[196]
Каждый разъ, какъ умираетъ доброе, хорошее дитя, съ неба является Божій ангелъ, беретъ дитя на руки и облетаетъ съ нимъ, на своихъ большихъ бѣлыхъ крыльяхъ, всѣ его любимыя мѣстечки. По пути ангелъ съ ребенкомъ набираютъ цѣлый букетъ разныхъ цвѣтовъ и берутъ ихъ съ собою на небо, гдѣ они расцвѣтаютъ еще пышнѣе, чѣмъ на землѣ. Богъ прижимаетъ всѣ цвѣты къ своему сердцу, а одинъ цвѣточекъ, который покажется ему милѣе всѣхъ, цѣлуетъ въ самое сердечко; цвѣтокъ получаетъ тогда голосъ и можетъ присоединиться къ хору блаженныхъ духовъ.
Все это разсказывалъ Божій ангелъ умершему ребенку, неся его въ своихъ объятіяхъ на небо; дитя слушало ангела, какъ сквозь сонъ. Они пролетали надъ тѣми лѣсами, гдѣ такъ часто играло дитя при жизни; пролетали надъ зелеными садами, гдѣ росло множество чудесныхъ цвѣтовъ.
— Какіе же взять намъ съ собою на небо?—спросилъ ангелъ.
Въ саду стоялъ прекрасный, стройный розовый кустъ, но чья-то злая рука надломила его, такъ что вѣтви, усыпанныя большими, полураспустившимися бутонами, почти совсѣмъ завяли и печально повисли.
— Бѣдный кустъ!—сказало дитя.—Возьмемъ его, чтобы онъ опять расцвѣлъ тамъ у Боженьки!
Ангелъ взялъ кустъ и такъ крѣпко поцѣловалъ дитя, что оно слегка пріоткрыло глазки. Потомъ они нарвали еще много пышныхъ цвѣтовъ, но кромѣ нихъ взяли и скромный златоцвѣтъ и простенькіе анютины глазки.
— Ну вотъ, теперь и довольно!—сказалъ ребенокъ, но ангелъ покачалъ головой и полетѣлъ съ нимъ дальше.
Ночь была тихая, свѣтлая; весь городъ спалъ; они пролетали надъ одной изъ самыхъ узкихъ улицъ. На мостовой валялась солома, зола и всякій хламъ: черепки, обломки алебастра, тряпки, старыя донышки отъ шляпъ, словомъ, все, что уже отслужило свой вѣкъ или потеряло всякій видъ; наканунѣ какъ разъ былъ день переѣзда съ квартиръ.[1]
[197]
И ангелъ указалъ на валявшійся въ этомъ хламѣ разбитый цвѣточный горшокъ, изъ котораго торчалъ комъ земли, весь оплетенный корнями большого, полевого цвѣтка; цвѣтокъ завялъ и никуда больше не годился, его и выбросили.
— Возьмемъ его съ собою!—сказалъ ангелъ.—Я разскажу тебѣ про этотъ цвѣтокъ, пока мы летимъ!
И ангелъ сталъ разсказывать.
„Въ этой самой узкой улицѣ, въ низкомъ подвалѣ, жилъ бѣдный больной мальчикъ. Съ самыхъ раннихъ лѣтъ онъ вѣчно лежалъ въ постели; когда же чувствовалъ себя особенно хорошо, то проходилъ на костыляхъ по своей коморкѣ раза два взадъ и впередъ, вотъ и все. Иногда лѣтомъ солнышко заглядывало на полчаса и въ подвалъ; тогда мальчикъ садился на солнышко и, держа руки противъ свѣта, любовался просвѣчивавшею въ его тонкихъ пальцахъ алою кровью; такое сидѣнье на солнышкѣ замѣняло ему прогулку. О богатомъ весеннемъ уборѣ лѣсовъ онъ зналъ только потому, что сынъ сосѣда приносилъ ему весною первую распустившуюся буковую вѣточку; бѣдняжка держалъ ее надъ головой и переносился мыслью подъ зеленые буки, гдѣ сіяло солнышко и распѣвали птички. Разъ сынъ сосѣда принесъ мальчику и полевыхъ цвѣтовъ; между ними былъ одинъ съ корнемъ; мальчикъ посадилъ его въ цвѣточный горшокъ и поставилъ на окно близь своей кроватки. Видно легкая рука посадила цвѣтокъ: онъ принялся, сталъ рости, пускать новые отростки, каждый годъ цвѣлъ и былъ для мальчика цѣлымъ садомъ, его маленькимъ земнымъ сокровищемъ. Мальчикъ поливалъ его, ухаживалъ за нимъ и заботился о томъ, чтобы его не миновалъ ни одинъ лучъ, который только пробирался въ коморку. Ребенокъ жилъ и дышалъ своимъ любимцемъ, и тотъ, вѣдь, цвѣлъ, благоухалъ и хорошѣлъ для него одного. И къ цвѣтку повернулся мальчикъ даже въ ту послѣднюю минуту, когда его отзывалъ къ себѣ Господь Богъ… Вотъ уже цѣлый годъ, какъ мальчикъ у Бога; цѣлый годъ стоялъ цвѣтокъ, всѣми забытый на окнѣ, завялъ, засохъ и былъ выброшенъ на улицу вмѣстѣ съ прочимъ хламомъ. Этотъ-то бѣдный, увядшій цвѣточекъ мы и взяли съ собой: онъ доставилъ собою куда больше радости, чѣмъ самый пышный цвѣтокъ въ саду королевы.»
— Откуда же ты знаешь все это?—спросило дитя.
[198]
— Знаю!—отвѣчалъ ангелъ.—Вѣдь, я самъ былъ тѣмъ бѣднымъ калѣкою-мальчикомъ! Я узналъ свой цвѣтокъ!
И дитя широко-широко открыло глазки, вглядываясь въ прелестное, радостное лицо ангела. Въ ту же самую минуту они очутились на небѣ у Бога, гдѣ царятъ вѣчныя радость и блаженство. И Богъ прижалъ къ своему сердцу умершее дитя,—у него выросли крылья, какъ у другихъ ангеловъ, и онъ полетѣлъ рука объ руку съ ними. Богъ прижалъ къ сердцу и всѣ цвѣты, поцѣловалъ же только бѣдный увядшій полевой цвѣтокъ, и тотъ присоединилъ свой голосъ къ хору ангеловъ, которые окружали Бога; одни летали возлѣ Него, другіе подальше, третьи еще дальше и такъ до безконечности, но всѣ были равно блаженны. Всѣ они пѣли и славили Бога: и малые, и большіе, и доброе только что умершее дитя, и бѣдный полевой цвѣточекъ, выброшенный на мостовую вмѣстѣ съ соромъ и хламомъ.
См. также одноимённые страницы.