Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ II. С.-Пб., 1901
Анжелика. Вотъ, гдѣ мы хотѣли дождаться его, тетя. Вы посидите пока въ кабинетѣ, почитаете, я схожу къ садовнику за цвѣтами, а тамъ — и девять часовъ, и онъ явится. — Надѣюсь, вы довольны?
Вильгельмина. Какъ тебѣ будетъ угодно, милочка. (Идетъ къ бесѣдкѣ).
Биберъ (съ цвѣтами). Вотъ, барышня. Лучше ничего не нашлось сегодня. Гіацинты отошли.
Анжелика. Спасибо, спасибо и за это.
Биберъ. А завтра вы получите розу, первую нынѣшней весной… если обѣщаете мнѣ…
Анжелика. Чего вамъ хочется, добрѣйшій Биберъ?
Биберъ. Изволите видѣть, барышня, скороспѣлки тоже отошли уже, и прекраснымъ левкоямъ скоро конецъ, а баринъ нашъ опять не удостоилъ даже взглянуть на нихъ. Вотъ, въ прошломъ году я распорядился высушить большое болото, тамъ на сѣверной сторонѣ, и засадить это мѣсто молоденькими деревцами. Отлично принялись, сердце радуется, когда гуляешь тамъ. Только солнышко взойдетъ, я ужъ тамъ, и жду, не дождусь, и впередъ радуюсь… думаю: вотъ проведу тутъ нашего барина. Но, вотъ и вечеръ приходитъ, и другой, и третій, а баринъ все не замѣчаетъ… Не скрою, больно мнѣ это, барышня ..
Анжелика. Дождетесь еще своего, навѣрное, дождетесь. Потерпите только немножко, добрѣйшій Биберъ.
Биберъ. Паркъ этотъ обходится ему цѣлыхъ двѣ тысячи талеровъ въ годъ, и жалованье мнѣ итти будетъ, хоть-бы я и не стоилъ… А чего-же я стою, когда за всѣ тѣ деньги, которыя баринъ тратитъ, не могу даже доставить ему одного часика удовольствія? Нѣтъ, барышня, я не могу больше есть хлѣбъ вашего батюшки… Или пусть онъ позволитъ мнѣ доказать, что я не даромъ ѣмъ его хлѣбъ.
Анжелика. Успокойтесь добрѣйшій Биберъ! Всѣ мы знаемъ, что вы вполнѣ заслуживаете то, что получаете, и даже гораздо больше.
Биберъ. Извините, барышня, но вы объ этомъ судить не можете. За то, что я двѣнадцать часовъ въ сутки смотрю за его садомъ, не обманываю его и слѣжу за своими подручными, баринъ платитъ мнѣ деньгами. Но за то, что я дѣлаю все это охотно, отъ души, стараюсь для него, вижу и наяву и во снѣ, какъ-бы угодить ему — за это, барышня, ему слѣдуетъ вознаградить меня своимъ удовольствіемъ. Хоть-бы разокъ побывалъ въ своемъ паркѣ, и это было бы для меня дороже всѣхъ его денегъ… Вотъ, барышня… потому-то я васъ теперь и…
Анжелика. Оставимъ это, прошу васъ. Вы сами знаете, какъ часто и напрасно… Ахъ, вы, вѣдь, знаете отца!
Биберъ (схватывая ея руку горячо). Онъ еще не былъ въ питомникѣ. Попросите его, чтобы онъ позволилъ мнѣ показать ему питомникъ. Нельзя же ожидать благодарности отъ неразумной природы и махнуть рукой на людей. Кто смѣетъ сказать, что не можетъ разсчитывать на радость, разъ труды его увѣнчиваются успѣхомъ и надежды сбываются?
Анжелика. Я понимаю васъ, честный мой Биберъ… но можетъ быть, вамъ больше посчастливилось съ растеніями, чѣмъ отцу моему съ людьми.
Биберъ (горячо съ волненіемъ). А у него такая дочь! (Хочетъ сказать еще что-то, но останавливается и молчитъ съ минуту). Чтобы онъ ни перенесъ, нашъ баринъ, отъ людей, сколько бы разъ ни обманывался въ надеждахъ… (схватывая руку Анжелики и съ еще большимъ жаромъ) одна надежда его не обманула… еще не все испыталъ онъ, что можетъ разбить сердцѣ человѣка!… (Уходитъ).
Вильгельмина (встаетъ и смотритъ вслѣдъ Биберу). Странный человѣкъ! Онъ всегда приходитъ въ такое волненіе, если затронуть эту струну. Въ его жизни есть какая-то тайна.
Анжелика (тревожно озираясь). Уже поздно. Никогда не заставлялъ онъ ждать себя такъ долго… Розенбергъ.
Вильгельмина. Придетъ. Какая ты опять робкая и нетерпѣливая!
Анжелика. На этотъ разъ не даромъ, милая тетя. Что, если не удастся! Съ какимъ волненіемъ я ждала этого дня.
Вильгельмина. Не слишкомъ уповай на одинъ этотъ день.
Анжелика. И вдругъ, онъ ему не понравится?.. Вдругъ, у нихъ произойдетъ столкновеніе?.. Могу-ли я надѣяться, что отецъ сдѣлаетъ для него исключеніе… впервые? Что, если они столкнутся характерами? Язвительная желчность отца и щекотливая гордость Розенберга! Тяжелая меланхолія одного и бодрая, рѣзвая жизнерадостность другого! Природа не могла подшутить злѣе!.. Но кто можетъ также поручиться, что онъ не потому именно отказываетъ ему во вторичномъ пріемѣ, что уже въ первое свиданіе рисковалъ почувствовать къ нему уваженіе?
Вильгельмина. Весьма возможно, моя дорогая. — Однако, сердце твое не говорило тебѣ ни о чемъ такомъ вчера.
Анжелика. Вчера! До сихъ поръ я видѣла только его, думала только о немъ и ни о чемъ другомъ! Тогда во мнѣ говорила только легкомысленная, влюбленная дѣвочка. Теперь передо мною встаетъ образъ отца, и всѣ надежды мои исчезаютъ. О, зачѣмъ не могъ длиться этотъ сладкій сонъ? Зачѣмъ все счастье моей жизни должно зависѣть отъ одной ужасной случайности?
Вильгельмина. Твое волненіе заставляетъ тебя обо всемъ забыть, Анжелика. Мысль объ отцѣ отравляетъ твой покой съ того самаго дня, какъ Розенбергъ признался тебѣ въ любви, съ тѣхъ поръ, какъ онъ изъ-за тебя порвалъ со дворомъ, со столичными развлеченіями и добровольно обрекъ себя на печальное уединеніе въ своихъ помѣстьяхъ, чтобы быть поближе къ тебѣ. Не ты-ли первая возмущалась тайной вашихъ сношеній? Не ты-ли сама своими неотступными просьбами и напоминаніями вынудила у него обѣщаніе постараться, наконецъ, снискать расположеніе твоего отца? Отца моего — твердила ты — связываетъ съ людьми еще лишь одна единственная нить, и онъ навѣки погибнетъ для міра, если узнаетъ, что и дочь обманула его.
Анжелика (горячо). Этого никогда не будетъ! Только почаще напоминайте мнѣ объ этомъ, милая тетя! Я чувствую себя тогда сильнѣе, рѣшительнѣе. Весь свѣтъ обманулъ его, но дочь останется ему вѣрна. Не буду питать никакихъ надеждъ, которыя мнѣ пришлось бы скрывать отъ отца. Не обязана-ли я заплатить этимъ за всю его доброту ко мнѣ? Онъ далъ мнѣ все. Самъ онъ умеръ для радостей жизни, а чего только ни дѣлалъ, чтобы доставлять ихъ мнѣ? Онъ превратилъ эту мѣстность въ рай, призвалъ на помощь всѣ роды искусствъ, чтобы радовать сердце своей Анжелики и облагородить ея умъ. Я здѣсь царица. Онъ уступилъ мнѣ и божественное дѣло благотворенія, сложивъ его съ себя, скрѣпя сердце, передалъ мнѣ сладкую власть отыскивать стыдливую нужду, утирать льющіяся тайкомъ слезы, давать среди этихъ тихихъ горъ убѣжище безпріютнымъ… И за все за это, Вильгельмина, онъ требуетъ отъ меня только одного, ставитъ мнѣ лишь одно ничтожное условіе — обходиться безъ того свѣта, который оттолкнулъ его!
Вильгельмина. И ты никогда не нарушала этого столь легкаго условія?
Анжелика. Нѣтъ, я ослушалась его. Мои желанія перенеслись за эти стѣны… Я раскаиваюсь въ этомъ, но возврата нѣтъ.
Вильгельмина. Но, вѣдь, до того времени, какъ Розенбергъ сталъ охотиться въ этихъ лѣсахъ, ты была счастлива.
Анжелика. Счастлива, какъ небожители… Но теперь мнѣ нѣтъ возврата.
Вильгельмина. Такъ вдругъ все измѣнилось? И даже твоя вѣрная подруга, природа, стала теперь другой?
Анжелика. Природа все та же, но сердце мое измѣнилось. Я вкусила жизни и не могу больше довольствоваться мертвой статуей. О, какъ все измѣнилось вокругъ меня! Онъ словно подкупилъ все окружающее. Солнце стало для меня теперь лишь указателемъ времени его прихода, фонтанъ журчитъ лишь его имя, ароматъ цвѣтовъ напоминаетъ мнѣ его дыханіе… Не глядите на меня такъ сурово, милая тетя… Я ли виновата, что первымъ человѣкомъ, котораго я встрѣтила за предѣлами нашихъ владѣній, явился какъ разъ Розенбергъ?
Вильгельмина (растерянно глядя на нее). Бѣдная дорогая дѣвочка!… Ни ты, ни я тутъ не виноваты. Я не могла ничего сдѣлать… Не обвиняй меня, Анжелика, если тебѣ не удастся уйти отъ своей судьбы.
Анжелика. Вы только и твердите это, тетя. Я васъ не понимаю.
Вильгельмина. Вотъ открываютъ ворота парка.
Анжелика. Лай его Діаны!… Онъ идетъ. Это Розенбергъ! (Идетъ навстрѣчу).
Анжелика. Ахъ, Розенбергъ, что вы надѣлали? Вы все испортили.
Розенбергъ. Не думаю, возлюбленная моя. Вы желали, чтобы мы познакомились; вы желали, чтобы я заинтересовалъ его.
Анжелика. Какъ? И вы думаете достичь этого, возстановивъ его противъ себя?
Розенбергъ. Пока ничѣмъ инымъ. Вы сами разсказывали мнѣ о неоднократныхъ попыткахъ исцѣлить его отъ его душевнаго недуга. Но всѣ эти непрошенные, столь торжественно выступающіе ходатаи за человѣчество только дали ему почувствовать его превосходство и довольно плохо защищались противъ замысловатаго краснорѣчія его скорби. Ему безразлично, вѣритъ-ли свѣтъ его ненависти къ людямъ, или нѣтъ, но онъ никогда не проститъ пренебрежительнаго отношенія къ этому чувству. Гордость его не потерпитъ такого униженія. Спорить съ нами, конечно, по его мнѣнію, не стоитъ, но въ негодованіи онъ можетъ рѣшиться пристыдить насъ. Выйдетъ разговоръ — вотъ все, что намъ теперь желательно.
Анжелика. Вы слишкомъ легко относитесь къ этому, дорогой Розенбергъ. Вы полагаете, что можете вступить въ состязаніе съ отцомъ. Какъ я боюсь!…
Розенбергъ. Не бойтесь, Анжелика. Я борюсь за правду и любовь. Его дѣло такъ же плохо, какъ мое хорошо.
Вильгельмина (которая до сихъ поръ, повидимому, мало участвовала въ бесѣдѣ). Вы дѣйствительно такъ увѣрены въ этомъ, господинъ фонъ Розенбергъ?
Розенбергъ (быстро оборачиваясь въ ея сторону, послѣ небольшой паузы, серьезно). Думаю, что такъ, сударыня.
Вильгельмина (вставая со скамейки). Жаль тогда моего бѣднаго брата. Не легко было ему превратиться въ того несчастнаго человѣка, каковъ онъ теперь, а произнести надъ нимъ приговоръ, какъ я вижу, такъ легко.
Анжелика. Не будемъ судить такъ опрометчиво, Розенбергъ! Мы такъ мало знаемъ о судьбѣ моего отца.
Розенбергъ. Я могу сострадать ему всѣмъ сердцемъ, дорогая Анжелика, но не могу уважать его, если судьба дѣйствительно превратила его въ человѣконенавистника. (Канониссѣ). Вы говорите, что ему не легко было стать такимъ несчастнымъ, но развѣ вы можете оправдывать человѣка, совершившаго надъ собой дѣло злой судьбы, отнявшаго у себя и то, что она оставила ему?… Защищать безумца, который сбрасываетъ съ себя и послѣдній плащъ, оставленный ему ограбившими его разбойниками? Развѣ есть, по вашему, между небомъ и землей болѣе жалкій человѣкъ, нежели человѣконенавистникъ.
Вильгельмина. Если онъ, ища облегченія, и хватается въ горестномъ омраченіи души за ядъ, то что за дѣло вамъ, счастливцамъ? Я бы не рѣшилась обрушиться на слѣпого нищаго, разъ я не могу подарить ему глазъ.
Розенбергъ (весь вспыхнувъ и съ большимъ жаромъ). Нѣтъ, клянусь, нѣтъ! Но душа моя горитъ отъ негодованія при видѣ неблагодарнаго, который капризно закрываетъ глаза и клянетъ Подателя свѣта!… Какія страданія не возмѣщены безконечное число разъ дарованіемъ ему такой дочери? Какъ дерзаетъ онъ проклинать родъ человѣческій, ежечасно отражающійся передъ нимъ въ этомъ зеркалѣ? Онъ ненавидитъ людей, онъ человѣконенавистникъ! Нѣтъ, онъ не таковъ! Клянусь, онъ не таковъ! Повѣрьте мнѣ, сударыня, въ природѣ нѣтъ иныхъ человѣконенавистниковъ, кромѣ тѣхъ лишь, кто боготворитъ, или же презираетъ себя.
Анжелика. Уходите, Розенбергъ! Заклинаю васъ, уходите! Въ такомъ настроеніи вамъ нельзя встрѣчаться съ отцомъ.
Розенбергъ. Хорошо, что вы напомнили мнѣ, Анжелика. — Мы вовлеклись въ такой разговоръ, который всегда заставляетъ меня разгорячиться… Простите меня, сударыня, мнѣ бы также не хотѣлось рисковать быть опрометчивымъ, мнѣ, вѣдь, только сегодня предстоитъ познакомиться съ отцомъ моей Анжелики. — Итакъ, поговоримъ о другомъ! Личико Анжелики становится такимъ серьезнымъ, а мнѣ надо видѣть его свѣтлымъ и радостнымъ, чтобы почерпнуть въ немъ мужество бороться за нашу любовь. Весь городокъ былъ разукрашенъ, когда я проѣзжалъ. По какому поводу?
Анжелика. По поводу дня рожденія отца.
Юльхенъ. Баринъ послалъ меня, барышня. Онъ желаетъ видѣть васъ до обѣда. — И васъ также, господинъ Розенбергъ. Онъ желаетъ поговорить съ вами.
Анжелика. Съ нами обоими! Вмѣстѣ…
Розенбергъ… Съ обоими!… Что это значитъ?
Юльхенъ. Вмѣстѣ? Нѣтъ, насчетъ этого мнѣ ничего неизвѣстно.
Розенбергъ (собираясь угодить, Анжеликѣ). Я пущу васъ впередъ и приму его изъ вашихъ рукъ умиротвореннымъ.
Анжелика (тревожно). Вы оставляете меня, Розенбергъ… Куда вы?… Мнѣ надо еще задать вамъ одинъ важный вопросъ.
Юльхенъ. Пойдемте, сударыня, посмотрѣть на торжественное шествіе.
Анжелика (Розенбергу). Какое тревожное, ужасное утро, Розенбергъ! Намъ грозитъ разлука, вѣчная разлука! И вы готовы на все, что бы ни случилось? На что вы рѣшитесь, если не понравитесь отцу?
Розенбергъ. Я рѣшился ему не понравиться.
Анжелика. Перестаньте такъ легко относиться къ дѣлу, если я когда либо была дорога вамъ, Розенбергъ!… Не отъ васъ зависитъ, какой оборотъ оно приметъ. Мы должны быть одинаково готовы и на худшее и на лучшее… Я не посмѣю больше видѣться съ вами, если вы разстанетесь не друзьями. Что вы рѣшились дѣлать, если онъ откажетъ вамъ въ своемъ уваженіи?
Розенбергъ. Милая, дорогая! — Добиться его!
Анжелика. О, какъ мало знаете вы того человѣка, которому такъ довѣрчиво идете навстрѣчу! Вы ожидаете увидѣть человѣка, котораго могутъ растрогать слезы потому, что онъ самъ въ состояніи плакать… надѣетесь, что біеніе вашего сердца найдетъ откликъ въ его сердцѣ? Увы! Струны въ немъ порваны, и оно не заговоритъ вовѣки. Всѣ ваши старанія могутъ оказаться тщетными, всѣ попытки безплодными… Розенбергъ! Еще разъ: на что вы рѣшитесь, если всѣ онѣ потерпятъ неудачу?
Розенбергъ (спокойно беря ее за руку). Ну, не всѣ-же, навѣрное, не всѣ! мужайтесь, милая трусиха! Я твердо рѣшился. Я поставилъ себѣ этого человѣка цѣлью, рѣшился овладѣть имъ, и, слѣдовательно — онъ будетъ моимъ. (Оба уходитъ).
Абель (читаетъ). Выдано впередъ общинѣ послѣ большого наводненія въ 1784 году: двѣ тысячи девятьсотъ гульденовъ.
Ф. Гуттенъ (усѣвшись за столъ и перебирая бумаги на немъ). Поля поправились, не страдать-же человѣку дольше его полей. Зачеркни и эту статью. Не хочу, чтобы мнѣ напоминали о ней больше.
Абель (качая головой, зачеркиваетъ). Дѣлать нечего. Остается, слѣдовательно, высчитать проценты за шесть съ половиной лѣтъ.
Ф. Гуттенъ. Проценты! — Что ты?
Абель. Ничего не подѣлаешь, ваша милость. Въ счетахъ дворецкаго долженъ быть порядокъ. (Хочетъ продолжатъ).
Ф. Гуттенъ. Остальное въ другой разъ. Теперь позови егеря. Хочу покормить своихъ договъ.
Абель. Арендатору Гольцгофа хочется пріобрѣсти лошадь, съ которой вашей милости такъ не посчастливилось недавно. Конюхъ за то, чтобы сбыть ему эту лошадь, пока не случилось новой бѣды.
Ф. Гуттенъ. Дать этому благородному животному состариться за плугомъ за то лишь, что оно измѣнило мнѣ одинъ разъ за десять лѣтъ? Такъ я никогда еще не поступалъ ни съ кѣмъ изъ заплатившихъ мнѣ неблагодарностью. Я просто не сяду на нее больше.
Абель (взявъ разсчетную книгу, хочетъ уйти).
Ф. Гуттенъ. Вы говорили мнѣ, что въ кассѣ не хватаетъ какихъ то важныхъ росписокъ и что кассиръ не является.
Абель. Да, я говорилъ это въ минувшій четвергъ.
Ф. Гуттенъ (встаетъ). Какъ я радъ, что онъ таки оказался плутомъ, этотъ кассиръ. Одиннадцать лѣтъ служилъ мнѣ безупречно. Это надо занести, Абель. Разскажи-ка мнѣ объ этомъ поподробнѣе.
Абель. Бѣдняга онъ, ваша милость. Съ нимъ несчастье случилось, упалъ съ лошади. Его привезли сегодня со сломанной рукой. А росписки нашлись между бумагами.
Ф. Гуттенъ (запальчиво). Значитъ онъ не плутъ! — Какъ-же ты могъ донести мнѣ неправду?
Абель. Ваша милость, всегда слѣдуетъ думать о людяхъ худшее.
Ф. Гуттенъ (угрюмо помолчавъ). Однако, онъ долженъ быть плутомъ. Онъ, вѣрно, получилъ по роспискамъ.
Абель. Я самъ такъ думалъ, ваша милость. Были уже разосланы приказы о задержаніи, и розыски стоили мнѣ уйму денегъ. Досадно, что все задаромъ.
Ф. Гуттенъ (долго съ удивленіемъ глядитъ па нею). Драгоцѣнный человѣкъ! Да ты настоящее сокровище для меня… Намъ не надо разставаться!
Абель. Спаси меня Богъ!.. И что бы тамъ ни сулили мнѣ иные люди!..
Ф. Гуттенъ. Иные люди!… что это значитъ?
Абель. Да, ваша милость. Не знаю, зачѣмъ мнѣ таить отъ васъ? Старый графъ…
Ф. Гуттенъ. Опять что нибудь затѣялъ. Ну?
Авель. Онъ велѣлъ посулить мнѣ двѣсти пистолей и двойное жалованье пожизненно, если я выдамъ ему его внучку, барышню Анжелику.
Ф. Гуттенъ (быстро вставъ и пройдясь по комнатѣ, снова садится). И вы отказались?
Абель. Клянусь спасеніемъ души, да!
Ф. Гуттенъ. Двѣсти пистолей! И двойное жалованье пожизненно! Да полно, хорошо-ли вы взвѣсили дѣло?
Абель. Да, я зрѣло обсудилъ все, ваша милость, и отказался. Отъ плутовства проку не будетъ. Я хочу жить и умереть у вашей милости.
Ф. Гуттенъ (холодно). Мы не годимся другъ для друга. (Вдали слышится веселая деревенская музыка, сливающаяся съ хоромъ голосовъ. Звуки все приближаются). Я слышу ненавистные мнѣ звуки. Иди за мной въ другую комнату.
Абель (выходитъ на минуту на балконъ и возвращается). Ваша милость! Все населеніе явилось сюда въ праздничныхъ одеждахъ съ музыкой… Они просятъ вашу милость соблаговолить выйти на балконъ, показаться своимъ вѣрнымъ подданнымъ.
Ф. Гуттенъ. Что имъ нужно отъ меня? Что у нихъ за дѣла?
Абель. Ваша милость, вы забыли…
Ф. Гуттенъ. Что?
Абель. На этотъ разъ вамъ не такъ легко будетъ отдѣлаться, какъ въ прошломъ году…
Ф. Гуттенъ (быстро встаетъ). Вонъ! Вонъ! И слушать не хочу.
Абель. Я имъ ужъ говорилъ, ваша милость… Но они говорятъ, что пришли изъ церкви, и Господь, вѣрно, услышалъ ихъ молитвы…
Ф. Гуттенъ. Онъ слышитъ и лай собаки и ложныя клятвы въ устахъ притворщика и знаетъ, зачѣмъ допускаетъ и то и другое. (Входитъ толпа). Небо! И кто подстроилъ мнѣ все это? (Хочетъ спастись въ кабинетъ, но толпа удерживаетъ его, хватаясь за его одежду).
Старшина. Входите сюда всѣ, отцы, матери и дѣти! Не бойтесь ничего! Онъ не заставитъ стариковъ просить напрасно, не оттолкнетъ нашихъ дѣтей.
Нѣсколько дѣвушекъ (подходя къ Ф. Гуттену). Ваша милость! Эту бездѣлицу подносятъ вамъ ваши благодарные подданные, обязанные вамъ всѣмъ.
Двѣ другія дѣвушки. Мы сплели для васъ вѣнокъ радости за то, что вы разбили ярмо крѣпостного права!
Третья и четвертая дѣвушки. Мы усыпаемъ цвѣтами вашъ путь за то, что вы превратили наши пустоши въ рай.
Первая и вторая дѣвушки. Зачѣмъ вы отворачиваетесь, дорогой господинъ? Взгляните на насъ. Скажите намъ слово! Что мы вамъ сдѣлали, за что вы отталкиваете нашу благодарность?
Ф. Гуттенъ (потупясь и не глядя на нихъ). Брось имъ деньги, дворецкій, денегъ, сколько имъ нужно. Не жалѣй моей казны. Вы же видите, они ждутъ награды.
Старикъ (выступая изъ толпы). Мы не заслужили этого, ваша милость. Мы не продажные люди.
Двое дру гихъ. Намъ нужно доброе слово, ласковый взглядъ.
Четвертый изъ толпы. Вы сдѣлали намъ доброе, мы и пришли поблагодарить за него, мы, вѣдь, люди.
Другіе. Мы люди, и мы этого не заслужили.
Ф. Гуттенъ. Бросьте эту кличку и милости просимъ подъ другою, похуже! — Васъ обижаетъ, что я предлагаю вамъ денегъ? Вы говорите, что пришли поблагодарить меня? За что же вы можете благодарить меня, какъ не за деньги? Развѣ я давалъ кому нибудь изъ васъ что либо лучшее? Правда, до того, какъ я вступилъ во владѣніе графствомъ, вы изнемогали подъ гнетомъ нужды, какой-то извергъ взвалилъ на васъ бремя крѣпостничества. Вашъ трудъ принадлежалъ не вамъ. Вы равнодушно смотрѣли на зеленѣющія поля, на желтѣющія нивы, и отецъ подавлялъ въ себѣ радость при рожденіи сына. Я разбилъ эти оковы, возвратилъ отцу сына и сѣятелю жатву. Благодать осѣнила ваши поля: свобода и надежда управляли плугомъ. Теперь въ вашей средѣ нѣтъ такихъ бѣдняковъ, которые не могли-бы въ теченіе года зарѣзать быка; вы спите въ просторныхъ жилищахъ, нужду вы одолѣли и у васъ остается кое что для радости. (Выпрямившись и обращаясь ко всѣмъ окружающимъ). Ваши щеки говорятъ о здоровьѣ, ваша одежда о благосостояніи. Больше вамъ желать нечего. Я сдѣлалъ васъ счастливыми.
Старикъ (выступая изъ толпы). Нѣтъ, ваша милость. Деньги и все нажитое нами добро — самое меньшее ваше благодѣяніе. Ваши предки обращались съ нами, какъ со скотомъ. Вы сдѣлали изъ насъ людей.
Другой. Вы построили для насъ церковь и дали воспитаніе нашей молодежи.
Третій. Дали намъ хорошіе законы и добросовѣстныхъ судей.
Четвертый. Вамъ мы обязаны, что живемъ по человѣчески, что радуемся жизни.
Ф. Гуттенъ (задумчиво). Да, да… Земля хороша, и не вина милосерднаго солнца, что ползучее растеніе не выпрямляется въ дерево. — Не моя вина, если вы остались лежать тамъ, куда я васъ бросилъ. Ваше собственное признаніе осуждаетъ васъ. Ваше довольство своей судьбой доказываетъ, что труды мои пропали даромъ. Вотъ, если-бы вамъ чего нибудь не хватало, если-бы это счастье не удовлетворяло васъ, вы впервые завоевали бы себѣ мое уваженіе. (Отворачиваясь отъ нихъ). Будьте-же тѣмъ, чѣмъ можете, я пойду своей дорогой!
Одинъ изъ толпы. Вы дали намъ все, что могло сдѣлать насъ счастливыми. Подарите намъ еще вашу любовь!
Ф. Гуттенъ (мрачно-серьезно). Горе тебѣ напомнившему мнѣ, какъ часто я безразсудно разбрасывалъ этотъ драгоцѣнный даръ! Никто изъ васъ не заставитъ меня вновь впасть въ эту ошибку. Мою любовь!.. Грѣйся въ лучахъ солнца, радуйся случаю, который провелъ его надъ твоимъ виноградникомъ, но откажись отъ безумнаго желанія погрузиться въ его палящій источникъ. Печально было-бы и для тебя и для него, если-бы ему надо было знать о тебѣ, чтобы свѣтить тебѣ, если-бы ему, неустанному, пришлось остановиться на своемъ небесномъ пути, чтобы принять твою благодарность! Покорное вѣчнымъ законамъ, оно льетъ потокъ лучей съ одинаковымъ безучастіемъ и къ мухѣ, купающейся въ нихъ, и къ тебѣ, омрачающему его небесный свѣтъ своими пороками!.. На что мнѣ эти подношенія?.. Вы не обязаны своимъ счастьемъ моей любви и не обязаны платить мнѣ своею!
Старикъ. Больно намъ, дорогой господинъ, что всѣмъ мы надѣлены, кромѣ радости принести свою благодарность.
Ф. Гуттенъ. Прочь ее! Мнѣ претитъ принимать благодарность изъ такихъ рукъ. Смойте сперва ложь со своихъ устъ, любостяжаніе съ вашихъ рукъ, зависть съ вашихъ глазъ. Очистите отъ коварства ваши сердца, сбросьте съ себя личины, выпустите вѣсы правосудія изъ своихъ грѣшныхъ рукъ! Неужели вы думаете, что эта игра въ единодушіе, эта балаганщина скроетъ отъ меня зависть и раздоръ, подтачивающіе священнѣйшія узы вашей жизни? Развѣ мнѣ не извѣстенъ каждый отдѣльный человѣкъ въ этомъ собраніи, которое думаетъ стать въ моихъ глазахъ достойнымъ уваженія, благодаря своей численности?.. Мой взоръ невидимо слѣдитъ за вами; ваши пороки питаютъ мою справедливую ненависть. (Старику). Ты воображаешь внушить мнѣ уваженіе тѣмъ, что года убѣлили твои виски, что бремя долгой жизни сгорбило тебя? Это лишь укрѣпляетъ мою увѣренность въ томъ, что отъ тебя мнѣ уже нечего ждать. Ты съ пустыми руками спускаешься съ зенита жизни; тебѣ не наверстать теперь на костыляхъ упущеннаго тобою въ пору зрѣлыхъ силъ. Вы полагали, что видъ этихъ невинныхъ червяковъ (указываетъ на дѣтей) тронетъ мое сердце?.. О, всѣ они уподобятся своимъ отцамъ. Вы исказите эти невинныя существа по своему образцу, отвлечете ихъ отъ цѣли существованія!.. О, зачѣмъ вы пришли ко мнѣ?.. Я не могу, — зачѣмъ вы вынуждаете у меня это признаніе? — я не могу говорить съ вами ласково. (Уходитъ).
Ф. Гуттенъ (входитъ, бесѣдуя самъ съ собой). Если-бы вы были такъ достойны этого имени, какъ я чту его! Человѣкъ! Дивное, высокое явленіе! Прекраснѣйшая мысль Творца! Какимъ совершеннымъ, богатоодареннымъ вышелъ ты изъ Его рукъ! Какіе дивные звуки дремали у тебя въ груди, пока страсти не исковеркали золотыхъ струнъ.
Все вокругъ тебя и надъ тобой стремится и достигаетъ все болѣе и болѣе прекрасныхъ, совершенныхъ формъ бытія. Одинъ ты остаешься незрѣлымъ, уродливымъ, нарушая общую гармонію. Не видимые ничьимъ земнымъ окомъ, не ободряемые ничьимъ разумнымъ сочувствіемъ, борются — въ безмолвной раковинѣ жемчужина, въ нѣдрахъ горъ кристаллъ, стремясь обрѣсти прекраснѣйшую форму. Всюду, куда ни проникаетъ твой взоръ, — человѣкъ. всюду видитъ онъ единодушное стремленіе всѣхъ твореній къ наиболѣе полному проявленію вложенныхъ въ него таинственныхъ силъ бытія. Всѣ дѣти природы съ благодарностью подносятъ своей вседовольной матери созрѣвшіе плоды; гдѣ она сѣетъ, тамъ и собираетъ жатву. Одинъ ты, ея возлюбленный, наиболѣе одаренный сынъ, остаешься въ сторонѣ, лишь дарованное ею тебѣ пропадаетъ для нея, она не узнаетъ своихъ даровъ въ ихъ изуродованной красотѣ.
Будь совершеннымъ! Въ тебѣ дремлютъ безчисленныя гармоніи, готовыя пробудиться по твоему зову. Вызывай ихъ своимъ совершенствованіемъ. Развѣ не доставало когда нибудь твоему взору дивнаго блеска, если радость вспыхивала въ твоемъ сердцѣ, или красоты твоимъ ланитамъ, если кротость согрѣвала твою душу? Какъ можешь ты переносить, чтобы низменное, суетное попирало въ тебѣ благородное, безсмертное?
Осчастливить тебя — вотъ побѣдный вѣнокъ, котораго домогаются всѣ существа, вотъ изъ-за чего борется вся красота… но твои необузданныя влеченія ставятъ преграды этимъ добрымъ намѣреніямъ. Ты извращаешь благія цѣли природы. Она окружила тебя полнотой жизни, а ты силой вынуждаешь у нея смерть. Твоя ненависть отточила мирное желѣзо въ мечъ, твоя алчность отяготила невинное золото преступленіями и проклятіями, въ твоихъ невоздержныхъ устахъ животворный сокъ винограда превращается въ ядъ. Совершенная природа нехотя служитъ твоимъ порокамъ, но пороки твои не заражаютъ ея. Орудіе, которымъ ты злоупотребляешь, которое заставляешь служить нечистымъ цѣлямъ остается чистымъ. Ты можешь лишить его истинной цѣли его назначенія, но не можешь лишить его покорности, съ какой оно исполняетъ свое назначеніе. Будь человѣчнымъ, будь варваромъ — покорное сердце будетъ вторить и твоей ненависти и твоей кротости одинаково полнымъ, правильнымъ біеніемъ.
Природа! научи меня своей умѣренности, невозмутимости, — я всей душой отдавался красотѣ, какъ и ты, научи меня подавить въ себѣ горечь неудачнаго стремленія осчастливливать. Но дай мнѣ сохранить кроткую волю, не дай мнѣ лишиться радостнаго мужества… дай мнѣ раздѣлять съ тобой твою счастливую слѣпоту. Укрой мнѣ въ своемъ мирномъ покоѣ міръ, который не оттолкнетъ моей дѣятельности. Сталъ-ли бы мѣсяцъ наращать свой сіяющій дискъ, если-бы увидалъ убійцу, тропу котораго ему придется освѣщать?… Тебѣ поручаю я это любвеобильное сердце… стань между моей человѣчностью и человѣчествомъ.
Здѣсь меня не встрѣчаетъ его грубая рука, здѣсь враждебная правда не нарушаетъ моихъ чарующихъ грезъ, здѣсь я отдѣленъ отъ рода человѣческаго, — дай-же мнѣ здѣсь отдать мой священный долгъ великой матери, вѣчной красотѣ! (Озираясь). Безмятежный міръ растительности! Я чую въ твоемъ полномъ чудесъ покоѣ божественную дѣятельность. Твое чуждое заслугъ превосходство возвышаетъ мой пытливый умъ до высшаго разума; въ тебѣ, какъ въ безстрастномъ зеркалѣ, сіяетъ его божественный образъ. Человѣкъ словно облакомъ затемняетъ мнѣ серебристый, прозрачный ручей, всюду, гдѣ является человѣкъ, онъ заслоняетъ отъ меня Творца! (Хочетъ встать и замѣчаетъ Анжелику).
Анжелика (робко отступая). Вы приказали, отецъ… но если я помѣшала вашему уединенію…
Ф. Гуттенъ (нѣкоторое время молча смотритъ на нее; затѣмъ говоритъ тономъ кроткаго упрека). Ты не хорошо поступила со мной, Анжелика.
Анжелика (пораженная). Отецъ мой…
Ф. Гуттенъ. Ты знала объ этомъ нападеніи врасплохъ… Признайся… Ты сама и подготовила его.
Анжелика. Не смѣю отрицать, отецъ мой.
Ф. Гуттенъ. Они ушли отъ меня огорченными. Никто меня не понялъ. Видишь, какъ не хорошо ты поступила.
Анжелика. Намѣренія мои заслуживаютъ прощенія.
Ф. Гуттенъ. Ты плакала изъ-за этихъ людей… Не отрицай. Сердце твое бьется для нихъ. Я вижу тебя насквозь. Ты не одобряешь моей скорби.
Анжелика. Я чту ее, но со слезами.
Ф. Гуттенъ. Слезы эти подозрительны. Анжелика, ты колеблешься въ выборѣ между свѣтомъ и отцомъ. Но тебѣ придется рѣшиться, дочь моя, стать или на ту, или на другую сторону, разъ примиреніе между ними невозможно. Ты должна отречься отъ одной изъ сторонъ и вполнѣ отдаться другой… Будь искрення. Ты не одобряешь моей скорби?
Анжелика. Я вѣрю, что она имѣетъ основанія.
Ф. Гуттенъ. Ты вѣришь? Дѣйствительно? — Слушай-же, Анжелика… Я хочу подвергнуть твою искренность рѣшительному испытанію… Ты поколеблешься, и у меня не будетъ больше дочери. Присядь здѣсь, возлѣ меня.
Анжелика. Этотъ торжественный тонъ…
Ф. Гуттенъ. Я велѣлъ позвать тебя. У меня была просьба къ тебѣ. Но я раздумалъ. Ее можно спокойно отложить на годъ.
Анжелика. У васъ есть просьба къ вашей дочери, и вы медлите высказать ее?
Ф. Гуттенъ. Сегодняшній день заставилъ меня особенно призадуматься. Мнѣ исполнилось пятьдесятъ лѣтъ. Тяжелыя испытанія ускорили теченіе моей жизни, и можетъ случиться, что въ одно прекрасное утро меня вдругъ не станетъ… Я не успѣю… (встаетъ). Ну, если тебѣ надо плакать, то некогда слушать меня.
Анжелика. О, перестаньте, отецъ… Не говорите такъ… Вы раздираете мнѣ сердце.
Ф. Гуттенъ. Мнѣ не хотѣлось-бы, чтобы это застало меня врасплохъ, прежде чѣмъ мы успѣемъ понять другъ друга… Да, я чувствую, что еще привязанъ къ міру… Нищему такъ же трудно разстаться со своимъ убожествомъ, какъ королю со своимъ великолѣпіемъ… Ты — все, что я оставляю послѣ себя міру. (Пауза). Со скорбью гляжу на тебя передъ разлукой. Я уйду и оставлю тебя между двухъ пропастей: ты будешь плакать, дочь моя, или сама будешь достойна слезъ. До сихъ поръ мнѣ удавалось удалять отъ себя этотъ горькій выборъ. Открытымъ взоромъ глядишь ты въ жизнь, и міръ улыбается тебѣ.
Анжелика. О, если-бы вашъ взоръ прояснился, отецъ!… Да, міръ прекрасенъ.
Ф. Гуттенъ. Прекрасно въ немъ лишь отраженіе твоей собственной невинной души, Анжелика… И у меня бываютъ счастливые часы… Міръ будетъ тебѣ казаться привлекательнымъ, пока ты будешь остерегаться приподымать завѣсу, скрывающую отъ тебя дѣйствительность, пока съумѣешь обходиться безъ людей и довольствоваться собственнымъ сердцемъ.
Анжелика. Или найду другое, отецъ мой, біеніе котораго сольется съ моимъ.
Ф. Гуттенъ (быстро и сурово). Ты никогда не найдешь его. Но остерегайся впасть въ опасное заблужденіе, предположить, что нашла его. (Послѣ нѣкотораго раздумья). Душа наша, Анжелика, создаетъ иногда величавые, чарующіе образы, вызывая ихъ изъ болѣе прекрасныхъ міровъ, гдѣ царятъ болѣе совершенныя формы. И случается, что ей мерещится одинъ изъ этихъ далекихъ идеаловъ здѣсь на землѣ, и ей удается обмануть застигнутое врасплохъ сердце этою игрою природы. — Такъ было суждено и твоему отцу, Анжелика. Часто созданный моимъ воображеніемъ образъ сіялъ мнѣ въ лицѣ человѣческомъ, я въ упоеніи простиралъ къ нему руки, но призракъ расплывался въ моихъ объятіяхъ.
Анжелика. Но, отецъ мой…
Ф. Гуттенъ (перебивая). Міръ не можетъ предложить тебѣ ничего, чего не получилъ бы отъ тебя-же. Радуйся своему отраженію въ водѣ, но не бросайся въ волны, чтобы обнять его: въ волнахъ ждетъ тебя смерть. Это льстящее сердцу безуміе люди называютъ любовью. Берегись повѣрить въ этотъ миражъ, который такъ мило рисуютъ намъ поэты. Ты обоготворишь въ этомъ явленіи себя самое; тебѣ будетъ отвѣчать эхо твоего собственнаго голоса, выходящее изъ могильной глубины, и ты останешься въ ужасномъ одиночествѣ.
Анжелика. Надѣюсь, отецъ мой, что есть еще люди, которые… на счетъ которыхъ.
Ф. Гуттенъ (пытливо). Ты надѣешься?.. Надѣешься?.. (Встаетъ и прохаживается взадъ и впередъ). Да дочь моя… это напоминаетъ мнѣ, зачѣмъ я звалъ тебя. (Останавливается передъ нею и пытливо глядитъ на нее). Ты созрѣла еще скорѣе меня, дочь моя. Удивляюсь… страшусь за свою безмятежную увѣренность. Какъ близка была опасность лишиться плодовъ всѣхъ трудовъ моихъ!
Анжелика. Отецъ мой! Я не понимаю васъ…
Ф. Гуттенъ. Разговоръ этотъ не преждевремененъ. Тебѣ девятнадцать лѣтъ, ты имѣешь право требовать отъ меня отчета. Я вырвалъ тебя изъ того міра, которому ты принадлежишь, я укрылъ тебя въ этой тихой долинѣ. Ты выросла здѣсь, оставаясь тайной для самой себя… Ты не знаешь, что суждено тебѣ. Пора тебѣ познать самое себя, пора все выяснить себѣ.
Анжелика. Вы меня пугаете, отецъ…
Ф. Гуттенъ. Тебѣ не суждено отцвѣсти въ этой тихой долинѣ… Ты схоронишь меня здѣсь и тогда будешь принадлежать міру, для котораго я украсилъ тебя.
Анжелика. Отецъ, вы хотите толкнуть меня въ міръ, гдѣ сами были такъ несчастливы?
Ф. Гуттенъ. Ты вступишь въ него счастливѣе! (Послѣ нѣкоторой паузы). А если даже и нѣтъ, дочь моя — на твоей юности лежитъ по отношенію къ нему обязательство, котораго уже не въ силахъ нести моя преждевременная старость. Ты не нуждаешься больше въ моемъ руководствѣ. Миссія моя окончена. Статуя достигла полной своей зрѣлости подъ рѣзцомъ художника, въ тиши замкнутой мастерской, и пора засіять ей съ болѣе подобающаго пьедестала.
Анжелика. Нѣтъ, никогда, никогда не выпускайте меня изъ своихъ старческихъ рукъ, отецъ мой!
Ф. Гуттенъ. У меня осталось еще одно единственное желаніе. Оно росло въ моемъ сердцѣ вмѣстѣ съ этой дивной статуей. Оно возвышало свой голосъ все громче и громче съ каждой новой прелестью, расцвѣтавшей на этихъ щекахъ, съ каждымъ духовнымъ цвѣткомъ, распускавшимся въ этой душѣ, съ каждымъ возвышеннымъ звукомъ, раздававшимся въ этой груди… Это желаніе, дочь моя… Дай мнѣ руку…
Анжелика. Выскажите его. Душа моя стремится ему на встрѣчу.
Ф. Гуттенъ. Анжелика! Ты дочь богатаго человѣка. Свѣтъ считаетъ меня такимъ, но никто не знаетъ величины всего моего богатства. Моя смерть откроетъ тебѣ сокровищницу, которой не исчерпать твоей благотворительности. Ты можешь поразить самаго ненасытнаго.
Анжелика. Вы дадите мнѣ пасть такъ низко, отецъ мой!
Ф. Гуттенъ. Ты красивая дѣвушка, Анжелика. Позволь отцу признать въ тебѣ то, чѣмъ тебѣ не придется быть обязанной никакому другому мужчинѣ. Твоя мать была прекраснѣйшей среди всего своего пола. Ты — ея смягченный, облагороженный портретъ. Мужчины увидятъ тебя и страсть повергнетъ ихъ къ твоимъ ногамъ. Тотъ, кому достанется эта рука…
Анжелика. Неужели это голосъ моего отца? О, я слышу, вы изгоняете меня изъ своего сердца!
Ф. Гуттенъ (любуясь ею). И эта прекрасная оболочка одухотворена еще болѣе прекрасною душою. Представляю себѣ любовь въ этой мирной груди… Какая жатва зрѣетъ здѣсь для любви… Здѣсь уготована прекраснѣйшая награда самому благороднѣйшему, достойнѣйшему изъ людей!
Анжелика (глубоко взволнованная, прячетъ свое лицо въ его объятіяхъ).
Ф. Гуттенъ. Большаго счастья мужчина не можетъ принять изъ рукъ женщины… И знаешь ли ты, что всѣмъ этимъ обязана мнѣ? Я скопилъ сокровища для твоей благотворительности, я взлелѣялъ твою красоту, сохранилъ твое сердце, помогъ расцвѣсти твоему уму. Воздай-же мнѣ за все это, исполни одну единственную мою просьбу, въ ней я сосредоточиваю все, чѣмъ ты мнѣ обязана… Ты не откажешь мнѣ?
Анжелика. Отецъ! Вамъ незачѣмъ идти такими окольными путями къ сердцу своей дочери.
Ф. Гуттенъ. Ты обладаешь всѣмъ, что можетъ осчастливить мужчину (останавливается и смотритъ на нее). Не осчастливливай-же никогда мужчины!
Анжелика (поблѣднѣвъ, поникаетъ головой).
Ф. Гуттенъ. Ты молчишь?.. Этотъ страхъ… этотъ трепетъ… Анжелика?
Анжелика. Ахъ, отецъ мой!…
Ф. Гуттенъ (мягче). Дай руку, дочь моя… Обѣщай мнѣ… Что это? Отчего дрожитъ твоя рука? Обѣщай мнѣ никогда не отдавать этой руки мужчинѣ.
Анжелика (съ видимымъ смущеніемъ). Никогда, отецъ, иначе, какъ съ вашего согласія.
Ф. Гуттенъ. Нѣтъ, и тогда, когда меня не будетъ на свѣтѣ. Клянись мнѣ никогда не отдавать своей руки мужчинѣ.
Анжелика. (борясь съ собой; дрожащимъ голосомъ). Никогда, никогда, если только вы сами не освободите меня отъ этого обѣта.
Ф. Гуттенъ. Значитъ, никогда. (Выпускаетъ ея руку. Послѣ долгаго молчанія). Посмотри на эти поблекшія руки, на эти морщины, которыми избороздила мои щеки скорбь. Передъ тобой старикъ, клонящійся къ краю могилы, а я еще только достигъ лѣтъ полной зрѣлости, силы и мужества!.. Вотъ, что сдѣлали люди… Весь родъ людской — мой убійца. Анжелика, не сопровождай же къ алтарю сына моего убійцы. Не дай кровавой трагедіи моей скорби разыграться въ фарсъ. Цвѣтокъ, взлелѣянный моимъ горемъ, политый моими слезами, не долженъ быть сорваннымъ рукой радости. Первая слеза, которую заставитъ тебя пролить любовь, смѣшаетъ тебя съ этимъ низкимъ родомъ… Рука твоя, если ты протянешь ее передъ алтаремъ мужчинѣ, занесетъ мое имя на позорную доску глупцовъ.
Анжелика. Не продолжайте, отецъ мой… Не теперь… Позвольте мнѣ… (хочетъ уйти, но онъ удерживаетъ ее).
Ф. Гуттенъ. Я не жестокій отецъ по отношенію къ тебѣ, дочь моя. Люби я тебя меньше, я бы самъ отдалъ тебя въ руки мужчины. Я и не питаю ненависти къ людямъ. Тотъ, кто зоветъ меня человѣконенавистникомъ, не правъ. Я чту природу человѣка, но не могу больше любить людей. Не считай меня простымъ глупцомъ, который возлагаетъ на благородныхъ вину въ томъ, въ чемъ провинились противъ него неблагородные. То, что я выстрадалъ отъ неблагородныхъ, забыто. Сердце мое истекаетъ кровью отъ ранъ, нанесенныхъ ему наилучшими и наиблагороднѣйшими.
Анжелика. Откройте его лучшимъ, благороднѣйшимъ, и они прольютъ на эти раны цѣлительный бальзамъ. Нарушьте это роковое молчаніе.
Ф. Гуттенъ (послѣ нѣкоторой паузы). Если-бы я могъ разсказать тебѣ исторію моихъ терзаній, Анжелика! — Но я не могу. И не хочу. Не хочу отнять у тебя радостной увѣренности, сладостной довѣрчивости… Не хочу вселить въ эту мирную грудь ненависть. Я хотѣлъ бы только предостеречь тебя, но не озлоблять противъ людей. Мой правдивый разсказъ погасилъ бы въ твоей груди благоволеніе, а мнѣ хотѣлось бы сохранить это святое пламя! Прежде, нежели изъ тебя само собою выработается новое, болѣе прекрасное твореніе, я бы не хотѣлъ вырывать изъ твоего сердца дѣйствительнаго міра.
Меня радуетъ твой улыбающійся взглядъ на жизнь, твоя блаженная вѣра въ людей, которые до сихъ поръ окружаютъ тебя дивными видѣніями. Эта вѣра была благотворной, необходимой для того, чтобы вполнѣ развить самыя благотворныя влеченія твоего сердца. Мудрая, заботливая природа восхищаетъ меня. Она окружаетъ юный духъ послушнымъ, готовымъ къ его услугамъ міромъ, и зарождающаяся потребность любви находитъ, за что хватается. Держась за эту непрочную опору, нѣжное растеньице вьется кверху, обвивая окружающее тысячью пышныхъ побѣговъ. Но если ему суждено гордо вознестись къ небу гордымъ, царственнымъ стволомъ, о, тогда всѣмъ этимъ боковымъ побѣгамъ должно умереть, а живому влеченью стремиться въ прямомъ направленіи ввысь, замкнуться въ самомъ себѣ. Оцѣпенѣвшая душа начнетъ затѣмъ тихо и кротко отвлекать заблудившееся влеченіе отъ дѣйствительнаго міра и вести навстрѣчу божественному идеалу, проясняющемуся въ ея святая святыхъ. Тогда нашему блаженному духу нѣтъ больше надобности въ помощи дѣтства, и просвѣтленное пламя восторга будетъ продолжать пылать, питаемое внутреннимъ, никогда не гаснущимъ трудомъ.
Анжелика. Увы, отецъ мой! Сколькаго еще мнѣ не достаетъ для достиженія того идеала, который вы ставите передо мной!.. Ваша дочь не въ состояніи слѣдовать за вами въ этомъ возвышенномъ полетѣ! Позвольте же мнѣ лучше слѣдовать за тѣмъ милымъ призракомъ, пока онъ самъ не простится со мной. Какъ мнѣ… какъ смогу я ненавидѣть внѣ себя то, что вы сами научили меня любить въ себѣ самой? То, что вы сами любите въ своей Анжеликѣ?
Ф. Гуттенъ (съ нѣкоторымъ раздраженіемъ). Уединеніе испортило мнѣ тебя, Анжелика. Надо ввести тебя въ кругъ людей, чтобы ты отучилась уважать ихъ. Я позволю тебѣ слѣдовать за своимъ милымъ призракомъ, ты будешь созерцать вблизи кумиръ, созданный твоимъ воображеніемъ. Счастливъ я, что ничемъ при этомъ не рискую… Я далъ тебѣ въ этой груди мѣрило, сравненія съ которымъ люди не выдержатъ. (Глядя на нее въ нѣмомъ восхищеніи). О, для меня расцвѣтетъ еще одна прекрасная радость, и долгое томленіе мое будетъ близко къ удовлетворенію!… Какъ удивятся они, какъ разгорятся въ нихъ неиспытанныя до сихъ поръ чувства, когда я введу въ ихъ кругъ этого ангела. Они будутъ моими, да, я поймаю лучшихъ, благороднѣйшихъ изъ нихъ этою золотою сѣтью… Анжелика! (Подходитъ къ ней; серьезно и торжественно, опуская руку на ея голову). Будь высшимъ существомъ среди этого падшаго рода!… Разливай вокругъ себя благодать, какъ осчастливливающее божество! Соверши дѣла, которыхъ еще не видалъ міръ!… Играй добродѣтелями, которыя истощаютъ мужество героя, умъ мудреца! Вооруженная всепобѣждающею красотой, повтори на ихъ глазахъ жизнь, которую я велъ среди нихъ, непризнанный, непонятый, пусть черезъ твою прелесть восторжествуетъ моя отверженная добродѣтель! Пусть ея пожирающій блескъ засіяетъ мягче, пройдя черезъ твою женственную душу, и кроткій взоръ этой души откроетъ, наконецъ, пропускъ побѣднымъ лучамъ добродѣтели. Веди людей, пока они увидятъ то небо, которое уготовано въ этомъ сердцѣ, пока они вознесутъ свои пламенныя желанія къ этому несказанному счастью и — тогда унесись въ своемъ сіяніи! Пусть они увидятъ надъ собой небесное явленіе въ головокружительной недосягаемой высотѣ! Пусть оно остается недосягаемымъ для ихъ страстныхъ желаній, какъ Оріонъ въ священныхъ пространствахъ эѳира — для нашихъ смертныхъ рукъ. Они превращались въ призраки, когда я жаждалъ прижать къ груди живое существо, и ты станешь для нихъ призракомъ! Вотъ для чего я введу тебя въ кругъ человѣчества… Ты знаешь теперь, кто ты: я воспиталъ въ тебѣ свое отмщеніе!…
Этотъ драматическій отрывокъ, появившійся въ «Таліи» 1790 г., былъ снабженъ въ концѣ примѣчаніемъ, что самъ поэтъ не считаетъ драматической формы вполнѣ соотвѣтствующей предлагаемому изображенію характеровъ; и это было причиной, почему «сцены» не были закончены. Изъ первоначальнаго заглавія въ «Таліи» «Примирившійся человѣконенавистникъ», а равно изъ сообщенныхъ Кернеромъ разговоровъ съ поэтомъ можно дѣлать заключеніе, что пьеса должна была закончиться побѣдой любящаго Розенберга, чему должно особенно способствовать появленіе человѣконенавистниковъ иного рода. Настроеніе, положенное въ основаніе мрачнаго міровоззрѣнія ф.-Гуттена, несомнѣнно, было пережито около этого времени самимъ поэтомъ съ его безнадежной любовью къ Шарлоттѣ ф. Вольцогенъ и другими жизненными неудачами. Но столь же несомнѣнно, что личный опытъ привелъ его къ мысли, которая должна была лечь въ основаніе всей пьесы: къ убѣжденію въ неустойчивости всякой пессимистической философіи, основанной только на личныхъ неудачахъ и разочарованіи въ людяхъ.
1. «Мизантропъ». Драматическій отрывокъ. Переводъ ***. «Московск. Вѣст.» 1828, ч. XII.
2. «Врагъ людей». Переводъ Н. Гербеля въ его изд. Шиллера.
3. «Человѣконенавистникъ». Переведено для настоящаго изданія Анной Ганзенъ.
213. Нѣтъ, барышня, я не могу больше ѣсть хлѣбъ вашего батюшки (Явленіе 1; стр. 187)
214. Абель (читаетъ). Выдано впередъ общинѣ послѣ наводненія въ 1781 году: двѣ тысячи девятьсотъ гульденовъ. (Явленіе V; стр. 191)
215. Нѣсколько дѣвушекъ (подходятъ къ Ф. Гуттену). Ваша милость! Эту бездѣлицу подносятъ вамъ ваши благодарные подданные. (Явленіе VI; стр. 192)
216 Анжелика склоняется къ нему со слезами. (Явленіе VIII; стр. 198)