Бландина, молодая женщина, причинявшая непріятность тщеславной Клодинѣ, та, которую графъ не безъ насмѣшки называлъ экономкой, режиссеромъ Эскаль-Вигора, приближалась къ тридцатилѣтнему возрасту. Кто увидѣлъ ее, блѣдную, нѣжную, съ сдержанными пріемами, съ чертами лица, казавшимися необыкновенно благородными, меланхолическимъ и гордымъ лицомъ, красиво одѣтую, тотъ не могъ допустить ея низкой обязанности.
Старшая дочь совсѣмъ мелкихъ крестьянъ, молочниковъ и огородниковъ, родомъ изъ одной фламандской страны, которую раздѣлили между собою Франція, Голландія и Бельгія, вплоть до шестнадцати лѣтъ, она могла соперничать въ полнотѣ и грубыхъ пріемахъ съ молодой фермершей „Паломниковъ“. Ея отецъ женился во второй разъ, и точно для того, чтобы увеличить несчастье крошки, единственнаго ребенка отъ перваго брака, онъ умеръ, оставивъ цѣлую массу братьевъ и сестеръ. Мачеха Бландины изнуряла ее работою и битьемъ. Она оставалась доброй и стоически относилась къ своимъ страданіямъ, точно настоящее домашнее животное: она не только помогала своей второй матери по хозяйству, занималась стиркой, и смотрѣла за младшими дѣтьми, но она работала и въ огородѣ, пасла коровъ, каждую недѣлю отправлялась пѣшкомъ въ городъ, нагруженная кувшинами молока и корзинами овощей.
Впослѣдствіи часто, въ часы уединенія, наклонившись надъ шитьемъ, Бландина уносилась въ своихъ мечтахъ къ родной странѣ, именно, къ отцовской хижинѣ.
Послѣдняя покрывается не больше растеніями и мохомъ; старыя стѣны скрываютъ трещины за вѣтвями жимолости и дикаго винограда. Во дворѣ свиньи роются въ навозѣ, куры пугаются ихъ, и бѣлые голуби улетаютъ на крыши съ жалобнымъ шумомъ ихъ крыльевъ; черная собака, съ короткой шерстью, изъ породы шпицовъ, одновременно храбрый сторожъ и прекрасный песъ для упряжки, зѣваетъ въ своей конурѣ, а черезъ открытую дверцу снова показываются двѣ коровы, которыя жуютъ свѣжій клеверъ.
Бландина долгіе годы еще будетъ вспоминать въ Смарагдисѣ свой родной домикъ въ Кампинѣ. Рѣка Нете течетъ не далеко оттуда и вырисовывается среди красивыхъ кустарниковъ; одинъ изъ ея мертвыхъ рукавовъ теряется позади полисадника, въ болотистыхъ пастбищахъ. Зеленыя небольшія аллейки изъ мохнатыхъ ольхъ и выпуклыхъ ивъ, которыя въ извѣстное время года покрываются пахучею жимолостью, какъ будто бережно опоясываютъ теченіе серебристой рѣки, гдѣ на краю селенія вертится водяная мельница къ большой радости ребятъ.
Управительница Эскаль-Вигора помнитъ, что позади луговъ и полей, находилась мрачная равнина, покрытая верескомъ, посреди которой поднимается холмикъ, гдѣ черные и безформенные можжевельники показывались, точно тайное сборище демоновъ пустырей — вокругъ одинокаго дуба, — столь рѣдкаго дерева въ этой мѣстности, что всякая перелетная птица должна бы уронить тамъ зернышко.
Это чудесное дерево, очевидно, привлекло къ себѣ одну изъ тѣхъ небольшихъ фигурокъ Богородицы, скрываемыхъ подъ стекломъ, въ какомъ-то миніатюрномъ алтарѣ, которые простые люди вѣшаютъ по скрытому инстинкту на самыхъ романтическихъ мѣстахъ своего прихода. Этотъ холмъ напоминалъ тотъ дубъ, подъ которымъ Жанна Д’Аркъ слушала „голоса“…
Маленькая Бландина съ ранняго возраста представляла изъ себя странную смѣсь восторженности и разума, чувства и разсудительности. Она была воспитана въ католической религіи, но послѣ перваго причастія, она отклонила отъ себя мертвую букву, чтобы отдаться только живому уму. По мѣрѣ того, какъ она выростала, она сливала представленіе о Богѣ съ своей совѣстью. Довольно того, что она долго считала себя вѣрующей, и ея религія не имѣла ничего общаго съ религіей ханжей и лицемѣровъ, но была благородной и рыцарской религіей. Поэтическія наклонности, фантазія, сливались у Бландины съ широкимъ и чистымъ взглядомъ на жизнь. Храбрая и ловкая, она отличалась воображеніемъ доброй феи, но владѣла умѣлыми пальцами.
Сдѣлавшись взрослой женщиной, руководившей экономіей такого большого владѣнія, Бландина вспоминала себя маленькой дѣвочкой, коровницей, которая сидѣла подъ тѣнью дуба среди обширной кампинской равнины… Въ своихъ мысляхъ, она слушаетъ, какъ кричатъ лягушки въ лужахъ и наслаждается, какъ и прежде, превосходнымъ ароматомъ сожженныхъ вѣтвей, который доноситъ къ ней вѣтерокъ! Отдыхъ пастуха, въ сумерки разводившаго огонь, который ночью превращался въ блѣдную густую дымку, какъ бы душу безконечной равнины! Дикій ароматъ, предвѣстникъ этой мѣстности, который никто не забудетъ, кто только разъ вдохнулъ его!..
Эта поэзія, немного жестокая и грустная, но пріятная и сильная, вдохновительница долга, даже жертвы, даже героизма охватила навсегда душу Бландины, въ то время еще маленькой полевой крестьянки, но находившей время мечтать и восторгаться, несмотря на тяжелыя и постоянныя работы, которымъ подвергала ея мачеха.
Въ особенности, одна пора лѣта вливала прежнюю тоску въ душу псевдо владѣлицы Эскаль-Вигора: это было при приближеніи 29-го іюня, дня Петра и Павла, когда заканчиваются условія между господами и слугами.
Эти перемѣны слугъ служатъ каждый годъ предлогомъ для празднества, о которомъ Бландина вспоминаетъ всегда съѣтрастною и нѣжною меланхоліей. Въ Смарагдисѣ ей достаточно было запаха сирены и бузины, чтобы представить себѣ обстановку и актеровъ этихъ деревенскихъ торжествъ:
Яркое солнце усиливаетъ запахъ живыхъ изгородей и рощъ. Перепелка, спрятавшись во ржи, нѣжно кричитъ. Никто не работаетъ на нивахъ. Мужчины, въ ихъ стремленіи отдаться удовольствію, побросали мѣстами косы, серпы и бороны. Если поля опустѣли, то, напротивъ, вдоль соединительныхъ дорогъ тянется цѣлая процессія экипажей огородниковъ, покрытыхъ бѣлымъ полотномъ, нагруженныхъ, не такъ, какъ по пятницамъ, овощами и молокомъ, но заново расписанныхъ красками, убранныхъ цвѣтами, лентами, управляемыхъ большимъ количествомъ нарядныхъ рабочихъ, не менѣе веселыхъ крестьянокъ, разодѣтыхъ во все лучшее.
Эти слуги отправлялись утромъ, самымъ церемоннымъ образомъ, за крестьянками въ ихъ прежнее жилище, и такъ какъ мужчины должны поступать на новое мѣсто только вечеромъ, то они пользуются длиннымъ лѣтнимъ днемъ, чтобы познакомиться съ ихъ будущими товарками, по посѣву, полевымъ работамъ и жатвою.
Часто поденные рабочіе изъ одного и того же прихода, служащіе у мелкихъ крестьянъ выпрашиваютъ телѣгу для сѣна у богатаго фермера и складываются между собою для найма лошадей. Всѣ виды рабочихъ: молотильщики, вѣяльщики, жнецы, коровницы, жницы, садятся въ телѣгу, превращенную въ роскошный садъ, гдѣ красныя и полныя лица блестятъ въ вѣтвяхъ, какъ спѣлыя яблоки.
Сѣтка, въ видѣ попоны покрываетъ сильныхъ лошадей, такъ какъ мухи безумно кусаются вдоль дубовыхъ рощъ; но петли сѣтки исчезаютъ подъ золотыми бутонами, маргаритками и розами. Образовываются кавалькады. Экипажи, отправлявшіеся въ тѣ же деревни, или возвращавшіеся оттуда, трясутся вереницей, унося компанію новаго легіона служанокъ.
Происходитъ блестящее и шумное дефилированіе, апоѳеозъ произведеній земли, исполненный ея членами. На ихъ пути воздухъ обдаетъ ихъ ароматомъ, свѣтомъ и музыкой!
Пастухи и рабочіе, синяя куртка съ отдѣлкою блестящей ленты, фуражка въ вѣнкѣ изъ густыхъ листьевъ, вѣтка вмѣсто палочки, находятся во главѣ шествія, подобно почтальонамъ или гарцуютъ вдоль дороги; никто не держится на стремени, ноги у однихъ раздвинуты, такъ какъ у лошадей широкія спины; другіе сидятъ на сѣдлѣ, болтая ногами, какъ ихъ можно встрѣтить въ сумерки на дорогахъ послѣ работы.
Ихъ громкіе голоса передаются изъ одной деревни въ другую.
Вотъ еще rozenland! „страна розъ!“ говорятъ мальчики, когда ихъ приближеніе вызываетъ удивленіе у собравшихся возлѣ церкви; такъ какъ эти веселыя телѣги подвергаются общему осужденію изъ-за припѣва баллады, которую товарищи поютъ только въ тотъ день:
|
Nous irons au pays des roses, |
Сарабанды поглощаются y дверей кабаковъ.
„Страны розъ“ — названіе перешло съ телѣгъ на людей, ѣдущихъ въ нихъ, — заполняютъ залу, производя шумъ, точно, какой-то шабашъ. При каждой остановкѣ онѣ наполняютъ пивомъ и сахаромъ огромную лейку и, послѣ того, какъ отвяжутъ ее отъ вѣтвей, пускаютъ ее кругомъ, отъ одной парочки къ другой.
Дѣвушка въ сопровожденіи своего кавалера, первая, прикасается губками къ питью затѣмъ съ какимъ-то жестомъ, напоминающимъ героическія времена, она сгибается, ея обнаженная рука, почти такая же здоровая, какъ рука кавалеровъ этой компаніи, схватываетъ за край оригинальнаго корабля, размахиваетъ имъ, поднимаетъ его надъ своей головой и, въ концѣ-концовъ нагибаетъ его къ своему кавалеру.
Вставъ на одно колѣно, пьющій касается ртомъ крана и безъ отдыха пьетъ съ спокойнымъ выраженіемъ лица, которое Бландина сравнивала невольно съ экстазомъ причастниковъ въ большіе праздники. Партіи сопровождаются всегда однимъ скрипачемъ или шарманщикомъ, которые не обращаютъ вниманія на мелодію и ритмъ, пиликаютъ или дребезжатъ, одинъ и тотъ же танецъ исполняемый весельчаками въ деревянныхъ башмакахъ, подъ одинъ и тотъ же хоръ громкихъ голосовъ:
Крѣпостные рабочіе обращаются въ господъ, а бѣдняки въ богачей.
Заработная плата, полученная за весь годъ, позваниваетъ о колѣнко въ ихъ глубокомъ карманѣ, точно въ сѣялкѣ.
День попойки, день деревенской ярмарки, когда пастыри земли становятся революціонерами! Теплыя утра возбуждаютъ идилліи: грозовые вечера подстрекаютъ къ кровопролитію!
Не безъ основанія жандармы наблюдаютъ издали за „странами розъ“.
Жандармы блѣдны и нервно дергаютъ свои усы, такъ какъ позднѣе, въ часъ разгула, жестокіе люди и ревнивцы покажутъ имъ, что такое кровь. Эти добряки, которые безумно чокаются, готовы изъ-за пустяка броситься другъ на друга съ кружками вина и подраться, какъ пѣтухи. Желая обнять сосѣда, какой-нибудь восторженный кумъ, въ концѣ-концовъ, такъ тѣсно прижимаетъ его къ груди, что тотъ пугается и чуть не задыхается.
Не всѣ эти гуляки такъ шумно выражаютъ свою радость, но всѣ напиваются. Они топятъ свои заботы въ пивѣ и заглушаютъ ихъ въ шумѣ. Они пьютъ: одни, чтобъ забыться, можетъ быть, чтобы заглушить сожалѣніе о потерянномъ кровѣ и близкихъ лицахъ, съ которыми они разстаются: другіе, напротивъ, чтобы ознаменовать свое освобожденіе отъ прежняго ига, полные довѣрія, готовы привѣтствовать новый очагъ.
Большинство рабочихъ сразу сходятся между собою и объясняются въ любви тотчасъ же крестьянкамъ, нанятымъ вмѣстѣ съ ними.
Эти красивыя работницы, эти безотвѣтныя существа, которыя утомились бы отъ обдумыванія чего-либо, наслаждаются безъ всякой осторожности и удержа, доходя до полной распущенности, отдаваясь всѣмъ тѣломъ могучему очарованію отдыха, когда онѣ свободны въ словахъ, жестахъ и тѣлѣ. Онѣ отличаются неистовствомъ собаки, которую выпускаютъ на волю, головокруженіемъ птички, которую выпускаютъ изъ клѣтки на волю; безпредѣльность ихъ счастья дѣлаетъ его летучимъ вплоть до страданія. Нельзя понять минутами, плачутъ-ли онѣ или смѣются до слезъ, трепещатъ-ли отъ радости или извиваются въ конвульсивныхъ мукахъ?
Путешествіе бываетъ долгимъ, а день длиннымъ, поэтому около полудня всѣ останавливаются передъ главнымъ постоялымъ дворомъ села и распрягаютъ лошадей. Блузники усаживаются на скамейки большой залы, передъ горячими блюдами. Но несмотря на ихъ внезапный голодъ и опьяненіе свободою, которая выдаетъ себя втеченіе дня вызовами жестокой суровости по отношенію къ Богу, Богородицѣ и святымъ, они все же крестятся нѣсколько разъ, прежде чѣмъ приблизить къ кушаньямъ свои широкія мозолистыя руки.
Позднѣе Бландина отдавала точный отчетъ всѣмъ этимъ чувствамъ и ощущеніямъ, вспоминая о томъ, что она сама переживала и испытывала въ одинъ изъ этихъ несчастныхъ дней св. Петра и Павла. Хотя ей было только тринадцать лѣтъ въ то время, она была больше изнурена въ родномъ домѣ, чѣмъ самая несчастная прислуга. Ея мачеха, сжалившись неожиданно, или можетъ быть, желая унизить ее, соединяя съ работниками и наемниками, позволила ей отправиться въ одной телѣгѣ, нанятой въ складчину обширной „страной розъ“. Маленькая дѣвочка, розовая и полнощекая, съ глазами опаловаго оттѣнка, переходившаго изъ небеснаго голубого до зеленаго моренаго, съ благодарностью приняла участіе въ празднествѣ; хорошее восторженное настроеніе этихъ бѣдняковъ радовало и ее; она чувствовала наивное удовольствіе, взобравшись на колыхавшуюся и убранную цвѣтами телѣгу, и выпивая подслащеннаго пива на остановкахъ, указанныхъ предсѣдателемъ телѣги. Мужчины платили за пиво, а дѣвушки за сахаръ; Бландина, въ свою очередь внесла свою долю на сахаръ. Она смѣялась, пѣла и веселилась, какъ ея товарищи и товарки. Не подозрѣвая ничего дурного, она не пугалась вольностей, которыя она допускала, точно это было вспархиваніе птицъ въ вѣтвяхъ или танецъ насѣкомыхъ при лучахъ солнца. Въ обѣденный часъ она раздѣлила обѣдъ съ другими „rozenlands“; затѣмъ послѣдовала за ними, увлекаемая ихъ раздольемъ и ласками, чувствуя себя ихъ маленькой подругой и не имѣя силъ покинуть ихъ.
Между тѣмъ, къ вечеру, усталость, изнѣженность, смущеніе охватывали ее. Поцѣлуи и объятія, которыя она видѣла вокругъ нея, внушали ей странныя мечты. Ничто не пугало ея. Она одобряла вполнѣ все, что происходило вокругъ нея. Ночь наступила. Никто больше не интересовался Бландиной. Каждая служанка была пристроена. Но Бландинѣ надо было еще подождать, по крайней мѣрѣ, три сезона, чтобы какой-нибудь честный молодецъ обратилъ на нее вниманіе. Ея очередь еще придетъ! Вотъ о чемъ говорятъ ей, съ преждевременнымъ вниманіемъ, мимолетные, затуманенные, или блестящіе взгляды и задѣваемыя ее тѣла молодцовъ. Дѣвочка видитъ въ этихъ глазахъ и ощущаетъ въ этихъ тѣлахъ только немного грубую симпатію, вотъ и только! Вокругъ нея, тепловатый воздухъ словно щекочетъ и колетъ согрѣвшуюся кожу. Возбуждаемыя втеченіе цѣлыхъ часовъ, жгучія желанія празднующихъ людей усиливаются. Вскорѣ Бландина не будетъ больше помнить о послѣднихъ выпивкахъ и танцахъ, въ которыхъ она принимала участіе. Впрочемъ, броженіе здоровой молодости опьяняетъ ее сильнѣе, чѣмъ ароматъ розъ и подслащенное пиво. Почти въ сомнамбулическомъ, полусознательномъ состояніи, она садится снова на „Rozenland“ или сходитъ съ нея вмѣстѣ съ другими; все время повторяемый припѣвъ подходитъ къ ея состоянію полусна.
Между тѣмъ, телѣги, съ цвѣтами и бѣлымъ полотномъ, гораздо медленнѣе двигаются по деревнѣ. Рабочіе и работницы чувствуютъ, какъ по ихъ затылку пробѣгаетъ точно возбуждающій вѣтеръ равноденствія. Это теплое дыханіе парочекъ, опустившихся на скамейки позади ихъ. Онѣ вздыхаютъ; онѣ задыхаются. Дѣвушка кончила тѣмъ, что заснула, убаюканная этой атмосферою, еще сильнѣе дѣйствующей, чѣмъ нора сѣнокоса. Никто не предлагалъ ей проводить ее домой, а ей надо было бы спуститься на землю и отправиться домой, въ то время, какъ другіе и не думаютъ о возвращеніи, и „страна розъ“ далека отъ послѣдней остановки своего путешествія по кабакамъ. Для мужской половины настоящее веселье только началось.
Наконецъ, всѣ присутствующіе рѣшили разбудить свою младшую подругу. Одинъ изъ работниковъ хотѣлъ указать ей дорогу и догнать „страну розъ“ на слѣдующей остановкѣ. Но дѣвочка поблагодарила этого молодца. Напрасно онъ будетъ безпокоиться. Она одна прекрасно найдетъ отцовскую хижину. Сколько разъ, въ дни рынка она возвращалась гораздо позднѣе, и въ какую погоду и по какимъ дорогамъ! Любезный весельчакъ ограничивается только тѣмъ, что указываетъ ей ближайшую дорогу.
— Послушай, крошка, ты минуешь эту равнину, покрытую верескомъ, которая проходитъ справа налѣво; ты дойдешь до сосновой рощи, которую оставишь по правую руку…
Бландина вовсе не слушаетъ его, его голосъ даже не доходитъ больше до нея, такъ какъ она удалилась скорымъ шагомъ. Прощайте всѣ! крикнула она имъ твердымъ голосомъ. Ихъ отвѣтъ теряется среди щелканія бича и грохота пускающейся въ путь „страны розъ“. Никогда Бландина не ощущала страха. Къ тому же въ тотъ вечеръ, развѣ не все кругомъ веселилось? Кто могъ бы захотѣть обидѣть ребенка?
Сейчасъ только, за столомъ, разсказывали, однако, объ ужасныхъ или печальныхъ случаяхъ. Такимъ образомъ, кто-то удивлялся, что нѣкоторый Аріанъ, по прозванію король вѣяльщиковъ, долгое время находившійся въ услуженіи у приходскаго фермера, не принималъ участія въ весельѣ, на что одинъ изъ товарищей отсутствующаго оповѣстилъ общество, что молодецъ дурно себя велъ со времени послѣдняго праздника, даже настолько дурно, что его хозяинъ не счелъ нужнымъ ждать новаго праздника св. Петра или положеннаго срока и прогналъ его. Несмотря на его способность, король вѣяльщиковъ, былъ уволенъ за то, что конкурировалъ съ хорьками, ласками и прочими любителями куръ. Не найдя хозяина, къ кому онъ могъ бы поступить на мѣсто, разумѣется, онъ долженъ былъ помѣститься въ какомъ нибудь пріютѣ, который предоставляетъ милосердно государство бродягамъ.
Всѣ сидѣвшіе за столомъ пожалѣли, не безъ зѣвоты и вытягиванія, о сладкой водкѣ, которою угощалъ ихъ прежній товарищъ, забавникъ и острякъ! Но довольно! замѣтилъ одинъ изъ молодцовъ, зажигая трубку, теперь не время было предаваться меланхоліи, и присоединяясь къ его мыслямъ, всѣ поспѣшили перемѣнить разговоръ.
Почему же Бландина, переходя черезъ равнину съ верескомъ, настойчиво вспоминаетъ о неудачной судьбѣ короля вѣяльщиковъ? Хотя Аріанъ и не совсѣмъ чужой для нея человѣкъ, — онъ не является для нея притягательной силой.
Онъ жилъ одинъ сезонъ недалеко отъ ихъ дома. Черезъ дверь риги, Бландина украдкой видала его за работой, обнаженнаго до пояса, краснаго и влажнаго, показывавшагося иногда изъ полумрака. Его мозолистое колѣно отбивало тактъ вѣялки и его тиковые панталоны въ концѣ концовъ всегда требовали заплаты на одномъ и томъ же мѣстѣ.
Бландина, двигаясь, повторяетъ, напѣвая, припѣвъ этого дня, чтобы вспомнить вѣяльщика.
Если ея сердце все же немного сжимается, въ то время, какъ она прибавляетъ шагу, это происходитъ не отъ тревоги за себя самое, но отъ чего-то вродѣ участія къ несчастному. Темноватая ночь способствуетъ этимъ неяснымъ мыслямъ. Прозрачный мракъ напоминаетъ мрачныя драгоцѣнности. Темнота блеститъ, точно ея ароматы, слишкомъ пылкіе, которыми она напоена, неожиданно зажглись. Прерывистые огоньки свѣтлячковъ сливаются съ трескомъ кузнечиковъ…
Вдругъ, въ то время, какъ маленькой запоздавшей спутницѣ кажется, что насѣкомыя повторяютъ свою безпокойную мелодію, Бландина, чувствуетъ себя грубо схваченной, опрокинутой на землю какимъ-то человѣкомъ, который скрывался позади кустовъ. Нападающій подбираетъ ея юбки, ощупываетъ ея юное тѣло, схватываетъ его, со вздохомъ, энергично, но не грубо, и овладѣваетъ имъ.
„Аріанъ“! Имя, которое она хотѣла бы крикнуть, узнавъ короля вѣяльщиковъ, застряло у нея въ горлѣ, отъ страха. Она испытаетъ какую-то короткую боль, точно ей нанесли рану въ животъ, затѣмъ сейчасъ же за этимъ слѣдуетъ странное наслажденіе. Стало-ли ея существо двоякимъ? Охваченная какой-то новой симпатіей, она отдавалась не владѣя собой, чтобы растаять въ какомъ-то безконечномъ блаженствѣ.
Въ то время, какъ онъ держитъ ее подъ собой, она чувствуетъ, какъ глаза вѣяльщика умоляютъ ее и она сливаетъ эту мольбу глазъ съ блѣднымъ блескомъ свѣтлячковъ, съ прерывистымъ трещаніемъ кузнечиковъ, замирающими нотками припѣва „страны розъ“, и ритмомъ прежней пѣсенки Аріана:
Van! Vanne!
Vanci! Vanla!
Бродяга поднялся, еще вздыхая, дыша усиленнѣе, чѣмъ во время прошлогоднихъ работъ, и помогая встать ей, въ свою очередь, онъ держитъ ее нѣсколько секундъ въ объятіяхъ, смотритъ на нее съ благодарностью и раскаяніемъ, и удаляется, вполнѣ успокоенный, немного пошатываясь. Она никогда не забыла его загорѣлаго лица, и тѣ зигзаги, которые отмѣчалъ его силуэтъ на неподвижномъ пространствѣ, въ концѣ концовъ поглотившемъ его…
Бландина поплелась, скорѣе огорченная, чѣмъ негодующая, къ своему дому, и ложась спать, рѣшила про себя никому не разсказывать, что съ ней произошло. Какой-то инстинктъ взаимной отвѣтственности скорѣе, чѣмъ чувство цѣломудрія внушало ей молчаніе. Въ сущности, она вовсе не сердилась на этого грубіяна, сначала столь властнаго, затѣмъ покорнаго, почти смущеннаго, она даже была убѣждена, что онъ готовъ было просить у нея прощенья, если-бъ посмѣлъ, но какая-то нѣжность и благодарность дѣлали его настолько робкимъ, насколько захватилъ его бѣшенный порывъ. Нѣсколько дней спустя, Бландина узнала, что знаменитый Аріанъ былъ арестованъ въ окрестностяхъ, схваченъ жандармами, когда онъ переплывалъ рѣку Нете. Ея несчастный изнасилователь сталъ ужаснымъ рецидивистомъ. Она поклялась больше, чѣмъ когда-либо, молчать, желая избавить его отъ новыхъ непріятностей, еще большей вины.
Но бѣдняжка не разсчитывала на оговоры природы.
Она стала беременной.
Мачеха, представляясь добродѣтельной, разразилась страшными криками, рвала на себѣ волосы, дѣлала видъ, что приходитъ въ отчаяніе, но она была въ сущности, обрадована, что нашла благовидный предлогъ издѣваться надъ своей жертвой, предоставить свободу своимъ невозможнымъ инстинктамъ. Можетъ быть, даже, посылая этого ребенка съ „страною розъ“ она надѣялась на какое-нибудь униженіе!
День суда и приговора! гнѣвалась эта мегера. Стыдъ и тройной скандалъ! Вотъ чѣмъ покрыто наше доброе имя! Распутница изъ распутницъ! Какой примѣръ для твоихъ братьевъ и сестеръ! Къ твоему счастью скончался твой честный отецъ. Онъ задушилъ бы тебя, какъ собаку.
Она требовала отъ нея объясненій.
— Его имя? Скажешь-ли ты мнѣ его имя?
— Никогда, позвольте мнѣ не послушать васъ!
— Его имя! Скажешь-ли ты? Вотъ тебѣ!
Пощечина одна, затѣмъ другая.
— Его имя?
— Нѣтъ.
— А, ты отказываешься… Мы увидимъ… Его имя! Вѣдь долженъ же онъ жениться на тебѣ.
— Вы не захотите такого зятя…
— Негодяйка! Ты стоишь этого подлеца!.. Твой кавалеръ такъ низокъ, что мы, паршивые, слишкомъ чисты для него!.. Но тебѣ необходимо выйти замужъ! Подлецъ, который тебя изнасиловалъ, скорѣе попадетъ въ тюрьму, такъ какъ ты, хотя и зрѣлая и преждевременно развившаяся, все же ты еще молода, точно кошка на крышѣ!.. Послушай, это одинъ изъ среды этихъ „странъ розъ“, тотъ или другой пьяный свинопасъ, который взялъ тебя, думая о своей любимой свиньѣ?… Не надѣйся спасти его, такъ какъ судьи вырвутъ у него согласіе или товарищи кончатъ тѣмъ, что выдадутъ его!
На этотъ разъ она отвѣтила горячо и не безъ состраданія:
— Нѣтъ, этотъ человѣкъ вовсе не изъ „страны розъ“. Это бѣднякъ, бродяга, болѣе несчастный, чѣмъ самый низкій изъ нихъ; до этихъ поръ я никогда не видала его, онъ даже не изъ нашей стороны… Мнѣ показался онъ очень печальнымъ… однимъ изъ тѣхъ, кому охотно подаютъ милостыню… Я ни въ чемъ не могла-бы отказать ему, и я не знала даже до этихъ послѣднихъ дней о томъ, что для него сдѣлала…
— Низкая, глупая! Ты врешь!
Фурія набросилась снова на дѣвочку, заставляя пощечинами ее молчать, затѣмъ, такъ какъ Бландина продолжала упрямиться, она начала бить ее кулаками и ногами.
Чтобы придать себѣ бодрости, во время ударовъ Бландина съ улыбкой на устахъ, вспоминала высокаго молодца съ бронзовымъ цвѣтомъ лица, грустными, умоляющими глазами. Ей было пріятно терпѣть муку за этого гонимаго и опозореннаго человѣка.
Мачеха волочила ее по землѣ, приходя въ отчаяніе отъ ея скрытности.
Тогда, равнодушная къ страданіямъ, настойчивая въ своей преданности, Бландина принялась пѣть Ave Maris Stella, одинъ изъ майскихъ псалмовъ. Затѣмъ въ ударахъ, сыпавшихся на нее, дѣвочка начинала представлять себѣ рѣзкій звукъ вѣялки по колѣну Аріана. Потерявшая чувства, но непреодолимая въ моральномъ отношеніи, она смѣшивала обѣ мелодіи, религіозный псаломъ и звуки вѣялки; закрывая глаза, она сливала въ какомъ-то фанатическомъ воспоминаніи дымки ладанъ и пыль, поднимавшуюся надъ вѣялкой, ароматъ церкви и потъ крестьянина:
|
Van!.. Vanne!.. Vanvarla! |
Видя ее всю въ крови, злая мачеха утащила ее въ хлѣвъ для свиней, заперла ее тамъ, и прислала ей черезъ одного изъ дѣтей кружку воды и кусокъ хлѣба. На другой день мачеха старалась снова приняться за дѣло, но она сама изнемогала раньше, чѣмъ могла вытянуть у Бландины то, чего добивалась узнать.
Утомившись въ борьбѣ, добродѣтельная крестьянка рѣшила покорить свою дочь при помощи священника.
— Что такое, крошка Бландина, долженъ-ли я вѣрить тому, что разсказываетъ мнѣ ваша достойная матушка?.. Вы не желаете покориться!… вы не слушаетесь? Послѣ совершенія грѣха, вы отказываетесь назвать сообщника… Это дурно, это очень дурно!..
— Мой отецъ, я призналась въ своемъ проступкѣ моей матери, я готова исповѣдовать его вамъ, но доносъ возмущаетъ меня…
— Прекрасно, дочь моя! Какъ мы волнуемся! Если я, вашъ пасторъ, нахожу нужнымъ, назвать имя этого негодяя…
— Я все же отказываюсь, господинъ пасторъ.
И такъ какъ священникъ, возмущенный этимъ непослушаніемъ, бросилъ на нее суровый взглядъ, Бландина зарыдала:
— Да, я отказываюсь, господинъ пасторъ, такъ какъ это имя я не сказала бы даже Богу, еслибъ Ему не было извѣстно! Этотъ человѣкъ и такъ достаточно несчастенъ! Назвать его, это значитъ, навести на него новое осужденіе. Его еще дольше продержали-бы въ тюрьмѣ изъ-за меня!
Милая дѣвочка много обдумывала втеченіе этихъ послѣднихъ дней о человѣческихъ законахъ и о понятіи, что справедливо и что нѣтъ.
— Но, замѣтилъ священникъ, — вы, значитъ, любите этого негодяя!
— Я не знаю, люблю-ли я его, но я не чувствую къ нему ненависти.
— Однако, онъ дурно поступилъ съ вами, мое дитя!
— Можетъ быть… Я хочу даже вѣрить въ это, потому что вы убѣждаете меня въ этомъ, но развѣ не сказано въ Законѣ Божьемъ, что мы должны прощать нашимъ врагамъ, любить даже тѣхъ, кто насъ ненавидитъ!.. Священникъ проклиналъ ее, но не настаивалъ больше…
Крестьянка, любопытная и циничная, измѣнивъ тактику, желала, по крайней мѣрѣ, узнать, была-ли изнасилована дѣвушка или отдалась добровольно.
Бландина, чтобы лучше отвратить поиски правосудія и скрыть вину бѣдняка, одно время дѣлала видъ, что не противится его задержанію.
Но мачеха почему-то стала подозрѣвать того или другого участника „страны розъ“, и бѣдная Бландина испытывала страшную муку. Отказываясь выдать настоящаго виновника, развѣ она не заставляла безпокоиться этихъ добрыхъ молодцовъ, можетъ быть, могущихъ подвергнуться осужденію? Къ счастью, имъ всѣмъ было легко возстановить свою невинность.
Хорошіе ребята были чрезвычайно поражены этимъ случаемъ, въ особенности, тотъ, который предлагалъ проводить Бландину, и который былъ теперь недоволенъ, что не проводилъ ея противъ ея воли.
Сколько разъ, маленькая дѣвочка желала отправиться на розыски того, кто ее опозорилъ, того, который не осмѣлился бы исправить своей вины, не только потому, что онъ совершилъ преступленіе въ глазахъ людей, но потому, что въ глазахъ толпы, положеніе незаконнаго дитяти и дѣвушки-матери были бы предпочтительнѣе положенію законнаго сына и законной подруги вора и бродяги. Бландина, все болѣе и болѣе восторженная, чувствовала въ себѣ силы побороть всѣ несправедливыя условности, религіозныя или соціальныя.
Со времени этого рокового праздника Петра и Павла, какое-то непонятное призваніе преданной любви и самопожертвованія царило упорно и жестоко въ ея сердцѣ.
Она рѣшилась; она хотѣла отправиться въ тюрьму. Она повидалась бы съ Аріаномъ, чтобы простить его. Она оправдала бы его высшею ложью, сказавъ, что сама отдалась ему и скрыла отъ него свои юные года. Аріанъ могъ бы повѣрить, такъ какъ она была сложена, какъ совершеннолѣтняя. Этимъ бы все кончилось. Она согласилась бы стать женой вора, заключеннаго въ тюрьму…
Но непонятное таинственное предчувствіе удерживало юную дѣвушку отъ этого благороднаго порыва и заставляло ее думать, что ея часъ еще не пришелъ, и что какое то существо, тоже несчастное и опозоренное, какъ этотъ извѣстный воръ куръ, ждетъ ее гдѣ-то…
Однако, она еще колебалась, глухія сомнѣнія роились еще въ ея душѣ, когда жизнь сдѣлала ненужной всякую жертву. Бландина родила мертваго ребенка.
Эта развязка обезоруживала приходское осужденіе и прекращала сразу всякій скандалъ. Вина была искуплена такимъ образомъ, и даже мачеха съ меньшею жестокостью обращалась съ бѣдняжкой. Братья и сестры перестали оскорблять Бландину и сторониться отъ нея, какъ отъ зловоннаго животнаго. Они принимали ея услуги, и она получала милость снова работать на благо семьи. Черезъ нѣкоторое время скончалась ея мать. Бландина, тогда пятнадцати лѣтъ, выказала себя, дѣйствительно, героиней, хотя и вполнѣ простого характера. Она принялась за хозяйство, за всѣ дѣла, всѣмъ завѣдовала, ростила дѣтей, безъ отдыха, пока не устроила выгодно однихъ изъ нихъ въ мастерскія, другихъ на работы. Храбрая юная мать работала такъ хорошо, что добилась лучшаго, чѣмъ реабилитаціи. Священникъ, первый, не вспоминалъ ни о чемъ; къ его поклоненію присоединилось что-то вродѣ удивленія. Храбрость и характеръ этой крошки смущали его…
- ↑ Мы отправимся въ страну розъ, однажды, въ страну розъ, мы срѣжемъ, какъ траву, красивые цвѣты и свяжемъ копны, столь высокія и пахучія, что онѣ заслонятъ луну и заставятъ чихнуть солнце.