Кіевъ. Ста̀нковичъ получилъ повелѣніе прислать одного офицера, унтеръ-офицера и рядоваго къ главнокомандующему резервною арміей, генералу Милорадовичу, на ординарцы; эскадронному командиру моему пришла фантазія послать ординарцевъ самыхъ молодыхъ, и поэтому распоряженію, жребій палъ на меня, какъ говоритъ Ста̀нковичъ, на юнѣйшаго изъ всѣхъ офицеровъ. Хорошо что я уже не такъ молода, какъ кажусь; мнѣ пошелъ двадцать первый годъ, а то я не знаю, чего хорошаго дождался бы Ста̀нковичъ, отправляя трехъ молокососовъ, однихъ, на собственное ихъ распоряженіе, и на такой видный постъ! Юнкеру Гранѣ шестнадцать лѣтъ; гусару восемнадцать, а моя наружность не обѣщаетъ и шестнадцати. Отличные ординарцы!
На разсвѣтѣ отправилась я съ своею командою въ Кіевъ, гдѣ находится наша корпусная квартира. Для избѣжанія нестерпимаго жара и сбереженія лошадей, я ѣхала ночью отъ Броварей до Кіева. Густой сосновый лѣсъ искрещенъ весь безчисленнымъ множествомъ дорогъ, глубоко врѣзавшихся въ песокъ; не зная что всѣ онѣ выводятъ къ одному мѣсту, къ берегу Днѣпра и Красному трактиру, я думала, что мы заплутались; продолжая ѣхать наудачу, дорогою, какая случилась передъ нами, и будучи окружены непроницаемою чащею, увидѣла я что̀-то мелькнувшее съ дороги въ лѣсъ; давъ шпоры лошади, прискакала я къ тому мѣсту, гдѣ что̀-то пряталось за деревьями. На окликъ мой: кто тутъ? вышла крестьянка, едва переводившая духъ отъ страха; но увидя спокойный и дружелюбный видъ трехъ молодыхъ гусаръ, она и сама успокоилась и говорила уже смѣючись: вишь бѣда какая, я испугалась васъ, а вы меня! Граве показалось очень смѣшно, что Малороссіянка думала, будто три гусара вооруженные, могли ее испугаться. — Скажи намъ, матушка, куда мы ѣдемъ? намъ надобно въ Кіевъ. — Ну, такъ вы туда и ѣдете, отвѣчала женщина своимъ Малороссійскимъ нарѣчіемъ. — Какъ же угадать намъ куда повернуть; здѣсь такое множество дорогъ! Что̀ до этого, сказала крестьянка, всѣ онѣ выходятъ къ одному мѣсту къ Красному-трактиру, недалеко отъ перевоза. Сказавъ ей спасибо, мы поѣхали рысью, и скоро увидѣли блистающій отъ луннаго свѣта Днѣпръ. Пока проснулись перевощики и приготовили паромъ, мѣсяцъ зачалъ тускнуть, знакъ занимающейся зари. Мы взошли на паромъ, и пока переправлялись, то разсвѣло совсѣмъ. Я поѣхала прямо къ нашему генералу Ермолову; у него на дворѣ, юнкеръ мой и гусаръ расположились биваками; а я прошла въ залу, и легла не раздѣваясь на диванъ. Вставъ за полчаса до пробужденія Ермолова, я привела въ порядокъ свой униформъ, и ожидала когда онъ проснется, чтобы тотчасъ итти къ нему. Пріемъ Генерала былъ весьма ласковъ и вѣжливъ. Обращеніе Ермолова имѣетъ какую-то обворожительную простоту и вмѣстѣ обязательность. Я замѣтила въ немъ черту, заставляющую меня предполагать въ Ермоловѣ необыкновенный умъ: ни въ комъ изъ бывающихъ у него офицеровъ не полагаетъ онъ невоспитанія, незнанія, неумѣнья жить; съ каждымъ говоритъ онъ какъ съ равнымъ себѣ и не старается упростить свой разговоръ, чтобъ быть понятнымъ; онъ не имѣетъ смѣшнаго предубѣжденія, что выраженія и способъ объясняться людей лучшего тона, не могутъ быть понятны для людей средняго сословія. Эта высокая черта ума и доброты предубѣдила меня видѣть все уже съ хорошей стороны въ нашемъ генералѣ. Черты лица и физіономія Ермолова показываютъ душу великую и непреклонную!..
Адъютантъ Милорадовича, К***, прислалъ просить меня къ себѣ; я пришла и тотчасъ увидѣла, что онъ ожидалъ не меня: грубый, необразованный офицеръ этотъ спросилъ, не предложивъ даже мнѣ стула, а почему эскадронный командиръ вашъ не прислалъ на ординарцы того офицера, котораго я назначилъ?» — Вѣроятно потому, отвѣчала я, что назначеніе ваше несообразно было съ его хозяйственными распоряженіями въ эскадронѣ. У насъ ведется очередь откомандировокъ, о которыхъ постороннему нѣтъ надобности заботиться. — Я видѣла, что отвѣтъ мой разсердилъ К***; онъ необыкновенно гордъ, какъ вообще всѣ мелочные люди. Несмотря на видимую молодость мою, я имѣла удовольствіе сдѣлать К*** врагомъ своимъ.
Выбираются дни, что я съ утра до вечера летаю на смоемъ конѣ — Алмазѣ, или подлѣ кареты Милорадовича, или съ порученіями отъ него къ разнымъ лицамъ въ Кіевѣ. Въ послѣднемъ случаѣ, онъ посылаетъ меня тогда только, когда тотъ, къ кому надобно послать, проѣзжій или пріѣзжій генералъ; но когда онъ выѣзжаетъ самъ въ каретѣ или верхомъ, то всегда уже сопровождаю его я одна, съ моими гусарами, и никогда никакой другой ординарецъ не ѣздитъ за нимъ. Изъ этого я заключаю, что Милорадовичъ любитъ блескъ и пышность; самолюбію его очень пріятно, что блистающій золотыми шнурами гусаръ на гордомъ конѣ рисуется близъ окна его кареты, и готовъ, по мановенію его, летѣть какъ стрѣла, куда онъ прикажетъ.
— К*** пришло въ голову осматривать, такъ ли какъ должно одѣты ординарцы, не только рядовые, но и офицеры. Сумасбродная фантазія! Можетъ ли пѣхотный офицеръ знать въ тонкости всѣ принадлежности гусарскаго мундира, и въ добавокъ лучше нежели сами гусары! Я не послушала его приказанія, какъ такого, которое не могло ко мнѣ относиться; не поѣхала къ нему на смотръ ни сама, ни гусаръ своихъ тоже не послала. Онъ имѣлъ слабость пожаловаться Ермолову, у котораго всѣ мы, какъ у дежурнаго генерала, подъ непосредственнымъ начальствомъ; Ермоловъ спросилъ меня, длячего я не явлюсь къ К***? — для того, ваше превосходительство, отвѣчала я, что К*** ничего не смыслитъ въ нашемъ униформѣ, и что странно было бы, если бъ гусарскій офицеръ имѣлъ нужду въ наставленіяхъ пѣхотнаго какъ одѣться въ свой мундиръ. Ермоловъ не настаивалъ болѣе, но сказалъ только: К*** это приказано отъ Милорадовича, сладьте это какъ-нибудь. — Повѣрьте, генералъ, что К*** лжетъ! Милорадовичъ имѣетъ столько ума, чтобъ не посылать гусаръ на смотрѣ къ мушкетеру. Дѣло обошлось безъ дальнихъ хлопотъ. К*** оставилъ свои претензіи.
— Сегодня было заложеніе инвалиднаго дома. По окончаніи всѣхъ обрядовъ, всѣ мы обѣдали въ палаткахъ; день былъ до нестерпимости жарокъ. Прежде еще присутствованія при заложеніи дома, Милорадовичъ объѣхалъ въ сопровожденіи всей свиты своихъ ординарцевъ всѣ крѣпости, что̀ составляло верстъ двадцать. Его небольшая Арабская лошадь, галопируя весьма покойно, не утомила ни сколько своего всадника; но нето было со мною: мой Алмазъ, не умѣя сообразить своихъ скачковъ съ легкимъ и плавнымъ галопомъ питомца степей, и сердясь, что не даютъ ему воли скакать какъ бы ему хотѣлось, безпрестанно прыгалъ, становился на дыбы, тротировалъ и рвалъ изъ рукъ повода. Онъ такъ измучилъ меня, что когда мы пріѣхали къ палаткамъ, я думала кровь моя вспыхнетъ: такимъ горячимъ потокомъ кипѣла она во всемъ тѣлѣ моемъ!
Мы тотчасъ послѣ освященія сѣли за столъ; я положила въ рюмку кусокъ льду; Голицынъ, стоявшій въ это время подлѣ меня, ужаснулся: что̀ вы дѣлаете, сказалъ онъ, вы можете смертельно простудиться. Пока онъ это говорилъ, я выпила однимъ духомъ свое вино со льдомъ. — Не ужели вамъ невредны такіе переходы отъ жара къ холоду? — Я отвѣчала, что привыкла ко всему этому. И въ самомъ дѣлѣ здоровье мое безпримѣрное; я, такъ сказать, цвѣту здоровьемъ, и мнѣ до крайности не нравятся мои алыя щеки. Я какъ-то спросила Любарскаго, нашего полковаго лекаря, не знаетъ-ли онъ средства избавиться лишняго румянца? — Очень знаю, отвѣчалъ онъ; пейте больше вина, проводите ночи за картами и въ волокитствѣ. Черезъ два мѣсяца этого похвальнаго рода жизни, вы получите самую интересную блѣдность лица.
Мнѣ очень весело въ Кіевѣ; я имѣю здѣсь много пріятныхъ знакомствъ, въ числѣ которыхъ считаю домъ Масса, здѣшняго коменданта; родной племянникъ его, Шлеинъ, кирасирскій офицеръ, мнѣ хорошій пріятель. Массъ, не смотря на свои шестьдесятъ лѣтъ, все еще молодецъ, и такъ бодро скачетъ на конѣ, какъ лучшій изъ нашихъ гусаръ.
— Вчера былъ концертъ въ пользу бѣдныхъ; Милорадовичъ подарилъ по два билета всѣмъ своимъ ординарцамъ, въ томъ числѣ и мнѣ. Концертъ былъ составленъ благородными дамами; главною въ этомъ музыкальномъ обществѣ была княгиня Х****, молодая, прекрасная женщина, и за которою нашъ Милорадовичъ неусыпно ухаживаетъ. Я не одинъ разъ имѣла случай замѣтить, что успѣхъ въ любви дѣлаетъ генерала нашего очень обязательнымъ въ обращеніи; когда встрѣчаюсь съ нимъ въ саду, то всегда угадаю какъ обошлась съ нимъ княгиня: если онъ въ милости у нее, то разговариваетъ съ нами, шутитъ; если жъ напротивъ, то проходитъ пасмурно, холодно отвѣчаетъ на отдаваемую нами честь, и не досадуетъ если становимся ему во фронтъ, тогда какъ въ веселомъ расположеніи духа, онъ этого терпѣть не можетъ.
— Милорадовичъ давалъ балъ въ день имянинъ вдовствующей Государыни; блестящій, великолѣпный балъ! Залы наполнены были гостями; большой старинный садъ былъ прекрасно иллюминованъ; но гулять въ немъ нельзя было и подумать: Милорадовичу вздумалось угощать тамъ свой Апшеронскій полкъ, что и было послѣ причиною смѣшнаго происшествія; вечеромъ безчисленное множество горящихъ лампъ, гремящая музыка и толпы прекрасныхъ дамъ привлекли любопытство находившихся въ саду нашихъ храбрыхъ сподвижниковъ; они подошли какъ можно ближе къ стекляннымъ дверямъ залы, которыя были отворены и охраняемы двумя часовыми. Массъ, видя что толпа солдатъ сгущается отъ часу болѣе и напираетъ въ двери, такъ что часовые съ трудомъ могутъ ее удерживать, чтобъ не вломилась въ залу, подозвалъ меня; я была въ этотъ день на дежурствѣ: скажи Александровъ часовымъ, чтобы затворили двери. Я пошла было исполнить приказаніе; но Милорадовичъ, слышавшій, что говорилъ мнѣ Массъ, остановилъ меня, спрашивая: куда вы? — Я отвѣчала, что иду сказать часовымъ… — Знаю, перервалъ Милорадовичъ нетерпѣливо; не надобно затворять! пусть войдутъ! Юнкера могутъ танцовать! Останьтесь на своемъ мѣстѣ!.. Говоря это, онъ поправилъ раза два свой галстухъ, что было признакомъ досады, и пошелъ къ часовымъ сказать, чтобъ не мѣшали итти въ залу кому вздумается изъ солдатъ. — Слѣдствіемъ этого распоряженія было то, что менѣе нежели въ пять минутъ зала наполнилась солдатами, высыпавшими какъ рой изъ садовой двери; вмигъ смѣшались они съ гостьми. Массъ пожималъ плечами, Ермоловъ усмѣхался; дамы съ изумленіемъ отступали назадъ, видя подлѣ себя эти дебелыя и грубыя существа. Я, вмѣстѣ съ другими ординарцами смѣялась отъ души странному этому зрѣлищу. Дамы собрались всѣ въ одну горницу; мужчины ожидали, улыбаясь, чѣмъ эта сцена кончится. Милорадовичъ, совсѣмъ неожидавшій такого шумнаго и многочисленнаго посѣщенія своихъ сослуживцевъ, сказалъ, что онъ совѣтуетъ имъ итти обратно въ садъ, гдѣ имъ свободнѣе будетъ веселиться; прибавя, «что чистый воздухъ есть стихія Русскаго воина!» Изъ этого изрѣченія, Русскіе воины ничего непоняли, кромѣ того что имъ надобно итти обратно въ садъ, куда они немедленно и ушли. Теперь уже самъ Милорадовичъ велѣлъ затворить двери; порядокъ возстановился, музыка заиграла, красавицы разсыпались по залѣ и снова заблистали взорами на гусаръ, уланъ, кирасиръ, драгунъ, однимъ словомъ на все носящее усы и шпоры. Офицеръ Татарскаго уланскаго полка, молодой человѣкъ, необычайной красоты, и также необычайно высокаго роста, баронъ N***, казался царемъ всего этого блестящею сонмища; глаза всѣхъ дамъ и дѣвицъ сіяли на него своими лучами. Нельзя сосчитать всѣхъ соперничествъ, досадъ и движеній ревности, произведенныхъ имъ въ этотъ вечеръ; порывовъ послѣдней не избѣжалъ и Мидорадовичъ. Княгиня, танцуя съ нимъ кадриль, безпрестанно оборачивала голову къ другой кадрили, въ которой танцовалъ баронъ.
За полчаса передъ ужиномъ кончились танцы и все усмирилось; нѣсколько молодыхъ людей и въ ихъ числѣ коммисіонеръ П****, шалунъ, болтунъ и повѣса пошли съ нами, то есть, съ ординарцами, въ комнату смежную съ залою: тамъ П**** принялся разсказывать о всѣхъ красавицахъ въ Малороссіи, какихъ гдѣ ему случалось видѣть. Въ Пирятинѣ видѣлъ я, говорилъ П****, дѣвицу Александровичеву рѣдкой красоты, — и что̀ жъ? у нее такое варварское имя, котораго я ни выговорить, ни слышать не могу безъ досады: Домника Порфировна! Слыхалиль вы что̀-нибудь подобное? Я вздрогнула при этомъ имени: Домника Александровичева двоюродная сестра мнѣ, и я по справедливости боялась, чтобъ отъ нее по прямой линіи не дошло до меня. Опасенія мои оправдались въ тужъ минуту; — П**** продолжалъ: кромѣ красоты своей, смѣшнаго имени, Донника замѣчательна еще и по близкому родству съ тою Амазонкою, о которой такъ много говорили три года тому назадъ, и которая послѣ Богъ знаетъ куда дѣвалась. Всѣ стали разсуждать и толковать объ этомъ происшествіи; я молчала, и пока думала пристать или нѣтъ къ этому разговору, Давыдовъ, одинъ изъ нашей собратіи ординарцевъ, сидѣвшій подлѣ меня вдругъ вскликулъ, ударивъ меня по колѣну: что̀ намъ въ вашихъ Амазонкахъ! вотъ у насъ своя дѣвочка! не правда-ли? тонокъ какъ спичка, краснѣетъ при каждомъ словѣ… — Что̀ мы здѣсь спрятались, господа, сказалъ Шлеинъ, вставая, и взявъ за руку меня и драгуна Штейна; пойдемте къ генералу! За нами встали всѣ и пошли толпою въ залу.
— Какъ дурно расчитываютъ тѣ командиры полковъ, которые, желая отдалить отъ себя худаго поведенія офицера, посылаютъ его куда-нибудь въ откомандировку. Въ полку онъ спрятанъ со всѣми его несовершенствами, и чтобы тамъ ни напроказилъ, все остается, такъ сказать, дома; но будучи высланъ на показъ свѣту, онъ играетъ соло, и такъ отвратительное, что всѣмъ носящимъ одинъ мундиръ съ нимъ, стыдно его слушать. Поводъ къ этому размышленію дало мнѣ одно изъ происшествій вчерашняго бала: Уланскій ординарецъ Т. А***, видя возможность пить пуншъ сколько ему разсудится, напился до такой степени, что его, и безъ того узенькіе калмыцкіе глаза, совсѣмъ почти закрылись, и онъ въ совершенномъ опьяненіи ходилъ посреди дамъ, приглашая каждую танцовать хотя музыка давно уже перестала играть и дѣлались приготовленія къ ужину. Дамы усмѣхались, и по мѣрѣ приближенія этого чудака, удалялись отъ него; онъ продолжалъ бродить среди общества, наткнулся наконецъ на стараго Масса и наступилъ ему на ногу. Комендантская кровь вспыхнула отъ такой наглости; онъ остановилъ А*** рукою, говоря ему: вы, господинъ офицеръ, кажется, ничего уже не видите? — А что мнѣ видѣть? возразилъ А***, стараясь разширить свои смыкающіеся глаза. — Людей, по ногамъ которыхъ вы ходите! — По чьимъ? спросилъ пьяный уланъ. — Мнѣ, мнѣ, коменданту, наступили вы на ногу, сказалъ вышедши изъ терпѣнія Массъ. — Мы всѣ здѣсь коменданты! пробормоталъ А***, и махнувъ рукою, пошелъ опять ходить по залѣ, покачиваясь изъ стороны въ сторону. На другой день его отослали въ полкъ.
— Сегодня были маневры: примѣръ баталіи. Ермоловъ, командовавшій войскомъ, назначеннымъ отступать, просилъ Милорадовича дать ему двухъ изъ своихъ ординарцевъ; Милорадовичъ далъ ему драгуна и улана, оставя себѣ гусара и кирасира. Посереди этой суеты суетъ, скачки, пальбы и атаки, какой-то несчастный наѣздникъ, сидѣвшій на лошади, отдѣля отъ нея ноги на полъаршина, проскакалъ мимо меня, зацѣпился за мою шпору и оторвалъ ее; я скоро узнала невыгоду остаться съ одною шпорою. Милорадовичъ вездѣ посылалъ одну меня, и я во все продолженіе маневровъ, летала въ своемъ золотомъ мундирѣ съ мантіею на плечахъ, какъ блестящій метеоръ, мелькая середи стрѣляющихъ, марширующихъ, кричащихъ ура! и идущихъ на штыки. Наконецъ лошадь моя едва переводила духъ; Милорадовичъ стоялъ въ это время надъ однимъ глубокимъ рвомъ и разсматривалъ позицію; за оврагомъ, надъ которымъ стоялъ нашъ главнокомандующій, находились егерскіе стрѣлки, и на бѣду свою стояли, а по распоряженію имъ надобно было лежать. Милорадовичъ разсердился, сталъ дергать свой галстухъ, и взглянувъ на меня, сказалъ отрывисто, указывая на оврагъ рукою: «поѣзжайте къ этимъ стрѣлкамъ, скажите ихъ недогадливому офицеру, чтобы онъ велѣлъ имъ лечь!» Я тронула остальною шпорою свою лошадь; но она, видя, что надобно итти въ глубокій ровъ, замялась. — «Что̀ жъ, вы не хотите меня слушать!» закричалъ Милорадовичъ. Ударъ шпорою и саблею заставилъ коня моего броситься стремглавъ въ оврагъ, и я, какъ Курцій, слетѣла вмѣстѣ съ лошадью въ эту пропасть!
По окончаніи маневровъ, бѣдный мой Алмазъ, отведенный въ конюшню, тотчасъ легъ какъ только его разсѣдлали, и на другой день я не узнала его, до такой степени онъ перемѣнился.
Два мѣсяца дежурства моего при главнокомандующемъ въ званіи ординарца, прошли. Завтра я возвращаюсь въ эскадронъ.
— Служба моя въ эскадронѣ началась очень несчастливо. На разсвѣтѣ прискакалъ ко мнѣ дежурный унтеръ-офицеръ съ извѣстіемъ, что корнетъ Парадовскій застрѣлился. Въ одно мгновеніе одѣлась я, сѣла на лошадь безъ сѣдла, и поскакала во весь опоръ на квартиру Парадовскаго. Ста́нковичъ былъ уже тамъ; несчастный Парадовскій лежалъ середь полу, внизъ лицемъ; кровь его большою лужею скопилась у дверей; черепъ разскочился на нѣсколько кусковъ, которые лежали на полу и на лавкахъ; карабинъ, изъ котораго онъ застрѣлился, находился близъ тѣла, двѣ пули остались въ потолкѣ. Ста̀нковичъ, разсмотря всѣ письма и кой-какія записки покойника, не нашелъ ничего почему можно было бы угадать причину его самоубійства; онъ приказалъ обвернуть платкомъ лице и остатокъ головы несчастнаго Парадовскаго, и отнесть тѣло его на распутіе, гдѣ вырыли ему могилу. Мимо ея пролегаетъ дорога, и вечеромъ, проходя ею, я невольно содрогнулась, поровнявшись съ зеленымъ холмомъ Парадовскаго: вчера мы шли съ нимъ вмѣстѣ этой дорогою! а сегодня…
— Намъ велѣно итти въ походъ! Какая непостоянная жизнь, не дадутъ нигдѣ привыкнуть! Мы было такъ хорошо ознакомились съ окружными помѣщиками, и вотъ опять понеслись вдаль. Теперешнія наши квартиры будутъ близъ Ровно, въ имѣніи Корвицкаго, мѣстечкѣ Мизочѣ (на Волынѣ.)
Эскадронъ нашъ прошелъ черезъ Кіевъ. Ермоловъ ѣхалъ съ нами до заставы. Онъ очень ласково разговаривалъ со мною, спрашивалъ, не жалѣю-ли я о чемъ-нибудь въ Кіевѣ, и когда я сказала, что не жалѣю ни о чемъ, то онъ похвалилъ меня, говоря: веди себя всегда такъ, молодой человѣкъ, я буду почитать тебя.
Мизочъ. Здѣсь большой манежъ и прекрасный садъ, два замѣчательныхъ предмета; остальное все такъ какъ и вездѣ въ Польшѣ — развалившіяся хижины, крытыя соломою, и больше ничего. До манежа намъ дѣла нѣтъ, мы объѣзжаемъ добрыхъ коней въ чистомъ полѣ: но садъ! это дѣло другое. Я провожу тамъ все послѣобѣденное время. Какое тутъ множество цвѣтовъ, и такъ прекрасныхъ что я прыгаю отъ радости при видѣ ихъ, и ни для чего въ свѣтѣ не могу удержаться чтобъ не достать себѣ одну изъ розъ такъ высоко растущихъ, какъ мнѣ никогда еще не случалось видѣть; эти деревца вышиною аршина три и болѣе, осыпаны прелестнѣйшими розами, и я не иначе могу доставать ихъ, какъ срубя цвѣтокъ концемъ сабли. Въ одинъ день я была застигнута на этомъ подвигѣ приходомъ садовника; въ замѣшательствѣ и показывая ему срубленную розу, я спросила: можно ли иногда сорвать цвѣтокъ съ этихъ розовыхъ деревьевъ? — Да когда уже сорвали, такъ можно, отвѣчалъ смѣючись садовникъ, но только не испортьте самаго деревца.
— Вчера Ста̀нковичу пришла охота дѣлать ученье въ самый полдень; пыль и жаръ были нестерпимы; маневры дѣлались все на карьерѣ, къ чему Ста̀нковичъ, лихой гусаръ, привыкъ еще при Витгенштейнѣ, прежнемъ шефѣ Маріупольскаго полка. Вчера метода эта, едва не стоила жизни бѣдному жиду, трусливѣйшему изъ всѣхъ существъ, населяющихъ землю. Окончательный маневръ у насъ бываетъ, атака. По командѣ съ мѣста! маршъ! маршъ! мы понеслись какъ лишенные ума; Ста̀нковичу разсудилось повесть атаку на Мизочъ, близъ котораго была широкая дорога и на ней пыли въ полъаршина глубиною; когда мы вскакали на эту дорогу, то пыль обняла эскадронъ такимъ густымъ облакомъ, что я не только не видала куда скачу, но не видала и лошади, на которой сижу; въ это время раздалось вдругъ и командирское — стой! равняйся! и отчаянный вопль чей-то подлѣ самаго стремени моего. Я съ испугомъ остановила свою лошадь, и въ тоже время рѣдѣющая пыль дала мнѣ увидѣть у ногъ моего коня поверженнаго жида, который кричалъ во весь голосъ: ратуйте! Его блѣдное лице, полные ужаса глаза, разтрепанные пейсы, и широко разинутый ротъ, дѣлали его похожимъ на чудовище; лошадь моя захрапѣла, стала на дыбы, а жидъ на четверенькахъ отползъ отъ остановившагося фронта; потомъ всталъ, и согнувшись почти до земли, убѣжалъ въ мѣстечко. Я послѣ узнала, что онъ упалъ отъ страха; но былъ невредимъ, потому что случаю угодно было, чтобъ въ это самое время остановился скачущій эскадронъ. Послѣ ученья разсказала я моимъ товарищамъ объ этомъ происшествіи. — Ну, что̀ жъ, спросилъ Вонтробка, когда ты увидѣлъ у ногъ своей лошади пручающагося жида, съ зіяющею пастью и выпученными глазами, не пришло тебѣ на мысль изъ Федры:
|
De rage et de douleur le monstre bondissant |
Домбровица. Мы разстались съ Александрійцами, и пришли квартировать въ мѣстечко Домбровицу принадлежащую графу Платеру, живущему въ трехъ верстахъ отъ нея. Я сдѣлала пріятное знакомство и довольно страннымъ образомъ. Ды̀мчевичь, нашъ баталіонный командиръ, занимаетъ бель-этажъ большаго каменнаго дома; о жителяхъ верхняго этажа мы не имѣли никакого понятія. Въ одинъ день, будучи дежурнымъ по карауламъ, по обязанности своей пришла я къ Ды̀мчевичу съ рапортомъ; всходя на крыльцо, слышу звуки фортопіано. Эта необыкновенность и превосходство игры, заставили меня забыть Ды̀мчевича, рапортъ и всѣ на свѣтѣ караулы. Я пошла туда, откуда неслась обворожительная гармонія: всхожу на лѣстницу, иду по корридору и прихожу къ дверямъ, за которыми явственно слышу музыку; отворяю, и къ удивленію моему вижу себя въ кухнѣ, въ которой не было и не могло быть фортопіанъ. Остановясь въ изумленіи, я продолжаю слушать: играютъ въ сосѣдней комнатѣ; ведома гусарскою предпріимчивостью, я иду далѣе, рѣшась непремѣнно узнать кто такъ прекрасно чаруетъ слухъ мой. — Прихожу къ другой двери, отворяю ее, и восклицаніе: ахъ, Боже мой! прекратило тотчасъ музыку. Вскрикнувшая дама была пожилая женщина; она смотрѣла на меня съ безпокойнымъ и вопрошающимъ видомъ; но молодая, игравшая на піано, хотя смѣшалась было, тотчасъ однако жъ оправилась, когда я сказала, какъ умѣла по-Польски, что прекрасная игра ея вела меня какъ очарованнаго черезъ всѣ мѣста противъ моей воли и всякаго приличія; что если приходъ мой черезъ кухню кажется ей страннымъ, то прошу ее вспомнить, что я не властенъ былъ выбирать дорогу. — Она отвѣчала чистымъ Польскимъ нарѣчіемъ, что ей очень пріятенъ случай, доставляющій ей мое посѣщеніе. Меня просили садиться, а я просила ее продолжать свою игру, что она тотчасъ и исполнила. Окончивъ, она стала говорить своей матери по русски. Я удивлялась правильному выговору ея, и сказала ей объ этомъ. — Я Русская, отвѣчала она. — Ахъ, Боже мой! такъ на что̀ жъ я ломаю всѣми образами языкъ свой, чтобъ говорить съ вами по-Польски? — Не знаю, сказала смѣючись, молодая госпожа Выродова: такъ была фамилія моей новой знакомой. Это приключеніе имѣло весьма пріятныя послѣдствія: мать и дочь такъ полюбили меня, и до такой степени дорожили моимъ товариществомъ, что ни одного дня не могли провесть безъ меня, и если я который день не приходила, выговаривали и рѣшительно не хотѣли чтобы я пропустила хоть одни сутки не бывъ у нихъ; на это я и сама охотно согласилась, потому что нигдѣ не находила столько ума, пріятности обращенья, ласки, дружбы, отличнаго образованія и блестящихъ талантовъ, какъ въ молодой Выродовой.
Добрая старушка, мать Выродовой, любитъ меня какъ сына, называетъ Сашинькой и цѣлуетъ въ лице. Я разсказала Вонтробкѣ, съ которымъ вмѣстѣ квартирую, объ этомъ знакомствѣ; хотя онъ теперь болѣнъ, не можетъ надѣть мундира, и слѣдовательно быть у нее, но желаніе его видѣть этотъ феноменъ Домбровицы такъ велико, что онъ рѣшился пуститься на какую-нибудь малость, только чтобъ сыскать средство войти къ нимъ въ домъ; думалъ, передумывалъ и наконецъ выдумалъ, чтобы я отослала съ нимъ книги къ Выродовой; что для этого посольства онъ надѣнетъ солдатскій китель, и будучи защищенъ этой эгидою отъ вниманія дамъ, разсмотритъ со всею свободою мое, какъ онъ говоритъ, завоеваніе. Я отдала ему книги, и едва не сдѣлалась больна отъ смѣха, видя его преобразившагося въ солдата, больнаго, худаго, блѣднаго, съ мутными глазами и искривленной шеею. Онъ пошелъ, а я осталась ждать развязки. Черезъ четверть часа, Вонтробка возвратился и разсказалъ, что походъ его былъ весьма неудаченъ: книги взяла у него горничная дѣвка, и когда онъ хотѣлъ заглянуть въ дверь, несколько отворившуюся при шумѣ, сдѣланномъ его приходомъ, то дѣвка, сочтя его пьянымъ, не допустила и вытолкнула за двери. Я сказала ему, что самолюбію Выродовой лестно будетъ, когда она узнаетъ, что̀ было причиною превращенія его въ пьянаго солдата.
Къ молодой вдовѣ, моей знакомкѣ, пріѣзжаетъ часто графиня Платеръ. Эта семидесятилѣтняя дама, великая охотница ѣздить на полеванье за зайцами, волками, кабанами, и большая мастерица стрѣлять изъ ружья; нерѣдко проѣзжаетъ она верхомъ черезъ Домбровицу, и всегда мимо нашей гаубтвахты; бѣлая лошадь ея не много чѣмъ моложе своей всадницы; за нею слѣдуетъ ея берейторъ съ хлыстикомъ; когда графинѣ разсудится пуститься въ галопъ, она говоритъ одно только слово: галопъ! по этой командѣ, берейторъ дотрогивается хлыстикомъ до лошади, и она поднимается въ плавный и легкій галопъ. Мы всѣ имѣли и случай и время замѣтить, что бѣлая лошадь галопируетъ тогда только, когда передъ гаубтвахтою нашею, или на крыльцѣ шефской квартиры, соберется много гусарскихъ офицеровъ. Не понимаю, отчего графиня такъ недовольна нами; она зоветъ насъ капуцинами! Зачто̀? не уже ли за то, что мы очень рѣдко бываемъ въ ея домѣ; такъ это болѣе ея вина нежели наша. Слыхано ли гдѣ что̀бъ балъ оканчивался въ восемь часовъ? У графа это узаконенное время ужина, и часто бой роковыхъ восьми часовъ, заставляя смолкнуть гремящую музыку, слышится такъ же неожиданно и нежеланно, какъ бой смертнаго часа, особливо для нѣкоторыхъ изъ нашихъ молодыхъ гусаръ.
— Не знаю, что̀ мнѣ дѣлать! деньги исчезаютъ какъ дымъ, и куда, не понимаю. Я не играю въ карты, не пью вина, ничего не покупаю; но какъ только обращу ассигнаціи въ серебро, то эти злотые, гроши, двудестувки сведутъ меня съ ума и разсыплются какъ прахъ. Стыдно мнѣ просить опять, и еще такъ скоро, у Государя денегъ, а нѣтъ другаго средства; отецъ не дастъ, да я и сама ни зачто не стану безпокоить добраго моего родителя. Ахъ, онъ такъ не богатъ! и уже старъ! Увижу-ли я это счастливое время, когда въ состояніи буду помогать ему! Благословитъ-ли меня Богъ этою радостью! Буду-ль я покоить старость отца моего! Заплачу-ль ему за попеченія въ дѣтствѣ моемъ! О, верхъ благополучія покорныхъ дѣтей, достигну ли я тебя!
— Государь пожаловалъ мнѣ тысячу рублей; я получила ихъ отъ Аракчеева, который пишетъ ко мнѣ, «что заступя мѣсто Графа Ливена при Государѣ, взялъ вмѣстѣ съ прочими дѣлами ту обязанность, которою возложено на него, доводить до свѣдѣнія Императора всѣ мои просьбы и желанія.» Онъ оканчивалъ письмо свое, увѣреніемъ въ готовности дѣлать для меня все что отъ него зависитъ.
— Сегодня я дежурнымъ въ табунѣ, и буду въ этой должности всю недѣлю. Середи луга, отведеннаго для паствы нашимъ лошадямъ, построенъ мой соломенный шалашъ; первый день я почти весь проходила по окружнымъ полямъ, и любовалась игрою и бѣганьемъ нашихъ четвероногихъ друзей.
— Вчера въ первый разъ въ жизни я испугалась, и теперь имѣю понятіе что̀ такое страхъ. Табунъ нашъ пасется въ семи верстахъ отъ эскадронныхъ квартиръ; это разстояніе я часто проходила пѣшкомъ безъ малѣйшей усталости; вчера, пріѣхавъ по обыкновенно верхомъ къ Ста̀нковичу съ рапортомъ о благосостояніи нашихъ коней, я осталась у него обѣдать, и отдавъ лошадь провожавшему меня гусару, велѣла ему ѣхать обратно въ табунъ, располагаясь сама притти пѣшкомъ. Послѣ обѣда когда я хотѣла было итти, Ста̀нковичъ незная того что я отослала свою лошадь, удерживалъ меня остаться у него до чаю. Я согласилась, разсудя, что вечеромъ не такъ жарко будетъ. Послѣ чаю, Ста̀нковичъ сказалъ: куда тебѣ спешить, Александровъ, ужинай съ нами; теперь свѣтитъ мѣсяцъ, ночь прекрасная, послѣ ужина поѣдешь. Слова, ночь прекрасная, рѣшили меня остаться ужинать; я заранѣе радовалась своему ночному путешествію по безмолвнымъ полямъ при плѣнительномъ свѣтѣ полной луны. Послѣ ужина, я простилась наконецъ съ Ста̀нковичемъ, и препоясавъ острый мечь свой пошла; но чтобъ не дѣлать лишняго обхода, вздумалось мнѣ пройти прямо отъ квартиры Ста̀нковича огородами и полями на дорогу, ведущую отъ селенія къ мѣсту, гдѣ ходилъ табунъ. Я много выиграла бы, если бъ этотъ планъ удался мнѣ; но я ошиблась въ своемъ расчетѣ. При обманчивомъ свѣтѣ мѣсяца, все казалось мнѣ ровнымъ и гладкимъ; но когда пришлось проходить черезъ эти мѣста, то я думала что не будетъ конца рвамъ, ямамъ и вспаханнымъ полямъ. Сначала я съ легкостью перескакивала рвы, вымоины, и проворно перебѣгала по вспаханному полю; но видя, что за однимъ полемъ слѣдовало другое, тамъ третье, и еще поле, и еще, а окончанія невидно, я потеряла бодрость и пошла тише; наконецъ рвы и огороды кончились, но поля все еще стлались чернымъ ковромъ на большое пространство, которое, я, хочу или не хочу, должна была перейти. Съ позднимъ раскаяніемъ вспомнила я простонародную пословицу, «что прямо одни вороны летаютъ!»
Наконецъ я вышла на дорогу; мѣсяцъ былъ уже почти на срединѣ неба и свѣтъ его разливался серебромъ по всей необозримой обширности полей; глубокая тишина царствовала вокругъ. Вышедъ на гладкую и ровную дорогу, не чувствуя болѣе подъ ногами ни кочекъ, о которыя запиналась, ни рыхлой земли, въ которую вязла, я пошла было скорымъ и легкимъ шагомъ; но вдругъ ужасъ и изумленіе сдѣлали меня неподвижною. Я остановилась. Вопль, неимѣющій въ себѣ ничего человѣческаго, раздался по всему пространству полей и продолжался, не переставая, съ такими ужасными завываніями, визгами, перекатами и нѣкоторымъ родомъ стона, что страхъ овладѣлъ и сердцемъ и умомъ моимъ, и я оборотилась было назадъ чтобъ убѣжать; однако жъ стыдъ этого столь необыкновеннаго для меня поступка, и еще большій стыдъ сдѣлать его извѣстнымъ своимъ товарищамъ, заставили меня образумиться и продолжать свой путь. Я вынула саблю и пошла на встрѣчу неистовому воплю, который ревѣлъ, вылъ и грохоталъ все съ одинакою силою. Напрягая зрѣніе, чтобы увидѣть что за существо появилось въ полѣ, я не могла ничего усмотрѣть, и мнѣ нужна была вся сила разсудка и вѣры, чтобъ не счесть этого вопля, воплемъ злаго духа. Прошедъ еще съ полверсты, я увидѣла наконецъ нѣчто черное, приближающееся ко мнѣ и кричащее неистово. Я пошла скорѣе; недоходя шаговъ сто, увидѣла я что это крестьянинъ, огромнаго роста; увѣрясь тогда что это не звѣрь, не чудовище, не злой духъ, но просто человѣкъ, я положила саблю въ ножны, и сошедшись ближе съ крестьяниномъ, спросила его, ддячего онъ такъ кричитъ? Онъ не могъ отвѣчать мнѣ: это былъ нѣмой, живущій въ нашемъ селеніи и питающійся подаяніемъ; посредствомъ разныхъ знаковъ, онъ успѣлъ дать мнѣ понять, что идетъ изъ ближняго селенія, и боясь волковъ старается подражать собачьему лаю, чтобы этимъ отогнать ихъ. Объясняя все это, онъ употреблялъ такія страшныя тѣлодвиженія, что одними ими могъ бы испугать всякаго; онъ таращилъ глаза, щелкалъ зубами и рычалъ дикимъ голосомъ. Я сдѣлала ему знакъ чтобъ онъ шелъ своею дорогою, и онъ пошелъ съ тѣмъ же нелѣпымъ воемъ, который былъ такъ страшенъ мнѣ, и который теперь сдѣлался желателенъ и необходимъ; мнѣ предстояла опасность дѣйствительная, не сверхъестественная, не романическая, но самая простая, грубая и ужасная! — опасность быть съѣденой волками. Въ Малороссіи и здѣсь, звѣри эти во множествѣ рыщутъ ночью по полямъ и вокругъ деревень; теперь я шла быстро, присматриваясь съ безпокойствомъ ко всѣмъ предметамъ, и по мѣрѣ какъ благодѣтельный вой нѣмаго крестьянина стихалъ въ отдаленіи, безпокойство мое увеличивалось; сердце мое сильно билось отъ ожиданія опасности, въ которой ни сила, ни мужество, ни умѣнье владѣть оружіемъ не могли бъ мнѣ быть пособіемъ; что̀ могла я сдѣлать противъ восьми, десяти или и болѣе лютыхъ и голодныхъ звѣрей? Обезкураживающія размышленія мои были прерваны самымъ пріятнымъ образомъ: до слуха моего явственно доносились оклики часовыхъ при табунѣ, и даже пѣсни, напѣваемыя ими въ полголоса.
Пришедъ въ свой шалашъ, я не велѣла подавать огня, и не раздѣваясь легла на соломенную постель свою. Ожидая скораго появленія зари, и не имѣя желанія спать, стала я обдумывать, разсматривать, разбирать и переворачивать на всѣ стороны приключенія этой ночи. Нельзя уже не признаться, что я испугалась, услыша крикъ нѣмаго крестьянина. Страхъ мой исчезъ, когда я увидѣла что кричитъ человѣкъ; но снова замѣнился боязнію встрѣтиться съ волками. Для чего жъ въ сраженьяхъ, при видѣ тысячи смертей близкихъ, ужасныхъ, въ душѣ моей не было и тѣни страха? Что̀ значитъ это? Боль, мученье, смерть, не все ли равно отъ пули, сабли непріятеля, или отъ зубовъ и когтей свирѣпаго звѣря? Никакъ не могу добраться умомъ своимъ до настоящей причины, какъ страха своего, такъ и неустрашимости. Не ужели это отъ того, что смерть на полѣ сраженія сопряжена съ славою, а на полѣ среди волковъ съ одной только болью?