Нѣкоторое время плаванье „Авраама Линкольна“ совершалось безъ всякихъ приключеній. Разъ только представлялся случай Неду Ленду показать свою удивительную ловкость и искуство.
30-го іюня, недалеко отъ Малуинскихъ острововъ, фрегатъ нашъ повстрѣчалъ американскихъ китолововъ. Мы сейчасъ обратились къ нимъ съ вопросами: „не видали ли вы чудовища?“ Они отвѣчали, что у нихъ о чудовищѣ нѣтъ ни слуху, ни духу.
Послѣ переговора о нарвалѣ, одинъ изъ этихъ китолововъ, капитанъ парохода „Монроэ,“ знавшій, что Недъ Лендъ находится на бортѣ „Авраама Линкольна,“ сказалъ капитану Фаррагюту:
— У насъ китъ въ виду, и я обращусь къ вамъ съ просьбой.
— Съ какою? Очень радъ, коли могу.
— Позвольте Неду Ленду отлучиться на часокъ времени, — онъ намъ поможетъ въ охотѣ.
Капитанъ Фаррагютъ, разумѣется, позволилъ; ему и самому хотѣлось поглядѣть, какъ Недъ Лендъ отличается.
Недъ Лендъ на этотъ разъ отличился такъ, что вмѣсто одного прикололъ двухъ китовъ. Одного онъ прокололъ въ самое сердце, а другаго вдогонку.
— Ну! думалъ я, ну, коли только чудовище наткнется когда нибудь на острогу Неда Ленда, такъ ему, пожалуй, и не выскочить живому, — я, по крайней мѣрѣ, не поручусь за то, что оно выскочитъ!
Фрегатъ чрезвычайно быстро прошелъ мимо юговосточнаго берега Америки. 3-го іюля мы уже находились у входа въ Магеллановъ проливъ, близь мыса Дѣвъ. Только капитанъ Фаррагютъ не захотѣлъ пуститься этимъ извилистымъ проходомъ, а постарался обогнуть мысъ Горнъ.
Экипажъ единодушно одобрилъ распоряженія капитана. И вправду, можно ли было ожидать встрѣчи съ „чудовищемъ“ въ этомъ узкомъ проливѣ? Почти всѣ матросы говорили:
— Да ему тутъ и не пролѣзть! Этакая махина и не продерется тутъ!
6-го іюля, около трехъ часовъ вечера, „Авраамъ Линкольнъ“ обогнулъ, въ пятнадцати миляхъ къ югу, тотъ одинокій островъ, ту скалу, затерянную при оконечности американскаго материка, которую голландскіе моряки окрестили именемъ своего роднаго города, — мысъ Горнъ. Тутъ мы повернули и стали держать путь къ сѣверо-западу; на слѣдующее утро фрегатъ уже скользилъ по водамъ Тихаго Океана.
— Не дремать! Не зѣвай! Гляди въ оба! говорили другъ другу матросы. — Не зѣвай! Гляди въ оба!
И надо правду сказать, никто не дремалъ, не зѣвалъ и всѣ глядѣли въ оба. Награда въ двѣ тысячи долларовъ имѣла свою прелесть; и глаза, и подзорныя трубы ни на минуту не отдыхали. И день, и ночь всѣ вглядывались и всматривались въ поверхность океана; одержимые куриною слѣпотою, вдругъ поднялись въ общемъ мнѣніи и возбуждали зависть: они ночью различали предметы гораздо явственнѣе и, значитъ, могли гораздо легче прочихъ выиграть призъ.
Меня деньги не особенно прельщали, но я, тѣмъ не менѣе, не уступалъ никому въ усердіи. Я наскоро обѣдалъ, спалъ, что называется, однимъ глазомъ, пренебрегалъ и солнечнымъ зноемъ, и ливнымъ дождемъ и не сходилъ съ палубы. То перегнусь черезъ бортовыя сѣти на бакѣ, то прислонюсь къ рыбинѣ на шканцахъ и все пожираю жадными глазами пѣнистыя борозды, которыми бѣлѣло море на необозримое пространство.
И сколько разъ приходилось всѣмъ намъ волноваться понапрасну! Какой нибудь причудникъ китъ высунетъ изъ воды свою черноватую спину и у насъ задрожатъ всѣ жилки. Въ одну секунду палуба покрывается народомъ. Изъ нижнихъ каютъ офицеры и матросы стремятся какъ потокъ, и всѣ уставляются въ одну точку, у всѣхъ мутится въ глазахъ и шибко бьется сердце, и всѣ затаиваютъ дыханіе. Я такъ бывало, таращилъ глаза, что рисковалъ повредить себѣ сѣтчатую оболочку и ослѣпнуть, и мой невозмутимый пріятель Консейль говорилъ мнѣ своимъ спокойнымъ голосомъ:
— Кабы ихъ честь не такъ таращили глаза, то ихъ честь видѣли бы гораздо лучше и дальше.
Но всѣ эти треволненія были понапрасну. „Авраамъ Линкольнъ“ бралъ въ сторону, направлялся къ завидѣнному „чудовищу“, а „чудовище“ оказывалось простымъ китомъ, или самымъ обыкновеннымъ кашелотомъ, и скоро исчезало, преслѣдуемое общимъ негодованіемъ и проклятьями.
Погода, между тѣмъ, стояла благопріятная и плаванье совершалось при самыхъ выгодныхъ условіяхъ. Было самое дождливое время года, такъ-какъ въ австралійскомъ поясѣ іюль соотвѣтствуетъ нашему европейскому январю, но море было спокойно и его можно было обозрѣвать на огромное протяженіе.
Недъ Лендъ выказывалъ попрежнему самое упорное недовѣріе; когда не было кита въ виду, когда онъ не стоялъ на вахтѣ, такъ онъ не хотѣлъ и взглянуть на море. А удивительная острота его зрѣнія могла бы принести огромную пользу! Но изъ двѣнадцати часовъ упрямый канадецъ восемь проводилъ въ своей каютѣ, спалъ тамъ или читалъ. Я его упрекалъ сотни разъ за это постыдное равнодушіе.
А онъ мнѣ отвѣчалъ:
— Ба! ба! Г. Аронаксъ, коли и существуетъ такое чудовище, такъ все-таки мало вѣроятія, что мы его повстрѣчаемъ. Какъ его намъ повстрѣчать? Вѣдь мы идемъ наудачу, такъ, куда богъ дастъ. Говорятъ, видѣли это чудовище въ водахъ Тихаго Океана. Ну, ладно; положимъ, его тамъ видѣли. Да съ той поры прошло ужь два мѣсяца, — что жъ это оно все сидитъ, значитъ, да поджидаетъ насъ? Судя по его нраву, такъ оно киснуть на одномъ мѣстѣ не любитъ. Вы сами говорите: „одарено необычайной быстротой движенія“, а вы лучше меня, небось, знаете, что коли кто чѣмъ нибудь одаренъ, такъ это не безъ толку, а на дѣло, на пользу. Помните, вы сказали сами: „природа ничего безсмысленнаго не дѣлаетъ“, — значитъ, природа не дала бы какому нибудь мямлѣ особенной рѣзвости, кабы это было не нужно. Значитъ, коли нарвалъ существуетъ, такъ его теперь и слѣдъ простылъ.
На это я не зналъ, что отвѣтить. Мы, точно, шли какъ слѣпые, на удачу, на авось, но иначе идти было невозможно. Разчитывать положительно на встрѣчу съ нарваломъ, разумѣется, было нельзя. Однако все-таки у насъ никто еще не сомнѣвался въ успѣхѣ предпріятія и ни одинъ матросъ не побился бы объ закладъ противъ нарвала.
20-го іюля мы миновали тропикъ Козерога подъ 105° долготы, а 27 того же мѣсяца пересѣкли экваторъ на 110 меридіанѣ. Затѣмъ фрегатъ направился прямѣе къ западу и вошелъ въ среднія моря Тихаго Океана. Капитанъ Фаррагютъ полагалъ, и полагалъ очень резонно, что лучше всего придерживаться глубокихъ водъ и удаляться отъ материковъ и острововъ, которыхъ „чудовище“, повидимому, всегда избѣгало „вѣрно потому, что тамъ для него слишкомъ мелко“, объяснялъ намъ боцманъ.
Фрегатъ прошелъ въ виду острововъ Помоту, Маркизскихъ, Сандвичевыхъ, пересѣкъ тропикъ Рака подъ 132° долготы и направился къ китайскимъ морямъ.
Наконецъ мы находились на мѣстѣ послѣднихъ подвиговъ „чудовища“. Сказать по правдѣ, мы всѣ были ни живы, ни мертвы. Всѣ сердца бились до разрыву и подготовляли себѣ на будущее неизлѣчимые аневризмы. Я не берусь, не умѣю вамъ описать, до чего былъ возбужденъ весь экипажъ. Люди не ѣли, не спали. Всѣмъ приходилось испытывать невыносимыя страданія, разъ по двадцати въ день: то оптическій обманъ, то просто кто нибудь изъ матросовъ вдругъ крикнетъ или охнетъ. Волненія эти повторялись безпрестанно, поддерживали насъ въ постоянномъ напряженіи и неминуемо должны были вызвать скорую реакцію.
И въ самомъ дѣлѣ, реакція не замедлила обнаружиться. Цѣлые три мѣсяца сряду, — а намъ каждый день въ этихъ мѣсяцахъ показался за столѣтіе, — „Авраамъ Линкольнъ“ скитался по всѣмъ сѣвернымъ водамъ Тихаго Океана и избороздилъ его во всѣхъ направленіяхъ, гоняясь за попадавшимися китами; метался изъ стороны въ сторону, какъ угорѣлый, быстро измѣнялъ направленіе, вдругъ поворачивалъ на другой галсъ, внезапно останавливался, то прибавлялъ, то убавлялъ пары, — и все это одно за другимъ, рискуя сломать машину. Все пространство отъ береговъ Японіи до Америки было изслѣдовано тщательнѣйшимъ образомъ. И ничего! Ничего рѣшительно, кромѣ безпредѣльности пустынныхъ волнъ! Ничего похожаго на гигантскаго нарвала, или на подводный островъ, или на разбитое судно, или на пловучій рифъ, — однимъ словомъ, ничего сверхъестественнаго!
Реакція произошла. Всѣ пришли въ уныніе и ко всякому начало закрадываться недовѣріе. На бортѣ „Авраама Линкольна“ испытывали новое ощущеніе, состоявшее изъ трехъ десятыхъ стыда и семи десятыхъ бѣшенства. Невыносимо совѣстно было остаться въ фофанахъ, положась на какія-то безсмысленныя бабьи сказки, — невыносимо совѣстно, но еще невыносимѣе досадно!
Горы доводовъ и доказательствъ, которыя нагромоздили въ продолженіи цѣлаго года, вдругъ всѣ разомъ рухнули; теперь всѣ принялись за ѣду и за спанье и старались наверстать время, которое даромъ потратили на выглядыванье и на высматриванье небывалаго чудовища.
Съ свойственнымъ людямъ непостоянствомъ, перешли изъ одной крайности въ другую. Самые горячіе, самые пламенные защитники предпріятія теперь вдругъ сдѣлались самыми ярыми его противниками. Настроеніе это распространилось отъ люка корабля, отъ скамьи кочегаровъ до офицерской площадки; не выкажи тутъ капитанъ Фаррагютъ замѣчательнаго упорства, фрегатъ несомнѣнно поворотилъ бы къ югу, то есть домой.
Однако, каково бы ни было упорство капитана Фаррагюта, а безполезное плаванье не могло очень долго продолжаться. Экипажъ „Авраама Линкольна“ не могъ винить себя за неудачу, онъ сдѣлалъ все, что только отъ него зависѣло. Никогда еще матросы американскаго флота не выказывали такого терпѣнія, такого усердія. А что все это пропало понапрасну, такъ ужь это не ихъ вина. Они сдѣлали свое дѣло, больше дѣлать было нечего. Оставалось воротиться поскорѣй домой.
Въ этомъ духѣ сдѣлано было заявленіе капитану. Капитана это заявленіе нимало не поколебало. Онъ стоялъ на своемъ. Матросамъ непріятно было такое упрямство; они не скрывали своего неудовольствія и исполняли свое дѣло кое-какъ. Я не хочу сказать, что на кораблѣ произошло явное, настоящее возмущеніе, но тѣмъ не менѣе капитанъ Фарраггютъ, послѣ непродолжительнаго сопротивленія, не выходившаго изъ границъ порядка и благоразумія, попросилъ себѣ, какъ нѣкогда попросилъ Христофоръ Колумбъ, три дня отсрочки. Если въ теченіе этихъ трехъ дней „чудовище“ не появится, то рулевой повернетъ три раза колесо и „Авраамъ Линкольнъ“ направится обратно къ европейскимъ морямъ.
Это обѣщаніе было дано 2 ноября. Оно тотчасъ же ободрило, оживило и развеселило экипажъ. Опять принялись вглядываться и всматриваться въ морскія волны. Опять схватились съ лихорадочною живостью за подзорныя трубы. Это былъ послѣдній отчаянный вызовъ „чудовищу“.
Прошло два дня. „Авраамъ Линкольнъ“ не разводилъ большихъ паровъ. Мы употребляли всевозможныя уловки и хитрости, чтобы привлечь вниманье „чудовища“, или „расшевелить“ его, если оно находится гдѣ нибудь поблизости. За кораблемъ, къ величайшему удовольствію акулъ, тащились на веревкахъ здоровенные кусища сала: „Авраамъ Линкольнъ“ лежалъ въ дрейфѣ, а шлюпки сновали вокругъ него во всѣхъ направленіяхъ дозоромъ.
Но насталъ вечеръ 4-го ноября и тайна морская, какъ была, такъ и осталась тайною.
Отсрочка кончалась на другой день, 5-го ноября, въ самый полдень. Капитанъ Фаррагютъ, вѣрный своему обѣщанію, долженъ былъ тотчасъ же, какъ только стрѣлка станетъ на двѣнадцати, повернуть на юговостокъ и покидать сѣверныя воды Тихаго Океана.
Фрегатъ находился тогда подъ 31°15′ сѣверной широты и подъ 136°42′ восточной долготы. Японскія земли были отъ насъ менѣе чѣмъ въ двухъ стахъ миляхъ подъ вѣтромъ.
Ночь приближалась. Часы показывали уже восемь. Густыя тучи заволакивали молодой мѣсяцъ. Море спокойно и тихо струилось.
Я стоялъ на бакѣ, опершись на бортовыя сѣти. Консейль стоялъ около меня и глядѣлъ безцѣльно впередъ. Экипажъ, взобравшись на ванты, всматривался въ горизонтъ, который все больше и больше темнѣлъ и съуживался. Офицеры, приставя къ глазамъ подзорныя трубы, силились бороться съ увеличивающейся темнотой. Время отъ времени темный океанъ вдругъ словно мѣстами вспыхивалъ, когда мѣсячный лучъ прорывался сквозь волну облаковъ. Затѣмъ свѣтлый мѣсяцъ снова исчезалъ во мракѣ.
Я поглядѣлъ на Консейля и мнѣ показалось, что и его наконецъ начало пошевеливать. Можетъ статься, въ первый разъ въ жизни у него пробудилось человѣческое любопытство.
— Ну, Консейль, говорю ему, вотъ послѣдній случай запопасть двѣ тысячи долларовъ!
— Коли ихъ честь позволитъ мнѣ доложить, такъ я ихъ чести доложу, что никогда отроду не разсчитывалъ на эту премію. И кабы американское правительство предложило не двѣ, а сто тысячъ долларовъ, такъ изъ-за меня оно бы не изубытчилось.
— Твоя правда, Консейль. Это дѣло преглупое и мы замѣшались въ него черезчуръ опрометчиво. Сколько времени-то потеряно даромъ! сколько напрасныхъ волненій! Вѣдь мы бы теперь уже шесть мѣсяцевъ были во Франціи…
— Дома, въ квартирѣ его чести, подхватилъ Консейль: — въ музеумѣ. И я бы уже поклассировалъ ископаемыхъ его чести! И морская свинка его чести была бы ужь посажена въ клѣтку въ ботаническомъ саду и всѣ бы уже сбѣгались на нее глядѣть.
— Да, да, Консейль! А теперь, кромѣ всѣхъ прочихъ пріятностей, насъ еще поднимутъ на смѣхъ!
— Дѣйствительно, я полагаю, что его честь поднимутъ на смѣхъ. И, съ позволенія ихъ чести… Только я не знаю, говорить ли…
— Говорить, говорить, Консейль!
— Ну такъ я скажу: по дѣламъ вору мука! Ихъ честь пожнетъ, что посѣяла!
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Ужь коли ихъ честь удостоилась быть ученымъ, такъ не слѣдуетъ показывать легкомыслія въ дѣлахъ…
Консейль не могъ закончить своего похвальнаго слова. Среди всеобщей тишины раздался вдругъ голосъ Неда Ленда.
Недъ Лендъ кричалъ:
— Эй! диковина показалась! Подъ вѣтромъ, прямо передъ нами!