2.
Когда сорокъ зимъ, осадивъ твое чело, проведутъ глубокія морщины на нолѣ твоей красоты — тогда гордая одежда твоей юности, которою такъ любуются теперь, сдѣлается изодраннымъ, очень мало стоящимъ рубищемъ… Если на сдѣланный тебѣ тогда вопросъ: «гдѣ твоя красота и прелести цвѣтущихъ дней?» — ты отвѣтишь лишь указаніемъ на твой глубоко ввалившіеся глаза, то это будетъ всепожирающимъ[1] стыдомъ и расточительной похвалой… Но во сколько разъ похвальнѣй было бы употребленіе твоей красоты, если бъ ты могъ отвѣтить: «это прекрасное, рожденное мною, дитя будетъ итогомъ[2] моей жизни и оправдаетъ мою старость». Доказавъ, что красота его получена отъ тебя въ наслѣдство, ты былъ бы вновь рожденъ въ старости и почувствовалъ жаръ въ крови въ то время, когда она уже начинаетъ остывать.