячи не могу“, положилъ въ карманъ.
— Да вѣдь мнѣ крайность въ деньгахъ, одолжите хоть 500 рублей.
— Вѣдь вотъ вы какой странный человѣкъ: вамъ нужно 500 руб., а вы просите 5 тысячъ.
Съ каждымъ уменыпеніемъ размѣровъ просьбы, возобновлялась и провѣрка бумажника и тотъ же отказъ.
— Ну, одолжите хоть 25 руб., чтобы заплатить извощику.
— Подумаешь, сказалъ старикъ: какія странности бываютъ у людей: нужно 25 рублей, а онъ проситъ 5 тысячъ. Такъ бы и говорили сначала.
Опять то же перелистыванье ассигнацій и окончательное: „25 руб. не могу“.