Когда императоръ Александръ былъ боленъ въ Таганрогѣ, къ великому князю ежедневно привозили фельдъегери донесенія о состояніи государя. По полученіи извѣстія о кончинѣ, великій князь собралъ къ себѣ своихъ приближенныхъ, сообщилъ имъ со слезами эту вѣсть и объявилъ имъ, что хотя окружающіе покойнаго государя признали великаго князя императоромъ, и князь Волконскій и баронъ Дибичъ съ прочими находившимися тогда въ Таганрогѣ прислали къ нему присяжные листы, но онъ, великій князь, возвращаетъ имъ оные, ибо отрекается отъ престола, сохраняя свято и по чести данное покойному императору обязательство. При этомъ случаѣ онъ вынулъ изъ бюро бумагу и, давая читать ее Николаю Николаевичу Новосильцову, сказалъ, что такъ какъ Новосильцовъ долго находился при покойномъ государѣ, то хорошо знаетъ его почеркъ. Тутъ великій князь разсказывалъ, что онъ «хотѣлъ жениться на княжнѣ Четвертинской, но матушка и братъ не позволили;..............; наконецъ, когда просилъ позволенія вступить въ бракъ съ княжною Ловичъ, то оное получилъ, но не иначе, какъ давъ отреченіе отъ престола». Надобно было составить это отреченіе. Великій князь не зналъ какъ его написать. Императоръ Александръ сказалъ ему, чтобъ изложилъ свою мысль какъ можетъ. Великій князь написалъ и велѣлъ перебѣлить. Императоръ Александръ собственноручно исправилъ приписками между строкъ и по бокамъ и помарками. На-бѣло переписалъ князь Александръ Николаевичъ Голицынъ въ кабинетѣ государя. Великій князь, подписавши переписанное, черновое взялъ къ себѣ. Великій князь былъ увѣренъ, что объ этомъ актѣ никто не знаетъ кромѣ его, государя Александра, императрицы Маріи Ѳедоровны и Голицына. Полагалъ однако, что императрица-мать сообщила это и великой княгинѣ Екатеринѣ Павловнѣ любя ее особенно. Итакъ, когда великiй князь, не приняв присяги, написалъ къ великому князю Николаю Павловичу, какъ императору, сказавъ ему, что будетъ служить ему вѣрно въ тѣхъ же должностяхъ, какiя имѣлъ при Александрѣ; а если это императору Николаю не угодно, то онъ, великiй князъ, желаетъ навсегда остаться частнымъ человѣкомъ и основать пребыванiе свое в Лазенкахъ, — императоръ Николай представилъ великому князю всѣ прежнiя должности.
.....Не извѣстно, былъ ли великiй князъ Константинъ Павловичъ приглашенъ въ Москву на коронацiю императора Николая. Но он рѣшил туда ѣхать неожиданно. Былъ в пути 5 дней; на станцiяхъ ѣдущихъ изъ Москвы приказалъ разпрашивать, была ли уже коронацiя или нѣтъ? При въѣздѣ въ Москву великiй князъ, оставя Данилова и прочихъ спутниковъ своихъ въ ихъ экипажахъ у заставы Смоленской, самъ отправился в Кремль. Императоръ Николай былъ тогда въ Кремлевскомъ дворцѣ и занимался въ кабинетѣ бумагами. Великiй князъ Константинъ Павловичъ вошелъ въ ближнюю комнату и велѣлъ доложить о сѣбе. Государю сказали о великом князѣ, не именуя его. Государь полагалъ, что это великiй князъ Михаилъ Павловичъ и велѣлъ ему подождать. Нѣсколько прошло минутъ, какъ кто-то изъ камердинеровъ доложилъ государю, что это не Михаилъ Павловичъ, а цесаревичъ Константинъ Павловичъ. Тогда государь опрометью кинулся на встрѣчу и въ объятiя брата, и оба поѣхали к императрицѣ-матери, которая тогда жила на дачѣ....
Въ расказѣ И. Д. Данилова о цесаревичѣ Константинѣ Павловичѣ 1826 г., сказано, между прочимъ, что, про получениiи известiя о кончинѣ государя Александра Павловича, великiй князъ созвалъ въ Варшавѣ всѣхъ своихъ приближенныхъ и сообщивъ имъ со слезами эту вѣсть, объявилъ имъ вмѣстѣ съ тѣмъ и о своемъ отреченiи отъ престола. Помня разсказъ отца моего[2], бывшаго очевидцемъ этого происшествія, я считаю долгомъ пополнить воспоминаніе Данилова нѣкоторыми подробностями, вѣроятно упущенными имъ изъ вида, потому ли только, что онъ о нихъ забылъ, разсказывая о событіи 1826 г. въ позднѣйшее уже время, или что онъ не считалъ ихъ достаточно важными, дабы о нихъ упоминать.
Вотъ въ чемъ дѣло.
Цесаревичъ, по полученіи съ фельдъегеремъ перваго извѣстія о кончинѣ императора Александра I-го[3], дѣйствительно созвалъ на другой день своихъ приближенныхъ, но не всѣхъ, и объявилъ имъ объ этомъ горестномъ событіи, ничего не сказавъ имъ притомъ о своемъ отреченіи; — только нѣсколько времени спустя, пока у него велась переписка съ Петербургомъ, съѣхались, по его приказанію, всѣ служащіе при немъ, въ Бриловскій дворецъ и онъ имъ объявилъ уже офиціально о кончинѣ государя, а потомъ и о своемъ отреченіи, какъ изложено въ разсказѣ Данилова. Это обстоятельство основываю я на слѣдующемъ разсказѣ моего отца, подтвержденномъ и другими свидѣтелями.
Въ тотъ день, когда получено было извѣстіе о кончинѣ государя, въ Варшавѣ находился братъ его в. к. Михаилъ Павловичъ[4]. Оба великіе князя провели всю эту ночь въ слезахъ и молитвѣ, а къ утру велик. кн. Константинъ созвалъ къ себѣ однихъ только самыхъ близкихъ къ нему довѣренныхъ лицъ, въ числѣ которыхъ былъ и мой отецъ[5].
Выйдя съ заплаканными глазами изъ кабинета своего, объявилъ онъ имъ о горестномъ событіи, постигшемъ его и всю Россію. — Онъ говорилъ съ большимъ чувствомъ, утирая безпрестанно платкомъ катившіяся слезы, и съ возрастающимъ волненіемъ повторялъ:
— «Нашъ ангелъ отлетѣлъ, я потерялъ въ немъ друга, благодѣтеля, а Россія отца своего»… и т. п.
Наконецъ, увлекаясь постепенно, цесаревичъ прибавилъ:
— «Кто насъ поведетъ теперь къ побѣдамъ, — гдѣ нашъ вождь!… Россія осиротѣла, — Россія пропала!» Затѣмъ, закрывъ лицо платкомъ, Константинъ Павловичъ предался на нѣсколько минутъ величайшему горю. Всѣ присутствующіе молчали, стоя съ поникшими головами; въ это самое время отецъ мой видя, что никто не рѣшается привѣтствовать новаго государя и не зная ничего объ отреченіи его отъ престола, рѣшился, выступивъ изъ среды другихъ, сказать:
«Ваше Императорское Величество, Россія не пропала… а привѣтствуетъ…» но не успѣлъ онъ докончить свою фразу, какъ великій князь, весь вспыхнувъ, бросился на него и схвативъ его за грудь, съ гнѣвомъ вскрикнулъ:
«Да замолчите ли вы!… Какъ вы осмѣлились выговорить эти слова!!.. кто вамъ далъ право предрѣшать дѣла до васъ не касающіяся?.. вы знаете ли чему вы подвергаетесь?!… Знаете ли, что за это въ Сибирь и въ кандалы сажаютъ?!. извольте идти сейчасъ подъ арестъ и отдайте вашу шпагу....»
Изумленный, не зная что и подумать, молча отдалъ отецъ мой свою шпагу гр. Курутѣ, тутъ же бывшему, и удалился во флигель дворца, въ комнаты занимаемыя этимъ генераломъ… Полчаса спустя вошли туда вмѣстѣ съ Курутой и прочіе присутствовавшіе при этой сценѣ — и стали упрекать отца моего за его выходку. «Что тебѣ вздумалось — говорили они ему — подавать голосъ въ такую минуту? ты вотъ ушелъ, а послушалъ бы что намъ-то досталось? — Насъ в. к. упрекалъ въ совершенномъ безчувствіи: «У васъ и сердца нѣтъ» говорилъ намъ великій князь: «вся ваша ко мнѣ преданность одна маска! вы бы желали меня видѣть на престолѣ только изъ личныхъ видовъ, все ваше мнимое усердіе — одинъ разсчетъ, вы только служите изъ-за крестишекъ и ленточекъ» и тому подобное.... Курута также присоединилъ свою нотацію, и пискливымъ голоскомъ своимъ сказалъ:
— «Монъ серъ, я не понимаю, какъ вы не знаете до сихъ поръ великаго князя, а еще такъ долго при немъ находитесь.... Вамъ извѣстно, что его высочество не любитъ, когда его перебиваютъ; цто зе это за выходка такая въ самомъ дѣлѣ?» «Да помилуйте, Дмитрій Дмитріевичъ, — отозвался мой отецъ, — я ждалъ, чтобы кто-нибудь изъ васъ его привѣтствовалъ какъ государя, но всѣ молчали; наконецъ мнѣ больно было видѣть его отчаяніе и грусть, я хотѣлъ отвлечь его на время отъ его горести, ободрить его тѣмъ, что Россія не пропала....»
— «Да какое вамъ, монъ серъ, дѣло до этого, — возражалъ Курута — Россія пропала... ну, Христосъ съ ней, пропала!.. на словахъ все мозно сказать, но къ цему тутъ было возражать!!..»
Признаюсь, несмотря на взволнованное состояніе, въ которомъ я тогда находился, разсказывалъ отецъ мой, я не могъ вытерпѣть, чтобы не расхохотаться вмѣстѣ съ прочими; — хитрый грекосъ самъ засмѣялся и наконецъ прибавилъ: «Вотъ вамъ, монъ серъ, ваша шпага, — которую великій князь приказалъ вамъ возвратить — мозете свободно отправиться домой» — съ этими словами онъ раскланялся и пошелъ провожать в. к. Михаила Павловича, который въ этотъ день уѣзжалъ, въ Петербургъ.
Прошло около двухъ недѣль послѣ этого происшествія. Цесаревичъ во все это время не выезжалъ изъ Бриловскаго дворца и никого не принималъ, занимаясь исключительно перепискою съ Петербургомъ; только нѣкоторые изъ его свиты посвящены были въ тайну — и съ нимъ дѣятельно работали. Въ этомъ числѣ были, сколько припомню, Курута, Н. Н. Новосильцевъ, Жандръ, баронъ Моренгеймъ (управлявшій дипломатическою частью, большой дѣлецъ), Даниловъ и, кажется, Кривцовъ, прочіе же ничего не знали о томъ что дѣлается.
Между тѣмъ, въ Варшавѣ, вѣсть о смерти государя уже разнеслась повсюду. Движеніе въ городѣ сдѣлалось необычайное [6]. Вcѣ знатнѣйшіе чины двора, военные и гражданскіе — войско и духовенство, русское и польское готовились къ присягѣ и ждали только приказаній. Весь городъ былъ на ногахъ — къ Бриловскому дворцу подъѣзжали отовсюду гонцы, адъютанты, наконецъ и сами начальники за приказаніями и за новостами, но пріему не было. Великій князь сказался нездоровымъ — и одинъ и тотъ же отвѣтъ все получался: «приказанія въ свое время будутъ объявлены, а покуда все остается по прежнему». Любопытство дошло до-нельзя. — Подъѣздъ гр. Куруты былъ формально осаждаемъ толпою служащихъ лицъ русскихъ и польскихъ. Но онъ также не принималъ никого и грубый лакей, бывшій у него постоянно въ сѣняхъ, все отвѣчалъ на одинъ и тотъ же ладъ: «Графъ спитъ, или графа дома нѣтъ», не вдаваясь ни въ какіе разговоры, несмотря на предлагаемые ему часто злотувки.... На третій день подъѣхалъ къ нему даже самъ намѣстникъ, старичокъ гр. Зайончекъ въ парадномъ мундирѣ и лентѣ и узнавъ, что графъ спить, — велѣлъ его разбудить, потому что весь государственный совѣтъ и сенатъ уже собрались въ парадныхъ мундирахъ и въ полномъ комплектѣ въ ожиданіи присяги, но и тутъ добиться онъ ничего не могъ — Курута ушелъ заднимъ ходомъ къ в. кн. и не показывался.
Вся Варшава переполошилась. Всѣ были какъ въ лихорадкѣ. Сталя другъ ко другу разъѣзжать за новостями, много было толковъ, предположеній, заискиваній у болѣе вліятельныхъ; дамское общество въ особенности было въ большой тревогѣ, и кто только имѣлъ какую-нибудь лазейку въ Бриловскомъ дворцѣ, тотъ ею пользовался. — Подъѣзжали съ разныхъ сторонъ и къ княгинѣ Ловичъ — къ ея родственникамъ, допытывались даже у камеръ-юнгферы и у горничныхъ, но ничто не помогало. — Какъ римскій конклавъ до избранія новаго папы — такъ и Бриловскій дворецъ былъ нѣмъ и не высказывался, пока наконецъ послѣ долгихъ ожиданій истина не разъяснилась и великій князь объявилъ о своемъ отреченіи, какъ изложено въ разсказѣ Данилова.
Въ тотъ самый день, когда уже стали всѣ расходиться ивъ Бриловскаго дворца — в. кн., увидѣвъ отца моего въ числѣ прочихъ, сказалъ ему: «Павелъ Андреевичъ, останься». Затѣмъ проведя его въ свой кабинетъ:
«Ну что», спросилъ онъ его: «слышалъ ли ты, и понимаешь ли теперь?»
«Слышалъ, ваше императорское высочество», отвѣчалъ мой отецъ.
— «Ага!.. ну скажи же мнѣ теперь, по совѣсти, правъ ли я былъ или нѣть?»
«Ваше императорское высочество, не мнѣ судить объ этихъ дѣлахъ — эта была ваша воля»[7].
Затѣмъ послѣдовало довольно долгое объясненіе, въ которомъ в. кн. весьма откровенно высказывалъ всѣ причины, побудившія его къ отреченію; подъ конецъ онъ былъ очень разстроганъ и, какъ бы желая загладить прежнюю свою вспыльчивость, онъ взялъ отца моего за уши обѣими руками (обыкновенный его пріемъ, когда онъ былъ въ духѣ) и притянувъ моего отца къ себѣ, сталъ цѣловать его въ лицо, ласково приговаривая:
— «Надѣюсь, ты на меня не сердишься; кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ. — Я знаю тебя давно — ты мнѣ душею преданъ, сохрани мнѣ это чувство до конца, и будь увѣренъ, я съ умѣю всегда цѣнить это, вотъ тебѣ моя рука!!..»
Отецъ впослѣдствіи разсказывалъ, что онъ былъ самъ такъ взволнованъ въ эту минуту, что ничего не могъ выговорить; слезы у него такъ и катились изъ глазъ.
Разсказъ этотъ дошелъ впослѣдствіи до свѣдѣнія покойнаго государя императора Николая Павловича; при первой затѣмъ встрѣчѣ съ отцемъ моимъ, государь попросилъ его передать ему всѣ подробности этого эпизода и съ живѣйшимъ любопытствомъ выслушалъ то, чѣмъ мы, въ свою очередь, въ настоящей замѣткѣ, сочли не безъинтереснымъ подѣлиться съ читателями «Русской Старины».
Чувство глубокой преданности къ своему благодѣтелю Константину Павловичу сохранилъ отецъ мой до конца — и довѣріе къ нему в. к. также неизмѣнилось. — Во всѣхъ счастливыхъ и горестныхъ минутахъ жизни цесаревича — отецъ мой всегда его сопровождалъ; такъ, напр., онъ былъ одинъ изъ немногихъ свидѣтелей вѣнчанія цесаревича съ княгиней Ловичъ; — ему одному поручилъ в. к. жену свою въ страшную ночь революціи въ Варшавѣ; — онъ былъ постоянно при ней въ Бѣлостокѣ и Витебскѣ и ему одному пришлось закрыть глаза своему благодѣтелю въ Витебскѣ въ день внезапной его кончины, и привезти тѣло его въ Петербургъ. — Память о немъ сохранялъ отецъ мой свято и послѣ смерти велик. князя — и до самой своей кончины не пропускалъ онъ случая, каждый разъ, въ день рожденія и въ день кончины своего благодѣтеля и могу сказать друга, чтобы не поклониться праху его въ Петропавловскомъ соборѣ.
Разсказы и воспоминанія отца моего объ отношеніяхъ его къ цесаревичу Константину Павловичу, и о событіяхъ, сопровождавшихъ кровавые дни польской революціи 1830—1831 гг. я надѣюсь постепенно представить на страницахъ «Русской Старины».
Примѣчанія[править]
- ↑ Сенаторъ Иванъ Даниловичъ Даниловъ находился при цесаревичѣ съ 1801 года до самой его кончины и нѣсколько лѣтъ управлялъ военно-походною канцеляріею великаго князяА. В.
- ↑ Павелъ Андреевичъ Колзаковъ, впослѣдствіи генералъ-адъютантъ, адмиралъ. См. «Русскую Старину» стр. 137—138.
- ↑ Это извѣстіе получено было имъ 25 ноября 1825 г. въ семь часовъ вечера.
- ↑ При великомъ князѣ Михаилѣ находился приѣхавшій съ нимъ въ Варшаву адъютантъ его полковникъ Илья Гавриловичъ Бибиковъ, впослѣдствіи генералъ-адъютантъ, военный генералъ-губер. виленскій и пр. губерній.
- ↑ Cобытіе это происходило 26 ноября 1825 г. Ред.
- ↑ Въ Варшаву къ велик. кн. или императору одни за другимъ скакали изъ разныхъ концовъ Россіи вѣстники съ донесеніями: в. к. Николай Павловичъ отправилъ адъютанта своего Лазарева, и въ тотъ же день послалъ въ Варшаву бывшаго адъютанта и самаго сердечнаго, неизмѣннаго друга цесаревича Конст. Пав. — Ѳедора Петровича Опочинина. Министръ юстиціи отправилъ состоявшаго за оберъ-прокурорскимъ столомъ Никитина, весьма худо принятаго велик. княземъ. Военный министръ гр. Татищевъ — своего адъютанта Андрея Сабурова, впослѣдствіи директора театра. Князь Дмитр. Влад. Голицынъ, москов. воен. генер. губер., своего адъютанта ротмистра Павла Демидова и т. д. Изъ посланцевъ находчивостью отличился Андрей Сабуровъ. Прежде чѣмъ предстать предъ в. к. Константиномъ Павловичемъ, онъ свѣдалъ отъ камердинера, что в. к. крайне гнѣвается на тѣхъ кто титулуетъ его — императорскимъ величествомъ; Сабурову однако не хотѣлось именовать Константина Павловича — высочествомъ, такъ какъ онъ еще не могъ знать, чѣмъ окончится все это событіе. И вотъ Сабуровъ во все время разговора съ в. к. ни разу не назвалъ его ни высочествомъ, ни величествомъ, а подавая в. к. пакетъ, на вопросъ Константина Павловича: «къ кому этотъ пакетъ?» — только тыкалъ пальцемъ на адресъ и невнятно бормоталъ: «къ Вашем… …ству!» Константинъ Павловичъ обратилъ на это вниманіе и впослѣдствіи шутилъ надъ находчивостью Сабурова. Ред.
- ↑ Велик. князь повторилъ однакожъ свой вопросъ, — но когда узналъ онъ, что отецъ мой въ то время не былъ посвященъ въ тайну его, то изъявилъ сожалѣніе о своей горячности. К. П. Колзаковъ.