Не думайте, что Бог забыл праведника! хотя жизнь обделила его своими дарами, хотя сердце его разбито и истекает кровью, хотя он умирает презираемый людьми, всё равно Бог отметил каждый день его скорбей и счел каждую горькую слезу; длинные века небесного блаженства заплатят за всё, что претерпит праведник на земле. (Брайант).
Самый длинный путь имеет свой конец, самая мрачная ночь уступает место утру. Вечная, неутомимая смена минут приближает день грешника к вечной ночи, а ночь праведника к вечному дню. До сих пор мы следовали за нашим смиренным другом по мрачному пути, рабства; сначала жизнь его шла спокойно среди довольства и добродушного отношения окружающих; затем ему пришлось расстаться со всем, что дорого человеку. После этого он снова попал на залитой солнцем остров, где великодушные руки прикрыли цветами его цепи; и в конце концов мы видели, как последние лучи земных надежд угасли для него в земном мраке и как среди этого мрака ему ясно засверкали небесные звезды. Теперь над вершинами гор взошла для него утренняя звезда; повеял внезапный ветерок; близок рассвет вечного дня.
Бегство Касси и Эммелины раздражило до последней степени и без того озлобленного Легри. Его ярость, как следовало ожидать, обрушилась на беззащитную голову Тома. Когда он объявил неграм о бегстве, в глазах Тома блеснул луч радости, он поднял руку к небу и это не ускользнуло от Легри. Он заметил, что Том не присоединился к толпе охотников. Он хотел было заставить его идти с прочими, но, зная по прежним опытам, что Том упорно отказывается принимать участие в каких бы то ни было насилиях, он не стал возиться с ним, когда необходимо было спешить.
Поэтому Том остался дома вместе с несколькими неграми, которых он научил молиться, и воссылал к Богу молитвы о спасении беглянок.
Когда Легри вернулся с охоты, разозленный своей неудачей, давно накипавшая в душе его ненависть к Тому дошла до последних пределов. С той самой минуты, как он купил его, этот раб противился ему постоянно, неуклонно и твердо. В нём жила какая-то безмолвная сила, которая жгла Легри, как адский пламень.
— Я ненавижу его! — говорил сам себе в эту ночь Легри сидя на постели. — Я ненавижу его! И разве он не мой. Разве я не могу делать с ним, что хочу? Кто может мне помешать? — Легри сжимал кулаки и потрясал ими, как будто в руках у него был предмет, которой он мог разбить вдребезги.
Но Том был добросовестный, хороший работник, и, хотя за это Легри ненавидел его еще больше, но всё-таки это соображение несколько сдерживало его.
На следующее утро он решил до поры до времени ничего не говорить; собрать людей с соседних плантаций с собаками и ружьями, оцепить болото и устроить настоящую облаву. Если охота будет удачна — отлично, а если нет, он призовет к себе Тома и зубы его заскрежетали, и вся кровь вскипела — тогда он смирит этого молодца, не то… внутренний голос шепнул ему нечто ужасное, с чем душа его согласилась.
Говорят — выгода рабовладельца служит достаточной защитой для раба. Но взбешенный человек может вполне сознательно продать свою душу дьяволу, чтобы достигнуть цели; неужели же он станет больше щадить чужое тело?
— Ну, — сказала на другой день Кассн, заглядывая в щель на чердаке, — сегодня опять пойдет охота!
Перед домом гарцовали три, четыре человека на лошадях; две своры чужих собак вырывались из рук, удерживавших их негров, выли и лаяли друг на друга.
Двое из верховых были надсмотрщики с соседних плантаций, остальные — собутыльники Легри в деревенском и городском трактире, приехавшие поохотиться из любви к искусству. Нельзя себе представить более отвратительную компанию. Легри усердно угощал водкой и их, и негров, присланных с соседних плантаций на помощь ему; вообще было в обычае устраивать из такого рода охоты нечто в роде праздника для негров.
Касси подставила ухо к щели; и так как ветер дул прямо на дом, то она слышала большую часть разговоров. Горькая усмешка появилась на её мрачном, серьезном лице:
внизу распределяли, кому где стать, спорили о достоинствах собак, отдавали приказания, когда стрелять и как обращаться с беглянками, когда они будут пойманы.
Касси отшатнулась; она сложила руки, подняла глаза к небу и проговорила: — О, Всемогущий Боже! Все люди грешны, по чем же мы согрешили больше всех людей на свете? За что нас так мучат?
Страшная горечь слышалась в её голосе, выражалась в её лице.
— Если бы не ты, девочка, — сказала она, глядя на Эммелину, — я бы сошла к ним; я поблагодарила бы всех, кто хотел меня застрелить. В сущности, свобода мне не нужна. Она не вернет мне моих детей, она не сделает меня тем, чем я была прежде.
Детски простодушная Эммелина несколько боялась мрачного настроения Касси. Она и теперь испугалась, но не сказала ни слова, она только ласково взяла ее за руку.
— Оставь! — сказала Касси, стараясь вырвать свою руку, — ты заставишь меня полюбить себя, а я решила никого больше не любить!
— Бедная, Касси! — проговорила Эммелина, — зачем вы так думаете? Если Бог вернет нам свободу, он, может быть, вернет вам и вашу дочь. Во всяком случае, я буду вам вместо дочери. Я знаю, что мне никогда больше не видать моей бедной, старой матери! Я буду любить вас, Касси, если вы и не полюбите меня!
Кроткая, ласковая девочка победила. Касси села подле неё, обняла ее и гладила её мягкие каштановые волосы. Эммелина удивлялась красоте её чудных глаз, смотревших мягко сквозь блиставшие на них слезы.
— О, Эмм! — вскричала Касси, — я страстно желала увидеть своих детей, я выплакала по ним все глаза! Здесь, — она ударила себя в грудь, — здесь всё пусто, всё безотрадно! Если бы Бог вернул мне детей, тогда я могла бы молиться!
— Надейтесь на него, Касси, — сказала Эммелина, — ведь Он наш Отец.
— Гнев его на нас, — возразила Касси, — он отвратил лицо свое от нас.
— Нет, Касси, Он будет милостив к нам. Будем надеяться! Я никогда не теряла надежды.
Охота продолжалась долго, была очень оживленная и основательная, но совершенно безуспешная. Касси смотрела с торжествующей насмешкой на Легри, когда он, усталый и раздосадованный, слезал с лошади.
— Ну, Квимбо, — сказал Легри, укладываясь на диване в гостиной, — сходи-ка, приведи сюда Тома! Старый негодяй, это он подстроил всю штуку! Ну, да я выколочу из его черной шкуры куда они девались, я буду не я, если не выколочу.
Самбо и Квимбо, ненавидели друг друга, но сходились в одном чувстве, оба так же искренно ненавидели Тома. Легри вначале сказал им, что хочет сделать его главным управляющим на время своих отлучек, и это сразу возбудило их недоброжелательство, когда же они увидели, что он подвергает себя неудовольствию господина, они из низкой, рабской угодливости возненавидели его еще больше. Поэтому Квимбо с удовольствием побежал исполнить данное приказание.
Когда Том услышал, что его зовут, сердце его сжалось предчувствием. Он знал план бегства невольниц и знал, где они скрываются; с другой стороны ему был известен бешеный нрав Легри и его неограниченная власть. Но он надеялся на Божье милосердие и твердо решил скорее умереть, чем выдать беззащитных.
Он поставил корзину на землю, поднял глаза к небу и проговорил: — В руце Твои предаю дух мой! Ты искупил меня, Боже правый! — И он спокойно пошел за Квимбо, который грубо тащил его за руку.
— Ага! — говорил великан дорогой, — знатно же тебе достанется! Масса страх как сердит! Теперь уж не вывернешься, небось! Попадет тебе здорово, поверь моему слову! Узнаешь, каково помогать бегать неграм! Задаст тебе масса!
Том не слышал всех этих злобных слов. В душе его звучал другой, более внятный голос: „Не бойтесь убивающих тело и больше уже ничего не могущих сделать“. От этих слов каждый нерв, каждая жилка его трепетали, как будто перст Божий коснулся их; он ощущал в себе силу тысячи человек.
Ему казалось, что деревья, кусты, хижины невольников, все эти свидетели его унижения, мелькают перед ним, как предметы при быстрой езде. Душа его трепетала — он уже видел небесную обитель, час освобождения был близок.
— Ну, Том, — сказал Легри, подходя к нему и злобно хватая его за ворот, — от бешенства он еле мог говорить и как то цедил слова сквозь зубы, — знаешь ты, что я решился убить тебя?
— Очень может быть, масса, — спокойно отвечал Том.
— Я решился, — повторил Легри с зловещим спокойствием, — и непременно сделаю это… если ты мне не скажешь всё, что знаешь об этих беглых девках.
Том молчал.
— Слышишь, что я говорю! — зарычал Легри точно разъяренный лев и топнул ногой. — Отвечай!
— Мне нечего сказать, вам, масса, — отвечал Том медленно и твердо.
— Ты осмелишься сказать, черномордый ханжа, что ты не знаешь где они? — вскричал Легри.
Том молчал.
— Отвечай! — прогремел Легри, осыпая его бешеными ударами. — Знаешь ты что-нибудь?
— Знаю, масса, но не могу сказать. А умереть могу.
Легри перевел дух, сдержав на минуту свое бешенство,
он взял Тома за руку и, приблизив свое лицо к его лицу, проговорил страшным голосом. — Слушай, Том, я пощадил тебя один раз, и потому ты думаешь, я не сделаю того, что говорю; но на этот раз я решился и всё рассчитал. Ты всё время шел против меня, теперь я или смирю или убыо тебя, одно из двух. Я выпущу из тебя всю кровь капля по капле, пока ты не издохнешь!
Том поднял глаза на своего господина и сказал:
— Масса, если бы вы были больны, или несчастны, или умирали, я сам охотно отдал бы всю свою кровь, чтобы спасти вас. И если бы, выпустив по капле кровь из моего жалкого, старого тела, можно было спасти вашу драгоценную душу, я бы охотно пролил ее, как Господь Бог пролил кровь для моего спасения. О, масса, не берите этого великого греха на свою душу. Это будет тяжелее для вас, чем для меня. Что бы вы со мной ни делали, мои мучения скоро кончатся; но, если вы не раскаетесь, вы будете мучиться вечно!
Эти глубоко прочувствованные слова прозвучали словно небесная музыка среди бури, и на минуту всё смолкло. Легри стоял, как ошеломленный и глядел на Тома. В комнате водворилась такая тишина, что слышно было тиканье старых часов, отсчитывавших мгновения, в которые это ожесточенное сердце еще могло одуматься.
Но это продолжалось недолго. Минутное колебание, нерешительность, и дух зла вернулся с удвоенною силою. Легри с пеной у рта набросился на свою жертву и повалил ее на землю.
Сцены кровопролития и жестокости оскорбляют наш слух и сердце. У человека не хватает духу выслушать то, что у другого хватило духу сделать. Нам нельзя рассказывать даже один на один, что терпят паши братья люди и христиане, — это слишком расстраивает нервы. А между тем, о, родина! все эти ужасы делаются под сенью твоих законов! О, христиане, ваша церковь видит это и но большей части безмолвствует! Но на земле жил Тот, чьи страдания превратили орудие пытки, унижения и позора в символ славы, чести и бессмертия; там, где Он присутствует ни позорное наказание, ни кровь, ни оскорбления не могут омрачить славы последней борьбы христианина.
Был ли одинок в эту долгую ночь Том, который лежа в старом сарае, так мужественно и кротко переносил все побои и пытки?
Нет, около него стоял Некто, видимый ему одному, — „подобный Сыну Божию“.
Тут же стоял и искуситель, ослепленный гневом и неограниченною властью и ежеминутно предлагал ему положить конец всем мучениям, выдав невинных. Но мужественное, верное сердце оставалось непреклонным Подобно своему Господу, он знал, что, спасая других, он не может спасти себя; самые страшные пытки не могли вырвать у него ни одного слова кроме молитв и исповедания веры.
— Он умирает, масса, — сказал Самбо, невольно тронутый терпением своей жертвы.
— Бей его, пока он совсем издохнет! бей его! бей! — кричал Легри. — Я всю кровь из него выпущу, если он не сознается!
Том открыл глаза и посмотрел на своего господина.
— Бедное, жалкое создание! — проговорил он, — больше ты ничего не можешь сделать! Я прощаю тебя от всей души! — и он лишился чувств.
— Ну, теперь, кажется, и вправду издох, — сказал Легри подходя ближе и разглядывая его. — Да, издох! Наконец-то я заткнул ему глотку, и то хорошо!
Да, Легри; по кто заглушит голос в твоей душе, в этой душе, которая не знает ни раскаяния, ни молитвы, ни надежды, и в которой уже горит огонь неугасимый?
Но Том еще не умер. Его удивительные слова и благочестивые молитвы тронули сердца озверелых негров, которые были орудием произведенных над ним истязании. Как только Легри ушел, они положили его на землю и старались всеми силами вернуть его к жизни, — бедные глупцы, они воображали, что этим делают ему добро.
— По правде сказать, мы очень согрешили! — сказал Самбо, — надеюсь, что за этот грех будет отвечать масса, а не мы.
Они обмыли его раны и устроили ему постель из попорченного хлопка; один из них пробрался в дом и под предлогом усталости выпросил себе стакан водки у Легри. Эту водку они влили в рот Тому.
— О, Том, — сказал Квимбо, — мы очень согрешили перед тобой.
— Я вам прощаю от всего сердца, — слабым голосом проговорил Том.
— О, Том! скажи нам, кто этот Иисус? — спросил Самбо, — этот Иисус, который помогал тебе всю ночь. Кто он такой?
Этот вопрос возбудил силы умиравшего. Он в нескольких ярких словах изобразил Христа, Его жизнь, Его смерть, Его вечное присутствие, Его спасительную силу.
Они плакали, оба дикаря плакали.
— Отчего я никогда раньше не слыхал этого! — говорил Самбо. — Но я верю! Я не могу не верить! Господи Иисусе, помилуй нас!
— Бедные создания! — проговорил Том, — я рад, что пострадал, если это приведет вас ко Христу! О, Боже, молю Тебя, дай мне спасти еще эти две души!
Его молитва была услышана.