Филипп из Коноплей (Сырокомля; Петровский)/1879 (ДО)
| Филипп из Коноплей |
| Оригинал: польск. Fragmenta o Filipie z Konopi. — Перевод созд.: 1854, опубл: 1879. |
I.
Пусть Гомеръ у древнихъ грековъ, пусть у римлянъ ихъ Маронъ
Воспѣваютъ въ эпопеяхъ злополучный Иліонъ,
Тассъ — тріумфы крестоносцевъ въ завоеванномъ краю,
Мильтонъ — жизнь Адама съ Евой, и паденье ихь въ paю.
Пусть поютъ подъ звуки арфы или жалкаго рожка ―
Вѣдь арена стихотворства безгранично широка ―
Пусть же каждый на свободѣ распѣваетъ пѣснь свою:
Я злосчастнаго Филиппа на досугѣ воспою.
Муза! (такъ или иначе называешься теперь?)
Будь со мной, мои порывы неумѣстные умѣрь;
Если слишкомъ расхожусь я, замечтаюсь невпопадъ,
Или просто ты замѣтишь въ сердцѣ съ разумомъ разладъ,
Или я примуся бредить въ изступленьи - не забудь
Ручку нѣжную въ источникъ водъ кастальскихъ обмокнуть
И водою сей священной ты главу мою облей,
Чтобы выскочкой я не былъ, какъ Филиппъ изъ Коноплей!
Въ рубежахъ земли Подольской (сотни лѣтъ съ тѣхъ поръ прошли).
Скромный хуторъ былъ шляхетскій, подъ названьемъ - Конопли.
Оттого-ли, что Конопки основали тамъ свой домъ,
Оттого-ли, что тамъ были коноплянники кругомъ.
На полмили разстилался вкругъ отличный грунтъ земли,
Частымъ ельникомъ зеленымъ разростались конопли:
Листъ ихъ былъ широкъ и зелень, полонъ матовый цветокъ...
Вотъ и все, что разузнать я о помѣстьи этомъ могъ.
Прадѣдъ, дѣдъ и всѣ потомки въ рубежахъ земли своей
Прозывались и писались: „панъ N. N. изъ Коноплей“.
Мая перваго, въ томъ мѣстѣ (годъ за давностію лѣтъ
Неизвѣстенъ), въ день Филипповъ нашъ Филиппъ явился въ свѣтъ.
Посмотрѣлъ на Божій міръ онъ и рученки крѣпко сжалъ,
И поморщился, какъ будто неудачи ожидалъ,
Громко вскрикнулъ, какъ сиротка, трепеща бедняжка весь,
Словно мучимый вопросомъ: „для чего же я-то здѣсь?“
И кричалъ довольно долго, словно гордый панъ магнатъ
На пути въ корчму попавший изъ блистательныхъ палатъ,
Упрекающій хозяевъ: почему для пришлеца
На дорогѣ этой грязной не построено дворца?
Наконецъ, какъ бы подумавъ: да какой же тутъ исходъ?
Не могло иначе выдти—пусть по прежнему идетъ!“
Онъ заплакалъ-ли тихонько, усмѣхнулся-ли потомъ,
Но заснулъ въ своихъ пеленкахъ безмятежнымъ, тихимъ сномъ.
Собрались потомъ сосѣди, какъ всегда водилось встарь.
Мальчугана окрестили, заглянувши въ календарь,
Нарекли его Филиппомъ и съ стаканами въ рукахъ
Всѣ ему желали счастья, всевозможныхъ въ мірѣ благъ..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
II.
Хорошо тому живется, кто отъ свѣта недалекъ,
Кто общественнымъ уставамъ подчиниться мирно могъ.
Тотъ, кому стезей пробитой любо-дорого брести,
Кто дороги новой, трудной не мечтаетъ провести.
О! въ толпѣ такие люди вѣрно будутъ не одни:
Міръ ихъ скоро разгадаетъ, скоро міръ поймутъ они.
А порой проглянетъ въ свѣтѣ сущій баловень судьбы,
Съ мыслью новой, съ мыслью свѣжей для протеста и борьбы.
Своевременно, умѣстно начинаетъ онъ протестъ, ―
Подготовленная почва передъ нимъ лежитъ окрестъ:
И тогда ужъ не безслѣдно поучаетъ онъ народъ.
И его посѣвъ удачный принесетъ желанный плодъ.
А порою въ массѣ люда метеоръ мелькнетъ живой ―
Человѣкъ съ горячимъ сердцемъ и шальною головой,
Разсуждающій, не зная―гдѣ и съ кѣмъ онъ говоритъ,
Убѣжденія предъ всѣми выставляющій на видъ.
Слишкомь слабый, чтобъ низвергнуть то, что крѣпко съ давнихъ поръ,
Все онъ хочетъ опрокинуть, всѣмъ идти на перекоръ.
Онъ при видѣ фальши въ массѣ выбивается изъ силъ -
Дуетъ бѣдный на встрѣчу вѣтру, чтобы вѣтеръ своротилъ;
Тщетно хочетъ онъ наполнить силой немощную грудь:
Легче лопнуть ей, чѣмъ злобу съ пьедесталовъ крѣпкихъ сдуть!
Только хохотъ и насмѣшки встрѣтитъ жалкій сумасбродъ!
То-и-дѣло надъ безумцемъ скалитъ зубы всякiй сбродъ!
Слышалъ ты о чемъ онъ бредитъ?.. Да взгляни сюда скорѣй!
Вишь, какъ бойко разлетѣлся!.. Вотъ Филиппъ изъ Коноплей!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
III.
Вотъ и въ школу къ езуитамъ отданъ былъ Филиппъ въ Острогъ.
Чтобы шляхтичемъ достойнымъ онъ оттуда выдти могъ.
Катахизисъ, Jus Romanum, цицероновскую рѣчь -
Каждый шляхтичъ зналъ, и ими не посмѣлъ бы пренебречь.
Наблюдая за Филиппомъ, всѣ замѣтили, что онъ
Много думаетъ, въ науки даже будто погруженъ,
Да одна бѣда―вопросъ ли онъ предложитъ, или самъ
Мысль свою дерзнетъ повѣдать въ классѣ школьнымъ сорванцамъ―
Все ему не удавалось: порождалъ, бѣднякъ, во всѣхъ
Или поводы къ соблазну, или просто только смѣхъ.
Не высокъ онъ вышелъ ростомъ, но за то ужъ былъ вертлявъ:
Со скамьи, бывало, вскочитъ, не сдержавши пылкій нравъ,
На средину класса выйдетъ и рацею заведетъ,
И словами и руками спертый воздухъ школы бьетъ,
Рѣчь, исполненная жара, взглядъ сильные самыхъ словъ!
Въ результатѣ-или палки, или хохотъ школяровъ.
Такъ однажды ксендзъ-профессоръ, излагая цѣлый часъ
Объ изящномъ стилѣ въ рѣчи, о подборѣ звонкихъ фразъ
(А латынь внѣдрялась сильно въ рѣчь поляковъ въ тѣ года,
Боги древняго Олимпа были модными тогда), -
Говорилъ, что нужно много предварительныхъ работъ,
Чтобъ изящно выражаться, а не просто, какъ народъ,
„Нужно знать латынь настолько, чтобы даже безъ труда
„Мысль изъ Флакка, стихъ Марона въ рѣчи вклеивать всегда:
„Что періодъ округленный - это самый первый знакъ,
„Что ораторъ не невѣжда - грубый хлопъ или простакъ.
„Это разъ!.. (замѣтилъ патеръ), а затѣмъ перехожу
„Ко второму... и поймите, что теперь я вамъ скажу:
„Пусть въ рѣчахъ, какъ можно чаще, попадаются у васъ
„Боги древнихъ римлянъ, грековъ, весь Олимпъ и весь Парнасъ.
„Тотъ, кто мудръ, да наречется не вульгарно мудрецомъ,
„А наперсникомъ Паллады, и любимцемъ, и жрецомъ;
„Храбрецами всѣхъ отважныхъ пусть зоветъ себѣ народъ.
„А ученый сыномъ Марса пусть героя назоветъ:
„И цвѣтокъ—дитятей Флоры называйте не цвѣткомъ,
„Хлѣбъ — даяніемъ Цереры, и о яблокѣ простомъ
„Выражайтесь вы изящно: и оно - Помоны плодъ.
„И тогда невольно каждый васъ учеными сочтетъ“...
Не стерпѣлъ Филиппъ! на лавкѣ усидѣть ужъ онъ не могъ:
― „Нетъ! ― вскричалъ онъ - ксендзъ-профессоръ, не возьму я это въ толкъ!
„Богъ—одинъ творецъ вселенной, Онъ - Зиждитель естества!
„Такъ къ чему же тутъ Церера, Флора, древнихъ божества?
„И не онъ ли запрещаетъ признавать иныхъ боговъ?
„Если-жъ кто служилъ отчизнѣ, поражалъ ея враговъ,
„Да риторику при этомъ забывать - и стыдъ и срамъ,
„Такъ не лучше ли Тарновскимъ называть героя намъ?"
Какъ Зевесъ-тучегонитель сдвинулъ брови ксендзъ-старикъ.
Удивляясь, какъ рѣшился с нимъ заспорить ученикъ,
И въ отмщенье униженья и науки, и лица,
Головой кивнулъ онъ старшимъ, чтобъ смирили молодца...
И Филиппъ несчастный, жертва разныхъ Флоръ, Цереръ, Помонъ,
Тщетно сдерживалъ подъ палкой слезы горькiя и стонъ.
Не поддержкой онъ былъ встрѣченъ, а насмѣшками друзей:
„Не выскакивай некстати, панъ Филиппъ изъ Коноплей!“...
Вотъ еще пассажъ съ Филиппомъ: порѣшили школяры
Заявить любовь къ святынѣ въ духѣ мрачной той поры,
И въ пятокъ страстной недѣли, чтобъ евреямъ отомстить,
Согласились ихъ раввина не на шутку проучить.
Вотъ толпой пустились к дому, гдѣ насчастный равви жилъ,
Подошли, шумятъ, грозятся и кричатъ, что было силъ.
Вотъ и камни засвистали, полетѣли стекла вонъ.
Тутъ кагалъ жидовскій съ гвалтомъ налетѣлъ со всѣхъ сторонъ.
И, то здѣсь, то тамъ на схватку подстрекатели нашлись.
И два лагеря враждебныхъ очень близко ужъ сошлись,
Перекидываясь бранью и каменьями порой.
А затѣмъ вступили оба въ рукопашный жаркій бой.
И Беллона очевидно помогала бурсакамъ:
То отвагою, то силой, успѣвая здѣсь и тамъ,
Поражали іудеевъ; даже кровь ужъ полилась.
А толпа не унималась и неистово дралась.
Тамъ, гдѣ бой кипѣлъ упорно съ двухъ враждующихъ сторонъ,
Наша Филиппъ въ ряды вмѣшался съ рѣчью, словно Цицеронъ:
„Стойте, братцы! что я вижу! не съ ума ли вы сошли?
„Предки ихъ вѣдь Іисуса на распятіе вели!
„Виноваты ли потомки? Какъ не стыдно это вамъ!
„Нападать на безоружныхъ... на слабѣйшихъ... стыдъ и срамъ!
„Не позволю!.." И ворвался онъ въ средину схватки вдругъ.
И мгновенно на него же поднялись десятки рукъ
Тѣхъ гонимыхъ, за которыхъ онъ вступился не впопадъ.
Не слыхали, что промолвилъ въ ихъ защиту адвокатъ.
И рѣшили, что на драку онъ своихъ же подстрекалъ...
И защитникъ угнетенныхъ окровавленный упалъ.
Еслибъ стража городская не нагрянула толпой-
Смертью бѣднаго Филиппа былъ бы конченъ этотъ бой:
Такъ досаду, месть евреи на бѣдняжку излили,
Онъ одинъ тамъ оставался―остальные утекли.
Вотъ явился ректоръ школы и по слѣдствію нашелъ,
Что Филиппъ, зачинщикъ спора, всю тревогу произвелъ.
И въ примѣръ другимъ велѣлъ онъ больно высѣчь наглеца,
И насмѣшкамъ ядовитымъ просто не было конца.
Злыя шутки на Филиппа полилися словно дождь:
„Вотъ Израиля защитникъ!.. Іудейскiй новый вождь!"
И за то, что былъ намѣренъ положить предѣлъ войнѣ
И вмѣшался неудачно, онъ наказанъ былъ втройнѣ!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
IV.
О филипповыхъ невзгодахъ продолжать ли, полно, мнѣ?
На воловьей цѣлой шкурѣ не упишешь ихъ вполнѣ!
Курсъ наукъ окончивъ въ школѣ, онъ, какъ слѣдуетъ, служилъ.
Былъ въ походахъ, и, какъ шляхтичъ, при дворѣ магната жилъ:
И вездѣ за все онъ терпитъ-за поступки и слова.
„Не выскакивай некстати ты, шальная голова!
„Дѣлай то же, что другіе, своему не вѣрь уму!"
Такъ нерѣдко говорили и товарищи ему.
Да не каждый приметъ къ сердцу этотъ выгодный совѣтъ,
Кто, какъ нашъ Филиппъ, не кстати родился на Божій свѣтъ.
Загремитъ труба, бывало, на атаку на войнѣ,
Онъ изъ первыхъ рвется въ битву, ужъ гарцуетъ на конѣ,
Несмотря на то-силенъ ли, малъ ли вражеский отрядъ,
Въ центръ враговъ онъ заберется и ни шагу ужъ назадъ:
И пока къ нему на помощь подоспѣетъ кто-нибудь,
Много вражескихъ ударовъ онъ получитъ прямо въ грудь;
Да потомъ получитъ гонку от начальниковъ своихъ,
Будто онъ ихъ не послушалъ и разстроилъ планы ихъ.
Тамъ, гдѣ слава и добыча доставались всѣмъ легко,
Нашъ Филиппъ больнымъ считался, былъ отъ битвы далеко:
А туда, гдѣ приводилось прямо жертвовать собой,
Онъ съ одра болѣзни тяжкой порывался въ жаркiй бой.
Разъ въ войнѣ съ ордой татарской отличиться онъ сумѣлъ,
И хорунжій ужъ, къ наградѣ представлять его хотѣлъ.
Но Филиппъ какихъ-то дрязговъ отъ хорунжаго не снесъ
И полковнику тотчасъ же написалъ о томъ доносъ;
И, конечно, правду-матку написалъ въ доносѣ онъ:
Но хорунжій этой правдой былъ до крайности взбѣшенъ:
Называлъ Филиппа трусомъ, и поклясться былъ готовъ,
Что Филиппъ во время битвы отлучился изъ рядовъ
(А Филиппъ, рѣшивъ побѣду, искалѣченнымъ въ бою
Предлагалъ на перевязки помощь братскую свою!).
Въ пору вздумалъ о начальствѣ правду смѣлую писать
И товарищей страдавшихъ, умиравшихъ утѣшать!!.
Вскорѣ послѣ службы въ войскѣ приютилъ его магнатъ.
У магната-воеводы былъ придворныхъ цѣлый штатъ.
„Братья-шляхта!“ воевода говоритъ однажды имъ -
„Скоро выборы! смотрите-жъ, закричите: „не хотимъ!“
„Если панъ Пилтынскiй, скарбникъ, избирателей найдетъ
„И захочетъ быть маршалкомъ! Предваряю напередъ:
„Другъ мой Рѣчицкій староста—вотъ кто лучше всѣхъ по мнѣ!
„Вы его и изберете, какъ надѣюсь я вполнѣ! “
И мгновенно раздалися крики шляхты удалой:
„Гей!... да здравствуетъ староста!... Къ чорту скарбника!... долой!...
„Насъ враги не пересилятъ — въ этомъ мы убѣждены,
„А не то, сейчасъ же съ нами перевѣдаться должны!..."
— „Что?... да развѣ мы не шляхта?!... развѣ, братцы, хлопы мы?"
(Закричалъ Филиппъ, въ надеждѣ повлiять на ихъ умы),
„Правда, мосци-воевода, я твое и пью, и ѣмъ,
„Но при выборахъ, конечно, руководствуюсь не тѣмъ.
„Сынъ республики―за право я на выборахъ стою:
„За достойнѣйшаго только я свой голосъ подаю.
„Скарбникъ—мужъ вполнѣ достойный по душѣ и по уму.
„И кому же быть маршалкомъ, если только не ему?
„И на выборахъ, повѣрьте, головой ручаюсь вамъ,
„Противъ вашего старосты первый голосъ я подамъ.
„Совѣсть, истина святая здѣсь въ словахъ моихъ звучатъ!... “
Разумѣется, тотчасъ же и прогналъ его магнатъ,
А оборвыши-дворяне не жалѣли колкихъ словъ,
Увѣряя, что разсудкомъ онъ немножко нездоровъ,
И что выскочилъ некстати, оказался чудакомъ,
Вспомнивъ истину и совѣсть...
Вотъ, голодный и пѣшкомъ,
Нашъ Филиппъ на сеймъ стремится, чтобы къ выборамъ попасть,
И при выборахъ маршалка накричался просто въ сласть
Въ пользу скарбника, который точно избранъ былъ и вслѣдъ
За избраньемъ задалъ пышный избирателямъ банкетъ;
Но не зная, что Филиппу онъ обязанъ больше всѣхъ,
Одного его на пиръ свой онъ и не звалъ, какъ на смѣхъ!
И Филиппъ въ корчмѣ убогой утолялъ свой аппетитъ:
Кружкой пива съ чернымъ хлѣбомъ онъ доволенъ былъ и сытъ:
И хоть внутренно собою онъ доволенъ былъ вполнѣ,
Но другiе говорили, что по собственной винѣ
Онъ обязанъ былъ оставить воеводскiй пышный штатъ,
Потому что неумѣстно отличился—не впопадъ
Защищалъ свободу мнѣнiй и какія-то права!
И въ корчмѣ онъ слышалъ только ядовитыя слова,
А отъ словъ дошло до драки, — въ этой дракѣ наконецъ
Увѣнчалъ чело героя и трофей ея—рубецъ.
Проклиная злую долю, порѣшилъ бѣднякъ на томъ,
Что отъ свѣта удалится въ старый, ветхій, отчій домъ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
V.
Домъ нуждается въ хозяйкѣ - это знаетъ цѣлый свѣтъ;
И Филиппъ заводитъ связи, объѣзжаетъ весь повѣтъ.
Хоть онъ слылъ за горемыку и считался бѣднякомъ,
Но сосѣди указали и ему богатый домъ
Доливитовъ, у которыхъ дочь на возрастѣ была.
Всѣмъ―красой, умомъ и сердцемъ эта дѣвушка взяла,
Да къ тому же и съ приданымъ (не послѣдняя статья!)
Эту дѣвушку Филиппу въ жены прочили друзья
И затѣмъ, что у Филиппа все хозяйство съ каждымъ днемъ
Приходило въ запущенье: не заботился о немъ
Нашъ герой, да холостому и заботиться не въ мочь,
А союзъ съ богатой панной могъ бы этому помочь.
Онъ знакомится съ семействомъ, какъ по маслу, все идетъ,
И съ успѣхомъ можно было поздравлятъ его впередъ.
Онъ семейству полюбился, несмотря на нищету.
Мать за скромность уважала, а отецъ—за прямоту:
Только съ дочкой не поладилъ, — видитъ: сущая бѣда!
Дочка, словно, что-то труситъ и сторонится всегда.
То сидитъ себѣ—словечка не проронитъ и вздохнетъ,
То кивнетъ головкой съ грустью и слезинку вдругъ отретъ:
Жутки были для Филиппа взгляды этихъ чудныхъ глазъ:
Не на шутку онъ влюбился, и влюбился въ первый разъ.
— „Влюблена она въ другого!“ онъ заметилъ одному.
„А тебѣ-то что за дѣло?“ отвѣчаетъ тотъ ему.
„Развѣ будущность дѣвчонки уступаютъ ей во власть,
Чтобы въ выборѣ супруга въ ней рѣшала глупость, страсть?
„Пусть поплачетъ, погорюетъ — послѣ съ радостнымъ лицомъ
„Къ алтарю пойдетъ съ супругомъ, ей назначеннымъ отцомъ.
„Если бъ даже эта мѣра и была на взглядъ жестка,
„Такъ смягчить ее нетрудно парой словъ духовника.
„Такъ у насъ всегда ведется!..."
— „Постыдись-же! Ты не правъ!
„Развѣ сердце человѣка не имѣетъ вовсе правъ?
Развѣ я подругу жизни на цѣпи держать начну?
He татаринъ я: мнѣ нужно не невольницу, — жену!
„Нѣтъ! съ рукой мнѣ нужно сердце; а не то подальше съ глазъ!“
Вишь понадобилось сердце, а къ чему оно для насъ?
Да, не сладишь съ головою, если въ ней все кверху дномъ!
― „Образумься, братецъ! что ты? Вспомни только объ одномъ",
Говорилъ ему пріятель: „умъ не лишнее и тутъ;
„Вѣдь приданое—не шутка, да и годы-то идутъ!
„Ты бѣднѣешь съ каждымъ часомъ, почему же и не брать,
„Что судьба тебѣ послала, что даютъ отецъ и мать!..
„Объяснись въ любви съ дѣвчонкой!.." Но Филиппа зло беретъ;
Нѣтъ! въ подобномъ личномъ дѣлѣ онъ не выскочитъ впередъ!
Онъ на сердце гордой панны думалъ дѣйствовать слегка;
Началъ онъ сближаться съ панной понемногу, не срывка.
Вотъ и шепчутся... печальна что-то панна... онъ смущенъ...
Вотъ она и просiяла... и смутился пуще онъ...
А шептались... и сосѣди всѣ замѣтили одно:
„Какъ они другъ друга любятъ!.. все, какъ видно, рѣшено!"
Каждый день онъ въ домѣ панны, и всегда вдвоемъ они,
И все шепчутся о чемъ-то!.. и проходятъ въ этомъ дни.
И, казалось, онъ спокоенъ, въ немъ тоска заглушена;
А она?.. съ надеждой полной отдалась ему она!
И порой въ слезѣ счастливой панна шлетъ ему привѣтъ...
Вдругъ уѣхалъ онъ куда-то... нѣтъ его, и долго нѣтъ.
Но куда, зачѣмъ онъ скрылся?.. вдругъ собрался и тайкомъ?..
И приятель самый близкiй не провѣдалъ бы о томъ.
И вернулся онъ веселый, словно счеты свелъ съ бѣдой.
Съ нимъ явился къ Доливитамъ незнакомецъ молодой.
Вдругъ уводитъ изъ пріемной нашъ Филлипъ отца и мать:
„Видно, проситъ руку панны, начинаетъ понимать,
„Что пора пожить разсудкомъ, бредни бросить ужъ пора!
Говорятъ друзья, желая отъ души ему добра.
Что-то долго съ стариками онъ заспорилъ... а она
То алѣетъ словно роза, то блѣднѣе полотна.
Наконецъ къ гостямъ вернулись, и съ сiяющимъ лицомъ
Нашъ Филиппъ остановился предъ заѣзжимъ молодцомъ
И предъ панной, и, ударивъ разомъ съ ними по рукамъ,
Онъ сказалъ: „Теперь пониже поклонитесь старикамъ:
„Согласились!..“ и, съ испугомъ въ выраженьи блѣдныхъ лицъ,
Осчастливленные пали предъ родителями ницъ.
„Будьте счастливы!“ съ слезами старики сказали имъ.
И счастливцы преклонились предъ ходатаемъ своимъ:
„Благодѣтель!" говорили, „нашъ хранитель ангелъ ты!.. "
Гости всѣ отъ изумленья разѣвали только рты...
Тутъ узнали (раньше кто же разгадаетъ чудака!),
Какъ Филиппъ, замѣтивъ горе бѣдной дѣвушки, слегка,
Понемногу съ ней сближался, какъ довѣрила она,
Что въ другаго (бѣденъ былъ онъ!) безнадежно влюблена,
Какъ отецъ не соглашался на желанный бракъ, и дочь
Выдти замужъ за Филиппа ужъ потомъ была не прочь...
Съ горя... Тягостная доля быть и жертвой, и жрецомъ;
Но Филиппъ и въ этомъ дѣлѣ не ударилъ въ грязь лицомъ!
Начинался праздникъ сердца, жизнь, - и вдругъ всему конецъ!..
Но несчастный не обманетъ двухъ довѣрчивыхъ сердецъ —
И за нихъ предъ стариками онъ хлопочетъ, бѣдный, самъ,
Сознавая, какъ онъ дорогъ этимъ добрымъ старикамъ.
Прежде, чѣмъ поколебалъ онъ несогласiе отца,
Помогалъ двоимъ влюбленнымъ въ перепискѣ до конца,
До поры, пока мольбами, убѣжденіемъ достигъ,
Что на бракъ влюбленной дочки далъ согласiе старикъ.
Отличился!.. свѣтъ практичный не проститъ ему вины:
И приданаго лишился, и хорошенькой жены!
Не жалѣй его, читатель! пусть онъ плачетъ—не жалѣй:
Самъ сосваталъ эту свадьбу панъ Филиппъ изъ Коноплей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VI.
Боленъ духомъ, боленъ тѣломъ, ничего въ грядущемъ нѣтъ:
Что тутъ дѣлать?... Скрыться дома, не показываться въ свѣтъ!
И Филиппъ повелъ хозяйство, привязался къ хуторку,
И въ одномъ трудѣ тяжеломъ забывалъ свою тоску;
Угощалъ порой сосѣдей, не забылъ и мужичка;
И зацвѣлъ, какъ прежде, садикъ, скромный садикъ бѣдняка.
Всѣ Филиппа уважали и прошла о немь молва,
Что „хоть онъ чудакъ великій и шальная голова,
Но за то честнѣйшій малый и, какъ волъ, трудился самъ
И что можетъ пригодиться онъ къ общественнымъ дѣламъ"
Такъ сосѣди говорили,- и, какъ видно, въ добрый часъ:
Вскорѣ къ этому и случай имъ придставился какъ-разъ:
Общій сеймъ сзывался въ Гродно по указу короля,
Избирала депутатовъ вся сарматская земля.
Въ городкѣ того повѣта, гдѣ нашъ витязь проживалъ,
Шляхта къ выборамъ столпилась - со всего повѣта свалъ.
Выбирать того, другого... „Панъ Филиппъ изъ Коноплей
Будетъ нашимъ депутатомъ!“ кто-то вскрикнулъ посмѣлѣй.
Это имя всѣхъ волнуетъ и летитъ изъ устъ въ уста;
Мысль, подсказанная въ пору, быстро всѣми принята.
Хоть Филиппъ оффиціальность и чиновность не любилъ,
Но на сеймъ единогласно въ депутаты избранъ былъ.
Въ благодарность за подобный неожиданный почетъ,
Избирателямъ тогда же онъ пирушку задаетъ.
И за чашей круговою онъ, растроганный до слезъ,
Предъ собравшеюся шляхтой съ силой громкой произнесъ:
― „Vivat vivat, братья-шляхта! кровь могучей шляхты той,
„Что всегда была опорой для свободы золотой?“
― „Vivat шляхта!" кто-то вскрикнулъ и второй, и третій разъ.
„Нѣтъ сословiя и выше, и священнѣе у насъ!
„Лишь она всего достойна — всей свободы, всякихъ правъ!.."
― „Ошибаешься!" воскликнулъ, отъ досады задрожавъ,
Нашъ герой. „О цѣломъ классѣ забываешь... правда, онъ
„Безъ гербовъ, но равенъ шляхтѣ, да и будетъ съ ней сравненъ!"
― „Равенъ шляхтѣ?!. Кто же это?.. я бы слышать очень радъ!..“
„Какъ-же кто?.. конечно, хлопы!“ отвѣчаетъ депутатъ
Грознымъ голосомъ, сверкая вновь огнемъ потухшихъ глазъ.
„Хлопы бѣдные, которыхъ такъ унизили у насъ...
„Мы воюемъ за отчизну, если къ ней подступитъ врагъ,
„А они насъ кормятъ хлѣбомъ, защищаютъ нашъ очагъ.
„Нѣтъ, гдѣ поле сотворили всеблагія небесa,
„Тамъ съ гербомъ поспорить въ силахъ плугъ тяжелый и коса.
„Ты воинственной породы! а и вымолвить-то стыдъ! —
„Еще съ прадѣда, быть можетъ, мечъ твой ржавчиной покрытъ;
„А взгляни на плуги хлоповъ—и увидишь самъ тогда,
„Какъ блестятъ они на солнце отъ всегдашняго труда!
„Хлопы въ скромной тихой долѣ, угнетенные судьбой,
„Больше дѣлаютъ и, право, стоятъ больше насъ съ тобой:
„Съ шляхтой равныхъ правъ достойны!.. И, какъ земскій депутатъ,
„Я на сеймъ явлюся съ мыслью, что и хлопъ мнѣ тоже братъ―
„Помогать забытымъ хлопамъ, братья-шляхта, мы должны!
„Предъ закономъ, какъ предъ Богомъ, всѣ сословія равны,
„И для всѣхъ одни законы, и изъ всѣхъ одинъ совѣтъ,
„И на сеймѣ вмѣстѣ съ шляхтой всѣмъ и мѣсто, и привѣтъ!
„Сколько правды тутъ! И сколько этимъ самымъ, наконецъ,
„Земской думѣ вдругъ прибудетъ неиспорченныхъ сердецъ
„И умовъ неповрежденныхъ!.. Имъ потребенъ свѣтъ наукъ,-
„Но отцы-iезуиты не приложатъ развѣ рукъ
„Къ просвѣщенію народа, мало что-ли ихнихъ школъ?
„Пусть съ дѣтьми почтенной шляхты сядетъ хлопъ за школьный столъ.
„Пусть въ казну шляхтичъ платитъ подать съ хлопомъ наравнѣ.
„Говорится: „братья-шляхта“ — хлопъ такой же братъ по мнѣ!
„Пью здоровье добрыхъ хлоповъ!.. Кто за нихъ со мною пьетъ?“
Прокричалъ Филиппъ, съ бокаломъ наклоняяся впередъ.
И увлекшись, и отдавшись долго сдержаннымъ страстямъ,
Онъ бокалъ съ токайскимъ старымъ подавалъ своимъ гостямъ.
Огорошенная рѣчью, шляхта шумно встала съ мѣстъ,
И раздался стоголосный угрожающій протестъ:
— „Что!.. мой мечъ въ гербѣ старинномъ вздумалъ сравнивать съ цѣпомъ!“
— „Что!.. въ дворянствѣ меньше проку, чѣмъ въ народишкѣ слѣпомъ!.. “
— „Что!.. мой сынъ съ мальчишкой-хлопомъ въ школѣ вытянется въ рядъ!.."
— „Что!.. отъ шляхты тоже подать!.. Вотъ отличный депутатъ!.."
— „Онъ на сеймѣ хочетъ наши привилегіи убить!.
„Что и спорить съ нимъ напрасно!.. Уши, уши обрубить!!“
Засверкали сотни взглядовъ, вызывающихъ на бой.
Сотни сабель засверкали надъ безумной головой
И посыпались удары на него со всѣхъ сторонъ;
Зашатался сумасшедшій.. окровавленъ... оглушенъ.
Онъ хватается за саблю, но рука не держитъ сталь,-
На полъ падаетъ несчастный; опрокинутъ столъ, хрусталь
Со стола летитъ со звономъ, кровь мѣшается съ виномъ...
Лишь когда утихли страсти, порѣшили всѣ на томъ,
Что пора поднять Филиппа. Вотъ онъ поднятъ на рукахъ,
Страшно бѣдный изувѣченъ, въ ранахъ весь и въ синякахъ.
Шляхтѣ стало жаль Филиппа: братья-шляхта, какъ могли,
Привели Филиппа въ чувство и немного помогли;
Утѣшали, какъ умѣли, и несчастный, чуть живой
Попечительною шляхтой увезенъ на хуторъ свой...
И за дѣло! Кто-же спуститъ эту дерзость чудаку?,.
Приравнять задумалъ пана - и къ кому же?! къ мужику!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VII.
На одрѣ болѣзни тяжкой онъ свернулся... недвижимъ.
Кто присмотритъ за болящимъ?.. Кто поплачетъ вмѣстѣ съ нимъ?
Ни души!.. И тутъ сумѣлъ онъ отличиться предъ врачемъ:
Намекнулъ, что врачъ понятья не имѣетъ ни о чемъ.
Что въ своемъ искусствѣ свѣдущъ меньше даже старыхъ бабъ.
И прогнѣвался, конечно, оскорбленный эскулапъ
И болящаго оставилъ на свободѣ умирать.
Но Филиппъ не воздержался и еще успѣлъ наврать
Передъ ксёндзомъ-богословомъ, будто подъ Богомъ равны
Христіане всѣхъ религій, будто ксёндзы не должны
Брать законной десятины съ бѣдныхъ мелкихъ деревень,
Будто мало для спасенья—попоститься въ постный день.
Какъ же, какъ съ подобнымъ вздоромъ не нажить еще врага?
Ксёндзъ сказалъ ему: „Не будетъ у тебя моя нога!"
И сдержалъ, конечно, слово. А затѣмъ пришла нужда:
Взять послѣднiй грошъ, добытый далеко не безъ труда;
Все заброшено, хозяйство перевернулось кверху дномъ;
А лежать въ постели можно только съ полнымъ кошелькомъ!
У Филиппа и на мази не хватило подъ исходъ,
И въ проклятіяхъ и стонахъ прожилъ онъ послѣдній годъ.
Вотъ гангрена въ старыхъ язвахъ показалась наконецъ,
И покончилъ счеты съ жизнью голодающій глупецъ.
И за мигъ предъ смертью (нищій былъ при немъ на этотъ разъ)
Онъ сказалъ, что „жалко съ жизнью разставаться“ — и угасъ.
Боже, Боже, такъ безплодно погубивши столько лѣтъ,
Лишь одинъ Филиппъ несчастный могъ жалѣть счастливый свѣтъ!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
VIII.
И Филиппа схоронили. Все покончилось безъ слезъ;
Безъ обычныхъ возлiянiй по усопшемъ обошлось.
На крестѣ ни слова въ память объ усопшемъ подъ крестомъ,
И могильный скромный холмикъ осыпался съ каждымъ днемъ.
Спитъ Филиппъ и не откроетъ до суда сомкнутыхъ глазъ...
Впрочемъ память о Филиппѣ въ поговоркѣ сбереглась:
Кто некстати словомъ, дѣломъ, отличится у людей,
Тотъ у нихъ и „сумасшедшій“ и „Филиппъ изъ Коноплей“[1].
Вотъ тебѣ, читатель добрый, мой практическій совѣтъ:
Если ты яснѣе многихъ понимаешь жизнь и свѣтъ,
Не спѣши съ людьми дѣлиться, не кричи вездѣ о томъ,
Что прочувствовалъ ты сердцемъ, что подмѣтилъ ты умомъ.
Никогда не увлекайся вдругъ порывами души:
Жаждой кровной личной пользы ты порывы потуши.
Съ откровеннымъ взоромъ, - съ сердцемъ, заключеннымъ на замокъ,
Приступай, мой милый, къ дѣлу, если въ немъ предвидишь прокъ.
Поскупись на жаръ сердечный — хладнокровья жъ не жалѣй —
О тебѣ за то не скажутъ: „Вотъ Филиппъ изъ Коноплей!"
Нѣтъ!.. прошла пора героевъ и тріумфовъ навсегда;
Слезы, кровь, насмѣшка злая - ихъ единственная мзда.
- ↑ Чисто польская поговорка ni ztąd ni z owąd wyrwal sie jak Filip z
Konopi.