Около этого времени, старая графиня Кельмаркъ, отказавшись отъ роскошнаго образа жизни съ множествомъ слугъ и желая поселиться въ кокетливомъ домикѣ аристократическаго городского квартала, нуждалась въ какомъ-нибудь довѣренномъ лицѣ, въ какой-нибудь компаньонкѣ и камеристкѣ. Одна изъ ея старыхъ пріятельницъ, проводившая лѣто въ деревнѣ Бландины, расхвалила ей даже по просьбѣ священника, эту храбрую дѣвушку, не скрывая отъ нея случая, жертвой котораго она была когда-то. Оказалось, что это даже способствовало тому, что-бы получить симпатію бабушки Анри, которая ее сейчасъ же и наняла.
Но какой милой и сговорчивой была эта крестьянка! Она дышала здоровьемъ и прямотой. Точно это была греческая модернизованная статуя, оживленная розовыми щеками; блестящіе и довѣрчивые глаза отличались очень свѣтлымъ сапфиромъ, ротъ имѣлъ красивую и меланхолическую складку; пепельные волосы, немного волнистые, раздѣлялись на безупречно бѣломъ лбѣ. Она отличалась тонкой таліей, была чудесно сложена, въ своихъ крестьянскихъ одеждахъ, точно это была аристократка, переодѣтая въ пастушку.
Съ своей стороны, Бландина была увлечена этой семидесятилѣтней аристократкой, которая не отличалась гордостью или напыщенностью, и которая, благодаря своему широко философскому уму, была бы на мѣстѣ въ вѣкъ энциклопедіи и Дидро. Это была женщина благородной культуры, безъ всякихъ предразсудковъ, и если она и оставалась до нѣкоторой степени зараженной аристократизмомъ происхожденія, это происходило отъ того, что она сравнивала себя съ окружавшими ее пролазами, и принуждена была убѣдиться въ высотѣ чувствъ, тона и образованія все болѣе и болѣе отдаленной касты, и снова болѣе изгнанной и униженной финансовыми мезальянсами, благодаря гильотинамъ и сентябрьскимъ убійствамъ. Напротивъ, она разсматривала, какъ дѣйствительно аристократическое достояніе, эти высокія качества души и разума, которыя можно встрѣтить на каждой ступени общества; владѣніе ими было равносильно для нея неоспаримымъ документамъ и принадлежности къ какому-нибудь генеологическому дереву. Мальвина де Кельмаркъ, надѣленная когда-то красотою, которую около 1830 г. „альманахи музъ“ называли Оссіановской, имѣла быстрые глаза, сѣроватаго оттѣнка съ жемчужными жилками, носила англійскія букли, отличалась носомъ съ горбинкой, умными устами; она была высокаго роста, сухая и нервная, съ осанкой королевы, надѣленная тѣмъ, что художники зовутъ линіей, еще болѣе торжественная отъ длинныхъ черныхъ бархатныхъ или шелковыхъ платьевъ, широкихъ гипюровыхъ рукавовъ, головныхъ уборовъ въ духѣ Маріи Стюартъ, — роскошнаго и суроваго туалета на которомъ сверкали кольца и брошки; точно это была голова сфинкса, высѣченная изъ оникса и убранная брилліантами и рубинами.
Эта владѣлица замка не имѣла никакого педантизма и высокомѣрія; она не умѣла жеманиться, не была вульгарна, она отличалась добротой безъ изнѣженности, даже бывала иногда сурова и ворчлива, хотя умѣла быть любящей, честной, безконечно чувствительной; она вовсе не была фарисейкой, хотя и ненавидѣла измѣну, лживость и низость души.
Эта евангелическая атеистка должна была неразрывно слиться съ этой христіанкой, очень расходившейся съ этимъ ученіемъ. Старая владѣлица замка безъ злобы смѣялась надъ тѣмъ, что она называла притворствомъ Бландины, но ни въ чемъ не раздражала ея въ отношеніи обрядовъ, которыхъ, впрочемъ, та мало и придерживалась. Г-жа де Кельмаркъ, по своему веселому настроенію, оптимистическому характеру, гордости являлась полною противоположностью не по лѣтамъ разсудительному характеру этой молодой дѣвушки, которую она называла своей маленькой Минервой, Аѳиной-Палладой.
Старушкѣ нравилось заниматься ея образованіемъ; она научила ее такъ хорошо читать и писать, что та сдѣлалась ея лектриссою и ея секретаремъ.
Но прежде всего она внушила ей сильную любовь къ своему внуку, своему Анри, который обучался въ то время въ Боденбергскомъ замкѣ, и котораго г-жа де Кельмаркъ наивно называла своимъ единственнымъ предразсудкомъ, суевѣріемъ, фанатизмомъ. Она безпрестанно бесѣдовала съ своей компаньонкой объ этомъ маленькомъ феноменѣ, объ этомъ преждевременно развившемся и утонченномъ ребенкѣ. Она читала и заставляла прочитывать письма ученика коллэжа; Бландина отвѣчала на эти письма, подъ диктовку бабушки, но очень часто она первая находила слова и даже оборотъ нѣжной рѣчи, который искала старушка. Она кончила тѣмъ, что сразу писала все письмо, сообразуясь съ тѣмъ, что указывала ея госпожа; послѣдняя увѣряла, что стиль Бландины отличался большимъ материнствомъ, чѣмъ ея собственный.
Владѣлица замка показывала ей также портреты молодого графа; обѣ женщины не переставали разсматривать втеченіе цѣлыхъ часовъ изображенія своего любимца: начиная съ даггеротипа, представлявшаго его непокойнымъ младенцемъ съ ножкою безъ башмака, на колѣняхъ матери, и кончая самой послѣдней карточкой, на которой онъ, слабенькій, былъ изображенъ послѣ перваго причастія съ большими, глубокими глазами.
Сначала Бландина только представлялась, что интересовалась всѣмъ, что касалось юнаго Кельмарка и сама заговаривала о немъ, единственно съ цѣлью понравиться чудесной женщинѣ и польстить ея трогательной привязанности; но безсознательно она вдругъ начала раздѣлять этотъ культъ къ отсутствовавшему. Она любила его глубоко прежде, чѣмъ его увидала.
Впослѣдствіи можно было понять, что въ этой привязаности было болѣе высокое вліяніе, точно шедшее отъ Провидѣнія, чѣмъ простое явленіе самовнушенія.
— Какимъ онъ большимъ долженъ теперь быть! И сильнымъ, и красивымъ! — Бесѣдовали обѣ женщины. Онѣ до мелочей описывали его, причемъ одна прибавляла лестныя черты къ тѣмъ которыми надѣляла его другая. Какъ Бландинѣ хотѣлось увидѣть его! Она тосковала даже отъ ожиданія его пріѣзда. Вдругъ печальное извѣстіе пришло изъ Швейцаріи, въ то время, когда онъ долженъ былъ пріѣхать на каникулы къ бабушкѣ: Анри заболѣлъ. Никогда еще Бландина такъ не терзалась. Она полетѣла бы на крыльяхъ къ изголовью ученика, если бы ея не удерживала обязанность ходить за старушкой, которая тоже находилась между жизнью и смертью, пока ея внукъ вполнѣ не оправился. Затѣмъ, какая была радость когда Бландина узнала о полномъ выздоровленіи молодого человѣка.
Перспектива возвращенія на родину этого столь любимаго юноши, заставляла волноваться Бландину не меньше самой бабушки. Она считала дни и по дѣтски вычеркивала ихъ на календарѣ, какъ и ученикъ долженъ былъ дѣлать тоже, тамъ въ коллежѣ.
Когда Анри позвонилъ у калитки виллы, то Бландина открыла ему. Ей показалось, что она увидѣла передъ собою юнаго бога. Вся кровь бросилась ей въ сердце. Она сразу начала его обожать, съ полнымъ уваженіемъ, безъ всякой надежды, безъ всякой тщеславной мечты, только ради него самого, и поняла, что всѣ ея желанія, всѣ ея стремленія будутъ сходиться къ одному — жить всегда возлѣ юнаго Кельмарка. Позднѣе, она могла лучше разобраться въ томъ, что произошло въ ея душѣ съ первой, но рѣшительной встрѣчи. Она могла бы передать это сложное впечатлѣніе только въ видѣ послѣдовательнаго разсказа. Въ общемъ Анри страннымъ образомъ импонировалъ благочестивой Бландинѣ. Точно по мановенію молніи, подготовленной цѣлымъ потокомъ чувствъ, симпатіи, въ ея душу врывалось смѣшеніе страха, сердечнаго страданія и поклоненія, можетъ быть, даже немного этого оккультическаго благочестія, которое мы испытываемъ передъ рѣдкими предметами, явленіями, почти непонятными для обыкновенной жизни… — Ахъ! вы, разумѣется, m-elle Бландина! Маленькая фея, которую такъ расхваливала бабушка! — сказалъ юноша, протягивая руку камеристкѣ, я вамъ очень, очень благодаренъ за ваши заботы о ней! — прибавилъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
Оба они очень скоро подружились. Подъ своимъ весельемъ Бландина скрывала глубокую и страстную любовь. Не потому-ли, что она чувствовала себя привлеченной къ Кельмарку на всю жизнь, она не прибѣгала ни къ какимъ пріемамъ, благодаря которымъ женщина привязываетъ къ себѣ возлюбленнаго? Это отсутствіе кокетства способствовало даже тому, чтобы расположить къ себѣ этого робкаго и капризнаго юношу, неимѣвшаго понятія объ изяществѣ манеръ. Бывали дни, когда онъ былъ очень любезенъ съ нею; иногда же, онъ бросалъ на нее странные взгляды, или, казалось, избѣгалъ ее, даже скрывался отъ нея.
Прошло три года. Былъ май мѣсяцъ, вечерѣло. Старушка де-Кельмаркъ обѣдала одна у своей старой пріятельницы, г-жи де-Гастерлэ, какъ это она дѣлала каждый мѣсяцъ. Бландина должна была отправиться за нею къ этой дамѣ около десяти часовъ. Анри ушелъ въ свою комнату, гдѣ онъ работалъ, — или, скорѣе, дѣлалъ видъ, что работалъ, такъ какъ это время дня и года располагали его къ мечтамъ, любопытству, возбужденію нервъ.
Черезъ открытое окно молодой графъ слушалъ звуки аккордеона и шарманки, доносившіеся изъ рабочаго квартала, отъ котораго его отдѣляли нѣсколько гектаровъ веселыхъ садовъ, расположенныхъ между виллой бабушки и домомъ сосѣдей, и отдѣлявшихся между собою живою изгородью. Втеченіе нѣсколькихъ вечеровъ, печальные порывы щеголеватыхъ мѣдныхъ инструментовъ въ артиллерійскихъ казармахъ, расположенныхъ у края предмѣстья, доходили до Кельмарка вмѣстѣ съ запахомъ сирени, которая двигала свои вѣтви до самаго окна.
По сосѣдству гдѣ-то шла постройка; большое зданіе вскорѣ должно было покрыться крышею, и каждый день юный аристократъ слушалъ, какъ каменщики производили серебристую музыку кирпичей, которые они били своими лопаточками. Много разъ, привлеченный этимъ, онъ вытягивался впередъ и видѣлъ бѣлыхъ и рыжихъ рабочихъ, толстыхъ деревенскихъ молодцовъ, съ ковшами на плечахъ, безсознательныхъ эквилибристовъ, поднимавшихся по лѣсамъ и пренебрегавшихъ головокруженіемъ. Иногда листва загораживала ему ихъ, затѣмъ вдругъ они показывались среди вѣтвей, въ драматическомъ отблескѣ дѣйствующей силы на равнодушномъ голубомъ небѣ…
Почему его сердце наполнялось непонятной тоской, когда послѣ захода солнца, онъ видѣлъ ихъ проходившими, съ деревенской синей курткой на плечѣ, столь же испачканной, какъ какая-нибудь палитра? Его состояніе должно было стать еще хуже, черезъ нѣсколько дней, когда они должны были окончить работу; онъ уже привыкъ къ ихъ гармонической дѣятельности передъ своими глазами, и онъ предчувствовалъ, что ему будетъ недоставать этихъ рабочихъ; въ особенности, одного живого блондина, лучше другихъ сложеннаго, болѣе стройнаго, который принималъ безъ всякаго намѣренія, такія позы тѣла, которыя могли бы привести въ отчаяніе скульптора. „Есть среди этихъ подмастерьевъ нѣкоторые, которыхъ похититъ у ихъ декоративнаго ремесла казарма“, думалъ де-Кельмаркъ, прислушиваясь къ призывамъ трубы, замиравшимъ въ вѣтвяхъ и трепетныхъ ароматахъ весны. Рабочіе, крестьяне, покинувшіе свои деревни, солдаты, находящіеся въ казармахъ, дорогія и далекія села, высокія колокольни, внушаютъ всегда тоску по родинѣ: эта ассоціація переходныхъ идей обратилась у Кельмарка въ навязчивыя мысли о деревнѣ, среди которыхъ вдругъ символически вырисовывался образъ Бландины, не той Бландины, которая жила теперь возлѣ него, но маленькой крестьянки, которую онъ себѣ рисовалъ, въ своемъ воображеніи поэтъ, влюбленный въ силу и природу!
— Она тамъ наверху одѣвается! — подумалъ онъ, такъ какъ приближалось время итти за бабушкой.
Точно во снѣ, съ глазами, опьяненными деревенскимъ бѣгомъ и бѣшеными объятіями, онъ поднялся въ комнату Бландины. Хотя она была въ одной рубашкѣ, но она едва ощутила легкую дрожь, когда онъ вошелъ. Точно она ждала его. Она хотѣла причесывать свои роскошные волосы, растрепавшіеся по плечамъ, и пахнувшіе лавандою и ароматическими травами ея родины; она обернулась къ нему съ довѣрчивой улыбкой. Онъ взялъ ее за руки, но почти не глядя на нее, представляя себѣ что-то отсутствующее, потустороннее, закрывая даже глаза, чтобы насладиться этою безумною перспективою, онъ подтолкнулъ ее, покорную, безмолвную, къ постели, наскоро открытой. Она, трепещущая и обрадованная, продолжала улыбаться и отдалась, точно новому бродягѣ.
Почему онъ вспоминалъ, передъ тѣмъ, какъ отдаться экстазу, вечернюю мелодію аккордеона, сирени въ цвѣту, и юныхъ молодцовъ, тащившихъ синюю куртку по сухимъ листьямъ? Не потому ли, что эти юные рабочіе могли быть соотечественниками его возлюбленной? Обрадованный, онъ сливалъ въ ней все деревенское населеніе; въ этотъ брачный вечеръ онъ наслаждался въ Бландинѣ силою, радостью, грубыми и тѣлесными жестами, самой землей, деревенскимъ сокомъ… Въ этотъ разъ и въ послѣдній разъ онъ владѣлъ ею, точно тѣми желаніями, которыя она могла бы зажигать въ здоровыхъ деревенскихъ рабочихъ, на желтой соломѣ, зловонной и спутанной во время шумной ярмарки…
На одну минуту Бландина встрѣтила взглядъ его полуоткрытыхъ глазъ. Какую пропасть открыла она въ нихъ? Пропасть притягиваетъ, а любовь заключаетъ въ себѣ что-то головокружительное. Не отдаваясь вполнѣ тому наслажденію, на которое она надѣялась, но забываясь такъ, какъ она забылась среди вереска въ объятіяхъ короля вѣяльщиковъ, она ощутила по всему тѣлу какую-то болѣе трагическую нѣжность къ молодому графу де-Кельмарка. Это произошло потому, что она подсмотрѣла во взглядѣ Анри безконечную тревогу, въ его объятіяхъ точно засѣпку утопающаго, въ его поцѣлуѣ удушье убиваемаго, призывающаго на помощь.
Она отдалась ему, чувствуя себя во власти его превосходства; она всегда вкладывала чувства уваженія и униженія въ ихъ отношенія. Аріанъ, — здоровая и красивая Бландина теперь была убѣждена въ этомъ, — не переживалъ никогда такихъ эротическихъ замираній, какъ тѣ, которыя содрагали тѣло и воображеніе этого юнаго, слишкомъ развитого и наблюдательнаго аристократа. Обожая его, она приближалась къ нему всегда съ нѣкоторымъ безпокойствіемъ, точно страхомъ пловца въ первую минуту вторженія въ воду.
Она находила его необыкновеннымъ человѣкомъ, фантастомъ, почти внушающимъ страхъ. Временами онъ ощущалъ печаль о позорныхъ зрѣлищахъ; онъ былъ мраченъ и суровъ, точно каналъ, прорѣзывающій предмѣстіе, которое полно мусора и тины. Сумракъ, охватывавшій періодами его мысли, показывался точно бѣльмо на его красивыхъ синихъ глазахъ. Вслѣдъ за приступомъ доброты и нѣжности наступали обратныя переживанія, охлажденія, внезапныя неудовольствія. Продолжительные перерывы разрывали на части его характеръ. Все равно, съ перваго же появленія Кельмарка, она почувствовала себя точно передъ таинственнымъ существомъ, въ которомъ говорилъ незнакомый голосъ, навсегда встревожившій ея душу: она отдалась ему, безъ надежды на спасеніе, точно божеству, которое навѣки уведетъ ее отъ рая, и когда она смотрѣла на него, въ ея взглядахъ было выраженіе мучениковъ, которые тщетно ищутъ въ облакахъ полетъ ангеловъ, опаздывающихъ спуститься ихъ спасти. Впрочемъ, она еще не видала обрядовъ и худшихъ испытаній той религіи любви, которой она себя посвятила.