Бездействие армии, собранной в Бессарабии, начинает заметно томить её ввиду неопределённости дипломатических решений. Ожидания скорого движения вперёд, столь пылкие и уверенные в начале мобилизации, всё ещё не оправдываются, и потому в среде офицерства всё чаще и чаще раздается ропот на своё положение. Жить здесь дорого, особенно по армейским средствам. Женатые офицеры, оставившие семейства в местах прежнего своего квартирования, поневоле вынуждены жить на два дома и сильно тяготятся этою необходимостию. В первое время по мобилизации всё офицерство было полно самого пламенного воодушевления и готово на все жертвы, а потому равнодушно относилось к лишениям своим и своих семейств; но продолжительное бездействие, осложнённое тщетными ожиданиями движения вперёд, намного уже успело охладить общее увлечение. Настаёт период сомнений в силе армии и государства, в силе его внешних союзов. Интимные разговоры в кружка́х на этот счёт становятся всё громче и чаще. Зачастую слышишь отзывы, исполненные горечи и иронии, что мы-де никуда не двинемся и лишь дай бог назад-то уйти без особого срама. Кишинёвскую стоянку, по примеру «азовского сидения», уже окрестили именем «кишинёвского сидения» и говорят, что армии будут розданы медали с надписью «туда и обратно».
Здесь все лица полевого штаба и отдельных управлений действующей армии (за исключением лиц главной квартиры) обыкновенно сходятся ежедневно для завтрака и обеда в дворянском клубе, и тут-то, за скромною бутылкой местного вина или пива, нередко идут все эти рассуждения. Здесь же по вечерам появляются и местные землевладельцы-помещики; у многих из них по деревням расположены части войск, и эти помещики сообщают, что крестьяне, встретившие сначала военный постой довольно радушно, начинают уже заметно тяготиться его продолжительностию. Крупных историй и столкновений между военными и обывателями пока ещё нет, да и солдаты вообще ведут себя удовлетворительно; но, по отзыву помещиков и наезжающих сюда порою непосредственных командиров частей, неприятные столкновения и истории далеко не невозможны собственно по причине слишком продолжительных и усиленных военных постоев среди томительных ожиданий, неизвестности и бездействия.
В среде самой армии доселе случилась только одна крупная, прискорбная история, результатом которой было расстреляние в г. Тирасполе бомбардира (из призывных) 6-й батареи 9-й артиллерийской бригады Павла Гребенщикова.
Дело в том, что 6 декабря в этой батарее справлялся батарейный праздник. Вечером Гробенщиков, напившийся до самозабвения, затеял у себя в хате драку с двумя своими товарищами. Крестьянин, у которого они стояли на постое, послал свою дочку заявить офицерам, что у него в хате солдаты буянят. Старший из наличных офицеров отправил разобрать это дело подпоручика Б—ва, который чуть не накануне лишь поступил в шестую батарею по возвращении из Сербии и потому был одет в сербский костюм. Прибежав в избу, Б—в увидел стоявшего спиною ко входу Гребенщикова, которого удерживал за руки другой солдат, и сразу нанёс Гребенщикову удар в шею, причем с Б—ва упало пальто, надетое внакидку. Гребенщиков, вырвавшись из рук солдата, закричал: «Кто смеет бить меня! Кто меня ударил?» Б—в же, подымая свое пальто и указав на погон (серебряный, по свидетельству одного из солдат), сказал: «Вот кто бьёт тебя». В хате был полумрак, а пьяный солдат, не узнавший в лицо офицера, поступившего в батарею только за два дня пред тем и одетого не в установленное форменное платье, развернулся и отдал ему удар. Все эти обстоятельства выяснились на судебном следствии. В зале суда, кроме публики, были собраны команды от 6-й батареи 9-й артиллерийской бригады и от всех войск, расположенных в Кишинёве. Это дело произвело на присутствующих сильное и тяжёлое впечатление, в особенности же последнее слово подсудимого, который в глубоком волнении вымолвил: «Ей-богу, не знал… не видел… не помню… не дайте умереть постыдною смертию… жена, четверо ребят». По отзыву прежнего начальства Гребенщикова это был солдат исправный и толковый. Выходя из залы, многие заметили, что некоторые из нижних чинов, особенно 6-и батареи, плакали. Смертный приговор, конфирмованный за болезнию главнокомандующего генерал-адъютантом Непокойчицким[1], и казнь Гребенщикова, исполненная в Тирасполе, несколько дней сряду служили здесь почти исключительною темою разговоров в военном и гражданском обществах. Граждане, основываясь на данных, выяснившихся на судебном следствии, были почти все против приговора; военные же, отстаивая его прискорбную необходимость ввиду исключительных обстоятельств текущего времени, находили, что преступление Павла Гребенщикова вызвано опрометчивостию подпоручика Б—ва, который, во-первых, позволил себе явиться к исполнению служебных обязанностей не в установленной форме одежды, а в каком-то импровизированном сербском костюме и, во-вторых, начав непосредственно с кулачной расправы, нарушил тем самым известную статью дисциплинарного устава, которая безусловно воспрещает каждому начальственному лицу вступать в какие бы то ни было объяснения, разбирательства и расправу с пьяным подчинённым. Всё, на что имел законное право подпоручик Б—в, это — приказать солдатам отвести Гребенщикова под арест, впредь до вытрезвления, после которого наложить на него должное дисциплинарное взыскание.
Санитарное состояние армии, вопреки мрачному характеру известий о нём, идущих из заграничной печати, всё ещё продолжает быть блистательным. В «Русском Инвалиде», между прочим, довелось мне случайно прочесть небольшую заметку об этом же предмете, где сказано, что в военных госпиталях у нас нет ни одного случая отморожения членов. Это не совсем точно. Посетив кишинёвские госпитали, я видел лично четырёх больных, страдающих вследствие отморожения ног. В особенности жаль было смотреть на одного молодого терского казака, с жестоко отмороженными пальцами и частью ступней, который в ночь под Рождество, будучи в очередь поставлен на часы около полуночи, простоял бессменно до утра и с поста был прямо отправлен в госпиталь. Сменить позабыли.
На интендантскую часть уже слышатся с разных сторон жалобы, а именно: говорят, что прессованное сено (приготовлением которого в громадных размерах занят подрядчик Коган и Ко), сложенное в складах в большие высокие скирды, при употреблении оказывается в значительном количестве тюков прелым и перегорелым; кроме того многие тюки значительно менее установленного для них веса. На сухой фураж жалоб не слышно, но до полевого коменданта генерал-майора Воейкова доходит жалобы, будто сухари, заготовляемые в кишиневской пекарне, недостаточно просушены, отчего внутренность сухаря свёртывается в твёрдые комки и покрывается плесенью.
Слышатся также жалобы на неудобство обоза, построенного Петербургским Военным Комиссионерством. Телеги этого обоза чересчур плоскодонны и мелки, вроде небольших платформ, вследствие чего кладь, при полной нагрузке, не имеет в низких боках телеги достаточной опоры и становится неустойчивою, а при дурных дорогах легко опрокидывается вместе с телегою, чему, как говорят, уже и было довольно примеров.
22 января приехал в Кишинёв, по железной дороге из Бухареста, принц Дон-Карлос, путешествующий ныне по Европе, после неудачного исхода своих предприятий в Испании. Для встречи этого принца, Великий Князь Главнокомандующий приказал: к шести часам пополудни, к помещению, приготовленному для Дон-Карлоса, на Гостинной улице в доме Маркова, выставить почётный караул от 53-го пехотного Волынского полка и ординарцев; в приёмной зале принца собраться к тому же времени лицам в генеральских чинах, состоящим при Великом Князе Главнокомандующем и адъютантам Его Высочества, начальникам отделов полевого управления армии с их помощниками, председателю полевого военного суда и начальникам управлений и частей, подчинённых начальнику полевого штаба. Почётному караулу и всем вышепомянутым частям приказано быть в походной форме, при орденах, генералам в лентах.
Дон-Карлос весьма красивый брюнет, высокого, стройного роста и по наружности ему нельзя дать более тридцати лет от роду. Рассказывают (не ручаюсь, впрочем, за достоверность), будто испанский принц приезжал с целью предложить свою шпагу и свои военные таланты к услугам нашей армии, но что это предложение было отклонено со всевозможною деликатностью, после чего Дон-Карлос и уехал из Кишинёва.
Примечания[править]
- ↑ Приказ по войскам действующей армии от 31 декабря 1876 г. за № 11.