Спать? Это было невозможно. Весьма понятно, что это оказалось немыслимымъ въ тюремной камерѣ, гдѣ было такъ шумно; тутъ было много пьяныхъ, кто ссорился, кто распѣвалъ пѣсни. Но то, отчего я не могъ заснуть, кромѣ шума, была мысль о томъ, какъ бы поскорѣе выйти изъ этого ужаснаго мѣста и узнать, что происходило теперь въ помѣщеніи рабовъ, откуда я такъ не удачно освободился.
Это была длинная, предлинная ночь, но и она кончилась и забрезжило утро. Меня позвали къ допросу. Я далъ полное и отчетливое показаніе. Я объяснилъ, что состою въ рабствѣ у графа Гринъ, который какъ разъ съ наступленіемъ сумерекъ пріехалъ въ гостинницу, находящуюся въ деревнѣ и лежащую по ту сторону рѣки; графъ расположился тамъ ночевать, какъ вдругъ почувствовалъ себя очень худо. Онъ послалъ меня въ городъ и велѣлъ пригласить самаго лучшаго врача. Я, конечно, поспѣшилъ исполнить приказаніе своего господина и бѣжалъ, что было мочи; ночь была темная и я нечаянно натолкнулся на этого простолюдина, который схватилъ меня за вороть; я сталъ умолять его отпустить меня, разсказалъ ему объ угрожающей опасности графу…
Этотъ простолюдинъ прервалъ меня, сказавъ, что все это была ложь; онъ сталъ разсказывать, какъ я, не говоря ни слова, напалъ на него, затѣялъ съ нимъ драку, опять не говоря ни слова…
— Молчать, бездѣльникъ! — закричалъ на него судья. — Взять его и дать ему нѣсколько ударовъ бичемъ, чтобы проучить его, какъ слѣдуетъ въ другой разъ обращаться съ слугою знатнаго господина. Ступайте!
Тогда судъ отпустилъ меня, приказавъ мнѣ объяснить моему господину, что эта непріятность случилась вовсе не по винѣ суда. Я сказалъ, что не примину сообщить объ этомъ моему господину и меня отпустили; но не успѣлъ я выйти за дверь, какъ меня вернули и спросили, почему я тотчасъ же не объяснилъ всего дѣла, какъ слѣдуетъ. На это я отвѣтилъ, что меня до такой степени избили, что я рѣшительно потерялъ всякое сознаніе и вовсе не подумалъ объ этомъ, — послѣднее, конечно, была правда.
Я не сталъ ожидать завтрака. Я поспѣшилъ, какъ можно скореѣ, въ квартиру рабовъ. Но она была пуста; тамъ никого не было! Да, никого не было, кромѣ трупа самаго хозяина. Онъ лежалъ вѣсь избитый и буквально превращенный въ мягкую массу; ясно было видно, что тутъ происходила ужасная борьба. У дверей квартиры стоялъ на телѣгѣ гробъ грубой работы, а рабочіе съ помощью полиціи пробирались сквозь столпившуюся толпу, чтобы пронести гробъ въ квартиру.
Я подошелъ къ одному человѣку очень скромно и скорѣе бѣдно одѣтому, думая, что онъ не откажется дать мнѣ нѣкоторыя сведенія.
— Тутъ было шестнадцать рабовъ, — сказалъ мнѣ этотъ человѣкъ, — ночью они взбунтовались противъ своего хозяина и ты видишь, чѣмъ это кончилось.
— Хорошо; но какъ это началось?
— Здѣсь не было другихъ показаній, кромѣ показаній рабовъ. Они разсказывали, что одинъ изъ рабовъ, самый дорогой изъ всей партіи, какимъ-то страннымъ образомъ освободился отъ своихъ цѣпей, вѣроятно, посредствомъ волшебства — у него не было ключа, а между тѣмъ замокъ не оказался сломаннымъ. Когда хозяинъ открылъ побѣгъ этого раба, то пришелъ въ отчаяніе и сталъ бить всѣхъ рабовъ своею дубиною, тѣ возмутились противъ него и вотъ видите, чѣмъ все это кончилось.
— Это ужасно. Конечно, этимъ рабамъ плохо придется на судѣ?
— Судъ уже конченъ.
— Конченъ!
— Неужели ты думаешь, что они будутъ недѣлю возиться съ такимъ простымъ дѣломъ? Они занимались этимъ не болѣе получетверти часа.
— Я рѣшительно не могу понять, какимъ образомъ они могли найти виновныхъ въ такое короткое время.
— Какихъ еще виновныхъ? Они вовсе и не входятъ въ такія подробности. Они осудили ихъ всѣхъ гуртомъ. Развѣ вы не знаете закона? Римляне оставили его намъ въ наслѣдство, когда уходили отсюда: если рабъ убьетъ своего господина, то всѣ его рабы должны быть преданы смертной казни.
— Совершенно вѣрно, я совсѣмъ было забылъ объ этомъ. А когда они будутъ казнены?
— Въ теченіе двадцати четырехъ часовъ; другіе же говорятъ, что еще подождутъ нѣсколько дней, пока не найдутъ этимъ временемъ пропавшаго…
— Пропавшаго! — Я почувствовалъ себя какъ-то неловко.
— Неужели они найдутъ его? Съ самаго разсвѣта приняты всѣ мѣры. Поставленъ караулъ у городскихъ воротъ съ однимъ изъ рабовъ, который хорошо его знаетъ и никто не можетъ пройти безъ того, чтобы его не осмотрѣли.
— Можно видѣть мѣсто, гдѣ заключены остальные рабы?
— Снаружи, конечно… Но внутри, впрочемъ, тебѣ этого и не нужно.
Я спросилъ адресъ тюрьмы для будущихъ справокъ и поскорѣе скрылся. Я новернулъ въ другую улицу и вошелъ въ первую попавшуюся лавку готоваго платья. Я спросилъ себѣ грубую одежду, подходящую для простого моряка, который собирается въ дальнее плаваніе, затѣмъ подвязалъ щеку бѣлою повязкою, сказавъ, что у меня болятъ зубы. Это нѣсколько скрывало мои синяки и придало мнѣ другой внѣшній видъ. Я теперь мало походилъ на самаго себя. Затѣмъ я нашелъ телеграфную проволоку и шелъ по ея направленію до ея станціи. Это была небольшая комната надъ мясною лавкою, что доказывало, что дѣла по телеграфной линіи не были особенно бойки. Молодой служащій дремалъ за своимъ столомъ. Я вошелъ, заперъ за собою дверь на ключъ, который спряталъ себѣ за пазуху. Это испугало молодого человѣка и онъ хотѣлъ было закричать.
— Молчите, — сказалъ я ему; — если вы произнесете хотя одинъ звукъ, то умрете. Идите къ вашему аппарату! Живѣе! Позовите Камелотъ.
— Это меня крайне удивляетъ! Какимъ образомъ такой человѣкъ, какъ вы, можетъ знать обо всѣхъ этихъ дѣлахъ…
— Позовите Камелотъ. Я — человѣкъ, исполненный отчаянія. Позовите Камелотъ, или уходите отъ аппарата, я позову самъ.
— Какъ, вы?
— Конечно! Теперь прекратите вашу болтовню. Позовите дворецъ.
Онъ позвалъ.
— Теперь вызовите Кларенса.
— Какого Кларенса?
— Кто бы это ни былъ. Скажите, что вамъ нужно Кларенса и вы получите отвѣтъ.
Онъ исполпилъ мое приказаніе. Мы прождали пять, десять минутъ. О, какъ мнѣ это показалось долго! — Затѣмъ послышалась трескотня, которая была такъ же мнѣ знакома, какъ человѣческій голосъ; вѣдь Кларенсъ былъ мой ученикъ.
— Теперь, мой милый, — сказалъ я служащему, — пустите меня! Тамъ, быть можетъ, не знали моего способа ударенія и вашъ вызовъ былъ необходимъ; но теперь я справлюсь самъ.
Онъ уступилъ мнѣ свое мѣсто и сталъ было подслушивать, но я употреблялъ шифръ. Я не терялъ времени въ привѣтствіяхъ съ Кларенсомъ, а прямо приступилъ къ дѣлу:
— Король здѣсь и въ большой опасности. Насъ полонили и привели сюда, какъ рабовъ. Мы никакъ не можемъ доказать нашихъ дѣйствительныхъ личностей — а я теперь нахожусь даже въ такомъ положеніи, что не могу сдѣлать никакой попытки… Пошлите телеграмму въ здѣшній дворецъ, которому тогда будетъ извѣстно положеніе короля.
Скоро получился отвѣтъ:
— Тамъ ничего не знаютъ о существованіи телеграфа; эта линія недавно проведена. Лучше и не предпринимать этого; васъ, пожалуй, успѣютъ повѣсить. Придумайте что-нибудь другое.
Могутъ насъ повѣсить! Я рѣшительно терялъ голову. Но вдругъ у меня блеснула мысль и я тотчасъ телеграфировалъ:
— Пошлите пятьсотъ вооруженныхъ рыцарей съ Лаунсело во главѣ; пусть они ѣдутъ, какъ можно скорѣе. Затѣмъ имъ слѣдуетъ въѣхать въ городъ черезъ юго-западныя ворота и поискать тамъ человѣка съ бѣлою повязкою на правой рукѣ.
Я быстро получилъ отвѣтъ:
— Они отправляются черезъ полчаса.
— Прекрасно, Кларенсъ; теперь скажите здѣшнему служащему, что я одинъ изъ вашихъ пріятелей и настоящій головорѣзъ; онъ долженъ быть скроменъ и ничего не говорить о моемъ посѣщеніи.
Аппаратъ опять затрещалъ, и я поспѣшилъ уйти. Я сталъ разсчитывать. Черезъ полчаса будетъ девять часовъ. Рыцари въ полномъ вооруженіи не могутъ ѣхать слишкомъ скоро. Конечно, если теперь дороги хороши и не будетъ ни снѣга, ни грязи, то ихъ путешествіе нѣсколько ускорится: имъ придется много разъ мѣнять лошадей; такимъ образомъ, они будутъ тутъ въ шесть или нѣсколько позднѣе; еще будетъ довольно свѣтло; они хорошо разглядятъ бѣлую повязку на моей рукѣ и я приму надъ ними начальство. Мы окружимъ тюрьму и освободимъ короля. Все пойдетъ отлично, хотя я предпочиталъ бы, чтобы это было въ полдень, тогда все это приняло бы болѣе театральный видъ.
Теперь я подумалъ, что мнѣ слѣдовало бы сойтись съ тѣми и заставить ихъ узнать меня; это, пожалуй, помогло бы мнѣ совершить освобожденіе короля и безъ помощи рыцарей. Но для этого мнѣ слѣдовало надѣть подходящій костюмъ и дѣйствовать какъ можно осторожнѣе. Мнѣ необходимо было явиться къ этимъ людямъ въ самомъ роскошномъ нарядѣ. Но не могъ же я прямо перескочить изъ холщеваго платья въ бархатное. Мнѣ пришлось бы сдѣлать это постепенно, переходя отъ грубаго платья къ лучшему, затѣмъ еще къ лучшему и такъ далѣе, пока, наконецъ, не дойду до шелка и бархата. Такимъ образомъ я и рѣшилъ сдѣлать.
Но и это мнѣ не удалось! Лишь только я завернулъ за первый уголъ, какъ натолкнулся на одного изъ нашихъ рабовъ въ сопровожденіи стражи. Я въ это время кашлянулъ и рабъ бросилъ на меня удивленный взглядъ, который, казалось, проникъ мнѣ до мозга костей. Я подумалъ, что, вѣроятно, ему показалось, будто онъ слышалъ когда-то такой кашель. Я тотчасъ же вошелъ въ лавку и сталъ прицѣниваться къ вещамъ, а самъ между тѣмъ наблюдалъ угломъ глаза за тѣмъ, что делалось внѣ лавки. Рабъ и сторожъ остановились, разговаривая между собою и заглядывая въ дверь лавки. Я намѣревался выйти изъ лавки заднимъ ходомъ, если только тамъ былъ таковой; я попросилъ продавщицу, нельзя-ли пройти посмотрѣть, нѣтъ-ли тамъ убѣжавшаго раба, который, вѣроятно, гдѣ-нибудь спрятался; къ этому я прибавилъ, что я переодѣтое оффиціальное лицо и что мой помощникъ стоитъ тамъ, у двери, вместе съ однимъ изъ убійцъ; не будетъ-ли она такъ добра отправиться къ нѣму и сказать, чтобы онъ не ждалъ, а направился бы до конца по задней аллеѣ и былъ бы на готовѣ схватить преступника, когда я его позову.
Продавщицѣ было любопытно видѣть одного изъ убійцъ и она отправилась исполнить мою просьбу. Я же проскользнулъ къ заднѣму ходу, оторвалъ дверь, затѣмъ заперъ ее на ключъ, который и положилъ къ себѣ въ карманъ и очень радовался, что мнѣ удалось ускользнуть.
Но тутъ я опять испортилъ все, сдѣлавъ одну ошибку, въ сущности, не одну, а двѣ. Тутъ было нѣсколько дорогъ, по которымъ бы я могъ направиться и скрыться изъ виду, но мнѣ захотелось выбрать наиболѣе живописную; это большой недостатокъ моего характера. Конечно, преслѣдовавшій меня сторожъ долженъ былъ бы идти по моимъ слѣдамъ и онъ дошелъ бы до дубовой двери, запертой на ключъ, пока ее выломали бы, я успѣлъ бы скрыться; тутъ я занялся бы переодѣваньемъ и переходилъ бы изъ лавки въ лавку и, наконецъ, появился бы на улицахъ Лондона въ такомъ костюмѣ, что ко мнѣ не рѣшились бы подступиться. Но вмѣсто того, чтобы сдѣлать самую естественную вещь — идти по моимъ следамъ — стражъ буквально не исполнилъ мои инструкціи, переданныя ему продавщицею. Лишь только я вышелъ на улицу, вполнѣ довольный, что мнѣ удалось обмануть этого простофилю, какъ стражъ вмѣстѣ съ рабомъ завернули за уголъ, и я очутился съ ними лицомъ къ лицу.
Я пришелъ въ сильное негодованіе и сталъ разсказывать, что вернулся недавно изъ далекаго путешествія и разныя подобныя вещи, думая этимъ обмануть раба, но последній хорошо зналъ меня. Тогда я сталъ упрекать его въ измѣнѣ. Но это скорѣе удивило его, чѣмъ разсердило. Онъ широко раскрылъ глаза и сказалъ:
— Къ чему мнѣ было выпускать тебя изъ рук, чтобы ты избѣгъ висѣлицы, когда ты главная причина нашей казни? Ступайка лучше!
«Ступай-ка!» это было ихъ особенное выраженіе. Мнѣ хотѣлось улыбнуться. Какъ странно выражаются эти люди.
Онъ считалъ, что поступилъ совершенно справедливо въ этомъ дѣлѣ и потому я пересталъ съ нимъ спорить. Если вы не можете предотвратить несчастье какими-либо документами, то этого не слѣдуетъ и домогаться. Это не было въ моемъ способѣ дѣйствій и потому я сказалъ:
— Васъ не повѣсятъ. Никто изъ насъ не будетъ повѣшенъ.
Оба расхохотались и рабъ сказалъ:
— Раньше не считали тебя сумасшедшимъ. Тебѣ необходимо сохранить твою репутацію, тѣмъ болѣе, что это не надолго.
— Но тѣмъ не менѣе, я подтверждаю это. Ранѣе завтрашняго утра мы уже болѣе не будемъ въ тюрьмѣ и можемъ идти, куда намъ вздумается.
Стражъ почесалъ за ухомъ, вздохнулъ полною грудью и сказалъ: — Вы уже не будете болѣе въ тюрьмѣ… да… да… это совершенно вѣрно. Вы будете совсѣмъ свободны идти, куда угодно, но вы не уйдете дальше царства дьявола.
Я сдержалъ себя и сказалъ совершенно равнодушно:
— Вы предполагаете, что насъ повѣсятъ черезъ день или два.
— Такъ я предполагалъ, по крайней мѣрѣ, за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, такъ это было рѣшено и объявлено.
— А теперь вы измѣнили свое мненіе, не такъ-ли?
— Прежде я только предполагалъ это, но теперь я знаю…
Я сдѣлался саркастиченъ и сказалъ:
— О, мудрый служитель закона, снизойдите сказать намъ, что вы знаете.
— Я знаю, что вы всѣ будете повѣшены сегодня между полуднемъ и вечеромъ! Ого! Это роковой ударъ! Обопритесь на меня!
Но мнѣ вовсе не нужно было опираться на кого бы то ни было; однако, меня поразило это извѣстіе потому, что мои рыцари не пріѣдутъ во время; они опоздаютъ на три часа. Теперь ничто не можетъ спасти ни короля Англіи, ни меня; въ сущности мое спасеніе было много важнѣе, но не столько ради меня самаго, сколько ради націи, которая уже начала идти по пути просвѣщенія. Я былъ положительно подавленъ и не говорилъ ничего больше, такъ какъ и говорить больше было не о чѣмъ. Я прекрасно зналъ, что именно предполагалъ этотъ человѣкъ: если пропавшій рабъ будетъ найденъ, то постановленіе измѣнятъ и казнь назначатъ на сегодня.
Пропавшій рабъ былъ найденъ.Около четырехъ часовъ пополудни. Дѣйствіе происходитъ по ту сторону лондонскихъ стѣнъ. Прохладный чудный день, озаряемый блестящимъ солнцемъ; такой день заставлялъ желать жить, а не умирать. Собралась громадная толпа и покрыла обширное пространство, но у насъ, несчастныхъ пятнадцати человѣкъ, не было ни одного друга въ этой толпѣ, въ этой громадной массѣ человѣческихъ существъ. Тутъ было что-то горестное въ этихъ чувствахъ, смотрите на это, какъ хотите. И вотъ мы сидѣли на нашемъ высокомъ эшафотѣ, служа мишенью ненависти и насмѣшекъ всѣхъ этихъ враговъ. Мы представляли изъ себя какое-то праздничное зрѣлище. Были устроены эстрады для знати и именитыхъ людей, которые присутствовали здѣсь съ своими дамами; многихъ изъ нихъ мы узнали.
Толпа болѣе всего забавлялась надъ королемъ; когда насъ освободили отъ оковъ, то король внѣ себя отъ гнѣва вскочилъ съ своего мѣста съ обезображеннымъ синяками лицомъ, провозгласилъ себя Артуромъ, королемъ Британіи и заявилъ, что всякаго ожидаетъ смертная казнь, если только одинъ волосъ упадетъ съ его священной главы. Но король былъ крайне удивленъ и пораженъ, когда въ толпѣ раздался громкій хохотъ на его слова. Это оскорбило его достоинство и онъ опустился молча на свое мѣсто; но толпа старалась раздразнить его и заставить опять подняться: тутъ раздавались и свистки, и мяуканья, и грубыя шутки:
— Пусть онъ говоритъ! Король! Король! Его смиренные подданные жаждутъ и алчутъ услышать слова мудрости изъ устъ ихъ властелина, его свѣтлѣйшаго и священнаго лохмотничества!
Но это не повело ни къ чему. Онъ облекся во все свое величіе и неподвижно сидѣлъ подъ этимъ градомъ насмѣшекъ и оскорбленій. Онъ былъ дѣйствительно великъ въ это время. Я снялъ съ головы бѣлую повязку и обвязалъ ею правую руку. Лишь только толпа замѣтила это, какъ стала смѣяться и надо мною:
— Безъ всякаго сомнѣнія, этотъ матросъ первый министръ у короля; посмотрите, онъ носитъ особый знакъ отличія, занимаемаго имъ поста.
Я оставилъ ихъ болтать, что имъ было угодно, пока они не утомились и, наконецъ, сказалъ:
— Да, я его первый министръ, Патронъ, завтра вы объ этомъ услышите изъ Камелота…
Но я не продолжалъ далѣе. Въ толпѣ раздались радостныя рукоплесканія. Но скоро водворилась мертвая тишина: явились шерифы въ своихъ оффиціальныхъ одѣяніяхъ и съ своими помощниками; это означало, что скоро приступятъ къ самому дѣлу. Прочитали намъ обвинительный акта, въ которомъ объяснялось наше преступленіе, затѣмъ — смертный приговоръ; потомъ всѣ обнажили головы и патеръ прочиталъ молитву.
Одному изъ рабовъ завязали глаза и палачъ приготовилъ веревку. Намъ была видна дорога, съ одной ея стороны тѣснилась толпа народа, а съ другой сидѣли мы; эту дорогу полиція очистила отъ народа и проѣздъ по ней былъ совершенно свободенъ. Какъ хорошо было бы, если по ней показались мои пятьсотъ всадниковъ, но это было невозможно; я сталъ всматриваться, но дорога вилась широкою полосою и на ней не было видно ни одного всадника.
Но тутъ уже успѣли вздернуть повѣшеннаго и его члены корчились въ судорогахъ, онъ барахтался, такъ какъ ноги не были у него связаны.
Вздернули и вторую веревку и еще одинъ рабъ заболтался въ воздухѣ.
Минуту спустя и третій рабъ заболтался въ воздухѣ. Это было ужасно. Я повернулъ голову и не нашелъ короля на его мѣстѣ. Ему уже завязывали глаза. Я положительно былъ парализованъ; я не могъ двигаться, а языкъ прилипъ у меня къ гортани. Наконецъ, королю завязали глаза и накинули веревку. Я положительно не имѣлъ силы взглянуть на висѣлицу. Но, когда я увидѣлъ, что дѣлаютъ узелъ на веревкѣ, то положительно не удержался и сдѣлалъ прыжокъ, чтобы освободить короля; сдѣлавъ прыжокъ, я бросилъ взглядъ на дорогу, и — о счастье! — всадники мчались по дорогѣ! — пятьсотъ всадниковъ, закованныхъ въ желѣзо и на коняхъ!
Это было великолѣпное зрѣлище, какое когда-либо можно было видѣть. Ихъ перья развѣвались по вѣтру, а лучи солнца отражались на блестящемъ вооруженіи.
Когда Лаунсело нѣсколько приблизился, я махнулъ ему рукой, онъ узналъ меня по повязкѣ; затѣмъ я развязалъ узелъ веревки, снялъ повязку съ глазъ короля и громко воскликнулъ:
— На колѣни, негодяи, и привѣтствуйте короля! Кто осмѣлится ослушаться, тотъ сегодня же вечеромъ будетъ ужинать въ аду!
Я всегда употреблялъ такія выраженія, когда хотѣлъ произвести эффектъ. Лаунсело и всѣ рыцари спѣшились, взошли на эшафотъ и окружили короля. А эта изумленная толпа стояла на колѣняхъ и умоляла короля даровать ей жизнь; да, того самаго короля, надъ которымъ они еще такъ недавно смѣялись и котораго такъ жестоко оскорбляли. И когда король, стоя въ сторонѣ, принималъ всѣ воздаваемыя ему почести, одѣтый въ рубище, то я подумалъ, что дѣйствительно есть что-то особенно великое въ каждомъ королѣ.
Я былъ вполнѣ удовлетворенъ. Да, если собрать всѣ обстоятельства, то въ этомъ дѣлѣ я достигъ наибольшого эффекта.
Тутъ пришелъ и Кларенсъ своею собственною особою! Онъ говорилъ теперь совершенно современно:
— Боже, какой сюрпризъ, неправда-ли? Но я зналъ, что это такъ будетъ. Все это время я тайно заставлялъ практиковаться молодыхъ людей и теперь все только ждалъ случая, чтобы показать вамъ это.
Я опять дома, въ Камелотѣ. День или два спустя послѣ этого я нашелъ на подносѣ, на которомъ былъ мнѣ принесенъ завтракъ, газету, еще сырую отъ печатанія. Я повернулъ газету, думая найти въ ней что-либо лично интересное для меня, и прочиталъ слѣдующее:
De par le Roi. |
Извѣстно, что великій лордъ и знаменитый рыцарь сэръ Саграморъ-ле-Дезиреусъ снизошелъ встрѣтиться съ королевскимъ министромъ, Гэнкъ Морганъ, прозваннымъ Патронь, для удовлетворенія нанесеннаго давно еще оскорбленія; это будетъ происходить на аренѣ близъ Камелота около четырехъ часовъ утра въ шестнадцатый день слѣдующаго мѣсяца. Битва будетъ à l’outrance, такъ какъ оскорбленіе было смертельное, не допускающее примиренія.
De par le Roi. |
Начиная съ этого дня въ цѣлой Британіи только и было разговору, что о предстоящей битвѣ. Всѣ другіе интересы казались незначительными и не привлекали ни вниманія, ни мыслей людей. Это было не потому, что турниръ представлялъ великое дѣло; это было вовсе не потому, что сэръ Саграморъ или нашелъ Святой Гробъ, или не нашелъ его, или ему это не удалось; это было вовсе не оттого, что второе (оффиціальное) лицо въ королевствѣ было однимъ изъ самыхъ ярыхъ дуэлистовъ; ни одна изъ этихъ причинъ не выходила изъ общаго уровня. Нѣтъ, тутъ была другая причина, возбудившая такой сверхъестественный интересъ въ этой встрѣчѣ. Это явилось слѣдствіемъ такого факта: всей націи было извѣстно, что предстоящая борьба не будетъ обыкновеннымъ поединкомъ, такъ сказать, между обыкновенными людьми, но это будетъ дуэлью между двумя могущественными волшебниками; это не будетъ дуэлью мускуловъ, но дуэлью умовъ, не человѣческой ловкости, но высшаго искусства и силы; окончательная борьба за первенство между двумя волшебниками того времени. Было рѣшено, что самые замѣчательные подвиги наиболѣе извѣстныхъ рыцарей не могутъ идти въ сравненіе съ такимъ зрѣлищемъ; это не болѣе, какъ ребяческая игра въ сравненіи съ такою таинственною и страшною борьбою боговъ. Да, весь свѣтъ зналъ, что это будетъ въ сущности дуэль между Мерлэномъ и мною, это будетъ соразмѣреніе магической силы Мерлэна съ моею. Всѣ знали, что Мерлэнъ былъ занять цѣлые дни и ночи навѣваніемъ на оружіе и вооруженіе сэра Саграмора особой сверхъ-естественной силы нападенія и обороны и, кромѣ того, Мерлэнъ досталъ для рыцаря отъ воздушныхъ духовъ особое покрывало, которое сдѣлаетъ его невидимымъ для его противника и видимымъ для другихъ людей. Противъ сэра Саграмора съ такимъ вооруженіемъ и съ такою охраною тысячи рыцарей не будутъ въ состояніи что-либо сдѣлать; противъ него ни одно извѣстное волшебство не будетъ имѣть преимущества. Эти факты были совершенно вѣрны; относительно ихъ не могло быть никакого сомнѣнія, даже никакой причины къ сомнѣнію. Но тутъ оставался открытымъ только одинъ вопросъ: существуютъ-ли еще другія чары, неизвѣстныя Мерлэну, которыя могутъ сдѣлать покрывало сэра Саграмора прозрачнымъ для меня, а его заколдованную кольчугу уязвимою для моего оружія? Это была единственная вещь, которую слѣдовало разрѣшить на аренѣ.
Такимъ образомъ, всѣ полагали, что должно было рѣшиться великое дѣло и они были правы, но только не то дѣло, о которомъ они думали. Тутъ дѣло шло о жизни странствующаго рыцарства. Я былъ борцомъ, это правда, но не борцомъ вѣроломнаго чернаго искусства, а борцомъ общаго здраваго смысла и разсудка. Я выступилъ на арену для того, чтобы или уничтожить странствующее рыцарство или пасть его жертвою.
Арена для нашего поединка была громадная, а за оградою не было ни одного свободнаго мѣста уже въ десять часовъ утра шестнадцатаго числа. Громадный остовъ мамонта былъ украшенъ флагами, роскошными коврами, знаменами, занималъ нѣсколько акровъ и предназначался для королей-данниковъ, ихъ свитъ и для британской аристократіи; палатка короля стояла на главномъ мѣстѣ и тамъ все сіяло золотомъ, яркими цвѣтами шелка и бархата; дѣйствительно, я ничего не видѣлъ подобнаго; это представляло чудное зрѣлище, съ которымъ могло поспорить развѣ восхожденіе солнца на верховьяхъ Миссисипи или сѣверное сіяніе. Огромный лагерь расположился па одномъ концѣ арены, пестрѣлъ палатками, украшенными флагами самыхъ разнообразныхъ цвѣтовъ; у каждаго входа стоялъ караульный и на немъ висѣлъ блестящій щитъ для вызова, все это представляло опять великолѣпный видъ. Какъ видите, здѣсь присутствовалъ каждый рыцарь, имѣвшій хотя сколько-нибудь самолюбія; мои чувства относительно такого порядка вещей не составляли тайны, а въ этомъ-то и заключались шансы рыцарей. Если я останусь побѣдителемъ сэра Саграмора, то другіе будутъ имѣть право вызвать меня на бой и это можетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока я этого захочу.
Въ числѣ прочихъ палатокъ также были и мои двѣ палатки: одна лично для меня, а другая для моихъ слугъ. Въ назначенный часъ король подалъ знакъ и герольды въ своихъ тобарахъ выѣхали на арену и объявили о поединкѣ, назвавъ имена сражающихся и причину ихъ ссоры. Затѣмъ наступила пауза; но вотъ раздался трубный звукъ, это было сигналомъ, что намъ слѣдовало выходить. Вся масса, казалось, притаила дыханіе и на всѣхъ лицахъ выражалось любопытство.
И вотъ, сэръ Саграморъ вышелъ изъ своей палатки, вѣсь закованный въ желѣзо, статный и стройный, его громадное копье, прямо стоявшее въ своей рукояткѣ, которую рыцарь держалъ сильной рукою, его овальное лицо было покрыто сталью, а грудь латами, самъ же онъ былъ одѣтъ въ богатую рыцарскую одежду; его лошадь была покрыта роскошною попопою, ниспадавшею до земли. Все это представляло великолѣпную картину. Когда онъ выѣхалъ на арену, то раздался громкій крикъ удивленія и восторга.
За нимъ появился и я. Но я не вызвалъ восклицаній. Съ минуту длилось краснорѣчивое молчаніе, затѣмъ раздался громкій взрывъ хохота, переливавшійся бурными волнами по этому человѣческому морю, но звукъ трубы прекратиль этотъ хохотъ. Я былъ въ самомъ простомъ и удобномъ гимнастическомъ костюмѣ тѣльнаго цвѣта, трико, натянутое отъ затылка до пятъ, съ голубыми шелковыми пуфами на бедрахъ и съ непокрытой головой. Моя лошадь не отличалась рослостью, но она была быстра, съ тонкими ногами, мускулиста и могла скакать какъ борзая собака. Она была очень красива, ея шерсть была гладка и блестяща, какъ шелкъ, на ней не было никакихъ украшеній, ничего кромѣ уздечки и сѣдла.
Но вотъ рыцарь Саграморъ, въ видѣ желѣзной башни на лошади, попона которой напоминала постельное ватное одѣяло, тяжеловѣсно выѣхалъ на арену, выдѣлывая при этомъ граціозные пируэты, а я и моя лошадь легко и быстро приготовились ихъ встрѣтить. Мы остановились; рыцарь поклонился, я ему отвѣтилъ; затѣмъ мы повернулись и поѣхали рядомъ къ большой палаткѣ, чтобы привѣтствовать королевскую чету и выразить ей нашу покорность.
Но королева воскликнула въ это время:
— Ахъ, сэръ Патронъ, вы хотите сражаться совершенно нагимъ, у васъ нѣтъ ни пики, ни меча, ни…
Но король остановилъ ее, сказавъ, что это вовсе не ея дѣло вмѣшиваться.
Опять раздался звукъ трубъ; каждый изъ насъ отправился на другой конецъ арены и мы стали въ позицію. Теперь выступилъ и старый Мерлэнъ и накинулъ легкую ткань изъ самыхъ тонкихъ нитокъ на сэра Саграмора, которая должна была превратить его въ духъ Гамиста. Опять король подалъ знакъ; затрубили въ трубы; сэръ Саграморъ оставлялъ въ покоѣ свою длинную пику, но въ слѣдующій же моментъ онъ понесся стремглавъ, такъ что его вуаль только развѣвалась позади него, тогда я свистнулъ и понесся, какъ стрѣла, ему на встрѣчу, дѣлая видъ, что я только прислушиваюсь, но не вижу его. Раздался цѣлый хоръ одобреній по адресу рыцаря и только одинъ голосъ возвышался надъ всѣми и послалъ мнѣ слова поощренія:
— Продолжай такъ, ловкій Джимъ.
Это былъ голосъ Кларенса и его своеобразный языкъ. Когда остріе этой громадной пики было всего на разстояніи полутора ярда отъ моей груди, я быстро повернулъ лошадь въ сторону безъ усилій и пика рыцаря скользнула по воздуху. Раздались рукоплесканія по моему адресу. Мы повернули, поправились на своихъ сѣдлахъ и опять встрѣтились. Но рыцарь опять промахнулся и опять мнѣ апплодировали. Это повторялось нѣсколько разъ; взрывъ рукоплесканій по моему адресу нанонецъ раздражилъ сэра Саграмора, такъ что тотъ вышелъ изъ себя, перемѣнилъ тактику и сталъ гоняться за мною по аренѣ. Это была игра въ перегонку, и всѣ преимущества остались на моей сторонѣ; я постоянно ускользалъ съ его пути; но разъ мнѣ удалось ударить его по затылку, когда я былъ у него въ тылу. Наконецъ, я самъ принялся за преслѣдованіе и ему ни разу не удалось зайти ко мнѣ съ тылу; онъ постоянно былъ впереди меня въ концѣ всѣхъ своихъ маневровъ. Такимъ образомъ, онъ отказался отъ этого и удалился къ другому концу арены. Онъ былъ раздраженъ до такой степени, что совершенно забылся, бросилъ мнѣ въ лицо оскорбленіе и, конечно, получилъ обратно и отъ меня такое же оскорбленіе. Я вынулъ арканъ изъ подъ моего сѣдла и взялъ петлю въ правую руку. Но тутъ нужно было видѣть приближеніе этого рыцаря; его глаза налились кровыо. Что касается меня, то я совершенно спокойно сидѣлъ па лошади и махалъ петлею аркана надъ моей головою. Когда разстояніе между мною и рыцаремъ было не болѣе сорока футъ, я опять взмахнулъ арканомъ по воздуху; затѣмъ я немного повернулъ въ сторону, остановилъ лошадь, опять взмахнулъ арканомъ по воздуху, рыцарь попалъ въ петлю и я его стащилъ съ сѣдла! Боже мой! Какая произошла сенсація!
Весьма понятно, что такой фокусъ былъ еще неизвѣстенъ въ той странѣ… Эти люди не видѣли еще ничего подобнаго; всѣ они встали съ своихъ местъ и съ восторгомъ кричали:
— Еще, еще! (Encore, encore!)
Я положительно удивлялся откуда они взяли это слово, но теперь было не время заниматься филологіею, ибо какъ разъ началось низложеніе странствующаго рыцарства. Минуту спустя сэръ Саграморъ былъ освобожденъ отъ каната и отведенъ въ свою палатку. Я опять сталъ на свое мѣсто и началъ махать арканомъ надъ своею головою. Я былъ готовъ тотчасъ же пустить его въ ходъ, какъ только рыцари изберутъ кого-нибудь въ преемники сэру Саграмору, а это не должно было продолжаться слишкомъ долго, такъ какъ было много жаждущихъ кандидатовъ. Дѣйствительно, они скоро выбрали сэра Гервиса де-Ревеля.
Вотъ онъ выѢхалъ на арену, подобно горящему дому; я увернулся отъ него; онъ пронесся, какъ молнія; но мнѣ все же удалось ему накинуть петлю и минуту спустя сѣдло было пусто.
Такъ мнѣ удалось побороть еще третьяго и четвертаго и пятаго. Тогда дѣло показалось серьезнымъ и рыцари стали совѣщаться между собою. Они порѣшили отбросить всякій этикетъ въ сторону и послать противъ меня наиболѣе знатнаго изъ нихъ. Но я поступить точно такъ же съ сэромъ Ламорахъ де-Галисъ, а послѣ него точно также и съ сэромъ Галигадомъ. Теперь оставалось только одно: послать противъ меня величайшаго изъ великихъ, могущественнѣйшаго изъ могущественныхъ, самаго сэра Лаунсело!
Это была для меня великая минута. Вотъ, что я долженъ былъ думать: тутъ присутствуетъ Артуръ, король Британіи; тутъ и Геневера и цѣлое племя всѣхъ этихъ провиціальныхъ королей и принцевъ; въ палаткахъ же лагеря присутствуютъ самые знаменитые рыцари многихъ странъ; а избранный сразиться со мною человѣкъ — самый знаменитый изъ всѣхъ рыцарей, король «Круглаго Стола», наиболѣе извѣстный боецъ во всемъ христіанствѣ, рыцарь, на котораго были обращены взоры сорока тысячъ глазъ и передъ которымъ всѣ раболѣпствовали. Но тутъ въ моемъ умѣ промелькнулъ образъ моей чудной дѣвушки изъ Вестъ Гардерорда и мнѣ очень было желательно, чтобы она видѣла теперь меня. Въ то время, подобно бурному вѣтру, выѣхалъ на арену Непобѣдимый — Всѣ придворные поднялись съ своихъ мѣстъ и наклонили головы впередъ, чтобы имъ было удобнѣе все видѣть. — Но вотъ петля промелькнула въ воздухѣ, и въ мгновеніе ока сэръ Лаунсело уже былъ стащенъ съ сѣдла. Раздались громкія рукоплесканія!
Я принялъ лавры, прикрѣпилъ ихъ къ моему сѣдлу и подумалъ: «Побѣда одержана вполнѣ, никто не осмѣлится теперь выступить противъ меня — странствующее рыцарство окончило свое существованіе». Но теперь судите о моемъ удивленіи и объ удивленіи каждаго изъ зрителей, когда снова раздался звукъ трубы; это означало, что нашелся еще новый конкуррентъ, желающій выступить противъ меня! Тутъ была какая-то тайна, которой я никакъ не могъ понять. Но вотъ я замѣтилъ, что Мерлэнъ проскользнулъ мимо меня; тутъ же я замѣтилъ, что мой арканъ исчезъ. Старый нечистый на руку экспертъ укралъ его и скрылъ подъ своею длинною одеждою.
Звукъ трубы раздался еще разъ. Я взглянулъ на арену и увидѣлъ подъѣзжающаго сэра Саграмора, поднявшаго сильную пыль копытами лошади; на немъ опять было накинуто знаменитое покрывало. Я поѣхалъ къ нему на встрѣчу и сказалъ, что услышалъ его приближеніе только по топоту копытъ его лошади. А онъ отвѣтилъ:
— У тебя тонкій слухъ, но все же твой слухъ не спасетъ тебя отъ этого — при этихъ словахъ онъ дотронулся до рукоятки своего громаднаго меча. — Конечно, вы его не видите, такъ какъ этому препятствуетъ вліяніе покрывала, но знайте, что это не пика, а мечъ, котораго вамъ будетъ трудно избѣгнуть.
Его забрало было поднято; въ его улыбкѣ была смерть. Конечно, мне будетъ трудно увернуться отъ меча. Весьма понятно, что придется умереть кому-либо изъ насъ. Затѣмъ мы поѣхали опять рядомъ и привѣтствовали короля и королеву. Король обратился ко мнѣ и спросилъ:
— Гдѣ твое странное оружіе?
— Оно украдено, государь.
— Нѣтъ-ли у тебя другого?
— Нѣтъ, государь, я принесъ только одно съ собою.
Тогда въ разговоръ вмѣшался Мерлэнъ:
— Онъ принесъ только одно, потому что оно одно и существуетъ. Оно принадлежитъ королю морскихъ демоновъ. Этотъ человѣкъ невѣжда; онъ не зналъ, что это оружіе можетъ дѣйствовать только восемь разъ, и потомъ исчезаетъ къ себѣ домой въ море.
— Слѣдовательно, онъ обезоруженъ, — сказалъ король. — Сэръ Саграморъ, тогда ты долженъ дать ему льготу.
— Я одолжу ему свое оружіе! — воскликнулъ Лаунсело, вставая. — Это самый храбрый и честный рыцарь, какого я когда-либо зналъ, и я ему дамъ мое оружіе.
Онъ уже положилъ было руку на свой мечъ, чтобы отвязать его, но сэръ Саграморъ сказалъ:
— Остановись! Этого нельзя! Онъ долженъ сражаться своимъ собственнымъ оружіемъ; ему было дано преимущество выбрать оружіе и принести его съ собою. Если онъ потерялъ его, то пусть отвѣчаетъ за это своею головою.
— Рыцарь! — сказалъ король, — ты слишкомъ горячишься и это помрачаетъ твой умъ. Неужели ты рѣшишься убить обезоруженнаго человѣка?
— Если онъ это сдѣлаетъ, то будетъ отвѣчать мнѣ за это! — воскликнулъ сэръ Лаунсело.
— Я буду отвѣчать за это кому угодно! — гордо возразилъ сэръ Саграморъ.
Опять въ разговоръ вмѣшался Мерлэнъ и сказалъ съ своею ехидною улыбкою:
— Это сказано совершенно резонно; но, кажется, довольно говорить по-пусту; пусть милостивый король подаетъ знакъ къ битвѣ.
Король подалъ знакъ; раздался трубный звукъ; мы раздѣлились и каждый изъ насъ поѣхалъ къ своему мѣсту. Доѣхавъ до своихъ мѣстъ, мы остановились на разстояніи ста ярдовъ другъ отъ друга, безмолвные и неподвижные на подобіе конныхъ статуй. Такъ мы оставались въ беззвучной тишинѣ около минуты; всѣ смотрѣли, но никто не шевелился. Казалось, что у короля не хватало духу подать сигналь. Но вотъ онъ махнулъ рукою; труба прозвучала. Длинный мечъ сэра Саграмора описалъ въ воздухѣ кривую линію; тутъ представилось великолѣпное зрѣлище, какъ онъ подъѣзжалъ ко мнѣ на своемъ конѣ. Но я не трогался съ мѣста. Онъ приближался. Я не двигался. Весь народъ быль возбужденъ до такой степени, что всѣ закричали мнѣ:
— Бѣги! Бѣги! Спасайся. Это положительно убійство!
Я не трогался съ мѣста, пока это грозное явленіе не приблизилось ко мнѣ на разстояніи пятнадцати шаговъ; затѣмъ я быстро вынулъ изъ кабуры драгунскій револьверъ и тутъ сверкнулъ огонекъ, раздался трескъ и я опять спряталъ револьверъ въ кобуру, прежде чѣмъ кто-либо опомнился, что такое случилось.
Увидѣли только, что лошадь бросилась въ сторону безъ всадника, и подъ нею лежалъ убитый сэръ Саграморъ.
Народъ бросился къ рыцарю и тотчасъ увидѣлъ, что въ немъ уже не было признаковъ жизни, а между тѣмъ на его тѣлѣ не было ни одной раны. Было только небольшое отверстіе на груди его кольчуги, но такой маловажной вещи не придавали никакого значенія. Хотя рана, нанесенная пулею, не дастъ много крови, но даже и той не было замѣтно. Тѣло отнесли къ королю, такъ какъ онъ также хотѣлъ на него взглянуть. Всѣ были крайне удивлены. Меня потребовали къ королю для объясненія такого чуда; но я остался на своемъ мѣстѣ и сказалъ:
— Если это приказаніе, то я приду, но мой властелинъ король знаетъ, что законъ поединка требуетъ, чтобы я остался на томъ же мѣстѣ, пока кто-либо не заявитъ желанія выйти противъ меня.
Я подождалъ. Никто меня не вызывалъ. Тогда я сказалъ:
— Если кто-либо сомнѣвается, что это полѣ битвы выиграно недобросовѣстно, то я не стану дожидаться, пока онъ меня вызовешь, я вызову его самъ.
— Это вполнѣ добросовѣстное предложеніе, — замѣтилъ король, — и вполнѣ похоже на васъ. Кого вы назовете первымъ?
— Я не назову никого. Я вызываю всѣхъ! Здѣсь я стою и вызываю англійское рыцарство выйти противъ меня, но не отдѣльно каждаго, а цѣлою массою!
— Что такое? — воскликнули рыцари хоромъ.
— Вы слышали вызовъ. Принимайте его или я объявлю каждаго изъ васъ трусомъ и побѣжденнымъ.
Это было, конечно, очень грубо. Но тотчасъ же пятьсотъ человѣкъ рыцарей уже сидѣли на лошадяхъ и всѣ они направились на меня. Въ это время я измѣрялъ пространство и вычислялъ шансы, вынувъ два револьвера изъ кабуры.
Но вотъ тррахъ? Опустѣло одно сѣдло. Тррахъ — еще одно. Опять два выстрѣла сразу и опять два пустыхъ сѣдла. Если бы я пустилъ одиннадцатый выстрѣлъ, не убѣдивъ этотъ народъ, то двѣнадцатый человѣкъ непремѣнно убилъ бы меня. Поэтому я никогда не былъ такъ счастливъ, какъ въ ту минуту, когда мой девятый выстрѣлъ также попалъ въ цѣль, и я замѣтилъ колебаніе въ толпѣ, что всегда бываетъ предвѣстникомъ паники. Теперь нельзя было терять ни минуты. Я поднялъ оба револьвера и прицѣлился — рыцари простояли еще съ минуту, затѣмъ разбѣжались въ разныя стороны.
Этотъ день былъ мой. Судьба странствующаго рыцарства была рѣшена; начался прогрессъ просвѣщенія. Какъ я себя чувствовалъ? О, вы никогда не будете имѣть объ этомъ никакого представленія.
А братъ Мерлэнъ? Его искусство потеряло всякое значеніе. Всегда магія, въ сравненіи съ магіею науки, остается побѣжденною и оставляется въ сторонѣ.