Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/13
| ← Глава XII | Ранніе годы моей жизни — Глава XIII | Глава XIV → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 105—116. |
Однажды зимою въ нашей школѣ появился толстоватый и неуклюжій на видъ пожилой человѣкъ, приведшій чернаго, кудряваго и высокорослаго сына совершенно цыганскаго типа, но какъ оказалось получавшаго до 15-ти лѣтняго возраста воспитаніе въ Швейцаріи и говорившаго только гнусливымъ и мало понятнымъ французскимъ языкомъ.
У насъ онъ поступилъ, несмотря на свой ростъ, въ меньшой классъ. Фамилія его была Воейковъ. Услыхавъ, что я русскій, старикъ Воейковъ, прожившій въ гостинницѣ около недѣли, выпросилъ у Крюммера позволеніе взять меня вмѣстѣ съ сыномъ своимъ къ себѣ.
Я забылъ сказать, что по рукописной книгѣ Борисовской библіотеки я дома познакомился съ большинствомъ первоклассныхъ и второстепенныхъ русскихъ поэтовъ отъ Хераскова до Акимова включительно, и помнилъ стихи, наиболѣе мнѣ понравившіеся. Я замѣтилъ, что грубоватому Воейкову было пріятно, что я помнилъ много куплетовъ изъ его „Сумасшедшаго дома“. Просилъ онъ меня принять участіе въ его сынѣ, но участіе мое ни къ чему не повело: молодой Воейковъ не оказывалъ никакихъ успѣховъ ни по части общежительности и дружбы, ни по части наукъ. Кажется, въ теченіи того же года отецъ взялъ его изъ школы, и дальнѣйшая судьба его мнѣ неизвѣстна.
Мое качество кореннаго русскаго обратило на себя вниманіе лифляндскаго помѣщика испанскаго происхожденія Перейры, обрусѣвшаго въ русской артиллеріи, въ которой, достигнувъ чина полковника, онъ женился на весьма милой дочери лифляндскаго богача Вульфа, обладавшаго, какъ мнѣ говорилъ самъ директоръ Крюммеръ, 360-ю большихъ и малыхъ имѣній и фольварковъ. Отставной артиллерійскій полковникъ Перейра получилъ за женою въ приданое прекрасное имѣніе и прижилъ съ нею двухъ дѣтей: мальчика Альфонса и дѣвочку, носившую имя матери Елизавета. Молодой Перейра, малый моихъ лѣтъ, былъ во второй палатѣ и никакъ не выше третьяго класса, но зато отличался всякаго рода шалостями и непокорствомъ. Считая вѣроятно для сына, предназначаемаго въ военную службу, мое товарищество полезнымъ, хотя бы въ видахъ практики въ русскомъ языкѣ, полковникъ сперва упросилъ Крюммера отпускать меня въ гостинницу въ дни, когда самъ пріѣзжалъ и бралъ къ себѣ сына, а затѣмъ, узнавши, что изо всей школы на время двухмѣсячныхъ каникулъ я одинъ останусь въ ней по отдаленности моихъ родителей, онъ упросилъ Крюммера отпустить меня къ нимъ вмѣстѣ съ сыномъ. Полковникъ Перейра, оказалось, былъ человѣкъ зажиточный, содержавшій имѣніе и домъ при помощи привѣтливой и красивой блондинки жены въ примѣрномъ порядкѣ. Мы съ Альфонсомъ пользовались полною свободой, но причудамъ и шалостямъ послѣдняго представлялось въ имѣніи отца слишкомъ тѣсное поприще, такъ какъ всякая изъ выходокъ могла дойти до отца, который, поставляя меня въ примѣръ благонравія, не щадилъ сына рѣзкими замѣчаніями. За неимѣніемъ лучшаго развлеченія, Альфонсъ забавлялся преслѣдованіемъ своей милой сестры, гонялся за ней и нещадно теребилъ ее за прекрасный свѣтлорусыя косы. Бѣдная дѣвочка кричала и плакала; на голосъ ея выходила мать и останавливала шалуна, но по уходѣ ея преслѣдованія сестры начинались снова, такъ что я нерѣдко вступался за дѣвочку. Зато когда насъ привозили по сосѣдству въ знаменитое имѣніе Сербигаль къ богатому дѣду Альфонса Вульфу, проказамъ и своеволію мальчика не было границъ. Престарѣлый дѣдъ и бабка души не чаяли въ ненаглядномъ внукѣ; онъ это зналъ и распоряжался въ домѣ какъ баши-бузукъ. Хотѣлось ли ему сластей, люнеля или дорогаго рейнвейна, онъ выжидалъ минуты, когда ключница шла въ кладовую и въ погребъ; тамъ онъ, насыпавши полные карманы изюму, миндалю и черносливу, вырывалъ у ней изъ рукъ бутылки съ дорогимъ виномъ, и когда та начинала ворчать: „но, господинъ Перейра, какъ же это можно?“ — онъ кричалъ ей: „убирайтесь вы! какъ это глупо такъ приставать къ людямъ!“
Сербигальскій дворецъ, какимъ я засталъ его, стоитъ быть упомянутымъ по своему устройству и обиходу. Стеклянный подъѣздъ посреди главнаго фасада велъ въ просторную швейцарскую съ постояннымъ швейцаромъ въ ливреѣ и съ булавой. Прямо передъ входомъ подымалась широкая лѣстница, расходившаяся съ площадки на двѣ стороны втораго этажа, т. е. направо въ женскую половину, а налѣво въ мужскую. Вправо изъ швейцарской дверь вела въ кабинетъ хозяина, а ближайшая къ лѣстницѣ противъ входа шла во внутренніе покои, начиная съ громадной столовой, за которой слѣдовали двѣ гостиныхъ и обширная зала, выходившая зеркальною дверью и такимъ же окномъ въ зимній садъ, наполненный всевозможными растеніями. Въ залѣ на другомъ ея концѣ, прямо противъ зеркальныхъ стеколъ оранжереи; вставлены были два зеркала. Такимъ образомъ зала, повидимому, съ обоихъ концовъ примыкала къ саду. Наверху въ дамскомъ отдѣленіи я не былъ. Зато налѣво мужское хорошо мнѣ знакомо, такъ какъ въ немъ мы нерѣдко гостили съ Альфонсомъ. Мужское отдѣлейіе напоминало корридоромъ и рядомъ отдѣльныхъ комнатъ прекрасно устроенную гостинницу, въ которой гость находилъ все необходимое и изящное подъ руками. Смежные номера, какъ и въ гостинницахъ, могли быть по желанію соединяемы растворенными дверями.
Кромѣ швейцара и дежурнаго слуги, въ лакейской въ обширномъ домѣ въ теченіи дня не видно было никакой прислуги. Кромѣ этихъ двухъ лицъ, около лѣстницы постоянно можно было встрѣтить курносаго, шестипалаго карлика, и мускулистый Альфонсъ никакъ не могъ отказать себѣ въ удовольствіи схватывать пищащаго карлика и разжимать ему насильно шестипалыя кисти рукъ, которыя тотъ старался сворачивать въ кулакъ.
„Неужели, думалось мнѣ, пронзительный крикъ карлика не достигаетъ ушей стариковъ?“
Помнится, что, кромѣ завтрака въ полдень, въ 5 часовъ дня всѣ обязательно приходили къ столу. Говорю всѣ, такъ какъ я большею частію попадалъ на стороннихъ гостей, между которыми выдавался сановитый приходскій пасторъ. Прекрасный обѣдъ отправлялся весьма торжественно. Всѣ парадныя комнаты, начиная съ швейцарской, были въ бельэтажѣ, подъ которымъ во весь громадный домъ находились кухня, кладовыя и многочисленныя мастерскія разнородныхъ ремесленниковъ: портныхъ, башмачниковъ, столяровъ, ткачей и т. д. За полчаса до господскаго обѣда всѣ эти мастеровые прекращали работы, умывались, надѣвали ливрейное платье и шли въ столовую накрывать столъ. Къ этому времени садовники приносили нѣсколько пышныхъ букетовъ, которые разстанавливались по изящно и богато накрытому столу. За усѣвшимися за обѣдъ скромно одѣтыми старичками и ихъ гостями для услугъ разстанавливались ливрейные лакеи. Пока вставшіе изъ-за стола гости получали въ гостиной по чашкѣ кофея, собственноручно налитаго хозяйкою, раздвинутый столъ въ столовой исчезалъ, а съ нимъ вмѣстѣ исчезала и ливрейная прислуга, возвращавшаяся къ своимъ спеціальнымъ занятіямъ. Хотя старики никуда не выѣзжали, тѣмъ не менѣе въ просторной конюшнѣ содержалось до сорока лошадей, и тутъ-то моему Альфонсу было полное раздолье.
Такъ какъ мы въ ту пору предпочитали верховую ѣзду экипажной, онъ иногда по нѣскольку разъ въ день приказывалъ сѣдлать любыхъ лошадей, и мы пускались скакать по окрестнымъ лѣсамъ и полямъ.
Не могу опредѣлить времени кабинетныхъ занятій старика Вульфа, такъ какъ я всего раза два или три заглядывалъ въ его кабинетъ. Тутъ на шкафахъ съ книгами стояли два громадныхъ глобуса: земной и небесный, а свободныя стѣны были покрыты большими географическими картами. Посреди пола въ паркетъ врѣзано было кольцо, за которое приподымалась четырехугольная крышка. При своихъ посѣщеніяхъ кабинета дѣда, Альфонсъ менѣе всего интересовался учебными пособіями и болѣе всего паркетною крышкой. Откинувъ ее, онъ по небольшой лѣсенкѣ спускался въ погребокъ, снабженный по всѣмъ четыремъ стѣнамъ полками въ нѣсколько рядовъ. Всѣ полки были установлены ящиками съ сигарами, и конечно, между прочимъ, весьма дорогими.
Однажды, когда я стоялъ въ кабинетѣ, смотря на хозяйничанье Альфонса въ подпольѣ, онъ перочиннымъ ножомъ вскрылъ ящикъ регалій и, высыпавъ его въ полы сюртука, побѣжалъ съ своею добычей къ конюшнямъ, гдѣ и роздалъ конюхамъ дорогія сигары.
Скача по окрестностямъ, мы однажды наѣхали на высокую и пространную каменную ограду съ желѣзными рѣшетчатыми воротами, надъ которыми виднѣлся потускнѣвшій золоченый крестъ.
— Что это такое? спросили я, когда мы подъѣхали къ воротамъ.
— Кладбище, отвѣчалъ Альфонсъ, слѣзая съ лошади и привязывая ее. — Привяжи свою лошадь, мы сейчасъ туда пойдемъ.
— Какъ же мы взойдемъ, когда ворота на запорѣ?
— Пустяки, сказалъ Альфонсъ, просовывая руку между прутьями рѣшетки и отодвигая незамкнутый засовъ.
Все значительное пространство кладбища было покрыто частію старыми могилами, а частію крестами и памятниками.
— А это что такое? спросилъ я, указывая на каменное строеніе, похожее на погребъ съ плотно запертыми дверями.
— Вотъ бы взойти! сказалъ Альфонсъ, подходя къ дверямъ: вѣдь какъ шатается! говорилъ онъ, сильнымъ плечомъ напирая въ ветхую дверь.
Дверь не подавалась.
— Что жъ ты стоишь? обратился онъ ко мнѣ: хоть бы налягнулъ! а то точно баба! сказалъ онъ, щеголяя русскимъ выраженіемъ.
Налегъ и я, и стало слышно, какъ съ каждымъ нашимъ дружнымъ толчкомъ дверь подавалась все больше и больше, и наконецъ съ глухимъ лязгомъ пріотворилась. Сначала ничего не было видно во мракѣ, но когда мы нарочно широко распахнули обѣ половинки дверей, то увидали ряды гробовъ, мѣстами поставленныхъ въ два яруса. Возиться съ большими гробами мы не хотѣли, но близко отъ входа на большихъ стоялъ маленькій.
— Надо посмотрѣть, что тамъ, сказалъ Альфонсъ, и снявши гробикъ, мы поставили его на самую полосу врывающагося свѣта. Удивительно, что крыша, когда мы ее вскрывали, не представила ни малѣйшаго сопротивленія. Надо полагать, что гвозди или винты, которыми она была прикрѣплена къ гробу, не могли уже крѣпко держаться въ сгнившемъ деревѣ. Взорамъ предстала совершенно бѣлая какъ мѣлъ дѣвочка лѣтъ 10-ти, съ тихимъ выраженіемъ на лицѣ, какъ у спящаго ребенка.
Одѣта она была въ легкое бѣлое платье, обшитое широкими кружевами. Брезгуя прикасаться къ мертвой, я схватилъ попавшійся мнѣ подъ руку обломокъ вѣтки и попробовалъ тронуть платье. Кружева и самое платье не представляли моему прутику никакого сопротивленія и разсыпались подъ нимъ такъ же для меня нечувствительно, какъ если бы я чертилъ по водѣ.
То же самое происходило и съ тѣломъ. Мы закрыли гробъ и снова поставили его на прежнее мѣсто, а затѣмъ, затворивши, насколько возможно было, дверь склепа и желѣзныя ворота, сѣли на лошадей и поскакали домой.
Случилось однажды, что въ богатомъ Сербигалѣ, когда туда собрались наши товарищи, дѣти окрестныхъ помѣщиковъ, случайно пріѣхалъ и Крюммеръ, пользовавшійся въ краѣ всеобщимъ уваженіемъ. Въ видѣ особаго почета онъ былъ помѣщенъ внизу въ аппартаментахъ самого хозяина, и поэтому веселое общество, собравшееся у насъ въ номерахъ мужскаго отдѣленія, чувствовало себя совершенно свободнымъ.
Альфонсъ на этотъ разъ превзошелъ самого себя въ обильномъ снабженіи насъ всевозможнымъ продовольствіемъ. Отворенныя двери нѣсколькихъ номеровъ представляли амфиладу общихъ комнатъ, на столахъ которыхъ среди всякихъ бутылокъ появились всевозможныя сласти, а на одномъ запасы дѣдовскаго табаку и дорогихъ сигаръ, вслѣдствіе чего комнаты оказались накуренными, какъ коптильня, и въ довершеніе всего по распечатаніи новыхъ картъ, на ломберныхъ столахъ завязалась карточная игра, въ которой я, впрочемъ, не принималъ никакого участія. Разгоряченные рейнвейномъ, всѣ болтали, шумѣли за полночь, почти не слушая другъ друга, и вдругъ все умолкло и замерло: въ дверяхъ, въ красномъ халатѣ и туфляхъ, съ дымящейся пѣнковой трубкой въ рукахъ стоялъ Крюммеръ. Злополучныя карты полетѣли подъ столъ, но не ускользнули отъ взгляда педагога. Черезъ четверть часа по уходѣ грознаго посѣтителя мы потушили свѣчи и лежали по своими кроватями.
Передъ возвращеніемъ въ школу, мы поѣхали благодарить стариковъ Вульфовъ за ихъ гостепріимство. Старикъ принялъ насъ въ своемъ кабинетѣ, а про хозяйку намъ сказали, что она занята на кухнѣ; мы оба сошли на кухню и тамъ у горячей плиты застали баронессу въ ея неизмѣнномъ кружѳвномъ бѣломъ чепцѣ, стоящую съ засученными рукавами надъ тазикомъ и мѣшающую варенье, какъ это дѣлаютъ въ Балтійскихъ провинціяхъ.
Въ домѣ Перейры я слыхалъ отъ домашнихъ, что добрѣйшая хозяйка во время полнолунія иногда выходитъ изъ спальни въ залу, открываетъ рояль и играетъ съ открытыми глазами; но на другой день ничего не помнить о своей ночной прогулкѣ.
Вѣроятно, наша ночная оргія въ Сербигалѣ сильно не понравилась отцу Перейры, который должно быть пришелъ къ заключенію, что мое товарищество мало способствуетъ нравственному воспитанно Альфонса. Перейры болѣе не брали меня къ себѣ на каникулы; и оставаясь одинъ въ громадной пустой школѣ и пустомъ для меня городѣ, я слонялся безцѣльно цѣлый день, напоминая болѣе всего собаку, потерявшую хозяина. Къ счастію моему, Гульчъ женился на очень милой дѣвушкѣ, и я хотя изрѣдка заходилъ въ небольшой ихъ домикъ. Раза съ два я увязывался даже за Гульчемъ на болотную охоту, причемъ городской его товарищъ по охотѣ любезно снабжалъ меня двухствольнымъ ружьемъ и патронташемъ. Въ первый разъ я лихо срѣзалъ первыми выстрѣломъ взлетѣвшаго передо мной бекаса, но затѣмъ промахъ слѣдовалъ за промахомъ. На слѣдующій разъ, когда, уставши равняться со старыми охотниками, я поставили кремневую двухстволку со взведенными курками прикладомъ на ягташъ, прикладъ, неожиданно соскочивъ, заставилъ меня внезапно сжать шейку ружья; палецъ мой попалъ на лѣвую собачку, и раздался никѣмъ неожидаемый выстрѣлъ. Мнѣ было совѣстно и больно на обожженной правой щекѣ.
— Что такое? что такое? спрашивали мои товарищи, между которыми я шелъ, и вдругъ Гульчъ, взглянувъ на меня, разразился гомерическими смѣхомъ: правая щека моя представляла подбородокъ негра. При вспышкѣ полка, находящаяся прямо противъ правой щеки, закоптила послѣднюю и глубоко загнала въ нее пороховыя зерна.
На другой день Крюммеръ, увидавши на полу моей класной около умывальника громадную дохлую крысу, спросилъ: „это должно быть та дичина, которую ты вчера застрѣлилъ?“
Чтобы не остаться татуированнымъ на всю жизнь, я вынужденъ былъ иглою выковыривать засѣвшія въ щеку порошинки.
Вслѣдствіе неудачи, я опять пошелъ по цѣлымъ днямъ безцѣльно и тоскливо слоняться по городу, причемъ щеголялъ пестрымъ бухарскими архалукомъ, купленнымъ мною, по примѣру одного изъ франтоватыхъ товарищей, у проѣзжаго татарина. Зачастую заходилъ я въ главную овощную лавку на большой улицѣ, куда и въ учебное время на классныхъ прогулкахъ надзиратели позволяли намъ забѣгать на минутку за какой-либо мелочью. Именинники наканунѣ забѣгали туда купить фунтъ или два шоколаду плиточками, который сдавали экономкѣ, прося угостить на другой день классъ шоколадомъ, сваренными на обычной порціи молока. Сидѣльцы лавки были чрезвычайно къ намъ, школьникамъ, предупредительны. И когда я отъ нечего дѣлать ходилъ болтать съ ними, то нерѣдко находилъ ихъ забавляющимися надъ лохматыми чухнами, выпрашивающими себѣ въ даръ изъ бочки копѣечную селедку. Кромѣ самыхъ необходимыхъ словъ, я никогда не понималъ по-чухонски, тѣмъ болѣе громогласной болтовни по поводу селедки.
— Зачѣмъ вы рубите топоромъ селедку на двое? спросилъ я сидѣльца.
— А затѣмъ, что ихъ двое, и если хотите, я сейчасъ устрою потѣху: вцѣпятся другъ другу въ волоса и исцарапаются до крови, — стоитъ только ими подарить цѣлъную селедку на двоихъ.
Конечно я просилъ этого не дѣлать.
Не разъ, желая показать себя взрослымъ, вмѣсто пряниковъ и шоколада, я требовалъ себѣ бутылку Мозель-вейна.
При этомъ услужливый сидѣлецъ говорилъ: „здѣсь за прилавкомъ вамъ неудобно, а не пожалуете ли въ каморку? тамъ и столикъ, и стулья, и диванчикъ. Можно подать вамъ и кусочекъ колбаски. Недавно получили, — самая свѣжая“.
Однажды, опорожнивъ бутылку и закуривши трубку, я разлегся на диванѣ, и вдругъ почувствовали жгучую боль на лѣвой груди. Встрепенувшись, я увидалъ, что вата на груди моего архалука прогорѣла, и огненное пятно разошлось уже шириною въ ладонь. Выхвативъ носовой платокъ, я тотчасъ же потушилъ загорѣвшееся платье, но сорочка моя прогорѣла, и грудь была значительно обожжена.
— Я собираюсь проѣхать въ Петербургъ, сказалъ однажды Крюммеръ: не хочешь ли проѣхаться со мною на половинныхъ издержкахъ?
Не зная, что это будетъ стоить, я съ радостью согласился. Мы сѣли съ Крюммеромъ въ рессорную крытую бричку, помѣстивши въ ноги два небольшихъ чемодана, и отправились на почтовыхъ въ путь. Однажды мы уже ѣздили такимъ образомъ съ Крюммеромъ въ Дерптъ на его парѣ лошадей, заѣзжая по дорогѣ къ знакомымъ помѣщикамъ. Тогда насъ сопровождалъ и коричневый пудель Крюммера Азоръ, привязавшійся ко мнѣ не менѣе, чѣмъ къ своему хозяину. Куда бы я ни пошелъ по Дерпту, Азоръ всюду слѣдовалъ за мною. Проходя мимо каменной стѣны, я прочелъ на воротахъ надпись: „Ботанический садъ“. Когда я отворили калитку, Азоръ весело понесся по песчанымъ дорожкамъ между клумбами. Но не успѣлъ онъ опередить меня, какъ появившійся навстрѣчу коренастый садовники, схватили его за кольцо мѣднаго ошейника и, заперши на ключъ въ сторожку, обратился ко мнѣ и сказалъ: „пожалуйте 25 руб. штрафу. Надъ входомъ въ садъ прописано воспрещеніе водить сюда собакъ подъ угрозою такого штрафа“. Горько было мнѣ ущерблять такъ значительно свой капиталъ. „Но какъ, подумалъ я, явиться къ Крюммеру безъ Азора?“ И не пускаясь въ дальнѣйшія возраженія и обзоръ сада, я заплатилъ штрафъ и увелъ Азора.
Не буду описывать нашей петербургской поѣздки, потому что меня ничего не поражало, и ничто не останавливало моего вниманія. Помню только, что директоръ всюду возилъ меня съ собой, и я, не взирая на все мое уваженіе къ нему и даже раздраженіе, ребячески хохоталъ надъ его русскимъ языкомъ. Мы оба не знали топографіи Петербурга.
Однажды, когда Крюммеру показалось, что плохенькій извозчикъ для своей выгоды возитъ насъ въ объѣздъ, онъ вдругъ закричалъ на возницу: „ти дуракъ, ти хочешь накожа́“ (du willst auf’s Fell haben; смыслъ: у тебя шкура чешется). — „Ти насъ гуляешь. Чему же ты хохочешь? прибавили онъ, обращаясь ко мнѣ: это и неприлично, и глупо“.
— Совершенно справедливо, отвѣчалъ я, задыхаясь отъ смѣха“.
Въ Кронштадтѣ, указывая на тушу черкасскаго вола, Крюммеръ спросилъ мясника: „какъ онъ труденъ (schwer)?“ Замѣчательно, что мясникъ тотчасъ понялъ вопросъ и отвѣчалъ: „ пудовъ тридцать“.
Но вотъ съ окончаніемъ каникулъ наступила и вторая половина семестра, вѣнчающагося для лучшихъ учениковъ переходомъ въ высшій классъ. Каждый разъ передъ концомъ семестра и роспускомъ учениковъ, Крюммеръ послѣ моливеннаго пѣнія подъ органъ говорилъ напутственную рѣчь, изъ которыхъ одна запечатлѣлась въ моей памяти. Смыслъ ея былъ приблизительно таковъ:
„Мои милые! (meine lieben!), родители ваши помѣстили васъ сюда въ надеждѣ, что въ своей школѣ я снабжу васъ свѣдѣніями, необходимыми для образованнаго человѣка. При настоящемъ возвращеніи вашемъ подъ домашній кровъ, родители вправѣ спросить, въ какой мѣрѣ вы воспользовались годичнымъ срокомъ для преуспѣянія, и насколько я исполнилъ долгъ свой, сообщая вамъ эти свѣдѣнія? Конечно, способы сообщенія свѣдѣній могутъ быть, подобно всякимъ инымъ усиліямъ, добросовѣстны и умѣлы, или напротивъ небрежны и неудовлетворительны; но люди, помышляющіе только о вашихъ успѣхахъ, могли бы отчасти смотрѣть на меня, какъ на человѣка, обладающего возможностью, помимо всякихъ съ вашей стороны трудовъ, влить вамъ въ голову надлежащія свѣдѣнія. Не буду говорить, что послѣдняго я сдѣлать не могу; но скажу, что если бы могъ, то и тогда бы не дѣлалъ, такъ какъ главное значеніе школы въ моихъ глазахъ не тѣ или другія свѣдѣнія, которыя сами по себѣ большею частію являются совершенно безполезными въ жизни, а въ привычкѣ къ умственному труду и способности въ разнообразіи жизненныхъ явленій останавливаться на самыхъ въ данномъ отношеніи существенныхъ. Такой умственной зрѣлости возможно достигнуть только постепеннымъ упражненіемъ въ логическомъ пониманіи вещей, пониманіи, въ которомъ небрежный пропускъ одного связующаго звена дѣлаетъ всю дальнѣйшую работу несостоятельной. Я, какъ вы знаете, ничего не имѣю противъ свѣдѣній, пріобрѣтаемыхъ памятью. Всѣ географическая нѣмыя карты въ нашей школѣ составлены и изданы мной, между тѣмъ исторія и географія составляютъ только богатство памяти, тогда какъ упражнять разумъ для будущаго правильнаго мышленія можно только надъ математикой и древними языками“.
Мнѣ доходилъ 17-й годъ, и я разсчитывалъ попасть въ первый классъ, такъ какъ въ изустныхъ и письменныхъ переводахъ съ нѣмецкаго на латинскій и въ классѣ Энеиды, равно какъ и на урокахъ математики и физики я большею частію занималъ второе мѣсто и нерѣдко попадалъ на первое. Нѣмецкими сочиненіями моими учитель былъ весьма доволенъ и ставилъ ихъ въ примѣръ прочимъ ученикамъ-нѣмцамъ. При этомъ не могу не вспомнить о русскихъ стихотворныхъ потугахъ, иногда овладѣвавшихъ мною при совершенно неблагопріятныхъ условіяхъ. Въ тихія минуты полной беззаботности я какъ будто чувствовалъ подводное вращеніе цвѣточныхъ спиралей, стремящихся вынести цвѣтокъ на поверхность; но въ концѣ-концовъ оказывалось, что стремились наружу однѣ спирали стеблей, на которыхъ никакихъ цвѣтовъ не было. Я чертилъ на своей аспидной доскѣ какіе то стихи и снова стиралъ ихъ, находя ихъ безсодержательными. Любившій надо мною подтрунить, Крюммеръ говорилъ въ моемъ присутствии кому-то, чуть ли не полковнику Перейрѣ, будто я пишу на аспидной доскѣ стихи извѣстныхъ русскихъ поэтовъ и потомъ выдаю ихъ за свои. А между тѣмъ удивительно, что Крюммеръ могъ говорить о моихъ мараніяхъ стиховъ, такъ какъ я ихъ никому не показывалъ.
Вдругъ, въ концѣ декабря совершенно для меня нежданно явился отецъ и сказалъ, что рѣшено не оставлять меня въ такомъ отдаленіи отъ родныхъ, а везти въ Москву для приготовленія въ университетъ.
— А ну сыграй-ка на фортопьянахъ, сказалъ отецъ, когда я пришелъ къ нему въ гостинницу.
Я вынужденъ былъ разсказать о случившемся, къ немалому неудовольствію отца.