[367]
Всѣ домашніе одного почтеннаго горожанина, имѣвшаго въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ собственный домъ, собрались вечеромъ въ кружокъ и вели пріятную бесѣду. Дѣло было какъ-разъ въ ту пору года, когда, по поговоркѣ, „вечера вытягиваются“, но погода стояла еще мягкая и теплая. Въ комнатѣ горѣла лампа, длинныя оконныя занавѣси спускались до самаго пола, закрывая собою стоявшіе на окнахъ цвѣты. На дворѣ ярко сіялъ мѣсяцъ, но разговоръ шелъ не о немъ, а о большомъ старомъ камнѣ, что лежалъ во дворѣ у самаго кухоннаго порога; на него опрокидывала прислуга вычищенную мѣдную посуду, чтобы она пообсохла на солнышкѣ, на немъ любили играть и ребятишки, по настоящему же камень былъ старою могильною плитой.
— Я думаю,—сказалъ хозяинъ дома:—что она со стараго монастырскаго кладбища. Когда монастырь упразднили, все, вѣдь, пошло въ продажу—и каѳедры, и доски съ эпитафіями, и могильныя плиты. Покойный отецъ мой купилъ много такихъ плитъ; ихъ разбивали въ мелкіе куски и мостили ими улицу, а эта, вотъ, одна уцѣлѣла, да такъ и осталась лежать на дворѣ.
— Вѣдь, сразу видно, что это могильная плита!—сказалъ старшій изъ дѣтей.—На ней еще можно разглядѣть песочные часы и часть фигуры ангела; зато надпись почти совсѣмъ стерлась, и можно разобрать только имя „Пребенъ“, затѣмъ большую букву С, а пониже имя „Марта“,—да и то лишь послѣ дождя или послѣ того, какъ плиту хорошенько вымоютъ.
— Ахъ, Господи! Такъ это плита съ могилы Пребена Сване и его жены!—сказалъ одинъ старичокъ, который по годамъ могъ быть дѣдушкой всѣхъ присутствовавшихъ въ комнатѣ.—Да, они чуть-ли не послѣдними были погребены на старомъ монастырскомъ кладбищѣ. Славные, почтенные были старички! Я помню ихъ еще съ дѣтскихъ лѣтъ. Всѣ въ городѣ знали и любили ихъ; они были у насъ тутъ старѣйшею супружескою четой—королемъ съ королевой. Говорили, будто у нихъ сундуки ломятся отъ золота, а они одѣвались всегда такъ просто, въ платье изъ самой грубой матеріи, и только бѣлье на нихъ всегда отличалось ослѣпительною бѣлизной. Славною парочкой были [368]старички Пребенъ и Марта! Любо было посмотрѣть на нихъ, когда они, бывало, сидятъ подъ тѣнью старой липы на скамеечкѣ, стоявшей на площадкѣ высокой каменной лѣстницы ихъ дома, и такъ ласково, привѣтливо киваютъ всѣмъ прохожимъ! Они дѣлали много добра и дѣлали его съ толкомъ и по-христіански, кормили и одѣвали десятки честныхъ бѣдняковъ.
Первою умерла жена. Я такъ живо помню этотъ день! Я былъ тогда еще мальчуганомъ, и мы съ отцомъ зашли къ старому Пребену какъ-разъ въ самый день ея смерти. Старикъ былъ въ такомъ горѣ, плакалъ, какъ ребенокъ. Тѣло умершей лежало въ спальнѣ, рядомъ съ той комнатой, гдѣ мы сидѣли. Кромѣ насъ съ отцомъ пришли еще двое-трое сосѣдей, и старикъ сталъ говорить намъ о томъ, какъ пусто, одиноко будетъ теперь въ домѣ,—она, вѣдь, была душою его—какъ счастливо жили они съ нею столько лѣтъ, а потомъ перешелъ къ воспоминаніямъ о томъ времени, когда они только что познакомились и полюбили другъ друга… Я, какъ сказано, былъ тогда еще очень малъ, но все же слушалъ съ большимъ вниманіемъ, смѣшаннымъ съ какимъ-то удивленіемъ. И не мудрено: старикъ съ такимъ жаромъ разсказывалъ о блаженныхъ дняхъ помолвки, о красотѣ своей невѣсты, о томъ, къ какимъ невиннымъ хитростямъ онъ прибѣгалъ, чтобы встрѣтить ее, и лицо его оживлялось все больше и больше, щеки зарумянились! Затѣмъ онъ сталъ разсказывать о свадьбѣ, и глаза его заблистали еще ярче. Онъ словно опять переживалъ счастливѣйшіе годы своей жизни… А подруга-то его уже лежала въ это время въ сосѣдней комнатѣ мертвая, и самъ онъ былъ дряхлымъ-дряхлымъ старикомъ!..
Да, такъ-то оно бываетъ на свѣтѣ! Вотъ и я въ тѣ времена былъ мальчуганомъ, а теперь—такой же старикъ, какимъ помню Пребена Сване! Время идетъ, и все на свѣтѣ понемножку измѣняется!.. Я такъ живо помню день похоронъ старушки! Пребенъ шелъ за гробомъ. Еще года за два до того, старички заказали себѣ могильную плиту; на ней были уже вырѣзаны и надпись, и имена, недоставало только года смерти. Вечеромъ, въ тотъ же день, плиту свезли на кладбище и положили на могилу старушки. Черезъ годъ плиту приподняли,—старикъ Пребенъ легъ рядомъ съ женою.
Послѣ нихъ не осталось никакихъ богатствъ, о которыхъ болтали люди. То же, что осталось, отошло къ какой-то [369]дальней роднѣ, про которую тутъ ничего и не знали. Домикъ старичковъ, со скамеечкой на площадкѣ лѣстницы, подъ тѣнью липы, былъ снесенъ по распоряженію магистрата,—больно ужъ онъ былъ ветхъ. Позже, когда пришелъ въ ветхость и старый монастырь, кладбище упразднили, и могильная плита Пребена и Марты пошла въ продажу вмѣстѣ со всѣмъ остальнымъ. Ну, и случилось вотъ ей уцѣлѣть! Теперь на ней играютъ дѣти, а прислуга сушитъ кухонную посуду! Новая же улица идетъ какъ-разъ надъ мѣстомъ вѣчнаго успокоенія стараго Пребена и его супруги. И никто больше и не вспомнитъ ихъ!..
Тутъ старикъ-разсказчикъ грустно покачалъ головой.
— Забыты! Все на свѣтѣ предается забвенію!—добавилъ онъ.
Разговоръ перешелъ на другое, но самый младшій мальчикъ, съ большими серьезными глазами, вскарабкался на стулъ, откинулъ занавѣси и сталъ смотрѣть на дворъ, гдѣ лежала, вся облитая яснымъ луннымъ свѣтомъ, большая каменная плита. Прежде она казалась ему простымъ гладкимъ камнемъ, теперь же стала для него какъ бы страницею, вырванною изъ старой хроники. Старый камень хранилъ въ себѣ все, что слышалъ сейчасъ мальчикъ о Пребенѣ и Мартѣ. И мальчуганъ смотрѣлъ на него, смотрѣлъ на ясный, свѣтлый мѣсяцъ, на чистый прозрачный воздухъ, и ему казалось, что съ мѣсяца смотритъ на землю ликъ Самого Творца.
— Забыты! Все на свѣтѣ предается забвенію!—раздалось въ комнатѣ, и въ ту же минуту незримый ангелъ поцѣловалъ ребенка въ грудь и въ лобъ, и тихо прошепталъ: „Сохрани въ душѣ зароненныя туда сѣмена. Храни ихъ, пока они не созрѣютъ. Знай, дитя, что, благодаря тебѣ, стертая надпись старой могильной плиты вновь засіяетъ передъ грядущими поколѣніями золотыми буквами! Старые супруги опять побредутъ рука объ руку по улицѣ, опять будутъ сидѣть на скамеечкѣ подъ тѣнью липы, такіе же бодрые, свѣжіе, съ румянцемъ на щекахъ, и ласково кивать головою и бѣдному, и богатому. Пройдутъ года, и зароненныя въ твою душу сѣмена взойдутъ поэтическимъ твореніемъ. Доброе и прекрасное не предается забвенію, но вѣчно живетъ въ преданіяхъ и пѣсняхъ!“
