Наше несчастіе совершенно лишило генерала Себастіани той незначительной любви, которую нѣкоторые изъ насъ къ нему питали, а Наполеона заставило покинуть Витебскъ. На дневкѣ въ мѣстечкѣ Любовицахъ мнѣ пришлось наблюдать новый способъ изготовленія хлѣба. Французскіе гренадеры въ манеркахъ размѣшивали муку и тутъ-же мѣсили ее и придавали форму лепешекъ, затѣмъ клали на горячіе уголья и пепелъ и часто поворачивали сабельными клинками, чтобъ хлѣбъ не пригорѣлъ; затѣмъ, когда тѣсто становилось твердымъ, стряхивали прилипшіе пепелъ и кусочки угля, очищали хлѣбъ и клали въ сторону. Когда выпекали весь запасъ тѣста, производился дележъ.
Наши кавалеристы стояли за садами у лѣса; въ садахъ нѣкоторые нашли улья на деревьяхъ. Мы уже давно удивлялись проворству, съ какимъ солдаты доставали медъ. Они принесли массу меда въ лагерь, такъ что этотъ день, день моего рожденія—мнѣ минуло тогда 32 года,—былъ въ прямомъ смыслѣ слова для меня подслащенъ. Отсюда мы быстрыми переходами двинулись къ Смоленску. Я не знаю названій всѣхъ тѣхъ мѣстностей, гдѣ мнѣ пришлось побывать въ этомъ походѣ. Рѣдко представлялся случай спросить названіе мѣстечка или деревни, потому что обыватели убѣгали или прятались; если кое-гдѣ мы это и узнавали отъ нашихъ поляковъ, то намъ трудно было запомнить всѣ эти, чуждо звучавшія для насъ, названія. Посланные однажды на рекогносцировку, мы легко нашли своихъ, тѣ всегда двигались по данной дорогѣ. Мы всегда узнавали шли ли русскіе или наши. Отличали слѣды копытъ лошадей по роду ихъ оковки и слѣды колесъ. Да и войска оставляютъ всегда нѣчто, что помогаетъ опредѣлить, къ какой націи они принадлежатъ. Каждой арміи свойственъ специфическій запахъ, который точно узнаютъ старые воины. По лагернымъ мѣстамъ труднѣе узнавать, кто ихъ занималъ; но и въ этомъ отношеніи эта война имѣла нѣкоторыя особенности, позволявшія безошибочно рѣшать, кѣмъ занимался оставленный лагерь. Отбросы людей и животныхъ за фронтами русскихъ лагерныхъ линій указывали на довольно хорошее состояніе здоровья, въ то время, какъ у насъ постоянно находили ясныя доказательства того, что люди и лошади страдали поносомъ.
Рекогносцировка, о которой я говорю, была направлена въ сторону Могилева. Какъ единичная личность въ арміи никогда, или рѣдко, знаетъ почему или для чего предпринимается то или иное дѣйствіе, такъ и командиры часто не знаютъ этого. Походъ нашей дивизіи въ сторону отъ арміи, казалось намъ, имѣлъ цѣлью охрану тыла или соединеніе съ другими корпусами арміи. Мы не участвовали во всемъ томъ, что происходило кругомъ и внутри Смоленска, но мы были, такъ недалеко отъ города, что ночью видѣли зарево отъ пожара, а днемъ столбы дыма. Въ то время, какъ многіе истекали кровью и терпѣли нужду и голодъ, мы почти не испытывали ни въ чемъ недостатка, потому что мы находились въ мѣстности, совершенно внѣ театра войны. Исключеніе, однако, составляли Могилевъ и за нимъ мѣста нашихъ прежнихъ стоянокъ: Инково, Кудня, Лесна, мимо которыхъ мы снова проходили. Въ первомъ городѣ солдаты, посланные искать провіантъ, принесли табакъ и другіе не съѣдобныя вещи. Мнѣ эскадронный кузнецъ принесъ медицинскія книги и гинекологическіе инструменты, которые я сохранялъ до сраженія при Бородинѣ, гдѣ наши повозки были отобраны для раненыхъ, а содержимое было просто выброшено. У Инкова мы нашли нашихъ убитыхъ еще не похороненными: тутъ же валялись каски и другой головной уборъ солдатъ, части обмундировки, конская сбруя. Въ Леснѣ мы встрѣтили вюртембергскій лазаретъ, съ главнымъ врачемъ котораго Шлайеромъ, я познакомился во время рейнскихъ кампаній. Этого обыкновенно жизнерадостнаго человѣка я нашелъ теперь въ очень меланхолическомъ настроеніи. Изъ его разсказовъ мнѣ тотчасъ стала ясна и причина его меланхоліи. Онъ былъ одинъ изъ многихъ, не одобрявшихъ этой войны, равно какъ и повода ея, предвидя ея ужасныя послѣдствія. Давно уже утомленный массой работы, въ тяжелыхъ условіяхъ военнаго времени, онъ не могъ даже, какъ слѣдуетъ, выспаться. Къ этому прибавились еще служебныя непріятности (его обошли при производствѣ) и несчастія въ семейныхъ отношеніяхъ; кромѣ того вліяло на настроеніе то обстоятельство, что больные, оставленные армейскимъ корпусомъ въ Леснѣ на его попеченіе, умирали отъ злокачественности свирѣпствующаго поноса, такъ какъ не хватало лѣкарствъ. Его все время окружали выздоравливающіе, положеніе которыхъ, благодаря отсутствію питательной, укрѣпляющей пищи и напитковъ, было также не важно. Незначительный запасъ зерна, которымъ онъ располагалъ, позволялъ давать больнымъ только небольшія порціи хлѣба. Въ общемъ положеніе очень напоминало осажденную крѣпость, гдѣ, желая оттянуть сдачу или надѣясь на скорое освобожденіе выдаютъ все меньшія порціи и, наконецъ, прибѣгаютъ къ мясу лошадей, собакъ, кошекъ и т. п. Но здѣсь было еще хуже: совершенно не было мяса.
Мы покинули на другое утро нашъ лагерь, и я оставилъ моего больного коллегу въ Леснѣ. Онъ получилъ скоро послѣ того приказъ слѣдовать со своими выздоравливающими за армейскимъ корпусомъ[1] и привести больныхъ въ Смоленскъ. Борясь со многими затрудненіями и безпрерывной нуждой, обманутый во всѣхъ своихъ ожиданіяхъ и надеждахъ, онъ сдѣлалъ то, что дѣлали до и послѣ него многіе: онъ покончилъ ставшую ему ненавистной жизнь бистуреей, перерѣзавъ себѣ горло. За все время, что наша дивизія шла отдѣльно отъ арміи, мы имѣли только одну стычку съ казаками. Мы ночевали въ маленькой долинѣ, по которой протекалъ небольшой ручей. Мы были разбужены криками: «Русскіе здѣсь!» Не видя давно непріятеля, мы считали себя въ безопасности; устроились удобно и предавались отдыху беззаботнѣе, чѣмъ обыкновенно. Несмотря на это мы быстро усѣлись на коней, и часть дивизіи двинулась впередъ. Не слышно было ни выстрѣла, ни крика, и мы рѣшили, что это ложная тревога. Однако въ дѣйствительности это было не такъ. Отрядъ казаковъ на разстояніи получаса окружилъ нашъ пикетъ, состоявшій изъ 40 человѣкъ польскихъ гусаръ съ офицеромъ, и взялъ ихъ въ плѣнъ. Къ концу августа окончился нашъ походъ къ Днѣпру, мы прибыли въ Дорогобужъ, расположились здѣсь лагеремъ; на другой день перешли рѣку и ступили на столь богатую событіями смоленскую дорогу. Всѣ области русскаго государства, черезъ которыя мы прошли, за исключеніемъ немногихъ мѣстностей, красивы и очень плодоносны. Всюду мы встрѣчали тучныя нивы и богатые фруктовые сады, особенно въ богатыхъ помѣстьяхъ близъ Могилева и Смоленска. Мы могли убѣдиться и въ хорошей постановкѣ скотоводства, особенно тамъ, гдѣ мы появлялись неожиданно до бѣгства обывателей. Все это, однако, исчезло и смѣнялось при приближеніи къ Дорогобужу страшнымъ опустошеніемъ, произведеннымъ такой великой войной и ея грубыми подмастерьями. Раннимъ утромъ 1-го сентября мы вошли въ Дорогобужъ, вѣрнѣе въ его развалины. Кое-гдѣ торчали закопченыя каменныя стѣны домовъ. Огонь пощадилъ только церковь и нѣсколько зданій. Эти уцѣлѣвшіе дома были заняты небольшимъ гарнизономъ вестфальцевъ; но церковь, первая русская церковь, которую мнѣ удалось посѣтить, имѣла такой видъ, какъ будто ярость грабителей искала въ ней того, что въ городѣ у нихъ вырвало пламя.
Въ Дорогобужѣ мы узнали, что произошло въ великой арміи за время нашего отсутствія. Намъ совѣтовали запастись здѣсь всѣмъ необходимымъ, потому что на пути, пройденнымъ арміей, найти уже ничего нельзя. Но взять тамъ гдѣ ничего нѣтъ довольно трудно, если не невозможно. Мы должны были поэтому слѣдовать дальше безъ всякихъ запасовъ. Мы продолжали нашъ путь по дорогѣ, превратившейся въ необитаемую пустыню. Мы встрѣтили утромъ курьера, отправленнаго Наполеономъ изъ Вязьмы въ Вильно. У него не было времени выслушать наши вопросы, однако онъ сказалъ намъ, чтобы мы поспѣшили, если хотимъ принять участіе въ генеральномъ сраженіи. Мы прошли въ тотъ день 42 версты. По пути, приблизительно на разстояніи одной версты вправо отъ большой дороги, мы видѣли монастырь (Болдинъ), о которомъ у насъ говорили, что это женскій монастырь, гдѣ французы не только все ограбили, но наслаждались еще и любовью, разумѣется, путемъ насилія. Вечеромъ мы расположились у красиваго помѣстья, расположеннаго на холмѣ, и нашли здѣсь много зрѣлаго жита для нашихъ усталыхъ лошадей, все остальное было давно съѣдено. Жителей тѣхъ мѣстностей мы не видѣли даже и тогда, когда мы ища провіантъ удалялись далеко отъ дороги. Какъ города и деревни, такъ и близкіе къ дорогѣ лѣса носили на себѣ поразительнѣйшіе слѣды этой опустошительной войны. Мы ежедневно встрѣчали массы отсталыхъ. Часто мы догоняли маленькія телѣги, запряженныя двумя жалкими лошадками (ихъ называли, коверкая русское слово кони, «коньяки»). Въ телѣгахъ возсѣдали три-четыре гордыхъ гвардейца или гренадера, сидѣвшихъ почти другъ на другѣ. За телѣгой обыкновенно слѣдовали группы солдатъ, страдающихъ отъ тяжести своего багажа, который счастливые обладатели телѣги иногда позволяли складывать на ней. Встрѣчались иногда огромные кирасиры верхомъ на маленькихъ польскихъ лошадкахъ, волочившіе ноги по землѣ. Часто такого всадника окружали многіе изъ его товарищей, идущихъ пѣшкомъ. Группы смѣшныхъ жалкихъ фигуръ тащились за великой арміей къ великой цѣли—Москвѣ. Отряды грабителей, мародеровъ, легко раненыхъ и отставшихъ изъ-за поисковъ пищи, все это двигалось туда, гдѣ,—они думали, окончатся всѣ ихъ несчастья.
4-го сентября мы прибыли въ Вязьму. Здѣсь мы встрѣтили многихъ раненыхъ офицеровъ и солдатъ изъ отряда Мюрата, разсказавшихъ намъ, что за городомъ русская кавалерія оказала настолько упорное сопротивленіе, что всѣ были увѣрены въ неизбѣжности генеральнаго сраженія именно здѣсь. Мы расположились лагеремъ на разстояніи одной мили отъ Вязьмы, довольно далеко вправо отъ дороги, у деревни, расположенной на берегу небольшой рѣчки. Здѣсь мы нашли все необходимое для питанія людей и лошадей. Это обстоятельство меня такъ обрадовало, что я рѣшилъ побродить прогулки ради въ живописныхъ окрестностяхъ и вернулся въ лагерь въ такомъ радостномъ настроеніи, какъ будто провелъ вечеръ въ вѣнскомъ Пратерѣ. Въ эту ночь и на другое утро мы впервые почувствовали холодъ; ночью мы очень мерзли, но полуденное солнце снова насъ согрѣло. 5-го сентября рано утромъ мы приблизились къ городу Гжатску. Здѣсь впервые встрѣтили мы кавалеристовъ въ женскихъ шубахъ и наушникахъ изъ овечьяго мѣха. Хотя эти новые костюмы доставляли много матеріала для смѣха, ихъ не запрещали. Въ это время маіоръ нашего полка, фонъ-Гансбергъ, подарилъ мнѣ шубу. За этотъ даръ я и теперь еще благодаренъ ему отъ всей души. Этотъ подарокъ я берегъ, какъ золото и только за Оршей, потерявъ при отступленіи лошадь, я, чтобъ было легче итти, принужденъ былъ снять ее и бросить въ оврагъ. Гжатскъ мы миновали 6-го; онъ несмотря на то, что почти сплошь состоялъ изъ деревянныхъ строеній, пострадалъ отъ огня сравнительно немного; намъ сказали, что третьяго дня здѣсь ночевалъ Наполеонъ. Наканунѣ мы слышали сильную пальбу изъ пушекъ. Мы встрѣчали многихъ раненыхъ изъ частей участвовавшихъ во взятіи перваго окопа, передъ русскимъ лагеремъ при Бородинѣ[2]. Среди отставшихъ мы съ удивленіемъ замѣтили многихъ молодыхъ офицеровъ нашего пѣхотнаго корпуса. Они разсказали намъ, что ослабленные боемъ при Смоленскѣ, полки обращены въ батальоны, вслѣдствіе чего они, какъ сверхкомплектные получили приказъ слѣдовать къ главной квартирѣ. Этотъ путь они совершали верхомъ на маленькихъ польскихъ лошадяхъ, багажа, за исключеніемъ мѣшка съ хлѣбомъ, у нихъ не было.
Въ полдень мы подошли къ обширному, расположенному влѣво отъ дороги, монастырю. Здѣсь на каждомъ шагу встрѣчались высшіе французскіе офицеры и ихъ прислуга; изъ этого мы заключили, что въ монастырѣ живетъ Наполеонъ. Но въ дѣйствительности здѣсь расположился штабъ и его свита и люди типографіи главной квартиры. Самъ же онъ былъ впереди въ лагерѣ, чтобъ приготовиться къ завтрашнему сраженію, о которомъ все болѣе и болѣе говорили кругомъ. Отсюда, направляясь далѣе впередъ, мы достигли какой-то маленькой рѣчки, на берегахъ которой во всѣхъ направленіяхъ были расположены большими линіями войска. Между монастыремъ и лагеремъ великой арміи мы замѣтили влѣво отъ дороги въ оврагѣ много рукъ и ногъ, а также труповъ; изъ этого мы заключили, что Ларрей[3] устроилъ здѣсь походный госпиталь. Наконецъ-то мы опять соединились съ великой арміей. Это было бы для насъ праздничнымъ днемъ, еслибъ лишенія, нужда и тяжелыя предчувствія не парализовали радостнаго чувства. Мы должны были долго ждать на большой дорогѣ, пока намъ указали лагерное мѣсто, гдѣ, конечно, ничего не было приготовлено для нашихъ желудковъ. Мы разбили лагерь на указанномъ намъ мѣстѣ, рядомъ съ сильно порѣдѣвшимъ корпусомъ земляковъ. Я сейчасъ же привелъ въ исполненіе мое страстное желаніе увидѣть снова моихъ друзей; очень быстро я нашелъ моего школьнаго товарища, главнаго хирурга С. Кельрейтера. Онъ чувствовалъ себя хорошо и отлично выглядѣлъ. Замѣтивъ, что я далеко не такъ хорошо, какъ онъ, переношу тягости похода, онъ, какъ только мы обмѣнялись привѣтствіями, сказалъ: «Тебѣ надо подкрѣпиться» и предложилъ мнѣ хлѣба и водки. Мой другъ, не задолго передъ нашимъ приходомъ, получилъ письма изъ отечества. Онъ передалъ мнѣ ихъ содержаніе и, между прочимъ, печальную вѣсть о смерти его дяди—нашего учителя и начальника, доктора Якоби. Постоянныя лишенія и нужда, ужасныя картины разрушенія и смерти, печальныя вѣсти съ далекой родины и на завтра первое рѣшительное сраженіе этого похода, исхода котораго всѣ ожидали съ нетерпѣніемъ все это даетъ достаточное понятіе о нашемъ душевномъ настроеніи. Мы пробыли вмѣстѣ до поздняго вечера и разстались лишь потому, что каждый долженъ былъ еще приготовиться къ предстоящему сраженію.
