[302]XVI.
Однажды молодой пѣвецъ и Феликсъ встрѣтились на ежегодной выставкѣ картинъ передъ портретомъ молодой красавицы, дочки вдовы-баронессы,—какъ обыкновенно называли послѣднюю. Въ салонѣ вдовы-баронессы собирался весь цвѣтъ аристократіи и артистическаго міра, а также всѣ выдающіеся представители науки. Молодая баронесса была еще прелестнымъ невиннымъ ребенкомъ; ей было всего шестнадцать лѣтъ. Портретъ поражалъ сходствомъ съ оригиналомъ и мастерствомъ исполненія. «Пойдемъ въ слѣдующую залу!» сказалъ Феликсъ. «Тамъ стоитъ сама молодая красавица съ своей матерью».
Дамы были погружены въ созерцаніе оригинальной картины, изображавшей окрестность Рима, Кампанью: молодая чета,—видно мужъ съ
[303]женою—ѣхала верхомъ на одной лошади; центральной фигурой картины являлся молодой монахъ; онъ грустно смотрѣлъ вслѣдъ счастливой четѣ, и на лицѣ его ясно можно было прочесть его мысли, грустную повѣсть его жизни—несбывшіяся мечты, погибшія надежды на счастье взаимной любви!
Баронесса замѣтила Феликса, и онъ почтительно раскланялся съ обѣими дамами. Тоже сдѣлалъ и молодой пѣвецъ. Баронесса сейчасъ же узнала его, и, обмѣнявшись сначала нѣсколькими словами съ Феликсомъ, протянула ему руку и сказала:—И я, и дочь моя принадлежимъ къ почитательницамъ вашего таланта!—Какъ хороша была въ эту минуту молодая дѣвушка! Ея кроткій ясный взглядъ какъ будто благодарилъ талантливаго пѣвца.—У меня собираются многіе изъ выдающихся артистовъ!—продолжала баронесса.—Мы, простые смертные, нуждаемся въ освѣжающемъ вѣяніи искусства! Вы также будете у насъ желаннымъ гостемъ! Нашъ молодой дипломатъ,—прибавила она, указывая на Феликса:—будетъ вашимъ путеводителемъ на первый разъ, а затѣмъ, я надѣюсь, вы и сами найдете къ намъ дорогу!—И она привѣтливо улыбнулась молодому человѣку, а дочь ея мило и просто пожала ему руку, точно старому знакомому.
Поздняя осень; холодный, ненастный вечеръ. Погода такая, что ни пройти, ни проѣхать, и, не смотря на это, по улицѣ шагаютъ двое молодыхъ людей, двое ровесниковъ: сынъ богача и первый пѣвецъ оперы, оба въ плащахъ, въ башлыкахъ и въ калошахъ. Переходъ отъ сырого мглистаго воздуха улицы къ свѣту и теплу уютнаго помѣщенія баронессы просто ослѣпилъ ихъ и напомнилъ волшебныя превращенія въ балетѣ. Лѣстница была вся устлана коврами и уставлена роскошными растеніями; на площадкѣ журчалъ фонтанъ; струйки воды ниспадали въ бассейнъ, обсаженный цвѣтами. Огромная зала сіяла огнями; нарядные гости все прибывали; скоро стало почти тѣсно; дамы волочили за собой длинные шлейфы, на которые то и дѣло наступали гости, шедшіе позади; шуршанье шелковыхъ платьевъ, смѣхъ, пестрая мозаика разговоровъ… Послѣдніе-то, впрочемъ, изъ всего окружающаго представляли наименьшій интересъ. Будь молодой пѣвецъ потщеславнѣе, онъ бы могъ вообразить себя героемъ вечера—такъ сердечно приняли его и мать, и дочь, такъ осыпали его комплиментами всѣ гости: и дамы, и даже мужчины. Впродолженіе вечера общество развлекалось музыкой, пѣніемъ и декламаціей; одинъ молодой поэтъ прочелъ свое новое и весьма удачное стихотвореніе, кое-кто изъ гостей-артистовъ сыгралъ, кое-кто спѣлъ. По отношенію же къ нашему герою и гости, и хозяйка проявили особенную деликатность: никто не рѣшился приставать къ нему съ обычными просьбами достойно завершить музыкальную часть вечера. Хозяйка дома вообще была воплощенною любезностью и душою всего общества.
[304]
Такъ состоялось первое вступленіе нашего друга въ большой свѣтъ, а вскорѣ затѣмъ онъ, въ числѣ немногихъ избранныхъ, былъ допущенъ и въ интимный кружокъ баронессы. Учитель смѣялся и покачивалъ головой.—Какъ ты еще юнъ, другъ мой!—сказалъ онъ однажды ученику.—Тебя еще могутъ забавлять сношенія съ такими людьми! И среди нихъ, конечно, есть люди почтенные, но всѣ они смотрятъ на насъ, простыхъ людей, свысока! Они принимаютъ въ свой кружокъ артистовъ, баловней минуты, лишь изъ тщеславія, изъ желанія развлечься или прослыть меценатами. Артисты играютъ въ ихъ салонахъ роль цвѣтовъ въ вазахъ; они тѣшатъ глазъ, пока свѣжи, а увянутъ—ихъ выбросятъ вонъ!
— Какой желчный и несправедливый взглядъ!—возразилъ молодой человѣкъ.—Вы не знаете и не хотите узнать этихъ людей.
— Не хочу!—отвѣтилъ учитель.—Я чужой имъ! И ты тоже! И всѣ они знаютъ и помнятъ это! Они любуются тобою, ласкаютъ тебя, какъ ласкаютъ скаковую лошадь, обѣщающую взять первый призъ! Ты иной породы, нежели они, и они отвернутся отъ тебя, когда пройдетъ на тебя мода. Если же ты не понимаешь этого самъ—въ тебѣ нѣтъ настоящей гордости! Ты тщеславенъ, вотъ почему и гоняешься за ласками ихъ сіятельствъ.
— Знай вы баронессу и еще кое-кого изъ моихъ новыхъ друзей, вы бы заговорили не такъ!—сказалъ молодой человѣкъ.
— Да я и знать ихъ не хочу!—стоялъ на своемъ учитель.
— Ну-съ, такъ когда же васъ объявятъ женихомъ?—спросилъ однажды молодого пѣвца Феликсъ.—И чьимъ—маменьки или дочки?—И онъ разсмѣялся.—Смотрите, не присватайтесь къ дочкѣ! Вы вооружите противъ себя всю нашу золотую молодежь, пріобрѣтете врага и во мнѣ, да еще какого лютаго!
— Какъ это понять?—спросилъ нашъ другъ.
— Да, вѣдь, вы теперь самый желанный гость въ домѣ баронессы! Вамъ рады во всякое время и во всякій часъ!—Что-жъ, женившись на маменькѣ, вы разбогатѣете и вступите въ одну изъ лучшихъ фамилій.
— Перестаньте шутить! Это выходитъ вовсе не забавно!
— Да я и не претендую на это! Я говорю совсѣмъ серьезно! Не захотите же вы въ самомъ дѣлѣ огорчить ея сіятельство, оставить ее вторично вдовою!
— Оставьте, пожалуйста, баронессу въ покоѣ! Смѣйтесь, если хотите, надо мною, но только надо мною, и я съумѣю отвѣтить вамъ!
— Никто, конечно, не повѣритъ, что съ вашей стороны это будетъ бракъ по страсти!—продолжалъ Феликсъ.—Красавица немного увяла,—нельзя же безнаказанно жить ради одного духа и пренебрегать плотью!
[305]
— Я ожидалъ, что вы проявите болѣе такта, говоря о дамѣ, которую должны уважать, разъ вы бываете въ ея домѣ! Однимъ словомъ, я больше этого не потерплю!—твердо сказалъ нашъ другъ.
— А что же вы сдѣлаете? Вызовете меня на дуэль?
— Я знаю, что вы учились фехтовать, а я нѣтъ, но выучиться мнѣ не долго!—съ этими словами молодой человѣкъ отошелъ отъ Феликса.
Нѣсколько дней спустя, молодые люди, родившіеся подъ одной крышей, одинъ въ бель-этажѣ, а другой на чердакѣ, снова встрѣтились, и Феликсъ заговорилъ съ нашимъ другомъ, какъ ни въ чемъ не бывало; этотъ отвѣчалъ ему вѣжливо, но коротко.
— Это еще что?—сказалъ Феликсъ.—Мы оба немножко погорячились въ послѣдній разъ! Но нельзя же обижаться на шутки! Ну, да я не злопамятенъ! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ! Надо прощать другъ другу!
— А вы сами-то можете простить себѣ свои выходки по адресу дамы, которую мы оба должны уважать?
— Я не сказалъ ничего неприличнаго!—отвѣтилъ Феликсъ.—Въ свѣтѣ дозволяется точить язычокъ насчетъ ближняго! Никто не видитъ въ этомъ ничего дурного! Это «пряная приправа» къ прѣсной обыденной жизни, какъ говоритъ поэтъ. Всѣ мы склонны злословить. И вамъ въ свою очередь не возбраняется пустить камешекъ въ чужой огородъ!
Скоро ихъ опять увидѣли на прогулкѣ рука объ руку. Феликсъ зналъ, что не одна молодая красавица, которая въ другое время и не взглянула бы на него, теперь обратитъ на него свое вниманіе, какъ на близкаго друга моднаго пѣвца. Отъ свѣта рампы вокругъ чела героевъ сцены образуется радужный ореолъ, который иногда не меркнетъ и при дневномъ свѣтѣ. Большинствомъ артистовъ надо, однако, любоваться, какъ и лебедями, когда они среди ихъ родной стихіи, а не на мостовой, или на публичномъ гуляньѣ! Нашъ молодой другъ принадлежалъ, впрочемъ, къ счастливымъ исключеніямъ: идеальное представленіе о немъ, какъ о Гамлетѣ, Георгѣ Браунѣ или Лоэнгринѣ, не исчезало и при ближайшемъ знакомствѣ съ нимъ. Онъ сознавалъ это, и такое сознаніе не могло не доставлять ему извѣстнаго удовольствія. Да, счастье во всемъ благопріятствовало своему любимцу; чего бы казалось желать ему еще? И всетаки по юному, дышащему оживленіемъ, лицу его иногда пробѣгали тѣни, а пальцы наигрывали на клавикордахъ грустный мотивъ пѣсенки:
«Все исчезнуть, исчезнуть должно безъ слѣда:
И надежды, и юность, и силы!
То, что минуло, отжило, вновь никогда
Не возстанетъ изъ тлѣна могилы!»
[306]
— Какая грустная мелодія!—сказала, услышавъ ее, баронесса.—А вамъ-ли грустить? Вы баловень счастья! Счастливѣе васъ я не знаю никого!
— «Не называй никого счастливымъ, пока онъ не сойдетъ въ могилу!»—повторилъ молодой человѣкъ слова Солона и печально улыбнулся.—Но, конечно, съ моей стороны было бы грѣхомъ, неблагодарностью, не чувствовать себя счастливымъ. Я и счастливъ, и благодаренъ за дарованныя мнѣ блага, но смотрю на нихъ нѣсколько иначе, нежели посторонніе люди. Все это не болѣе, какъ красивый фейерверкъ, который сгоритъ и погаснетъ! Сценическое искусство недолговѣчно! Вѣчно горящія звѣзды меркнутъ, пожалуй, передъ мимолетными метеорами, но стоитъ этимъ метеорамъ исчезнуть, и отъ нихъ не остается и воспоминанія, кромѣ развѣ замѣтокъ въ старыхъ газетахъ! Внуки и правнуки не будутъ имѣть и представленія объ артистахъ, восхищавшихъ со сцены ихъ дѣдовъ и прадѣдовъ. Молодежь, можетъ быть, такъ же искренно и шумно увлечется блескомъ мѣди, какъ старики увлекались блескомъ настоящаго золота. Куда завиднѣе доля поэта, ваятеля, художника или композитора, хотя при жизни-то они и зачастую терпятъ нужду, прозябаютъ въ безизвѣстности, тогда какъ истолкователи ихъ, посредники между ними и публикой, утопаютъ въ роскоши, осыпаются почестями! Но пусть люди забываютъ солнышко ради блестящаго облака,—облако испарится, а солнце будетъ свѣтить и сіять милліонамъ грядущихъ поколѣній!—Онъ опять сѣлъ за клавикорды и излилъ свою душу въ такой задушевной и могучей импровизаціи, какой еще отъ него не слыхали.
— Дивно хорошо!—сказала баронесса.—Эти звуки какъ будто разсказали мнѣ исторію цѣлой жизни! Вы сыграли намъ «пѣснь пѣсней» сердца!
— А мнѣ показалось, что это была импровизація на тему изъ тысячи и одной ночи!—сказала молодая баронесса.—Помните Алладина?—и взоръ ея, въ которомъ блестѣли слезы, задумчиво устремился вдаль.
— Алладинъ!—невольно повторилъ молодой человѣкъ.
Въ этотъ вечеръ въ нашемъ героѣ какъ будто совершился какой-то переломъ; съ той поры для него началась новая эра. Быстро промелькнулъ годъ. Какая же перемѣна произошла за это время съ молодымъ человѣкомъ? Щеки его потеряли свой свѣжій румянецъ, глаза стали свѣтиться лихорадочнымъ блескомъ, пошли безсонныя ночи. Но онъ не проводилъ ихъ въ кутежахъ и оргіяхъ, какъ многіе великіе артисты. Онъ сталъ молчаливѣе, но на душѣ у него было еще свѣтлѣе, еще радостнѣе прежняго.
— Что съ тобою? О чемъ ты постоянно думаешь?—спрашивалъ его учитель.—Ты не все довѣряешь мнѣ!
— Я думаю о своемъ счастьѣ!—отвѣчалъ онъ.—Я думаю о бѣдномъ мальчикѣ… объ Алладинѣ!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.255—312