13-го октября, на слѣдующій день послѣ боя при Горнемъ Дубнякѣ, Главнокомандующій отправился осматривать поле сраженія и гвардейскія войска, участвовавшія въ дѣлѣ. Наши убитые большею частію были уже убраны съ поля и снесены къ нѣсколькимъ общимъ могиламъ, неподалеку отъ редута, внутри котораго похоронили всѣхъ офицеровъ, павшихъ при штурмѣ. На поляхъ оставалось еще нѣсколько неубранныхъ тѣлъ; носильщики небольшими кучками тамъ и сямъ бродили по равнинѣ, отыскивая одиночные трупы; повсюду валялись рваные подсумки, портупейные ремни, клочки одежды, пробитыя и изодранныя фуражки и множество пустыхъ патронныхъ коробокъ; иногда попадались попорченныя ружья, штыки; мѣста гранатныхъ взрывовъ обозначались опаленными яминами, въ которыхъ нерѣдко лежало по нѣскольку осколковъ; такіе же осколки и свинцовыя обливки попадались и по всему полю; мѣстами замѣтны были даже рикошетныя левыя борозды; кое-гдѣ черноватыя пятна запекшейся крови. Но вообще характеръ смерти и побоища, благодаря немедленно принятымъ мѣрамъ, успѣлъ уже на много сгладиться, такъ что собственно поле битвы не производило особенно тяжелаго впечатлѣнія. Не то было въ деревнѣ и внутри укрѣпленій. Нѣсколько обгорѣлыхъ, еще дымившихся остововъ домовъ, разрушенныя выстрѣлами стѣны, исковерканные плетни, деревья, разбитые возы и арбы, сбитый гранатою жестяной шпиль минарета, вздутые трупы лошадей и воловъ, массы разсыпанныхъ патроновъ, и цѣлые ящики съ патронами же, кучи всякаго оружія и человѣческіе трупы, трупы и трупы… Между прочимъ, въ сгорѣвшихъ шалашахъ валялось нѣсколько обугленныхъ тѣлъ, и между ними, вѣроятно, часть раненыхъ, которыхъ туркамъ некогда было убирать во время штурма. Во рвахъ валялось столько мертвыхъ, что, по мѣткому сравненію одного изъ присутствовавшихъ, груды ихъ напоминали переплетенныя между собою клубни червей-гусеницъ. Это были все турецкіе трупы, такъ какъ изъ редута, за исключеніемъ сдавшихся, ни одинъ человѣкъ не спасся бѣгствомъ. Въ громадномъ большинствѣ, на этихъ мертвыхъ замѣчались все смертельныя прикладныя и штыковыя раны. Тутъ же нѣсколько русскихъ врачей перевязывали турецкихъ раненыхъ, между которыми было сдѣлано двѣ резекціи и четыре ампутаціи. Всѣ ампутированные оказались пораженными исключительно осколками гранатъ, дѣйствіе которыхъ было таково, что — по сознанію самого Ахметъ-Хивзи-паши — если бы мы продолжали артиллерійскій огонь еще одинъ часъ, то онъ вынужденъ былъ бы безусловно сдаться, не дожидаясь нашего штурма, и даже въ то самое время какъ мы готовились къ приступу, онъ уже созвалъ было военный совѣтъ для рѣшенія вопроса — не положить ли оружіе.
Духъ войскъ найденъ былъ Великимъ Княземъ въ превосходномъ состояніи: люди смотрѣли бодро и весело; они были горды сознаніемъ не дешево доставшейся имъ побѣды и нетерпѣливо интересовались только однимъ: скоро ли опять пошлютъ ихъ въ дѣло. Разсказамъ объ отдѣльныхъ случаяхъ и частныхъ эпизодахъ не было конца, и между этими разсказами являлось не мало интересныхъ вещей, чѣмъ, конечно, со временемъ воспользуются полковые историки, благодаря исправно и подневно ведущимся нынѣ полковымъ журналамъ. Вообще, на гвардейскихъ бивуакахъ замѣчалось общее одушевленіе. Почти всѣ офицеры запаслись, на память о боѣ 12-го октября, экземплярами взятыхъ ружей Пибоди-Мартини и магазинной системы. Но громадная масса всякаго оружія остается пока въ складахъ. Для насъ дѣйствительно важно обезоруживать турокъ какъ можно болѣе, потому что, по практикуемой ими тактической системѣ, отъ солдата вовсе не требуется ни обученія фронту, ни умѣнья правильно цѣлить и стрѣлять, и вообще ничего того, съ чѣмъ повсюду въ мірѣ привыкли соединять понятіе о настоящемъ регулярномъ солдатѣ. У турокъ совсѣмъ напротивъ: тамъ требуется только стрѣлять — какъ попало и куда попало — лишь бы выпускать возможно болѣе патроновъ. Въ ложементахъ турецкіе регулярные солдаты обыкновенно садятся либо спиною къ атакуемому фронту ихъ позиціи, либо же бокомъ къ своему ружью, и не цѣлясь, а часто даже и зажмуря глаза выпускаютъ себѣ патронъ за патрономъ, пока не опростается цѣлый ящикъ между каждыми двумя стрѣлками. И такъ какъ спеціально-солдатскаго обученія у нихъ нѣтъ, то и понятно, что въ ряды турецкой арміи волей-неволей загоняется всякій, могущій носить на себѣ ружье и патроны. Отъ этого-то между «регулярными» ихъ солдатами и попадается такой громадный процентъ чуть ли не пятнадцатилѣтпихъ мальчиковъ и шестидесятилѣтнихъ старцевъ. При такой системѣ конечно солдаты всегда и повсюду найдутся среди населенія, были бы только ружья да патроны, и вотъ потому-то намъ важнѣе всего отбирать именно огнестрѣльное турецкое оружіе и снаряды.
Въ день 13-го октября въ Боготѣ, который и безъ того всегда достаточпо оживленъ, сказывалось нѣчто особенно одушевленное. Всѣ летучіе рестораны были переполнены посѣтителями, такъ какъ за маркитантскими столами сходятся люди изъ разныхъ мѣстъ, штабовъ, отрядовъ, управленій и учрежденій, и стало быть сюда стекаются источники всевозможныхъ новостей, слуховъ, боевыхъ и тыловыхъ разсказовъ. На этотъ разъ предметомъ общихъ разспросовъ и разговоровъ служило вчерашнее горно-дубняцкое дѣло. На бивуакѣ конвойнаго батальона велѣно было приготовить мѣсто для плѣнныхъ турецкихъ солдатъ, прибытіе которыхъ ожидалось сегодня къ ночи или завтра утромъ. Для горно-дубняцкаго паши Ахмета-Хивзи была приготовлена особая киргизская юрта, а для офицеровъ — палатки и соломенные шалаши во дворѣ, занимаемомъ комендантскимъ управленіемъ.
Въ сумерки вдругъ раздались голоса: «Везутъ! везутъ!.. Плѣннаго пашу везутъ!» — и все, что было въ маркитантскихъ палаткахъ и на ближайшихъ бивуакахъ, разомъ высыпало на улицу, къ воротамъ двора, занимаемаго Его Высочествомъ Главнокомандующимъ.
Дѣйствительно, отъ западнаго конца деревни приближался небольшой эскортъ гвардейскихъ уланъ Его Величества, съ пиками, взятыми на перевесъ черезъ сѣдло. Впереди ѣхалъ командиръ эскорта, поручикъ Дьяковъ, за нимъ верхомъ двое всадниковъ въ красныхъ фескахъ, горно-дубняцкій паша и его начальникъ штаба, а позади ихъ шагалъ молодой турокъ — какъ оказалось потомъ, слуга паши, слегка раненый въ руку.
Ахметъ-Хивзи-паша, одѣтый въ короткое теплое пальто изъ верблюжьяго сукна песчано-желтаго цвѣта, сидѣлъ на конѣ, что́ называется, молодцомъ, сохраняя гордую и полную достоинства осанку. Красная феска его была сдвинута на затылокъ. На видъ это довольно плотно сложенный, средняго роста мужчина, лѣтъ около пятидесяти, съ весьма пріятными чертами лица, обрамленнаго русою бородою съ просѣдью. Типъ этого лица скорѣе славянскій, или вообще сѣверно- европейскій, но никакъ не турецкій, хотя паша и увѣряетъ, что онъ кровный и исконный турокъ. Манеры его плавны, даже довольно изящны и при общей ихъ скромности исполнены достоинства. Вообще, паша этотъ съ перваго же взгляда производитъ впечатлѣніе никакъ не отталкивающаго свойства и невольно возбуждаетъ участіе къ своему положенію военно-плѣннаго. Что же касается до начальника его штаба, закутаннаго въ какую-то лисью шубейку полуженскаго покроя, то это — маленькая, чернявенькая, тщедушная личность, обращающая на себя впиманіе только своимъ положительно еврейскимъ типомъ, хотя, по увѣренію всѣхъ знающихъ его, онъ оказывается прирожденнымъ османлисомъ.
Паша Ахметъ-Хивзи не говоритъ ни на какомъ языкѣ, кромѣ турецкаго. Онъ былъ очень любезно принятъ комендантомъ главной квартиры, генералъ-маіоромъ Штейномъ, проводившимъ пашу въ нарочно приготовленную для него юрту; слугѣ же его было немедленно оказано медицинское пособіе.
На слѣдующее утро, 14-го числа, паша былъ представленъ Великому Князю для необходимаго допроса, который шелъ чрезъ посредство состоящаго при Главнокомандующемъ драгомана, статскаго совѣтника Макѣева. По словамъ Ахметъ-Хивзи, у Османа-паши въ Плевнѣ находится до 60-ти тысячъ разнаго войска; большая часть черкесовъ и баши-бузуковъ уже нѣсколько недѣль выслана оттуда вонъ, какъ лишніе рты; равно высланы и жители турецкаго происхожденія, болгары же оставлены; въ началѣ сентября Ахметъ-Хивзи, въ качествѣ бригаднаго генерала, находился при войскахъ Шефкета, въ Орханіэ, а за удачный проводъ большаго транспорта въ Плевну (10-го сентября) произведенъ въ чинъ ферика (дивизьоннаго генерала) и назначенъ начальникомъ горно-дубняцкаго укрѣпленнаго этапа. По его словамъ, разные турецкіе транспорты, начиная съ 25-го августа, все время проходили въ Плевну партіями различной величины и послѣдній изъ нихъ, 260 повозокъ, прошелъ въ самый день боя 12-го октября, рано утромъ. Дабы уменьшить линію протяженія транспортныхъ колоннъ, турки соединяли вплотную по четыре повозки рядомъ и вели ихъ такимъ образомъ, подъ прикрытіемъ отрядовъ изъ всѣхъ родовъ оружія, отъ этапа къ этапу, избирая для одновременнаго слѣдованія двухъ параллельно идущихъ транспортовъ два пути: софійское шоссе и прибрежную видскую дорогу, выходящую на шоссе у Горняго Дубняка. Шли подводы также и со стороны Виддина. Конечно, на эти показанія не во всемъ можно полагаться и, во всякомъ случаѣ, слѣдуетъ относиться къ нимъ съ нѣкоторою критическою осторожностію, въ виду того, что каждому плѣнному почти всегда, болѣе или менѣе, свойственно преувеличить предъ врагомъ силы и средства своей стороны, прибавивъ къ этому иногда и нѣкоторую долю самохвальства, что̀ въ данномъ случаѣ, напримѣръ, замѣтно относительно постояннаго и безпрепятственнаго подвоза транспортовъ, какъ будто у насъ за Видомъ не было ни одного кавалериста или всѣ до одного были слѣпые. Что̀ касается до злоупотребленія бѣлымъ флагомъ, то паша заявилъ, что онъ не знаетъ, было ли нѣчто подобное, а если и было, то это не болѣе какъ прискорбное недоразумѣніе; самъ же онъ не отдавалъ на это приказанія, и присовокупилъ, что вообще турецкимъ офицерамъ почти нѣтъ возможности сдерживать своихъ солдатъ при нынѣшнемъ смѣшанномъ ихъ составѣ, и особенно въ такія критическія минуты, какъ штурмъ, но что онъ, увидя продолженіе борьбы, не остановился предъ рискомъ броситься самому съ бѣлымъ флагомъ впередъ, въ самую свалку.
По окончаніи аудіенціи у Великаго Князя, паша Ахметъ- Хивзи высказалъ Н. Д. Макѣеву непритворное свое удивленіе, что «Братъ русскаго Падишаха» говорилъ съ нимъ такъ просто и ласково, и даже пригласилъ его сѣсть въ своемъ присутствіи. На вопросъ, что́ же его въ этомъ такъ удивляетъ — паша объяснилъ, что у нихъ, въ Турціи, не только на братьевъ падишаха, но и на сердарь-экрема никто даже изъ старшихъ пашей не смѣетъ глазъ поднять, и при пріемѣ, подойдя къ сердарь-экрему для поклона, долженъ, не поворачиваясь назадъ, отпятиться къ дверямъ и отвѣчать на вопросы стоя, съ потупленною головою, а если сердарь-экремъ будетъ столь несказанно милостивъ, что пригласитъ пашу садиться, то паша можетъ присѣсть не иначе, какъ у двери, на самый кончикъ стула или табурета.
Паша провелъ въ главной квартирѣ около двухъ съ половиною сутокъ; въ это время Н. Д. Макѣевъ видѣлся съ нимъ довольно часто и, между прочимъ, имѣлъ одинъ очень интересный разговоръ. Дѣло коснулось войскъ Хедива, которыя участвовали въ войнѣ сербской и участвуютъ въ нынѣшней.
— Скажи, паша, спросилъ г. Макѣевъ, — сколько египтянъ было противъ сербовъ?
— Не менѣе девяти тысячъ, было ему отвѣтомъ.
— А теперь, у принца Гассана, въ Добруджѣ?
— Отъ восемнадцати до двадцати тысячъ, да ожидаются еще значительныя подкрѣпленія.
— Но, кромѣ того, мы знаемъ изъ своихъ источниковъ, а также изъ иностранныхъ газетъ, что есть египетскія войска и противъ Шипки, и въ Софіи, и въ Солоникахъ, и въ Константинополѣ....
— Есть, есть, подтвердилъ паша.
— Но вѣдь Хедиву надо же еще держать наблюдательный корпусъ и противъ Абиссиніи?
— О, конечно! Это необходимо.
— А кромѣ того надо содержать гарнизоны и по крѣпостямъ, и вообще для внутренней службы?
— Да, и это необходимо.
— Но откуда же у Хедива берутся такія значительныя… даже болѣе чѣмъ значительныя силы?
Паша пожалъ плечами и отвѣчалъ уклончиво, что вамъ-де долженъ быть извѣстенъ контингентъ Египта.
— Вотъ потому-то я и спрашиваю, пояснилъ г. Макѣевъ.
Паша изподлобья посмотрѣлъ на него внимательнымъ, пытливымъ взглядомъ.
— То есть, кажется, ты хочешь спросить меня: ужь не изъ Индіи ли они? спросилъ Ахметъ-Хивзи съ улыбкой.
— Нѣтъ, я желалъ бы только знать, откуда они берутся, отвѣчалъ Макѣевъ, — хотя, признаюсь, въ газетахъ уже не разъ приходилось наталкиваться на намеки, что, пожалуй, и изъ Индіи.
Паша улыбнулся и пожалъ плечами.
— Откуда они, я не знаю, сказалъ онъ, — знаю только, что ихъ привозятъ откуда-то въ Портъ-Саидъ и въ другія мѣста на пароходахъ какихъ-то частныхъ компаній; въ Египтѣ они получаютъ оружіе, обмундированіе и красные фесы, а затѣмъ ихъ перевозятъ въ Европу. Они по нашему не говорятъ, мы тоже не понимаемъ по ихнему, и потому не могу я сказать тебѣ, откуда они берутся. Мусульманскій міръ великъ, прибавилъ Ахметъ-Хивзи, и въ немъ, во имя пророка, тоже не мало найдется своихъ добровольцевъ, а кому нибудь и гдѣ нибудь, можетъ быть, и не безвыгодно избавиться отъ нѣсколькихъ лишнихъ тысячь отчаянныхъ головъ, всегда готовыхъ на возстаніе.
Относительно патентованныхъ «друзей Турціи» паша не особенно выгоднаго мнѣнія, и думаетъ, что если бы не «друзья», то у Турціи никогда не дошло бы дѣло до войны съ Россіей, такъ какъ все здравомыслящее было еще до войны на сторонѣ возможныхъ уступокъ русскимъ требованіямъ, которыя, по словамъ того же паши, были только требованіями справедливости и человѣколюбія. Англичане же, прибавилъ онъ, только потому и «друзья» намъ, что стерегутъ ближайшимъ образомъ, кавъ бы захватить себѣ изъ турецкаго наслѣдства львиную долю[1].
15-го октября главную квартиру посѣтилъ Государь Императоръ, пріѣхавшій въ Боготъ изъ Порадима, гдѣ нынѣ находится мѣсто пребыванія Его Величества. Послѣ завтрака у Великаго Князя Главнокомандующаго, Государь посѣтилъ здѣшніе госпитали, гдѣ разспрашивая лично каждаго раненаго, раздавалъ георгіевскіе кресты наиболѣе отличившимся и наиболѣе израненымъ нижнимъ чинамъ; а послѣ посѣщенія госпиталей, Его Величеству во дворѣ Главнокомандующаго былъ представленъ паша Ахметъ-Хивзи, удостоенный нѣсколькими вопросами со стороны Государя Императора, по окончаніи чего, по турецкому обычаю, онъ приблизился къ стремени Государя и почтительно коснулся края одежды Его Величества.
15-го же числа Его Высочеству Главнокомандующему угодно было назначить генеральнаго штаба полковника Паренсова начальникомъ штаба 2-й гвардейской пѣхотной дивйзіи, вмѣсто полковника Скалона, который по случаю болѣзни, происходящей отъ раны, полученной 12-го октября, отчисленъ отъ должности, съ назначеніемъ состоять при особѣ Главнокомандующаго. Въ этотъ же день полковнику барону Каульбарсу 1-му велѣно занять должность начальника штаба 1-й гвардейской пѣхотной дивизіи, вмѣсто полковника Шмидта, который назначенъ командующимъ лейбъ-гвардіи Финляндскимъ полкомъ, вмѣсто генералъ-маіора Лаврова, умершаго отъ раны.
16-го октября наша армія подъ Плевной пріобрѣла еще одинъ, чрезвычайно важный стратегическій успѣхъ. Въ этотъ день взятъ Телишъ. Къ атакѣ этого укрѣпленнаго этапа назначены были: первыя бригады 2-й и 3-й гвардейскихъ пѣхотныхъ дивизій (полки лейбъ-гвардіи: Московскій, Гренадерскій, Литовскій и гренадерскій Императора Австрійскаго), 2-я гвардейская кавалерійская дивизія и Кавказская казачья бригада; кромѣ того, конечно, и вся артиллерія этихъ частей. Генералъ Гурко, основываясь на томъ, что тылъ атакующихъ будетъ теперь совершенно обезпеченъ со стороны Горняго Дубняка., и что поэтому нѣтъ надобности особенно спѣшить съ Телишемъ, рѣшилъ покончить съ нимъ исключительно посредствомъ артиллерійской канонады. Въ одиннадцать часовъ утра, 72 орудія[2] охватили кольцомъ все пространство, въ которомъ лежатъ три телишевскіе редута. Фланги нашихъ батарей были прикрыты кавалерійскими частями, а полки Московскій и лейбъ-Гренадерскій заняли полукружную позицію впереди нашихъ пѣшихъ орудій (поставленныхъ на склонахъ отлогихъ возвышенностей, по которымъ проходитъ софійское шоссе), тыломъ къ Горнему Дубняку и Чирикову. Предварительно двѣ роты гвардейскихъ саперъ успѣли помочь имъ быстро выкопать ложементы, и этимъ позиція нашихъ пѣхотинцевъ была вполнѣ обезпечена. Лейбъ-гвардіи Литовскій и гренадерскій Императора Австрійскаго полки стали въ резервѣ. Правый флангъ занимала 5-я гвардейская конная батарея, подъ прикрытіемъ лейбъ-гусаровъ, имѣя назначеніе дѣйствовать по расположенному отдѣльно укрѣпленному лагерю; а съ юго-запада, т. е. со стороны Орханіэ, по сторонамъ шоссе расположилась Кавказская бригада, выдвинувъ впередъ свою артиллерію. Пространство же между кавказцами и пѣхотными ложементами занято было остальными гвардейскими кавалерійскими полками и ихъ батареями. Въ то же время, дабы отвлечь отъ Телиша вниманіе плевненскаго гарнизона, сводно-кавалерійскій корпусъ (изъ Семеретъ-Трестеника) и отрядъ генералъ-маіора Чернозубова (изъ Митрополья) предприняли демонстративныя дѣйствія противъ Дольняго Дубняка.
Въ началѣ 12-го часа наши орудія открыли сильный и сосредоточенный огонь по укрѣпленному Телишу. Турки отвѣчали. Для ихъ ружейнаго огня не было мѣста, такъ какъ пули не достигали до линіи нашей артиллеріи, къ тому же нѣкоторыя батареи и пѣхота успѣли наскоро окопаться, чтобы не терпѣть даже и отъ случайныхъ пуль. Между тѣмъ наши залпы безпрестанно посылали по 72 снаряда во внутрь турецкихъ редутовъ. Особенно губительно было дѣйствіе шрапнели, хотя плѣнный Ахметъ-Хивзи-паша и увѣрялъ при допросѣ, что наиболѣе пораженій наносятъ наши обыкновенныя гранаты, а шрапнель будто бы дѣлаетъ много треску, много эффекта, но мало вреда. Практика надъ Телишемъ показала совсѣмъ противное: если губительна простая граната, то несравненно болѣе ея губительна удачно разорвавшаяся шрапнель. Къ полудню турецкій огонь ослабѣлъ уже весьма значительно, а съ часу дня умолкъ совершенно.
Около этого времени конные баши-бузуки и черкесы попытались было уйдти изъ Телиша по направленію къ Орханіэ, но лейбъ-уланы, замѣтивъ это, кинулись на нихъ въ атаку, настигли, набросились и изрубили болѣе полутораста всадниковъ; остальные, убѣгая далѣе, навели преслѣдующихъ улановъ на пѣхоту. Наши кавалеристы, встрѣченные ружейнымъ огнемъ, порубили и стрѣлковъ непріятельскихъ. При этомъ были ранены штабсъ-ротмистры: Сафоновъ, Яфимовичъ и корнетъ Жандръ. Корнету Ухову прострѣлена верхняя губа, но онъ остался во фронтѣ. Изъ нижнихъ чиновъ четверо убиты и десять ранены, большею частію штыками.
Убѣдясь, что турки прекратили огонь, генералъ Гурко подалъ и нашей артиллеріи отбой и послалъ въ Телишъ корнета князя Церетелева съ переводчикомъ и шестью плѣнными турками, изъ числа взятыхъ въ Горнемъ Дубнякѣ. Князь Церетелевъ былъ снабженъ письмомъ на турецкомъ и французскомъ языкахъ, въ которомъ заключалось предложеніе сдаться. На встрѣчу нашему парламентеру выѣхалъ изъ редута начальникъ штаба телишевскаго отряда и, переговоривъ съ нимъ, поскакалъ самъ къ генералу Гурко, стоявшему въ лощинѣ близь шоссе. Цѣлью этого посѣщенія было желаніе узнать условія капитуляціи. Генералъ Гурко объявилъ, что если черезъ полчаса не будетъ положено оружіе, то онъ возобновитъ бомбардировку и не прекратитъ ее, пока въ Телишѣ ни насыпей, ни камня на камнѣ не останется, и тогда уже ни одного человѣка не выпуститъ оттуда; въ случаѣ же немедленной сдачи, обѣщаетъ всѣхъ желающихъ, по сложеніи оружія, отпустить на свободу. Послѣднее льготное условіе прибавлено потому, что для насъ важенъ былъ самый Телишъ, какъ стратегическій пунктъ, а вовсе не тысяча-другая лишнихъ плѣнныхъ. Турецкій офицеръ тотчасъ же поскакалъ назадъ, и не прошло десяти минутъ послѣ того, что онъ скрылся за брустверомъ редута, какъ турки уже выкинули бѣлый флагъ. Въ отвѣтъ на это, поле огласилось побѣднымъ «ура» русскихъ войскъ, для которыхъ столь значительный успѣхъ стоилъ потери одною лишь человѣка убитымъ въ пѣхотѣ, и пятнадцати раненыхъ осколками.
Опытъ научилъ насъ теперь, какъ слѣдуетъ сражаться съ турками. Довольно уже русскіе солдаты гибли жертвами своей храбрости! Турки сидя за своими укрѣпленіями, обсыпаютъ массами пуль все пространство боеваго поля, не рискуя сами ничѣмъ, пока надъ ихъ головами не сверкнутъ наши штыки съ высоты ихъ же собственныхъ брустверовъ; тогда они перебѣгаютъ въ слѣдующій ложементъ и опять начинаютъ лить свинцовый дождь на атакующихъ. Мы убѣдились, что противъ этого шальнаго, безшабашнаго огня надо дѣйствовать не пулями, а мѣткимъ сосредоточеннымъ огнемъ артиллеріи, въ которой, кстати сказать, мы имѣемъ значительное количественное превосходство надъ противникомъ. Первый опытъ такого дѣйствія былъ сдѣланъ надъ Телишемъ, и послѣ двухчасовой канонады далъ блистательные результаты.
Въ исходѣ условнаго получаса начальникъ гвардейской артиллеріи, свиты Его Величества генералъ-маіоръ Бревернъ подъѣхалъ къ телишевскому редуту. Турки въ это время внутри укрѣпленія слагали въ кучи свое оружіе и просили дать имъ отсрочку еще минутъ на двадцать, дабы успѣть управиться и разобраться съ людьми и оружіемъ. Отсрочка была дана, но прошло не болѣе четверти часа, какъ изъ редута выѣхали верхомъ на тощихъ кляченкахъ паша Измаилъ-Хакки, за нимъ начальникъ штаба и свита, потомъ, отступя шаговъ на сто, шла толпа турецкихъ офицеровъ, въ числѣ до ста человѣкъ, а за нею слѣдовали въ порядкѣ, длинною колонною солдаты — таборъ за таборомъ. Батальонъ лейбъ-гвардіи Московскаго полка вытянулся уже цѣпью вдоль по обѣимъ сторонамъ шоссе, готовый принять и конвоировать плѣнныхъ. Къ генералу Гурко подъѣхалъ верхомъ Измаилъ-Хакки, держа у фески свою пухленькую, короткопалую и растопыренную ладонь. На видъ — это маленькая, толстенькая фигурка съ брюшкомъ, что́ называется, карапузикъ, съ заплывшими глазками, красными одутловатыми щечками и вздернутыми къ верху щетинистыми успвами. Измаилъ-Хакки уже пожилыхъ лѣтъ, но не производитъ впечатлѣніе солиднаго человѣка. Когда онъ подъѣзжалъ къ генералу Гурко, на его лицѣ — къ удивленію всѣхъ — сіяла самая пріятная улыбка, вовсе не соотвѣтствовавшая ни обстоятельствамъ минуты, ни его личному положенію, и эта улыбка не сходила съ его физіономіи во все время объясненія, впрочемъ весьма непродолжительнаго. Начальникъ штаба еще ранѣе предварилъ генерала Гурко, что лива (бригадный генералъ) не только понимаетъ, но и говоритъ по-французски.
— Сколько у васъ орудій? — сухо и даже нѣсколько сурово спросилъ генералъ Гурко.
— Три, excellence, отвѣчалъ паша, опять приложивъ ладонь къ фескѣ.
— Сколько у васъ таборовъ?
— Семь, excellence!
— Вы немедленно отправитесь въ Горній Дубнякъ.
— Avec plaisir, excellence!
— Вотъ офицеръ, который васъ будетъ сопровождать.
— Merci, excellence!
И въ послѣдній разъ приложивъ къ фескѣ растопыренную ладонь, паша отъѣхалъ отъ генерала все съ тою же удивительною улыбкой.
Надо сознаться, впечатлѣніе онъ дѣлаетъ совсѣмъ не военное.
Покончивъ съ нимъ, генералъ Гурко пропустилъ мимо себя всѣ семь турецкихъ таборовъ, а московскій батальонъ препроводилъ ихъ вслѣдъ за пашею въ Горній Дубнякъ, гдѣ имъ былъ назначенъ первый ночлегъ. Такимъ образомъ, въ сраженіяхъ 12-го и 16-го сентября мы взяли въ плѣнъ 13 таборовъ пѣхоты, 5 эскадроновъ, 7 орудій, множество ружей и патроновъ, двухъ пашей и до двухсотъ офицеровъ.
Когда сдавшимся въ Телишѣ была предложена свобода, то громадное большинство ихъ, въ томъ числѣ и самъ лива Измаилъ-Хакки со многими офицерами, предпочли остаться у насъ въ плѣну. Судя по этому, не сладка, должно быть, турецкая военная служба, да и «дымъ отечества» тоже, надо думать, не особенно имъ «сладокъ и пріятенъ». Какъ бы, кажись, не воспользоваться свободой, если говорятъ — ступай себѣ на всѣ четыре стороны, и даже не связываютъ при этомъ честнымъ словомъ не подымать болѣе противъ насъ оружія? Во всякомъ случаѣ, этотъ фактъ добровольнаго предпочтенія плѣна свободѣ, плѣна, сопряженнаго съ отправкою въ дальній, чуждый, невѣдомый и враждебный край, — служитъ однимъ изъ яркихъ признаковъ внутренняго разложенія Турціи даже среди ея мусульманскаго элемента. Это значитъ, что даже и мусульмане больше не вѣрятъ въ нее какъ въ государственную силу.
17-го октября въ главную квартиру привезли Измаилъ-Хакки-пашу, съ начальникомъ его штаба и нѣсколькими старшими офицерами, между которыми находятся трое англичанъ, одинъ французъ и одинъ полякъ, въ чинѣ маіора. Послѣдній состоялъ на дѣйствительной службѣ въ султанской арміи, а французско-подданный житель Перы, Лорандо, и бывшій капитанъ англійской[3], нынѣ же полковникъ турецкой службы Купъ (Coope) поступили на время войны волонтерами. Мистеръ Купъ надѣлъ было на себя повязку «Краснаго Полумѣсяца» и потребовалъ, чтобы его освободили на основаніи женевской конвенціи, не считая за военно-плѣннаго; но онъ былъ уличенъ самими турками, которые заявили, что мистеръ Купъ вовсе не врачъ и не санитаръ, а волонтеръ-полковникъ, дравшійся противъ насъ какъ и прочіе. Такимъ образомъ, увертка съ повязкою «Краснаго Полумѣсяца» не послужила ни къ чему мистеру Купу, который впрочемъ, будучи уличенъ, продолжалъ наперекоръ всѣмъ свидѣтельствамъ настаивать, что турки врутъ, врутъ всѣ поголовно, изъ ненависти къ нему, какъ къ христіанину и англичанину. Послѣдній аргументъ особенно хорошъ со стороны добровольнаго ратоборца ислама. Взятые вмѣстѣ съ нимъ двое молодыхъ людей, тоже съ нарукавными повязками «Краснаго Полумѣсяца», дѣйствительно оказались врачами, или если и не вполнѣ врачами, то все же людьми, умѣющими промывать раны, накладывать пластыри и повязки. Для удостовѣренія въ ихъ искусствѣ, имъ было предложено сдѣлать въ боготскомъ лазаретѣ, въ присутствіи нашихъ врачей, нѣсколько перевязокъ раненымъ туркамъ, — и этотъ экзаменъ далъ удовлетворительные результаты, вслѣдствіе чего молодые люди, гг. Вечель (Wachell) и Дугласъ (Douglas), какъ служащіе дѣлу человѣколюбія, были оставлены на свободѣ, при главной квартирѣ, для пользованія раненыхъ турецкихъ плѣнныхъ. 18-го октября оба они были представлены Великому Князю и удостоились ежедневнаго приглашенія къ завтракамъ и обѣдамъ Его Высочества. Они проѣхали отъ Константинополя до Телиша и за весь этотъ путь, начиная отъ Стамбула, видѣли только трехъ русскихъ плѣнныхъ на турецкихъ этапахъ, и эти плѣнные, какъ сказывали имъ турки, были будто бы офицеры. Сверхъ этихъ трехъ несчастныхъ, они не только не встрѣчали, но свидѣтельствуютъ, что даже и не слыхали, чтобы были какіе-либо другіе наши плѣнные у турокъ. Трехъ же офицеровъ, перетитулованныхъ, для пущей важности, въ «русскихъ пашей», турки препровождали этапнымъ порядкомъ въ Стамбулъ на показъ, какъ диковинку; но остальныхъ, какъ говорятъ сами турки, они просто прирѣзываютъ, чтобы избавить себя отъ лишней возни, а плѣнныхъ отъ лишней тоски и скуки. Тѣ же два англичанина говорятъ, что къ удивленію своему, вовсе не встрѣтили въ массѣ турокъ того сочувствія къ «дружественной имъ англійской націи», какого они въ правѣ были ожидать отъ этого «неблагодарнаго народа»; турецкія власти прямо-де и не однократно заявляли имъ, что турки не нуждаются въ англійскихъ медикахъ, а нужны имъ англійскія деньги и англійскіе солдаты. Между прочимъ, гг. Вечель и Дугласъ разсказываютъ, что снаряды, которыми снабжена наша гвардейская артиллерія, производятъ ужасающее дѣйствіе — они будто-бы разрывали на куски турецкихъ солдатъ, находившихся въ траншеяхъ, и что весь телишевскій штабъ удивлялся, зачѣмъ это намъ понадобилось штурмовать Горній Дубнякъ, неся чрезъ то громадныя и совершенно напрасныя потери въ рядахъ отборнѣйшихъ своихъ войскъ, когда мы могли преспокойно и гораздо короче покончить съ нимъ одною лишь канонадою, какъ покончили съ Телишемъ. На другой день по взятіи Телиша, 19-го октября утромъ, туда явилисъ команды лейбъ-егерей съ нѣсколькими своими офицерами и священникомъ, для преданія землѣ. по православному обряду, говарищей, павшихъ здѣсь на штурмѣ 12-го числа. Тщательно обыскавъ все селеніе, они нигдѣ не нашли въ немъ ни одного живаго раненаго; трупы же русскихъ оказались сложенными въ небольшіе ряды, около самаго редута, и слегка засыпаны землею. Когда ихъ отрыли для погребенія — ужасное, потрясающее зрѣлище предстало предъ глазами присутствовавшихъ: всѣ тѣла были звѣрски изуродованы. Вотъ протоколъ, составленный и подписанный тогда же, на мѣстѣ, нижеслѣдующими лицами:
«Мы, нижеподписавшіеся, прибывъ на поле битвы, для уборки тѣлъ убитыхъ лейбъ-гвардіи Егерскаго полка въ дѣлѣ 12-го октября, подъ деревнею Телишемъ, нашли: Всѣ тѣла обобраны до-нага, сняты даже металлическіе кресты. Многіе трупы были страшно обезображены; а когда отрыли трупы, слегка забросанные турками землею, то всѣ они оказались обезображенными еще хуже. Многіе, имѣвшіе во время дѣла не смертельныя раны, были послѣ сильно истязуемы и дорубливаемы. такъ что на многихъ было до десяти сабельныхъ ударовъ, или съ перерѣзанными горлами. Всѣ имѣвшіе галуны и считаемые турками за начальниковъ — замѣтно получали бо́льшія истязанія: имъ вырубливали на головѣ крестъ и вырѣзывали ремни, вмѣсто галуна, и вообще, какъ видно, мучили еще живыхъ, что̀ свидѣтельствуетъ отпечатокъ страданій, оставшійся на лицахъ. Нѣтъ возможности описывать всѣ безобразія, произведенныя турками; довольно перечислить слѣдующіе факты:
1) Встрѣчались трупы съ отрубленными головами, руками и ушами.
2) На многихъ были вырѣзаны ремни, на груди сдѣланы турецкія падписи и даже вырублены цѣлые бока.
3) Сожженные бока, руки и ноги.
4) На головахъ у многихъ вырублены саблями кресты.
5) Многіе были съ перерѣзанными горлами, и большинство изсѣчено безчисленными сабельными и штыковыми ударами.
«О всемъ вышеизложенномъ свидѣтельствуемъ, какъ очевидцы, лейбъ-гвардіи Егерскаго полка: поручикъ Мачихинъ, штабсъ-капитанъ Перепелицынъ 1-й, Австрійскаго полка поручикъ Семеновъ, командиръ 1-й бригады 3-й гвардейской дивизіи, генералъ-маіоръ Философовъ, лейбъ-гвардіи Уланскаго полка корнетъ Шильдбахъ, лейбъ-гвардіи Егерскаго полка подпоручикъ Тигерстедтъ, флигель-адъютантъ капитанъ Богаевскій, поручикъ Демьяненковъ, лейбъ-гвардіи Семеновскаго полка священникъ Евстафій Крюковъ, лейбъ-гвардім Егерскаго полка младшій врачъ Ѳаворскій, художникъ В. В. Верещагинъ, свиты Его Величества генералъ-маіоръ Струковъ. 17 октября 1878 года, с. Телишъ».
Первое извѣстіе объ этихъ ужасахъ привезъ въ главную квартиру ординарецъ Главнокомандующаго, лейбъ-уланскаго полка поручикъ Дерфельденъ 2-й, и указалъ на находившихся здѣсь же двухъ англійскихъ врачей, какъ на вѣроятныхъ свидѣтелей турецкой расправы съ ранеными. Тогда г-дъ Вечеля и Дугласа пригласили въ полевое комендантское управленіе, и здѣсь, 19-го октября, въ присутствіи коменданта геиералъ-маіора Штейна и ординарцевъ Его Высочества поручика Дерфельдена и корнета Галла, директоръ дипломатической канцеляріи Главнокомандующаго, камергеръ Нелидовъ, по приказанію Великаго князя, предложилъ г-мъ Вечелю и Дугласу вопросъ: видѣли ли они лично въ Телишѣ обезображенные трупы русскихъ убитыхъ и раненыхъ, о которыхъ донесъ Великому Князю прибывшій изъ Телиша поручикъ Дерфельденъ?
Г-да Вечель и Дугласъ съ полною искренностію разсказали, что 12-го (24-го) октября они прибыли въ селеніе Луковицу, но далѣе — въ Телишъ слѣдовать не могли, такъ какъ въ этотъ день тамъ шло сраженіе. Пріѣхавъ туда на слѣдующее утро (13-го числа), они немедленно занялись перевязываніемъ турокъ, раненыхъ наканунѣ. Живыхъ раненыхъ изъ числа русскихъ не видѣли. Послѣ обѣда они хотѣли было обратиться къ пашѣ Измаилу-Хакки за позволеніемъ осмотрѣть поле битвы, но паша въ это время спалъ, а потому разрѣшеніе было имъ дано однимъ изъ старшихъ турецкихъ офицеровъ. Г-да Вечель и Дугласъ отправились на поле въ-пятеромъ, съ докторомъ Макъ-Келларомъ (врачомъ лондонскаго госпиталя св. Ѳомы), капитаномъ англійской службы Купомъ и французско-подданнымъ жителемъ Перы г. Лорандо. Они успѣли освидѣтельствовать не болѣе 50 или 60 русскихъ груповъ, но видѣли ихъ гораздо больше. Впрочемъ, г. Лорандо не хотѣлъ останавливаться надъ тѣлами, боясь навлечь на себя этимъ неудовольствіе турокъ. Почти всѣ русскія тѣла были раздѣты до-нага; лишь на весьма немногихъ оставались совершенно разорванные остатки окровавленныхъ рубашекъ. Первое, что́ поразило г-дъ Вечеля и Дугласа съ товарищами, былъ видъ нашего солдата съ отрубленною головою. Далѣе были трупы съ изрубленыыми въ разныхъ мѣстахъ лицами; у многихъ были отрѣзаны носы, у другихъ уши, у пяти или шести головы совершенно отрублены. Болѣе прочихъ пощажены были только убитые наповалъ, т. е. такіе, раны которыхъ носили безусловно смертельный характеръ. Эти трупы, большею частію, оказались только обобранными и раздѣтыми. Получившіе же во время боя легкія не смертельныя раны, были почти всѣ до одного обезображены. Два трупа лежали съ выжженными животами. У многихъ виднѣлось по нѣскольку пистолѣтныхъ ранъ, нанесенныхъ очевидно въ упоръ, такъ какъ окраины каждой подобной раны явно были обожжены порохомъ. Докторъ Макъ-Келларъ былъ до такой степени пораженъ и возмущенъ этимъ зрѣлищемъ, что не захотѣлъ долѣе оставаться съ турками и уѣхалъ изъ Телиша, съ намѣреніемъ возвратиться въ Англію[4]. Г-да же Вечель и Дугласъ должны были остаться, такъ какъ имъ было приказано президентомъ общества «Краснаго Полумѣсяца» находиться въ Телишѣ для ухода за ранеными, ожидавшимися отъ слѣдующей атаки. Чрезъ посредство г. Лорандо, они обратились къ турецкому офицеру съ вопросомъ, какъ могли быть допущены подобные ужасы? Тотъ отвѣчалъ, что удержать отъ этого солдатъ нѣтъ никакой возможности, и что, кромѣ того, немедленно по окончаніи сраженія явились на поле черкесы и баши-бузуки, которые принялись обирать и уродовать раненыхъ. Г. Вечель говоритъ, что онъ дѣйствительно встрѣтилъ на пути въ Телишъ толпы черкесовъ и баши-бузуковъ, которые везли на нагруженныхъ до-нельзя лошадяхъ разное имущество, ограбленное съ нашихъ раненыхъ и убитыхъ. Между тѣмъ, всѣ эти ужасы несомнѣнно должны были происходить на глазахъ турецкихъ офицеровъ, потому что нѣкоторые обезображенные трупы лежали всего лишь шагахъ въ пятидесяти отъ батареи; впереди же ихъ находилась турецкая цѣпь. Начальникъ отряда «Краснаго Полумѣсяца», отправленнаго къ Плевнѣ, докторъ Саррель изъ Константинополя, привезшій въ Телишъ г-дъ Вечеля и Дугласа, говорилъ имъ, что онъ тоже былъ въ этотъ самый день (13-го) утромъ на полѣ битвы и видѣлъ русскихъ раненыхъ раздѣтыми. Что же касается обезображенныхъ труповъ, то на счетъ этого г. Саррель умалчиваетъ… Всѣ тѣла русскихъ, павшихъ 12-го октября, насколько извѣстно г-мъ Вечелю и Дугласу, были зарыты 14-го числа.
Составленный обо всемъ этомъ и переведенный на англійскій языкъ формальный актъ, подписанъ г-ми Вечелемъ и Дугласомъ, дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ и камергеромъ Нелидовымъ, комендантомъ дѣйствующей арміи генералъ-маіоромъ Штейномъ, лейбъ-гвардіи Уланскаго полка поручикомъ Дерфельденомъ и лейбъ-гвардіи Коннаго полка корнетомъ Галломъ.
Между плѣнными находится одинъ имамъ, который, какъ правдивый человѣкъ, вполнѣ подтвердилъ телишевскія неистовства, и когда при этомъ у допрашивавшаго лица невольно вырвался упрекъ туркамъ за ихъ звѣрства, имамъ отвѣчалъ спокойно, съ видомъ глубокаго убѣжденія:
— Коранъ такъ повелѣваетъ.
— Но вѣдь вы должны соблюдать законы международнаго права, возразили ему.
— Коранъ не знаетъ ихъ, отвѣчалъ онъ.
— Однако же, вы присоединились къ женевской конвенціи?
— Коранъ ни слова не говоритъ объ этомъ.
Таковъ былъ послѣдній отвѣтъ имама, который, судя по его благодушному виду и спокойному характеру, даже вовсе не производитъ впечатлѣнія человѣка фанатическаго[5].
Плѣнные офицеры, все время, что они находились въ Боготѣ, получали пищу отъ стола Великаго Князя, и вообще ихъ старались содержать, по возможности, удобно. Если имъ приходилось спать въ палаткахъ, испытывая сырость и ночной холодъ, то и сами мы помѣщались не лучше: Великій Князь Главнокомандующій жилъ въ такой же юртѣ, какъ и его плѣнные паши и, стало быть, ни турки, ни ихъ друзья добровольцы-англичане не могли быть на насъ въ претензіи за нѣкоторыя неудобства, которыя имъ приходилось испытывать: á la guerre à la guerre! Англичане, впрочемъ, кажись, не особенно сѣтовали, такъ какъ у насъ имъ было несравненно лучше, чѣмъ у турокъ. Мистера Купа вмѣстѣ съ пашами, польскимъ маіоромъ и французскішъ волонтеромъ дня черезъ два-три отправили въ Россію, а господа Вечель съ Дугласомъ и нѣсколько турецкихъ офицеровъ, еще недѣли двѣ, если не больше, оставались въ Боготѣ. Не малое развлеченіе нашимъ боготскимъ конюхамъ, деньщикамъ и солдатамъ ежедневно доставляли эти два джентльмена. Каждое утро, возставъ отъ сна и умывшись, они выходили изъ своей палатки на воздухъ, въ шерстяныхъ фуфайкахъ и такихъ же нижнихъ панталонахъ, плотно облегавшихъ ихъ благородныя формы, становились одинъ противъ другаго въ гимнастическихъ позахъ и, по командѣ, подаваемой другъ другу, съ увлеченіемъ принимались продѣлывать разныя гимнастическія штуки: прыжки, выгибы, кувырканія, вскакиванія одинъ другому на плечи и т. п. — словомъ, всѣ фокусы, какіе въ любомъ циркѣ изображаютъ ученые клоуны. И надо отдать имъ справедливость: они продѣлывали всѣ эти хитрыя, головоломныя штуки съ искусствомъ и ловкостью истинныхъ клоуновъ, ни мало не смущаясь толпой окружавшихъ ихъ зрителей, которые каждое утро сходились поглазѣть на эту «камедь» и, что̀ называется, животики надрывали со смѣху. Эти гимнастическія упражненія были причиною того, что почти во всемъ офицерскомъ населеніи Богота сложилось убѣжденіе, пущенное, первоначально какъ слухъ, кѣмъ-то изъ служащихъ въ комендантскомъ управленіи, что господа Вечель и Дугласъ собственно не медики, а бывшіе клоуны константинопольскаго цирка, которые въ началѣ войны были завербованы членами мѣстнаго англійскаго комитета въ общество «Краснаго Полумѣсяца», подучились кое-какъ дѣлать перевязки и затѣмъ, въ качествѣ фельдшеровъ, отправлены къ Осману въ Плевну, куда впрочемъ не попали, а остались въ Телишѣ. Такъ ли это, или не такъ, но во всякомъ случаѣ, оба они замѣчательные мастера въ клоунскомъ искусствѣ.
Измаилъ-Хакки-паша продолжаетъ быть все такимъ же счастливымъ смертнымъ, какъ и въ минуту своей сдачи. Онъ все также вѣчно улыбается, часто смѣется, иногда даже безъ всякаго къ тому повода; любитъ хорошо и много поѣсть, мягко и много поспать, а еще болѣе выпить, не смотря на запрещеніе Корана и, кажется, очень и очень доволенъ своею судьбою, что наконецъ-то попалъ въ плѣнъ къ русскимъ. «Если сдался мой начальникъ, Ахметъ-Хивзи-паша, говоритъ онъ въ свое оправданіе, — если ужь онъ нашелъ нужнымъ сдаться вамъ въ Горнемъ Дубнякѣ, то я не знаю, почему же было и мнѣ не капитулировать?… Подчиненный всегда и во всемъ долженъ брать примѣръ съ хорошаго начальника, а Ахметъ-Хивзи (да хранитъ его Аллахъ!) самый достойный изъ достойнѣйшихъ! Мы, какъ подчиненные, обязаны были слѣдовать его разумному примѣру. Этого требовала даже самая дисциплина».
И кто̀ его знаетъ, этого толстяка Измаила-Хакки, — не то онъ смѣется, не то серьезно говоритъ подобныя вещи. Но малый онъ себѣ на умѣ, и это по всему видно. Не въ обиду ему будь сказано, — онъ представляется мнѣ какою-то смѣсью Фальстафа съ гоголевскимъ помѣщикомъ Пѣтухомъ, на чисто турецкой закваскѣ. Вслѣдствіе кое-какого знанія французскаго языка, онъ считался въ Стамбулѣ «европейски» образованнымъ человѣкомъ и, въ качествѣ таковаго, занималъ почти исключительно «штатскія», но разумѣется, не безвыгодныя должности по гражданской администраціи и чуть ли не по таможенной части. Такъ, по крайней мѣрѣ, мнѣ помнится изъ пересказовъ людей, которые вели съ нимъ бесѣды.
Но между всѣми плѣнными турецкими офицерами нашелся одинъ особенно милый человѣкъ, котораго нельзя было не полюбить; и дѣйствительно, его полюбили всѣ, кто приходилъ съ нимъ въ какое-либо соотношеніе. Это былъ почтенный старичекъ лѣтъ подъ семьдесятъ, съ чрезвычайно благодушнымъ выраженіемъ лица, въ которомъ просвѣчивалъ умъ, но такой безхитростный, беззлобный, какъ бы совершенно дѣтскій. Звали его Али-эфенди н носилъ онъ скромный чинъ «колъ-агасы», т. е. капитана. Я часто навѣщалъ его, вмѣстѣ съ Н. Д. Макѣевымъ или съ ротмистромъ Чайковскимъ, который отлично говоритъ по-турецки, бывши самъ нѣкогда маіоромъ турецкой службы[6]. Войдешь, бывало, согнувшись въ три погибели, въ его шалашикъ — Али-эфенди такъ и просіяетъ. Скучно ему, бѣднягѣ, сидитъ себѣ день-деньской на коврикѣ, поджавъ подъ себя ноги, и сло̀ва сказать ему не съ кѣмъ, такъ какъ двое товарищей его бо̀льшую часть сутокъ проводятъ въ непробудномъ снѣ, а онъ между тѣмъ человѣкъ общительный, живой, поболтать любитъ — ну, и радъ случаю. Сейчасъ отдастъ «селямъ», приложивъ руку ко лбу, ко груди и къ губамъ — дескать, разумъ, сердце и уста — все благоухаетъ почтеніемъ и привѣтствіемъ входящему съ миромъ. Взяли его, несчастнаго, въ одномъ форменномъ мундирчикѣ; ни укрыться, ни одѣться чѣмъ нибудь теплымъ — ничего этого нѣтъ у него, а ночи сырыя, да холодныя.
— Али-эфенди, гдѣ же твой багажъ, барашекъ ты бѣдный? еще въ первый нашъ визитъ спросилъ его Н. Д. Макѣевъ.
— Былъ багажъ, былъ, мой паша; хотя и не большой, но былъ; фуфайка теплая была, кожушекъ, одѣяльце байковое — все это было… было, мой паша, было… и табакъ былъ, а теперь нѣтъ ничего… исчезло… Иншаллахъ!.. (Божья воля)!
— Куда же и какъ это могло исчезнуть?…
— Иншаллахъ, мой паша!… Стыдно сказать, какъ и когда это было… стыдно, совѣстно…
— Неужели изъ нашихъ кто нибудь покорыствовался! спросилъ я чрезъ посредство Николая Дмитріевича, самъ покраснѣвъ отъ одной мысли о возможности чего-либо подобнаго.
— О, нѣтъ, нѣтъ! рѣшительно возразилъ старикъ, — нѣтъ, мой паша! Передай этому цвѣтущему и достопочтенному моему гостю (т. е. мнѣ), что я и ни одной минуты не мыслилъ ничего дурнаго на русскаго аскера… Нѣтъ, русскій аскеръ — честный аскеръ, равно какъ и турецкій аскеръ — тоже честный аскеръ; но, къ стыду и несчастію, у насъ есть воры; это — черкесы. Я — Божьею волею — капитанъ артиллеріи и во время боя находился на батареѣ при моихъ орудіяхъ, гдѣ и оставался до конца дѣла… Тутъ лива Измаилъ-Хакки собралъ къ себѣ на совѣтъ офицеровъ, что надо, молъ, сдаваться, какъ быть? А въ это самое время черкесы, прослышавъ, что дѣло идетъ о сдачѣ, пустились шарить по нашимъ землянкамъ и шатрамъ и, пока мы совѣщались у Измаила-Хакки, эти негодяи все, какъ есть все, поограбили у насъ, даже изранивъ при этомъ кинжалами многихъ изъ нашихъ слугъ, и удрали… удрали вонъ изъ Телиша… Но, мы уже здѣсь, въ Боготѣ, слышали, что они получили достойное возмездіе отъ уланъ гвардіи вашего падишаха.
Мы, общими усиліями, кое-какъ справили для бѣднаго старичка-капитана теплую фуфайку, шерстяные чулки, коврикъ, да одѣяло, а кромѣ того подарили ему фунта три табаку и нѣсколько пачекъ папиросныхъ бумажекъ. И надо было видѣть, какъ онъ обрадовался, какъ былъ тронутъ до слезъ, и какъ искренно благодарилъ за всѣ эти бездѣлицы, которыя, однако, въ его положеніи, являлись вещами самой первой важности.
— О, благодарю, благодарю васъ! восклицалъ онъ, нервно пожимая всѣмъ намъ руки: — чудеса право!.. Мои враги — мои лучшіе друзья! Развѣ не чудеса это?!.. Подданные моего падишаха, мои боевые сотоварищи меня ограбили, а непріятели вдругъ снабжаютъ меня, бѣднаго старика, всѣмъ необходимымъ!.. Друзья — враги, враги — друзья! Дивныя вещи показуетъ намъ воля Аллаха! Дивныя вещи!.. И зачѣмъ, право, эта война между нами!? Зачѣмъ она?.. Міръ Божій великъ и пространенъ, и всѣмъ, всѣмъ-то есть въ немъ достаточно мѣста, не только человѣку, но и послѣдней маленькой букашкѣ, что́ ползаетъ, почти невидимая глазу, на нѣжномъ лепесткѣ розы — всѣмъ есть мѣсто, пріютъ и предпазначеніе, а мы, люди, разумныя существа — мы, между тѣмъ, воюемъ, убиваемъ другъ друга… Какая великая несправедливость! Какое ужасное зло и заблужденіе!.. Зачѣмъ все это?
Почтенному канитану возразили на это, что нашъ Государь не хотѣлъ войны, что Онъ до самаго ея объявленія изъявлялъ уступчивость до послѣдней мѣры и предѣла, отстаивая для христіанскихъ подданныхъ султана лишь ту скромную свободу существованія, какою, по его же, Али, словамъ, пользуется всякая микроскопическая букашка на лепесткѣ розы. И этой-то скудной доли свободы не хотѣли имъ дать въ Стамбулѣ, а когда букашки вздумали протестовать, то изъ Стамбула послали войска съ разными Шефкетами убивать ихъ, жечь и грабить.
Старичекъ грустно вздохнулъ и поникъ головою.
— Что̀ до меня, проговорилъ онъ въ грустномъ раздумьи — то я никого не убивалъ и не грабилъ… Грабежъ и убійство — это не мое дѣло. Мой міръ иной. Мой міръ — поэзія и музыка… Риѳмы и звуки, звуки и риѳмы — вотъ мой міръ, господа!.. Другого я не знаю.
— О, да ты поэтъ, Али-ефенди! съ удивленіемъ воскликнулъ я.
— Да, поэтъ, а еще болѣе музыкантъ, отвѣчалъ онъ съ тихою улыбкой, когда ему перевели смыслъ моего восклицанія.
Оказалось, что нашъ старикъ — артистъ и композиторъ, что онъ умѣетъ играть на кларнетѣ, скрыпкѣ и фортепіано, и написалъ на своемъ вѣку не мало музыкальныхъ піесъ, молитвъ, романсовъ и маршей, за одинъ изъ которыхъ даже удостоился почетнаго отзыва со стороны покойнаго султана Абдулъ-Азиса. И онъ старчески-разбитымъ голосомъ началъ намъ напѣвать мотивъ этого послѣдняго марша, а потомъ сталъ декламировать какое-то стихотвореніе. Затѣмъ оказалось, что ему знакома отчасти и европейская музыка — нѣкоторыя произведенія Моцарта, Листа, Россини, Доницетти, Верди и прочихъ, преимущественно итальянскихъ композиторовъ. — «Но, отдавая всю дань достойнаго поклоненія ихъ талантамъ, говорилъ старичекъ, — я не мечталъ о подражаніи ихъ образцамъ. Напротивъ, я мечталъ о воспроизведеніи нашей собственной, народной турецкой музыки, въ которой есть, повѣрьте мнѣ, свои красоты и достоинства, которыхъ впрочемъ Европа не знаетъ, да и знать не хочетъ… Силы мои, конечно, слабы, музыкальное образованіе далеко не достаточно — я самоучка, — но я чувствую сердцемъ, душою моею, что онѣ есть, эти красоты, и не сомнѣваюсь, что когда нибудь другой человѣкъ, несравненно болѣе меня сильный талантомъ, объяснитъ ихъ образованному міру, заставитъ понять и полюбить ихъ… Каждый народъ имѣетъ свою поэзію и музыку, и каждый народъ можетъ ими сказать міру что нибудь новое, а потому каждый народъ заслуживаетъ вниманія къ своей поэзіи и музыкѣ со стороны другихъ, болѣе образованныхъ народовъ».
Говоря это, нашъ старичекъ совсѣмъ какъ будто преобразился. Куда дѣвалась хилость и сгорбленность. Голова поднялась на плечахъ, жестъ получилъ вдругъ размашистость, голосъ окрѣпъ, зазвучалъ силою вѣры и убѣжденія, старческій взглядъ прояснѣлъ и загорѣлся, внутренияя мысль озарила собою каждый мускулъ лица; видно было, что онъ попалъ наконецъ въ свою настоящую стихію, какъ рыба въ воду, что въ этой стихіи ему просторно, привольно, что въ ней онъ свой, знающій и понимающій все что́ надо… Однимъ словомъ, въ немъ вдругъ пробудился поэтъ, сказалась чуткая артистическая натура. И какое удовольствіе бывало для него слушать музыку, когда оркестры лейбъ-казачьяго полка или 5-го сапернаго батальона играли на дворѣ во время завтраковъ и обѣдовъ у Великаго Князя!
Одинъ изъ насъ добылъ ему, кажется, у казачьяго капельмейстера, тетрадь чистой нотной бумаги и при этомъ подарилъ карандашъ и свирѣль. Старикъ былъ въ восторгѣ. Теперь онъ могъ писать свои ноты, сочинять новыя молитвы и марши, а для развлеченія играть на дудочкѣ.
— Али-эфенди, ты такъ чистъ и молодъ душою; скажи, пожалуйста, который тебѣ годъ? — спросили его однажды.
— О, вѣкъ мой дологъ подъ солнцемъ! Милостію Аллаха, уже скоро семьдесятъ.
— А сколько лѣтъ на службѣ?
— Пятьдесятъ-первый. Отъ самой юности и до сей минуты я служилъ моимъ падишахамъ (да будутъ благословенны ихъ имена!), ни разу не выходя въ отставку.
— И все въ военной службѣ?
— Все въ военной. Какой путь былъ указанъ мнѣ въ юности моимъ отцомъ (который тоже былъ воинъ), тѣмъ я и продолжалъ шествовать, не уклоняясь на другія житейскія дороги.
— Но отчего же на тебѣ такой маленькій чинъ? Ты всего только «колъ-агасы», капитанъ по нашему?
Старичекъ пожалъ плечами.
— Увы! я съ молоду никогда не былъ красивъ собою! слегка вздохнулъ онъ съ добродушною улыбкой.
На прощанье, передъ отправленіемъ въ Россію, Али-эфенди записалъ себѣ наши имена на память.
— Друзья — враги, враги — друзья! Могу ли я позабыть такое чудесное сопоставленіе! говорилъ онъ растроганнымъ голосомъ, прощаясь[7].
Примѣчанія[править]
- ↑ Кипрская конвенція краснорѣчиво подтвердила мнѣніе умнаго турка.
- ↑ 4 конныя и 6 пѣшихъ батарей.
- ↑ 7-го стрѣлковаго полка.
- ↑ Корреспондентъ газеты «Times» въ письмѣ изъ Татаръ-Базарджика отъ 11-го октября подтверждаетъ ужасающія подробности о жестокостяхъ, совершонныхъ турками въ Телишѣ, и свидѣтельствуетъ, что «сами турки не отвергаютъ подобныхъ звѣрствъ и даже не думаютъ оправдываться въ нихъ».
- ↑ Корресподентъ «Daily News», описывая воепныя дѣйствія, происходящія подъ Плевною, и упоминая объ истязаніяхъ, которымъ подвергаютъ турки русскихъ раненыхъ, и объ умерщвленіи ими плѣнныхъ въ то время, какъ съ турецкими плѣнными обращаются въ Россіи почти какъ съ собственными солдатами, задаетъ себѣ, между прочимъ, слѣдующій вопросъ, на который самъ же и отвѣчаетъ: «Если бы во время франко-германской войны, французы убивали всѣхъ попавшихся въ ихъ руки раненыхъ и не раненыхъ нѣмцевъ, то какая участь постигла бы французскихъ офицеровъ и солдатъ, взятыхъ въ плѣнъ нѣмцами? Всѣ офицеры были бы преданы военному суду и разстрѣляны, или можетъ быть повѣшены за убійство; та же участъ постигла бы каждаго десятаго человѣка изъ солдатъ. Вся Европа, не исключая и туркофиловъ, рукоплескала бы подобному образу дѣйствій германскихъ властей, а главное — французы перестали бы убивать раненыхъ и плѣнныхъ».
- ↑ Ротмистръ 2-го лейбъ-уланскаго Курляндскаго полка Чайковскій — сынъ бывшаго польскаго эмигранта М. Чайковскаго (Садыкъ-паши), нѣкогда сформировавшаго въ Добруджѣ турецкую казачью бригаду. Раскаявшись, онъ просилъ у Государя помилованія, которое и получилъ, вмѣстѣ съ разрѣшеніемъ возвратиться въ Россію. М. Чайковскій извѣстенъ и въ нашей литературѣ.
- ↑ Гдѣ-то онъ теперь? возвратился ли по добру по здорову въ отечество, или гдѣ нибудь въ Россіи сложилъ старыя кости, унося съ собою въ могилу свои риѳмы и звуки, свои гимны и марши?..