Варгрэвъ. — Восковыя фигуры. — Соннингъ. — Рагу по ирландски. — Битва Монморанси съ чайникомъ. — Музыкальныя упражненія Джорджа. — Его разочарованія. — Затрудненія, предстоящія любителю музыки. — Игра на волынкѣ. — Гаррисъ чувствуетъ себя скверно послѣ ужина. — Джорджъ и я уходимъ гулять. Возвращаемся мокрые и голодные. — Странное поведеніе Гарриса. — Замѣчательная исторія о Гаррисѣ и лебедяхъ. — Безпокойная ночь для Гарриса.
Послѣ завтрака подулъ попутный вѣтеръ, и мы очень комфортабельно плыли до Варгрэва и Скинлэка.
Облитый багрянцемъ угасающаго дня, Варгрэвъ, пріютившійся у изгиба рѣки, очень живописенъ и надолго остается въ памяти.
„Георгій, убивающій дракона“ въ Варгрэвѣ заслуживаетъ вниманія. Онъ изображенъ въ двухъ видахъ Лесли и Годгсономъ. Лесли нарисовалъ битву, Годгсонъ „Послѣ битвы“: Георгій, укокошивъ змѣя, прохлаждается кружкой пива.
Дэй, авторъ „Сандфорда и Мертона“, жилъ, и что еще болѣе придаетъ интересъ этому мѣстечку, былъ убитъ въ Варгрэвѣ. Въ церкви есть памятникъ м-ссъ Сарѣ Гилль, которая завѣщала одинъ фунтъ стерлинговъ ежегодно для выдачи двумъ мальчикамъ и двумъ дѣвочкамъ, которые никогда не нарушили долга повиновенія родителямъ; никогда не были уличены въ произнесеніи нехорошихъ словъ, во лжи, въ разбиваніи стеколъ. И все это изъ-за пяти шиллинговъ въ годъ. Стоитъ хлопотать!
Въ городѣ ходитъ слухъ, что нѣсколько лѣтъ тому назадъ нашелся мальчикъ, который никогда не нарушалъ ни одного изъ этихъ требованій, или по крайней мѣрѣ, его ни разу не могли уличить въ этомъ, что, собственно, и требуется, и такимъ образомъ онъ удостоился награды. Потомъ его выставляли подъ стекломъ въ Тоунъ-Галлѣ въ теченіе трехъ недѣль.
Что потомъ сдѣлалось съ этими деньгами — никто не знаетъ. Говорятъ, будто онѣ всегда наготовѣ для ближайшей выставки восковыхъ фигуръ.
Скиплэкъ очень милая деревушка, только ея не видно съ рѣки. Теннисонъ вѣнчался въ скиплэкской церкви.
Далѣе къ Соннингу рѣка извивается между многочисленными островками и имѣетъ очень спокойный и пустынный видъ. На берегахъ почти не видно народа.
Эта часть рѣки особенно напоена воспоминаніями о минувшихъ дняхъ, объ исчезнувшихъ вещахъ, о событіяхъ, которыя могли бы совершиться, но не совершились.
Мы пристали къ берегу у Соннинга и отправились погулять. Это — самая нарядная деревушка на Темзѣ. Она больше похожа на дачу, чѣмъ любое шале. Каждый домикъ обвитъ розами, напоявшими воздухъ благоуханіемъ. Если вамъ случится быть въ Соннингѣ, сходите въ „Булль“, что за церковью. Это типичная старинная гостиница, съ низенькими комнатами, рѣшетчатыми окнами, опасными лѣстницами, длинными коридорами и зеленой квадратной лужайкой передъ подъѣздомъ, на которой по вечерамъ собираются старички и разсаживаются на скамейкахъ подъ деревьями выпить кружку пива и потолковать о деревенскихъ новостяхъ.
Мы бродили около Соннинга болѣе часа, а затѣмъ, такъ какъ было слишкомъ поздно плыть въ Ридингъ, рѣшили пристать къ какому-нибудь изъ скиплэкскихъ острововъ и провести тамъ ночь.
Джорджъ предложилъ приготовить хорошій, плотный ужинъ, такъ какъ времени у насъ было достаточно. Онъ заявилъ, что намѣренъ показать намъ, какъ нужно стряпать на рѣкѣ, и намекнулъ, что съ помощью картофеля, овощей, остатковъ холоднаго мяса и всякой другой дряни можно соорудить великолѣпнѣйшее рагу по-ирландски.
Эта мысль показалась намъ восхитительной. Джорджъ набралъ хворосту и зажегъ костеръ, а мы съ Гаррисомъ взялись чистить картофель. Я никогда не думалъ, что чистка картофеля — такое трудное дѣло. На дѣлѣ оказалось, что это самая кропотливая работа, какую только мнѣ случалось дѣлать. Мы принялись за нее съ веселымъ духомъ, почти что рѣзвясь, но наше легкомысленное веселье исчезло, прежде чѣмъ была очищена первая картофелина. Чѣмъ больше мы чистили, тѣмъ меньше оставалось матеріала для чистки, случалось, что послѣ того, какъ кожура была снята, у насъ оставался въ рукахъ почти микроскопическій кусочекъ картофеля. Джорджъ подошелъ и увидѣлъ картофелины величиной съ горошину.
— О, это совсѣмъ не годится, — сказалъ онъ. — Вы срѣзаете слишкомъ много. Нужно только соскабливать кожуру.
Мы стали скоблить, но это оказалось еще труднѣе. У этихъ картофелинъ столько неровностей, бугровъ, ямочекъ. Мы работали двадцать пять минутъ самымъ усерднымъ образомъ и очистили всего четыре картофелины. Тогда мы наотрѣзъ отказались продолжать работу.
Не знаю работы, которая бы подвергла бо̀льшему испытанію терпѣніе молодыхъ людей.
Мы возились съ картофелемъ до седьмого пота и очистили всего четыре штуки. Вотъ результатъ, котораго можно достигнуть путемъ экономіи и усердія.
Джорджъ сказалъ, что рагу по-ирландски нельзя приготовить изъ четырехъ картофелинъ; тогда мы вымыли еще съ полдюжины и положили ихъ въ кастрюлю въ мундирахъ. Мы прибавили туда капусты и стручковъ. Джорджъ перемѣшалъ все это и объявилъ, что теперь можно класть остальное; тогда мы выворотили корзины, перерыли все, что въ нихъ было, и всѣ остатки и объѣдки свалили туда же, въ рагу. Былъ тутъ кусокъ пирога со свининой, ломоть говядины — все это мы отправили въ кострюлю. Джорджъ отыскалъ жестянку съ остатками лососины и опорожнилъ ее туда же.
Онъ замѣтилъ, что въ этомъ-то и заключается достоинство ирландскаго рагу: вы можете валить въ него всякую дрянь. Мнѣ попались подъ руку два раздавленныхъ яйца, я и ихъ сунулъ въ кострюлю. Джорджъ одобрилъ меня, замѣтивъ, что они пойдутъ на подливку.
Не помню, какіе еще ингредіенты вошли въ это блюдо; помню только, что Монморанси, наблюдавшій за нашими хлопотами съ достойнымъ и задумчивымъ видомъ, внезапно исчезъ и пять минутъ спустя явился съ дохлой водяной крысой въ зубахъ, которую и предоставилъ въ наше распоряженіе, — не знаю ужъ, серьезно или въ насмѣшку.
Мы стали обсуждать вопросъ, годится крыса для ирландскаго рагу или нѣтъ. Гаррисъ находилъ, что она будетъ очень кстати въ смѣси со всѣмъ остальнымъ; но Джорджъ ссылался на отсутствіе прецедента. Онъ никогда не слышалъ, что водяныя крысы входятъ въ составъ ирландскаго рагу, и находилъ, что намъ не стоитъ испытывать это нововведеніе.
Гаррис сказалъ:
— Если вы не будете дѣлать опытовъ, то какъ же оцѣните достоинство новыхъ изобрѣтеній? Кому же, какъ не намъ, работать для прогресса? Вспомните о томъ, кто впервые испыталъ нѣмецкія сосиски?
Ирландское рагу удалось какъ нельзя лучше. Не помню блюда, которое бы доставляло мнѣ такое удовольствіе. Было въ немъ нѣчто ѣдкое и пикантное. Вкусъ утомляется старыми привычными блюдами, а тутъ къ нашимъ услугамъ было блюдо, совершенно особеннаго, ни на что непохожаго вкуса.
Сверхъ того, оно оказалось очень питательнымъ. Въ немъ было много всякаго добра, какъ замѣтилъ Гаррисъ. Горохъ и картофель могли бы быть помягче, но у насъ хорошіе зубы, такъ что все обошлось благополучно. Что касается подливки, то это была цѣлая поэма, быть можетъ, слишкомъ богатая содержаніемъ для слабаго желудка, но зато питательная.
Мы завершили ужинъ чаемъ и пирожками съ вишневымъ вареньемъ. Тѣмъ временемъ Монморанси занялся чайникомъ и испыталъ большую непріятность.
Въ теченіе всей поѣздки чайникъ, видимо, возбуждалъ его любопытство. Онъ садился и смотрѣлъ на него, пока тотъ не закипалъ, и время отъ времени поощрялъ его лаемъ. Когда, наконецъ, чайникъ начиналъ шипѣть и бурлить, Монморанси принималъ это за вызовъ и однажды хотѣлъ даже вступать въ битву со своимъ врагомъ, но въ эту минуту кто-то изъ насъ снялъ чайникъ и такимъ образомъ унесъ добычу изъ-подъ его носа.
Въ этотъ день онъ рѣшился предупредить насъ. Лишь только чайникъ началъ бурлить и подпрыгивать, онъ всталъ, зарычалъ и направился къ нему съ угрожающимъ видомъ. Но чайникъ былъ хоть малъ, да удалъ, и продолжалъ подпрыгивать и бурлить, какъ ни въ чемъ не бывало.
— А, вотъ ты какъ! — зарычалъ Монморанси, оскаливъ зубы, — я научу тебя, какъ нужно относиться къ почтенному, трудолюбивому псу, — длинноносая, жалкая, несчастная посудина! Я тебѣ задамъ!
Съ этимъ рычаньемъ онъ бросился на бѣдный маленькій чайникъ и схватилъ его за крышку.
Въ то же мгновеніе отчаянный визгъ раздался среди вечерней тишины, и Монморанси, выскочивъ изъ лодки, трижды обѣжалъ островокъ съ быстротою тридцати пяти миль въ часъ, останавливаясь на мгновеніе и тыкаясь носомъ въ холодный илъ.
Съ этого вечера Монморанси сталъ относиться къ чайнику съ недовѣріемъ, страхомъ и ненавистью. Увидѣвъ его, онъ начиналъ лаять и пятиться, поджавъ хвостъ, а когда чайникъ ставили на огонь, выскакивалъ изъ лодки и дожидался на берегу, пока не кончится чаепитіе.
Послѣ ужина Джорджъ досталъ балалайку и хотѣлъ поиграть; но Гаррисъ запротестовалъ, заявивъ, что у него болитъ голова и что онъ не въ силахъ слушать музыку. Джорджъ отвѣчалъ, что хорошая музыка успокаиваетъ нервы и можетъ облегчить головную боль, и взялъ нѣсколько аккордовъ собственно для примѣра.
Гаррисъ сказалъ, что предпочитаетъ головную боль.
Джорджъ такъ и не выучился играть. Онъ встрѣтилъ слишкомъ много затрудненій. Въ началѣ плаванія онъ упражнялся въ этомъ искусствѣ по вечерамъ. Но отзывы Гарриса могли бы обезкуражить самаго рѣшительнаго человѣка, да и Монморанси принимался выть, лишь только Джорджъ брался за свой инструментъ.
— Ну, что ты воешь, когда я играю? — съ негодованіемъ восклицалъ Джорджъ, запуская въ него сапогомъ.
— Ну, что вы играете, когда онъ воетъ? — возражалъ Гаррисъ, подхватывая сапогъ на лету. — Оставьте его въ покоѣ. Онъ не можетъ не выть. У него музыкальное ухо, и ваша игра заставляетъ его выть.
Въ концѣ-концовъ Джорджъ рѣшилъ отложить свои музыкальныя упражненія до возвращенія домой. Но и дома не было ему удачи. Мистриссъ Поппетсъ всякій разъ являлась къ нему и говорила, что, къ ея великому сожалѣнію, — сама она была бы очень рада послушать его игру — музыка можетъ повредить леди, которая проживаетъ въ верхнемъ этажѣ и находится въ интересномъ положеніи.
Тогда Джорджъ рѣшилъ ходить по вечерамъ въ скверъ и тамъ упражняться въ игрѣ. Но сосѣди пожаловались въ полицію, и сторожъ захватилъ Джорджа на мѣстѣ преступленія, послѣ чего его обязали подпиской не нарушать общественной тишины въ теченіе шести мѣсяцевъ.
Это совершенно обезкуражило его. По истеченіи шести мѣсяцевъ онъ еще раза два-три пытался возобновить свои упражненія, но всякій разъ встрѣчалъ ту же холодность, тотъ же недостатокъ симпатіи со стороны свѣта и въ концѣ концовъ, придя въ отчаяніе, продалъ свой инструментъ по дешевой цѣнѣ.
Вообще, кажется, не легкое дѣло обучиться игрѣ на какомъ-нибудь музыкальномъ инструментѣ. Вы, можетъ быть, думаете, что общество, ради собственной пользы, окажетъ всяческое содѣйствіе человѣку, который желаетъ выучиться игрѣ. Какъ бы не такъ!
Я зналъ одного молодого человѣка, который вздумалъ обучаться игрѣ на волынкѣ, и вы представить себѣ не можете, какую страшную оппозицію встрѣтилъ онъ въ окружающей средѣ. Даже со стороны членовъ своего семейства не встрѣтилъ онъ дѣятельной поддержки. Отецъ его съ самаго начала возсталъ противъ игры на волынкѣ и отзывался объ упражненіяхъ сына въ самыхъ жестокихъ выраженіяхъ.
Мой пріятель вставалъ рано утромъ и принимался за волынку, но долженъ былъ отказаться отъ этого по милости родной сестры. Она была религіозная особа и увѣряла, будто грѣшно начинать день такими занятіями.
Тогда онъ сталъ играть по ночамъ, послѣ того, какъ домашніе улягутся въ постель; но и это ни къ чему не привело, такъ какъ доставило дому дурную славу. Запоздавшіе прохожіе останавливались у подъѣзда, прислушивались, и утромъ разносили по всему городу вѣсть, что въ домѣ мистера Джефферсона произошло нынче ночью кровавое убійство, что они сами слышали отчаянныя вопли убиваемаго, грубыя ругательства и проклятія убійцы, за которыми слѣдовали мольбы о пощадѣ и послѣднее хрипѣніе жертвы.
Пришлось ему заниматься волынкой днемъ въ кухнѣ, при закрытыхъ дверяхъ и окнахъ; тѣмъ не менѣе, лучшія пассажи его музыки доносились даже до гостиной, несмотря на всѣ предосторожности, и доводили его матушку просто-таки до слезъ.
Она увѣряла, что эти звуки приводятъ ей на память покойнаго отца (онъ, бѣдняга, былъ проглоченъ акулой, купаясь у береговъ Новой Гвинеи; но какое отношеніе имѣло это трагическое происшествіе къ волынкѣ — она не могла объяснить).
Наконецъ, ему отвели бесѣдку въ саду, на четверть мили отъ дома, куда онъ и отправлялся со своимъ инструментомъ, когда хотѣлъ поиграть. Случалось, что какой-нибудь гость, не знавшій объ этомъ обстоятельствѣ, выходилъ въ садъ погулять, и внезапно его слухъ поражался звуками волынки. Людей мужественныхъ они только приводили въ возбужденное состояніе, но болѣе слабонервные люди доходили почти до изступленія.
Надо сознаться, игра начинающаго любителя на волынкѣ имѣетъ особенно непріятныя стороны. Я самъ убѣдился въ этомъ, слушая моего молодого друга.
Онъ начиналъ великолѣпной, дикой, могучей, воинственной нотой, напоминавшей боевой крикъ. Но мало-по-малу она становилась все жалобнѣе и жалобнѣе и, наконецъ, завершалась какимъ-то пискомъ и хрипѣніемъ.
Нужно обладать хорошимъ здоровьемъ, что-бы играть на волынкѣ.
Юный Джефферсонъ умѣетъ играть на волынкѣ только одну арію, но я никогда ни отъ кого не слыхалъ жалобъ на однообразіе его репертуара. Это какъ онъ увѣряетъ, арія „Комибели идутъ, ура, ура!“, хотя отецъ его утверждаетъ, что это „Голубые колокола Шотландіи“. Никто, повидимому, не знаетъ навѣрвяка, что это такое, но всѣ согласны, что арія шотландская.
Гаррисъ былъ несносенъ послѣ ужина, — кажется, благодаря рагу: онъ не привыкъ къ такимъ тонкимъ блюдамъ, — и потому мы съ Джорджемъ рѣшили сходить въ Генли. Гаррисъ сказалъ, что выпьетъ стаканчикъ виски и выкуритъ трубку, а потомъ устроится на ночлегъ. Мы должны были крикнуть ему, когда вернемся, чтобы онъ пріѣхалъ за нами и перевезъ насъ на островокъ.
— Только не вздумайте заснуть, старина, — сказали мы, уходя.
— Заснешь тутъ, какъ же, послѣ этого рагу, — проворчалъ онъ и отчалилъ къ островку.
Генли готовился къ гонкамъ и былъ очень оживленъ. Мы встрѣтили тамъ кучу знакомыхъ и провели время въ очень пріятной компаніи. Было уже одиннадцать часовъ, когда мы отправились домой: такъ называли мы теперь нашу лодку.
Ночь была темная и холодная; моросилъ мелкій дождикъ. Мы шли по безмолвнымъ, потемнѣвшимъ полямъ, и толковали вполголоса, спрашивая други друга, туда ли мы идемъ; вспомнили объ уютной лодкѣ, гдѣ яркій огонекъ свѣтится подъ плотно натянутой парусиной, о Гаррисѣ и Монморанси, о виски, и страстно желали поскорѣе быть на мѣстѣ.
Намъ рисовалась картина рѣки, одѣтой туманомъ, неясные силуэты деревьевъ, а подъ ними, точно гигантскій свѣтлякъ, наша милая старая лодка, теплая, уютная, веселая, а въ ней мы сами, усталые и съ хорошимъ аппетитомъ. Мы сидимъ за ужиномъ, нарѣзаемъ холодное мясо, передаемъ другъ другу хлѣбъ; веселый звонъ ножей, смѣющіеся голоса оглашаютъ тѣсное пространство, вырываясь наружу сквозь входное отверстіе. Мы ускоряли шаги, представляя себѣ все это.
Наконецъ, мы добрались до бечевника и очень обрадовались, такъ какъ не знали навѣрное, идемъ ли мы къ рѣкѣ или удаляемся отъ нея, а такого рода сомнѣнія крайне непріятны для усталыхъ людей, которые мечтаютъ о постели.
Когда мы проходили черезъ Шиплэкъ, колоколъ возвѣстилъ четверть двѣнадцатаго, и Джорджъ спросилъ задумчиво:
— Вы не помните, на какомъ именно островѣ онъ остановился?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ я, тоже задумываясь, — не помню. А сколько ихъ всѣхъ?
— Только четыре, — отвѣтилъ Джорджъ. — Хорошо, если онъ не спитъ.
— А если спитъ? — замѣтилъ я; но мы тотчасъ отказались отъ этой мысли.
Мы крикнули у перваго острова, но отвѣта не было; отправились ко второму, — тотъ же результатъ.
— О, теперь я вспомнилъ, — сказалъ Джорджъ, — онъ остановился на третьемъ!
Окрыленные надеждой, мы устремились къ третьему и закричали во всю глотку.
Нѣтъ отвѣта.
Дѣло принимало нешуточный оборотъ. Было уже за полночь. Гостиницы въ Генли и Шиплэкѣ биткомъ набиты, а будить мирныхъ обывателей и спрашивать, не сдаются ли у нихъ комнаты въ наймы, не приходилось. Джорджъ предложилъ вернуться въ Генли, напасть на полисмена и такимъ образомъ переночевать въ участкѣ. Но тутъ явилось такого рода соображеніе: а что если онъ позоветъ сторожей, прогонитъ насъ и все-таки не захочетъ тащить въ участокъ? Нельзя же цѣлую ночь колотить полисмэновъ. Къ тому же за такую штуку придется потомъ отсидѣть полгода подъ арестомъ.
Мы тщетно отыскивали четвертый островъ. Дождь между тѣмъ усилился и, повидимому зарядилъ надолго. Мы промокли до костей, озябли и раскисли. Мы ужъ не могли сообразить, сколько тутъ острововъ, да и есть ли вообще острова, или мы находимся за милю отъ того мѣста, гдѣ намъ слѣдуетъ находиться, — быть можетъ, совсѣмъ въ другой части рѣки. Въ ночной темнотѣ всѣ предметы казались такими странными и незнакомыми. Мы начинали понимать страданія мальчика съ пальчика въ лѣсу.
Въ ту самую минуту, когда мы начинали терять послѣдній лучъ надежды… Я знаю, что именно въ эту минуту случаются необычайныя вещи въ сказкахъ и легендахъ; но что прикажете дѣлать! Взявшись за перо, чтобы писать эту книгу, я рѣшилъ сообщать правду, только правду, и намѣренъ держаться этого правила, хотя бы мнѣ пришлось употреблять избитыя фразы.
Это случилось въ ту самую минуту, когда мы начинали терять послѣднюю надежду, и я долженъ констатировать этотъ фактъ. Такъ вотъ, въ ту самую минуту, когда мы начинали терять послѣднюю надежду, я замѣтилъ слабый, мерцающій свѣтъ между деревьями, на противоположномъ берегу. Въ первую минуту я подумалъ о духахъ: свѣтъ былъ такой странный, какъ бы сверхъестественный; но затѣмъ мгновенно сообразилъ, что онъ исходитъ изъ нашей лодки, и испустилъ такой оглушительный крикъ, что сама ночь содрогнулась на своемъ ложѣ.
Съ минуту мы ожидали, затаивъ дыханіе, и вдругъ — о, божественная музыка! — улышали отвѣтный лай Монморанси. Мы принялись орать съ такимъ усердіемъ, чго могли бы разбудить двѣнадцать спящихъ дѣвъ, — я не знаю, впрочемъ, почему двѣнадцать дѣвъ труднѣе разбудить, чѣмъ одну, — и черезъ нѣсколько времени увидѣли освѣщенную лодку, медленно направлявшуюся къ намъ и услышали сонный голосъ Гарриса, спрашивавшій, гдѣ мы.
Гаррисъ былъ въ самомъ странномь состояніи. Повидимому, онъ совсѣмъ изнемогъ отъ усталости. Онъ подъѣхалъ къ такому мѣсту, откуда невозможно было войти въ лодку, и тотчасъ заснулъ. Намъ стоило не мало брани и криковъ разбудить его и привести въ чувство: однако, въ концѣ концовъ это удалось, и мы благополучно усѣлись въ лодку.
Видъ у Гарриса былъ самый плачевный. Казалось, съ нимъ приключилось что-то неладное. Мы спросили его, въ чемъ дѣло, и онъ промямлилъ:
— Лебеди!
Оказалось, что онъ наткнулся на лебединое гнѣздо, и вскорѣ послѣ того, какъ мы съ Джорджемъ ушли, вернулась самка и бросилась на него. Гаррисъ, однако, прогналъ ее; тогда она полетѣла за самцомъ. Ему пришлось выдержать настоящую битву съ двумя лебедями; однако, мужество и сила одержали верхъ, и онъ вышелъ изъ борьбы побѣдителемъ.
Полчаса спустя они вернулись съ восемнадцатью другими лебедями.
Начался, насколько мы могли понять изъ его разсказа, отчаянный бой. Лебеди хотѣли выбросить его и Монморанси изъ лодки и утопить; но онъ дрался, какъ герой, добрыхъ четыре часа, перебилъ ихъ всѣхъ, и они улетѣли умирать.
— Сколько, вы сказали, было лебедей? — спросилъ Джорджъ.
— Сорокъ два, — отвѣчалъ Гаррисъ соннымъ голосомъ.
— Вы только что говорили восемнадцать, — возразилъ Джоржъ.
— Вздоръ, — проворчалъ Гаррисъ, — я сказалъ двѣнадцать. Что вы думаете, не умѣю считать я?
Мы такъ и не могли добиться правды насчетъ этихъ двѣнадцати лебедей. Утромъ, когда мы спросили Гарриса объ этомъ, онъ отвѣчалъ: „Какіе лебеди?“ и увѣрялъ, что я съ Джорджемъ видѣли ихъ во снѣ.
Какъ хорошо и отрадно было намъ въ лодкѣ послѣ всѣхъ треволненій и безпокойствъ! Мы поужинали вплотную, — Джорджъ и я, — а затѣмъ стали отыскивать виски, но не нашли и признаковъ его. Мы спросили у Гарриса, куда онъ дѣвалъ его, но тотъ, повидимому, не понималъ, что такое „виски“. Монморанси посматривалъ такъ, какъ будто зналъ кое-что, да не хотѣлъ говорить.
Я отлично спалъ въ эту ночь, и спалъ бы еще лучше, если бы не Гаррисъ. Я смутно припоминаю, что просыпался разъ десять по милости Гарриса, отыскивавшаго свою одежду. И надоѣлъ же онъ намъ съ этой одеждою!
Раза два онъ будилъ Джорджа и меня, спрашивая, гдѣ его брюки. На второй разъ Джорджъ просто остервенился.
— На какого дьявола понадобились вамъ брюки ночью? — спросилъ онъ съ негодованіемъ. — Ложитесь и спите, да оставьте насъ въ покоѣ.
Когда я въ другой разъ проснулся, Гаррисъ разыскивалъ свои носки; а послѣднимъ моимъ воспоминаніемъ было, что Гаррисъ поворачиваетъ меня на бокъ, спрашивая, куда дѣвался его зонтикъ.