[296]XIV.
Часто, сидя за клавикордами, Петька наигрывалъ то, что звучало у него въ душѣ, и изъ-подъ пальцевъ его лились звучныя мелодіи; иногда онъ подбиралъ къ нимъ и слова, удивительно соотвѣтствовавшія музыкѣ. Такъ создалось нѣсколько поэтичныхъ и мелодичныхъ пѣсенокъ. Петька напѣвалъ ихъ только вполголоса, какъ будто тая отъ ушей постороннихъ.
Все земное, какъ вѣтеръ, уносится въ даль,
Все на свѣтѣ минуетъ, какъ грезы.
Гонитъ блѣдность румянецъ, а радость печаль,
За улыбкою слѣдуютъ слезы!
|
[297]
Такъ зачѣмъ понапрасну грустить и страдать?
Мимолетны и горе и радость!
Какъ листва, поколѣнья должны опадать,
И смѣняется старостью младость!
Все исчезнуть, исчезнуть должно безъ слѣда:
И надежды, и юность, и силы!
То, что минуло, отжило, вновь никогда
Не возстанетъ изъ тлѣна могилы!
|
— Откуда ты взялъ этотъ текстъ и мелодію?—спросилъ учитель, случайно увидѣвъ ноты и текстъ пѣсенки.
— Они вылились у меня сами собой! И дальше они не пойдутъ!
— Печаль тоже приноситъ свои плоды!—сказалъ учитель.—Но печаль не должна властвовать надъ душой. Теперь мы на всѣхъ парусахъ полетимъ къ слѣдующему дебюту! Что ты скажешь о партіи Гамлета, датскаго принца?
— Я знаю трагедію Шекспира, но не знакомъ съ оперою Тома!—отвѣтилъ Петька.
— Вѣрнѣе было бы назвать эту оперу «Офеліей!»—сказалъ учитель.—Шекспиръ въ своей трагедіи заставляетъ разсказывать о смерти Офеліи королеву, въ оперѣ же эта смерть является однимъ изъ главныхъ моментовъ. Теперь мы воочію видимъ и слышимъ на сценѣ ту драму, о которой прежде знали лишь изъ разсказа королевы:
«Гдѣ надъ водой растетъ склонившись ива,
Глядитъ въ волну серебряной листвою,
Туда пришла Офелія съ цвѣтами,
Вся въ лиліяхъ, фіалкахъ и крапивѣ,—
Она хотѣла пестрые вѣнки
Развѣсить средь вѣтвей на этой ивѣ,
Но вѣтвь сломилась—въ плачущій потокъ
Попадали душистыя гирлянды,
Она сама упала вслѣдъ за ними…
Широко распустившись по водѣ,
Ее держало платье, какъ русалку…
Она, свою не замѣчая гибель,
Обрывки пѣла изъ старинныхъ пѣсенъ,—
Казалось, что съ водой она сроднилась…
Но долго это длиться не могло:
Намокло платье; пѣніе замолкло,—
|
[298]
И ложе изъ подводныхъ травъ объятья
Раскрыло ей»[1].
|
Въ оперѣ, какъ сказано, все это совершается передъ нашими глазами. Мы видимъ Офелію; она является, играя, танцуя и напѣвая старинную народную пѣсню о водяномъ, который заманиваетъ къ себѣ людей. Она рветъ цвѣты и слышитъ вдругъ изъ глубины рѣки манящіе звуки. Она прислушивается, подходитъ къ рѣкѣ, схватывается рукою за вѣтвь ивы, наклоняется надъ водой, чтобы сорвать бѣлую кувшинку, и тихо соскальзываетъ на широкія листья цвѣтовъ, качается на нихъ, уносится потокомъ, какъ сорванный цвѣтокъ, и погружается въ глубину подъ звуки чарующей мелодіи. Всѣ остальныя сцены оперы служатъ лишь какъ бы богатой рамкой для этой сцены. Опера Тома не даетъ намъ Шекспировскаго Гамлета, какъ и опера Гуно—Гетевскаго Фауста. Философскія разсужденія не могутъ послужить сюжетомъ для оперы, и въ обѣихъ названныхъ операхъ главное мѣсто отведено любви.
«Гамлетъ» поставили. Исполнительница партіи Офеліи была очаровательна. Сцена смерти произвела глубокое впечатлѣніе. Но главный интересъ былъ всетаки сосредоточенъ на самомъ Гамлетѣ; онъ завоевалъ симпатіи всѣхъ слушателей, и онѣ росли съ каждою сценою. Всѣ были поражены объемомъ и свѣжестью голоса пѣвца, звучавшаго одинаково прекрасно и на высокихъ и на низкихъ нотахъ. «Спѣть съ одинаковымъ успѣхомъ и Гамлета и Георга Брауна?!» удивлялась публика.
Большинство партій въ итальянскихъ операхъ даютъ артисту полную свободу; создать изъ даннаго матеріала живое лицо предоставляется ему самому; но образы, продуманные и прочувствованные самими композиторами, являются въ исполненіи талантливыхъ артистовъ куда выразительнѣе, прекраснѣе. Гуно и Тома понимали это и дали въ своихъ операхъ именно такіе образы.
Датскій принцъ вышедшій въ исполненіи нашего юнаго друга вполнѣ живымъ лицомъ, сосредоточилъ на себѣ весь интересъ спектакля. Какое сильное, потрясающее впечатлѣніе произвели ночная сцена на бастіонѣ, гдѣ Гамлетъ впервые видитъ тѣнь своего отца, сцена со вставной пьесой, и встрѣча съ матерью! А какую силу проявилъ онъ въ сценѣ смерти Офеліи! Гамлетъ оказался настоящимъ героемъ вечера. Торжество было полное.
— И откуда у него такія дарованія?—недоумѣвала жена коммерсанта, припоминая бѣдныхъ родителей и бабушку Петьки, жившихъ на чердакѣ.—Отецъ простой крючникъ,—правда, честный, работящій и храбрый малый, павшій на полѣ чести—а мать прачка! Учился онъ въ пріютской школѣ
[299]и, я думаю, не Богъ вѣсть какія познанія пріобрѣлъ въ два года у какого-то провинціальнаго учителя!
— Геній!—отозвался коммерсантъ.—Природный геній! Для Господа Бога все возможно!
— Разумѣется!—согласилась супруга и однажды, набожно сложивъ руки, обратилась къ Петькѣ съ такимъ вопросомъ:—А вы цѣните-ли, какъ слѣдуетъ дары Божіи? Сознаете-ли, какъ безконечно милостивъ былъ къ вамъ Господь? Вамъ все дано! Ахъ, вы не знаете, до чего хватаетъ за душу вашъ Гамлетъ! Едва-ли вы имѣете объ этомъ понятіе. Я слышала, напримѣръ, что многіе великіе поэты сами не знаютъ, какія творятъ прекрасныя вещи, пока имъ не растолкуютъ этого философы! Какими чарами открыли вы вашего Гамлета?
— Я вдумался въ характеръ героя, прочелъ кое-что изъ того, что написано по поводу Шекспировской трагедіи, и приложилъ всѣ старанія, чтобы создать на сценѣ живое лицо, а Господь Богъ довершилъ остальное!
— Господь Богъ!—сказала она съ нѣкоторою укоризною.—Не употребляйте Его имени всуе! Онъ наградилъ васъ талантомъ, но не думаете же вы, что Ему есть дѣло до театра, до оперы!
— Даже увѣренъ въ этомъ!—смѣло отвѣтилъ молодой человѣкъ.—Сцена такъ же служитъ мѣстомъ проповѣди, какъ и церковная кафедра! И люди часто внимательнѣе слушаютъ артиста, чѣмъ пастора!
— Господь, конечно, принимаетъ участіе во всемъ, что служитъ добру и красотѣ, но остережемся злоупотреблять Его именемъ! Хорошо быть великимъ артистомъ, но еще лучше быть хорошимъ христіаниномъ!—сказала барыня. Нѣтъ, Феликсъ никогда бы такъ не выразился при ней, не сравнилъ бы театра съ церковью! Въ этой мысли было столько отраднаго!
— Ну, теперь вы попали въ немилость къ моей maman!—сказалъ Петькѣ Феликсъ.
— Очень жаль!
— Бѣда, впрочемъ, не велика. Она вернетъ вамъ свою милость въ слѣдующее же воскресенье,—стоитъ ей увидѣть васъ у обѣдни! А вы встаньте за стуломъ maman и посмотрите направо; тамъ сидитъ такая красотка! Это дочка вдовы-баронессы. Я даю вамъ хорошій совѣтъ! И вотъ еще одинъ: перемѣните квартиру. Вамъ неудобно теперь оставаться на прежней! Надо взять квартиру побольше и съ приличнымъ ходомъ! Если же вы не хотите разстаться съ своимъ учителемъ, уговорите его устроиться получше! Средствъ у него на это хватитъ, да и у васъ теперь доходы хорошіе. Затѣмъ, вамъ слѣдовало бы устроить для своихъ друзей праздникъ! Я тоже могу сдѣлать это и, пожалуй, дамъ ужинъ, а вы съ своей стороны приведите парочку хорошенькихъ танцовщицъ! Счастливецъ
[300]вы, право! Только, сдается мнѣ, что вы до сихъ поръ еще не понимаете жизни, не понимаете, что значитъ быть молодымъ человѣкомъ!
Петька понималъ, но на свой ладъ. Онъ со всѣмъ пыломъ молодого невиннаго сердца любилъ искусство; оно было его возлюбленной, радовало его, озаряло всю его жизнь солнечнымъ свѣтомъ. Уныніе и печаль, угнетавшія его одно время, онъ скоро поборолъ. Всѣ знавшіе его такъ любили его, относились къ нему съ такою сердечною теплотою. Право, его янтарное сердечко было талисманомъ! Петька не былъ свободенъ отъ нѣкотораго суевѣрія, вѣрнѣе, дѣтской вѣры въ чудесное. Ни одна геніальная натура не чужда этой вѣры; всѣ талантливые люди вѣрятъ въ «свою звѣзду». Да и не даромъ же бабушка показывала ему, какою притягательною силой обладаетъ янтарь; кромѣ того, онъ самъ видѣлъ во снѣ, какъ изъ этого янтарнаго сердечка выросло дерево, проросло черезъ потолокъ и крышу и обросло тысячами золотыхъ и серебряныхъ сердецъ. Это означало, конечно, что и его собственное сердце, какъ сердце служителя искусства, притянетъ къ нему тысячи и тысячи сердецъ!
Несмотря на различіе характеровъ, между Петькой и Феликсомъ установились самыя дружескія отношенія. Петька объяснялъ это различіе тѣмъ, что Феликсъ, какъ сынъ богатыхъ родителей, выросъ среди соблазновъ, онъ же выросъ въ бѣдности и былъ поэтому поставленъ въ болѣе счастливыя условія. Оба ровесника быстро подвигались впередъ по пути почестей: Феликсъ ожидалъ пожалованія въ камеръ-юнкеры, а это, вѣдь, первый шагъ къ камергерству, къ золотому ключу на мундирѣ! Петька же, какъ баловень счастья, уже носилъ золотой ключъ въ сердцѣ, ключъ, отпиравшій ему какъ всѣ людскія сердца, такъ и сокровищницу искусства.
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312