Неудача, постигшая спиритический журнал и «клуб чудес», о программе и деятельности которого, к сожалению, не имеется никаких сведений, — не заставила Олкотта опустить руки. Бодрый, идущий напролом и в то же время очень практичный янки, — он придумал наконец настоящий фортель. Ему или Блаватской пришла первая счастливая мысль — неизвестно; но из её писем ясно одно: она хоть и подготовлялась сама и других подготовляла к своей новой роли, однако всё же падала духом и ныла. Ну, а он бросил свои не продававшиеся экземпляры о «людях с того света» и действовал, рекламируя свою русскую «графиню», твёрдо и с полным основанием веря её ловкости и талантливости. Всё делалось очень живо, именно по-американски. Блаватская писала:
«…Олкотт теперь устраивает Theosophical Society в Нью-Йорке, которое будет составлено из ученых оккультистов, каббалистов, philosophes Hermetiques XIX века, и вообще страстных антиквариев и египтологов. Мы хотим делать сравнительные опыты между спиритуализмом и магией древних буквально по инструкциям старых каббал — и жидовских и египетских. Я уже много лет[1] изучаю la philosophie Hermetique в теории и на практике и прихожу ежедневно к тому заключению, что спиритуализм в его физических проявлениях ничто иное как Пифон древних ou la lumière astrale ou siderale de Paracelsus, т. е. тот неуловимый ether, который Рейхенбах называет одом. Пифониссы древних сами себя магнетизировали — прочтите Плутарха и его описания оракулярных токов, прочтите Корнелия Агриппу, Парацельса, Magia Adamica Евгения Филалета и других [2]. Вы всегда лучше увидите и можете сообщаться с ду́хами через этот способ — самомагнетизирования.
Я пишу теперь большую книгу, названную мною по совету Джона «Skeleton key to mysterious gates» («Ключ к таинственным вратам») [3]. Задаю же я вашим европейским и американским ученым, папистам, иезуитам и этой расе полуученых les châtrés de la science, которые все разрушают, ничего не создавая и неспособны создать…»
Эта книга, появившаяся вопреки совету Джона не под придуманным им заглавием, — и была пресловутая «Isis Unveiled» («Разоблачённая Изида»), которую в Америке постарались рекламировать как нечто необычайное, чудодейственное. Теософы распространяли и распространяют до сего времени рассказы о том, что книга эта написана Е. П. Блаватской с помощью её «хозяина», что она, то есть Елена Петровна, сама не ведала, что творила, а писала под его диктовку или прямо списывала с появлявшихся перед нею ватиканских «уник», никому неведомых, и потом, по миновании надобности, снова возвращавшихся тем же астральным путём на полки тайных книгохранилищ Ватикана.
Олкотт доходил до того, что серьёзно и таинственно вещал о том, как для иных глав «Разоблачённой Изиды» требовались не только «ватиканские уники», но и «уники», сгоревшие при пожаре Александрийской библиотеки. И вот, когда это было нужно, материальные частицы этих драгоценных экземпляров, рассеянные в мировом пространстве, снова собирались, материализовались, подобно няням и дядям у Эдди, — и Елена Петровна спокойно, своим быстрым, чётким почерком, списывала заключавшиеся в них великие истины.
Эти легенды, очевидно, позднейшего происхождения, так как из писем, посылавшихся Блаватской её русскому корреспонденту именно в то время, когда писалась Изида, — выясняется нечто иное менее таинственное. Никакого «хозяина» и ещё нет и в помине, а есть Джон Кинг, материализованный дух, единственный друг, которого Елена Петровна любит больше всего на свете, но которого не особенно-то уважает, ибо «он часто надувает, болтает глупости и на него нельзя полагаться». Она собирает вокруг себя несколько человек, занимающихся в качестве дилетантов оккультизмом, с одной стороны, и археологией, — с другой. У этих господ немало книг по занимающим их предметам, книг вовсе не редкостных, не «уник», но по большей части совсем неизвестных публике, которая до последнего времени держала оккультистов и каббалистов в большом пренебрежении. Блаватская жадно накидывается на эти книги и с помощью своего кружка решается сама писать книгу.
Её «Изида», хоть и не продающаяся в России по книжным магазинам, всё же не составляет тайны, достать её, то есть выписать — очень легко, и всякий желающий может убедиться в том, что это такое. Это американская книга, бьющая на эффект и пригодная как издание спекуляции. Это компиляция разных мистических и каббалистических сочинений, пересыпанная кое-где остроумными замечаниями, полемическими выходками, а иногда изрядной даже бранью. Системы никакой и, в конце концов, полнейшая беспорядочность, настоящая каша. Человеку, не знакомому или мало ещё знакомому с предметом, конечно, легко и даже неизбежно покажется, что автор, во всяком случае, обладает большими познаниями, большою учёностью. Но разочарование наступает весьма скоро по мере ознакомления с литературой предмета, с действительно учёными оккультистами и каббалистами.
Тем не менее «Изида» остаётся самым удивительным и чудесным из «феноменов» Блаватской, — ибо её способность схватывать, компилировать и писать с головокружительной быстротою — поразительна. Она изображает из себя какую-то самопишущую машину. Из одних её писем, находящихся у меня, можно составить довольно объёмистый том, а ведь она со многими была в переписке. Вот, например, кончила она главу «Изиды», поставила точку, — и тотчас же принимается за письмо в Петербург, повторяя в нём с разными вариантами то, о чём писала. Делаю маленькую выдержку из письма от 1 декабря 1875 года:
«Все феномены производятся течениями астрального света или эфира химиков. Вспомните Плутарха великого жреца храма Аполлона и его оракулярные подземные испарения, под опьянением которых пророчествовали жрицы. Вся атмосфера кругом нас полна духами различных родов. В мире нет ни одного пустого местечка, ибо природа страшится пустоты и небытия, как говорит Гермес[4]. Только тогда можно понять современные феномены, когда изучат древних теургов, как Ямвлих, Порфирий, Плотин и других.
И в таком роде, без связи и последовательности, с очевидными ошибками, перескакивая от одного предмета к другому, — громадное письмо, чуть не в лист печатный. То же самое желающие найдут и в «Изиде». Нет, Джон хоть и с поразительной быстротою диктовал, но очень часто путал, ибо он ещё не превратился в «хозяина» и не набрался тибетской мудрости [5].
Да и потом, через десять лет, «хозяин» положительно отказывался помогать и доставать «уники». В Вюрцбурге в сентябре 1885 года, когда Е. П. Блаватская начинала писать своё «Тайное учение», — служащее дополнением к «Изиде» и ещё более прославляемое теософами, — она просто рвала и метала, стараясь достать вышедшее из продажи многотомное сочинение Мирвилля (J.-E. de Mirville): «Des esprits et de leurs manifestations diverses».
Наконец ей добыли эти книги, только не астральным путём, а г-жа Х. привезла их ей из России. Е. П. так и впилась в них и ни за что не хотела мне их показать. Это меня заинтриговало. В Париже перед моим возвращением в Россию я у букинистов добыл всего Мирвилля и впоследствии убедился, что этот автор сослужил Блаватской действительно большие службы.
Но из всего сказанного ещё вовсе не следует, что у Блаватской, особенно в её последующих писаниях, не попадались весьма глубокие, интересные мысли. Литература оккультизма всех времён и народов среди разного хлама и необычайных нелепостей заключает в себе, бесспорно, немало человеческой мудрости. Превосходная память Елены Петровны удерживала всё — и если ей вспоминалась высказанная кем-либо истина, она умела передать её иной раз очень ясно и просто, развить с настоящей, врождённой ей талантливостью.
Всё зависело от предмета и от минуты. Я привёл в главе XVII моего рассказа образчик мыслей и афоризмов, иногда высказывавшихся Блаватской. Подобные мысли, если даже с ними и не соглашаться, невольно должны были заинтересовывать не только «всякого и всякую», но и очень серьёзных людей. К сожалению, она редко вела такие беседы, ибо обстоятельства и её характер заставляли её в личных сношениях почти всегда волноваться, кричать, изворачиваться и «бороться» всеми мерами.
Затем, долго и внимательно наблюдая её, — я пришёл к заключению, что в умственной области вся её крупная талантливость была, что и естественно, пассивного, а не активного свойства. Она решительно оказывалась неспособной в этой области к самостоятельному творчеству, даже в самые свои вдохновенные минуты, а лишь быстро воспринимала и развивала чужие мысли.
Наконец, надо обратить внимание и ещё на одно обстоятельство: можно сколько угодно говорить о женской равноправности, делать женщину судьёй, министром, депутатом, а всё же до сих пор она по старой нашей привычке находится в положении привилегированном, и мужчины к ней предъявляют гораздо меньшие требования, чем к лицам своего пола. «Помилуйте — ведь это удивительно! ведь она женщина! о, это необыкновенная женщина по уму и познаниям!» При таком невольном, бессознательном отношении уже невозможна вполне беспристрастная критика. Даже конкуренты-мужчины любезно расшаркиваются перед дамой безо всякой профессиональной зависти и так далее.
Только этим и можно объяснить несколько восторженных отзывов о «теософических» сочинениях Е. П. Блаватской, появившихся в западно-европейской прессе, идущих со стороны, не от членов её «Общества». Бессознательное рыцарское отношение к «даме-философу» так крепко, что авторы этих отзывов даже не думают о том, как они компрометируют свою учёность в глазах последующих знатоков предмета, которые будут разбирать сочинения Блаватской, не обращая внимания на то, кто их писал — мужчина или дама, вдохновляемая проблематическими «махатмами». В лучшем случае прославители «учёности» Елены Петровны докажут своё плохое знакомство с литературой «оккультизма», с сочинениями авторов, которых компилировала «современная жрица Изиды», не указывая на свои источники.
Более оригинальны и блестящи сочинения Е. П. Блаватской иного рода, где в полной силе развертывается её талантливость и её богатейшая фантазия. Я говорю про «Пещеры и дебри Индостана» и «Голубые горы», подписанные псевдонимом «Радда-Бай». Эти вещи написаны по-русски, до сих пор не переведены, и Е. П. при своей жизни очень заботилась о том, чтобы англичане не проведали об их содержании, так как писала для русских читателей и не стеснялась в насмешках и порицаниях англо-индийского правительства и его представителей.
Как «Пещеры», так и «Голубые горы» имеют право занять подобающее им место в русской литературе, и жаль, что их отдельное издание, напечатанное покойным Катковым, залежалось и даже мало кому известно. Только, конечно, читая интересные повествования «Радда-Бай», следует относиться к ним, главным образом, как к роману, как к фантазии — и ни под каким видом не принимать на веру фактов и сведений, сообщаемых автором. Иначе — самые горькие разочарования ожидают доверчивого читателя…
Однако вернёмся к новорождённому «теософическому обществу». Е. П. Блаватская, как мы видели, написала, что оно учреждено «для сравнительных опытов между спиритуализмом и магией древних, буквально по инструкциям старых каббал — жидовских и египетских». Теперь, через два месяца, говоря о каком-то юном медиуме необычайной силы, она пишет:
«…Как только ему (медиуму) будет лучше, — его духи поколотили, — он едет к нам и мы будем испытывать его to teste на наших митингах «теософического общества». Наше общество пробный камень. Для того и учредили».
Это уж совсем другое! Легко понять, что цель «Общества» ещё не выяснилась и что выяснят её только дальнейшие обстоятельства, — то есть требования публики. На что предъявится спрос — то и будет предлагаться.
Одна теперь беда — как ни вывёртывайся, а действительного происшедшего полного разрыва с «спиритизмом» или «спиритуализмом» всё же не спрячешь. Все оправдания и объяснения — неудовлетворительны. Правоверные американские спириты сразу увидели, что Блаватская и Олкотт «изменили делу», начали что-то хоть ещё и не выяснившееся, но, во всяком случае, новое и даже враждебное. Поэтому на них, особенно же на Блаватскую, поднялись нападки в спиритических журналах. 6 декабря 1875 года Е. П. писала:
«…Теперь же все спириты взбудоражились даже в Англии за это Theosophical-Society, от того что знают, что я его затеяла; а если бы мы не затеяли, то никогда в жизни не стали бы интересоваться спиритизмом или изучать его. А вот у нас уже два профессора ученых членами, из Бостона. Несколько Reverend-батек попов, разношерстных… и много знаменитостей. Тот же спиритуализм, да под другим именем. Теперь посмотрите, если мы не начнем investigations самые ученые. Наш вице Treasurer—Newton — миллионер и Президент нью-йоркских спиритуалистов. Да не хотят понять своего же блага спириты. Я им толковала сколько могла, не тут-то было. Ересь значит… Еще за что злится на нас публика — от того что законы Общества так строги, что невозможно попасть в члены, если малейшим образом человек замешан был в грязном деле. Ни free lovers, ни атеистов, ни позитивистов не принимают в общество…»
Вот уж поистине можно сказать: «Que le diable, quand il devient vieux — se fait ermite!» К тому же, с другой стороны, сколько раз и словесно, и письменно она уверяла, что многое множество негодяев, развратников, мошенников и чуть что не убийц делались членами «теософического общества» и превращались в святых под влиянием его основательницы. Беда её заключалась в том, что она, хоть и обладая замечательной памятью, всегда забывала то, что писала хоть бы накануне; поэтому нельзя найти двух её писем, где не встречались бы на каждом шагу самые курьёзные противоречия…
Если спириты преследовали насмешками новое общество, основанное «отщепенцами» — это было в порядке вещей и этого следовало ожидать. Но тут приключилось другое горе, отодвинувшее на задний план все подобные огорчения и послужившее материалом для нескольких огромных писем Е. П. Блаватской к её русскому корреспонденту. Очень известный и у нас в России, ныне покойный медиум Юм — сначала в письмах к некоторым лицам, а затем и печатно, — объявил Блаватскую, по поводу корреспонденций и книги Олкотта, медиумом-обманщицей и коснулся её «личности», о которой он имел сведения из первых источников. Всё это наделал, главным образом, появившийся в «Grafic» и в книге Олкотта рисунок медали и пряжки, принесённых Елене Петровне духами из могилы её отца, г. Гана. Юм доказывал, очень основательно, что в России никогда не кладут в гроб знаков отличия и что медаль и пряжка, к тому же, имеют вид вполне фантастический.
Е. П. Блаватская пришла в такое же точно состояние, в каком она была десять лет спустя в Вюрцбурге, когда посылала мне свою «исповедь». Она стала уверять своего корреспондента, что тут опять «конспирация», что Юм начал свои «клеветы» вследствие гнусной зависти к её медиумическим способностям. Противореча себе на каждом слове и путаясь в показаниях, она пробовала оправдываться относительно медали, а также «пряжки в виде сердца», и писала:
«…Я не была на похоронах у отца. Но у меня в эту минуту на шее висит медаль и пряжка, принесенная мне, и на костре, на смертном одре, на пытке могу сказать только одно — эта пряжка отца моего. Медаль не помню. На пряжке я сама сломала конец в Ругодеве и видела ее сто раз у отца. Если это не его пряжка, то стало быть духи действительно черти и могут материализировать что угодно и сводить людей с ума. Но я знаю, что если даже главные кресты отца и не похоронены с ним, то так как эту медаль за 25 лет и турецкую (?!) он всегда носил даже в отставке, в полумундире, то ее вероятно не сняли. После смерти его, вышли истории за деньги, которые он оставил мне по завещанию, и которых я и половины не получила и сестра младшая не пишет мне вовсе. Но я напишу Маркову, который присутствовал на похоронах и брату в Ставрополь, потому что желаю знать правду… Все слышали спич духа, 40 человек кроме меня. Что же, стало быть я сговорилась с медиумами что ли? Ну пусть думают… В чем я мешаю Юму на свете? Я не медиум, не была и не буду профессиональным. Я посвятила всю жизнь мою изучению древней каббалы (теперь уж не спиритизму, как она писала недавно!) и оккультизма, the Occult Sciences. Не могу я в самом деле, потому что в молодости черт путал, распороть теперь себе брюхо как японский самоубийца, чтобы удовлетворить медиумов… Положение мое очень безотрадное — просто безвыходное. Остается уехать в Австралию и переменить навеки имя…»
И так далее, и так далее — на семи огромных письмах (около 40 мелко исписанных страниц большого формата). Она кается и кощунствует, рассказывает такие истории, о которых всякий бы молчал, припутывает своих родных и знакомых, уверяет, что никому не хочет зла и всех прощает — и вдруг, срывая с себя личину доброты и кротости, показывает дьявольские когти. Она объявляет, что если Юм не замолчит, то она всеми мерами распространит и обнародует о нём самые ужасные и отвратительные вещи (она и поясняет при этом — что́ именно) — ибо «должна же она защищаться».
Она хочет запутать не только Юма, но и лиц, которые могут на него подействовать; её корреспондент знаком с этими лицами, а потому она просит его убедить их остановить Юма, заставить его молчать — не то и им будет плохо. Словом, это совершенно то же самое, что было в 1886 году по поводу разоблачений, сделанных мною, и что уже известно читателям из её «исповеди»; только тут ещё нет на сцене никаких махатм, никаких «теософических» чудес. Остальное — почти тождественно, но ещё грандиозней. Есть и комизм в её письмах — так Олкотта, среди самых горячих фраз с выражениями отчаянья, она совсем неожиданно величает не только «ослом», но и «ослиным дедушкой».
К концу лета 1876 года весь этот чад, наконец, оседает и воздух несколько очищается. В июльском письме заключается следующий курьёз: «Посылаю вам вырезки о похоронах (языческих и даже древнеязыческих) нашего члена барона де-Пальма. Он оставил все свое состояние нашему обществу. Прочитайте что журналы пишут. До похорон хохочут над нами и тешатся, а как увидали похороны, то и присмирели. Не над чем смеяться — с носами остались…»
Наследство этого языческого барона, как оказывается по сведениям, заключающимся в письме от 5 октября 1876 года, состоит из вещей, «достаточного количества серебряных богатых рудников», и «17 000 акров земли». Блаватская, впрочем, спешит оговориться, что хоть рудники и богаты, но нет денег на их разработку, а земля никуда не годится.
Тем не менее тут же находится следующее известие: «Нас восемь человек собирающихся ехать в Тибет, Сиам и Камбодию; но половина археологи и желают ехать прежде в Юкатан и Центральную Америку вообще, сравнивать руины египетские с американскими». Значит, всё же есть на что предпринять такое сложное, громадное путешествие. Наследство языческого барона решает дальнейшую судьбу «теософического общества».
Примечания[править]
- ↑ Эти «много лет» должны были очень удивить её корреспондента и всех её знакомых, ибо до самого последнего времени, то есть до спиритических неудач и бескормицы, не находилось ровно никаких следов подобных занятий — были только одни «великие истины» спиритизма.
- ↑ Для того чтобы написать всё это — ей за глаза достаточно было прочесть одну из книг Элифаса Леви (аббата Констана), весьма занимательного и талантливого популяризатора оккультизма. Она и дальше делает прямо выписки из этого автора; но, конечно, не указывает на источник, а говорит от себя.
- ↑ «Skeleton key» — собственно ключ, которым можно отворить всякую дверь.
- ↑ Эти последние строки взяты прямо у Элифаса Леви, да и вообще она, главным образом, пользуется этим писателем раньше, чем другими. Оно и понятно: он всех легче, он популяризатор и пишет лёгким языком.
- ↑ Удивляться количеству познаний и разнообразию предметов, заключающихся в «Изиде», я мог и неизбежно должен был, как и многие другие, летом 1884 года, когда я мало был ещё знаком с литературой, послужившей материалом для Блаватской. Затем же я познакомился с сочинениями разных каббалистов и оккультистов — и ясно увидел, как может увидеть всякий, что «учёные» сочинения Елены Петровны — компиляция, сделанная без всякой системы, главным образом по французским источникам.
Кажется — просто и ясно. Между тем вот что выходит. Г-жа Желиховская, не найдя гостеприимства своим фантастическим сообщениям о Блаватской в русских журналах и газетах, напечатала недавно в «Nouvelle Revue» перевод или перефразировку своих статей из «Русского обозрения», с прибавлением новых необыкновенных подробностей. Теперь она обо мне уже не молчит, как в «Русском обозрении», а выставляет меня чуть что не первейшим свидетелем чудес Е. П. и её горячим поклонником. Не отвечая ни одним словом на мои доказательства фантастичности публикуемых ею сведений, ибо ей нечего ответить, она упирает на то, что я летом 1884 г. удивлялся «Изиде», и затем приводит несколько выдержек из моих писем.
Всё, что я когда-либо писал Блаватской и о Блаватской, может только подтвердить все обстоятельства, о которых я рассказал моим читателям, — но для того, чтобы это были мои письма, совершенно необходима подлинность моих слов без произвольных урезок, без вольного перевода с русского на французский — и с верными указаниями на год и число, когда именно я писал. Г-жа Жел. не хочет знать ничего этого. Она не исполняет этих обязательных для каждого требований и уверяет, что я писал ей в ноябре 1885 года то, что в действительности мог писать только в 1884 году. А это, как легко поймёт всякий, составляет громадную разницу, ибо если я писал в 1884 г., то моё письмо только подтверждает и дополняет мой рассказ, а если бы писал в 1885 г. — это противоречило бы моим словам и ходу рассказа. Наконец она уверяет, что по возвращении из Вюрцбурга осенью 1885 г. я писал Блаватской письмо за письмом. Между тем я написал ей всего одно письмо, подлинник которого объясняется рассказанными мною обстоятельствами, и затем прекратил переписку («Русский вестник» октябрь 1892 г. стр. 251—253), на что сама Блаватская горько жаловалась в своих письмах ко мне, которые целы и выдержки из которых находятся в моей статье (см. там же). А г-жа Жел. позволяет себе утверждать, что я писал в то время письмо за письмом (lettre sur lettre). Что́, если бы пришлось потребовать представления этих писем?! Вот так приёмы!