Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/12
| ← Глава XI | Ранніе годы моей жизни — Глава XII | Глава XIII → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 99—104. |
Стоя на вершинѣ многолѣтія, справедливѣе относишься и къ себѣ, и къ другимъ, видя ясно, что люди въ большей или меньшей степени держатся убѣжденія дикаря, что если онъ украдетъ чужую жену, то это благо, а если у него украдутъ, то это зло. Казалось бы, мнѣ болѣе всего надлежало убѣдиться въ несправедливости и безнравственности безпричиннаго приставанія къ слабому. Но и я въ свою очередь не могъ удержаться, чтобы не надоѣсть другому хотя бы и не такимъ грубымъ образомъ.
Въ цѣлой школѣ насъ русскихъ, не слушавшихъ по субботамъ уроковъ лютеранскаго катихизиса, было только пятеро: три Ѳедоровыхъ изъ Петербурга, до невозможности сухощавый Коробицынъ и я. Въ субботу, въ которую послѣ обѣденныхъ занятій не было, мы всѣ пятеро отправлялись черезъ весь городъ въ домъ единственнаго русскаго священника на урокъ Закона Божія. Силуэтъ сухопараго Коробицына дотого былъ угловатъ, что я ухитрился собрать на классной доскѣ мѣломъ его образъ изъ треугольниковъ, такъ что большой треугольникъ, сходившій вершиною книзу въ видѣ подбородка, украшался кверху маленькимъ въ видѣ носа. Такими же удлинненными треугольниками являлись руки и ноги, изъ которыхъ послѣднія стояли на двухъ треугольникахъ въ видѣ сапоговъ. Подъ этимъ изображеніемъ я подписывалъ крупными буквами: „изъ однихъ треугольниковъ состоящій человѣкъ“, — къ восхищенію класса, восклицавшаго: „Коробицынъ, Коробицынъ“.
Чувствомъ козырянія насчетъ ближняго изо всѣхъ выдавался мальчикъ третьей палаты полякъ Чихоновецкій. Недурной собою, широкоплечій брюнетъ, онъ отличался атласной гладкостью лица и сильнымъ румянцемъ щекъ и даже горбатаго носа. Совершенно чужой въ нашихъ высшихъ палатахъ, онъ тѣмъ не менѣе изыскивалъ предлоги и случаи приходить къ намъ, гдѣ его радушно встрѣчали за его льстивость и вкрадчивость: „душенька“, говорилъ онъ, обращаясь къ кому либо изъ насъ: „я такъ тебя люблю, ну, позволь мнѣ тебя обнять“. При этомъ все лицо его выражало чувство полнѣйшаго умиленія. „Ну, позволь, продолжали онъ, дать тебѣ только бузю“. (Такъ онъ называлъ поцѣлуй). Съ этимъ вмѣстѣ онъ приникали атласистой щекой плотно къ щекѣ собесѣдника, который, конечно, вмѣстѣ съ тѣмъ лишался возможности видѣть, что лицо Чихоновецкаго принимало грозный видъ по сосѣдству съ ухомъ избранника. Между тѣмъ Чихоновецкій мгновенно выставляли дразнящій языкъ, въ соотвѣтствіе съ приподнятыми кулакомъ.
Нерѣдко такія лобзанія кончались жестокими щипкомъ со стороны Чихоновецкаго, мгновенно бѣжавшаго къ двери и исчезавшаго. Однажды этотъ полячекъ даже заочно сдѣлался предметомъ веселости для класса. Были у насъ два прекрасныхъ ученика Вульфы, изъ которыхъ меньшой при отличныхъ способностяхъ отличался упрямствомъ. Обладая прекрасной памятью, онъ былъ постоянно первымъ на первой скамьѣ въ классахъ исторіи и географіи.
— „Вульфъ, какъ называется вотъ этотъ городъ?“ спросилъ однажды Гульчъ, указывая прутикомъ на кружокъ нѣмой карты. Вульфъ не отвѣтилъ. „Слѣдующій“, сказалъ учитель. „Чивита-Векія“, отвѣчалъ слѣдующій и былъ пересаженъ на первое мѣсто. „Вульфъ, какъ называется городъ?“ — „Чи-чи, Чихоновецкій“. Весь классъ захохоталъ. „Слѣдующій, какъ называется городъ?“ — „Чивита-Векія“. — „Пересядьте вверхъ“. — „Вульфъ, какъ называется городъ?“ — „Чихоновецкій“. И такъ 18 разъ, пока Вульфъ, захлебываясь отъ рыданій со словомъ Чихоновецкій, изъ перваго сдѣлался послѣднимъ, и затѣмъ выгнанный за дверь, долженъ былъ выучить тамъ 25 стиховъ изъ Энеиды.
Я уже говорилъ о мѣсячныхъ карманныхъ деньгахъ, но рядомъ съ этимъ слѣдуетъ упомянуть о классной штрафной книжкѣ, бывшей въ рукахъ у всякаго надзирателя. Въ ней штрафовались не проступки, подвергавшіеся другими карами, а простыя небрежности и нарушеніе правилъ приличія. За каждое такое нарушеніе, напримѣръ, стояніе или сидѣніе на столѣ, разговоръ въ рекреаціонное время на нѣмецкомъ языкѣ, когда слѣдовало говорить по-французски или по-русски, пролитіе чернилъ и т. д., слѣдовалъ штрафъ въ размѣрахъ одной копѣйки. Тѣмъ не менѣе, изъ такихъ штрафовъ въ теченіи года собиралась достаточная сумма, размѣровъ которой опредѣлить я не берусь. Знаю только, что лѣтомъ на прогулкахъ до ближайшей молочной фермы на эти деньги покупались шайки кислаго молока и черный хлѣбъ, которымъ ученики могли лакомиться всласть. Въ городѣ во время созрѣванія ягодъ, надзиратель платилъ хозяину сада извѣстную сумму изъ этихъ денегъ за право учениковъ щипать ягоды сколько хотятъ. Троицынъ день у лютеранъ въ особенномъ почетѣ, и если я не ошибаюсь, въ школѣ онъ праздновался въ теченіи трехъ сутокъ. Тутъ младшихъ два класса подъ предводительствомъ надзирателей уходили на какую-нибудь ближайшую ферму, а намъ, старшимъ, предоставлялось право нанимать верховыхъ лошадей и подъ предводительствомъ надзирателя пускаться въ довольно отдаленный прогулки.
Такъ однажды, я помню, мы не только добрались до Нейхаузена съ его историческими развалинами замка, но проѣхали и до Печоръ, гдѣ побывали и въ монастырѣ, и въ прилегающихъ къ нему пещерахъ, углубляющихся въ гору на подобіе кіевскихъ, съ которыми мнѣ пришлось познакомиться позднѣе.
Въ пограничной Псковской корчмѣ,гдѣ мы давали вздохнуть нашимъ наемнымъ конямъ, мы наткнулись на великорослыхъ русскихъ троечниковъ, везшихъ какой-то товаръ. Обрадовавшись землякамъ, я тотчасъ же пустился въ разговоры и долженъ былъ въ свою очередь отвѣчать на ихъ вопросы.
— Такъ сами-то вы, добивался мой ражій собесѣдникъ, какъ сюда зашли? А затѣмъ, выслушавъ мои объясненія, прибавилъ: „значитъ разными иностранными язы́ками обучаетесь“.
Когда мы за Нейхаузеномъ, перешедши черезъ мостокъ, очутились на русской землѣ, я не могъ совладѣть съ закипѣвшимъ у меня въ груди восторгомъ: слѣзъ съ лошади и бросился цѣловать родную землю.
Независимо отъ нашихъ школьныхъ поѣздокъ верхомъ, а для меньшихъ классовъ въ фургонахъ, въ праздники Пятидесятницы на противоположномъ берегу широкаго озера, доходящаго до самаго сада школы, знаменитый нашъ хлѣбникъ Шлейхеръ устраивалъ народное стрѣльбище въ цѣль на призы. Въ хорошую погоду такой городской праздникъ выходилъ великолѣпный, и, конечно, мы, школьники, присутствовали на немъ только въ качествѣ зрителей и усердныхъ покупщиковъ Шлейхеровыхъ пряниковъ во всѣхъ видахъ. Зато двое изъ нашихъ учителей, Гульчъ и не менѣе его страстный охотникъ и стрѣлокъ Текстеръ, играли между стрѣлками, соискателями премій, самыя оживленныя роли. Надо было видѣть, съ какими тщаніемъ аккуратный Гульчъ приготовлялъ къ стрѣльбѣ въ цѣль свою прекрасную винтовку. Устройство самаго стрѣльбища было очень немногосложно. Передъ широкой палаткой съ развернутыми по направленію къ озеру полами вкопанъ былъ столбъ съ большимъ круглымъ щитомъ, съ концентрическими бѣлыми и черными кругами, посреди которыхъ, въ качествѣ центральной цѣли, вколочена была черная деревянная пробка, а за этимъ щитомъ, выставленнымъ на берегу озера, въ 200-хъ шагахъ отъ палатки былъ выкопанъ ровъ, за насыпью котораго сидѣлъ маркеръ, забивавшій молоткомъ на длинной рукояткѣ запасный клепышекъ въ пробитую послѣдней пулею дыру въ щитѣ. Когда же стрѣлокъ давалъ полный промахъ по щиту, маркеръ съ насмѣшливыми ужимками махалъ своимъ молоткомъ по воздуху. Хотя каждый стрѣлокъ и видѣлъ, въ какой изъ концентрическихъ круговъ онъ попалъ, но въ смыслѣ полученія приза это было безразлично, такъ какъ состязаніе на призъ возникало только между попавшими въ самую кнопку, которая, пораженная пулей, выбивалась, надписывалась и замѣнялась новою. Степень близости выстрѣловъ къ центру въ послѣдовательномъ порядкѣ опредѣлялась по окончаніи стрѣльбы въ самой палаткѣ стрѣлковъ экспертами съ помощью циркуля. Кромѣ собственныхъ штуцеровъ, принадлежавшимъ стрѣлкамъ-любителямъ, въ палаткѣ находились штуцера и заряды, предлагавшиеся Шлейхеромъ, помнится, по 5 коп. за выстрѣлъ, независимо отъ права выстрѣлить три раза, стоившаго 10 копѣекъ.
Подъ покровительствомъ Гульча и я очутился въ числѣ соискателей приза. Помню, призовъ было нѣсколько, начиная съ большаго серебрянаго кубка, дюжины серебряныхъ ложекъ, большаго серебрянаго суповаго ковша до пѣнковой трубки въ серебрѣ. Немало было наше изумленіе, когда среди стрѣлковъ появился нашъ неуклюжій школьный слуга Мертъ. Подвыпивъ съ пріятелями, онъ со словами: „хоть я и не стрѣляю, но отецъ мой стрѣлялъ, отчего же и мнѣ не попытать счастья?“ — отправился въ палатку. Здѣсь, но примѣру другихъ, онъ положилъ наемный штуцеръ на подсошку и выстрѣлилъ. Каково же было всеобщее изумленіе, когда маркеръ указалъ молоточкомъ на самую середину кнопки. Много пуль выпустилъ затѣмъ восторженный Мертъ, но всѣ онѣ летѣли въ озеро, ни разу не задѣвая щита. По окончаніи стрѣльбища совершенно охмѣлѣвшій Мертъ оказался царемъ стрѣлковъ и въ этомъ качествѣ требовалъ, чтобы несли его на щитѣ въ палатку, что и было исполнено къ общей веселости.
Заговоривъ о миломъ Гульчѣ въ качествѣ охотника и стрѣлка, не могу не припомнить и другаго учителя охотника, бывшаго кадета и впослѣдствіи отставнаго офицера Текстера. Какъ о преподавателѣ русскаго языка, о немъ не стоило бы и говорить. Заставляя изъ году въ годъ учениковъ долбить Греча, онъ ничѣмъ не оживлялъ своего преподаванія, и не мудрено, что я нерѣдко былъ изловляемъ имъ и штрафованъ на копѣйку за нѣмецкій разговоръ во время рекреаціи, когда подъ надзоромъ его слѣдовало говорить по-русски.
Говорить по-русски съ такими собесѣдниками представляло истинную пытку. Живо помню небольшую сухопарую и остроносую фигурку Текстера, въ будни въ сѣромъ короткомъ сюртучкѣ, а въ праздникъ въ синемъ фракѣ съ ясными пуговицами, съ неизмѣнно заложеннымъ въ боковой карманъ лѣвымъ рукавомъ, такъ какъ руку эту онъ самъ раздробилъ себѣ, потащивъ за стволы въ камышѣ ружье, которое и взвелось и выстрѣлило, какъ это нерѣдко въ такихъ случаяхъ бываетъ. Съ потерей лѣвой руки онъ повидимому совершенно свыкся, и цѣлый день съ неизмѣнной жадностью затягивался Жуковымъ изъ неугасающей трубки. Онъ былъ страстный охотникъ. Порываясь въ праздникъ на цѣлый день на озеро, онъ готовь былъ въ будни отдежурить вдвое за товарища, снабжающаго его воскреснымъ досугомъ. Такъ какъ предусмотрительный Крюммеръ понемногу скупалъ отдѣльные городскіе домики, сдавая ихъ впослѣдствіи женатымъ учителямъ, то и Текстеръ съ женою и дѣтьми помѣщался въ небольшомъ такомъ домикѣ на самомъ берегу озера. Когда весною вода, прибывавшая съ притоковъ, не успѣвала изливаться въ нижестоящее озеро, половодье не разъ заставляло семью Текстера выбираться на квартиры къ пріятелямъ. Разсказывали даже, что въ одну весну въ комнаты его жилья забѣжала рыба и, не нашедши обратнаго выхода, обмелѣла на полу.
Рано утромъ въ воскресенье Текстеръ, отвязавши свою лодку, клалъ передъ собою на скамейкѣ заряженное ружье и ягташъ съ охотничьими принадлежностями, коробочку съ червями и одну или двѣ удочки. Затѣмъ прижимая легкое весло верхнимъ концомъ къ груди, онъ ловко гребъ и давалъ желаемое направленіе лодкѣ. Затѣмъ, отъѣхавъ отъ берега, онъ, насадивъ на крючки червяковъ, забрасывалъ удочки въ воду и втыкалъ удилища въ приготовленныя на бортахъ отверстія; затѣмъ, вынувъ изъ зубовъ неразлучную трубку, онъ тщательно вычищалъ ее, набивалъ табакомъ изъ висящаго на ягташѣ кисета и доставалъ изъ него же превосходный кремень, трутъ и огромное огниво. Съ этимъ огнивомъ онъ никогда не разлучался, а каждый разъ, чтобы высѣчь огня, зажималъ его между колѣней и, прихвативши кусокъ трута къ острому кремню, проводилъ послѣднимъ по огниву. Такимъ образомъ огонь добывался мгновенно. Запасшись пылающею трубкой, неутомимый Текстеръ укладывалъ все на прежнее мѣсто, снова брался за весло и направлялъ лодку въ камыши, гдѣ надѣялся подкараулить неосторожную утку или поживиться болѣе крупною рыбой.