Ихъ тѣлесная близость была непродолжительна. Когда физическія влеченія ослабѣли, затѣмъ исчезли, Бландина не огорчалась и едва ли была поражена. Однако она любила графа болѣе сильной страстью, чѣмъ когда-либо, и сохранила къ нему въ своей душѣ какое-то благодарственное поклоненіе за ту честь, которую онъ ей оказалъ, чувствуя себя счастливой и гордой отъ его близости.
Старая аристократка подозрѣвала объ ихъ связи, но никогда не узнала навѣрное, до какихъ границъ дошла ихъ любовь. Она улыбалась на эту дружбу, такъ какъ привыкала все больше и больше смотрѣть на Бландину, какъ на свою внучку, какъ на сестру, если не на жену Анри.
Г-жа де Кельмаркъ тоже обожала своего внука, но какъ разсудительная женщина, она угадывала въ немъ исключительное, вплоть до аномаліи, существо; что-то въ душѣ говорило ей, что молодой графъ будетъ несчастнымъ человѣкомъ, если уже не былъ имъ. Она огорчалась этой быстротой, или скорѣе этимъ безпокойствомъ его таланта. Онъ занимался какими-то вспышками, запирался въ своей комнатѣ, оставался дома втеченіе цѣлыхъ недѣль, не показываясь на улицу, читалъ, писалъ стихи, сочинялъ мелодіи, услаждая душу Бетховеномъ, Шуманомъ и Вагнеромъ, пробовая писать красками, разбирая рукописи; затѣмъ послѣ этихъ чрезмѣрныхъ занятій наступали такіе періоды, когда онъ ощущалъ бѣшенное желаніе забыться, когда онъ съ наслажденіемъ посѣщалъ кварталы контрабандистовъ, кабачки матросовъ и рыбаковъ, отдаваясь необузданному ночному разгулу, исчезая на нѣсколько дней; онъ проводилъ цѣлый карнавалъ такъ, что не ложился въ постель, и когда наконецъ, онъ утомлялся, то на подобіе выброшенныхъ остатковъ корабля на берегъ или загнаннаго и израненнаго звѣря, имѣющаго силы только добраться до своей берлоги, весь разбитый, снова проводилъ много дней дома и спалъ, и спалъ, и опять спалъ!
Можно представить волненія, которыя переживали въ то время обѣ женщины. Чаще всего, онѣ не имѣли понятія, гдѣ онъ находился. Исчезая въ свои странствованія, онъ никогда не говорилъ, куда уходилъ, подобно тому, какъ по возвращенію, умалчивалъ о своемъ времяпрепровожденіи и характерѣ своихъ влеченій. Какъ соединить эти порывы съ сыновней любовью, которую, онъ выказывалъ къ бабушкѣ! По возвращенію изъ своихъ странствованій, онъ плакалъ, какъ ребенокъ, просилъ прощенія у доброй бабушки, но, по его словамъ, это было сильнѣе его; онъ нуждался въ этой перемѣнѣ, въ этихъ таинственныхъ развлеченіяхъ; ему необходимо было забыться, насладиться движеніемъ и шумомъ, чтобы избавиться отъ неизвѣстно какой тревоги; что касается послѣдней, онъ отказывался даже объяснить ее. Или же онъ ставилъ предлогомъ головныя боли, невральгію, какъ послѣдствія его прежней болѣзни въ пансіонѣ.
Однажды, ему пришлось, по настоянію г-жи де Кельмаркъ, сопровождать Бландину на самый шумный балъ сезона. Передъ зарею, онъ увлекъ ее, при помощи домино, въ самые плохіе кабачки, заманивая ее вмѣстѣ со встрѣчными масками, заставилъ ее принять участіе въ позорномъ весельѣ, въ такой обстановкѣ, которая опьяняла его, какъ дурной алкоголь, но не доставляла ему радости или даже иллюзіи радости. Въ городѣ всѣ стали замѣчать, что онъ вовсе не сближался съ людьми своего круга и что, напротивъ, онъ искалъ дружбы съ художниками и нуждавшимися литераторами или даже несчастными паразитами. Непризнававшій ни этикета, ни свѣтскаго кодекса, онъ не показывался ни въ одномъ салонѣ.
Его вкусы и влеченія страдали странными противоположностями. Такимъ образомъ какъ диллетантъ-покупщикъ рѣдкихъ картинъ и любитель дорогихъ переплетовъ, онъ коллекціонировалъ также всякія старыя и бѣдныя орудія, ножи матросовъ, противные входные билеты на балъ въ окрестностяхъ.
Послѣ сильнаго волненія, молодой Кельмаркъ забивался въ уголъ въ какомъ-то ужасномъ страданіи. Его радость была безпорядочной и рѣзкая интонація голоса выдавала въ немъ иногда мрачную скрытую мысль, до такой степени, что Бландина долгое время сомнѣвалась, испытывалъ-ли онъ когда-нибудь настоящее успокоеніе. Его удовольствіе заставляло его дѣлать гримасу, его смѣхъ вызывалъ скрежетъ зубовъ. Онъ имѣлъ видъ, точно носитъ въ себѣ этотъ ѣдкій огонь, о которомъ говорится у Данте: portando dentro accidioso fummo. Казалось, точно онъ хочетъ потопить въ себѣ тайную муку, заглушить непонятныя угрызенія совѣсти!
Въ его большихъ глубокихъ глазахъ, часто чувствовались возбужденіе и обида, но когда онъ переставалъ носить на себѣ маску, его глаза затуманивались безграничнымъ страданіемъ, которое подсмотрѣла Бландина и которое захватило ее на всю жизнь; это страданіе было сходно съ смертельными муками пораженнаго звѣря, съ мольбою человѣка, поднимающаго на эшафотъ, или скорѣе съ взглядомъ, одновременно печальнымъ и гордымъ какого нибудь Прометея, похитителя запрещеннаго огня. Благородный до расточительности, страстно отдававшійся чувству справедливости, возмущавшійся порочными поступками толпы, чрезвычайно чувствительный, Анри не выносилъ противорѣчія и набрасывался часто на тѣхъ, кто желалъ съ нимъ спорить. Такъ однажды, когда Бландина хотѣла взять у него одного красиваго ребенка бѣдныхъ родителей, пришедшихъ въ гости къ г-жѣ де Кельмаркъ, и котораго очень полюбилъ Анри, онъ забылся до такой степени, что бросился на свою подругу съ кинжаломъ и ранилъ ее въ плечо. Мгновенно онъ пришелъ въ себя, и обезумѣвъ отъ душевной муки, онъ укорялъ себя, угрожая нанести себѣ рану тѣмъ же кинжаломъ.
Старая бабушка, вполнѣ справедливо озабоченная этимъ, устроила для него, безъ его вѣдома, чтобы не произвести непріятнаго впечатлѣнія свиданіе съ знаменитымъ врачемъ, который пріѣхалъ на виллу подъ предлогомъ просить у Кельмарка какого-то разъясненія по библіографіи. Докторъ долгое время изучалъ молодого человѣка, благодаря продолжительной бесѣдѣ о литературѣ на научномъ основаніи.
Когда докторъ увидѣлъ снова графиню, онъ констатировалъ сильное разстройство нервъ у молодого человѣка, но они оба тщетно старались найти причину. На всякій случай, онъ прописалъ лѣченіе водой, плаваніе, фехтованіе, катаніе на конькахъ, верхомъ и объявилъ къ тому же, что не нашелъ никакого органическаго поврежденія, никакой болѣзни. Напротивъ, онъ заявилъ, что никогда не встрѣчалъ болѣе утонченнаго интеллекта, и столь здороваго сужденія, подобныхъ широкихъ взглядовъ въ разнообразной натурѣ; и въ концѣ концовъ, онъ привѣтствовалъ бабушку, говоря съ профессіональнымъ грубымъ добродушіемъ: „Или я набитый дуракъ или этотъ восторженный юноша прославитъ ваше имя. У вашего внука талантъ; онъ принадлежитъ къ тѣмъ людямъ, изъ среды которыхъ выходятъ художники, завоеватели или апостолы!“
„Лучше было бы, еслибъ онъ былъ изъ среды счастливцевъ!“ вздохнула графиня, совсѣмъ не тщеславная, но все же чувствительная къ этимъ предсказаніямъ славы.