[336]Вечеръ XXX.
«У проѣзжей дороги», разсказывалъ мѣсяцъ, «стоитъ постоялый дворъ, а напротивъ его большой сарай. Его какъ разъ собирались перекрывать,
[337]и крыша была разобрана. Я глядѣлъ между стропилами и въ открытую отдушину, и мнѣ отлично видно было все это неприглядное помѣщеніе. На одной изъ балокъ примостился спящій индѣйскій пѣтухъ; въ пустыхъ ясляхъ мирно покоились сѣдла. Посреди сарая стояла дорожная колымага; въ ней крѣпко спали господа, пользуясь временемъ, пока лошадей поятъ и кормятъ, а кучеръ потягивается и позѣвываетъ, хоть и спалъ преисправно добрую половину пути. Дверь въ людскую отворена настежь; видна смятая и развороченная постель; на полу стоитъ подсвѣчникъ, а въ немъ догораетъ сальный огарокъ. Холодный вѣтеръ такъ и гуляетъ по сараю; время далеко за полночь; близится утро. Въ одномъ изъ стойлъ спитъ въ повалку семья странствующихъ музыкантовъ; матери и отцу снится жгучая, прозрачная, какъ слеза, жидкость въ бутылкѣ, а блѣдной дочкѣ—слеза въ чьемъ-то взорѣ. Въ головахъ у нихъ лежитъ арфа, въ ногахъ—собака».